Книга запретных наслаждений.

18.

Заметив, как болезненно отреагировал Гутенберг на его последнее обвинение, Зигфрид из Магунции продолжил бить в ту же рану.

— Господа судьи, перед вами всего лишь мелкие воришки, и ничего больше! — возопил прокурор.

А потом он встал напротив Иоганна, указал на него вытянутой рукой и трагичным голосом, почти срываясь на рыдание, объявил:

— Этот человек не только забрал у меня единственное, чем я владею, — мое скромное ремесло переписчика; нет — он не колеблясь присвоил себе труды и инструменты голландского мастера Лауренса Костера, который принял его в своем доме, предоставил кров и еду и обращался с ним как с любимым учеником.

Гутенберг, стоя перед трибуналом, вспоминал свою жизнь в Голландии и отношения, сложившиеся у него с учителем, — Костер порою щедро расточал свои познания, а иногда в ответ на расспросы замыкался в непробиваемом молчании. Иоганн заметил, что, когда он интересовался нюансами книжной ксилографии, Лауренс Костер всегда отвечал лаконично и загадочно. Если ученик проявлял настойчивость, старый аббат пытался как-нибудь отделаться от вопроса — хотя все другие детали граверного мастерства объяснял с явным удовольствием. Однако настойчивость ученика из Майнца была столь велика, что однажды, уже на пределе терпения, монах ответил ему загадочно, но решительно:

— Если не хочешь нажить себе лишних проблем, занимайся гравюрами. А с книгами будь осторожен, иначе тебе придется туго.

От этого заявления любопытство Иоганна только возросло. С тех пор Гутенберг удвоил свое внимание: он повсюду тайно следовал за учителем и следил за ним, слившись с тенью, чтобы отыскать тайники, какие есть в каждом соборе. В те времена не существовало церкви без потайной дверцы в полу, ведущей в подвалы, без высокого окна, через которое можно проникнуть в запретную комнатку наверху, или спрятанной где-то за шкафом двери, за которой находился еще один зал, сокрытый для непосвященных. Иоганн крался за старым монахом по пятам — и все же ему никак не удавалось застать Костера за какими-нибудь тайными перемещениями.

В тот день, когда аббату потребовалось ехать в соседний Амстердам по делам, ученик воспользовался его отлучкой и пробрался в его комнату. Он обшарил ящички, в которых Костер хранил свое невеликое имущество, перелистал книгу для записей, осмотрел внутренности шкафа и жесткой кровати и даже простучал половицы. Ничего. И вот, когда Гутенберг был уже готов уходить, убедившись, что его учитель не скрывает никаких секретов, произошло непредвиденное. Иоганн раскладывал все вещи на свои места и вдруг заметил, что маленькая печатка, лежавшая на ночном столике, — непрошеный гость ее уже видел, но не обратил внимания — скользнула по корешку тетради и упала на пол. Подняв ее, Гутенберг отметил два странных обстоятельства: для печатки у нее была слишком вытянутая форма и, что еще примечательнее, на ней не было ни инициала «К» — Костер, ни «Л» — Лауренс, ни даже «Я» — Янсзон. Стояла только необъяснимая строчная буква «а». В соборе не было человека, чье имя начиналось бы с «А». Да и к тому же — кто, каким бы скромным он ни был, стал бы использовать печатку со строчной буквой? Гутенберг спрятал странную деревянную вещицу под одеждой; он решил отыскать ответ на эту маленькую загадку.

Убежденный, что вырезанная на дереве буква — на первый взгляд пустячок — на самом деле представляет собой часть куда более важного целого, Иоганн решил дождаться возвращения монаха в надежде, что Костер сам подведет его к раскрытию тайны. Раз за разом осматривая деревянный брусок с выступающей буквой «а», молодой ученик так и не смог понять, что это такое и для чего может сгодиться. Когда Костер вернулся из своего недолгого путешествия, Гутенберг решил возобновить изыскания. У него имелось две возможности: первая — рассказать учителю о случайной находке и напрямик спросить, что это такое; вторая — спрятать деревянную букву и понаблюдать за ее бесплодными поисками до тех пор, пока Костер, как лесной зверек, не отправится в норку, в которой хранит свои загадочные изделия. Первая возможность выглядела проще, но, конечно, была не так надежна: существовал риск, что аббат просто откажется отвечать и заберет деревяшку, тем самым лишив Иоганна важной находки. К тому же такой шаг мог навести Костера на мысль, что ученик из Майнца копался в его вещах. Вторая возможность тоже не гарантировала успеха, однако, если Гутенберг и не отыщет тайную мастерскую Костера, у него, по крайней мере, останется печатка и он сможет и дальше раздумывать о ее предназначении. Возможно, размышлял Иоганн, все его подозрения вообще лишены смысла и эта буковка — всего лишь часть большой гравюры, или ксилографической пластины, или просто упражнение в каллиграфии. И все-таки по какой-то неясной причине Иоганн чувствовал, что эта простая буква «а», строчная и незначительная, является мельчайшей частичкой неизвестной вселенной.

Уже через несколько дней после возвращения Костера Гутенберг подметил, что аббат так мрачен и хмур, каким никогда не бывал прежде; он рыскал по собору, раз за разом перерывая каждый ящик, каждый шкаф, каждую книжную полку. Иоганн видел, как его учитель на четвереньках ползает среди скамеечек, в алтаре, на кафедре, ступенька за ступенькой обшаривает лестницы и вообще все уголки просторного собора. Понимая, что именно ищет Костер, Иоганн подошел с вопросом:

— Вы что-то потеряли?

— Да так, кое-что… — Аббат не стал уточнять.

— Могу я вам помочь?

— Нет, не думаю…

— Я правда помогу — только скажите, что искать.

— Мелочь, ничего существенного. — Костер не мог скрыть отчаяния от бесплодных поисков.

— Скажите, что вы ищете, и я вам помогу.

На мгновение Гутенбергу показалось, что старик готов произнести слово, которое сразу же прольет свет на загадку.

— Ничего особенного, просто деревяшка, память об одном… в общем, пустяк, деревяшка вот такого размера. — Костер слегка развел большой и указательный пальцы.

Только тогда Гутенберг почувствовал, насколько важна для старого монаха эта вещица, название которой он всячески избегал произносить.

Вечером Гутенберг долго размышлял и наконец понял, что находится в шаге от чего-то важного, от того, что сам так долго искал, — хотя до сих пор и не понимал, от чего именно. Иоганн в одиночку поужинал ничем не приправленным картофелем. Еда в монастыре всегда отличалась умеренностью. Да к тому же в этот вечер кишки у Иоганна были напряжены, словно струны у лиры. Костер тоже поужинал в одиночестве в своей комнате: он выпил чашку бульона с краюхой хлеба. Оба, ученик и учитель, не переставая думали о деревяшке с вырезанной буквой — маленькой вещице, которую один нашел, а другой потерял. После краткого одинокого ужина оба легли в постели и почти одновременно погасили светильники.

Казалось, в Харлемский собор нагрянули инкубы: Иоганн и монах — каждый на своей постели — долго ворочались, не в силах успокоиться и заснуть. Обоих внезапно пробирал холод, и вот они укутывались в одеяла до самого подбородка — только затем, чтобы через минуту скинуть мокрые от пота покровы. Мысли их мешались с тревожными хаотичными образами. Сердца бились с такой силой, что бессонным ученику и учителю приходилось переворачиваться с боку на бок, чтобы биение не отдавалось эхом от стен. И вот неожиданно Гутенберг услышал скрип дверных петель, затем раздался приглушенный стук закрываемой двери, а потом мимо его двери по коридору прошелестели стремительные шаги. Гутенберг поднял голову и прислушался. А потом — столь же осторожно, сколь и быстро, — оделся, бесшумно открыл дверь и высунул голову. Он успел заметить, как старик все дальше уходит по узкому коридору, соединяющему спальни с внутренним двориком. Иоганн поспешил следом за Костером. Монах двигался решительным и, учитывая его возраст, довольно быстрым шагом. Вот он дошел до внешней стены, остановился перед одной из дверок, которая вела из собора в город, достал большой железный ключ, открыл дверку и вышел наружу. Оказавшись за пределами собора, Костер снова запер дверь.

Иоганн метался взад и вперед, не зная, что предпринять, — у него ведь не было никаких ключей. И тогда, преисполнившись молодой отваги, он вскарабкался на стену по толстым побегам плюща. А вот на другой стороне плюща не было — не было вообще ничего, что могло бы помочь спуститься. Сверху Гутенбергу удалось разглядеть, как монах уходит все дальше по мощеному переулку. Ни о чем больше не раздумывая, молодой человек закрыл глаза, перекрестился, препоручил себя Провидению — и спрыгнул.

Приземление оказалось очень болезненным — Гутенберг сильно ударился о землю. Он зацепился за острый камень, запутался в собственных одеждах и упал на спину. Однако именно такое замедленное падение и уберегло храбреца от переломов. Убедившись, что он по-прежнему цел и невредим, Гутенберг одернул рясу, прикрыл обнажившиеся при падении части тела и вновь поспешил за аббатом.

Улица была пустынна, слышался только плеск воды, со всех сторон окружавшей город. Иоганну приходилось двигаться бесшумно, чтобы Костер не заметил погони. Один за другим аббат и его ученик пересекли по диагонали рыночную площадь, прошли по мосту через канал, покружились по узким проулкам, и вот наконец запыхавшийся Костер достиг своей цели. Радость Иоганна от обнаружения тайника сменилась изумлением, когда он увидел, в какое здание так торопился проникнуть голландский гравер.