Том 5. Детский остров.
* * *
Игнатий Савельич принялся за уборку, – чистота первое дело, и свою комнату матрос привык содержать в полном порядке. Кошка языком чище не вылижет. Разговорил его мальчишка, даже про обиду, которую ему на кухне нанесла кухарка, забыл. Шут с ней… Тоже у нее, у женщины, нервы от кухонного чада в напряжение пришли. Временные летние жильцы, – русские, в доме живут: все меню кверху дном перевернули. То гречневая каша пригорит, то холодный суп – ботвинью затеют, разберись-ка в ней. То Игорь прибежит, пирожок из жеваной булки слепит и на плиту исподтишка подсунет. А во время обеда на кухне как в греческом порту: птичница – хохлушка, садовник – бельгиец, маляр – казак, в доме по ремонту орудует. Может, третья тарелка борща слабосильную женщину из терпения и вывела… Натрум броматум бы ей прописать. А те, черти, грегочут. Обрадовались.
Перемыл он посуду. Пыль с камина цветной метелочкой обмахнул. Пол подмел. Адмирала Макарова на стене поправил, – все он набок скашивается, петельку надо будет переставить.
Сел у окна, молоточком по детскому кораблю тюкает, – знатная выйдет штука. Надо будет у маляра замазки и красок достать. Синие борта, оранжевый ободок… Для парусов лоскутки в сундучке найдутся. Послезавтра на пруд спустят, душа возрадуется…
В окне кто-то приветливо взвизгнул. Матрос обернулся: садовничий пудель умильно заглядывал в комнату, положив передние лапы на подоконник. Войти не решался, – зачем зря человека беспокоить.
– Пришел? Ну, здравствуй, здравствуй! Что не спишь? Хозяин твой, поди, давно уже на перинке сигналы носом выводит… Угостить тебя, что ли? Сала хочешь? Малороссийское, брат, сало, парижской заготовки. Ты что ж нос воротишь? Ах ты, дурашка бельгийская… Ступай к кухарке: она тебе гусиного паштету поднесет. С трюфелями… Сумневаешься? Вали, вали, не сумневайся.
Пудель, чтоб не огорчить матроса, взял было в зубы кусочек сала, виновато взглянул на матроса и незаметно выплюнул сало на травку под окном.
– Ну, вот умница. Умница, цюпик. Прощай, прощай. Вот, видишь, спать собираюсь.
Пудель ушел, но к углу окна незаметно подкрался в белом бумазейном халатике другой визитер.
Готово, Игнатий Савельич?
– Фу, как вы меня напужали!.. Где ж готово? Завтра только конопатить да красить буду.
– Я сам выкрашу.
– Это уж извините… Я вот насчет ваших десятичных дробей ни мур-мур. И не посягаю. А вы к корабельному делу не прикасайтесь. Сказал, сделаю – и сделаю… Вы что ж в ночное время, как «утопленник» ваш, бродите? Мамаша в комнатку вашу войдет: где Игорь Иванович? А заместо него – одеяльце горбом.
– Я скажу, что я… лунатик. Сам не знаю, как ушел.
– Обманывать мамашу грешно. Да и луна где же нынче?
– Я, Игнатий Савельич, пошутил.
– Врать и шутя не следует. Спокойной ночи.
– Игнатий Савельич?
– Слушаю.
– Татуировку вы мне сделаете?
– Сказал, что нельзя – и нельзя. Вы, извините, еще мальчик, и я вам не пример.
Матрос покосился на свой локоть, у которого под мускулистым сгибом четко темнела вокруг якоря змея, кусающая себя за хвост.
– Сделайте!
– Нипочем.
– Маленькую… Самую малюсенькую!
– Спать бы шли. Простудитесь, мне же потом банки вам ставить.
– Важность какая! Я вытерплю, я не боюсь, Игнатий Савельич.
– Ведь вот какой хитрый вы, сударь, мальчик. Лишь бы поговорить подольше в неположенное время. Экономка услышит, мамаше перенесет: вот, скажут, черт с младенцем связался, от сна его отвлекает.
– Никогда мама так про вас не скажет… Она очень вас уважает.
– Покорнейше благодарю. Попутный ветер, Игорь Иванович! Спокойной ночи.
Матрос взял мальчика дружески за плечи, потрепал и, повернув его налево кругом, закрыл окно. Спустил на всякий случай и штору.
Прикрутил лампу и дунул сверху в стекло. Грузно стал у изголовья койки на коленки, лицом к зеленому мотыльку лампадки, – склонил голову и стал шептать знакомые с детства слова. Молился.