Разные стихотворения.
Вальтер Скотт.
Разные стихотворения.
СОДЕРЖАНИЕ.
Фиалка. Перевод Б. Томашевского.
Даме, преподнося ей цветы с римской стены. Перевод Б. Томашевского.
Победная песнь. Перевод М. Донского.
Хелвеллин. Перевод В. Шора.
Умирающий бард. Перевод П. Мелковой.
Дева Торо. Перевод П. Ювенской.
Паломник. Перевод С. Петрова.
Дева из Нидпаса. Перевод И. Комаровой.
Скиталец Уилли. Перевод Г. Бена.
Охотничья песня. Перевод В. Васильева.
Решение. Перевод П. Мелковой.
Песня пажа. Перевод В. Бетаки.
Лохинвар. Перевод В. Бетаки.
К луне. Перевод И. Комаровой.
"Мила Брайнгельских тень лесов..." Перевод И. Козлова.
"О дева! Жребий твой жесток..." Перевод К. Павловой.
Аллен-э-Дейл. Перевод Игн. Ивановского.
Кипарисовый венок. Перевод П. Мелковой.
Арфа. Перевод В. Васильева.
Прощание. Перевод Г. Бена.
Инок. Перевод С. Петрова.
Маяк. Перевод Б. Томашевского.
Резня в Гленко. Перевод И. Комаровой.
Прощание с Маккензи. Перевод С. Петрова.
Колыбельная юному вождю. Перевод Г. Шмакова.
Джок из Хэзелдина. Перевод Г. Бена.
Клятва Норы. Перевод Г. Шмакова.
Военная песня клана Макгрегор. Перевод К. Павловой.
Печальная перемена. Перевод Г. Шмакова.
Прощальная речь мистера Кембла, которую он произнес после своего последнего спектакля в Эдинбурге. Перевод Г. Бена.
Похоронная песнь Мак-Криммона. Перевод С. Петрова.
Доналд Кэрд вернулся к нам. Перевод Г. Бена.
Прощание с музой. Перевод Г. Шмакова.
Островитянка. Перевод Г. Усовой.
"Идем мы с войны..." Перевод Г. Усовой.
"Закат окрасил гладь озер..." Перевод Г. Бена.
"Мы с детства сроднились с тревожной трубою..." Перевод Г. Усовой.
"Тверда рука, и зорок глаз..." Перевод Г. Усовой.
"Как бы ветры ни гудели..." Перевод Г. Усовой.
"Когда друзья сойдутся в круг..." Перевод Г. Усовой.
ФИАЛКА.
В орешнике, в тени кустов.
Ее глазок мелькает синий...
Фиалка лучше всех цветов.
В любом лесу, в любой долине.
Как хороша росы слеза.
На лепестках передо мною!
Но есть прелестнее глаза,
И в них слеза блестит порою.
Луч солнца в неге летних дней.
С утра осушит все росинки...
Так у притворщицы моей.
Мгновенно высохнут слезинки.
1797.
ДАМЕ, ПРЕПОДНОСЯ ЕЙ ЦВЕТЫ С РИМСКОЙ СТЕНЫ.
Здесь цветы пылают ало,
Где разрушен древний вал...
Смелых скоттов здесь, бывало,
Римский стяг на битву звал.
Нет уж лавров для солдата,
Но зато из диких роз.
Ты сплетешь венок богатый.
Для своих прекрасных кос.
1797.
ПОБЕДНАЯ ПЕСНЬ.
Отпрыскам старого Аспена - слава!
Снова победа к могучим пришла,
К ним, устрашающим в сече кровавой,
К ним, после боя не помнящим зла.
Бились мечами.
И топорами,
Трупами каждый отмечен их шаг.
Брызгами стали.
Искры блистали,
Воины Родрика биться устали,
И сокрушен был заносчивый враг.
Чествуют пусть все шотландские кланы.
Род наш, геройскую нашу семью.
Пусть у живых зарубцуются раны,
Вечная слава полегшим в бою.
Вражьей дружине.
Нами был ныне.
Памятный дан и кровавый отпор.
Павшим героям.
Вечный покой им!
Вражьими стягами лица закроем,
Чтобы угасший порадовать взор.
Гордые нашей победою, братья,
Вновь к замку Аспена держим мы путь.
Нас ожидают любимых объятья,
Сможем от бранных трудов отдохнуть.
Сбросим кольчуги.
Девы-подруги.
С нашего смоют чела пот и кровь.
Машут нам с башен.
Замок украшен.
Стол уже гнется от питий и брашен.
Ждут нас там песни, вино и любовь.
1799.
ХЕЛВЕЛЛИН.
Весной 1805 года один.
Весьма одаренный юноша,
Всеми любимый за приятный.
Нрав, погиб, заблудившись.
На горе Хелвеллин. Его.
Останки были обнаружены.
Лишь три месяца спустя,
Причем возле скелета.
Находилась ревниво.
Охранявшая его собака,
Неизменная спутница своего.
Хозяина во время его.
Частых одиноких блужданий.
По диким местностям.
Камберленда и.
Уэстморленда,
Я по склону взошел на Хелвеллин могучий.
Подо мною клубилась туманная мгла.
В тишине лишь порой раздавался над кручей.
Повторяемый скалами клекот орла.
Справа Страйденский кряж над Ред-тарном.
Вздымался,
Слева Кетчидикем-исполин возвышался...
Вдруг узрел я, лишь взор от вершин оторвался,
Ту тропу, что для путника смертной была.
Среди вереска здесь он лежал бездыханный,
И, могилы лишен, как презренный злодей,
С неживою природой был слит неустанной.
Разрушительной силой ветров и дождей.
Но останки его в этом месте безвестном.
Охранялись одним существом бессловесным,
И, всем шорохам чутко внимая окрестным,
Отгонял этот страж воронье и зверей.
Сколько дней, верный друг, колыханье одежды.
Принимал ты за жизнь! Сколько долгих недель.
Верил - спит он, пока не развеял надежды.
Вместе с плотью хозяина буйный апрель!
Разве не заслужил он кончины достойной?
Но, увы, ни молитвою заупокойной,
Ни слезой материнской, ни веткою хвойной.
Не почтен был уход его ранний отсель.
Князь, которого рок уравнял с селянином,
Возлежит, осенен своим гордым гербом;
Гроб дубовый под черным стоит балдахином,
Изукрашенный золотом и серебром.
Сотни факелов ночью пылают в столице,
Погребальная музыка тихо струится,
Путь последний свершает монарх в колеснице,
Провожаемый всем многолюдным двором.
Но тебе умереть, о паломник, пристало,
Как и умер ты... Пусть, не оплакан никем,
Среди гор, как олень, что разбился о скалы,
Ты лежал распростертый, недвижим и нем;
Пусть и век твоих руки ничьи не смежили.
Над тобою малиновки с песней кружили,
Верный друг был с тобой, и твой прах сторожили.
Два гиганта - Хелвеллин и Кетчидикем.
1805.
УМИРАЮЩИЙ БАРД.
Денес Эмлин, стенай - горький миг настает,
Когда эхо в лесах твоих скорбно замрет.
Больше песни над Теви не будут слышны.
Буйно Кэдвеллон пел их под ропот волны.
Твой весенний расцвет, твой осенний убор.
Невоспеты пребудут, увы, с этих пор:
У того, кто с восторгом их славить привык,
Гаснет пламенный взор и немеет язык.
Денес Эмлин, сынов твоих движется рать.
Храбрецы гордых саксов сумеют прогнать.
Но где арфа, что внукам расскажет о них?
Где тот бард, что героев прославит твоих?
Денес Эмлин, нет краше твоих дочерей:
Белоснежна их грудь, черны змеи кудрей.
Но в чьем сердце их взоры разбудят пожар,
Коль со мною умрет обаянье их чар?
Серебристая Теви, прощай! Я солью.
С хором бардов былых скоро песню свою.
Там, где Телиссин мудрый и Мерлин седой,
Где и Льюарч и Мейлор, - найду я покой.
Денес Эмлин, прощай! Славься тенью лесов,
Красотой дочерей и отвагой сынов.
Звон смолкающих струн, мой конец возвещай.
Арфа, спутница жизни, подруга, прощай!
1806.
ДЕВА ТОРО.
Над озером Торо закат догорает,
И шорох ветров затихает в лесу,
А дева печальная к ветру взывает,
Взывает к потоку, роняя слезу.
"Внемлите в обителях райских, святые!
С мольбою я к вам обращаю свой взор.
Верните мне Генри!.. О дева Мария,
Спаси мне его, иль умрет и Линор!".
А ветер доносит к ней отзвуки боя:
Враги наступают, скрежещет металл.
Вот будто затихло, вот новой волною.
Донесся их криков ликующий шквал.
Вот видит она: вдоль излучины дальней.
Израненный воин идет чуть живой,
И дышит тоской его облик печальный,
И сталью разбит его шлем боевой.
"О юная дева, спасайся скорее.
Бежит наше войско, враг рвется сюда,
Там, в вересках, Генри лежит, коченея.
Из зарослей леса идет к нам беда!".
Он больше не поднял потухшего взора,
Бессильно поникла она у воды,
И солнце угасло над озером Торо.
И для Героизма и для Красоты.
1806.
ПАЛОМНИК.
"Откройте! Смилуйтесь надо мной!
От ветра кидает в дрожь,
Метет поземка, и в тьме ночной.
Тропинку еле найдешь.
Пришел не дичи запретной стрелок.
Приюта у вас искать,
Хотя и отверженец бы мог.
Здесь состраданья ждать.
Я - грешный паломник из стран чужих,
Измаялся, с ног валюсь!
Впустите меня, ради всех святых!
А я за вас помолюсь.
Кресты и ладанки вам отдам.
И отпущенья грехов,
А если не надобно этого вам,
Из милости дайте кров.
Оленю и лани вдвоем тепло,
Зайчишка укрылся в нору,
А меня, старика, совсем замело,
Хоть замерзай на юру!
Чу! Эттрик яростно ревет,
Он страшен в полночный час.
Переходить мне Эттрик вброд,
Коль жалости нет у вас.
Ворота заперты на засов,
Железом окован вход,
А к сердцу хозяина мой зов.
И вовсе не дойдет.
Прощай! И бог не попусти.
Тебя в такую же ночь.
На старости лет, как я, брести.
От дома чужого прочь".
Смотритель лесов слышит зов и стон,
Да жаль покидать постель,
Но будет не раз их слышать он.
В декабрьскую метель.
Ведь заутра заря сквозь туман речной.
Узрела меж дерев:
Паломник скорчился под ольхой,
Давно окоченев.
1806.
ДЕВА ИЗ НИДПАСА.
У тех, кто любит, острый глаз,
Слух чуток у влюбленных.
Любовь умеет в горький час.
Утешить обреченных.
В покоях Мэри целый год.
Уныние царило.
Но вот она на башне ждет,
Когда вернется милый.
В очах погас былой огонь,
Краса от слез увяла;
Как лед прозрачная ладонь.
Свечи не заслоняла.
Порой, рассеянна в речах,
Что маков цвет краснела;
Порою, всех ввергая в страх,
Была бледнее мела.
Но минул год. Грядет жених,
И дева еле дышит,
И раньше псов сторожевых.
Далекий топот слышит.
Чуть виден всадник. А она.
Один лишь взгляд метнула.
И из высокого окна.
Ему платком махнула.
Он подъезжает - и молчит,
Как будто Мэри нету,
И тонут в цокоте копыт.
Слова ее привета.
Едва взглянув, проехал он.
Она одна осталась...
И с губ слетел чуть слышный стон,
И сердце разорвалось.
1806.
СКИТАЛЕЦ УИЛЛИ.
Я счастье забыла, когда ты, мой милый,
На быстром фрегате уплыл от меня.
В безбрежную даль я смотрела с печалью,
Разлучницы-волны жестоко кляня.
В далеких, неведомых водах кочуя,
Сражался с врагами, скиталец ты мой.
Тем слаще мне стали твои поцелуи,
Когда наконец ты вернулся домой.
Коль небо мрачнело и волны бурлили,
Я к морю спешила, тревогой полна,
Молясь, чтобы буря не тронула Уилли:
Пусть гнев на меня изливает она!
Теперь же фрегат твой стоит у причала,
Теперь ты вернулся под мирный свой кров,
И я не боюсь беспощадного шквала,
Мне кажется музыкой рокот валов.
Когда над волною пальба грохотала.
И вас, храбрецов, прославляла страна,
Боясь за тебя, я украдкой рыдала,
И слава твоя мне была не нужна.
Теперь же про бури и грозные схватки.
Я слушаю жадно, с волненьем в груди,
И я улыбаюсь: мне думать так сладко,
Что все эти беды уже позади.
Когда меж влюбленными дали морские,
Нам страшно, что стихнет любовный порыв:
Ведь часто сердца остывают людские,
И может отхлынуть любовь, как прилив.
И я - что скрывать? - сомневалась: быть.
Может,
Любовь, словно птица, изменит напев.
А ныне сомненья меня не тревожат:
Ты все их рассеял, мне душу согрев.
Мой милый, ты долго в погоне за славой.
Блуждал по просторам далеких морей,
Прославил ты родину в битве кровавой.
И снова ты дома, у Джини своей.
Довольно уж, право, гоняться за славой:
Разбит неприятель - и ладно, бог с ним!
Конец всем терзаньям, конец всем скитаньям:
Вовек не расстанусь я с Уилли моим.
1806.
ОХОТНИЧЬЯ ПЕСНЯ.
Гей, вставайте! Кто там спит?
Лорды, леди, рог трубит!
Горы серебрит заря,
Суетятся егеря.
Блещут копья. Лаю псов.
Вторят крики соколов.
Слышно цоканье копыт.
Гей, вставайте! Кто там спит?
Гей, вставайте! Кто там спит?
Вспыхнул день. Волшебный вид!
Пробудясь, журчит ручей,
И туман уже бледней.
Лесники в глухом лесу.
По росе тропят лису.
Лес как сказочный стоит.
Гей, вставайте! Кто там спит?
Гей, вставайте! Кто там спит?
Над ущельями гранит.
В полдень даст прохладу нам,
Мы увидим по следам,
Где олень топтал луга,
Где о дуб точил рога.
Скоро травля предстоит.
Гей, вставайте! Кто там спит?
Песнь охотников звучит:
"Гей, вставайте! Кто там спит?
Время тоже каждый час.
На прицел берет и нас:
Время сокола быстрей,
Время гончей стаи злей.
Время всюду нас тропит.
Гей, вставайте! Кто там спит?".
1808.
РЕШЕНИЕ.
Кляну я горький жребий свой,
Хоть мало толку в том.
Познал я с милой рай земной,
Но был он только сном.
Любим я был недолгий срок,
Покинут - без причин...
От счастья светлого далек,
Я буду жить один.
Меня отныне не пленят.
Ни яркая краса,
Ни звонкий смех, ни льстивый взгляд,
Ни лживая слеза.
Нет, буду горький яд любви.
Я помнить до седин,
И мерзнуть без огня в крови.
Я предпочту один.
Хоть метко целится Амур,
Я защищен от стрел.
Мой дух бесстрастен, взор мой хмур,
Унынье - мой удел.
Благоволенье юных дев.
Ловушка для мужчин.
Соблазны красоты презрев,
Я затаюсь один.
Светильник гаснет на ветру,
Но век блестит алмаз;
Костер заметен всем вокруг,
Но перл сокрыт от глаз.
Я мнил, жемчужина моя,
Что я - твой властелин,
Но ты блестишь для всех, и я.
Уйду во тьму один.
Конец обманчивым мечтам.
И прежнему пути:
Вновь сетью шелковой не дам.
Себя я оплести;
Не дам я, страсть, мой челн разбить.
Среди твоих стремнин.
И тихо жизнь свою влачить.
Я научусь один.
К чему мне душу волновать.
Опасным волшебством,
Судьбу сперва благословлять.
И проклинать потом?
До смерти феникс одинок,
Себе он господин.
Как без голубки голубок,
Умру и я один.
1808.
ПЕСНЯ ПАЖА.
Где будет погребен.
Тот, чье чувство живо,
Кто с милой разлучен.
Судьбою лживой?
Где не шумит волной.
Прибой бурливый,
За рощею густой.
Под грустной ивой.
Хор.
Приснись ему сон счастливый!
Там в полуденный зной.
Ручей освежает,
А буря стороной.
Вдали пролетает.
Роща глубокой тенью.
Горе остудит,
Вовек ему пробужденья.
Не будет, не будет!
Хор.
Не будет, не будет?
Где будет погребен.
Тот, чье сердце лживо,
Тот, кто разрушил сон.
Любви счастливой?
Там, где проигран бой,
В поле открытом,
Там беглецов толпой.
С ног будет сбит он!
Хор.
В крови там пускай лежит он!
Волк будет кровь лизать.
Из теплой раны,
Орел будет труп терзать.
На поле бранном,
На вечное презренье.
Его осудят,
Ему благословенья.
Не будет, не будет!
Хор.
Не будет, не будет!
1808.
ЛОХИНВАР.
Вдоль границы скакал Лохинвар молодой.
Всех коней был быстрей его конь боевой.
Рыцарь ехал без лат, рыцарь ехал без слуг,
Был при нем только меч, его преданный друг.
Ты в любви благороден, в сраженье - герой.
Кто сравнится с тобой, Лохинвар молодой?
Лорд скакал по лесам, мимо гор, мимо скал,
Реку он переплыл, брода он не искал,
А когда замок Незерби встал перед ним,
Услыхал он, что Элен венчают с другим.
Да, соперник трусливый с душою пустой.
Взял невесту твою, Лохинвар молодой.
Но бестрепетно входит он в Незерби-холл.
И с другими гостями садится за стол.
С перепугу жених как язык проглотил,
Но отец свою руку на меч опустил.
"Отвечай нам: ты с миром пришел иль с войной,
Иль на свадьбе плясать, Лохинвар молодой?".
"Долго сватался я, дочь не отдал ты мне,
И отхлынуло чувство, подобно волне.
Пусть на свадьбе своей уделит мне она.
Только танец один, только кубок вина,
А потом меж красавиц шотландских к любой.
Может свататься лорд Лохинвар молодой".
Полный кубок пригубила Элен слегка.
Гость его с одного осушает глотка.
И бросает ей под ноги, глядя в глаза:
На устах ее смех, на ресницах слеза.
И руки ее рыцарь коснулся рукой.
"Что ж, станцуем", - сказал Лохинвар молодой.
Так прекрасна она, так он статен и лих!
Любо-дорого видеть танцоров таких!
Хмурит брови отец, и тревожится мать,
И жених свой платок принимается мять,
А подружки твердят: "Лучше с нашей сестрой.
Обвенчался бы ты, Лохинвар молодой!".
Чуть приблизились к двери, танцуя, они,
Он возьми да ей на ухо что-то шепни.
Вот они на крыльце и вскочили в седло,
И обоих уже словно ветром смело.
"Ты моя! У кого конь найдется такой,
Чтоб догнать нас?" - кричит Лохинвар молодой.
Вот и Грэмы и Форстеры гонят коней,
И Масгрейвы и Фенвики мчатся за ней.
Ну и скачка была - только вереск шумел!
Но никто беглецов разыскать не сумел.
Ты отважен в любви, ты в сраженье герой.
Кто сравнится с тобой, Лохинвар молодой?
1808.
К ЛУНЕ.
О ты, плывущий в мутной мгле.
Ночного неба страж бессменный!
Тень облак на твоем челе,
Печали полон взор нетленный.
И как бы мог сиять вселенной.
Невинный, чистый лик луны.
Над миром злобы и измены,
Над миром горя и войны!
Нет, я не сетую сейчас.
На эти тучи, как бывало,
Когда их тень у жадных глаз.
Красу любимой похищала.
В те дни я их бранил немало,
Хоть туч летучих череда.
И на моем лице скрывала.
Румянец сладкого стыда.
Луна, клянусь, ты создана,
Чтоб озарять приют влюбленных;
Для них одних сиять должна.
В зерцале кладезей бездонных.
И, оставляя на оконных.
Решетках серебристый след,
Ресниц касаться полусонных,
Шепча, что близится рассвет.
1813.
X x x.
Мила Брайнгельских тень лесов,
Мил светлый ток реки;
И в поле много здесь цветов.
Прекрасным на венки.
Туманный дол сребрит луна;
Меня конь борзый мчит:
В Дальтонской башне у окна.
Прекрасная сидит.
Она поет: "Брайнгельских вод.
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.
Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне.
В лесу с Эдвином жить".
"Когда ты, девица-краса,
Покинув замок свой,
Готова в темные леса.
Бежать одна со мной,
Ты прежде, радость, угадай,
Как мы в лесах живем;
Каков, узнай, тот дикий край,
Где мы любовь найдем!".
Она поет: "Брайнгельских вод.
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.
Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне.
В лесу с Эдвином жить,
Я вижу борзого коня.
Под смелым ездоком:
Ты - царский ловчий: у тебя.
Рог звонкий за седлом".
"Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит.
Румяною зарей,
А мой рожок беду звучит,
И то во тьме ночной".
Она поет: "Брайнгельских вод.
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.
Хочу в привольной тишине.
Тебя, мой друг, любить;
Там на реке отрадно мне.
В лесу с Эдвином жить.
Я вижу: путник молодой,
Ты с саблей и ружьем.
Быть может, ты драгун лихой.
И скачешь за полком".
"Нет, гром литавр и трубный глас.
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час.
Садимся на коней.
Приветен шум Брайнгельских вод.
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход,
Душистый луг в цветах;
Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей.
В глуши лесной безвестно жить.
Подругою моей!
Там чудно, чудно я живу.
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру,
И мрачен мой удел.
Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем.
Он бродит в поле по ночам.
С блестящим фонарем;
И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тьмы,
Уже не помним дней былых.
Невинной тишины".
Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов.
Прекрасным на венки.
1813.
X x x.
"О дева! Жребий твой жесток,
Жалка судьба твоя!
Ты терн плетешь себе в венок,
Полынь рвешь для питья.
Перо на шляпе, светлый взор,
Отважные черты:
Вот про меня, до этих пор,
Все то, что знала ты,
Мой друг!
Все то, что знала ты!
Теперь в день летний много роз.
Алеют по лугам;
Но легче им цвести в мороз,
Чем вновь сойтися нам".
Вокруг себя на брег морской.
Он поглядел тогда,
И дернул он коня уздой:
Прости же навсегда,
Мой друг!
Прости же навсегда!".
1813.
АЛЛЕН-Э-ДЕЙЛ.
У Аллена дров - ни полена, ни палки,
Ни пашни для плуга, ни шерсти для прялки.
Но есть у него - неизвестно откуда.
Червонного золота звонкая груда.
Об Аллене храбром я нынче спою.
Послушайте вольную песню мою.
Барон Рэвенсворт с каждым годом надменней.
Он взглядом своих не охватит владений.
Барону олени нужны для забавы.
Охотничьим рогом тревожить дубравы.
Но Аллен свободней, чем дикий олень,
Что в зарослях вереска скачет весь день.
Пусть нет у него ни герба, ни короны.
И с ним не спешат породниться бароны,
Две дюжины братьев по первому рогу.
Сбегутся из леса к нему на подмогу.
А если с ним встретится гордый барон,
Он Аллену низкий отвесит поклон.
Посватался Аллен, пришелся по нраву,
Но любит родня лишь богатство да славу.
"Барон не нахвалится крепостью горной,
Но трижды прекрасней мой замок просторный:
Мой кров - небосвод, и плывут надо мной.
Блестящие звезды за бледной луной".
Отец был кремень, да и мать тверже стали,
И гостя обратно ни с чем отослали.
А утром весь дом был угрюм и печален:
Недаром невесте подмигивал Аллен!
Она ускакала - поди-ка лови!
Послушать, как Аллен поет о любви.
1813.
КИПАРИСОВЫЙ ВЕНОК.
О леди, ты венок мне свей.
Из кипарисовых ветвей.
Блестящ и ярок остролист,
Нарцисс прекрасен и душист,
Но скрасить могут ли цветы.
Мои печальные черты?
Нет, леди, нет, венок мне свей.
Из кипарисовых ветвей.
Пусть украшает, как и встарь,
Лозою Радость свой алтарь;
Пусть тихий тис ученым люб,
А патриотам - мощный дуб;
Пусть мирт любовь сердцам несет,
Но мне Матильда мирт не шлет,
И для меня венок ты свей.
Из кипарисовых ветвей.
Пусть чудо-розами горды.
Веселой Англии сады;
Пусть вереск каледонских гор.
Синеет, как небес шатер;
Пусть изумруд собой затмил.
Цветок, что Эрину так мил;
Но для меня венок ты свей.
Из кипарисовых ветвей.
Пусть будет, как бывал досель,
Плющом увенчан менестрель.
И лавром царственным увит.
Герой, которым враг разбит;
Пусть громом труб восславлен он,
А мне под похоронный звон.
Венок последний, леди, свей.
Из кипарисовых ветвей.
Но чуть помедли! Дай мне срок,
Дай мне хоть месяц, чтобы мог.
Познать я сладость жизни вновь.
Испив до дна свою любовь.
Когда же гроб усыплют мой.
Гвоздикой, рутой, резедой,
Тогда венок мне, леди, свей.
Из кипарисовых ветвей.
1813.
АРФА.
Ребенком, к играм склонный мало,
Рос нелюдим я изначала.
Когда я уходил, бывало,
В свои мечты,
Дух одинокий утешала,
О арфа, ты!
Когда, тщеславием снедаем,
Я распростился с отчим краем.
И небеса дышали маем,
Как май, чисты,
Кто песней отвечал тогда им?
О арфа, ты!
Когда хвалила благосклонно.
Мои творенья дочь барона.
И грезил я о ней влюбленно,
Раб красоты,
Кто мне внимал в ночи бессонной?
О арфа, ты!
Но зрелость от младого пыла.
Меня навеки исцелила.
Она надежд меня лишила.
И теплоты.
Их лишь все так же сохранила,
О арфа, ты!
Междоусобицы чредою.
Пришли к нам с горем и нуждою.
Мой дом был разорен войною,
Поля пусты,
И оставалась лишь со мною,
О арфа, ты!
Мне в тягость стал божок крылатый,
Когда, огнем любви объятый,
Узрел я, что в саду измяты.
Мои цветы.
А кто смягчил мне боль утраты?
О арфа, ты!
Куда бы я ни шел, опальный,
Ловлю твой звук многострадальный.
Когда ж достигну я печальной.
Своей меты,
Меня проводишь в путь прощальный,
О арфа, ты!
1813.
ПРОЩАНИЕ.
Я слышу шум моих лесов,
Им вторит песнь полей.
Но мне недолго слушать зов.
Родной страны моей:
Уеду я ночной порой.
В далекие края;
Как призрак, тающий с зарей,
К утру исчезну я.
Угаснет мой высокий род.
Навек во тьме могил;
Друзья в нем видели оплот,
Врагам он страшен был.
Не будет над стеной парить.
Наш гордый стяг с гербом;
Но наше дело будет жить,
И мы не зря умрем.
Пускай нам больше не дано.
Одерживать побед,
С монархом нашим все равно.
Мы будем в годы бед;
Пускай потомки знать о нас.
Не будут ничего,
Мы ни в бою, ни в смертный час.
Не предадим его.
Всегда короне верен был.
Наш благородный род,
И он в награду получил.
Богатство, власть, почет.
Богатство, слава, блеск венца.
Все минет, словно сон.
И только верность - дар творца.
Бессмертна, как и он.
1813.
ИНОК.
"Куда ж вы меня собрались вести?".
Францисканец спросил опять.
А у двух холуев и ответ готов:
"Отходящую причащать".
"Но ведь мирен сей вид, он беды не сулит,
Говорит им серый монах.
Эта леди белей непорочных лилей,
И дитя у ней на руках".
"Ну-ка, отче, грехи ей быстрей отпусти!
Исповедуй - дело не ждет!
Чин отправить спеши, или этой души.
Ночью ж грех на тебя падет.
Панихиду по ней отслужи поскорей,
Как вернешься ты в монастырь.
Да вели, чтоб гудели колокола.
Во всю мощь, на всю даль и ширь".
Вновь с платком на глазах францисканский.
Монах,
Исповедав ее, ушел.
Грех он ей отпустил, а заутра вопил.
По хозяйке весь Литлкот-холл.
Был Даррел удал, да иной ныне стал,
В деревнях старухи гугнят.
Словно лист, он дрожит и молитву творит,
Чуть в обители зазвонят.
Никому гордый Даррел не бьет поклон,
Ни пред кем с пути не свернет,
Но коль серого инока встретит он,
Стороной его обойдет.
1813.
МАЯК.
Незыблем в лоне глубины,
Я страж над яростью волны...
Алмазом алым я мерцаю.
И мрак полночный прорезаю,
И, лишь завидя светлый знак,
Расправит паруса моряк.
1814.
РЕЗНЯ В ГЛЕНКО.
Певец, поведай, не тая,
Зачем мелодия твоя.
В Гленко, в безлюдные края.
Летит, исполненная горя?
Кому поешь ты? Облакам,
Пугливым ланям иль орлам,
Что в небесах парят и там.
Твоей скорбящей арфе вторят?
"Нет, струны не для них поют:
У тучи есть в горах приют,
Оленя в логове не бьют,
На скалах птицы гнезда свили;
А тех, о ком я плачу здесь,
Ни тихий дол, ни темный лес,
Ни кряж, встающий до небес,
От вражьих козней не укрыли.
Над замком был приспущен флаг;
Ни барабан, ни лай собак.
Не возвестил, что близок враг,
В одежды друга облаченный;
И песни звонкие звучат,
И прялки брошены - спешат,
Надевши праздничный наряд,
Гостей приветить девы, жены.
Рука, державшая бокал,
Схватилась в полночь за кинжал;
Хозяин первой жертвой пал,
За хлеб и соль дождавшись платы.
И головня из очага,
Что согревал вчера врага,
Зажгла, как молния стога,
Дом, безмятежным сном объятый.
И все смешалось в тот же миг.
Напрасны были плач и крик,
И ни младенец, ни старик.
В ту ночь не дождались пощады.
Выл ветер много дней подряд,
Разбушевался снегопад,
Но вьюг свирепее стократ.
Волк, нападающий на стадо.
Я сед, меня гнетет недуг,
Но хоть у арфы слабый звук,
Ее не выпущу из рук,
Смиренный траур не надену.
Будь каждый волос мой - струна,
Мой клич вняла бы вся страна:
"Шотландия! Пора сполна.
Воздать за кровь и за измену!"".
1814.
ПРОЩАНИЕ С МАККЕНЗИ.
Прощай, о Мак-Кеннет, наш северный лорд!
Прощай, граф Локкаррон, Гленшил и Сифорт!
Он утром от нас на чужбину отплыл,
Ладью по волнам, словно лебедь, пустил,
Утратив на родине власть и права.
Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!
Да будут борта его брига прочны,
Да будут матросы смелы и верны,
А судно умело ведет капитан,
Хотя бы ревел и кипел океан.
За здравье мы выпить успели едва,
Как отбыл Маккензи, Кинтайла глава.
Вздохни, как вассалы его, и проснись,
Надуй его парус, полуденный бриз!
Будь стоек, как стойки в кручине они,
И бриг неустанным дыханьем гони.
К Испании дальней, но молви сперва:
"Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!".
Будь опытным кормчим в пустынях морских;
Будь верным вожатым в широтах чужих;
Пускай паруса, надуваясь, шумят,
Но мчи их быстрей, возвращаясь назад.
К скалистой Скорроре, где грянут слова:
"Вернулся Маккензи, Кинтайла глава!".
1815.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ЮНОМУ ВОЖДЮ.
Усни, мой мальчик, глаза закрой.
Был рыцарем славным родитель твой,
А мать была леди, сама краса.
Твои эти башни, поля и леса.
Баюшки-баю, баю, бай,
Баюшки-баю, скорей засыпай.
Затишье рожок потревожил опять.
Он стражу скликает тебя охранять,
И прежде окрасится кровью клинок,
Чем вражья нога переступит порог.
Баюшки-баю, баю, бай,
Баюшки-баю, скорей засыпай.
Мой мальчик, усни. Настанет пора,
И трубы спать не дадут до утра.
Под дробь барабанов, суровый боец,
На бранное поле пойдешь, как отец.
Баюшки-баю, баю, бай,
Баюшки-баю, скорей засыпай.
1815.
ДЖОК ИЗ ХЭЗЕЛДИНА.
"Что льешь ты слезы над ручьем?
Что слезы льешь с тоскою?
Пойди за сына моего.
И стань ему женою,
Да, стань женою моего.
Любимейшего сына...".
Но плачет дева - нужен ей.
Лишь Джок из Хэзелдина.
"Мой Фрэнк и молод и силен.
Что слезы лить напрасно?
Его владенья - Эррингтон.
И Лэнгли-Дейл прекрасный;
В совете славен он умом,
В бою - отвагой львиной...".
Но плачет дева над ручьем:
"О, Джок из Хэзелдина!".
"На горделивом скакуне.
С уздечкой золотою.
Скакать ты будешь по стране.
Владычицей лесною;
Заблещут на челе твоем.
Алмазы и рубины...".
Но плачет дева над ручьем:
"О, Джок из Хэзелдина!".
И вот весь храм в огнях свечей,
Приходит час венчанья;
Жених, священник, сонм гостей.
Томятся в ожиданье.
Нет, пировать не суждено.
Отцу на свадьбе сына:
Невеста уж в горах давно,
С ней - Джок из Хэзелдина.
1816.
КЛЯТВА НОРЫ.
Горянка Нора молвит так:
"Мне юный граф - заклятый враг!
С ним не пойду венчаться я,
Тому порукой честь моя.
Пусть сгинул бы весь род мужчин.
И граф остался бы один,
И властвовал над всей страной.
Не буду я ему женой!".
"Обеты дев, - старик сказал,
Не вечны, словно льда кристалл.
Румянцем кручи залиты.
То рдеют вереска цветы;
Но ветр осенний, в свой черед,
Убор их пламенный сорвет,
А граф до осени сырой.
Горянку наречет женой!".
"Скорее, - Нора говорит,
На скалы лебедь залетит,
Вспять побегут потоки с гор,
Килхен падет на темный бор,
Шотландцы повернут назад,
Завидев блеск английских лат,
Чем я обет нарушу свой.
И стану графскою женой!".
Но лебедь, словно снег бела,
Гнездо на озере свила,
Шумит поток без перемен,
Недвижен исполин Килхен,
Не дрогнул в битве грозный клан,
Круша свирепых англичан...
А что же с Норой молодой?
Горянку граф назвал женой!
1816.
ВОЕННАЯ ПЕСНЯ КЛАНА МАКГРЕГОР.
Луна над рекой, и туманы кругом,
И с именем клан, хоть без имени днем.
Сбирайтесь, сбирайтесь! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Заветный и славный наш клик боевой.
Греметь осужден лишь ночною порой.
Идите ж, идите! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Не ваши уж ныне тех гор вышины,
Гленлейона селы, Кильчурна сыны.
Изгнанники все мы! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Не знает наш клан и главой где прилечь;
Но клан наш сберег и свой дух и свой меч.
Так смело же, смело! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Нет крова, нет пищи, нет имени нам...
Огню же их домы, их трупы орлам!
На битву, на битву! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Быть листьям в дубраве, быть пене в реке,
Быть нам в их владеньях с булатом в руке.
Спешите, спешите! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
Скакать через море придется коню,
Корабль поплывет на крутом Бенвеню,
Растает гранит по горам вековым,
Но мы не забудем, но мы отомстим.
Сбирайтесь, сбирайтесь! Макгрегор, ура!
Макгрегор, пора!
1816.
ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕРЕМЕНА.
Зеленый холм покоем дышит,
Садится солнце за него,
И вереск ветерок колышет,
Лица касаясь моего.
Равнина предо мной простерта.
В румянце гаснущего дня,
Но яркость прежних красок стерта,
Она не радует меня.
Я равнодушными очами.
Гляжу на серебристый Твид.
И храм Мелроза, что веками.
В поверженной гордыне спит.
Лощина. Озеро в тумане.
Деревья. Утлая ладья.
Ужель они не те, что ране?
Иль то переменился я?
Да, холст изрезанный не в силах.
Художник кистью воскресить!
Разбитой арфы струн унылых.
Перстам певца не оживить!
И взор мой пуст, и чувства немы,
Кладбищем мнится сад в цвету...
Долину светлого Эдема.
Здесь я вовек не обрету!
1817.
ПРОЩАЛЬНАЯ РЕЧЬ МИСТЕРА КЕМБЛА,
КОТОРУЮ ОН ПРОИЗНЕС.
ПОСЛЕ СВОЕГО ПОСЛЕДНЕГО СПЕКТАКЛЯ.
В ЭДИНБУРГЕ.
Как старый конь, когда трубу услышит,
Копытом землю бьет и тяжко дышит.
И, презирая отдых и покой,
Тревожно ржет и снова рвется в бой,
Так, вашим крикам радостным внимая,
Не верю я, что сцену покидаю.
И что рукоплескания сейчас.
Я слышу, может быть, в последний раз.
Но почему? Ужель иссякла сила,
Которая так долго вам служила?
Ведь юность можно рвеньем заменить,
Усталость - чувством долга победить.
А стариковские недомоганья.
Лечить бальзамом вашего признанья.
О нет! Свеча, что догорит вот-вот,
Порой последней вспышкою сверкнет,
Но все ж, хоть этот свет бывает ярок,
Он быстро гаснет. Дотлевай, огарок!
Долг, рвение, признание людей.
Не переспорят старости моей.
Нет, нет! Могу ли я, вкусивший славы,
Знать, что теперь лишь терпите меня вы,
И, вспоминая, как я здесь блистал,
Бесславно жить на пенсии похвал?
Нет! Мне ль терпеть, чтобы юнцы смеялись:
"Ужель им наши деды восхищались?",
А доброхот, усмешку затая,
Мне намекал, что, мол, зажился я?
Тому не быть! Мой долг велит мне, чтобы.
И я прошел свой путь от сцены к гробу.
И, словно Цезарь, в свой последний миг.
Оправил тогу. Я уже старикГ.
Всю роль исполнил я при полном зале,
Но для себя хочу сыграть в финале.
Итак, прощайте! Если, может быть,
Меня вам доведется не забыть,
Хотя, конечно, мне на смену скоро.
Придут другие, лучшие актеры,
И если вы передо мной в долгу,
То неужели я забыть могу.
Забыть часы тревог, надежд, волнений,
Забыть, как славу я стяжал на сцене,
Как создавал я здесь волшебный мир,
В котором жил неистовый Шекспир,
Как был нередко шквал рукоплесканий.
Венцом моих трудов и упований...
Мгновенья эти память сохранит.
А вся их радость вам принадлежит.
О край талантов и прекрасных женщин!
И музами и Марсом ты увенчан.
Смогу ли в сердце я слова найти.
Чтоб пламенно тебя превознести?
Но кончился мой монолог прощальный,
Свой колокол я слышу погребальный,
И я одно скажу вам, господа:
"Друзья мои! Прощайте навсегда!".
1817.
ПОХОРОННАЯ ПЕСНЬ МАК-КРИММОНА.
На борт стяг волшебный Мак-Лауда взяли.
Гребцы на местах, корабли на отчале.
Палаш и секира сверкают на воле,
И песню Мак-Криммон завел о недоле:
"Прощайте, утесы в бурунах и пене!
Прощайте, лощины, где бродят олени!
Прощайте же, озеро, речка и поле!
Мак-Криммон сюда не воротится боле.
Прощайте вы, сонные Квиллена тучи.
И ясные очи, чьи слезы так жгучи!
Прощайте, о вымыслы бардов! В недоле.
Мак-Криммону с вами не свидеться боле.
Мне бэнши стенанием смерть предрекает.
Мой плащ, словно саван, меня облекает.
Но сердце не дрогнет от скорби и боли,
Хоть мне не вернуться на родину боле.
И будут Мак-Криммона слышать стенанья.
Все гэлы-изгнанники в миг расставанья.
Отчизна! Прощаюсь с тобой поневоле,
Возврата ж... возврата не будет мне боле.
Не будет во веки веков мне возврата!
Не будет во веки веков мне возврата!
Не будет во веки веков мне возврата!
Мак-Лауд вернется, Мак-Криммон умрет!".
1818.
ДОНАЛД КЭРД ВЕРНУЛСЯ К НАМ.
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Мчитесь, вести, по горам:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Он и пляшет и поет,
Он и лудит и кует,
Пьет с соседом - тот пьянеет,
Льнет к соседке - та добреет;
Ну, а если зол бывает,
Вмиг любого с ног сбивает.
Мчитесь, вести, по горам:
Доналд Кэрд вернулся к нам,
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Мчитесь, вести, по горам:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Ставит он капкан в лесу.
На куницу и лису,
Он острогой бьет лосося,
Он стрелою валит лося,
Он знаток повадок птичьих,
Не боится он лесничих,
Гнев судьи ему смешон.
Наконец-то дома он!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Знайте все и здесь и там:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Он умеет славно пить,
Он умеет крепко бить;
По трактирам знает всякий:
Доналд Кэрд опасен в драке;
Даже пьяный - вот поди ты!
Он в седле сидит как влитый.
Прочь с дороги, вождь и лэрд,
Если скачет Доналд Кэрд!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Расскажите всем друзьям:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Эй, хозяин, запирай.
Понадежнее сарай,
И коровник, и овчарню,
И конюшню, и свинарню;
Да не доверяй запорам,
А дозором под забором.
Сам ходи ночной порой:
Доналд Кэрд пришел домой!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Будет худо богачам:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Удальцу не повезло:
Он попался, как назло.
Но не струсил парень ловкий,
Увернулся от веревки.
И теперь он снова дома.
Стерегите, скопидомы,
Скот и птицу по ночам:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Доналд Кэрд вернулся к нам!
Не болтайте приставам:
Доналд Кэрд вернулся к нам!
1818.
ПРОЩАНИЕ С МУЗОЙ.
Прощай, королева! Не ты ль вечерами.
В седые дубравы манила меня,
Где в полном безмолвье я слушал часами,
Как шепчутся кроны, листвою звеня?
Прощай! Унеси эти скорбные звуки,
Лиши меня арфы своей золотой!
Любовник, изведавший горечь разлуки,
Поймет эту боль расставанья с тобой.
В часы, когда горе мне сердце сжимало.
И бременем тяжким ложилось на грудь,
Слабеющий дух ты одна врачевала,
Сулила мне торный и радостный путь.
А ныне стремнина годов чередою.
Уносит друзей в непроглядную ночь,
И стынет душа, словно птица зимою,
И ты ей, о муза, бессильна помочь.
Твоим наставленьям прилежно внимая,
О рыцаре мертвом я песни слагал.
Как тщетно невеста его молодая.
К холодным губам подносила фиал!
Не так ли ты тщетно даришь вдохновенье.
Беззвучным устам, на которых - печать?
Певец твой устал от мирского волненья.
Прощай! Он свиданья не станет искать.
1822.
ОСТРОВИТЯНКА.
Островитянка! Со скалы.
Ты видишь в бурных водах челн?
Зачем, взлетая на валы,
Он борется с напором волн?
То клонится от ветра он,
То исчезает за волной,
То парус в пену погружен...
Здесь, дева, ищет он покой!
Островитянка! В бурной мгле.
Над морем чайка чуть видна.
Сквозь тучи грозные к скале.
Летит бестрепетно она.
Но что ее туда влечет,
Где вал безумствует морской,
Где вспененный прибой ревет?..
О дева, в нем - ее покой!
Я, бесприютный, словно челн,
Стремлюсь к тебе в ненастной.
Мгле,
Стремлюсь к тебе сквозь пену.
Волн,
Как чайка к ледяной скале.
Ты скал суровых холодней,
Бездушней глубины морской...
В любви иль гибели своей,
О дева, я найду покой!
1822.
X x x.
Идем мы с войны,
Из дальней страны,
Былые рабы барабана;
Прощайте навек,
Поход и набег,
Победы, сраженья и раны.
Кто болен, кто хром...
Но в руки возьмем.
Работу забытую, братцы.
Тот был дураком,
Кто бросил свой дом,
Чтоб с доном Испанцем подраться.
За дело, жнецы,
И вы, кузнецы,
Работайте, сил не жалея.
Ткачи будут ткать,
И станут опять.
Детишек учить грамотеи.
1830.
X x x.
Закат окрасил гладь озер.
И горные хребты,
В лесу смолкает птичий хор.
Что ж, Ленард, медлишь ты?
Те, кто трудиться встал с зарей,
Домой приходят вновь:
Их всех вечернею порой.
Ждут отдых и любовь.
На башне леди, глядя вдаль,
Возлюбленного ждет:
Когда ж его доспехов сталь.
Среди кустов блеснет?
И поселянка у межи.
Ждет друга своего,
Следя, когда мелькнет во ржи.
Знакомый плед его.
Вот к уткам селезень плывет.
Он был один весь день;
Вот, встретив лань у тихих вод,
С ней в лес спешит олень.
Все те, кто днем разлучены,
С приходом темноты.
Друг с другом встретиться должны.
Что ж, Ленард, медлишь ты?
1830.
X x x.
Мы с детства сроднились с тревожной.
Трубою,
Предвестницей игр и предвестницей боя.
Все вражьи угрозы достойны презренья,
Пока мы друзья на пиру и в сраженье.
Сосед и в работе и в битве поможет,
Сосед за тебя свою голову сложит,
И если зовут нас волынка и знамя,
Красотки соседки прощаются с нами.
Так выпьем за братство до самой могилы,
И пусть приумножит оно наши силы,
И дерзость британца достойна презренья,
Пока мы друзья на пиру и в сраженье.
1830.
X x x.
Тверда рука, и зорок глаз,
И приз за меткость - мой:
Ведь я недаром в этот час.
Всем сердцем был с тобой.
Когда друзья мои в вине.
Забот топили рой,
Я знал: ты помнишь обо мне,
Я сердцем был с тобой.
Сегодня приз завоевал.
Я для тебя одной.
Прийти к тебе я опоздал,
Но сердцем был с тобой.
1830.
X x x.
Как бы ветры ни гудели,
Ввысь орел летит со скал.
Как бы волны ни ревели,
Чайка режет пенный вал.
Что нам бешенство воды,
Если мы душой тверды?
Пусть беда соединится.
С нищетою и тоской.
Все отступит и склонится.
Перед волею людской.
Нет ни страха, ни беды,
Если мы душой тверды.
Ты лиши меня отрады,
Отними сиянье дня,
Дай мне все мученья ада.
И в темницу брось меня.
Но вольны мы и горды,
Если мы душой тверды.
1830.
X x x.
Когда друзья сойдутся в круг,
И заблестят глаза подруг,
И все заботы наши вдруг.
Утонут в пенной чаше,
И пунш кипит, и сварен грог,
И настает для шуток срок,
Тогда, играя, как поток,
Кипит веселье наше.
Эй, пей!
Кипит веселье наше.
Когда охрип от песен хор,
А робость смело лезет в спор,
И старость не болтает вздор,
И красота сдается,
И к нам в окно стучит рассвет,
Тогда пора бы взять свой плед,
Да распроститься силы нет,
Пока веселье льется.
Эй, пей,
Пока веселье льется!
1830.
КОММЕНТАРИИ.
ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ.
Для большинства советских читателей Вальтер Скотт - прежде всего романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого - блестящий вольный перевод одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же песня в переводе И. Козлова, звучащая в финале романа "Что делать?", напомнят нашему современнику о Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание о "Замке Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта "Иванов вечер". Пожалуй, это и все.
Между тем великий романист начал свой творческий путь как поэт и оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В словесную ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и стихотворные эпиграфы. Многие из них, обозначенные как цитаты из старых поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным стилизатором и знатоком сокровищ английской и шотландской поэзии. Первая известность Скотта была известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным; Н. Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские поэты в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и вышла в количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон устроил иронический смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и шотландские обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а затем - с уважением, призывая его забыть о старине и кровавых битвах далеких прошлых дней для проблематики более острой и современной. Скотта-поэта переводили на другие европейские языки задолго до того, как "Уэверли" положил начало его всемирной славе романиста.
Итак, поэзия Скотта - это и важный начальный период его развития, охватывающий в целом около двадцати лет, если считать, что первые опыты Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а "Уэверли", задуманный в 1805 году, был закончен только в 1814 году; это и важная сторона всего творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с эстетикой его поэзии, развивает ее и вбирает в сложный строй своих художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его поэзии уделено такое внимание. Поэзия Скотта интересна не только для специалистов, занимающихся английской литературой, - они смогли бы познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя. Тот, кто любит Багрицкого, Маршака, Всеволода Рождественского, кто ценит старых русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов Скотта, представленных в этом издании.
Объем издания не позволил включить все поэмы Скотта (из девяти поэм даны только три). Но все же читатель получает представление о масштабах и разнообразии поэтической деятельности Скотта. Наряду с лучшими поэмами Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (баллада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы его оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того, чтобы они прозвучали внутри большой поэмы или в тексте драмы, и его лирические стихотворения.
Скотт-юноша прошел через кратковременное увлечение античной поэзией. Однако интерес к Вергилию и Горацию вскоре уступил место устойчивому разностороннему - научному и поэтическому - увлечению поэзией родной английской и шотландской старины, в которой Скотт и наслаждался особенностями художественного восприятия действительности и обогащался народным суждением о событиях отечественной истории.
Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической старине у Скотта сложился и под воздействием немецкой поэзии конца XVIII века, под влиянием идей Гердера. В его книге "Голоса народов" Скотт мог найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете и других. Переводы из Бюргера и Гете были первыми поэтическими работами Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии на вкусы и интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой Скотт писал как о "новой весне литературы".
Что же так увлекло Скотта в немецкой балладной поэзии? Ведь родные английские и шотландские баллады он, конечно, уже знал к тому времени по ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно, молодого поэта увлекло в опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено в их поэзию под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как великая школа, необходимая для подлинно современного поэта, для юного литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда потрясенные основы классицизма уже рушились и когда во многих странах начиналось движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт выше всех других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В его поэзии Скотт мог найти поистине органическое соединение фольклорных и индивидуальных поэтических средств.
В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла большая книга Скотта "Песни шотландской границы". К славной плеяде английских и шотландских фольклористов, занимавшихся собиранием и изучением народной поэзии, прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением, рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и записью мелодий, на которые исполнялась та или иная баллада, стала событием не только в европейской литературе, но и в науке начала XIX века. "Border" "граница", или - точнее - "пограничье", - край, лежавший между Англией и Шотландией; во времена Скотта в нем еще жили рассказы и воспоминания о вековых распрях, не затухавших среди его вересков, болот и каменистых пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси, представлявших шотландскую (Дугласы) и английскую (Перси) стороны. Лорд Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV" Шекспира сын разбойных и романтичных пограничных краев, и это сказывается в его неукротимой и буйной натуре.
Граница была в известной мере родным для Скотта краем. Здесь жил кое-кто из его родного клана Скоттов, принадлежностью к которому он гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного чиновника и ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки и фермы Границы, бывая в ее городках и полуразрушенных старых поместьях, Скотт пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою уходившую в такую седую древность, что определить ее истоки было уже невозможно. Кельты, римляне, саксы, датчане, англичане, шотландцы прошли здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки, будто сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в стихию слова, в название местности, в имя, в песню...
Скотт разыскивал еще живых народных певцов, носивших старинное феодальное название менестрелей, или тех, кто что-нибудь помнил об их искусстве, и бережно записывал все, что еще сохранила народная память текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять смысл песни. Народные баллады, которые Скотт разделил на "исторические" и "романтические", составили две первые части издания.
Не менее интересна была и третья часть книги, в которую вошли "имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная баллада Вальтера Скотта, прекрасными стихами переведенная Жуковским", как писал Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически характеризует мрачную и исполненную злодейств и преступлений жизнь феодальных времен". {В. Г. Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948, стр. 250.}.
Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная оценка всей оригинальной балладной поэзии Скотта - она действительно была "поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и шотландского средневековья. Именно характеристикой эпохи, вложенной иногда в рамки баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением была только началом того пути, на котором Скотт развил свое искусство характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно, живое мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему, по словам Пушкина, имя "шотландского чародея".
Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого повествования. Как человек своего времени, увлеченный новым представлением об истории, выстраданным в долгих мыслях о бурной эпохе, в которую он жил, Скотт выступил как новатор в самом жанре поэмы.
Именно он, по существу, окончательно победил старую классицистическую эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века необозримой продукцией стихотворцев-ремесленников.
Девять поэм Скотта {"Песнь последнего менестреля", 1805; "Мармион", 1808; "Дева озера", 1810; "Видение дона Родерика", 1811; "Рокби", 1813; "Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов", 1814; "Поле Ватерлоо", 1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только содержанием и стихотворным мастерством, строфикой, смелой рифмой, новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но и жанрами. Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим знатоком которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы исторической, полной реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное событие, конец дома Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой рукою короля Иакова II, главного героя поэмы Скотта.
Этот жанр исторической поэмы, богатой реалистическими картинами и живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион", которая, как и "Властитель островов", повествует о борьбе шотландцев против английских завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь к историческому роману Скотта. Несколько вставных песен из этой поэмы помещены в настоящем томе и дают представление о многоголосом, глубоко поэтическом звучании "Рокби".
Другие жанры представлены "Видением дона Родерика" и "Гарольдом Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании, вплоть до эпопеи народной войны против французов, за которой Скотт следил со всем вниманием британского патриота и врага Наполеона. "Гарольд Бесстрашный" относительно менее интересная поэма, написанная по мотивам скандинавских саг.
Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и триумфу поэм Байрона. {Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В истории европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и, к сожалению, почти забыта.
Небольшая поэма "Поле Ватерлоо" написана по свежим следам великой битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину сражения в этой неровной, но во многом новаторской поэме Скотта с двумя другими образами битвы при Ватерлоо, созданными его современниками - с "Одой к Ватерлоо" Роберта Саути и строфами, посвященными Ватерлоо в третьей песни "Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого себя по части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства перед лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное изображение побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана весьма реалистическая картина Брюсселя, разбуженного канонадой у Катр-Бра предвестьем битвы при Ватерлоо.
Скотт пытался дать исторически осмысленную картину события, которое на его взгляд, вполне закономерно - оборвало путь человека, имевшего все задатки стать великим, но погубившего себя и свою страну. Особенно важны строфы, посвященные английским солдатам, подлинным героям битвы, стойко умиравшим вплоть до того момента, когда подход армии Блюхера драматически решил исход сражения. Понятие "мы", звучащее в этой поэме Скотта, обозначает его представление о единстве нации, выраженном в тот день в ее железной воле к победе. Русскому читателю поэмы Скотта не может не броситься в глаза интонация, сближающая некоторые лучшие строфы "Поля Ватерлоо" с "Бородином" Лермонтова. Это ощущение явной близости делает "Поле Ватерлоо" для русского читателя особенно интересным - при очевидном превосходстве "Бородина", этого великого, народного по своему содержанию произведения.
Шли годы. Появлялись роман за романом Скотта, Вырос Эбботсфорд прославленная резиденция шотландского чародея. А он не переставал писать стихи, о чем свидетельствуют и песни, появляющиеся в его драмах (драмы Скотта написаны тоже стихами), и стихотворения 1810-х и 1820-х годов, многие из которых представлены в нашем томе.
В 1830 году Скотт переиздал свой сборник "Песни шотландской границы", снабдив его пространным предисловием под заглавием "Вводные замечания о народной поэзии и о различных сборниках британских (преимущественно шотландских) баллад" (см. т. 20 настоящ. издания). В нем была не только историческая справка об изучении баллады в Англии и особенно в Шотландии: это предисловие дышит глубокой поэтичностью, живой, творческой любовью к тому, о чем пишет старый художник.
Вальтер Скотт остался поэтом до последних лет своей жизни.
РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ.
Победная песнь.
Отрывок из драмы Скотта "Дом Аспенов", которая, как свидетельствует в предисловии к ней Скотт, писалась, очевидно, в самом конце XVIII в. (1799?), когда молодой поэт был увлечен Гете, Гердером и Шиллером и немецким средневековьем. В предисловии 1829 г. к изданию этой пьесы Скотт не скрывает того, что в то время он был под сильным влиянием немецкой драматургии "Бури и натиска", и рассматривает "Дом Аспенов" как произведение во многом подражательное. Действие происходит в семье Аспенов в Баварии.
Умирающий бард.
Стр. 678. Телиссин, Мерлин, Льюарч, Мейлор - имена бардов и кудесников, известных в преданиях древних кельтов.
Песня пажа.
Отрывок из поэмы "Мармион" (III, 10).
Лохинвар.
Отрывок из поэмы "Мармион" (V, 12).
К луне.
Отрывок из поэмы "Рокби" (I, 33).
"Мила Брайнгельских топь лесов...".
Отрывок из поэмы "Рокби" (III, 16).
"О дева! Жребий твой жесток...".
Отрывок из поэмы "Рокби" (III, 28).
Аллен-э-дейл.
Отрывок из поэмы "Рокби" (III, 30).
Кипарисовый венок.
Отрывок из поэмы "Рокби" (V, 13).
Арфа.
Отрывок из поэмы "Рокби" (V, 18).
Прощание.
Отрывок из поэмы "Рокби" (V, 23).
Инок.
Отрывок из поэмы "Рокби" (V, 27).
Резня в Гленко.
Стихотворение это, в отличие от баллад, написано на историческую тему. Поэт рассказывает о подлинном событии, имевшем место в 1692 г. В стихотворении ясно сказываются симпатии Скотта к шотландскому населению, порабощаемому английскими завоевателями.
Прощание с Маккензн.
В основе стихотворения лежит гэльская баллада, восходящая к событиям 1718 г., когда граф Сифорт, один из вождей клана Маккензи, был вынужден покинуть родину после неудачного восстания, поднятого им во имя династии Стюартов,
Джок из Хэзелдина.
Как сообщает Скотт, "первая строфа этой баллады - древняя". Остальные написаны в 1816 г. "для антологии мистера Кембела" - сборника стихов известных в начале века английских поэтов.
Клятва Норы.
Написано для той же антологии по мотивам старинной гэльской песни, о чем Скотт пишет в примечании, оговаривая отличие своего стихотворения от оригинала.
Военная песня клана Макгрегор.
Скотт замечает, что песня написана на старинную, "очень дикую и все еще живущую мелодию".
Прощальная речь мистера Кембла.
Написано для эдинбургского кружка друзей и почитателей выдающегося актера Джона Кембла (1757-1823), известного исполнителя шекспировских ролей, близкого знакомого Скотта и ценителя его драматургических опытов. Стихотворение посвящено спектаклю "Макбет", в котором Кембл играл заглавную роль, избрав ее специально для прощания с шотландскими зрителями и восхитив еще раз эдинбургскую публику, высоко ценившую этого актера. После этого спектакля, в апреле 1817 года, Кембл уехал из Эдинбурга. Прощальное послание Скотта появилось тогда же, в апреле 1817 года.
Похоронили песнь Мак-Криммона.
Скотт сообщает, что Мак-Криммон - наследственный волынщик при лэрде Мак-Леоде - сочинил эту песнь перед особенно опасным походом своего клана, из которого не надеялся вернуться живым.
Доналд Кэрд вернулся к вам.
Стихотворение, близкое к народной песне, воспроизводящее ее метрику и строфику.
Прощание с музой.
Образец светской лирики Скотта. Со временем "Прощание" стало популярным романсом, положенным на музыку шотландским композитором Джорджем Кинлок оф Кинлок.
"Идем мы с войны...".
Песня из пьесы "Окиндрейн, или Эрширская трагедия" (I, 1),
"Закат окрасил гладь озер...".
Песня из драмы "Проклятие Деворгойла" (I, 1).
"Мы с детства сроднились с тревожной трубою...".
Песня из драмы "Проклятие Деворгойла" (I, 1),
"Тверда рука и зорок глаз...".
Песня из драмы "Проклятие Деворгойла" (I, 1).
"Как бы ветры ни гудели...".
Песня из драмы "Проклятие Деворгойла" (I, 2).
"Когда друзья сойдутся в круг...".
Песня из драмы "Проклятие Деворгойла" (II, 2).
Р. Самарин.
