Певерил Пик.

Глава XXVIII.

Теперь мы перенесем нашего читателя в великолепный дворец на *** улице, где в ту пору обитал знаменитый Джордж Вильерс, герцог Бакингем, чье имя Драйден обрек на плачевное бессмертие несколькими строчками, предпосланными нами этой главе. Среди всех весельчаков и развратников, подвизавшихся при легкомысленном дворе Карла II, герцог почитался самым веселым и самым развратным. Проматывая несметное богатство, убивая крепкое здоровье и превосходные дарования в погоне за плотскими наслаждениями, он тем не менее втайне лелеял более глубокие и обширные планы и только потому не преуспевал в них, что не обладал постоянством цели и твердостью, столь необходимыми во всех важных начинаниях, и особенно в политических.

Было далеко за полдень; время, когда герцог обычно вставал — если вообще можно говорить о чем-либо обычном в жизни совершенно беспорядочной, — давно прошло. Парадная зала была полна лакеев и слуг в богатых ливреях; во внутренних покоях толпились разодетые на манер знатных господ пажи и дворяне, равняясь пышностью своих нарядов с самим герцогом или даже превосходя его в этом отношении. Сборище в личной приемной герцога можно было бы сравнить со слетом хищных орлов, чующих добычу, если бы такое сравнение не было слишком лестным для этих презренных тварей, которые при помощи разных уловок, направленных на достижение одной и той же цели, кормятся за счет расточительной знати, утоляют ее жажду роскоши и подстегивают безумное мотовство, придумывая всевозможные новые способы и средства прожигания жизни. Здесь был и прожектер, с таинственным видом обещающий несметные богатства всякому, кто даст ему вперед небольшую сумму для превращения яичной скорлупы в великую arcanum note 56. Возле него стоял капитан Сигол, будущий основатель новой колонии, держа под мышкой карты индийских или американских царств, прекрасных, как сад Эдема в первые дни творения, и ожидающих смельчаков переселенцев, коим недоставало только щедрого покровителя, готового снарядить для них две бригантины и шлюп. Толпились тут и игроки разного вида и звания: один молодой, резвый, с веселым лицом, этакий беззаботный любитель развлечений, кажущийся скорее простачком, чем мошенником, но, по существу, столь же хитрый, расчетливый и хладнокровный, как и стоящий подле него старый профессор тех же наук, чьи глаза потускнели оттого, что многие ночи напролет вглядывались в игральные кости, и чьи искусные пальцы беспрерывно шевелятся, помогая мысленным вычислениям вероятий и возможных удач.

Изящные искусства — я с горечью должен в этом признаться — также послали своих представителей в это нечистое сообщество. Бедный поэт, стыдясь, вопреки привычке, той роли, которую ему предстоит здесь играть, смущенный и низостью своих побуждений и своим черным потертым костюмом, держится незаметно в сторонке, дожидаясь благоприятной минуты для того, чтобы поднести герцогу пышное посвящение. Одетый много лучше архитектор, красуясь перед присутствующими, кажет им свою великолепную персону с фасада и с боков и делится с ними планом нового дворца, постройка которого может довести его заказчика до долговой тюрьмы. Но главное место среди всех занимает взысканный герцогскими милостями музыкант или певец; он пришел получить звонкую монету за сладкие звуки, коими пленял гостей на пиру минувшей ночью.

Такого рода люди в большом числе собирались по утрам у герцога Бакингема: истинные пиявки, знавшие только одно — высасывать деньги.

Но пробуждения герцога дожидались и иного рода личности, столь же разнообразные, как его собственные склонности и мнения. Кроме множества молодых людей из высшей знати и богатого дворянства, для которых герцог был зеркалом, указывающим, какой наряд лучше всего избрать на этот день, и которые учились у него, как, неустанно совершенствуя изящество своего костюма, следовать путем разорения, тут присутствовали и люди посерьезнее: государственные деятели, впавшие в немилость, Политические шпионы, ораторы оппозиции, услужливые орудия правительства; люди эти нигде больше не встречались друг с другом, но считали жилище герцога чем-то вроде нейтральной почвы и являлись сюда в уверенности, что он, не согласный с их мнениями сегодня, скорее всего согласится с ними завтра. Даже пуритане считали для себя позволительным не чуждаться такого человека, который, и не имей он высокого звания и огромного богатства, уже одними дарованиями своими был бы опасен. Несколько мрачных фигур в черном платье и коротких плащах с воротником строгого покроя стояли здесь так же, как ныне развешаны их портреты в картинной галерее, вперемежку с модными щеголями, разодетыми в шелка и золотое шитье. Впрочем, никто не утверждал, что они относятся к числу близких друзей герцога; все были уверены, что они ходят к нему только по денежным делам. Никто не мог сказать наверно, примешивают ли эти важные и набожные люди из числа богатых горожан к заимодателвству политический интерес; но давно было замечено, что евреи-ростовщики, которых обычно не занимает ничто, кроме денег, с некоторых пор стали весьма часто наведываться во дворец ко времени пробуждения герцога.

Толпа дожидалась в приемной уже целый час; наконец дворянин, состоящий при особе герцога, осмелился войти в его спальню, тщательно затемненную для того, чтобы полдень превратить в полночь, и тихим голосом осведомился, не соизволит ли его светлость встать. Резкий голос отвечал отрывисто:

— Кто тут? Который час?

— Это я, Джернингем, ваша светлость, — ответил услужающий. — Уже час дня, а вы назначили многим прийти к одиннадцати.

— Кто такие? Что им нужно?

— Нарочный из Уайтхолла, ваша светлость.

— Подождет. Те, кто заставляет ждать других, должны и сами уметь дожидаться. Уж если быть неучтивым, так лучше с королем, чем с нищим.

— Джентльмены из города, сэр.

— Они мне надоели. Наскучило их ханжество без веры, любовь к протестантскому учению без любви к ближнему. Вели им идти к Шафтсбери на Олдерсгейт-стрит: этот рынок — по их товару.

— Жокей из Ньюмаркета, милорд.

— Пусть едет к дьяволу: лошадь у него моя, а свои — только шпоры. Еще кто?

— Передняя переполнена, ваша светлость: рыцари, сквайры, лекари и игроки…

— Игроки, наверное, с «лекарями» note 57в карманах?

— Каперы, капитаны и капелланы…

— У тебя склонность к аллитерациям, Джернингем, — сказал герцог. — Приготовь мне письменные принадлежности.

Спустив ноги с постели, сунув одну руку в парчовый халат, подбитый соболями, и одну ногу в бархатную туфлю, тогда как другая, оставаясь в природной наготе, попирала превосходный ковер, герцог, и не помышляя об ожидающих его людях, набросал несколько строк сатирического стихотворения, но уже через минуту бросил перо в камин, воскликнув, что минута вдохновения прошла, и потребовал почту. Джернингем подал ему огромный пакет.

— Черт побери, — сказал герцог, — ты думаешь, я стану все это читать? Я словно Кларенс, который попросил чашу вина и был утоплен в бочке хереса. Есть ли тут что-либо нужное?

— Это письмо, ваша светлость, — ответил Джернингем, — касается закладной на ваше имение в графстве Йоркшир.

— Разве я не приказал тебе отдать его старому Гэзеролу, моему управляющему?

— Я исполнил ваше приказание, милорд; но для Гэзерола тут возникли какие-то затруднения.

— Ну так пусть ростовщики заберут имение, тогда и затруднений не будет. Я и не замечу, что одно из ста поместий исчезнет. Подай мне шоколад.

— Нет, милорд, Гэзерол не говорит, что это невозможно; он говорит, что трудно.

— А какой мне от него толк, если он не умеет сделать трудное легким? Все вы созданы словно нарочно для того, чтобы досаждать мне, — ответил герцог.

— Если ваша светлость одобрит условия, изложенные в этом договоре, и соблаговолит подписать его, то Гэзерол берется это устроить, — сказал Джернингем.

— И ты не мог сказать мне это с самого начала, болван? — вскричал герцог, подписывая бумагу, и даже не взглянув на нее. — Как! Еще письма? Ты же знаешь, я не люблю, когда мне докучают делами.

— Любовные записки, милорд, их пять или шесть. Вот эту отдала привратнику женщина в маске.

— Чепуха! — сказал герцог, бросая записку через плечо, в то время как Джернингем помогал ему одеваться. — Я уж давно забыл о ней.

— А эту отдала одному из ваших пажей камеристка леди…

— Ах, чтоб ее! Опять об измене и вероломстве — старая песня на новый лад! — сказал герцог, пробегая взглядом записку. — Так и есть: «Жестокий человек», «нарушенные клятвы», «справедливое мщение неба». Эта женщина думает об убийстве, а не о любви. О таком старом и пошлом предмете надобно писать по крайней мере в новых выражениях… «Отчаявшаяся Араминта…» Прощай, отчаявшаяся красавица!.. А это от кого?

— Ее бросил в окно залы какой-то человек, в ту же минуту удравший со всех ног, — ответил Джернингем.

— Получше написана, — заметил герцог, — но все старо: трехнедельная давность! У маленькой графини ревнивый муж, и я не дал бы за нее и фартинга, если бы не этот ревнивый лорд. Чтоб ему пусто было, он уехал в деревню «нынче вечером… тихо и безопасно… написано пером из Купидонова крыла…».Ваша милость оставили ему Достаточно перьев, чтобы он мог улететь. Лучше бы вам повыщипать их все, когда вы его поймали… И «так уверена в постоянстве моего Бакингема…». Терпеть не могу уверенности в молодой женщине… Ее следует проучить… Я не пойду.

— Ваша светлость, не будьте так жестоки! — воззвал Джернингем.

— Ты жалостлив, Джернингем, но самонадеянность должна быть наказана.

— А если вашей светлости опять захочется ее увидеть?

— В таком случае ты поклянешься, что записка была утеряна, — ответил герцог. — Постой! Мне пришло в голову… Надобно, чтобы эта записка не просто потерялась, а с шумом. Послушай, этот стихотворец… Как бишь его?.. Он здесь?

— Я насчитал с полдюжины джентльменов, милорд, которые, судя по бумажным свиткам, торчащим из карманов, и по продранным локтям, все носят ливрею муз.

— Опять поэзия, Джернингем! Я говорю о том, который написал последнюю сатиру, — сказал герцог.

— И которому ваша светлость обещали пять золотых и палки? — спросил Джернингем.

— Деньги за сатиру, а палки за похвалы. Отыщи его, отдай ему пять золотых и любовное письмо графини. Постой! Возьми и письмо Араминты, сунь ему в портфель их все. Вот тогда в кофейне, где собираются поэты, все и откроется, и если сплетника не отколотят так, что он засияет всеми цветами радуги, то в женщинах уже нет злорадства, в дикой яблоне — крепости, в сердцевине дуба — силы. Ярости одной Араминты, вероятно, достаточно, чтобы плечи простого смертного согнулись!

— Но, милорд, — заметил слуга, — этот Сеттл note 58 так непроходимо глуп, что не сможет написать ничего интересного.

— Тогда, раз уж мы дали ему металл для его стрел, — ответил герцог, — дадим ему для них и оперенье, а дерева, чтобы выточить их, у него и у самого достаточно. Подай-ка мне мой незаконченный памфлет… Вот, отдашь ему вместе с письмами… Пусть смастерит что-нибудь.

— Прошу прощения, милорд, ваш слог узнают, и, хотя ваши красавицы не подписали своих имен, они непременно станут известны.

— Болван! Мне только того и надо! Столько времени служишь у меня и не знаешь, что в любовных делах шум и молва мне всего дороже.

— Но ведь это опасно, милорд! — воскликнул Джернингем. — У этих дам есть мужья, братья, друзья; в них может пробудиться жажда мщения.

— Ничего, она легко уснет снова, — надменно ответил Бакингем. — У меня есть Черный Уил с его палкою для дерзких простолюдинов, а с людьми высшего сословия я могу справиться и сам. Последнее время я живу как-то скучно и мало двигаюсь.

— Однако, ваша светлость…

— Молчи, глупец! Твой скудный ум не в силах измерить величие моих мыслей. Говорю тебе, я хочу, чтобы жизнь моя текла бурным потоком. Мне наскучили легкие победы. Я хочу препятствий, хочу сокрушать их моей непреодолимой силой.

В эту минуту в спальне появился еще один дворянин из свиты.

— Покорнейше прошу прощения, ваша светлость, — сказал он, — господин Кристиан так настоятельно требует немедленного свидания с вами, что я вынужден доложить о нем.

— Скажи ему, чтобы пришел через три часа. Черт побери этого политического сумасброда! Хочет, чтобы весь свет плясал под его дудку.

— Благодарю за комплимент, милорд герцог, — сказал Кристиан, входя в комнату. Он был одет несколько более по-придворному, но сохранял тот же беззаботный вид, ту же непринужденную повадку и спокойное равнодушие, которые наблюдал в нем Джулиан Певерил во время своих встреч с ним по пути в Лондон. — Вы отгадали, милорд, — добавил он, — я явился сюда с дудкой для вас, и под ее мелодию вы, коли пожелаете, спляшете для собственной же пользы.

— По чести говоря, мистер Кристиан, — надменно заметил герцог, — ваше дело должно быть чрезвычайно важным, коль скоро вы решились на такую фамильярность со мной. Если оно касается нашего последнего разговора, то прошу отложить дальнейшее объяснение до более подходящего времени. Сейчас мне недосуг: я занят. — И, повернувшись спиной к Кристиану, он снова заговорил с Джернингемом: — Итак, найди известного тебе человека, отдай ему бумаги и деньги на дерево для стрел. Стальными наконечниками и опереньем он уже обеспечен.

— Все это очень хорошо, милорд, — спокойно сказал Кристиан, усаживаясь на стул, стоявший немного поодаль от алькова, — но легкомыслие вашей светлости не победит моего самообладания. Мне необходимо говорить с вами, и я буду дожидаться здесь, пока вы не освободитесь.

— Отлично, сэр, — раздраженно ответил герцог, — если зло неизбежно, то следует пройти через него как можно скорее; но я приму все меры, чтобы впредь ничего подобного не случалось. Итак, что вам угодно? Излагайте ваше дело, да поскорее.

— Я подожду, покуда ваша светлость оденется, — ответил Кристиан с присущим ему хладнокровием. — Мне нужно говорить с вами наедине.

— Оставь нас, Джернингем, и не входи, пока я тебя не позову. Положи камзол на диван… Что это? Опять серебряный? Я надевал его уже сто раз!

— С разрешения вашей светлости, только два раза, — почтительно ответил Джернингем.

— Два раза или двадцать — все равно. Возьми его себе или отдай лакею, если считаешь этот подарок для себя оскорбительным.

— И поважнее меня люди донашивали обноски вашей светлости, — смиренно ответил Джернингем.

— Ты находчив, Джериингем, — заметил герцог. — Донашивали и, пожалуй, еще будут донашивать. Подай жемчужного цвета камзол; он хорош с лентой и Георгием. И убирайся. Ну, мистер Кристиан, теперь мы одни: что же вы хотите мне сказать?

— Милорд герцог, — начал Кристиан, — вы любите преодолевать трудности как в делах государственных, так и в любовных.

— Надеюсь, мистер Кристиан, вы не подслушивали у дверей? — спросил герцог. — Ибо это едва ли совместимо с должным уважением ко мне и к моему дому.

— Не понимаю, о чем вы говорите, милорд, — ответил Кристиан.

— Впрочем, пусть хоть весь свет узнает, о чем я беседовал сейчас с Джернингемом. Итак, к делу, — сказал Бакингем.

— Ваша светлость так заняты победами над красавицами и умниками, что, кажется, забыли свой интерес к небольшому острову Мэн.

— Совсем нет, господин Кристиан. Я прекрасно помню, что мой круглоголовый тесть Фэрфакс получил от парламента во владение этот остров и по глупости выпустил его из рук во время реставрации, когда, сожми он когти и вцепись в него, как подобает хищной птице, мог бы сохранить его для себя и своих наследников. Право, недурно было бы владеть маленьким королевством, издавать свои законы, иметь своего канцлера с белым жезлом… Я бы в два счета выучил Джернингема ходить с таким умным и важным видом и так же глупо разглагольствовать, как Гарри Беннет.

— Вы могли бы сделать все это и многое другое, если бы только захотели, ваша светлость.

— Да, и если бы я захотел, ты, Нед Кристиан, стал бы палачом в моих владениях.

— Я — палачом, милорд? — спросил Кристиан более с удивлением, нежели с неудовольствием.

— Конечно. Разве не интригуешь ты постоянно против этой несчастной старухи? Отомстить ей собственной рукой было бы для тебя величайшим наслаждением.

— Я ищу только правосудия, милорд, — ответил Кристиан.

— Которое кончилось бы виселицею, — заметил герцог.

— Хотя бы и так. Графиня замешана в заговоре.

— Черт бы побрал этот заговор, который, я думаю, ты же и сочинил! — вскричал герцог Бакингем. — Вот уже несколько месяцев я только о нем и слышу. Уж если не миновать отправки в ад, то хотя бы по новой дороге и в порядочном обществе, а не с Оутсом, Бедлоу и прочими членами знаменитой шайки свидетелей.

— Итак, ваша светлость, вы отказываетесь от своей выгоды? Если род Дерби будет формально лишен прав владения, то определение парламента в пользу Фэрфакса, которого представляет теперь достопочтенная супруга ваша, вновь примет законную силу, и вы будете полновластным хозяином острова Мэн.

— Благодаря жене. Но и в самом деле, должна же моя дражайшая половина хоть чем-нибудь вознаградить меня за то, что после свадьбы я целый год прожил вместе с нею и ее старым родителем Черным Томом, угрюмым фанатиком пуританином. Ведь это все равно что стать зятем самого дьявола и жить с ним по-родственному под одной крышей note 59.

— Значит, вы все же намерены использовать свое влияние против рода Дерби? Так ли я вас понял, милорд?

— Поскольку они беззаконно владеют королевством моей супруги, они, разумеется, не могут рассчитывать на мое снисхождение. Но ты знаешь, что в Уайтхолле есть особа посильнее меня.

— Единственно потому, ваша светлость, что вы сами ото допускаете, — ответил Кристиан.

— Нет, нет, сто раз нет! — вскричал герцог, которого это воспоминание сразу же разозлило. — Говорю тебе, эта подлая шлюха, герцогиня Портсмутская, принялась нагло перечить мне; и Карл обошелся со мною очень холодно на глазах у всего двора. Желал бы я, чтобы он узнал или по крайней мере угадал причину моей ссоры с герцогиней! Но не будь я Вильерс, если не повыщипаю ей перья. Ничтожная французская потаскуха смеет тягаться со мной! Ты прав, Кристиан, нет страсти сильнее жажды мщения. Я поддержу эту историю с заговором только ей назло и сделаю так, чтобы король не смог помочь ей.

Говоря таким образом, герцог мало-помалу разгорячился. Он зашагал— по комнате, размахивая руками с такой страстью, как будто единственной его целью в жизни было лишить герцогиню ее власти а милости короля. Кристиан мысленно улыбался, видя, что Бакингем уже приближается к такому состоянию духа, когда его будет очень легко подговорить на что угодно, и упорно молчал до тех пор, пока герцог, совсем уже в сердцах, не подошел к нему сам.

— Ну что же, сэр Оракул, прежде ты придумывал столько средств выжить эту галльскую волчицу! Где же теперь твое искусство? Где эта необыкновенная красавица, которая должна прельстить короля с первого взгляда? Видел ли ее Чиффинч? И что он сказал о ней, этот превосходный знаток красоты и бланманже, женщин и вина?

— Он ее видел и одобрил, хотя и не говорил с ней; а речи ее соответствуют ее красоте. Мы приехали сюда вчера, и сегодня я намерен представить ей Чиффинча, как только он явится, а я жду его с минуты на минуту. Одного только боюсь — упрямой добродетели этой девушки, ибо она воспитана в правилах наших бабушек. Матери наши были уже умнее.

— Неужели? Так молода, прелестна, умна и неприступна? — вскричал герцог. — О, ты непременно представишь ей меня вместе с Чиффинчем.

— Чтобы ваша светлость излечили ее от непреодолимой скромности?

— Ну а как же, — ответил герцог, — ведь иначе она только повредит самой себе. Короли не охотники до роли страстных воздыхателей. Они любят, чтобы дичь была ужа загнана.

— С позволения вашей светлости, — сказал Кристиан, — этому не бывать. Non omnibus dormio note 60. Вашей светлости известно сие латинское изречение. Если эта девушка станет любовницей короля, то высокий сан позолотит стыд и прикроет грех; поверьте, она никому не покорится, кроме августейшей особы.

— Какое глупое подозрение! Я просто пошутил, — возразил герцог. — Неужели ты думаешь, что я захочу испортить твой замысел, столь выгодный для меня?

Кристиан улыбнулся и покачал головой.

— Милорд, — ответил он, — я знаю вашу светлость не хуже, а быть может, и лучше, чем вы сами. Разрушить хорошо подготовленную интригу одним внезапным ударом доставит вам больше удовольствия, чем благополучно завершить ее по плану других. Но тут Шафтсбери и все мы заинтересованные в этом деле, твердо решили, что не дадим провалить его. Поэтому мы полагаемся на вашу помощь, но, извините мою откровенность, не позволим, чтобы ваша ветреность и непостоянство помешали его успеху.

— Что? Я ветрен и непостоянен? — вскричал герцог. — Да разве я не полон той же решимости, что и вы, свергнуть любовницу короля и провести это дело с заговором? Я только ради того и живу. Стоит мне лишь захотеть — и не будет на свете более делового человека, чем я, никакой нотариус искуснее и точнее не разберет бумаг и писем и не разложит их по папкам.

— Вы получили письмо от Чиффинча? Он сказал мне, что написал вам о своем разговоре с молодым лордом Сэвилом.

— Да, да, — рассеянно ответил герцог, роясь в бумагах. — Куда я его засунул? Право, совсем не помню, о чем он пишет. Я был очень занят, когда письмо прибыло… Но ничего, оно не пропадет.

— Вам следовало действовать соответственно этому письму, — сказал Кристиан. — Дурак проболтайся и просит вас не допустить, чтобы посланный лордом Сэвилом нарочный доставил герцогине письмо, которое тот отправил ей из Дербишира; оно раскрывает нашу тайну.

Герцог встревожился и торопливо позвонил. Появился Джернингем.

— Где письмо от Чиффинча, полученное несколько часов назад?

— Если его нет среди писем, лежащих перед вашей светлостью, то я не знаю, где оно, — ответил Джернингем. — Других я не видел.

— Лжешь, негодяй! — вскричал Бакингем. — Как ты смеешь иметь память лучше моей?

— Позвольте напомнить вашей светлости, что за всю эту неделю вы не изволили распечатать ни одного письма, — заметил Джернингем.

— Видели ли вы когда-нибудь такого негодяя? — воскликнул герцог. — Он был бы отличным свидетелем по делу о заговоре. Совершенно подкосил мою славу точного человека своим проклятым лжесвидетельством.

— Но, уж во всяком случае, в талантах вашей светлости никто не может усомниться, — сказал Кристиан. — Надобно только употребить их на пользу вашу и преданных вам друзей. А сейчас осмелюсь посоветовать вам немедля отправиться во дворец и заранее расположить короля так, чтобы его первое впечатление было благоприятным для нас. Если ваша светлость успеет каким-нибудь намеком, брошенным как бы мимоходом, опередить Сэвила, все пойдет хорошо. Главное завладеть вниманием короля, — а ведь кто в этом искуснее вас? Чиффинчу же предоставим заняться его сердцем. Теперь еще одно обстоятельство: есть один дурак, старый кавалер, который готов все перевернуть вверх дном в защиту графини Дерби. С него не спускают глаз, и по пятам за ним ходит целая толпа доносчиков и свидетелей.

— Тогда пусть Топэм его задержит.

— Топэм уже задержал его, милорд, — ответил Кристиан. — Но у этого рыцаря есть сын, молодой человек, воспитанный в доме графини Дерби; недавно она послала его в Лондон с письмами к главе иезуитов и другим лицам.

— Как зовут этих людей? — сухо спросил герцог.

— Сэр Джефри Певерил из замка Мартиндейл в Дербишире и его сын Джулиан.

— Что? — вскричал герцог. — Певерил Пик? Старый, доблестный кавалер, не в пример многим другим верный своей присяге, один из героев Вустера, поспевавший везде, где шел жаркий бой? Я никогда не соглашусь погубить его, Кристиан. Твои мошенники напали на фальшивый след; гони их с этого следа палками — им все равно не избежать палок, когда страна очнется.

— Но пока для успеха нашего плана необходимо, — сказал Кристиан, — чтобы ваша светлость хоть на время преградили им дорогу к королю. Джулиан Певерил имеет влияние на эту девушку, и влияние это отнюдь не в нашу пользу; кроме того, ее отец о нем самого высокого мнения, на какое может рассчитывать у него человек, не являющийся таким же тупоголовым пуританином, как он сам.

— Ну, христианнейший Кристиан note 61, — ответил герцог, — я выслушал твои наставления. Постараюсь заткнуть все лазейки вокруг трона так, чтобы ни лорд, ни рыцарь, ни известный тебе сквайр проползти не смогли. Что же касается красавицы, то предоставляю вам с Чиффинчем, коли вы мне не доверяете, самим заняться возведением ее в тот высокий сан, который ей предутотован. Прощай, христианнейший Кристиан.

Герцог не спускал с него глаз, пока тот не затворил за собой дверь, а потом воскликнул:

— Гнусный, растленный негодяй! Ничто меня так не бесит, как хладнокровие этого бесстыдного злодея. Ваша светлость поступит так-то; ваша светлость удостоит сделать то-то!.. Хорош я буду, если стану играть вторую или даже третью роль в этой драме! Ну уж нет! Все они будут плясать по моей указке, или я им помешаю. Назло всем отыщу эту девчонку, и, если сам уверюсь, что их намерение может удаться, она будет принадлежать мне — только мне, а уж потом королю. И я стану повелевать той, которой станет повиноваться Карл. Джернингем! — Джернингем явился. — Распорядись, чтобы до завтрашнего дня следили за каждым шагом Кристиана и узнали, где он увидится с молодой девушкой, недавно приехавшей в Лондон. Ты смеешься, мошенник?

— Предвижу, милорд, новую соперницу Араминте и маленькой графине, — ответил Джернингем.

— Займись своими делами, мошенник, — сказал герцог, — а мне предоставь мои. Покорить ту, что сегодня пуританка, а завтра, возможно, будет очередной фавориткой короля, настоящую красавицу запада, — это во-первых; во-вторых, наказать дерзость этого мэнского ублюдка, унизить гордость герцогини и поддержать или разоблачить — смотря по тому, что окажется выгодней для моей чести и славы, — важный политический замысел. Совсем недавно я жаждал деятельности, и вот теперь ее более чем достаточно. Но Бакингем сумеет провести свой корабль сквозь любой шторм и шквал!