Пуритане.

ГЛАВА XLII.

Войдя в хижину, Мортон увидел, что старая хозяйка сказала правду. Внутри хижина была много лучше, чем можно было ожидать по ее наружному виду. Здесь было чисто и даже уютно, особенно в средней комнате, в которой, как сказала хозяйка, ее гостю предстояло поужинать и провести ночь. Ему подали еду, какая нашлась в трактире, и хотя есть ему не хотелось, он согласился поужинать, чтобы завязать разговор. Несмотря на свою слепоту, старушка сама прислуживала ему за столом и как будто инстинктом находила все, что ей требовалось.

— Есть ли у вас еще кто-нибудь, кроме этой славной девочки, чтобы обслуживать постояльцев? — начал Мортон.

— Нет, сэр, — ответила старая хозяйка, — я живу одна, как вдовица из Сарепты Сидонской. Здесь места пустынные, проезжих немного, я не привыкла держать прислугу. Когда-то у меня было двое пригожих сыновей, которые присматривали за всем. Но Бог дал, Бог и взял, да святится имя его! — продолжала она, подняв свои незрячие глаза к небу. — Прежде я была побогаче (то есть в отношении земных благ), даже после того, как потеряла моих сыновей, но это было до последнего переворота.

— В самом деле, — сказал Мортон. — А вы пресвитерианка, голубушка?

— Да, сэр, и возношу благодарность за свет божественной истины, который повел меня по праведному пути, — отвечала хозяйка.

— В таком случае, — продолжал гость, — революция принесла вам только хорошее.

— Если она принесла хорошее нашей стране, — ответила старая женщина, — и свободу исповедания, как велит совесть, то неважно, что именно принесла она бедному слепому червю вроде меня.

— Но все же, — заметил Мортон, — чем она могла вам повредить?

— Это долгая история, сэр, — ответила со вздохом хозяйка. — Поздно ночью, за шесть недель или около того перед битвой у Босуэлского моста, один молодой джентльмен остановился у дверей этой убогой хижины, изнуренный и истекающий кровью от ран, бледный и измученный скачкой, и его лошадь еле передвигала ноги: за ним гнались по пятам, и он был одним из наших врагов. А что я должна была сделать? Вы сами были солдатом и, верно, скажете, что я просто-напросто глупая старая женщина, но я его накормила, перевязала ему раны и скрывала у себя, пока не миновала погоня.

— Но кто, — спросил Мортон, — смеет вас осуждать за это?

— Не знаю, как вам ответить, — сказала слепая. — Кое-кто из наших людей сердится на меня. Они говорят, что я должна была с ним поступить, как Иаиль поступила с Сисарою. Но ведь я не имела повеления Господа проливать кровь человека, а спасти мне его подобало, как женщине и христианке. И потом, они говорили, что у меня нет чувства материнской любви, раз я спасла того, кто принадлежал к шайке разбойников, зверски убивших обоих моих сыновей.

— Как это зверски убивших?

— Да, сэр, хотя, может, вы и назовете это иначе. Один из них пал с мечом в руке, сражаясь за поруганный ковенант, а другой… о, они схватили его и расстреляли на лужайке у нашего дома, на глазах его матери! Мои старые глаза ослепила вспышка от выстрелов, и, мне кажется, они стали слабеть с этого ужасного дня, а горе, и разбитое сердце, и слезы, которые не высыхали, еще больше помогли моему недугу. Но увы! Если бы я предала молодую кровь лорда Эвендела мечу его беспощадных врагов, я все равно не воскресила бы ни моего Ниниана, ни моего Джонни.

— Лорда Эвендела? — спросил пораженный Мортон. — Значит, вы спасли лорда Эвендела?

— А как же, — ответила Бесси Мак-Люр. — Потом он был очень добр ко мне, подарил мне корову с теленком и дал солоду, муки и денег, и никто не смел тронуть меня, пока он был в силе. Но мы живем на земле, что принадлежит к Тиллитудлему, хоть это и совсем отдаленный участок, а за поместье долго судились леди Маргарет Белленден и теперешний наш хозяин Бэзил Олифант. Лорд Эвендел держал сторону старой леди, потому что он любил мисс Белленден, ее внучку, говорят, одну из самых добрых и самых красивых девушек в целой Шотландии.

Но им пришлось уступить, и Бэзил получил и замок, и землю, а потом пришла революция, и кто же переменил кожу быстрее, чем наш теперешний лэрд? Сейчас он говорит, что испокон веку был вигом, а прикидывался папистом, потому что так было нужно. Сейчас он выплыл, а лорд Эвендел пошел ко дну: он слишком горд и отважен, чтобы сгибаться по ветру, хотя многие, так же как и я, знают, что, какова бы ни была его вера, он не был врагом наших людей, когда мог заступиться за них, и был гораздо добрее, чем Бэзил Олифант, который всегда плыл по течению. Но лорда Эвендела отстранили ото всех дел, и смотрели на него косо, и не спрашивали ни о чем его мнения. И тогда Бэзил, человек мстительный, решил вредить ему во всем, в чем только мог, и стал разорять и притеснять бедную слепую вдову Бесси Мак-Люр, которая спасла лорду Эвенделу жизнь и к которой он был добр и внимателен. Но только Бэзил ошибся, если этого добивался, потому что не скоро лорд Эвендел услышит от меня хоть слово о том, что они продали корову за арендную плату, которую я им не была должна, или поставили ко мне на постой драгун, хотя сейчас в наших краях совсем тихо, или о чем другом, что может его огорчить, — мне нипочем терпеливо нести свое бремя, потому что эти потери — самая малая его часть.

Удивленный и тронутый этим терпеливым, благородным и великодушным смирением, Мортон не мог удержаться, чтобы не осыпать проклятиями тупого мерзавца, который не постеснялся прибегнуть к такой подлой мести.

— Не проклинайте его, сэр, — сказала старая женщина, — я слышала, как один славный человек говорил, что проклятие — точно камень, брошенный вверх, и чаще всего падает на голову того, кто его произносит. Но если вы знаете лорда Эвендела, предупредите его, чтобы он поберегся, потому что я слышала странные разговоры среди солдат, которые стоят у меня, и в этих разговорах его имя часто упоминается; а один из них уже дважды побывал в Тиллитудлеме. Он вроде любимчика у хозяина, хотя в прежние времена был в наших краях одним из самых жестоких гонителей пресвитериан (за исключением разве сержанта Босуэла) — его зовут Инглис. (Злодейства этого человека или, точнее, чудовища упоминаются на одной из надгробных плит, приводить в порядок которые было наслаждением для Кладбищенского Старика. Я уже не помню, как звали убитого, но обстоятельства, при которых погиб этот мученик, настолько подействовали на мое детское воображение, что нижеследующий текст эпитафии, я в этом уверен, почти точно воспроизводит ее, хотя я не видел оригинала уже более сорока лет.

— Я всем сердцем желаю благополучия лорду Эвенделу, — сказал Мортон, — и вы можете на меня рассчитывать, я найду способ сообщить ему об этих подозрительных обстоятельствах, а взамен, дорогой друг, разрешите спросить вас о следующем: что вам известно о Квентине Мак-Кейле Айронгрее?

— О ком? — спросила слепая женщина удивленно и встревоженно.

— О Квентине Мак-Кейле Айронгрее, — повторил Мортон. — Разве в этом имени есть что-нибудь, вселяющее тревогу?

— Нет, нет, — ответила, колеблясь, хозяйка гостиницы, — но когда о нем спрашивает незнакомый и к тому же солдат! Господи, спаси нас и помилуй! Какая еще беда теперь разразится над нами!

— От меня — никакой, уверяю вас в этом, — сказал Мортон, — тот, о ком я вас спрашиваю, может меня не бояться, если, как я имею основание думать, этот Квентин Мак-Кейл Айронгрей не кто иной, как Джон Белф…

— Не называйте его по имени, — сказала вдова, прикладывая палец к губам. — Я вижу, вы знаете его тайну, а также его пароль, и не стану от вас таиться. Но, ради Бога, говорите потише. Во имя Неба, я верю, что, разыскивая его, вы не желаете ему зла! Но вы сказали, что были солдатом?

— Я сказал правду, но ему нечего меня опасаться. Я командовал отрядом в битве у Босуэлского моста.

— В самом деле? — сказала старуха. — И верно, в вашем голосе есть что-то такое, что внушает доверие. Вы говорите быстро и без запинок, как честный человек.

— Надеюсь, что я и в самом деле такой, — сказал Мортон.

— Не обижайтесь на меня, сэр, — продолжала миссис Мак-Люр, — в наши печальные времена брат поднимает руку на брата, и он остерегается теперешнего правительства, пожалуй, не меньше, чем прежних гонителей.

— Неужели? — спросил изумленный Мортон. — Я об этом не знал. Я только что прибыл из-за границы.

— Я вам расскажу и об этом, — сказала слепая и стала напряженно прислушиваться; ее поза показывала, насколько способность познавать явления внешнего мира переместилась в ней из органов зрения в органы слуха: вместо того чтобы бросить вокруг себя опасливый взгляд, она опустила лицо и повела головой, стремясь убедиться, что вокруг нет ни малейшего шороха. — Я вам расскажу и об этом, — продолжала она. — Вы ведь знаете, как боролся он за возрождение ковенанта, сожженного рукой палача, поруганного и похороненного в черствых сердцах этого косного и глухого народа. И вот, когда он прибыл в Голландию, он не встретил там ни внимания и благодарности от сильных мира сего, ни дружбы и поддержки благочестивых, а он имел право рассчитывать на то и другое; принц Оранский не удостоил его своих милостей, духовные лица — общения. Нелегко было снести это тому, кто столько страдал и так много сделал, — может быть, даже больше, чем много, — но разве мне об этом судить? Он вернулся ко мне и потом в убежище, где нередко скрывался в трудные времена, особенно перед славным днем победы при Драмклоге, и я никогда не забуду, как он пробирался туда каждую ночь в течение года, кроме того вечера после стрелкового состязания, когда молодой Милнвуд стал Капитаном Попки; но и тогда это я предупредила его.

— Вот как! — воскликнул Мортон. — Так, стало быть, это вы сидели в красном плаще у дороги и сказали ему, что на тропе — лев?

— Господи Боже! Кто же вы? — сказала старуха, прерывая в изумлении свой рассказ. — Но кто бы вы ни были, — продолжала она спокойнее, — вы не знаете обо мне ничего дурного, разве только то, что я всегда готова была спасать как друга, так и врага.

— Я и не думаю вас обвинять, миссис Мак-Люр; моею целью было вам показать, что я достаточно хорошо осведомлен о делах этого человека и что вы можете, не опасаясь, доверить мне и все остальное. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

— В вашем голосе есть что-то властное, — сказала слепая, — но он звучит все же приятно. Мне остается сказать немногое. Стюарты были свергнуты с трона, и теперь вместо них на нем сидят Вильгельм и Мария, но о ковенанте нет и помину, точно это мертвая буква. Они признали священников, что приняли индульгенцию, они признали эрастианскую Генеральную Ассамблею некогда чистой и торжествующей церкви Шотландии, и сделали это от всей души. А наши честные поборники скрижалей закона считают, что это нисколько не лучше, а даже хуже, чем открытый произвол и вероотступничество во времена гонений, потому что от этого черствеют и притупляются души и алчущим вместо сладостного слова Господня дают пресные отруби. И голодное, истощенное создание Божие, садясь в воскресное утро пред кафедрой, жаждет услышать то, что подвигнуло бы его на великое дело, а его пичкают праздной болтовней о нравственности, болтовней, которую насильно запихивают в его уши…

— Короче говоря, — сказал Мортон, желая пресечь эти страстные обличения, которые славная старуха, столь же ревностная в вопросах веры, сколько и в человеколюбивых делах, могла, вероятно, продолжать беспредельно, — короче говоря, вы не расположены примириться с новым правительством, и Берли одного мнения с вами?

— Многие наши братья, сэр, говорят, что мы сражались за ковенант, и постились, и возносили молитвы, и претерпевали страдания ради этой великой национальной лиги, но где же все то, ради чего мы претерпевали страдания, и сражались, и постились, и возносили молитвы? И тут некоторые подумали: нельзя ли добиться чего-нибудь, возвратив трон прежнему королевскому дому на новых условиях и основаниях; ведь сколько я понимаю, короля Джеймса сбросили в конце концов из-за спора, который затеяли с ним англичане, защищая семерых нечестивых прелатов. Таким образом, хоть часть народа поддерживала новую власть и они образовали полк под начальством графа Ангюса, наш честный друг и другие, стоявшие за чистоту веры и свободу совести, решили не принимать участия в борьбе с якобитами, прежде чем выяснят, что у них на уме, опасаясь, как бы не рухнуть на землю, словно стена, связанная негашеною известью, или как тот, кто уселся между двух стульев.

— Странное, однако, выбрали они место, — заметил Мортон, — где искать свободы совести и чистоты веры.

— Ах, дорогой сэр! — сказала хозяйка. — Дневной свет рождается на востоке, а духовный может родиться на севере, ибо что нам, слепым смертным, ведомо?

— И Берли поехал на север в поисках света? — спросил ее гость.

— Вот именно, сэр, и он видел самого Клеверза, которого теперь зовут Данди.

— Как! — вскричал изумленный Мортон. — Когда-то я готов был бы поклясться, что такая встреча должна одному из них стоить жизни!

— Нет, нет, сэр; в смутные времена, сколько я знаю, — сказала миссис Мак-Люр, — случаются внезапные перемены: Монтгомери, и Фергюсон, и еще многие были злейшими врагами короля Иакова, а теперь они на его стороне. Так вот, Клеверз тепло встретил нашего друга и послал его посоветоваться с лордом Эвенделом. Но тут-то между ними и вышел разрыв, потому что лорд Эвендел не пожелал его видеть, и слышать, и повести с ним разговор; и теперь он злится, и в бешенстве грозит отомстить лорду Эвенделу, и не хочет ни о чем слышать, кроме как о том, чтобы сжечь его заживо или убить. Эти припадки гнева — они еще больше растравляют его ум и служат на пользу врагу.

— Врагу? Какому врагу? — переспросил Мортон.

— Какому врагу? Вы близко знакомы с Джоном Белфуром Берли и не знаете, что у него часто бывают жестокие бои со злым духом? Вам не приходилось видеть его в одиночестве с Библией в руке и с обнаженным палашом на коленях? Вам не случалось спать с ним в одном помещении и слышать, как он борется в своих сновидениях с кознями сатаны? Плохо же вы его знаете, если видели только при дневном свете, потому что никому не под силу были бы те посещения и сражения, которые выпадают на его долю. Я видела, как после такой борьбы он так ослабел и трясся, что его мог бы одолеть даже малый ребенок, а с волос на его лоб так текло, как никогда не течет с моей бедной соломенной крыши даже после летнего ливня.

Слушая миссис Мак-Люр, Мортон вспомнил, каким застал спящего Берли на сеновале в Милнвуде, рассказы Кадди о том, что он помешался, и слухи, ходившие среди камеронцев, которые нередко не без гордости толковали о душеспасительных трудах Берли и о его борьбе с врагом человеческим. Сопоставив все это, он пришел к выводу, что и сам Берли.

— Жертва своих иллюзий, хотя, наделенный от природы умом сильным и проницательным, не только скрывает свои суеверные представления от тех, в чьих глазах они могли бы набросить тень на его умственные способности, но усилием воли, доступным, как считают, страдающим эпилепсией, в состоянии задерживать наступление очередного припадка, пока не останется в одиночестве или с людьми, во мнении которых эта одержимость может только его возвысить. Можно было предположить, — и это вытекало из рассказа миссис Мак-Люр, — что оскорбленная гордость, разбитые надежды и неудачи той партии, которой он служил с такой самозабвенной преданностью, усилили присущий ему фанатизм и довели его до временного безумия. Действительно, в те странные времена такие люди, как сэр Гарри Уэйн, Гаррисон, Овертон и другие, находясь во власти самых диких и необузданных грез, на общественном поприще вели себя в трудных обстоятельствах не только со здравомыслием и мужеством в опасностях, но и выказывали при этом поразительную силу ума и настоящую доблесть. Все остальное, сказанное миссис Мак-Люр, укрепило Мортона в этих выводах.

— На рассвете, — сказала она, — пока не встали солдаты, моя маленькая Пегги поведет вас к нашему другу. Но вам придется переждать, пока минет опасный час, как это он сам называет, и только тогда входите к нему в убежище. Пегги скажет, когда можно будет войти. Она хорошо знает его повадки, потому что уже давно носит ему кое-какие вещи, без которых он не мог бы существовать.

— Но где же тайник, в котором этот несчастный обрел для себя убежище?

— О, это ужасное место, — ответила слепая старуха, — в таком месте, наверное, еще не скрывалось ни одно создание Божье. Оно называется Черная пропасть в Линклейтере — унылое место, но наш друг его любит больше других, потому что оно часто его спасало; я убеждена, он предпочел бы его хоромам с коврами и пуховой постелью. Но вы сами увидите. Много лет назад я там побывала. Я была тогда глупой, проказливою девчонкой и не задумывалась над тем, что может из этого выйти. Не нужно ли вам чего-нибудь, сэр, перед тем, как вы ляжете отдыхать? Ведь вам придется тронуться в путь, как только забрезжит свет.

— Нет, ничего не нужно, — ответил Мортон, и они расстались.

Сотворив на ночь молитву, Мортон бросился на кровать; в дремоте он слышал топот коней, когда драгуны возвращались с объезда, и, истомленный столькими треволнениями, тотчас крепко заснул.