Суд в подземелье (Отрывок).
Вальтер Скотт.
Суд в подземелье (Отрывок).
Повесть.
Перевод В. Жуковского.
I.
Уж день прохладно вечерел,
И свод лазоревый алел;
На нем сверкали облака;
Дыханьем свежим ветерка.
Был воздух сладко растворен;
Играя, вея, морщил он.
Пурпурно-блещущий залив;
И, белый парус распустив,
Заливом тем ладья плыла;
Из Витби инокинь несла,
По легким прыгая зыбям,
Она к Кутбертовым брегам.
Летит веселая ладья;
Покрыта палуба ея.
Большим узорчатым ковром;
Резной высокий стул на нем.
С подушкой бархатной стоит;
И мать-игуменья сидит.
На стуле в помыслах святых;
С ней пять монахинь молодых.
II.
Впервой покинув душный плен.
Печальных монастырских стен,
Как птички в вольной вышине,
По гладкой палубе оне.
Играют, резвятся, шалят...
Все веселит их, как ребят:
Той шаткий парус страшен был,
Когда им ветер шевелил.
И он, надувшися, гремел;
Крестилась та, когда белел,
Катясь к ладье, кипучий вал,
Ее ловил и подымал.
На свой изгибистый хребет;
Ту веселил зеленый цвет.
Морской чудесной глубины;
Когда ж из пенистой волны,
Как черная незапно тень,
Пред ней выскакивал тюлень,
Бросалась с криком прочь она.
И долго, трепетна, бледна,
Читала шепотом псалом;
У той был резвым ветерком.
Покров развеян головной,
Густою шелковой струей.
Лились на плечи волоса,
И груди тайная краса.
Мелькала ярко меж власов,
И девственный поймать покров.
Ее заботилась рука,
А взор стерег исподтишка,
Не любовался ль кто за ней.
Заветной прелестью грудей.
III.
Игуменья порою той.
Вкушала с важностью покой,
В подушках нежась пуховых,
И на монахинь молодых.
Смотрела с ласковым лицом.
Она вступила в божий дом.
Во цвете первых детских лет,
Не оглянулася на свет.
И, жизнь навеки затворя.
В безмолвии монастыря,
По слуху знала издали.
О треволнениях земли,
О том, что радость, что любовь.
Смущают ум, волнуют кровь.
И с непроснувшейся душой.
Достигла старости святой,
Сердечных смут не испытав;
Тяжелый инокинь устав.
Смиренно, строго сохранять,
Души спасения искать.
Блаженной Гильды по следам,
Служить ее честным мощам,
И день и ночь в молитве быть,
И день и ночь огонь хранить.
Лампад, горящих у икон:
В таких заботах проведен.
Был век ее. Богатый вклад.
На обновление оград.
Монастыря дала она;
Часовня Гильды убрана.
Была на славу от нее:
Сияло пышное шитье.
Там на покрове гробовом,
И, обложенный жемчугом,
Был вылит гроб из серебра;
И много делала добра.
Она убогим и больным,
И возвращался пилигрим.
От стен ее монастыря,
Хваля небесного царя.
Имела важный вид она,
Была худа, была бледна;
Был величав высокий рост;
Лицо являло строгий пост,
И покаянье тмило взор.
Хотя в ней с самых давних пор.
Была лишь к иночеству страсть,
Хоть строго данную ей власть.
В монастыре она блюла,
Но для смиренных сестр была.
Она лишь ласковая мать:
Свободно было им дышать.
В своей келейной тишине,
И мать-игуменью оне.
Любили детски всей душой.
Куда ж той позднею порой.
Через залив плыла она?
Была в Линдфарн приглашена.
Она с игуменьей другой;
И там их ждал аббат святой.
Кутбертова монастыря,
Чтобы, собором сотворя.
Кровавый суд, проклятье дать.
Отступнице, дерзнувшей снять.
С себя монашества обет.
И, сатане продав за свет.
Все блага кельи и креста,
Забыть Спасителя Христа.
IV.
Ладья вдоль берега летит,
И берег весь назад бежит;
Мелькают мимо их очей.
В сиянье западных лучей:
Там замок на скале крутой.
И бездна пены под скалой.
От расшибаемых валов;
Там башня, сторож берегов,
Густым одетая плющом;
Там холм, увенчанный селом;
Там золото цветущих нив;
Там зеленеющий залив.
В тени зеленых берегов;
Там божий храм, среди дерев.
Блестящий яркой белизной.
И остров, наконец, святой.
С Кутбертовым монастырем,
Облитый вечера огнем,
Громадою багряных скал.
Из вод вдали пред ними встал,
И, приближаясь, тихо рос,
И вдруг над их главой вознес.
Свой брег крутой со всех сторон.
И остров и не остров он;
Два раза в день морской отлив,
Песок подводный обнажив,
Противный брег сливает с ним:
Тогда поклонник пилигрим.
На богомолье по пескам.
Пешком идет в Кутбертов храм;
Два раза в день морской прилив,
Его от тверди отделив,
Стирает силою воды.
С песка поклонников следы.
Нес ветер к берегу ладью;
На самом берега краю.
Стоял Кутбертов древний дом,
И волны пенились кругом.
V.
Стоит то здание давно;
Саксонов памятник, оно.
Меж скал крутых крутой скалой.
Восходит грозно над водой;
Все стены страшной толщины.
Из грубых камней сложены;
Зубцы, как горы, на стенах;
На низких тягостных столбах.
Лежит огромный храма свод;
Кругом идет широкий ход,
Являя бесконечный ряд.
Сплетенных ветвями аркад;
И крепки башни на углах.
Стоят, как стражи на часах.
Вотще их крепость превозмочь.
Пыталась вражеская мочь.
Жестоких нехристей датчан;
Вотще волнами океан.
Всечасно их разит, дробит;
Святое здание стоит.
Недвижимо с давнишних пор;
Морских разбойников напор,
Набеги хлада, бурь, валов.
И силу грозную годов.
Перетерпев, как в старину,
Оно морскую глубину.
Своей громадою гнетет;
Лишь кое-где растреснул свод,
Да в нише лик разбит святой,
Да мох растет везде седой,
Да стен углы отточены.
Упорным трением волны.
VI.
В ладье монахини плывут;
Приближась к берегу, поют.
Святую Гильды песнь оне;
Их голос в поздней тишине,
Как бы сходящий с вышины,
Слиясь с гармонией волны,
По небу звонко пробежал;
И с брега хор им отвечал,
И вышел из святых ворот.
С хоругвями, крестами ход.
Навстречу инокинь честных;
И возвестил явленье их.
Колоколов согласный звон,
И был он звучно повторен.
Отзывом ближних, дальних скал.
И весь народ на брег созвал.
С ладьи игуменья сошла,
Благословенье всем дала.
И, подпираясь костылем,
Пошла в святой Кутбертов дом.
Вослед хоругвей и крестов.
VII.
Им стол в трапезнице готов;
Садятся ужинать; потом.
Обширный монастырский дом.
Толпой осматривать идут;
Смеются, резвятся, поют;
Заходят в кельи, в древний храм,
Творят поклоны образам.
И молятся мощам святым...
Но вечер холодом сырым.
И резкий с моря ветерок.
Собраться нудят всех в кружок.
К огню, хозяек и гостей;
Жужжат, лепечут; как ручей,
Веселый льется разговор;
И наконец меж ними спор.
О том заходит, чей святой.
Своею жизнию земной.
И боле славы заслужил.
И боле небу угодил?
VIII.
"Святая Гильда (говорят.
Монахини из Витби) вряд.
Отдаст ли первенство кому!
Известна ж боле потому.
Ее обитель с давних дней,
Что три барона знатных ей.
Служить вассалами должны;
Угодницей осуждены.
Когда-то были Брюс, Герберт.
И Перси; суд сей был простерт.
На их потомство до конца.
Всего их рода: чернеца.
Они дерзнули умертвить.
С тех пор должны к нам приходить.
Три старших в роде каждый год.
В день вознесенья, и народ.
Тут видит, как игумен их.
Становит рядом у честных.
Мощей угодницы святой,
Как над склоненной их главой.
Прочтет псалом, как наконец.
С словами: _все простил чернец!_
Им разрешение дает;
Тогда _аминь!_ гласит народ.
К нам повесть древняя дошла.
О том, как некогда жила.
У нас саксонская княжна,
Как наша вся была полна.
Округа ядовитых змей,
Как Гильда, вняв мольбам своей.
Любимицы святой княжны,
Явилась, как превращены.
Все змеи в камень, как с тех пор.
Находят в недре наших гор.
Окаменелых много змей.
Еще же древность нам об ней.
Сказание передала:
Как раз во гневе прокляла.
Она пролетных журавлей.
И как с тех пор до наших дней,
Едва на Витби налетит.
Журавль, застонет, закричит,
Перевернется, упадет.
И чудной смертью отдает.
Угоднице блаженной честь".
IX.
"А наш Кутберт? Не перечесть.
Его чудес. Теперь покой.
Нашел уж гроб его святой;
Но прежде... что он претерпел!
От датских хищников сгорел.
Линдфарн, приют с давнишних дней.
Честн_ы_х угодника мощей;
Монахи гроб его спасли.
И с гробом странствовать пошли.
Из земли в землю, по полям,
Лесам, болотам и горам;
Семь лет в молитве и трудах.
С тяжелым гробом на плечах.
Они скиталися; в Мельрос.
Их напоследок бог принес;
Мельрос Кутберт живой любил,
Но мертвый в нем не рассудил.
Он для себя избрать приют,
И чудо совершилось тут:
Хоть тяжкий гроб из камня был,
Но от Мельроса вдруг поплыл.
По Твиду он, как легкий челн.
На юг теченьем быстрых волн.
Его помчало; миновав.
Тильмут и Риппон, в Вардилав,
Препон не встретя, наконец.
Привел свой гроб святой пловец;
И выбрал он в жилище там.
Святой готический Дургам;
Но где святого погребли,
Ту тайну знают на земли.
Лишь только трое; и когда.
Которому из них чреда.
Расстаться с жизнию придет,
Он на духу передает.
Ее другому; тот молчит.
Дотоль, пока не разрешит.
Его молчанья смертный час.
И мало ль чудесами нас.
Святой угодник изумлял?
На нашу Англию напал.
Король шотландский, злой тиран;
Пришла с ним рать галвегиан,
Неистовых, как море их;
Он рыцарей привел своих,
Разбойников, залитых в сталь;
Он весь подвигнул Тевьотдаль;
Но рать его костьми легла:
Для нас Кутбертова была.
Хоругвь спасением от бед.
Им ободрен был и Альфред.
На поражение датчан;
Пред ним впервой и сам Норман.
Завоеватель страх узнал.
И из Нортумбрии бежал".
X.
Монахини из Витби тут.
Сестрам линдфарнским задают.
С усмешкою вопрос такой:
"А правда ли, что ваш святой.
По свету бродит кузнецом?
Что он огромным молотком.
По тяжкой наковальне бьет.
И им жемчужины кует?
Что на работу ходит он,
Туманной рясой облачен?
Что на приморской он скале,
Чернее мглы, стоит во мгле?
И что, покуда молот бьет,
Он ветер на море зовет?
И что в то время рыбаки.
Уводят в пристань челноки,
Боясь, чтоб бурею ночной.
Не утопил их ваш святой?".
Сестер линдфарнских оскорбил.
Такой вопрос; ответ их был:
"Пустого много бредит свет;
Об этом здесь и слуху нет;
Кутберт, блаженный наш отец,
Честной угодник, не кузнец".
XI.
Так весело перед огнем.
Шел о житейском, о святом.
Между монахинь разговор.
А близко был иной собор,
И суд иной происходил.
Под зданьем монастырским был.
Тайник - страшней темницы нет;
Король Кольвульф, покинув свет,
Жил произвольным мертвецом.
В глубоком подземелье том.
Сперва в монастыре оно.
_Смиренья кельей_ названо;
Потом в ужасной келье той,
Куда ни разу луч дневной,
Ни воздух божий не входил,
Прелат Сексгельм определил.
Кладбищу осужденных быть;
Но наконец там хоронить.
Не мертвых стали, а живых:
О бедственной судьбине их.
Молчал неведомый тайник;
И суд, и казнь, и жертвы крик.
Все жадно поглощалось им;
А если случаем каким.
Невнятный стон из глубины.
И доходил до вышины,
Никто из внемлющих не знал,
Кто, где и отчего стенал;
Шептали только меж собой,
Что там, глубоко под землей,
Во гробе мучится мертвец,
Свершивший дней своих конец.
Без покаяния во зле.
И непрощенный на земле.
XII.
Хотя в монастыре о том.
Заклепе казни роковом.
И сохранилася молва,
Но где он был? Один иль два.
Монаха знали то да сам.
Отец аббат; и к тем местам.
Ему лишь с ними доступ был;
С повязкой на глазах входил.
За жертвой сам палач туда.
В час совершения суда.
Там зрелся тесный, тяжкий свод;
Глубоко, ниже внешних вод,
Был выдолблен в утесе он;
Весь гробовыми замощен.
Плитами пол неровный был;
И ряд покинутых могил.
С полуистертою резьбой,
Полузатоптанных землей,
Являлся там; от мокроты.
Скопляясь, капли с высоты.
На камни падали; их звук.
Однообразно-тих, как стук.
Ночного маятника, был;
И бледно, трепетно светил,
Пуская дым, борясь со мглой,
Огонь в лампаде гробовой,
Висевшей тяжко на цепях;
И тускло на сырых стенах,
Покрытых плеснью, как корой,
Свет, поглощенный темнотой,
Туманным отблеском лежал.
Он в подземелье озарял.
Явленье страшное тогда.
XIII.
Три совершителя суда.
Сидели рядом за столом;
Пред ними разложен на нем.
Устав бенедиктинцев был;
И, чуть во мгле сияя, лил.
Мерцанье бледное ночник.
На их со мглой слиянный лик.
Товарищ двум другим судьям,
Игуменья из Витби там.
Являлась, и была сперва.
Ее открыта голова;
Но скоро скорбь втеснилась ей.
Во грудь, и слезы из очей.
Невольно жалость извлекла,
И покрывалом облекла.
Тогда лицо свое она.
С ней рядом, как мертвец бледна,
С суровой строгостью в чертах,
Обретшая в посте, в мольбах.
Бесстрастье хладное одно.
(В душе святошеством давно.
Прямую святость уморя),
Тильмутского монастыря.
Приорша гордая была;
И ряса, черная как мгла,
Лежала на ее плечах;
И жизни не было в очах,
Черневших мутно, без лучей,
Из-под седых ее бровей.
Аббат Кутбертовой святой.
Обители, монах седой,
Иссохнувший полумертвец.
И уж с давнишних пор слепец,
Меж ними, сгорбившись, сидел;
Потухший взор его глядел.
Вперед, ничем не привлечен,
И, грозной думой омрачен,
Ужасен бледный был старик,
Как каменный надгробный лик,
Во храме зримый в час ночной,
Немого праха страж немой.
Пред ними жертва их стоит:
На голове ее лежит.
Лицо скрывающий покров;
Видна на белой рясе кровь;
И на столе положены.
Свидетели ее вины:
Лампада, четки и кинжал.
По знаку данному, сорвал.
Монах с лица ее покров;
И кудри черных волосов.
Упали тучей по плечам.
Приорши строгия очам.
Был узницы противен вид;
С насмешкой злобною глядит.
В лицо преступницы она,
И казнь ее уж решена.
XIV.
Но кто же узница была?
Сестра Матильда. Лишь сошла.
Та роковая полночь, мглой.
Окутавшись как пеленой,
Тильмутская обитель вся.
Вдруг замолчала; погася.
Лампады в кельях, сестры в них.
Все затворились; пуст и тих.
Стал монастырь; лишь главный вход.
Святых обители ворот.
Не заперт и свободен был.
На колокольне час пробил.
Лампаду и кинжал берет.
И в платье мертвеца идет.
Матильда смело в ворота;
Пред нею ночь и пустота;
Обитель сном глубоким спит;
Над церковью луна стоит.
И сыплет на дорогу свет;
И виден на дороге след.
В густой пыли копыт и ног;
И слышен ей далекий скок...
Она с волненьем вдаль глядит;
Но там ночной туман лежит;
Все тише, тише слышен скок,
Лишь по дороге ветерок.
Полночный ходит да луна.
Сияет с неба. Вот она.
Минуты две подождала;
Потом с молитвою пошла.
Вперед - не встретится ли с ним?
И долго шла путем пустым;
Но все желанной встречи нет.
Вот наконец и дневный свет.
И на небе зажглась заря...
И вдруг от стен монастыря.
Послышался набатный звон;
Всю огласил окрестность он.
Что ей начать? Куда уйти?
Среди открытого пути,
Окаменев, она стоит;
И страшно колокол гудит;
И вот за ней погоня вслед;
И ей нигде приюта нет;
И вот настигнута она,
И в монастырь увлечена,
И скрыта заживо под спуд;
И ждет ее кровавый суд.
XV.
Перед судилищем она.
Стоит, почти умерщвлена.
Терзаньем близкого конца;
И бледность мертвая лица.
Была видней, была страшней.
От черноты ее кудрей,
Двойною пышною волной.
Обливших лик ее младой.
Оцепенев, стоит она;
Глава на грудь наклонена;
И если б мутный луч в глазах.
И содрогание в грудях.
Не изменяли ей порой,
За лик бездушный восковой.
Могла б быть принята она:
Так бездыханна, так бледна,
С таким безжизненным лицом,
Таким безгласным мертвецом.
Она ждала судьбы своей.
От непрощающих судей.
И казни страх ей весь открыт:
В стене, как темный гроб, прорыт.
Глубокий, низкий, тесный вход;
Тому, кто раз в тот гроб войдет,
Назад не выйти никогда;
Коренья, в черепке вода,
Краюшка хлеба с ночником.
Уже готовы в гробе том;
И с дымным факелом в руках,
На заступ опершись, монах,
Палач подземный, перед ним,
Безгласен, мрачен, недвижим,
С покровом на лице стоит;
И грудой на полу лежит.
Гробокопательный снаряд:
Кирпич, кирка, известка, млат.
Слепой игумен с места встал,
И руку тощую поднял,
И узницу благословил...
И в землю факел свой вонзил.
И к жертве подошел монах;
И уж она в его руках.
Трепещет, борется, кричит,
И, сладив с ней, уже тащит,
Бесчувственный на крик и плач,
Ее живую в гроб палач...
XVI.
Сто ступеней наверх вели;
Из тайника судьи пошли,
И вид их был свирепо дик;
И глухо жалкий, томный крик.
Из глубины их провожал;
И страх шаги их ускорял;
И глуше становился стон;
И наконец... умолкнул он.
И скоро вольный воздух им.
Своим дыханием живым.
Стесненны груди оживил.
Уж час ночного бденья был,
И в храме пели. И во храм.
Они пошли; но им и там.
Сквозь набожный поющих лик.
Все слышался подземный крик.
Когда ж во храме хор отпел,
Ударить в колокол велел.
Аббат душе на упокой...
Протяжный глас в тиши ночной.
Раздался - из глубокой мглы.
Ему Нортумбрии скалы.
Откликнулись; услыша звон,
В Брамбурге селянин сквозь сон.
С подушки голову поднял,
Молиться об умершем стал,
Недомолился и заснул;
Им пробужденный, помянул.
Усопшего святой чернец,
Варквортской пустыни жилец;
В Шевьотскую залегший сень,
Вскочил испуганный олень,
По ветру ноздри распустил,
И чутко ухом шевелил,
И поглядел по сторонам,
И снова лег... и снова там.
Все, что смутил минутный звон,
В глубокий погрузилось сон.
1808.
КОММЕНТАРИИ.
Суд в подземелье.
Отрывок из поэмы "Мармион" (песнь II).
Р. Самарин.
