Сказки народов Сибири.
Бурятские сказки.
Курица и кошка.
— Ты мне нравишься, курица, — сказала однажды кошка. — Ты серая и я серая, надо нам с тобой подружиться.
Курица ей не поверила и сказала:
— Я помню, как твоя мать в прошлом году украла моего цыплёнка. Разве можно на тебя надеяться? Ты знаешь, что я никогда никого не обижаю. А вы, кошки, известные задиры. Если можешь, то докажи свою преданность, кошка!
Кошка не нашла, что ответить, и сильно огорчилась.
Но через несколько дней кошка пришла охотиться за мышами на старое гумно, где стоял стог сена.
Здесь же была и курица.
Вдруг курица испуганно закудахтала и бросилась под стог.
«Что такое? — подумала кошка. — Наверно, ей надо помочь»…
Побежала кошка следом и увидела, что с неба на неё падает ястреб. С высоты он не заметил разницы, ведь кошка и курица были обе серые.
Кошка быстро повернулась на спину, вцепилась в ястреба своими острыми когтями. Тут ему и смерть пришла, злодею.
Тогда курица вышла из убежища и сказала:
— Теперь я тебе верю, кошка. Только настоящий товарищ может так поступить.
А кто-то всё ещё думает, что кошка и курица никогда не смогут подружиться!
Две мыши.
Две мыши оказались запертыми в одной маленькой кладовке, где, кроме котла с молоком, ничего не было съестного. А им очень хотелось есть.
Думали они, думали, наконец придумали, как быть.
— Встань-ка ты к стенке котла, — сказала одна мышь другой. — Я встану тебе на плечи, дотянусь до края котла. Ты подержишь меня за хвост, пока я напьюсь. А потом я тебе помогу. Идёт?
— Идёт! — согласилась вторая мышь.
Так и сделали.
Долго пила первая мышь. Так долго, что второй показалось, будто хочет она всё как есть молоко выпить.
От жадности вторая мышь так разволновалась, что выпустила хвост своей подруги.
Первая мышь упала в молоко и утонула.
— Поделом тебе! — обрадовалась вторая мышь. — Не будешь моё молоко пить!
Но радовалась она зря и недолго. Как ни старалась, залезть на высокую стенку котла она так и не смогла.
Бегала она, бегала вокруг да около молока. Так и померла от голода глупая жадная мышь.
Ласточка и комар.
Села ласточка отдохнуть на ветку. Видит, сидит недалеко какое-то чучело: ростом больше вороны, на шести высоких тонких ногах, крылья прозрачные, нос длинный, как вязальная спица. В те времена таким был комар.
Спрашивает он ласточку:
— Откуда летишь?
— Из южных стран, тороплюсь на север.
— Зачем ты каждый год кочуешь с юга на север?
— Прилетаю птенцов выводить: на юге сильная жара, не могу яички откладывать.
— Нет, я не такой дурак, мне и здесь хорошо! Не буду я тратить силы на глупые перелёты!
— А чем ты, комар, занят?
— Узнаю, чья кровь слаще…
— Узнал?
— Ничего на свете нет слаще человеческой крови! Переселюсь поближе к юртам.
— Ты, комар, однако, врёшь! Покажи-ка нос, я узнаю правду!
Комар вытянул свой длинный нос. Ласточка его откусила и улетела. От горя комар сжался, стал малюткой, от стыда спрятался в болотистые места, а ласточка поселилась возле человека.
Снег и заяц.
Снег говорит зайцу:
— Что-то у меня голова заболела.
— Наверное, ты таешь, оттого у тебя и голова заболела, — ответил заяц. Сел на пенёк и горько заплакал:
— Жалко, жалко мне тебя, снег. От лисицы, от волка, от охотника я в тебя зарывался, прятался. Как теперь жить буду? Любая ворона, любая сова меня увидит, заклюёт. Пойду я к хозяину леса, попрошу его, пусть он тебя, снег, сохранит для меня.
А солнце уже высоко ходит, жарко припекает, снег тает, ручьями бежит с гор.
Затосковал заяц, ещё громче заплакал. Услышал зайца хозяин леса. Просьбу его выслушал и сказал:
— С солнцем спорить не берусь, снег сохранить не могу. Шубу твою белую сменю на серенькую, будешь ты летом легко прятаться среди сухих листьев, кустарника и травы, никто тебя не заметит.
Обрадовался заяц.
С тех пор он всегда меняет зимнюю белую шубу на летнюю — серую.
Как перевелись в Сибири львы.
В давние времена львы жили в Сибири. Были они косматые, обросшие длинной шерстью и не боялись морозов.
Однажды встретил лев волка.
— Куда бежишь как сумасшедший?
— От смерти спасаюсь! — вымолвил волк.
— Кто же тебя напугал?
— Громкочихающий. Он раз чихнул — убил моего брата, во второй — сестру, в третий раз — ногу мне перебил. Видишь, хромаю.
Лев зарычал — горы задрожали, небо заплакало.
— Где этот громкочихающий? Я его в куски разорву! Голову брошу за дальнюю гору, ноги — на все четыре стороны!
— Что ты! Он и тебя не пощадит, убегай!
Схватил лев волка за горло:
— Покажи мне громкочихающего, иначе задушу!
Пошли они. Встречают мальчика-пастушонка.
— Этот? — злобно спрашивает лев.
— Нет, этот ещё не дорос.
Пришли они в степь. Пасёт стадо дряхлый старик.
— Этот? — оскалил зубы лев.
— Нет, этот перерос.
Идут дальше. Навстречу им скачет на быстром коне охотник. Лев и спросить волка не успел — охотник вскинул ружьё и выстрелил. Загорелась на льве его длинная шерсть. Бросился он бежать, за ним — волк. Остановились в тёмном овраге. Волк его спрашивает:
— Сильно чихает?
— Замолчи! Видишь, теперь — я голый, только грива осталась да кисточка на кончике хвоста. Дрожь меня бьёт.
— Куда же нам бежать от громкочихающего?
— Беги в лес!
Волк скрылся в дальнем перелеске, а лев убежал в жаркую страну, в безлюдную пустыню.
Так и перевелись в Сибири львы.
Хартагай.
В самые древние времена охотник Хартагай увидел на поляне стаю диких кур. Недолго думая, Хартагай поставил петли и сети, и куры попались в них. Хартагай принёс их домой и посадил в сарай. Догадались куры, что Хартагай собирается приготовить из них обед, и взмолились:
— Добрый Хартагай, не убивай нас! За это мы обещаем тебе нести яйца. Ты всегда будешь сыт, богат и доволен нами.
Не стал Хартагай кур убивать.
Но однажды услыхал Хартагай, что куры сговариваются улететь, когда он снова уйдёт на охоту.
Хартагай взял нож и подрезал курам крылья, а пёрышки сложил в свою походную сумку. И ушёл в тайгу.
Загрустили куры. Машут подрезанными крыльями, а подняться в небо не могут. Тогда петух вспрыгнул на плетень и говорит:
— Не горюйте, куры, ещё не всё потеряно. Утром я попрошу у Хартагая наши крылья. Если он утром не отдаст — в полдень попрошу. В полдень не отдаст — вечером ещё раз попрошу. А если и вечером не отдаст — буду просить в полночь.
Петух задрал голову к небу и громко закукарекал. Но Хартагай его не услышал: он был далеко в тайге.
День, другой кукарекает петух, а Хартагай всё не возвращается. Наверно, с ним беда приключилась. То ли зверь напал, то ли ещё что. Так и не вернулся охотник.
А куры всё ещё надеются улететь домой, в родные дикие-предикие леса. Вот почему петух всё ещё кукарекает — зовёт Хартагая, просит у него свои крылья. Утром зовёт, днём, вечером и в полночь.
Конец Хартагай-хана и его сына Харжа-Мина.
Было это в стародавние времена. Жил на свете батрак — сирота Уншэхэн, такой бедный, что и рассказать трудно, ничего-то у него не было: ни одежды, чтобы прикрыть голую спину, ни куска хлеба, чтобы положить в голодный рот. Только одно богатство имел Уншэхэн — работящие руки. Целый год он батрачил у жестокого богача Хартагай-хана, делал самую трудную работу, а когда попросил плату, хан вытолкал его из своей юрты.
— Иди, подыхай с голоду, — сказал жестокий хан.
Уншэхэн ушёл в степь, стал думать, как ему быть, стал горевать о своей несчастной судьбе. Думал, думал — и ничего не придумал. Встал и поплёлся к проклятому хану: доброго хозяина не найдёшь, а есть и жить надо.
Ещё год пробатрачил Уншэхэн у Хартагай-хана. Заплатил хан за весь год одну-единственную копейку. Повертел Уншэхэн монету в руках, усмехнулся: «То ли радоваться, что слишком много, то ли обижаться, что слишком мало… Что бы сделать с этаким богатством?» Пришёл он на берег Байкала, размахнулся, бросил копейку в морские волны и загадал:
— Если выплывет копейка из пучины — значит, будет мне счастье в жизни. Ну, а если потонет — и дальше мыкать горе…
Утонула копейка в волнах Байкала.
Нечего делать, пришёл Уншэхэн домой, лёг на старую коровью шкуру, которая служила ему постелью, и снова загоревал: «Лучше уж смерть, чем такая собачья жизнь». И решил умереть.
Долго лежал, дожидался смерти, но смерть не приходила. Вздохнул Уншэхэн, поднялся и зашагал, сгорбившись, к своему старому хозяину.
Минул год. Хан дал батраку две копейки. Уншэхэн пригорюнился и пошёл на берег Байкала, посидел на сыпучем песке, смахнул ладонью набежавшую слезу. Встал и бросил в морские волны обе копейки.
— Если быть мне счастливым, пусть выплывут мои копейки с морского дна…
Но и эти копейки утонули.
Батрак повесил голову: не видать ему светлых дней… Пришло, видно, время смерти…
Много дней лежал он в своей жалкой юрте. Исхудал — живот ввалился и прилип к позвоночнику, рёбра вот-вот прорвут кожу. А смерть не приходила. И решил он опять испытать судьбу.
Ещё год проработал у Хартагай-хана. Хозяин пожаловал за это три копейки. Батрак отнёс их на берег и бросил в Байкал.
— О, море, море, — сказал он. — Если не на что мне надеяться в жизни, пусть монеты потонут. А если суждено счастье, пусть выплывут.
Море не отвечало. Только волны с шумом накатывались на берег, дробясь о прибрежные скалы. Уншэхэн присел на камень, потом опустился на песок, горячий от ласкового солнышка, и задремал.
Открыл батрак глаза и обмер: седые волны перекатывались на Байкале, поднимаясь до могучих скал. А на пенистом гребне самой высокой волны сверкали в жемчужных брызгах три яркие большие звёзды. «Что за чудо?» — подумал Уншэхэн. Он присмотрелся и увидел, что это не звёзды сияют в морской пене, а его монеты горят, переливаются драгоценными камнями на гребне седой волны.
Не успел батрак опомниться от удивления, как Байкал забурлил, закипел до самого дна, к синему небу поднялся водяной столб, ударился о летучее облако и рассыпался мелкими брызгами. Из пены и брызг вышел хозяин Байкала, зашагал по притихшей воде.
— Ты, кажется, хороший человек, — заговорил хозяин Байкала. — Три года отдаёшь мне свои труды. Пожалуй, я возьму тебя в зятья. Дочка у меня на выданье…
И опять закипело море, заметались волны. Водяной вихрь подхватил Уншэхэна. От страха он закрыл глаза, а когда пришёл в себя, то оказался в прекрасном дворце, на мягкой постели, под шёлковым синим одеялом. Приподнявшись на локте, увидел дочь Байкала, свою наречённую красавицу жену. Она сидела у окна и шила золотой иголкой шубку из шкуры молодой серебристой нерпы.
Солнце сменялось ночной тьмой, дни сменялись ночами… По всей земле прокатился слух, что сирота-батрак нашёл себе красавицу жену. Услыхал об этом и Харжа-Мин, сын злобного Хартагай-хана.
Сказал Харжа-Мин, посмеиваясь:
— Посмотрю, что за диво. Если и впрямь хороша — отберу…
Харжа-Мин добрался до дворца хозяина Байкала, отворил тяжёлую дверь и замер на пороге, поражённый красотой молодой женщины. Он простоял день, простоял вечер, а когда пошёл домой, всю дорогу думал, как обмануть Уншэхэна и отобрать у него жену.
— Не могу без неё жить, — сказал он отцу. — Что хочешь делай, а чтобы она была моей.
— Что ты, сын… Уншэхэн подобру не отдаст. Я найду тебе другую, ещё краше.
— Не хочу другую! — закричал Харжа-Мин. — Подавайте мне жену Уншэхэна! Иначе повешусь, не жить мне без неё!
Он схватил верёвку и выбежал из юрты. Старый хан подоткнул полы своего халата и бросился догонять сына. Он настиг его уже на холме, недалеко от берёзы с сухими сучьями.
— Ладно, — проговорил хан испуганно, — я достану тебе эту красавицу. Брось верёвку, идём домой.
На следующий день хан приказал привести к себе Уншэхэна и сурово сказал ему:
— Ты, голодранец, незаконно завладел дочерью хозяина моря. Она предназначена в жёны моему Харжа-Мину… Я могу запороть тебя плетьми, могу посадить на кол, могу отрубить тебе голову. Но я добрый и милостивый. Так и быть, живи… И с красавицей поступлю по справедливости: она достанется в жёны тому из вас, кто окажется умнее и хитрее. Три дня ты будешь прятаться от моего сына, он станет тебя искать, потом он будет прятаться три дня, а ты будешь его искать. Кто выйдет победителем, тот и заберёт себе в жёны дочь хозяина Байкала. Понял? Иди. Да помалкивай, а то хуже будет.
Уншэхэн понурил голову и поплёлся домой. Плохое задумал хан. Отнимет любимую жену. Кому пожаловаться? Нет на свете человека сильнее Хартагай-хана. Его, говорят, даже шудхэры[14] побаиваются, делают всё, что он скажет.
Уншэхэн всё рассказал своей жене.
— Отнимет, разобьёт наше счастье жестокий хан… Не сказать ли твоему отцу?
— Отец велел нам жить своим умом, — ответила жена. — Но ты не печалься. Не разлучить нас хану, только слушайся меня во всём.
Уншэхэн повеселел, глаза заблестели, он вздохнул полной грудью. Но скоро опять приуныл:
— Дорогая жена, но ты не знаешь, сколько злобы у хана. Законы его несправедливы и жестоки. Хан дружит с шудхэрами, со всякой поганью. Он не остановится перед чёрным делом…
Жена снова ободрила его:
— У нас тоже найдутся друзья! Успокойся.
Рано утром, когда только-только поднялось солнце — ясное, умытое прозрачной байкальской водой, жена батрака вышла на берег, протянула к Байкалу свои белые руки и запела песню. Она пела о любви, о молодости, о счастье. Она просила в песне, чтобы добрые обитатели родного моря научили её уму и дали ей силы для борьбы с ханом.
Потом она поклонилась высоким величавым скалам, и горное эхо повторило каждое слово её песни, трижды простонала в ущельях её мольба: «Добрые жители гор, помогите нам с Уншэхэном одолеть жестокого хана!».
Потом она повернулась лицом к густой дремучей тайге, и могучие кедры протянули ветви навстречу её песне…
Из седых пучин Байкала поднялся мудрый осётр, такой старый, что на спине у него выросли зелёные водоросли. Он приплыл к берегу, к молодой женщине. Белокрылая байкальская чайка опустилась на её плечо. Тонконогая кабарга прибежала с крутых каменистых скал; горный орёл спустился со снеговых вершин; золотая лиса и пугливый соболь пришли из глухой тайги.
Жена Уншэхэна рассказала им о своём горе, попросила:
— Научите меня, помогите мне…
Осётр дал ей волшебный морской цветок, чайка — перо из своего крыла, кабарга — солнечный камушек с высокой скалы, лисица и соболь сказали заповедное таёжное слово. Уншэхэн ещё спал, когда жена вернулась домой. Она разбудила его с радостью:
— Наши друзья научили меня, как провести хана!
Скоро пришёл Харжа-Мин. Оглядел комнату, перерыл и перетряс все вещи — не нашёл Уншэхэна. Вышел во двор, облазил все углы, снова вернулся в дом.
— От меня не скроешься! — кричал ханский сын и в бессильной ярости топал ногами. — Я тебя под землёй найду!
А Уншэхэн был здесь же, смотрел, слушал да про себя посмеивался. Жена превратила его в метлу, и он стоял в уголке у порога.
На второй день Харжа-Мин пришёл ещё раньше. Жена Уншэхэна увидела его в окно — идёт, шарит по двору глазами. Она быстренько превратила мужа в напёрсток и села пришивать к унтам новые подошвы.
Харжа-Мин искал, искал… Халат на нём стал мокрый от пота, глаза красные от злобы. Когда солнце скрылось за дальним хребтом, Харжа-Мин выругался и ушёл, хлопнув дверью.
На третий день Харжа-Мин снова всё в доме перевернул вверх дном. В колодец заглядывал, неподалёку речка текла — на дне искал. Нигде не нашёл. А Уншэхэн был здесь — жена превратила его в огниво и положила на полку с посудой.
Наступил вечер. Харжа-Мин скрипел зубами.
— Пусть твой голодранец завтра приходит искать меня, — сказал он жене Уншэхэна. — Ещё поглядим, кто победит, кому ты достанешься.
Харжа-Мин пришёл домой, схватился за голову, закричал:
— Не нашёл его, не сумел! Прячьте меня завтра получше, а то всё пропало! Удавлюсь!
Когда солнце совсем ушло за Байкал, отец Харжа-Мина, старый Хартагай-хан, добрался до вонючего болота, вскарабкался на кочку и завыл, застонал хриплым голосом.
Из болота вылезла толстая пучеглазая жаба, из тайги вышел ободранный, тощий волк, со скалы приползла ядовитая змея, откуда-то сверху спустилась зловещая птица ули. Хартагай-хан рассказал им о своей беде. Пучеглазая жаба дала ему ржавой болотной воды, зловещая птица ули — грязное перо из своего хвоста, змея — зелёной ядовитой слюны, волк сказал хану колдовское слово…
Хартагай-хан шёл домой, посмеивался: «Пусть теперь сунется Уншэхэн, попробует найти моего сына».
Харжа-Мин всё ещё плакал, рвал на себе волосы. Старый Хартагай-хан сказал ему:
— Не ори, дурная голова. Не отыщет тебя голодранец. У нас есть верные помощники. Тебе красавица достанется.
Настало утро нового дня. На заре, когда просыпается мир, запевают птицы и ласково шепчет ветерок, жена Уншэхэна вышла на берег Байкала, поднесла к губам чудесный морской цветок, провела по своим глазам пером байкальской белокрылой чайки, повернула на ладони солнечный камушек с высокой скалы, прошептала заповедное таёжное слово. Камушек засверкал, заблестел, как маленькое волшебное зеркальце. Она склонилась над ним и увидела юрту ненавистного Хартагай-хана, злобное лицо Харжа-Мина.
Всё рассказал и показал ей солнечный камушек.
Жена Уншэхэна вернулась домой и разбудила мужа.
— Иди к Хартагай-хану, — сказала она. — Во дворе на тебя кинется целая свора собак. Ты поймай за хвост и ударь о землю ту собаку, которая будет позади всех.
Уншэхэн так и сделал. Когда свора кинулась на него с лаем, он схватил за хвост собаку, находившуюся сзади всех. Только собрался ударить о землю — она закричала голосом Харжа-Мина:
— Ой, отпусти! Ой, убьёшь!
Уншэхэн отпустил и сказал со смехом:
— Завтра прячься получше. Найду — не помилую.
Уншэхэн пришёл во второй раз. Он не стал заходить в юрту, остановился у трёх молодых осин, которые росли рядом.
— Какие славные осины, — проговорил он вслух. — Отрежу веточку, посажу у своего дома.
Уншэхэн вытащил нож и отрезал…
— Ой, ой, ой! — закричала осина голосом Харжа-Мина. — Проклятый, ты отрезал мне палец!
В последний раз пришёл Уншэхэн к Хартагай-хану. Опять не зашёл в юрту, а отправился к ханскому табуну, заарканил чёрного жеребца, вскочил на него. До тех пор гнал по степи, пока жеребец не покрылся белой пеной, до тех пор хлестал, пока жеребец не взмолился человеческим голосом:
— Смилуйся, Уншэхэн, жестокий ты человек! Засёк чуть не до смерти. Ведь я же Харжа-Мин…
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Уншэхэн. — А я и не знал, что на своём друге скачу!
Скоро все вокруг узнали о позоре ханского сына, он стал общим посмешищем. Хартагай-хан рассвирепел и решил отомстить Уншэхэну.
— Приведите ко мне этого голодранца! — приказал хан своим слугам.
Уншэхэна привели. Хартагай-хан взглянул на него своими дикими, налитыми кровью глазами и закричал:
— Убью! Моего сына осрамил… Если не выполнишь мою волю — отберу жену, а тебя посажу на кол. Слышишь?
— Слышу, — ответил Уншэхэн. — Какая будет ваша воля?
Хан стукнул кулаком по колену и прохрипел:
— Завтра же принеси мне что-нибудь достойное удивления, иначе прощайся с жизнью.
Встревоженный Уншэхэн пришёл домой, рассказал жене о новой затее хана.
— Успокойся, — сказала ему жена. — Всё будет хорошо. Когда пойдёшь к хану, на пороге найдёшь ворону с перебитым крылом. Её и отнеси.
Уншэхэн нашёл ворону, принёс к хану, положил перед ним на стол.
— Светлейший хан, ничего более достойного удивления я не нашёл…
Хартагай-хан даже подскочил на месте.
— Что? — закричал он. — Ты насмехаешься надо мной? Хотел удивить меня дохлятиной? Не потерплю! Эй, слуги, зовите сюда всех нойонов[15]!
В ханскую юрту собрались самые важные нойоны. Они кланялись и в страхе повторяли:
— О, высокородный хан… Смиренно ждём ваших мудрых повелений.
Хартагай-хан ткнул пальцем в сторону Уншэхэна и проговорил, заикаясь от бешенства:
— Посадить негодяя на кол!
Потом показал на ворону:
— Утопить в реке!
Он передохнул и зловещим шёпотом закончил:
— А дочку хозяина Байкала привести моему сыну…
Сын хана захохотал, завизжал от радости:
— На кол его, на кол! А жену мне! Ай, какой справедливый хан-отец!
Нойоны и слуги бросились выполнять повеление хана. Только протянули руки к вороне, она подпрыгнула на столе, крикнула страшным голосом: «Каррр!» — и вдруг, вспыхнув жарким пламенем, кинулась на Хартагай-хана. Хан, его сын и все нойоны тут же превратились в пепел. Только батрак Уншэхэн остался живой и невредимый.
Все подданные Хартагай-хана собрались на место, где была сгоревшая ханская юрта, и три дня от радости танцевали и пели весёлые песни.
А Уншэхэн со своей красавицей женой потом много-много лет жили дружно и счастливо.
Алтан-Хайша — Золотые Ножницы.
Давным-давно жил мудрый хан. У этого хана был один-единственный наследник-сын. Глядя, как подрастает сын, часто задумывался хан: «У моего единственного сына сердце доброе, но умом он не вышел. Что будет с ним, когда я состарюсь и умру? Надо найти ему умную, толковую жену, такую, чтобы сумела его на правильный путь наставить, вовремя совет хороший дать. Но где найти такую жену?».
Отправил хан на поиски умной девушки своих послов — сайдов и тушемилов.
Сайды и тушемилы объехали все улусы ханства, пробыли много дней в пути, но нигде не нашли подходящей девушки. Красивых много повстречали, умных немало, а такую, какую хан приказывал найти, нигде не нашли.
В конце пути зашли они в один отдалённый улус. Видят — на самом краю села стоит бедная, дырявая юрта. Вокруг юрты ничего нет — ни коня, ни коновязи.
Слезли ханские послы с коней, а коней негде привязать, стоят и держат их в поводу. В это время выглянула из юрты девушка. Увидела гостей, спрашивает:
— Что вы не зайдёте в юрту? Чего здесь ищете?
Ханские послы говорят:
— Хотели к вам зайти, да вот коней негде привязать.
Засмеялась девушка:
— Неужели не найдёте, где привязать? Вот перед вами — зима, а вот — лето, привяжите к ним своих коней!
Оглядываются послы, смотрят друг на друга — ничего не могут понять: как коней привязать к зиме и лету?
Чванливые ханские послы рассердились на дерзкую девушку, посмевшую насмехаться над ними. Сели на своих коней и поехали во дворец.
Предстали сайды и тушемилы пред светлые очи хана. Стал хан расспрашивать их: где побывали, с кем встречались, нашли ли где умную девушку?
— О, великий хан! — отвечают они. — Всё ханство объехали, почти в каждую юрту заглядывали и с каждой встречной девушкой разговаривали, а нигде для тебя подходящей невестки не нашли.
— А в бедные юрты заглядывали?
— Конечно, — отвечают сайды и тушемилы. — Напоследок в такую бедную, дырявую заглянули, что возле неё ничего нет — ни коня, ни даже коновязи. В ней живёт полоумная девушка. Говорит какие-то неразумные слова, понять их невозможно.
— Что же она вам сказала?
— Выглянула из юрты и спрашивает, что мы ищем. Говорим — негде коней привязать. Она нам отвечает: «Вот перед вами — зима, а вот — лето, привяжите к ним своих коней!» Бестолковая какая-то девушка.
Усмехнулся хан и говорит своим послам:
— Не лежали ли возле юрты сани и телега?
Удивились тушемилы и сайды, посмотрели друг на друга и говорят:
— О, великий хан! Какой же ты проницательный! На самом деле, возле юрты лежали сломанные сани и телега.
— Вот вам и зима, и лето! — сказал хан. — Вы хоть и ханские сайды и тушемилы, а не поняли этой загадки. Теперь вы мне скажите, где живёт эта девушка, я сам поеду к ней!
Долго ли ехал хан, только приехал он к этой драной юрте. Сошёл с коня, привязал его к телеге и вошёл в юрту. Сидят в юрте старик со старухой, сидит и что-то вяжет красивая девушка. Думает хан: «О, в ней и ум, и красота!» — и спрашивает девушку:
— Как тебя зовут?
Девушка бойко отвечает:
— Меня зовут Алтан-Хайша — Золотые Ножницы.
— А почему тебя так зовут?
— Я все хитрости-премудрости разгадываю, как нити ножницами разрезаю!
— Принеси-ка мне верёвку из пепла, — говорит хан, — перевязать надо кое-что.
Забеспокоились старик со старухой: как дочка ханский приказ выполнит? А Алтан-Хайша весело отвечает:
— Подождите немножко, сейчас принесу!
Вышла она из юрты, быстро свила верёвку из соломы, принесла её, положила у ног хана и подожгла. Сгорела солома — осталась верёвка из пепла.
— Вот вам, великий хан, верёвка из пепла! — говорит она.
Усмехается хан и говорит, довольный:
— Не долго же ты думала, да хорошо сделала!
Хан приказал сварить тринадцать яиц, дал их Алтан-Хайше и говорит:
— Выведи-ка мне тринадцать цыплят из этих яиц!
— Хорошо, великий хан! — отвечает Алтан-Хайша. — Только цыплятам нужен корм. Возьмите эту кашу и посейте её. Пока цыплята вылупятся из яиц, из каши вырастите просо, обмолотите его, вот вам и будет корм для них.
Родители Алтан-Хайши испуганно озираются: вдруг хан разгневается за такие вольные слова и прикажет их заточить в темницу. А хан не гневается, только усмехается и думает про себя: «Долго я прожил на свете, но такой умной девушки ещё не встречал! Лучшей невестки мне не сыскать!».
Обернулся хан к отцу Алтан-Хайши и говорит:
— Хочу, чтобы ваша дочь Алтан-Хайша стала моей невесткой!
Старик растерялся и говорит:
— О, великий хан! Пожалей нас. У нас единственная дочь. Кто нас будет кормить, скоро мы совсем состаримся, за нами некому будет ухаживать да присматривать. Не можем тебе свою дочку отдать!
Хан говорит:
— Я прикажу вам новую юрту поставить, до конца ваших дней будут вас кормить, вы ни в чём не будете нуждаться.
Старик говорит:
— Надо ещё саму Алтан-Хайшу спросить — как она скажет…
Согласилась Алтан-Хайша.
Приехали за ней ханские посланцы, отвезли во дворец.
Устроили такую пышную свадьбу, каких ещё никогда не знала страна бурятская: мяса наварили целую гору, вина наготовили целое озеро, гостей пригласили со всех концов земли. Девять дней и ночей пировали, а на десятый день едва-едва разошлись по домам.
Довольны все: хан доволен молодой невесткой, ханский сын доволен красавицей женой, а Алтан-Хайша довольна молодым мужем: хотя он не удался умом, но зато пригож собой и сердцем добр.
После свадьбы хан говорит сыну:
— Собирайся, поедем на охоту!
Оседлав лучших коней, поехал хан с сыном на охоту. Приехали в одну падь, стали охотиться. Хан скоро убил косулю и говорит сыну:
— Я пойду в другую падь, ещё немного поохочусь, а ты оставайся здесь и приготовь нам обед.
Сын спрашивает:
— Как же я приготовлю обед? Ведь мы не взяли с собой ни котла, ни тагана!
— В лесу много деревьев. Обойдись деревянной посудой!
Хлестнул хан коня и ускакал.
Ханский сын достал топор, срубил дерево и стал делать котёл. Долго возился он, сделал неглубокую дыру в обрубке.
Тут хан, весёлый и довольный, вернулся с охоты, вторую косулю привёз. Видит он, что сын сидит на прежнем месте, обливается потом, мается, сосновый обрубок долбит — деревянный котёл делает.
Схватил хан плётку и стал хлестать неразумного сына. Потом вскочил на коня, приказал сыну домой возвращаться.
Сын едва-едва на своего коня взобрался и поехал за отцом.
Долго так ехали — хан впереди, а сын далеко позади плетётся. Оглянулся хан, видит — сын сильно отстал, и кричит ему:
— Эй, сын, тяни своего коня за хвост!
Сын соскочил с коня и стал тянуть его за хвост. Увидел хан, опять стал гневаться. Подъехал к сыну и принялся стегать плетью. Стегал до тех пор, пока сам не устал.
Приехали они домой, оба невесёлые, злобные, оба молчат. Сели молча за еду. Встали из-за стола, ханский сын сейчас же к себе отправился, лёг в постель и охает, стонет.
Алтан-Хайша спрашивает его:
— Что с тобой? Почему ты стонешь, охаешь?
— Ох, ох, кругом болит, всё тело ноет.
— Что у тебя болит? Не захворал ли?
— Нет, не захворал. Отец меня во время охоты долго плетью хлестал.
— За что же он тебя? — спрашивает Алтан-Хайша.
— Я сам не знаю. Видно, он помешался в уме на старости лет.
Приехали в одну падь, он убил косулю и говорит: «Готовь нам еду!» Я спрашиваю: «Как же буду готовить еду? У нас ни котла, ни тагана нет». Он говорит: «Обойдись деревянной посудой». Ну, я срубил дерево и принялся деревянный котёл выдалбливать. Подъехал он, увидел это, ничего не сказал и давай меня хлестать…
— А за что же он бил тебя во второй раз? — спрашивает Алтан-Хайша.
Ханский сын говорит:
— Когда мы возвращались с охоты, я отстал. Отец кричит: «Тяни своего коня за хвост!» Я и стал тянуть коня за хвост. Тут отец подъехал ко мне и опять долго плетью бил. Нет, видно, он совсем рехнулся…
Выслушала это Алтан-Хайша и говорит своему супругу:
— У твоего отца ум светлый, а у тебя не хватило ума понять его слова!
— А как можно понять их? — спрашивает ханский сын.
Алтан-Хайша говорит:
— Когда отец сказал тебе: «Обойдись деревянной посудой», тебе надо было нанизать мясо на сучок и изжарить на костре. Вот тебе и «деревянная посуда»!
— А зачем он велел мне тянуть коня за хвост?
— Да разве это велел тебе сделать хан? Он только требовал, чтобы ты не отставал, погонял хорошенько своего коня. Вот тебе и «тяни коня за хвост».
Старый хан подслушал их разговор и думает: «Не обманулся я в Алтан-Хайше! Нет никого острее умом, чем она. Все мои сайды и тушемилы по сравнению с ней глупые и неразумные. Могу я теперь спокойно оставить своё ханство и отправиться к соседу — Шажин-номон-хану. Он славится своим умом, надо испытать, так ли он умён, как люди говорят?».
Собрался хан и поехал с двумя баторами в соседнее ханство, к Шажин-номон-хану.
Попал в самый разгар большого праздника. У Шажин-номон-хана множество гостей. Сам Шажин-номон-хан, важный, гордый, спрашивает гостя:
— Зачем пожаловал ко мне?
— Хочу состязаться с тобой, узнать, кто из нас острее умом.
— Согласен, — говорит Шажин-номон-хан, — я буду тебе загадки загадывать, а ты отгадывай.
Шажин-номон-хан загадывает самые мудрые загадки, а хан не задумываясь их отгадывает. Досадно стало Шажин-номон-хану, он и говорит гостю:
— Моя очередь отгадывать.
Хан загадал такую загадку, что Шажин-номон-хан и отгадать не может. Загадал другую — и эту отгадать не может. Загадал третью — сколько ни бился Шажин-номон-хан, не мог и третью разгадать. Потерял он разум от злобы и гнева, приказал стражникам заковать хана в цепи и привязать к столбу.
— Через три дня отрубите ему голову! — приказал Шажин-номон-хан. — А баторов его казните сейчас же!
Видит хан — грозит ему неминуемая смерть. Стал он просить Шажин-номон-хана:
— Какая тебе польза, если отрубишь мне голову? Не разумнее ли будет взять за меня большой выкуп?
Жаден был Шажин-номон-хан. Спрашивает хана:
— А чем ты откупишься?
Хан говорит:
— Возьмёшь много овец и коров, да в придачу много золота и серебра. Только позволь мне письмо написать — будет тебе всё: и скот, и добро.
Созвал Шажин-номон-хан своих нойонов — князей и знатных лиц, стал с ними большой совет держать.
Нойоны говорят:
— Голову ему отрубить не трудно, лучше выкуп взять.
Шажин-номон-хан говорит:
— Пускай напишет домой письмо — велит выкуп за себя доставить.
Стал хан письмо домой писать: «Приехал я с моими баторами в славное ханство Шажин-номон-хана и попал как раз на богатый праздник. Остался я погостить у славного Шажин-номон-хана. Целые дни пирую и веселюсь. Сплю на мягкой зелёной кровати, укрываюсь синим одеялом, расшитым золотом. Славный Шажин-номон-хан подарил мне дорогие драгоценности на руки и ноги, пожаловал на шею серебряную витую цепь. Для услуг приставил своих людей, они от меня ни днем, ни ночью не отходят.
Как получите письмо, приготовьте славному Шажин-номон-хану богатые дары: гоните весь мой рогатый скот, вслед за ним гоните весь мой безрогий скот. Из трёх осин золотых, что выросли у нас во дворе, две срубите и на месте сожгите, а одну везите с собою до границ владений славного Шажин-номон-хана. Сивого моего коня с собой не берите — он скакун плохой, никому здесь не нужен, пусть в своей конюшне стоит. Письмо это пусть разрежет своими золотыми ножницами моя молодая невестка».
Прочёл это письмо Шажин-номон-хан, прочли его тушемилы и нойоны и сказали:
— Богатый выкуп требует хан прислать нам! А умом, видно, он не очень богат: сколько глупых слов в письме!
Три посла Шажин-номон-хана поскакали в земли хана.
Вручили они это письмо ханскому сыну. Он прочитал — ничего не понял. Ханские нойоны, сайды и тушемилы прочли, тоже ничего не поняли. Одно поняли: надо ханский приказ выполнять.
Забегал ханский сын, забегали нойоны, сайды и тушемилы, приказывают сгонять всех коров, быков и овец. Бегают по двору, смотрят, где золотые осины выросли. Во дворце стоит шум, крик, суета. Один из сайдов и говорит:
— Требует наш хан, чтобы его письмо разрезала золотыми ножницами его молодая невестка. Надо отнести письмо к ней!
Принесли письмо к Алтан-Хайше. Прочла она и говорит:
— Схватите двух посланцев Шажин-номон-хана, заточите в темницу, а третьего закуйте в крепкие цепи!
Не ослушались сайды и тушемилы, сделали так, как велела Алтан-Хайша. После этого она созвала всех и сказала:
— Не так вы поняли письмо хана! Попал он в большую беду, вот и пишет нам так, чтобы никто кроме нас не понял. «Остался я погостить у славного Шажин-номон-хана» — означает, что наш хан попал в плен… «Целые дни пирую и веселюсь» — целые дни горюю и тоскую; «сплю на мягкой зелёной кровати» — лежу на зелёной траве; «покрываюсь синим одеялом, расшитым золотом» — сплю под открытым звёздным небом; «на руки и ноги подарил мне Шажин-номон-хан дорогие драгоценности» — приказал надеть оковы на руки и ноги; «пожаловал на шею серебряную цепь» — привязал меня за шею верёвкой; «для услуг приставил мне своих людей, они от меня ни днём, ни ночью не отходят» — приставил ко мне грозную стражу.
Слушают сайды и тушемилы, слушают нойоны, ханский сын, дивятся мудрости Алтан-Хайши, она им дальше читает:
— Просит наш хан пригнать к Шажин-номон-хану весь свой рогатый скот, а вслед за ним й весь безрогий скот — это означает, что хан велит собрать своих воинов с луками, с копьями, а за ними воинов с мечами. Из трёх золотых осин, что выросли у нас во дворе, приказывает две срубить, а одну вести до границ владений Шажин-номон-хана. Это значит — двух послов Шажин-номон-хана убейте, а третьего возьмите в провожатые.
— О каком сивом коне пишет наш хан? — спрашивают все.
— Пишет он о своём сыне, — говорит Алтан-Хайша, — велит ему здесь остаться. Готовьте войска, надо в поход идти!
Собрались быстро ханские войска. Впереди пошли лучники, сзади пошли воины с мечами, сама Алтан-Хайша их повела. Пленный посланец Шажин-номон-хана дорогу указывает.
Тучей налетели войска хана, нагрянули они на владения Шажин-номон-хана. Он даже войско своё собрать не успел. Схватили Шажин-номон-хана, привели его к Алтан-Хайше.
Алтан-Хайша спрашивает его:
— Доволен ли ты, славный Шажин-номон-хан, нашими подарками?
От страха Шажин-номон-хан трясётся, слова вымолвить не может.
Приказала Алтан-Хайша связать его, как барана, и везти в своё ханство.
А старый хан вернулся домой, собрал всех своих подданных и сказал:
— На всей земле нет такой мудрой женщины, как Алтан-Хайша! Как умру, пусть она правит моей страной!
Так по наказу хана и стало. После смерти хана стала правительницей ханства мудрая Алтан-Хайша — Золотые Ножницы, девушка из бедной семьи.
Говорят, она до сих пор правит.
Табунщик и ханша.
Давным-давно работал у одного хана табунщик. Славился он не только тем, что умел выращивать выносливых, красивых и быстроногих лошадей, но и своей честностью и прямотой. Табунщик был смелым человеком и любил говорить людям только правду. Говорил он правду и самой ханше — женщине злой, сварливой и своевольной, которая особенно жестоко поступала с бедными и незнатными людьми. Невзлюбили табунщика за правду нойоны. Возненавидела его ханша. Недолюбливал его и сам хан, но прощал ему всё за великое мастерство табунщика.
Злые нойоны решили избавиться от ненавистного табунщика. Подговорили они ханшу убить табунщика. Ханша пришла к мужу и сказала:
— Не могу я больше видеть этого табунщика! Прикажи его убить!
Хан воскликнул:
— Что ты, жена! Благодаря ему мои табуны умножились, как степные травы, мои скакуны стали быстрыми, как стрелы, моя слава пошла по всем странам…
— Кто тебе дороже: я или простой табунщик? — закричала ханша и отвернулась. — Выбирай же!
И хан после долгого раздумья выбрал. Не решаясь открыто расправиться с табунщиком, которого народ любил, хан отправил своих слуг-палачей в глухой лес и приказал им:
— Первого же приехавшего к вам человека, знаете вы его или не знаете, убейте тут же!
После этого хан вызвал табунщика и сказал:
— Дровосеки мои ушли в лес за дровами. Езжай туда и посмотри их работу.
Табунщик, ничего не подозревая, оседлал своего лучшего коня и поскакал в лес. Однако он плохо знал дорогу и на распутье задумался — по какой дороге ему ехать. Тогда он дал волю скакуну, и верный конь, словно предчувствуя беду, направился по другой дороге.
Тем временем ханша, не доверяя мужу, решила своими глазами увидеть смерть табунщика. Приказала она оседлать коня и, не говоря никому не слова, ускакала в лес. Слуги-палачи увидели ханшу и страшно удивились.
— Делать нечего, — решили они, — видно, хан хочет тайно казнить свою жену…
И они отрубили голову жестокой ханше.
В это время прискакал заблудившийся табунщик.
— Что вы наделали? — в ужасе спросил он палачей.
— Хан приказал казнить первого, кто прискачет сюда. Мы выполнили приказ хана, — сказал старший палач.
Второй палач глянул на табунщика и сказал:
— Вот кого надо было казнить!
— Не можем, — ответил старший. — Не было приказа казнить второго прискакавшего.
Когда хан узнал о гибели своей жены, он захлебнулся от горя и злости.
— А ты что делал, где ты был? — набросился он в ярости на табунщика.
Табунщик рассказал, что он заблудился в дремучем лесу, а когда разыскал ханских слуг, было уже поздно.
Палачи сказали:
— Он говорит правду, всё так и было.
Хан схватился за голову и тихо произнёс:
— Видно, правду говорят люди: недоваренную пищу на стол не подают — необдуманный приказ не выпускают.
А люди другое говорят:
— Кто замышляет гибель другому, бывает, и сам погибает!
Семьдесят небылиц.
Рассказывают старики, будто в давно минувшие, давно забытые времена жил один хан. Не было кругом такого злого хана, как он. Злость его была так велика, что ничего его не занимало: ни пиры весёлые, ни танцы, ни охота, ни государственные дела — всё ему надоело, всё ему наскучило. Никого он не хотел видеть, и слуги давно уж забыли, когда хан последний раз смеялся.
Так и сидел хан угрюмый и одинокий, сидел и чах от злости. И вдруг пришла хану в голову мысль позабавиться. Разослал он по улусам такой указ:
«Кто без запинки расскажет хану семьдесят небылиц, без крупицы правды, тот получит вьюк золота, который сможет поднять лишь верблюд. А если кто, на свою беду, запнётся или расскажет хотя бы один правдивый случай, он будет закопан живым в землю».
Стали приходить к хану самые знаменитые выдумщики и мастера по вранью. Но никто из них не мог угодить злому хану: нет-нет, да и сорвётся с языка правда даже у тех, кто всю жизнь свою только и делал, что врал. И много тут погибло людей; вскоре уж и не стало охотников рассказывать небылицы.
Жил в одном улусе паренёк, и никому он ни разу не соврал, но был ловок, как семь чертей, умён, как сто ханских мудрецов. Был паренёк и беден и бос, рубашка на нём рваная, штаны дырявые да заплатанные. Надумал паренёк попробовать: сумеет ли он сочинить семьдесят небылиц? Отправился к хану. Пришёл, стучится. Залаяли псы во дворе, заскрипели ворота.
— Что тебе надо? — спрашивают его.
Объявил паренёк, зачем он явился, а сам стоит себе преспокойненько.
— Убирайся отсюда, пока голова на плечах! — крикнул стражник.
— Я пришёл за своим вьюком золота, который сможет поднять лишь верблюд, — спокойно отвечает паренёк.
Удивился стражник и пропустил смелого оборванца к хану.
На больших подушках восьмицветных лежал сердитый хан. По обе стороны от дверей стояли и тряслись от страха нойоны. Слуги бегали на цыпочках, на золотом подносе ставили перед ханом всякие кушанья, в серебряной посуде носили разные напитки. Ни к чему не притрагивался хан, всё ему надоело. Стоят нойоны еле живые: «Быть в этот день беде, — думают они, — хан от злости даже есть перестал».
Увидел хан паренька-оборванца.
— Что тебе нужно? — крикнул он и затрясся от ярости.
Паренёк поклонился и спокойно ответил:
— Всемогущий хан, я пришёл по твоему приказу — рассказать тебе семьдесят небылиц.
— Что-о?! — заревел хан. Налились у него кровью, округлились глаза. Берёт он свой десятигранный жезл с алмазным набалдашником: — Земной поганый червь, ты хочешь, чтоб и тебя сейчас же закопали в землю?
— Всемогущий хан, — ещё спокойнее отвечает паренёк, — мудрые говорят: не убивают животное, не выпустив из него кровь, не казнят человека, не выслушав его. Послушай сначала мои семьдесят небылиц.
Прикусил хан язык, помолчал с минуту, кое-как совладал со своей злостью и говорит:
— Я слушаю, собака, начинай!
Даже не посадил хан паренька, а тот скрестил руки на груди и начал:
— Всемогущий хан! То, что услышишь, произошло давным-давно — вчера. Небо в то время было не больше потничка, что кладут под седло, а земля — не больше верблюжьего копыта. Мать не родила меня, а я уже пас табун своего внука, и было мне тогда всего десять лет. Однажды в страшную жару, обливаясь потом и трясясь от холода, я гнал лошадей на водопой. Когда подошёл к реке, увидел, что река замёрзла и лёд блестит на ней. Хотел вырубить топором прорубь, но топор не берёт. Тогда я поставил топор на лёд, оторвал свою голову с плеч, крепко взялся за шею обеими руками и что есть сил стал бить по топору головой.
Всемогущий хан! Что произошло, ты думаешь? Один только раз ударил — сделалась такая прорубь, что можно сто лошадей разом напоить. Напились мои кони и стали пастись на льду, но тут оказалось, что нет в табуне пегой кобылицы, которой я дорожил больше жизни. Сбросил я с себя козью шубу, выстрогал палку из пота своего, воткнул палку в шубу, встал на неё, смотрю — нет кобылы. Запечалился я тогда и вынул из сердца иглу-печаль, воткнул в нож, смотрю через ушко иголки. Ай, ай! Вижу кобылу, вижу мою пегую на чёрной скале у Чёрного моря. Водяной жеребец вокруг скачет, водяную пыль поднимает. Сделал я из моей палки лодку, сделал из ножа весло и поплыл я к тому острову. Доплыл хорошо, но по пути ударилась об мою лодку морская пена, закачалась лодка, захлебнулась, и начал я тонуть. Тогда сажусь на вёсла, гребу своей лодкой — и не успел моргнуть, как доплыл до острова. А пегая моя кобыла одичала, и не поймать бы мне её, если бы не свил из её хвоста верёвку да не заарканил её. Поймал я кобылу и поскакал по морю так, что море загудело, а позади гоню жеребца водяного. Вдруг моя кобыла споткнулась, начала тонуть. Что делать? В мгновение ока я пересел на жеребца, а кобылу погнал за ним. Так я выбрался на берег, доехал до табуна. Чувствую — сильно проголодался. На счастье выбежал десятиногий заяц и бросился бежать. Привязал я кобылу, натянул тетиву, стреляю — заяц бежит. Оказывается, стрела полетела не вперёд, а назад. Ещё раз натянул тетиву и пустил стрелу, но как? Наконечником назад. Стрела пронзила зайца насквозь, но шкура осталась цела. Начал я собирать сухой навоз, чтобы развести костёр. А в это время гляжу — кобыла моя фыркает. Вдруг кто-то потащил её в гору. Оказывается, впопыхах привязал я кобылу не за куст боярышника, а за рога козы, что имела тридцать рогов-ветвей. Кое-как догнал кобылицу, а когда вернулся, то увидел — господи помилуй, — что навоз, который сложил я для костра, взвился до туч, там рассыпался и разлетелся. А дело простое: вместо навоза собрал я сонных перепёлок. Снова собрал я навоз, зажёг костёр и начал варить в котле без дна зайца. Сварился заяц — но что получилось? Беру кусок побольше и получше, хочу отправить в рот, а рта нет! Оказывается, я его забыл у проруби вместе с головой. Ай, ай! О чём горевать, поем и так!
Накушался я до того, что не могу подняться на ноги. Обтёр руки об голенище унта и лёг спать. Только заснул, слышу кто-то возится у моих ног, кричит, шумит. Гляжу — унты мои дерутся! Дело-то оказалось в том, что я обтёр жирные руки об один унт — он наелся, а другой остался голодным и давай лупить сытого. Разнял я их, положил по обе стороны от себя и снова заснул.
Проснулся — лежит один унт, который сыт, а другой удрал. Что делать? Запихиваю ноги в оставшийся унт и бегу вдогонку за беглецом. Целый день бегу без отдыха — нет унта. Месяц бегу — нет унта. Год уж бегу — всё нет унта. Добежал я кое-как до одного дома, а в нём — пир горой. Сидят гости, снуют с кушаньями слуги.
О, всемогущий хан! Что, думаешь, увидели мои глаза? В одном из слуг они узнали мой унт! От удивления я онемел, а потом окликнул его. Он чуть не выронил поднос с мясом, потому что испугался меня, подумал, что я бить начну. И пустился он тут меня угощать, таскает поднос за подносом, а сам приговаривает:
— Ты пожалел жир на руках и не обтёр их об меня. Ешь же, скупой хозяин, ешь, жадный, ешь!
Накидал он целую кучу мяса вокруг меня. Тогда я посылаю его за своей головой. Поставил я на место голову и — ай, ай! — зубы-то мои, отдохнув, стали острыми: вмиг перемолол я ими всё мясо.
Обул я оба унта и вернулся к табуну. От жирного мяса потянуло меня пить. Наклоняюсь к воде и пью. Так я напился, что мой лоб раздулся, словно бочка. Хочу подняться, но не тут-то было! Огромная рыба запуталась у меня в бороде. Я еле-еле вытащил рыбину, потому что была она семь шагов в длину. Обменял я рыбу на цаплю.
О, всемогущий хан! Тебе надлежит знать, какова была та цапля. Она из колодца пила не нагибаясь…
Видит хан, что паренёк рассказал-таки семьдесят небылиц и ни разу не сбился: все случаи, как на подбор, выдуманы, — и решил хан сбить рассказчика.
Стукнул он жезлом своим, крикнул парню:
— Эку невидаль сказал, колодец-то был неглубокий, раз цапля пила не нагибаясь.
— Ты прав, всемогущий хан, колодец был неглубок: бросишь в него камень утром — долетит до дна уже к вечеру.
— И это не удивительно, — говорит хан, — день-то тогда был короток.
— Опять ты прав, всемогущий хан, день и на самом деле мог быть коротким, потому что твоего отца тогда поймали с ворованной овцой утром и еле успели выдергать волосы по одному, пока он стал лысым, как наступил уж вечер.
— Врёшь, собака! — заорал хан, весь искривившись от злости.
— О, всемогущий хан, — ещё спокойней закончил свои небылицы паренёк, — я рассказал лишь то, что видел сам, а если бы взялся рассказывать то, что от людей приходилось слышать, моей жизни не хватило бы передать всё. Но если есть время, послушай…
— Вон отсюда, негодяй! Отдать ему вьюк золота, и чтоб духу его здесь не было! — закричал хан, а на следующий день умер от ярости.
Наказанная жадность.
Однажды весною батрак рубил в лесу дрова. Вдруг со стороны восхода солнца прилетела кукушка, уселась на дереве и прокуковала:
— На восточной стороне есть высокая гора, на её вершине лежит кусок золота с голову большого быка.
С юга прилетела вторая кукушка, примостилась на том же дереве и прокуковала:
— На южной стороне болеет жена одного бедняка. Под её домом свил гнездо чёрный жук, ростом с двухгодовалого бычка, и сосёт кровь женщины. Если убить и сжечь этого жука, жена бедняка выздоровеет.
С запада прилетела третья кукушка и пропела, что далеко на западе случилась страшная беда: высох источник воды — деревья высохли, выгорели травы, люди и животные изнывают от жажды. Источник, питавший влагой поля и степи, завален чёрным тяжёлым камнем. Если сдвинуть камень, из-под него вырвется на волю вода и люди будут спасены.
Кукушки вспорхнули и улетели. Батрак подумал, заткнул топор за кушак и пошёл в ту сторону, откуда всходит солнце.
Много ли, мало ли он прошёл, добрался, наконец, до высокой горы, поднялся на вершину и нашёл там кусок золота с голову большого быка. Взял батрак золото, отнёс на перекрёсток трёх дорог и закопал в землю. А сам пошёл на запад, туда, где люди томились от жажды. Зашёл в одну юрту и попросил напиться.
— Мы сами чуть живы от жажды, — ответили ему старик со старухой. — Сейчас нет ничего дороже глотка воды.
— Соберите мне сотню людей, приведите сотню быков, дайте сотню лопат — и у вас будет вода, — сказал батрак.
Жители улуса сделали всё, как он велел. Батрак привёл их к источнику, и они вместе принялись выкапывать чёрный камень — кто лопатой, кто топором, а кто и руками. Впрягли быков и сдвинули с места камень. И сейчас же забурлил родник, зажурчала прохладная чистая вода. Люди обрадовались, бросились к воде, стали черпать её вёдрами, бочками, руками. Затем пригнали скот и напоили его досыта. Все радовались, благодарили батрака. А когда узнали, что он направляется в сторону юга, то всем улусом пошли провожать.
Шёл, шёл батрак, и, наконец, показалась южная сторона. Батрак разузнал, где живёт больная женщина, о которой поведала кукушка, и назвался знаменитым лекарем. Муж больной женщины, узнав о нём, пришёл со слезами на глазах:
— Спаси мою жену, — попросил он батрака, — вылечи её…
Утром батрак собрал соседей, выгнал из-под дома чёрного жука, ростом с двухгодовалого бычка, убил его и сжёг. И свершилось чудо: к женщине тут же возвратилось здоровье.
Попрощавшись с жителями улуса, батрак выкопал золото, которое он раньше зарыл на перекрёстке трёх дорог, и отправился домой. Дома он расплатился с богачом, у которого всегда был в долгу, и зажил безбедно. Скоро он построил себе большой дом рядом с домом богача. Жадный богач не вытерпел и захотел узнать: как батрак разбогател.
А батрак надумал наказать своего бывшего хозяина за жадность и сказал, что однажды, когда он спал на берегу, из воды вышли трое людей и рассказали ему, где зарыт клад.
Вечером богач забрался под опрокинутую лодку у реки, притаился и стал ждать, чтобы ему принесли золото. В полночь к лодке пришли три разбойника и стали говорить, что кто-то унёс их золото, припрятанное на вершине высокой горы.
— Узнать бы, кто взял наше золото, — сказал один разбойник, — я бы его…
В это время жадный богач под лодкой неожиданно чихнул.
Услышали разбойники, что рядом кто-то есть, заглянули под лодку, а там богач сидит. Вытащили его и стали бить: подумали, что это он украл их золото. Били, били, а потом бросили в реку.
Так был наказан богач за свою жадность.
Сын бедняка и жестокий хан.
Было это во владениях злого, жестокого, бессердечного хана.
Жил в тех местах не старый ещё бедняк с сыном. Хан его притеснял, заставлял работать даром, кормил впроголодь. Бедняк не мог придумать, как избавиться от кабалы. Однажды он собрался в лес и взял с собой сына. Шли они и разговаривали.
— Соседи завидуют моему уму и ловкости, — говорил отец. — Я могу из сорочьего гнезда яйцо утащить — и сорока не заметит. А вот хана мне не провести…
Сын показал отцу на дерево — на самой макушке было сорочье гнездо.
— Попробуйте достаньте яйцо, чтобы сорока не увидела. — Отец подошёл к дереву, обхватил его ногами в унтах и полез. Сын усмехнулся, вытащил нож, быстро срезал с отцовских унтов подошвы. Отец достал из гнезда сорочье яйцо, спустился вниз и ахнул: унты-то оказались без подошв!
— Ну и сын! — рассмеялся бедняк. — Ты, пожалуй, можешь хана обхитрить. — Рассказал он соседям про ловкость сына, и пошла молва о том, что сын бедняка очень умный и хитрый.
Скоро хан призвал ловкого паренька к себе во дворец.
— Слышал я, — грозным голосом сказал хан, — что ты умён да хитёр. Так ли это?
— Так, светлейший хан, — смело ответил сын бедняка.
— Ха-ха-ха! — раскатисто засмеялся хан. — Ха-ха-ха! Ты просто хвастун!
От хохота жирное брюхо у хана колыхалось, щёки тряслись, а глаза были красные, злые.
— Вот я тебя испытаю. Слушай: в домике, во дворе у меня, стоит ручная мельница. Сумеешь унести её сегодня ночью, чтобы никто не видел, — твоя будет. Не сумеешь — голову с плеч сниму. Понял?
— Понял, — спокойно ответил сын бедняка. — Попробую.
Вечером хан спустил с цепей девяносто четыре злые собаки, приказал двум баторам всю ночь беспрерывно вертеть ручную мельницу. Потом призвал придворного палача и велел ему наточить топор.
— Ха-ха-ха! — смеялся хан, укладываясь спать. — Посмотрим, кто кого перехитрит!
Ночью паренёк пробрался во дворец, увидел собак, баторов и вернулся домой. Голыми руками мельницу не добудешь!
Дома он набрал полный мешок костей, взял большую чашку саламата[16] и снова пошёл на ханский двор. Дал по косточке всем девяносто четырём собакам и, пока они дрались из-за костей, стал пробираться дальше. Чашку с саламатом поставил у дверей дома, где стояла ручная мельница, а сам спрятался.
Вот один батор захотел выйти на улицу — отдохнуть. Он наказал второму, чтобы тот не отлучался от мельницы.
— Вернусь, ты отдохнёшь, — сказал он.
Батор вышел во двор и увидел у дверей большую чашку саламата.
— О, добрый, заботливый хан-отец! — проговорил обрадованный батор. — Позаботился о нас, приготовил угощение!
Он съел весь саламат, облизал чашку, вернулся к товарищу и всё рассказал ему.
— А мне ты оставил саламата? — спросил тот.
— Нет, весь съел…
Второй батор рассердился, стал ругаться, полез драться. Баторы сцепились, выкатились на улицу. Хитрому пареньку того и надо было. Пробрался он в дом, схватил мельницу и убежал.
Когда рано утром хан пришёл посмотреть — на месте ли мельница, баторы ещё дрались.
— Стойте! — властно крикнул хан. — В чём дело?
— Да вот, — стал объяснять один батор, показывая на другого, — он съел весь саламат, который вы принесли…
— Какой саламат? — заревел хан диким голосом. — Где мельница?
А мельницы не было. Нечего делать, вернулся хан домой.
Утром паренёк пришёл во дворец, принёс ручную мельницу.
— Хан-отец, вот ваша мельница, — насмешливо сказал он.
— Ну, погоди же! — свирепо проговорил хан. — Я тебя проучу. Слушай: если сегодня ночью ты сумеешь увести с моего двора трёх лучших иноходцев, они станут твоими. Если не уведёшь — отрублю тебе голову. Понял?
— Попробую, — поклонился хану сын бедняка.
Вечером хан запер трёх лучших иноходцев в амбар, поставил двух караульных. Позвал палача и велел ему наточить топор, а сам лёг спать.
Хитрый паренёк оделся в ханский халат и ночью отправился к караульным.
— Ну, что? — спросил он караульных хриплым ханским голосом. — Не приходил ещё этот парень?
— Нет, хан-отец, не приходил, — ответили те. — Будьте спокойны, он нас не проведёт.
— Глядите, он хитрый, — предупредил паренёк. — Не прозевайте коней…
Через некоторое время он пришёл ещё раз и принёс караульным большую бутыль молочной водки.
— Замерзли, наверно, давно стоите. Выпейте по чашечке, согреетесь.
— Спасибо, хан-отец, за вашу заботу, — закланялись караульные, — очень холодно на улице.
Паренёк налил им по чашке, поставил бутыль у стены амбара и строго сказал:
— Водка будет стоять вот здесь. Больше не пейте, захмелеете.
Только он отошёл, караульные налили себе ещё по чашечке.
Скоро паренёк в ханском халате снова вернулся к амбару.
— Не появлялся этот хитрец? — спросил он хриплым голосом. — Теперь уж, наверное, не придёт. Побоялся. Разрешаю вам ещё по одной чашке водки выпить.
— Да будет по-вашему, хан-отец! — весело отозвались караульные и быстро выпили по чашке водки.
— Холодно станет, ещё по одной можете, но не больше, — сказал паренёк и ушёл.
Едва он скрылся в темноте, караульные бросились к бутыли. Напились вдребезги и завалились спать. Хитрый паренёк подкрался к ним, вытащил ключ, отпер замок, вскочил на иноходца верхом, двух других взял за поводья и ускакал домой.
Утром хан пришёл к амбару и остолбенел: амбар открыт, коней нет, пьяные караульные валяются на земле, возле стены. Рассвирепевший хан растолкал их и грозно спросил:
— Где кони?
Но караульные начали оправдываться, будто хан сам всю ночь поил их водкой. Махнул на них хан рукой и отправился во дворец. Придя во дворец, приказал он, чтобы к нему немедленно привели того хитрого парня.
— Я такого бесчестия не потерплю! — гневно закричал на него хан. — Ты меня опозорить задумал? Ну нет… Вот тебе ещё одна задача: стащи сегодня ночью соболью шубу моей жены. Сумеешь — шуба твоя будет. Попадёшься — голову отрублю, юрту спалю, последнего барана у твоего отца отберу.
Паренёк молча кивнул: ладно, мол, постараюсь.
Вечером хан приказал жене надеть соболью шубу и ложиться спать в комнате на самом верхнем этаже дворца.
— Да смотри, чтобы этот парень шубу с тебя не снял, — сердито предупредил хан жену. А сам сел у окна спальни с луком и стрелами наготове.
Ночью парень подошёл ко дворцу, всё высмотрел, обдумал и отправился на кладбище. Выкопал из могилы покойника, которого в этот день похоронили, и притащил его к ханскому дворцу. Взвалил его себе на плечи, долез по стене до спальни, где спала ханша, и прислонил к окну так, будто живой человек в спальню заглядывает. Хан увидел, закричал от радости, натянул тетиву лука и выстрелил. Человек за окном взмахнул руками и полетел вниз. «Наконец-то я от него избавился! — засмеялся довольный хан. — Нужно поскорее его закопать, пока опять что-нибудь не случилось.» Разбудил хан слуг, вместе с ними поднял убитого и остался посмотреть, чтобы его получше закопали.
А хитрый паренёк, пока хан возился с покойником, пробрался во дворец, нарядился в ханский халат и в темноте разбудил ханшу.
— Убил я вора, — сказал он хриплым голосом. — Теперь можно спокойно уснуть. Ты-то как спала, жена?
Ханша заворочалась, завздыхала.
— Ты что охаешь? — спросил паренёк ханшу, ну, точь-в-точь, как сам хан бы спросил.
— Жарко мне, ведь я в шубе лежу, чтобы тот хитрый её не стащил.
— Можешь раздеться. Больше опасаться нечего.
Сняла ханша шубу и сразу уснула. Паренёк схватил шубу и — в дверь.
Только он ушёл, явился хан. Разбудил жену, спросил:
— Хорошо ли спала, жена?
Ханша рассердилась:
— Да ты что, в самом деле? Только что разбудил меня и спрашивал, а теперь снова спать не даёшь.
— Когда спрашивал? — удивился хан. — Я только что пришёл.
— Не обманывай! — закричала ханша. — Ты был и шубу велел снять.
— Где шуба? — завопил хан, накидываясь на жену с кулаками. Но шуба исчезла.
Рано утром во дворец явился хитрый паренёк. На нём была нарядная соболья шуба. Он остановился на пороге.
— Примите утренний привет, хан-отец, и вы, ханша-мать, — насмешливо проговорил он. — Как спалось, спокойная ли была ночь?
Хан сжал кулаки и бросился к парню.
— Уйди, — хрипло зарычал хан. — Голову с плеч снесу!
А хитрого парня уже и след простыл.