Господа, прошу к барьеру!
***
И были пышные похороны, каких давно не видывал Петербург. Шли за гробом в золотых мундирах сенаторы и сановники, камергеры и прокуроры. И шагали рядом с ними студенты и писатели, революционеры и курсистки. Чиновная столица знала Александра Федоровича как видного бюрократа, подающего надежды на звание статс-секретаря. А молодой Петербург знал покойного как своего товарища… Двигались за гробом люди как бы двух миров, двух поколений, столь различных, и между ними было негласно решено: никаких речей, никаких слащавых слов и венков — при полном молчании гроб опустили в могилу.
Утин попал на скамью подсудимых. В день суда над ним жена Гончарова зарядила револьвер пулями и отправилась на процесс. Брат покойного Жохова, почуяв неладное, поспешил за нею.
— Прасковья Степановна, — убеждал он ее, — вы убьете его, но подумайте о своем муже. Посмотрите, сколько собралось публики! Как вы будете стрелять? Вы же обязательно заденете невиновных…
Он почти силком увел женщину из суда. Поехали.
Сидя в коляске, Гончарова твердила одно:
— Вот аптека… Хлоралу мне, хлоралу! Не хочу жить… За ней не уследили: пулей, предназначенной для Утина, она в ту же ночь убила себя…
Утин на скамье подсудимых чувствовал себя неуютно. Нарушив правила дуэльного кодекса, он выстрелил в Жохова, когда тот, близоруко щурясь, даже не успел поднять пистолет. Спасович, выгораживая коллегу по адвокатскому цеху, сделал недостойную попытку доказать правомерность дуэлей; он говорил, что честь — это такой нежный инструмент, которого не имеют права касаться грубые руки законов.
— Человек, — говорил Спасович, — не вполне поглощается государством, честь его не охраняется государством, ибо честь — не имущество, и для большинства людей обиженный так и останется навсегда со следами обиды на лице… — Он говорил, что дуэли вообще нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить и войны в мире. — Война будет существовать всегда, и один миг такой грозы сразу очистит воздух гораздо в большей степени, нежели десятки лет жаркого мира с его безрезультатными конгрессами в защиту мира. — Спасович подошел к развязке трагедии, рисуя сомнительные «доблести» своего подзащитного. — Наконец, палец сделал движение, и курок был спущен, пуля полетела и попала в самый лоб противнику. Жохов упал, вслед за ним упал на мокрую траву и сам Утин, ибо с ним приключился истерический припадок…
Как бы подтверждая слова своего адвоката, Утин пошатнулся и упал в обморок. В зале начались истерики прекрасных дам, больших поклонниц судебного красноречия. Публика волновалась, часто поминая три нерусских слова, без которых никакой судебный процесс вообще немыслим: экстаз, экспрессия и эксцесс!
Приговор: окружной суд усмотрел г-на Утина ВИНОВНЫМ и постановил заключить его НА ДВА ГОДА В КРЕПОСТЬ, но…, ввиду особых уважений к облегчению участи подсудимого через министра юстиции ходатайствовать перед Его Императорским Величеством о смягчении наказания.
Александр II ознакомился с решением суда.
— Чего они хотят от меня? Чтобы я смягчил приговор, уже и без того смягченный? Ну, ладно. Пусть посидит полгодика…
Когда же крепостные ворота открылись перед ним, Евгений Утин снова обрел столь необходимый ему ореол мученика и страдальца за правду. Однажды он сидел в своем роскошном кабинете и сочинял очередную статью, радовавшую его либеральное сердце.
Спиною, нервами, инстинктом Утин ощутил опасность…
Обернулся и вскрикнул:
— Вы зачем здесь? Как вы сюда проникли? В дверях его кабинета стояла незнакомая женщина. Деловитым жестом она что-то пыталась достать из ридикюля, из которого на пол сыпались пудреница, деньги, платок. Наконец в ее руке оказался револьвер с нарядной перламутровой ручкой. Перед выстрелом она спросила:
— Ты думаешь, негодяй, что все уже забыто? Выстрел прогремел в упор — Утин грохнулся на ковер. Женщина, увидев его лежащим без движения, туг же прижала револьвер к своему виску, и в кабинете модного адвоката раздался второй выстрел. На этот раз — верный!
Живой и невредимый, Утин вскочил на ноги, с брезгливостью тронул запястье женщины. Биение пульса уже не было. Это была сестра Прасковьи Степановны Гончаровой! Утин взял со стола колокольчик и звонил в него до тех пор, пока на пороге не выросла фигура сонного лакея.
— Спишь, черт тебя побери! А тут всякие посторонние…, прямо в кабинет проходят, и никто из вас не почешется!
Он поставил колокольчик на стол и зябко поежился:
— Звони в полицию, — сказал он лакею…
Герцен ненавидел этого человека!
В конце 60-х годов, ознакомясь с Утиным и другими «утятами», как он их называл, Герцен заклинал русское общество:
«Их надобно выставить к позорному столбу во всей наготе, во всем холуйстве и наглости, в невежестве и трусости, в воровстве и в доносничестве».
Всю эту компанию «утят», вкравшихся в доверие русского общества, Герцен определил одним убивающим словом: гной!
