Самые остроумные афоризмы и цитаты.

Самые остроумные афоризмы и цитаты Леонида Филатова.

Про Федота-стрельца, удалого молодца.

Был Федот ни красавец, ни урод, ни румян, ни бледен, ни богат, ни беден, ни в парше, ни в парче, а так, вообче.

Пришел Федот домой, сопли – бахромой! Сел перед лучиной в обнимку с кручиной. Жена-красавица на шею бросается, а он к жене и не прикасается!

Гостей во дворце – как семян в огурце. Один из Швеции, другой из Греции, третий с Гавай – и всем жрать подавай!

Царь на вид сморчок, башка с кулачок, а злобности в ём – агромадный объём. Смотрит на Федьку, как язвенник на редьку.

Слово царя тверже сухаря. Пошлёт на медведя – пойдёшь на медведя, а куда деваться – надо, Федя! Или дичь и рыба – или меч и дыба.

Был у царя генерал, он сведенья собирал. Спрячет рожу в бород у – и шасть по городу. Вынюхивает, собака, думающих инако. Подслушивает разговорчики: а вдруг в стране заговорщики? Где чаво услышит – в книжечку запишет.

Проплавал Федот без малого год. Ел халву, ел хурму – а свое держал в уму! Чудес в мире как мух в сортире, а нужного чуда – не видать покуда. Тревожится Федот – время-то идет! Решил без истерики – съезжу до Америки!

А царь меж тем не теряет времени – принимает посла людоедского племени. Лондоны-парижи смазали лыжи, царю остались послы пожиже! Царь перед послом так и скачет козлом: мол, вот тебе дочка, бери ее – и точка! Знать, дела уж совсем худы, раз дошло до такой беды! Нуда ладно, бывает и хуже – лишь бы девка была при муже!..

Большая любовь Робин Гуда.

Художник: Черт возьми! Это первый случай в моей жизни!.. Меня грабили в Сайлсе, в Вордене и в Юно, и всюду мои работы пользовались спросом!..

Гильберт: Ну, что ты с ним будешь делать!.. Ладно уж, мазилка, так и быть, мы тебя пожалеем!.. Считай, что эти картинки так нам понравились, что мы отобрали их у тебя силой…

Большие дети – большие заботы!.. Еще год назад, когда она забавлялась тем, что поливала стражу кипятком, я не знал с ней никаких хлопот, а теперь ей ничем не угодишь!..

Нет такого места, куда не могла бы проникнуть женщина!

Поверьте, нет на свете такого человека, которого не за что было бы казнить. Все дело в изобретательности судей!

Часы с кукушкой.

Лиза: У всех что-нибудь происходит. Пашка с Ириной подали на развод. У Гарика с Натальей сгорела дача. Борис сломал ногу. Светка похоронила бабушку. Люди живут полнокровной жизнью!..

Кузнецов: Если хочешь, можем кокнуть люстру. Я думаю, это нас освежит.

Кузнецов: Интеллект – дело наживное. Твоя Светка закончила иняз., а увидела у меня портрет Герцена – говорит: «Валечка, подари мне своего Хемингуэя!».

Лиза: Оставь Светку в покое. Она не показатель. У нее умерла бабушка. И потом, мало кто знает Хемингуэя в лицо. Это не Кобзон.

Кузнецов: Он не поймет. У них не так. У них мужчина ходит на медведя, а женщина стоит у печи. Обычай предков, так сказать…

Лиза: Кузнецов, не валяй дурака. Ты же не ходишь на медведя. Ты даже в магазин не ходишь. Почему же я должна стоять у печи?

И улыбаться я не буду. Я не Джоконда. Это не входит в мои обязанности.

Да, ты улыбнулась! Приветливой улыбкой вурдалака. Очень жалею, что у меня не было с собой фотоаппарата!..

Три мушкетера.

…Где дворец, – там и власть, где власть – там и полиция, где полиция – там и тюрьма, а где тюрьма – там нам с вами делать нечего.

…Когда трубочист соблазняет прачку – это еще может сойти за любовь, но когда на ваших глазах наставляют рога королю Франции – это уже чистая политика!

…В последнее время тайная полиция имеет обыкновение появляться на месте происшествия ровно через минуту после того, как оттуда уходит последний зевака…

…Ежели хотите дожить хотя бы до моих лет, не подпускайте к себе женщину ближе, чем на полмили…

В самых скверных ситуациях женщина думает прежде всего о хорошем цвете лица…

В таком случае я буду нем, как могила, господа! Я ничего не видел и ничего не слышал. К тому же я с детства страдаю полной потерей памяти…

…Если бы на земле не осталось ни одной женщины, высокая политика превратилась бы в обыкновенную потасовку.

Дело в том, что это единственная комната, где нету крыс, а такая роскошь, сами понимаете, требует некоторой наценки!..

Атос! Честнейший Атос, один только взгляд которого заставляет самого отъявленного убийцу бросить свое подлое ремесло и заняться выращиванием фиалок!

Любовь к трем апельсинам.

Сукины дети.

Прилетайте скорее, Георгий Петрович! Соотечественники заждались! В особенности на Лубянке!

Типичные речи стукача! Чтобы говорить такое вслух и при этом не сесть – нужно иметь специальную лицензию!

Боря, вы с такой легкостью говорите «отсидели».. как будто Андрей Иванович отсидел ногу…

Я считаю, что, когда актрисы разговаривают о политике – это уже смешно… Но вдвойне смешно, когда они делают это в голом виде…

Чуть в стороне демонстративно скучает группа молодых людей физкультурного вида. Все они в чехословацких костюмах и с короткими прическами. На лице у каждого присутствует яркое выражение незаинтересованности.

Прежде чем давать советы правительству, надо заслужить уважение собственной жены!

Ну-ну, не торгуйтесь!.. За крупное паскудство надо и платить по-крупному!

Левушка, говори потише!.. А то возле вашей двери гуляет такой спортивный паренек, и ухо у него откровенно растет в вашу сторону!

Наивный вы человек… Вы никогда не сталкивались с таким явлением, как организованный праведный гнев трудящихся? Будьте уверены, им уже объяснили вашу позицию.

Человек познается по глупым поступкам. Замужество, деньги, карьера – это стереотипы биографии. А вот глупый поступок – он всегда только твой!..

Золушка до и после.

Гамлет.

Опасный, опасный, очень опасный.

Возмутитель спокойствия.

Дилижанс.

Еще раз о голом короле.

Лизистрата.

1 – я женщина.

Покамест муж купается в насилье…

Пестрые люди.

Было время, когда в нашем обществе большую роль играли так называемые «каплуны мысли». Эти люди, раз ухватившись за идейку, жевали ее, разжевывали и пережевывали и, обеспечивши ее раз и навсегда от всякого дальнейшего развития, тихо и мелодично курлыкали.

А в одном журнале некоторый птенец печатно высказался: никогда, говорит, не прощу моей родительнице, ибо она уже тем меня унизила, что заставляла ребенком сосать грудь свою!..

А все эта паскудная литература! И чего у нас с ней церемонятся! Я доказываю, что в литературе нашей, со смертью Булгарина, ничего, кроме тлетворного влияния, не существует!

Да, господа, зло теперь повсюду распространяет свои корни. Люди обыкновенно начинают с того, что с усмешкой отзываются о сотворении мира, а кончают тем, что не признают начальства!..

Вот сейчас мелькнуло: хорошо бы выиграть двести тысяч! – и ушло. Потом мелькнуло: а не приказать ли водки? – и опять ушло. Вообще все приходит и уходит до такой степени смутно, что ни встречать, ни провожать нет надобности…

Мне припомнилось, как в былое время мой друг Никодим Крошечкин тоже прибегал к полемике «для оживления столбцов издаваемой им газеты».

Сначала Никодим писал статью о том, что необходимо держать московские бульвары в чистоте, а в следующем нумере убедительно доказывал, что бульвары должны служить вместилищем человечьего гуано!

Скажи на милость, отчего это в других странах Европы люди живут себе смирно друг подле друга, делают каждый свое дело и не думают ни о сближении, ни об общении, мы же, русские, либо в зубы друг друга огорошить норовим, либо целоваться лезем?..

Случайные встречи.

Мужчина в кепке. Клав, ну разве так можно?.. Чуть что – сразу уезжать!.. Ну давай разберемся! Что я тебе сделал? Я что, пил?

Женщина с синяком выразительно молчит.

Ну пил! Ну с получки, ну с премии, ну после бани!.. Ну в день шахтера, ну в день рыбака, ну в день Парижской коммуны!.. Но ведь не в дре-бадан?..

Женщина с синяком выразительно молчит.

Ну в дребадан, ну, как свинья, ну, как зю-зя!.. Но не до белой же горячки! Помнишь, я в ванной пальто стирал? И почти не обварился!..

Женщина с синяком выразительно молчит.

Клав, ну куда ты поедешь! Все ж таки мы с тобой семья!.. И потом – что я тебе сделал? Разве я тебе изменял?..

Женщина с синяком выразительно молчит.

Ну изменял! Ну с Танькой, ну с Веркой, ну с Ленкой!.. Но ведь не с Лариской же!..

Женщина с синяком выразительно молчит.

Ну с Лариской!.. Но ведь у нее же горе было! У нее зонтик украли и в лотерею не сошлось!..

Женщина с синяком выразительно молчит.

Клава, сдавай билет, добром прошу. Ишь придумала – семью разрушать! И главное, что я тебе сделал?.. Я что, тебя бил? Ну бил! Но ведь не до смерти!..

Новый Декамерон, или Рассказы чумного города.

Стихи.

Зонги к спектаклю «Геркулес и Авгиевы конюшни» (По пьесе Фридриха Дюрренматта).

Зонг о дерьме, или Дискуссия в парламенте.

Нравоучительный зонг.

Песни к спектаклю «Мартин Иден» (По мотивам произведений Джека Лондона).

Баллада об упрямстве.

Песня бродяги.

Песни к спектаклю «Театр Клары Газуль» (По мотивам произведений Проспера Мериме).

Песенка о дуэлях.

Песни к кинофильму «Трест, который лопнул» (По мотивам произведений О’Генри).

Песенка о свободе слова.

Песенка об игре.

Самые остроумные афоризмы и цитаты Марка Твена.

Говори правду, и тогда не придется ничего запоминать.

* * *

Доброта – это то, что может услышать глухой и увидеть слепой.

* * *

Лучше быть молодым навозным жуком, чем старой райской птицей.

* * *

Не откладывай на завтра то, что можешь отложить на послезавтра.

* * *

В будние дни мы не очень удачно используем свою нравственность. К воскресенью она всегда требует ремонта.

* * *

Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел о нас, когда мы умрем!

* * *

Если бы все люди думали одинаково, никто не играл бы на скачках.

* * *

Если бы желание убить и возможность убить всегда совпадали, кто из нас избежал бы виселицы?

* * *

Если бы змей был запретным, Адам и его бы съел.

* * *

Если бы человек создал человека, ему было бы стыдно за свою работу.

* * *

Если вам не нравится погода в Новой Англии, подождите несколько минут.

* * *

Если вы заметили, что вы на стороне большинства, это верный признак того, что пора меняться.

* * *

Классика – то, что каждый считает нужным прочесть и никто не читает.

* * *

Когда мне было четырнадцать, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его; но когда мне исполнился двадцать один год, я был изумлен, насколько этот старый человек поумнел за последние семь лет.

* * *

Юмор приводит в действие механизм мысли.

* * *

Когда то, чего мы очень долго ждем, наконец приходит, оно кажется неожиданностью.

* * *

Некоторые немецкие слова настолько длинны, что их можно наблюдать в перспективе. Когда смотришь вдоль такого слова, оно сужается к концу, как рельсы железнодорожного пути.

* * *

Когда сомневаетесь, говорите правду.

* * *

Острота – это неожиданное бракосочетание двух идей, которые до свадьбы даже не были знакомы.

* * *

Морщины – это просто указание на то место, где часто бывает улыбка.

* * *

Мы в Америке получили три неоценимых дара: свободу слова, свободу совести и – благоразумие, удерживающее нас от того, чтобы ими пользоваться.

* * *

Мы украсили бы любые похороны, но для более веселых торжеств не годились.

* * *

Называть себя в печатных изданиях «мы» имеют право только президенты, редакторы и больные солитером.

* * *

Не будем чересчур привередливы. Лучше иметь старые подержанные бриллианты, чем не иметь никаких.

* * *

Ни один человек не способен понять, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть века.

* * *

Об этом человеке известно только, что он не сидел в тюрьме, но почему не сидел – неизвестно.

* * *

Один раз в жизни счастье стучит в дверь каждого, но часто этот каждый сидит в соседнем кабачке и не слышит стука.

* * *

Говорили, что Твен получает доллар за строчку. Однажды он получил чек на один доллар с припиской: «Пожалуйста, пришлите мне одно слово».

Твен ответил: «Спасибо».

* * *

Персик был когда-то горьким миндалем, а цветная капуста – это обычная капуста, получившая позднее высшее образование.

* * *

Правда необычайнее вымысла: вымысел должен придерживаться правдоподобия, а правда в этом не нуждается.

* * *

Скромность умерла, когда родилась одежда.

* * *

Сначала Бог создал мужчину. Потом создал женщину. Потом Богу стало жалко мужчину, и он дал ему табак.

* * *

Сначала добудьте факты, а затем на досуге можете ими поиграть.

* * *

Существуют три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика.

* * *

Франция – страна, где нет ни зимы, ни лета, ни нравственности; в остальном же это чудесный край.

* * *

Хорошо было Адаму! Если ему случалось удачно сострить, он мог быть уверен, что не повторяет чужих шуток.

* * *

Читатель, представь себе, что ты идиот; а теперь представь себе, что ты конгрессмен; впрочем, я повторяюсь.

* * *

Чудесное зрелище являет собой непоколебимая вера христианина, у которого на руках четыре туза.

* * *

Шестьдесят лет тому назад «оптимист» и «дурак» не были синонимами.

* * *

Я взял себе за правило никогда не курить больше одной сигареты одновременно.

* * *

Я взял себе за правило никогда не курить во сне и никогда не воздерживаться от курения, когда я не сплю.

* * *

Я не похож на Вашингтона: мои принципы выше и величественнее. Вашингтон просто не мог лгать. Я могу, но воздерживаюсь.

* * *

Англичанин – человек, который делает что-либо, потому что так делали раньше. Американец – человек, который делает что-либо, потому что так раньше не делали.

* * *

Дружба – это такое святое, сладостное, прочное и постоянное чувство, что его можно сохранить на всю жизнь, если только не пытаться просить денег взаймы.

* * *

Италия добилась исполнения своего заветного желания – она стала независимой. Но, добившись независимости, она выиграла в политической лотерее слона. Ей нечем его кормить.

* * *

Я упразднил бы в немецком языке непомерно длинные составные слова или потребовал бы, чтобы они преподносились по частям – с перерывами на завтрак, обед и ужин.

* * *

Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в себя. Великий человек, наоборот, внушает чувство, что вы можете стать великим.

* * *

Кошка, однажды присевшая на горячую печку, уже никогда не сядет на горячую печку – и хорошо сделает, но уже никогда не сядет и на холодную.

* * *

Банк – это учреждение, где можно занять деньги, если есть способ убедить, что ты в них не нуждаешься.

* * *

Все человеческое грустно. Сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет.

* * *

Хорошее воспитание – это умение скрывать, как много мы думаем о себе и как мало о других.

* * *

Когда читаешь Библию, больше удивляешься неосведомленности бога, чем его всеведению.

* * *

Мне часто кажется, что лучше бы Ной и его команда опоздали на свой ковчег.

* * *

Все народы недолюбливают друг друга, но все вместе ненавидят только евреев.

* * *

Лучше молчать и показаться дураком, чем заговорить и развеять все сомнения.

* * *

Только женщины могут быть не только лучшими судьями женщин, но и их палачами.

* * *

1 АПРЕЛЯ. В этот день нам напоминают, что мы собой представляем в течение остальных трехсот шестидесяти четырех дней.

* * *

Лучше заслужить почет и не иметь его, нежели иметь его, не заслужив.

* * *

Правда – величайшая драгоценность, нужно ее экономить.

* * *

Ничто так не нуждается в исправлении, как чужие привычки.

* * *

Богохульство дает облегчение, какого не может дать даже молитва.

* * *

Лучший способ приободриться – ободрить другого.

* * *

Бог создал Италию по замыслу Микеланджело.

* * *

Знакомая истина неприятна.

* * *

Если уж немецкий писатель нырнет во фразу, так вы не увидите его до тех пор, пока он не вынырнет на другой стороне своего Атлантического океана с глаголом во рту.

* * *

В мире много забавного; среди прочего – убеждение белого человека, что он – в меньшей степени дикарь, чем все другие дикари.

* * *

Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в возможность добиться чего-то значительного в жизни. Эта черта свойственна мелким душонкам.

* * *

Нет большей вульгарности, чем чрезмерная утонченность.

* * *

Человек был создан в последний день творения, когда Бог уже утомился.

* * *

Я бы мог стать солдатом, если бы захотел. Я уже овладел частью военного ремесла: я знаю об отступлении больше, чем человек, который изобрел отступление.

* * *

Я никогда в жизни не занимался физическими упражнениями, за исключением сна и лежания на диване.

* * *

Пророчествовать очень трудно, особенно если дело касается будущего.

* * *

Если мужчина утверждает, что он в доме хозяин, значит, он и в других случаях лжет.

* * *

Прежде всего нужны факты, а уж потом можно делать с ними, что хочешь.

* * *

Ложь обойдет полсвета прежде, чем правда успеет надеть ботинки.

* * *

Часто бывает, что человек, который ни разу в жизни не соврал, берется судить о том, что правда, а что ложь.

* * *

Одно из главных различий между кошкой и ложью заключается в том, что у кошки только девять жизней.

* * *

Никто не мог бы жить с человеком, постоянно говорящим правду; слава богу, никому из нас эта опасность не угрожает.

* * *

В той стране люди были лгунами, все до единого. Даже приветствие «Как поживаете?» было ложью, потому что спрашивающего ничуть не заботило, как вы поживаете, если только он не был гробовщиком.

* * *

Оскорбительная истина нисколько не выше оскорбительной лжи.

* * *

Если человек не трус, он может один ограбить целый пассажирский поезд, а если он трус только наполовину, он может остановить дилижанс и обобрать всех, кто в нем едет.

* * *

Нам нравятся люди, которые смело говорят нам, что думают, при условии, что они думают так же, как мы.

* * *

Стоит дать слово, что не будешь чего-нибудь делать, как непременно этого захочется.

* * *

Адам и Ева имели перед нами много преимуществ, но больше всего им повезло в том, что они избежали прорезывания зубов.

* * *

Должно быть, Адаму и Еве было не так-то просто вести беседу: им не о ком было сплетничать.

* * *

Теперь я вижу, что заблуждался относительно Евы: лучше жить за пределами рая с ней, чем без нее – в раю.

* * *

12 Октября – день открытия Америки. Замечательно, что Америку открыли, но было бы куда более замечательно, если бы Колумб проплыл мимо.

* * *

Только осел способен сделать вам комплимент и сразу же обратиться с какой-нибудь просьбой. Хотя ослов вообще много.

* * *

Когда ваши друзья начинают делать вам комплименты насчет того, как вы здорово выглядите, это верный знак того, что вы стареете.

* * *

Ад – единственная действительно значительная христианская община во вселенной.

* * *

В настоящее время райские чертоги отапливаются радиаторами, соединенными с адом. Муки грешников усугубляются от сознания, что огонь, пожирающий их, одновременно обеспечивает комфорт праведникам.

* * *

Когда стало доподлинно известно, что его ждет райское блаженство, небывалое доселе ликование поднялось в раю. В аду – тоже.

* * *

Рай лучше с точки зрения климата, но компания лучше в аду.

* * *

Когда я раздумываю над тем, сколько неприятных людей попало в рай, меня охватывает желание отказаться от благочестивой жизни.

* * *

Рассказы бывают различных видов, но из них только один по-настоящему труден – юмористический рассказ.

* * *

Что такое человеческая жизнь? Первая треть – хорошее время; остальное – воспоминание о нем.

* * *

Что сделать с человеком, который первым стал праздновать день рождения? Убить – мало.

* * *

Жаль, что нельзя убежать из жизни, когда мы молоды.

* * *

Хорошие манеры – это организованная защита зрелых людей от молодежи.

* * *

Я никогда не позволял, чтобы мои школьные занятия мешали моему образованию.

* * *

Сначала Бог создал идиотов – просто для практики. Потом он создал школьных наставников.

* * *

Тот, кто не читает хороших книг, не имеет преимуществ перед человеком, который не умеет читать их.

* * *

Я был рад, что могу дать ответ незамедлительно. Так я и сделал. Я сказал, что не знаю.

* * *

Его невежество покрывало всю землю как одеяло, и вы не нашли бы в нем ни единой прорехи.

* * *

Если скрестить короля с проституткой, то в результате получится то, что полностью соответствует английскому представлению о знати.

* * *

Заставьте ирландца месяц пить светлое пиво, и ему крышка. Ирландец внутри обшит медью, а пиво ее разъедает. Виски, напротив, полирует медь, и для ирландца оно спасительно.

* * *

В Индии два миллиона богов, и все они почитаются. По части религии все остальные страны – нищие, и только Индия – миллионер.

* * *

Не упускайте случая делать добро – если это не грозит вам большим ущербом. Не упускайте случая выпить – ни при каких обстоятельствах.

* * *

Перейдя на трезвый образ жизни, вдруг замечаешь, что в стельку пьян от запаха водочной пробки.

* * *

Зарок воздержания не может сделать плохое виски хорошим, но может улучшить его вкус.

* * *

Они прочли лекцию насчет трезвости, но выручили такие гроши, что даже на выпивку не хватило.

* * *

Правильные пропорции афоризма: минимум звуков, максимум смысла.

* * *

Разница между правильным и почти правильным словом такая же, как между молнией и мерцанием светлячка.

* * *

У дьявола нет ни одного оплачиваемого помощника, тогда как у Противной Стороны их миллион.

* * *

Одно из доказательств бессмертия души то, что миллионы людей верили в это; те же миллионы верили, что земля плоская.

* * *

Есть много козлов отпущения, на которых мы сваливаем свои ошибки, но самый популярный из них – Промысел Божий.

* * *

Был лишь один христианин; Его схватили и поскорее распяли Его.

* * *

Человеку никогда не достичь столь головокружительных вершин мудрости, чтобы его нельзя было провести за нос.

* * *

У меня, должно быть, громадный запас ума: чтобы им пораскинуть, иногда нужна целая неделя.

* * *

Разве все дураки в городе не на нашей стороне? И разве они не составляют подавляющего большинства в любом городе?

* * *

Насмешники, даже самые бездарные и глупые, могут загубить любой характер, даже самый прекрасный и благородный. Взять, к примеру, осла: характер у него почти что безупречен, и это же кладезь ума рядом с прочими заурядными животными, однако поглядите, что сделали с ним насмешки. Вместо того чтобы чувствовать себя польщенными, когда нас называют ослами, мы испытываем сомнение.

* * *

От природы он был наделен количеством глупости, которого хватило бы, чтобы четырежды опоясать земной шар и еще завязать узел.

* * *

Право на глупость – одна из гарантий свободного развития личности.

* * *

Бог хранит дураков и детей, говорит пословица. Это сущая правда. Я это знаю, потому что проверял на себе.

* * *

Всякому свое. Святой Франциск Ассизский сказал: «Каждый святой сумеет сотворить чудо, но не каждый сможет прилично управлять гостиницей».

* * *

В Новой Англии модно давать гостиницам индейские имена – не потому, что покойные дикари были сведущи в гостиничном деле, а потому, что воинственные индейские прозвища столь сильно воздействуют на воображение путника, смиренно умоляющего о ночлеге, что он благодарен доброму и великодушному служащему, если тот отпустит его, не сняв с него скальп.

* * *

Когда-то это был хороший отель, но ведь и я когда-то был хорошим мальчиком.

* * *

В литературе копированием не достигается сходство.

* * *

Пишите бесплатно до тех пор, пока кто-нибудь не предложит вам плату за ваши писания. Если в течение трех лет вам не предложат ни цента, значит, вам лучше заняться чем-нибудь другим.

* * *

Публика – единственный критик, мнение которого чего-либо стоит.

* * *

Настоящие, нужные литературе писатели так редки, что издатели книг и журналов ищут их повсюду, не зная ни минуты отдыха.

* * *

Гений – во всяком случае, литературный гений, – не может быть открыт своими близкими; они слишком близки к нему и поэтому видят его не в фокусе, не в состоянии верно оценить его пропорции, не могут заметить, насколько его размеры превышают их собственные.

* * *

Американцы и англичане – чужие друг другу, хотя и в меньшей степени, чем другие народы. Мужчины и женщины, даже муж и жена, – тоже чужие друг другу. У каждого есть свое, скрытое от другого и недоступное.

* * *

Не думаю, чтобы она могла мне понравиться, разве что на плоту в открытом море, да и то если будет решительно нечего есть.

* * *

Для поцелуя нужны обе руки.

* * *

Многое можно было бы сказать о ее добродетели, но все остальное значительно интереснее.

* * *

Я видел мужчин, которые за тридцать лет почти не изменились, зато их жены стали старухами. Все это были добродетельные женщины, – а добродетель очень изнашивает человека.

* * *

На каждые пятьдесят человек, посещающих у нас оперу, один, быть может, любит ее уже и сейчас; из прочих сорока девяти большинство, как мне кажется, ходит в оперу затем, чтобы научиться ее любить.

* * *

Музыка Вагнера лучше, чем она кажется на слух.

* * *

Музыка без слов часто наводит грусть; а еще чаще – музыка без музыки.

* * *

В ответ на вопрос, поет ли он, Марк Твен отвечал: «Те, кто меня слышал, говорят, что нет».

* * *

Какое самое благородное творение Божие? – Человек. Кто до этого додумался? – Человек.

* * *

Создать человека – была славная и оригинальная мысль. Но создавать после этого овцу – значило повторяться.

* * *

Бог создал человека, потому что разочаровался в обезьяне. После этого он отказался от дальнейших экспериментов.

* * *

Человек – единственное животное, которое может краснеть и имеет для этого поводы.

* * *

Люди подобны Луне: у каждого из нас есть своя темная сторона, которую мы скрываем от всех.

* * *

Если нас не уважают, мы жестоко оскорблены; а ведь в глубине души никто по-настоящему себя не уважает.

* * *

Все мы сделаны из одного теста, притом довольно низкого качества.

* * *

В наше время в психиатрические лечебницы можно упрятать лишь здоровых людей. Если вы попытаетесь разместить там психов, вам не хватит стройматериалов. Все люди по-своему безумны. Здравых умов нет, и спасает человека лишь случай – когда болезнь его по чистой случайности не подвергается большему испытанию.

* * *

Человек с новой идеей – не более чем сумасброд, пока идея не восторжествует. Если рыжий занимает достаточно высокое положение в свете, его волосы называют золотисто-каштановыми.

* * *

Человек с характером всегда отвергает первое предложение, каково бы оно ни было.

* * *

Человек готов на многое, чтобы пробудить любовь, но решится на все, чтобы вызвать зависть.

* * *

Человек способен примириться с любой несправедливостью, если он при ней родился и вырос.

* * *

Тайный девиз каждого: лучше быть популярным, чем быть правым.

* * *

Человека красит одежда. Голые люди имеют крайне малое влияние в обществе, а то и совсем никакого.

* * *

Так уж устроено на свете, что человек, перестав беспокоиться об одном, начинает беспокоиться о другом.

* * *

Всему удалось найти применение, кроме храпа.

* * *

Нет людей более грубых, чем чересчур утонченные натуры.

* * *

Шум еще ничего не доказывает. Бывает, что курица, которая снесла яйцо, кудахчет так громко, словно снесла целую планету.

* * *

Он был тщеславен только в одном: он полагал, что может давать советы лучше, чем кто-либо другой.

* * *

Богатому можно иметь любые принципы.

* * *

Мало кто из нас может вынести бремя богатства. Конечно, чужого.

* * *

Богатые не заботятся ни о ком, кроме самих себя; только бедные сочувствуют бедным и помогают им.

* * *

Итальянский король увеличил годовое жалованье своих солдат на три с половиной доллара. Раньше они получали семь. Но станут ли они в самом деле счастливее, чем тогда, когда они были бедняками?

* * *

Если бы все были богаты, то все были бы бедны.

* * *

Банкир – это человек, который одолжит вам зонтик в солнечную погоду и отберет его в тот самый момент, когда начинается дождь.

* * *

От спекуляций на бирже следует воздерживаться в двух случаях: если у вас нет средств и если у вас они есть.

* * *

Октябрь – один из самых опасных месяцев в году для игры на бирже. Остальные опасные месяцы: июль, январь, сентябрь, апрель, ноябрь, май, март, июнь, декабрь, август и февраль.

* * *

Дурак сказал: «Не клади все яйца в одну корзину!» – иными словами: распыляй свои интересы и деньги! А мудрец сказал: «Клади все яйца в одну корзину, но… БЕРЕГИ КОРЗИНУ!».

* * *

Простой способ экономить деньги: когда вас обуревает желание немедленно пожертвовать деньги на какое-нибудь благотворительное дело, не спешите: сосчитайте до сорока – вы сохраните половину денег; сосчитайте до шестидесяти – вы сохраните три четверти; сосчитайте до шестидесяти пяти – и вы сохраните все.

* * *

Мулы, обезьяны и верблюды способны утолить голод чем угодно, но насытиться не могут ничем.

* * *

Год назад я был добродетельным человеком. А теперь, когда я столкнулся с нью-йоркскими нравами, совести у меня осталось не больше, чем у миллионера.

* * *

Вообще-то я против миллионеров, но если бы мне предложили им стать…

* * *

Достаточно одного ребенка, чтобы заполнить весь дом и двор.

* * *

Воспитывайте в детях независимость, уверенность в себе и выдержку, которая избавит их от искушения раскроить вам череп и узнать, как можно при познаниях столь обширных таить это все в себе.

* * *

Если вам понадобится подвергнуть молодого человека тяжелому и мучительному наказанию, возьмите с него слово, что он в течение года будет вести дневник.

* * *

Настоящий южный арбуз – это особый дар природы, и его нельзя смешивать ни с какими обыденными дарами. Отведайте его, и вы поймете, что едят ангелы. Ева вкусила не арбуза, нет, это мы знаем точно: ведь она раскаялась.

* * *

Единственный способ сохранить здоровье – есть то, что не любишь, пить то, что не нравится, и делать то, чего не хочется делать.

* * *

Я не вмешиваюсь в политику. У нас есть редактор политического отдела. Это очень способный человек, и если он отбудет год-два в уголовной тюрьме, он станет положительно незаменимым.

* * *

Кто пишет отзывы о книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги.

* * *

Кто пишет проникновенные воззвания насчет трезвости и громче всех вопит о вреде пьянства? Люди, которые протрезвятся только в гробу.

* * *

Настоящий друг с тобой, когда ты не прав. Когда ты прав, всякий будет с тобой.

* * *

Я заметил, что на столах его гостиной собраны всевозможные комнатные игры. Я подумал, что это признак серой и скучной жизни. И оказался прав.

* * *

Легко назвать человека мудрым, куда труднее убедить в этом его друзей.

* * *

Если тебе нужны деньги, иди к чужим; если тебе нужны советы, иди к друзьям; а если тебе ничего не нужно, иди к родственникам.

* * *

Ваш враг и ваш друг работают сообща, чтобы поразить вас в самое сердце: один говорит о вас гадости, другой передает вам его слова.

* * *

Бабушка не велела мне играть в карты. Она сказала шепотом: «Немедленно бросай эти дрянные карты! Две пары и валет, – олух ты этакий! У него-то ведь масть на руках!».

* * *

Он не произнес ни слова, но каждая клеточка его тела источала беззвучное богохульство.

* * *

Давайте чертыхаться, пока есть время, в раю нам не позволят.

* * *

Нет зрелища более грустного, чем молодой пессимист, за исключением старого оптимиста.

* * *

Есть такие прирожденные ворчуны, которые видят только одну перемену к худшему.

* * *

Тот, кто стал пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; а кто остался оптимистом после сорока восьми, знает слишком мало.

* * *

В пятьдесят человек может быть ослом, не будучи оптимистом, но уже не может быть оптимистом, не будучи ослом.

* * *

Оптимист: человек, путешествующий из Нигде в Ничто в поисках счастья.

* * *

Есть некоторые законодательные органы, которые продаются по самым высоким ценам в мире.

* * *

Быть ему президентом, если его до той поры не повесят.

* * *

Военный министр живет так экономно, что сумел за год скопить двенадцать тысяч долларов при жалованье в восемь тысяч.

* * *

Правительство моей страны презирает простодушную честность, зато поощряет артистическое лихоимство, и мне кажется, из меня мог бы вырасти весьма способный карманный воришка, прослужи я на государственной службе год.

* * *

В наши дни трудно представить себе, что было время, когда грабить правительство считалось новшеством.

* * *

Сенатор: человек, принимающий законы в те промежутки, когда не отбывает срок.

* * *

Избирательный бюллетень – единственный товар, которым можно торговать без патента.

* * *

Принципы не играют большой роли, разве что во время выборов. После выборов их можно развесить на веревке, чтобы они как следует проветрились и просушились.

* * *

Демократическая партия состоит из сумасшедших, но никто из членов демократической партии об этом не знает. Зато это знают республиканцы. Все республиканцы сумасшедшие, но об этом знают только демократы.

* * *

Все политические партии в конце концов умирают, подавившись собственной ложью.

* * *

Даже когда власть имущий хочет сделать добро одному человеку, он неизбежно причиняет вред другому.

* * *

Радикал одного века – консерватор следующего.

* * *

История учит, что всюду, где слабые и невежественные люди обладали чем-либо, что хотели иметь люди сильные и образованные, первые всегда уступали это по доброй воле.

* * *

Позвольте мне изготовлять предрассудки нации, и мне будет наплевать, кто изготовляет ее законы или ее песни.

* * *

Человеческий мозг – великолепная штука. Он работает до той самой минуты, когда ты встаешь, чтобы произнести речь.

* * *

Подлинный экспромт всегда хуже и бледнее заранее придуманного.

* * *

Всякая параллель уверена, что вполне может стать экватором, если бы ее не ущемляли в правах.

* * *

Учить себя самого – благородное дело, но еще более благородное – учить других; кстати, последнее куда легче.

* * *

Очень немногие грешники были спасены после первых двадцати минут проповеди.

* * *

Недостаточную глубину своей проповеди он восполнил ее длиной.

* * *

Я путешествовал очень много и пришел к выводу, что даже ангелы говорят по-английски с иностранным акцентом.

* * *

Познания гидов в английском языке как раз достаточны, чтобы всякое объяснение довести до полной неудобопонятности.

* * *

Наберите команду плыть в рай и попробуйте сделать стоянку в аду на какие-нибудь два с половиной часа, просто чтобы взять угля, и будь я проклят, если какой-нибудь сукин сын не останется на берегу.

* * *

Я отказался участвовать в его похоронах, но послал очень вежливое письмо, в котором одобрил это мероприятие.

* * *

Едва ли это достаточное утешение для трупа – знать, что динамит, разорвавший его на куски, был не столь хорошего качества, как следовало бы.

* * *

В рай принимают не по заслугам, а по протекции, иначе вы остались бы за порогом, а впустили бы вашу собаку.

* * *

Совесть нам очень надоедает. Она как ребенок.

* * *

Будь у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого.

* * *

Нечистая совесть – это волос во рту.

* * *

Чувство нравственности помогает нам понять сущность нравственности и как от нее уклоняться.

* * *

Мы были маленькими христианскими мальчиками и рано узнали сладость запретных плодов.

* * *

Этика состоит из политической этики, коммерческой этики, церковной этики и этики.

* * *

Правильно вести себя легче, чем придумать правила поведения.

* * *

Есть несколько способов справиться с искушением; самый верный из них – трусость.

* * *

Будь добродетелен, и ты будешь одиноким.

* * *

Вздыбленные лошади на картинах старых мастеров походят на кенгуру.

* * *

Отправляясь в железнодорожное путешествие, совершенно незачем страховаться. Опасность заключается не в езде по железной дороге, а в сидении дома.

* * *

Закон труда крайне несправедлив, но уж таким он создан, и изменить его невозможно: чем больше радости получает труженик трудясь, тем больше денег ему платят за труд.

* * *

Тысячи гениев живут и умирают безвестными – либо неузнанными другими, либо неузнанными самими собой.

* * *

Самоучка редко знает что-нибудь как следует и обычно в десять раз меньше, чем узнал бы с учителем.

* * *

Воскресенье бывает только раз в неделю, и я жалею об этом. Человек так устроен, что он выдержал бы и два воскресенья.

* * *

Нет ничего более раздражающего, чем хороший пример.

* * *

Человек не должен критиковать других на той почве, на которой он сам не может стоять перпендикулярно.

* * *

Юмор приводит в действие механизм мысли.

* * *

Острота – это неожиданное бракосочетание двух идей, которые до свадьбы даже не были знакомы.

* * *

Шутки мои были так тонки, что никто их не заметил.

* * *

Древние остроты следует классифицировать по геологическим периодам.

* * *

Отличный способ испортить с человеком отношения – сказать: «Нет, вы не так рассказываете этот анекдот». Потом рассказать по-своему.

* * *

Двое нью-йоркских приятелей Твена, Брандер Маттьюз и Франсис Уилсон, решили отправить ему письмо. В то время Твен путешествовал и не имел постоянного адреса, поэтому на конверте они написали:

МАРКУ ТВЕНУ,

БОГ ЗНАЕТ ГДЕ.

Три недели спустя пришел ответ: «Да, Он знает».

* * *

Благоприятные пророчества подобны войнам ради благой цели: они настолько редки, что их можно не принимать в расчет.

* * *

Теории ничего не доказывают, зато позволяют выиграть время и отдохнуть, если ты совсем запутался, стараясь найти то, что найти невозможно.

* * *

Нельзя полагаться на свое суждение, если воображение не в фокусе.

* * *

Однажды Твен зашел в один из крупнейших нью-йоркских книжных магазинов.

– Мне, пожалуйста, последнюю книгу Марка Твена, – обратился он к продавщице.

Продавщица задумалась:

– Марк Твен? Что-то не помню. А в каком театре он играет?

Рассказывая эту историю знакомым, Твен говорил:

– Слава богу, что в Нью-Йорке нашелся хоть один человек, который меня не знает.

* * *

Мыльный пузырь – самое красивое и самое совершенное, что существует в природе.

* * *

О Боге Твен отзывался сдержанно:

– Вы же знаете, мы с ним в натянутых отношениях.

* * *

Звезды не так близки друг к другу, как кажется.

* * *

Неплохо узнать прогноз погоды, прежде чем начинать молиться о дожде.

* * *

Правила поведения при собачьей драке: пусть ваше тайное сочувствие будет на стороне слабой – это великодушие, но ставьте на более сильную – это ваш бизнес.

* * *

Никогда не говори правды людям, которые ее не заслуживают.

* * *

Никогда не лги, разве что для практики.

* * *

Не рассказывайте историй о пойманной вами рыбе там, где вас знают, а особенно – там, где знают эту рыбу.

* * *

Не расходуйте ложь попусту, откуда вам знать, когда она и впрямь может пригодиться!

* * *

Нужно встать на голову, чтобы получить максимальное наслаждение от захода солнца, и нужно заключить пейзаж в толстую массивную раму, чтобы извлечь всю его красоту.

* * *

То, что Джордж был способен не лгать, не так уж примечательно; удивительно то, что это ему удавалось без подготовки, экспромтом.

* * *

Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит. Пой, как будто тебя никто не слышит. Люби так, как будто тебя никогда не предавали, и живи так, как будто земля – это рай.

* * *

Если ты разгневан, сосчитай до четырех; если сильно разгневан – выругайся!

* * *

По всей видимости, на свете нет ничего, что не могло бы случиться.

* * *

Наша судебная система очень эффективна, ее эффективность только иногда колеблется из-за того, что трудно ежедневно находить десяток-два людей, не умеющих читать и писать.

* * *

Слухи о моей смерти сильно преувеличены.

* * *

Быть хорошим – это так изнашивает человека!

* * *

Всякая эмоция непроизвольна, если она искренна.

* * *

Слава – дым, успех – случайность! Единственное, что надежно здесь на земле, – безвестность.

* * *

Я вижу, что часто, даже очень часто причины поступков человека в области политики и религии недалеко ушли от мотивации обезьян.

* * *

Жизнь была бы намного счастливее, если бы мы рождались в возрасте 80 лет и постепенно достигали 18 лет.

* * *

Если бы Христос явился теперь сюда, во всяком случае, он не был бы христианином.

* * *

Осторожно читайте медицинские справочники, иначе можете умереть от опечатки.

* * *

Патриот – это тот, что кричит громче всех, не зная, из-за чего, собственно, крик.

* * *

Пессимизм – это всего лишь слово, которым слабонервные называют мудрость.

* * *

Ничто не поражает так, как чудо, – разве только наивность, с которой его принимают на веру.

* * *

Смелость – это сопротивление страху и контроль над страхом, а не отсутствие страха.

* * *

Курение позволяет верить, что ты что-то делаешь, когда ты ничего не делаешь.

* * *

Если вы не читаете газет – вы не информированы. Если вы читаете газеты – вы дезинформированы.

* * *

Если подобрать голодную собаку, накормить и обласкать ее, то она тебя не укусит; в этом ее принципиальное отличие от человека.

* * *

В Париже на меня начинают показывать пальцем, когда я говорю по-французски. Я же не виноват, что эти идиоты не понимают своего собственного языка!

* * *

Покупайте землю – ведь ее уже больше никто не производит.

* * *

В реальной жизни никогда ничего не случается в нужном месте и в нужное время. Это дело журналистов и историков – добиться нужного эффекта.

* * *

Не заблуждайтесь в мысли, что мир вам чем-то обязан – он был до вас и ничего вам не должен.

* * *

Не обольщайтесь иллюзиями – когда они уйдут, вы останетесь жить. Даже, скорее, существовать.

* * *

Факты упрямы, статистика всегда пластична.

* * *

Загадка природы: почему храпящий не слышит себя?

* * *

Время – наилучший учитель, к сожалению, убивающий своих учеников.

* * *

Правда невероятнее вымысла, потому что вымысел обязан держаться в рамках правдоподобия, а правда – нет.

* * *

Прощение – это аромат, который фиалка дарит тому, кто ее растоптал.

* * *

Худшее одиночество – это когда человеку неуютно с самим собой.

* * *

Человечество обладает одним поистине мощным оружием, и это – смех.

* * *

Быть хорошим благородно, а учить других, как быть хорошим, – еще и безопасно.

* * *

В этой жизни вам нужны только невежество и уверенность в себе – и успех вам обеспечен.

* * *

Нет меры тщеславия, есть лишь мера умения скрывать его.

* * *

Как только речь идет о литературе, здравый смысл у людей испаряется и все обретают уверенность, что для этой специальности не нужно ни обучения, ни опыта – только уверенность в своем даровании и храбрость льва.

* * *

Неправда, что женатые мужчины при виде красивой женщины забывают о том, что они женаты. В эту минуту их особенно удручает именно воспоминание об этом.

* * *

Право на глупость – одна из гарантий свободного развития личности.

* * *

Начинаешь курить, чтобы доказать, что ты мужчина. Потом пытаешься бросить курить, чтобы доказать, что ты мужчина.

* * *

Работа – это то, что человек обязан делать, а Игра – это то, чего он делать не обязан. Поэтому делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сбивать кегли или восходить на Монблан – забава.

* * *

Все, что есть у нас собственного и что, следовательно, является нашей заслугой или нашей виной, может поместиться на кончике иголки, все же остальное нам передал длинный ряд предков.

* * *

Половина следствий хороших намерений оказывается злом. Половина следствий дурных намерений оказывается добром.

* * *

Если мне нельзя будет курить на небесах, то это место не для меня.

* * *

Честность – лучшая политика, особенно когда подкреплена деньгами.

* * *

Я не одобряю дуэлей. Если человек пришлет мне вызов, я мягко и уважительно возьму его за руку и проведу в тихое место, где смогу беспрепятственно его убить.

* * *

Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент «Нью-Йорк джорнал», и показал две телеграммы из своей редакции.

Марк Твен. Афоризмы и шутки.

Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент «Нью-Йорк джорнал», и показал две телеграммы из своей редакции.

Первая: «Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите пятьсот слов».

Вторая (более поздняя): «Если Марк Твен умер в нищете, шлите тысячу слов».

Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму примерно такого содержания:

«Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился. Слух о моей болезни возник из-за его болезни; слух о моей смерти сильно преувеличен. Я здоров. Марк Твен». (Запись в дневнике Марка Твена от 18 мая 1897 года).

* * *

Чтобы быть счастливым, надо жить в своем собственном раю! Неужели вы думали, что один и тот же рай может удовлетворить всех людей без исключения?

* * *

Наше самое ценное достояние – братство всех людей; вернее – то, что от него осталось.

* * *

При желании вполне можно научиться переносить невзгоды. Конечно, не свои, а чужие.

* * *

Самое дорогое в жизни человека – его последний вздох.

* * *

Есть чувство нравственности, а также чувство безнравственности. История учит, что первое помогает нам понять сущность нравственности и как от нее уклоняться, тогда как второе помогает понять сущность безнравственности и как наслаждаться ею.

* * *

Немцы берут одну половину глагола и ставят ее как верстовой столб, берут другую и ставят второй столб. Между этими столбами они наваливают груду слов. И как наваливают! Полными лопатами!

* * *

Хорошо, что на свете есть дураки. Это благодаря им мы преуспеваем.

* * *

Часто самый верный способ ввести человека в заблуждение – сказать ему чистую правду.

* * *

Задайтесь целью ежедневно делать то, что не по душе. Это золотое правило поможет вам выполнять свой долг без отвращения.

* * *

Даже чернила, которыми пишется всемирная история, не что иное, как разжиженный предрассудок.

* * *

Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие, странное в жизни исчезает и все становится понятным.

* * *

Легче снести десяток порицаний, чем выслушать одну сомнительную похвалу.

* * *

Он был скромен, как газета, когда она восхваляет свои заслуги.

* * *

Жалейте живых, завидуйте мертвым.

* * *

Два раза в жизни человек не должен задумываться: когда у него есть на это время и когда у него нет на это времени.

* * *

Климат зависит от людей, которые нас окружают.

* * *

Будь неопрятен в одежде, если тебе так уж хочется, но душу содержи в чистоте.

* * *

Если будешь честно раскаиваться в своих ошибках, то это поможет усыпить внимание руководства и даст возможность совершать новые.

* * *

Нельзя круглого человека просунуть в квадратный зазор. Только через время он трансформируется под отверстие.

* * *

В вопросе возраста главное – это ваше к нему отношение. Он не будет мешать, если не уделять ему излишнего внимания.

* * *

Однажды Твен, как это часто случалось, писал, лежа в постели. Вошла жена и сообщила, что его ожидает приглашенный им репортер.

– Ты не думаешь, что он будет чувствовать себя не совсем удобно, если найдет тебя в постели? – спросила она.

– Если ты так думаешь, Ливи, мы можем постелить ему вторую постель, – подумав, ответил писатель.

* * *

Лето – это время года, когда очень жарко, чтобы заниматься вещами, которыми заниматься зимой было очень холодно.

* * *

Когда я и моя жена расходимся во мнениях, мы обычно поступаем так, как хочет она. Жена называет это компромиссом.

* * *

Биография – всего лишь одежда и пуговицы человека. Биография самого человека не может быть написана.

* * *

Кто рано встает, силы, деньжат и ума наберет, – а набравшись ума, перестанет рано вставать.

* * *

Истинная неучтивость – это неуважение к чужому богу.

* * *

Он вырос из богатства в бедность.

* * *

Я не люблю задаваться вопросами о небе и аде – вы знаете, я имею друзей в обоих местах.

* * *

Преданность твердому мнению никогда еще не сломала стул или освободила человеческую душу.

* * *

Необходимость – мать риска.

* * *

Лучший фехтовальщик на свете не должен опасаться второго лучшего фехтовальщика; нет, бояться нужно невежды, который ни разу не держал шпаги в руках; он делает не то, чего от него ожидают, и поэтому знаток перед ним беспомощен.

* * *

Господь, сотворив мир, признался, что он им доволен. Так же был доволен и я своим первым творением. Но время опрокидывает столь поспешные выводы. Надо полагать, что теперь он оценивает свою работу не выше, чем я своих «Простаков за границей». Ведь это факт, что и там и тут слишком много воды.

* * *

Живи я при начале мира, я бы сперва послушал, что соседи говорят об убийстве Авеля, прежде чем громко осудить Каина.

* * *

Мафусаил жил 969 лет. Вы, дорогие мальчики и девочки, в следующие десять лет увидите больше, чем видел Мафусаил за всю свою жизнь.

* * *

Никакие другие книги не приносят таких доходов, как Библия, а еще непристойные книги, вернее – прочие непристойные книги.

* * *

До сего дня у меня осталось чувство горечи по отношению к тем, кто призван был охранять мои юные годы, а вместо этого не только разрешил мне, но заставил меня прочесть от первой до последней страницы полный текст Библии еще до того, как мне исполнилось пятнадцать лет. После такого ни один человек до конца своих дней не может очиститься от греховных мыслей.

* * *

Старый библейский Бог обладал сметкой дельца. Как только речь заходила о наличных сребрениках, он немедля прекращал казенную болтовню (благочестие, высокие чувства, милосердие) и переходил к делу. Звон сребреников и подсчет доходов – лейтмотив Библии.

* * *

Даже из того, что сказано в Евангелии, видно, что дьявол был простоват. Он повел Христа на высокую гору, он обещал ему во владение весь мир, если тот ему покорится. Это было нелепое предложение. Во-первых, Христос, поскольку он был сыном Бога, уже владел всем миром.

* * *

Все в мире поставлено с ног на голову. Жизнь следовало бы начинать стариком, обладая всеми преимуществами старости – положением, опытом, богатством, – и кончать ее юношей, который может всем этим так блистательно насладиться. А сейчас мир устроен так, что в юности, когда счету нет удовольствиям, которые получаешь на один-единственный доллар, у вас этого доллара нет. В старости же у вас есть доллар, но уже нет ничего такого, что хотелось бы на него купить.

* * *

Какой голый холодный айсберг – чисто интеллектуальное величие!

* * *

Сведения, которыми не располагали древние, были очень обширны.

* * *

Вода, потребляемая в умеренном количестве, еще никому не повредила.

* * *

Человеку никогда не достичь столь головокружительных вершин мудрости, чтобы его нельзя было провести за нос.

* * *

Нужда рождает отвагу. Я не сомневаюсь, что если бы мне в то время предложили перевести Талмуд с древнееврейского, я бы взялся, – и при этом я бы постарался за те же деньги внести в него как можно больше выдумки.

* * *

Меня наградили орденом Почетного легиона. Впрочем, этого отличия мало кому удалось избежать.

* * *

Мне редко удавалось заметить удачную возможность прежде, чем она переставала быть таковой.

* * *

Мои книги – вода; книги великих гениев – вино. Воду пьет каждый.

* * *

Джон Уагнер – старейший житель Буффало. Ему 104 года, и за всю свою жизнь он не выпил ни капли спиртного, если не считать виски.

* * *

У немцев глагол делят на две части, из которых первая ставится в начале увлекательного пассажа, а вторая приберегается к концу. Поясню на цитате:

«Наконец чемоданы были уложены, и он – У —, поцеловав мать и сестер и снова прижав к груди возлюбленную Гретхен, которая в своем простеньком кисейном платьице, с единственной туберозой в пышных волнах густых волос, неровным, спотыкающимся шагом спустилась по лестнице, все еще бледная от ужасов и волнений вчерашнего вечера, но мечтая еще хоть раз приникнуть к груди того, кого она любила больше жизни, – ЕХАЛ».

* * *

Глубокие филологические изыскания привели меня к выводу, что человек, не лишенный способностей, может изучить английский язык в тридцать часов (исключая произношение и правописание), французский – в тридцать дней, а немецкий – в тридцать лет. Отсюда как будто следует, что не мешало бы этот последний язык пообкорнать и навести в нем порядок. Если же он останется в своем нынешнем виде, как бы не пришлось почтительно и деликатно сдать его в архив, причислив к мертвым языкам. Ибо, поистине, только у мертвецов найдется время изучать его.

* * *

В мои времена Примерный Мальчик – а у нас больше одного не бывало – был совершенством; он был совершенством по манерам, совершенством в одежде, совершенством в поведении, совершенством в сыновнем почтении, совершенством в проявлениях набожности; но, в сущности, он был просто лицемером, а что касается начинки его черепа, то он свободно мог ее обменять на начинку пирога – и от этого пострадал бы только пирог.

* * *

С коварством, равного которому не знает история, Франклин весь день работал, а ночью при свете фитилька изучал алгебру, – и все ради того, чтобы стать образцом для других мальчиков, которым теперь, чуть что не так, сразу указывают на Бенджамина Франклина. Но ему этого было мало, и он завел привычку питаться только хлебом с водой и за трапезой изучать астрономию, чем уже успел исковеркать жизнь миллионам мальчиков, отцы которых начитались вредной биографии Франклина.

* * *

Всегда поступай правильно. Это порадует некоторых людей и удивит всех прочих.

* * *

Никогда не следует поступать дурно при свидетелях.

* * *

Всегда честно признавай свои ошибки, это притупит бдительность начальства и позволит тебе натворить новые.

* * *

Если вас кто-то обидел, и вы сомневаетесь, намеренно он так поступил или нет, не прибегайте к крайним мерам; просто дождитесь своего часа и огрейте обидчика кирпичом. Этого будет достаточно. Если же выяснится, что он не намеревался вас обидеть, проявите великодушие, скажите, что были не правы, признайте свою ошибку, как и подобает мужчине, объясните, что вы этого не хотели. Да – всегда избегайте насилия.

* * *

Лукреция Борджиа – дама, к которой я всегда питал глубокое уважение за ее недюжинные сценические способности, за ее щедрость, когда дело касалось золотых бокалов, сделанных из позолоченного дерева, за ее замечательные выступления в качестве певицы и за ее уменье устроить похороны на шесть персон и своевременно обеспечить необходимое количество покойников.

* * *

Никогда не курите – то есть, я хочу сказать, не курите сверх меры.

Никогда не пейте спиртного – то есть, конечно, сверх меры.

Никогда не выходите замуж – сверх меры. (Из лекции, прочитанной Твеном в школе для девочек).

* * *

После того как мы поженились, она редактировала все, что я написал. Больше того – она отредактировала меня самого. (О своей жене Ливии).

* * *

Она была правдива, когда ложь не сходила у людей с языка; она держала свое слово, когда этого не ожидали ни от кого; она была скромна и деликатна среди всеобщего бесстыдства и грубости; она была полна сострадания, когда вокруг царила величайшая жестокость; она была непоколебима в своей вере, как скала, когда люди ни во что не верили и надо всем глумились; она была верна, когда вокруг царило предательство. (О Жанне д'Арк).

* * *

История изображает его человеком смиренным и кротким, с сердцем христианской великомученицы и со слабой головой. Ни одно из этих качеств, кроме последнего, не пристало королю. (О Людовике XVI).

* * *

Франклин обдумывал свои последние слова почти две недели и, когда срок его вышел, сказал: «Только смелый заслуживает чести», и умер счастливым. Он не сказал бы ничего лучшего, даже если бы дожил до того возраста, когда впадают в идиотизм.

* * *

Конечно, он имеет успех. Что тут удивительного? Сегодня к нему в Белый дом приходят двенадцать апостолов, и он говорит: «Заходите, заходите! Рад вас видеть! Я слежу за вашими успехами. Я просто в восторге!» Завтра к нему является дьявол, и он хлопает его по плечу и кричит: «Как дела, дьявол? Рад с вами познакомиться. Недавно перечитал ваши книги, получил громадное удовольствие!».

С такими талантами каждый будет иметь успех. (О Теодоре Рузвельте).

* * *

У меня нет чувства юмора. В доказательство должен сказать – в порядке признания, – что если в «Пиквикском клубе» есть хоть одно смешное место, значит, мне его не удалось обнаружить. (О Чарлзе Диккенсе).

* * *

Это замечательный человек – как и я. Вдвоем мы обладаем всей мудростью мира: он знает все, что можно узнать, а я знаю все остальное. (О Редьярде Киплинге).

* * *

В молодые годы Марк Твен в соавторстве с Брет Гартом написал пьесу «А-Син».

«Это была замечательная пьеса, – вспоминал Твен. – Она была такой длинной, такой широкой и – местами – такой глубокой, что требовалось не меньше семи вечеров, чтобы ее сыграть. Режиссер вычеркивал, вычеркивал и вычеркивал, и чем больше он вычеркивал, тем лучше становилась пьеса. Думаю, она стала бы образцовой, если бы у режиссера хватило смелости вычеркнуть ее всю до конца».

* * *

После того как я написал «Простаков за границей», мы с моим партнером решили основать газетный синдикат. Нам требовался капитал – три доллара, но откуда их взять? И тут я увидел на улице породистую собаку. Я подобрал ее и продал прохожему за три доллара. А когда появился хозяин собаки, я за те же три доллара сказал ему, у кого она теперь. Затем я разыскал человека, которому продал собаку, вернул ему три доллара и с тех пор всегда жил честно.

* * *

– Что вы думаете о новом романе миссис Н.? – спросили Твена.

– Однажды закрыв эту книгу, ее уже просто невозможно открыть.

* * *

Однажды в компании рассказывали морские истории. Попросили рассказать и Марка Твена.

– Правдивую историю? – спросил он.

– Да, разумеется, – ответили ему хором.

– Хорошо. Итак, мы пересекали Атлантический океан на одном из надежнейших пароходов трансатлантических линий. Вдруг однажды утром разыгрался ужасный шторм. Палубу захлестнули волны чудовищной высоты, мачты сломались, а потом отказали рули. Судно стало погружаться в воду, все быстрей и быстрей, и наконец потонуло со всеми пассажирами и командой.

Когда слушатели оправились от изумления, один из них спросил:

– Но вы не рассказали, как вам удалось спастись!

– А я не спасся, – ответил писатель. – Я пошел ко дну вместе со всеми.

* * *

Некий банкир, у которого один глаз был стеклянный, изготовленный знаменитым парижским мастером, так этим глазом гордился, что предложил Твену пять тысяч долларов, если тот угадает, какой именно глаз у него вставной.

– Безусловно, левый, – ответил Твен не задумываясь. – Только в нем поблескивает что-то человеческое.

* * *

Выслушав проповедь преподобного Доуна, Твен заметил:

– Мне очень понравилась ваша утренняя проповедь. Но у меня есть книга, где можно найти все, что вы сказали, до единого слова.

Епископ возмутился – этого не может быть!

На другой день Твен прислал ему полный словарь английского языка.

* * *

На званом обеде Твена упрекнули за то, что он так ничего и не сказал.

– Но ведь хозяин все время говорил сам! – ответил он. – Это напоминает мне историю о человеке, которого друг укорял за то, что он за пятнадцать лет супружеской жизни не сказал жене ни одного слова. «Как это можно объяснить? Что ты можешь сказать в свое оправдание?» – «Я не решался перебивать ее», – ответил тот.

* * *

Я проснулся среди ночи. Помаявшись два часа, решил встать. В полной темноте начал искать свою одежду, ступая с легкостью кошки, чтобы не разбудить Ливи. Постепенно нашел все, кроме одного носка. Я опустился на четвереньки и пополз по комнате, осторожно шаря под стульями. Через полчаса носок был найден. Я поднялся на ноги вне себя от счастья и опрокинул умывальный таз и кувшин с водой, стоявший на умывальнике. Ливи вскрикнула, потом сказала:

– Кто там? Что случилось?

Я сказал:

– Ничего не случилось. Я охотился за носком.

Она сказала:

– Ты, наверно, убил его.

* * *

Однажды Твен гостил у друзей и, как обычно, очень много курил. Хозяева благоговейно собрали весь пепел в баночку и попросили Твена надписать на ней ярлык. Писатель оставил такой автограф:

«Удостоверяю, что это мой пепел. С. Л. Клеменс».

* * *

3 Апреля 1910 года, в воскресенье, Твен получил телеграмму такого содержания:

«Марк Твену, Гамильтон, Бермуды. Клоуны цирка Барнема и Бейли, почитая Вас величайшим в мире смехотворцем, сочтут за честь, если Вы согласитесь быть их гостем в воскресенье, 3 апреля, в два часа дня, на Мэдисон-сквер-гарден. Ждем Вашего ответа, оплата за наш счет. Барнем и Бейли. (Ответ из пятидесяти слов оплачен отправителем)».

Твен ответил:

«Весьма сожалею, но вся прошлая неделя у меня занята. Приеду на позапрошлой, если это вас устроит. Марк Твен. (Оплачен ответ из двадцати пяти слов)».

* * *

Когда Твен получил приглашение отобедать с германским императором, его дочь Джин сказала:

– Папа, если так будет продолжаться, тебе не с кем будет знакомиться. Разве только с Богом.

* * *

Однажды Марк Твен произнес спич за званым обедом. Когда он закончил, из-за стола поднялся известный адвокат Уильям Эвартс и, держа по своему обыкновению руки в карманах, сказал:

– Господа, разве это не удивительно – видеть профессионального юмориста, который говорит по-настоящему остроумно?

Твен подождал, пока смех, вызванный этой речью, стихнет, встал из-за стола и сказал, по своему обыкновению растягивая слова:

– Господа, разве это не удивительно – видеть перед собой адвоката, который держит руки в своих карманах?

Самые остроумные афоризмы и цитаты Николо Макиавелли.

Самые остроумные афоризмы и цитаты Омара Хайяма.

* * *

Без хмеля и улыбок – что за жизнь?

Без сладких звуков флейты – что за жизнь?

Все, что на солнце видишь, – стоит мало.

Но на пиру в огнях светла и жизнь!

* * *

Один припев у Мудрости моей:

«Жизнь коротка, – так дай же волю ей!

Умно бывает подстригать деревья,

Но обкорнать себя – куда глупей!».

* * *

Живи, безумец!.. Трать, пока богат!

Ведь ты же сам – не драгоценный клад.

И не мечтай – не сговорятся воры.

Тебя из гроба вытащить назад!

* * *

Ты обойден наградой? Позабудь.

Дни вереницей мчатся? Позабудь.

Небрежен Ветер: в вечной Книге Жизни.

Мог и не той страницей шевельнуть…

* * *

Что там, за ветхой занавеской Тьмы.

В гаданиях запутались умы.

Когда же с треском рухнет занавеска,

Увидим все, как ошибались мы.

* * *

Мир я сравнил бы с шахматной доской:

То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.

Подвигают, притиснут – и побили.

И в темный ящик сунут на покой.

* * *

Мир с пегой клячей можно бы сравнить,

А этот всадник, – кем он может быть?

«Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!».

– А где же силы он берет, чтоб жить?

* * *

Умчалась Юность – беглая весна —

К подземным царствам в ореоле сна,

Как чудо-птица, с ласковым коварством,

Вилась, сияла здесь – и не видна…

* * *

Мечтанья прах! Им места в мире нет.

А если б даже сбылся юный бред?

Что, если б выпал снег в пустыне знойной?

Час или два лучей – и снега нет!

* * *

«Мир громоздит такие горы зол!

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!».

Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,

Сияющих алмазов ты б нашел!

* * *

Проходит жизнь – летучий караван.

Привал недолог… Полон ли стакан?

Красавица, ко мне! Опустит полог.

Над сонным счастьем дремлющий туман.

* * *

В одном соблазне юном – чувствуй все!

В одном напеве струнном – слушай все!

Не уходи в темнеющие дали:

Живи в короткой яркой полосе.

* * *

Добро и зло враждуют: мир в огне.

А что же небо? Небо – в стороне.

Проклятия и яростные гимны.

Не долетают к синей вышине.

* * *

На блестку дней, зажатую в руке,

Не купишь Тайны где-то вдалеке.

А тут – и ложь на волосок от Правды,

И жизнь твоя – сама на волоске.

* * *

Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.

За нашей жизнью пристально следит.

Бог нашей драмой коротает вечность!

Сам сочиняет, ставит и глядит.

* * *

Хотя стройнее тополя мой стан,

Хотя и щеки – огненный тюльпан,

Но для чего художник своенравный.

Ввел тень мою в свой пестрый балаган?

* * *

Подвижники изнемогли от дум.

А тайны те же сушат мудрый ум.

Нам, неучам, – сок винограда свежий,

А им, великим, – высохший изюм!

* * *

Что мне блаженства райские – «потом»?

Прошу сейчас, наличными, вином…

В кредит – не верю! И на что мне Слава:

Под самым ухом – барабанный гром?!

* * *

Вино не только друг. Вино – мудрец:

С ним разнотолкам, ересям – конец!

Вино – алхимик: превращает разом.

В пыль золотую жизненный свинец.

* * *

Как перед светлым, царственным вождем,

Как перед алым, огненным мечом —

Теней и страхов черная зараза —

Орда врагов, бежит перед вином!

* * *

Вина! – Другого я и не прошу.

Любви! – Другого я и не прошу.

«А небеса дадут тебе прощенье?».

Не предлагают, – я и не прошу.

* * *

Ты опьянел – и радуйся, Хайям!

Ты победил – и радуйся. Хайям!

Придет Ничто – прикончит эти бредни…

Еще ты жив – и радуйся, Хайям.

* * *

В словах Корана многое умно,

Но учит той же мудрости вино.

На каждом кубке – жизненная пропись:

«Прильни устами – и увидишь дно!».

* * *

Я у вина – что ива у ручья:

Поит мой корень пенная струя.

Так Бог судил! О чем-нибудь он думал?

И брось я пить, – его подвел бы я!

* * *

Блеск диадемы, шелковый тюрбан,

Я все отдам, – и власть твою, султан,

Отдам святошу с четками в придачу.

За звуки флейты и… еще стакан!

* * *

В учености – ни смысла, ни границ.

Откроет больше тайный взмах ресниц.

Пей! Книга Жизни кончится печально.

Укрась вином мелькание границ!

* * *

Все царства мира – за стакан вина!

Всю мудрость книг – за остроту вина!

Все почести – за блеск и бархат винный!

Всю музыку – за бульканье вина!

* * *

Прах мудрецов – уныл, мой юный друг.

Развеяна их жизнь, мой юный друг.

«Но нам звучат их гордые уроки!».

А это ветер слов, мой юный друг.

* * *

Все ароматы жадно я вдыхал,

Пил все лучи. А женщин всех желал.

Что жизнь? – Ручей земной блеснул на солнце.

И где-то в черной трещине пропал.

* * *

Для раненой любви вина готовь!

Мускатного и алого, как кровь.

Залей пожар, бессонный, затаенный,

И в струнный шелк запутай душу вновь.

* * *

В том не любовь, кто буйством не томим,

В том хворостинок отсырелых дым.

Любовь – костер, пылающий, бессонный…

Влюбленный ранен. Он – неисцелим!

* * *

До щек ее добраться – нежных роз?

Сначала в сердце тысячи заноз!

Так гребень: в зубья мелкие изрежут,

Чтоб слаще плавал в роскоши волос!

* * *

Пока хоть искры ветер не унес, —

Воспламеняй ее весельем лоз!

Пока хоть тень осталась прежней силы, —

Распутывай узлы душистых кос!

* * *

Ты – воин с сетью: уловляй сердца!

Кувшин вина – и в тень у деревца.

Ручей поет: «Умрешь и станешь глиной.

Дан ненадолго лунный блеск лица».

* * *

«Не пей, Хайям!» Ну, как им объяснить,

Что в темноте я не согласен жить!

А блеск вина и взор лукавый милой —

Вот два блестящих повода, чтоб пить!

* * *

Мне говорят: «Хайям, не пей вина!».

А как же быть? Лишь пьяному слышна.

Речь гиацинта нежная тюльпану,

Которой мне не говорит она!

* * *

Развеселись!.. В плен не поймать ручья?

Зато ласкает беглая струя!

Нет в женщинах и в жизни постоянства?

Зато бывает очередь твоя!

* * *

Любовь вначале – ласкова всегда.

В воспоминаньях – ласкова всегда.

А любишь – боль! И с жадностью друг друга.

Терзаем мы и мучаем – всегда.

* * *

Шиповник алый нежен? Ты – нежней.

Китайский идол пышен? Ты – пышней.

Слаб шахматный король пред королевой?

Но я, глупец, перед тобой слабей!

* * *

Любви несем мы жизнь – последний дар?

Над сердцем близко занесен удар.

Но и за миг до гибели – дай губы,

О, сладостная чаша нежных чар!

* * *

«Наш мир – аллея молодая роз,

Хор соловьев и болтовня стрекоз».

А осенью? «Безмолвие и звезды,

И мрак твоих распушенных волос…».

* * *

«Стихий – четыре. Чувств как будто пять,

И сто загадок». Стоит ли считать?

Сыграй на лютне, – говор лютни сладок:

В нем ветер жизни – мастер опьянять…

* * *

В небесном кубке – хмель воздушных роз.

Разбей стекло тщеславно-мелких грез!

К чему тревоги, почести, мечтанья?

Звон тихий струн… и нежный шелк волос…

* * *

Не ты один несчастлив. Не гневи.

Упорством Неба. Силы обнови.

На молодой груди, упруго нежной…

Найдешь восторг. И не ищи любви.

* * *

Я снова молод. Алое вино,

Дай радости душе! А заодно.

Дай горечи и терпкой, и душистой…

Жизнь – горькое и пьяное вино!

* * *

Сегодня оргия, – c моей женой,

Бесплодной дочкой Мудрости пустой,

Я развожусь! Друзья, и я в восторге,

И я женюсь на дочке лоз простой…

* * *

Не видели Венера и Луна.

Земного блеска сладостней вина.

Продать вино? Хоть золото и веско, —

Ошибка бедных продавцов ясна.

* * *

Рубин огромный солнца засиял.

В моем вине: заря! Возьми сандал:

Один кусок – певучей лютней сделай,

Другой – зажги, чтоб мир благоухал.

* * *

«Слаб человек – судьбы неверный раб,

Изобличенный я бесстыдный раб!».

Особенно в любви. Я сам, я первый.

Всегда неверен и ко многим слаб.

* * *

Сковал нам руки темный обруч дней —

Дней без вина, без помыслов о ней…

Скупое время и за них взимает.

Всю цену полных, настоящих дней!

* * *

На тайну жизни – где б хотя намек?

В ночных скитаньях – где хоть огонек?

Под колесом, в неугасимой пытке.

Сгорают души. Где же хоть дымок?

* * *

Как мир хорош, как свеж огонь денниц!

И нет Творца, пред кем упасть бы ниц.

Но розы льнут, восторгом манят губы…

Не трогай лютни: будем слушать птиц.

* * *

Пируй! Опять настроишься на лад.

Что забегать вперед или назад! —

На празднике свободы тесен разум:

Он – наш тюремный будничный халат.

* * *

Пустое счастье – выскочка, не друг!

Вот с молодым вином – я старый друг!

Люблю погладить благородный кубок:

В нем кровь кипит. В нем чувствуется друг.

* * *

Жил пьяница. Вина кувшинов семь.

В него влезало. Так казалось всем.

И сам он был – пустой кувшин из глины…

На днях разбился… Вдребезги! Совсем!

* * *

Дни – волны рек в минутном серебре,

Песка пустыни в тающей игре.

Живи Сегодня. А Вчера и Завтра.

Не так нужны в земном календаре.

* * *

Как жутко звездной ночью! Сам не свой.

Дрожишь, затерян в бездне мировой.

А звезды в буйном головокруженье.

Несутся мимо, в вечность, по кривой…

* * *

Осенний дождь посеял капли в сад.

Взошли цветы. Пестреют и горят.

Но в чашу лилий брызни алым хмелем —

Как синий дым магнолий аромат…

* * *

Я стар. Любовь моя к тебе – дурман.

С утра вином из фиников я пьян.

Где роза дней? Ощипана жестоко.

Унижен я любовью, жизнью пьян!

* * *

Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.

Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.

Сам не меняйся. Людям улыбайся.

Но у людей улыбок – не ищи.

* * *

Из горлышка кувшина на столе.

Льет кровь вина. И все в ее тепле:

Правдивость, ласка, преданная дружба —

Единственная дружба на земле!

* * *

Друзей поменьше! Сам день ото дня.

Туши пустые искорки огня.

А руку жмешь, – всегда подумай молча:

«Ох, замахнутся ею на меня!..».

* * *

«В честь солнца – кубок, алый наш тюльпан!

В честь алых губ – и он любовью пьян!».

Пируй, веселый! Жизнь – кулак тяжелый:

Всех опрокинет замертво в туман.

* * *

Смеялась роза: «Милый ветерок.

Сорвал мой шелк, раскрыл мой кошелек,

И всю казну тычинок золотую,

Смотрите, – вольно кинул на песок».

* * *

Гнев розы: «Как, меня – царицу роз —

Возьмет торгаш и жар душистых слез.

Из сердца выжжет злою болью?!» Тайна!..

Пой, соловей! «День смеха – годы слез».

* * *

Завел я грядку Мудрости в саду.

Ее лелеял, поливал – и жду…

Подходит жатва, а из грядки голос:

«Дождем пришла и ветерком уйду».

* * *

Я спрашиваю: «Чем я обладал?

Что впереди?.. Метался, бушевал…

А станешь прахом, и промолвят люди:

«Пожар короткий где-то отпылал».

* * *

– Что песня, кубки, ласки без тепла? —

– Игрушки, мусор детского угла.

– А что молитвы, подвиги и жертвы?

– Сожженная и дряхлая зола.

* * *

Ночь. Ночь кругом. Изрой ее, взволнуй!

Тюрьма!.. Все он, ваш первый поцелуй,

Адам и Ева: дал нам жизнь и горечь,

Злой это был и хищный поцелуй.

* * *

– Как надрывался на заре петух!

– Он видел ясно: звезд огонь потух.

И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.

А ты проспал. И знать не знаешь – глух.

* * *

Сказала рыба: «Скоро ль поплывем?

В арыке жутко – тесный водоем».

– Вот как зажарят нас, – сказала утка, —

Так все равно: хоть море будь кругом!».

* * *

«Из края в край мы к смерти держим путь.

Из края смерти нам не повернуть».

Смотри же: в здешнем караван-сарае.

Своей любви случайно не забудь!

* * *

«Я побывал на самом дне глубин.

Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,

Таких сетей, чтоб я не мог распутать…».

Есть! Темный узел смерти. Он один!

* * *

«Предстанет Смерть и скосит наяву,

Безмолвных дней увядшую траву…».

Кувшин из праха моего слепите:

Я освежусь вином – и оживу.

* * *

Гончар. Кругом в базарный день шумят…

Он топчет глину, целый день подряд.

А та угасшим голосом лепечет:

«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..».

* * *

Сосуд из глины влагой разволнуй:

Услышишь лепет губ, не только струй.

Чей это прах? Целую край – и вздрогнул:

Почудилось – мне отдан поцелуй.

* * *

Нет гончара. Один я в мастерской.

Две тысячи кувшинов предо мной.

И шепчутся: «Предстанем незнакомцу.

На миг толпой разряженной людской».

* * *

Кем эта ваза нежная была?

Вздыхателем! Печальна и светла.

А ручки вазы? Гибкою рукою.

Она, как прежде, шею обвила.

* * *

Что алый мак? Кровь брызнула струей.

Из ран султана, взятого землей.

А в гиацинте – из земли пробился.

И вновь завился локон молодой.

* * *

Над зеркалом ручья дрожит цветок;

В нем женский прах: знакомый стебелек.

Не мни тюльпанов зелени прибрежной:

И в них – румянец нежный и упрек…

* * *

Сияли зори людям – и до нас!

Текли дугою звезды – и до нас!

В комочке праха сером, под ногою.

Ты раздавил сиявший юный глаз.

* * *

Светает. Гаснут поздние огни.

Зажглись надежды. Так всегда, все дни!

А свечереет – вновь зажгутся свечи,

И гаснут в сердце поздние огни.

* * *

Вовлечь бы в тайный заговор Любовь!

Обнять весь мир, поднять к тебе Любовь,

Чтоб, с высоты упавший, мир разбился,

Чтоб из обломков лучшим встал он вновь!

* * *

Бог – в жилах дней. Вся жизнь – Его игра.

Из ртути он – живого серебра.

Блеснет луной, засеребрится рыбкой…

Он – гибкий весь, и смерть – Его игра.

* * *

Прощалась капля с морем – вся в слезах!

Смеялось вольно Море – все в лучах!

«Взлетай на небо, упадай на землю, —

Конец один: опять – в моих волнах».

* * *

Сомненье, вера, пыл живых страстей —

Игра воздушных мыльных пузырей:

Тот радугой блеснул, а этот – серый…

И разлетятся все! Вот жизнь людей.

* * *

Один – бегущим доверяет дням,

Другой – туманным завтрашним мечтам,

А муэдзин вещает с башни мрака:

«Глупцы! Не здесь награда, и не там!».

* * *

Вообрази себя столпом наук,

Старайся вбить, чтоб зацепиться, крюк.

В провалы двух пучин – Вчера и Завтра…

А лучше – пей! Не трать пустых потуг.

* * *

Влек и меня ученых ореол.

Я смолоду их слушал, споры вел,

Сидел у них… Но той же самой дверью.

Я выходил, которой и вошел.

* * *

Таинственное чудо: «Ты во мне».

Оно во тьме дано, как светоч, мне.

Брожу за ним и вечно спотыкаюсь:

Само слепое наше «Ты во мне».

* * *

Как будто был к дверям подобран ключ.

Как будто был в тумане яркий луч.

Про «Я» и «Ты» звучало откровенье…

Мгновенье – мрак! И в бездну канул ключ!

* * *

Как! Золотом заслуг платить за сор —

За эту жизнь? Навязан договор,

Должник обманут, слаб… А в суд потянут.

Без разговоров. Ловкий кредитор!

* * *

Чужой стряпни вдыхать всемирный чад?!

Класть на прорехи жизни сто заплат?!

Платить убытки по счетам Вселенной?!

– Нет! Я не так усерден и богат!

* * *

Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь.

Потом – невязка в чувствах началась.

Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!

Но замысел неясен: где же связь?

* * *

Ловушки, ямы на моем пути.

Их Бог расставил. И велел идти.

И все предвидел. И меня оставил.

И судит тот, кто не хотел спасти!

* * *

Наполнив жизнь соблазном ярких дней,

Наполнив душу пламенем страстей,

Бог отреченья требует: вот чаша —

Она полна: нагни – и не пролей!

* * *

Ты наше сердце в грязный ком вложил.

Ты в рай змею коварную впустил.

И человеку – Ты же обвинитель?

Скорей проси, чтоб он Тебя простил!

* * *

Ты налетел, Господь, как ураган:

Мне в рот горсть пыли бросил, мой стакан.

Перевернул и хмель бесценный пролил…

Да кто из нас двоих сегодня пьян?

* * *

Я суеверно идолов любил.

Но лгут они. Ничьих не хватит сил…

Я продал имя доброе за песню,

И в мелкой кружке славу утопил.

* * *

Казнись, и душу Вечности готовь,

Давай зароки, отвергай любовь.

А там весна! Придет и вынет розы.

И покаянья плащ разорван вновь!

* * *

Все радости желанные – срывай!

Пошире кубок Счастью подставляй!

Твоих лишений Небо не оценит.

Так лейтесь, вина, песни, через край!

* * *

Монастырей, мечетей, синагог.

И в них трусишек много видел Бог.

Но нет в сердцах, освобожденных солнцем,

Дурных семян: невольничьих тревог.

* * *

Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.

Не в жажде чуда я и не с мольбой:

Когда-то коврик я стянул отсюда,

А он истерся. Надо бы другой…

* * *

Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:

«Святоша – узок, лицемер – жесток».

Звучит упрямо проповедь Хайяма:

«Разбойничай, но сердцем будь широк!».

* * *

Душа вином легка! Неси ей дань:

Кувшин округло-звонкий. И чекань.

С любовью кубок: чтобы в нем сияла.

И отражалась золотая грань.

* * *

В вине я вижу алый дух огня.

И блеск иголок. Чаша для меня.

Хрустальная – живой осколок неба.

«А что же Ночь? А Ночь – ресницы Дня…».

* * *

Умей всегда быть в духе, больше пей,

Не верь убогой мудрости людей,

И говори: «Жизнь – бедная невеста!

Приданое – в веселости моей».

* * *

Да, виноградная лоза к пятам.

Моим пристала, на смех дервишам.

Но из души моей, как из металла,

Куется ключ, быть может, – к небесам.

* * *

От алых губ – тянись к иной любви.

Христа, Венеру – всех на пир зови!

Вином любви смягчай неправды жизни.

И дни, как кисти ласковые, рви.

* * *

Прекрасно – зерен набросать полям!

Прекрасней – в душу солнце бросить нам!

И подчинить Добру людей свободных.

Прекраснее, чем волю дать рабам.

* * *

Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей? —

Не делай больно мудростью своей.

С обидчицей-Судьбой воюй, будь дерзок.

Но сам клянись не обижать людей!

* * *

Просило сердце: «Поучи хоть раз!».

Я начал с азбуки: «Запомни – «Аз».

И слышу: «Хватит! Все в начальном слоге,

А дальше – беглый, вечный пересказ».

* * *

Ты плачешь? Полно. Кончится гроза.

Блеснет алмазом каждая слеза.

«Пусть Ночь потушит мир и солнце мира!».

Как?! Все тушить? И детские глаза?

* * *

Закрой Коран. Свободно оглянись.

И думай сам. Добром – всегда делись.

Зла – никогда не помни. А чтоб сердцем.

Возвыситься – к упавшему нагнись.

* * *

Подстреленная птица – грусть моя,

Запряталась, глухую боль тая.

Скорей вина! Певучих звуков флейты!

Огней, цветов, – шучу и весел я!

* * *

Не изменить, что нам готовят дни!

Не накликай тревоги, не темни.

Лазурных дней сияющий остаток.

Твой краток миг! Блаженствуй и цени!

* * *

Мяч брошенный не скажет: «Нет!» и «Да!».

Игрок метнул, – стремглав лети туда!

У нас не спросят: в мир возьмут и бросят.

Решает Небо – каждого куда.

* * *

Рука упрямо чертит приговор.

Начертан он? Конец! И с этих пор.

Не сдвинут строчки и не смоют слова.

Все наши слезы, мудрость и укор.

* * *

Поймал, накрыл нас миской небосклон,

Напуган мудрый. Счастлив, кто влюблен.

Льнет к милой жизни! К ней прильнул устами.

Кувшин над чашей – так над нею он!

* * *

Кому легко? Неопытным сердцам.

И на словах – глубоким мудрецам.

А я глядел в глаза жестоким тайнам.

И в тень ушел, завидуя слепцам.

* * *

Храни, как тайну. Говори не всем:

Был рай, был блеск, не тронутый ничем.

А для Адама сразу неприятность:

Вогнали в грусть и выгнали совсем!

* * *

В полях – межа. Ручей, Весна кругом.

И девушка идет ко мне с вином,

Прекрасен Миг! А стань о вечном думать —

И кончено: поджал ты хвост щенком!

* * *

Вселенная? – взор мимолетный мой!

Озера слез? – все от нее одной!

Что ад? – Ожог моей душевной муки.

И рай – лишь отблеск радости земной!

* * *

Наполнить камешками океан.

Хотят святоши. Безнадежный план!

Пугают адом, соблазняют раем…

А где гонцы из этих дальних стран?

* * *

Не правда ль, странно? – сколько до сих пор.

Ушло людей в неведомый простор.

И ни один оттуда не вернулся.

Все б рассказал я – кончен был бы спор!

* * *

«Вперед! Там солнца яркие снопы!».

«А где дорога?» – слышно из толпы.

«Нашел… найду…» – Но прозвучит тревогой.

Последний крик: «Темно, и ни тропы!».

* * *

Ты нагрешил, запутался, Хайям?

Не докучай слезами Небесам.

Будь искренним! А смерти жди спокойно:

Там – или Бездна, или Жалость к нам!

* * *

О, если бы в пустыне просиял.

Живой родник и влагой засверкал!

Как смятая трава, приподнимаясь,

Упавший путник ожил бы, привстал.

* * *

Где цвет деревьев? Блеск весенних роз?

Дней семицветный кубок кто унес?..

Но у воды, в садах, еще есть зелень…

Прожгли рубины одеянья лоз…

* * *

Каких я только губ не целовал!

Каких я только радостей не знал!

И все ушло… Какой-то сон бесплотный.

Все то, что я так жадно осязал!

* * *

Кому он нужен, твой унылый вздох?

Нельзя, чтоб пир растерянно заглох!

Обещан рай тебе? Так здесь устройся,

А то расчет на будущее плох!

* * *

Вниманье, странник! Ненадежна даль.

Из рук змеится огненная сталь.

И сладостью обманно-горькой манит.

Из-за ограды ласковый миндаль.

* * *

Среди лужайки – тень, как островок,

Под деревцом. Он манит, недалек!..

Стой, два шага туда с дороги пыльной!

А если бездна ляжет поперек?

* * *

Не евши яблок с дерева в раю,

Слепой щенок забился в щель свою.

А съевшим видно: первый день творенья.

Завел в веках пустую толчею.

* * *

На самый край засеянных полей!

Туда, где в ветре тишина степей!

Там, перед троном золотой пустыни,

Рабам, султану – всем дышать вольней!

* * *

Встань! Бросил камень в чашу тьмы Восток!

В путь, караваны звезд! Мрак изнемог…

И ловит башню гордую султана.

Охотник-Солнце в огненный силок.

* * *

Гончар лепил, а около стоял.

Кувшин из глины: ручка и овал…

И я узнал султана череп голый,

И руку, руку нищего узнал!

* * *

«Не в золоте сокровище, – в уме!».

Не бедный жалок в жизненной тюрьме!

Взгляни: поникли головы фиалок,

И розы блекнут в пышной бахроме.

* * *

Султан! При блеске звездного огня.

В века седлали твоего коня.

И там, где землю тронет он копытом,

Пыль золотая выбьется звеня.

* * *

«Немного хлеба, свежая вода.

И тень…» Скажи, но для чего тогда.

Блистательные, гордые султаны?

Зачем рабы и нищие тогда?

* * *

Вчера на кровлю шахского дворца.

Сел ворон. Череп шаха-гордеца.

Держал в когтях и спрашивал: «Где трубы?

Трубите шаху славу без конца!».

* * *

Жил во дворцах великий царь Байрам.

Там ящерицы. Лев ночует там.

А где же царь? Ловец онагров диких.

Навеки пойман – злейшею из ям.

* * *

Нас вразумить? Да легче море сжечь!

Везде, где счастье, – трещина и течь!

Кувшин наполнен? Тронешь – и прольется.

Бери пустой! Спокойнее беречь.

* * *

Земная жизнь – на миг звенящий стон.

Где прах героев? Ветром разметен,

Клубится пылью розовой на солнце…

Земная жизнь – в лучах плывущий сон.

* * *

Расшил Хайям для Мудрости шатер, —

И брошен Смертью в огненный костер.

Шатер Хайяма Ангелом порублен.

На песни продан золотой узор.

* * *

Огней не нужно, слуги! Сколько тел!

Переплелись, а лица – точно мел.

В неясной тьме… А там, где Тьма навеки?

Огней не нужно: праздник отшумел!

* * *

Конь белый Дня, конь Ночи вороной,

Летят сквозь мир в дворец мечты земной:

Все грезили его недолгим блеском!

И все очнулись перед нищей Тьмой!

* * *

Не смерть страшна. Страшна бывает жизнь,

Случайная, навязанная жизнь…

В потемках мне подсунули пустую.

И без борьбы отдам я эту жизнь.

* * *

Познай все тайны мудрости! – А там?..

Устрой весь мир по-своему! – А там?..

Живи беспечно до ста лет счастливцем…

Протянешь чудом до двухсот!.. – А там?..

* * *

Земля молчит. Пустынные моря.

Вздыхают, дрожью алою горя.

И круглое не отвечает небо,

Все те же дни и звезды нам даря.

* * *

О чем ты вспомнил? О делах веков?

Истертый прах! Заглохший лепет слов!

Поставь-ка чашу – и вдвоем напьемся.

Под тишину забывчивых миров!

* * *

Дождем весенним освежен тюльпан.

А ты к вину протягивай стакан.

Любуйся: в брызгах молодая зелень!

Умрешь – и новый вырастет тюльпан!

* * *

Жизнь отцветает, горестно легка…

Осыплется от первого толчка…

Пей! Хмурый плащ – Луной разорван в небе…

Пей! После нас – Луне сиять века…

* * *

Вино, как солнца яркая стрела:

Пронзенная, зашевелится мгла,

Обрушен горя снег обледенелый!

И даль в обвалах огненно светла!

* * *

Ночь на земле. Ковер земли и сон.

Ночь под землей. Навес земли и сон.

Мелькнули тени, где-то зароились —

И скрылись вновь. Пустыня… тайна… сон.

* * *

Жизнь расточай! За нею – полный мрак,

Где ни вина, ни женщин, ни гуляк…

Знай (но другим разбалтывать не стоит!),

Осыпался и кончен красный мак!

* * *

Предстанет Ангел там, где пел речей,

Безмолвный Ангел с чашей. Будет в ней.

Напиток смерти темный. И приблизит.

Ее к губам. И ты без страха пей!

* * *

Кто розу нежную любви привил.

К порезам сердца, – не напрасно жил!

И тот, кто сердцем чутко слушал бога,

И тот, кто хмель земной услады пил!

* * *

Дал Нишапур нам жизнь иль Вавилон,

Льет кубок сладость или горек он? —

По капле пей немую влагу Жизни!

И жизнь по капле высохнет, как сон.

* * *

Как месяц, звезды радуя кругом,

Гостей обходит кравчий за столом.

Нет среди них меня! И на мгновенье.

Пустую чашу опрокинь вверх дном.

* * *

О, если бы крылатый Ангел мог,

Пока не поздно, не исполнен срок,

Жестокий свиток вырвать, переправить.

Иль зачеркнуть угрозу вещих строк!

* * *

О, если бы покой был на земле!

О, если бы покой найти в земле!

Нет! – оживешь весеннею травою.

И будешь вновь растоптан на земле.

* * *

Вина пред смертью дайте мне, в бреду!

Рубином вспыхнет воск, и я уйду…

А труп мой пышно лозами обвейте.

И сохраните в дремлющем саду.

* * *

Холм над моей могилой, – даже он! —

Вином душистым будет напоен.

И подойдет поближе путник поздний.

И отойдет невольно, опьянен.

* * *

В зерне – вся жатва. Гордый поздний брат.

Из древнего комочка глины взят.

И то, что в жизнь вписало Утро мира, —

Прочтет последний солнечный Закат.

* * *

День утопает в сумерках. Немой.

И постный день. Я в лавке-мастерской.

У гончара. Изделия из глины…

И я один с их странною толпой.

* * *

Их множество! На полках, на полу…

Большие, малые… Сквозь полумглу.

Я плохо вижу. Различаю шепот.

Но есть совсем безмолвные в углу.

* * *

Кувшин храбрится: «Да, я из земли!

Но раз меня оттуда извлекли,

Раз дали форму, блеск – не с тем, конечно,

Чтоб снова сделать глыбою земли!».

* * *

Другой спокоен: «Даже будь сердит,

Раз на столе кувшин с вином стоит,

Не разобьешь! Чтоб тот, кто сам же лепит,

Стал разбивать? Не может быть! Грозит!».

* * *

Молчание. И вздох исподтишка.

Нескладного щербатого горшка:

«Все надо мной смеются… Кто ж виною,

Что дрогнула у мастера рука?».

* * *

Еще болтун-горшок. Довольно стар.

В скуфейской шапочке. В нем пышет жар:

«Я был тобой! Ты – станешь глиной, мною!

Так кто ж из нас горшок и кто – гончар?».

* * *

«А вот, – вставляет кто-то, – говорят,

Что будет смотр: и кто испорчен – в Ад.

Швырнут, и – вдребезги! Не верю! Сплетни!

Наш Добрый Друг устроит все на лад…».

* * *

Непроданный, забытый на краю:

«Совсем иссох – так долго здесь стою!

Но если б мне, бедняге, дали влаги —

Воспряну в миг! Весь мир я напою!».

* * *

Болтали долго. Шел нестройный гул.

Вдруг ясный месяц в окна заглянул.

И все врасплох забормотали: «Тише!

Дозорный сторож! Спать!..» И мрак уснул.

* * *

От веры к бунту – легкий миг один.

От правды к тайне – легкий миг один.

Испей полнее молодость и радость!

Дыханье жизни – легкий миг один.

* * *

«Вино пить – грех». Подумай, не спеши!

Сам против жизни явно не греши.

В ад посылать из-за вина и женщин?

Тогда в раю, наверно, ни души.

* * *

Вино всей жизни ходу поддает.

Сам для себя обуза, кто не пьет.

А дай вина горе – гора запляшет.

Вино и старым юности прильет!

* * *

Вино и губки милой… Да, это истощит.

И звонкие монеты, и Вышнего кредит.

Но не пугай, не страшно. Скажи, ты сам видал.

Тот рай, что так влечет нас, тот ад, что нам грозит?

* * *

Нем царь Давид! Стих жалобный псалом.

А соловей санскритским языком.

Кричит: «Вина, вина! – над желтой розой, —

Пей! Алой стань и вспыхни торжеством».

* * *

«От ран души вином себя избавь…».

Тогда на стол все вина мира ставь.

Моя душа изранена… Все вина.

Давай сюда. Но раны мне оставь.

* * *

Ты – рудник, коль на поиск рубина идешь,

Ты – любим, коль надеждой свиданья живешь.

Вникни в суть этих слов – и нехитрых, и мудрых:

Все, что ищешь, в себе непременно найдешь!

* * *

Здесь, в сосуде – душа – кто-то так полагал.

И без долгих трудов бытием называл.

Благочестье, наука, мольбы и исканья —

Только узкие тропки… А где же привал?

* * *

Кто письмо красноречья пером начертал,

Как алиф стан любимой притом начертал.

Начертал он однажды его для примера,

Ученик же стократно потом начертал.

* * *

Тот, кто в сердце своем тайны духа познал,

Тот читает в сердцах, кто б пред ним ни стоял.

Сам он – море, ныряльщик и жемчуг бесценный!

Вникни в мудрость того, что сейчас я сказал!

* * *

Как добро, так и зло в жизни бренной пройдет,

Радость, как и печаль, несомненно, пройдет…

Наша жизнь такова: как ее проведем мы —

Иль в боренье, иль в скорби согбенной пройдет.

* * *

Ест богач свой кебаб на обед – все пройдет,

Пьет хмельное вино он чуть свет – все пройдет.

А дервиш мочит хлеб в своей нищенской чашке,

Бесприютный, в лохмотья одет – все пройдет…

* * *

Что есть горе, чтоб так безутешно рыдать.

Или флаги веселья в пиру приспускать?

Прежде, чем принесет оно горькую смуту,

Из владений души его надо изгнать!

* * *

Наш старый мир опять не станет молодым,

Желания в делах – неуловимый дым.

О, кравчий! Дашь вина или жаждущих отринешь —

Мы все равно придем лишь к немочам своим…

* * *

Свод законов для жизни несет шариат.

В исполненье его обретен тарикат.

В сочетанье науки и чистых деяний.

Драгоценности истины в мире лежат.

* * *

Сколько тех, кто примерив дервишеский лик,

В жажде правды к истокам ее не приник!

Сколько их, болтунов об «алифе» и «ламе»,

Кто позорить лицо человека привык!

* * *

Сколько тех, кто не смог дотянуть до утра,

Сколько тех, кто не знает дороги добра!

Сколько тех, кто позорили лик человека —

В украшеньях из золота и серебра!

* * *

В час, когда совершилось начало начал,

Рад был каждый и большего не ожидал.

Спор о большем всегда становился лишь ссорой.

Вот мораль, чтобы жадным ты в жизни не стал.

* * *

Люди веры проникли в высокую суть,

Недалеким туда не дано заглянуть.

И забавно ведь, что в постижении Правды.

Часто видит народ еретический путь!

* * *

Кто познанья вино призван в жизни вкусить,

Обо всем, что – не Бог, должен он позабыть.

Тем, кому дан язык, не дозволено видеть,

Тем, кто зрячим рожден, не дано говорить.

* * *

Кто рожден в красоте счастья лик созерцать,

Тому мир будет множеством граней мерцать —

Украшает шитьем для красавицы платье.

И умеет изнанку душой понимать!

* * *

Посмотри, караван в бытие к нам ведут,

Как шагают свободно, без тягостных пут!

Им, идущим, неведомы наши заботы,

Посему так беспечно идут и идут…

* * *

Не тоскуй же! Пока этот мир будет жить,

Людям имя твое и твой след не забыть.

Пока на небе движутся стройно светила,

Мысль твоя – это к Сути незримая нить.

* * *

Не пристало хороших людей обижать,

Не пристало, как хищник в пустыне, рычать.

Не умно похваляться добытым богатством,

Не пристало за знанья себя почитать!

* * *

Человек – это истина мира, венец —

Знает это не каждый, а только мудрец.

Выпей каплю вина, чтоб тебе не казалось,

Что творения все – на один образец.

* * *

Не мужчина, кто холить свой облик привык,

Кто стремится понравиться каждый свой миг.

Будь же мужествен всюду, укрась свою душу,

Ибо женщина – муж, украшающий лик!

* * *

Когда время придет и душа отлетит,

Вещи к сути своей этот миг возвратит.

Мудрый ход бытия и четыре стихни.

Вдруг утратят навек гармонический вид.

* * *

Говорят, человек ремесло должен знать,

С идеалом отца все деянья сверять.

В наше время, однако, иначе считают:

«Пустяки! Надо золотом лишь обладать!».

* * *

Нужен жемчуг – ныряльщиком надобно стать.

И четыре уменья в себе воспитать:

Верить другу, готовым быть с жизнью расстаться,

Не дышать и в кипучую бездну нырять!

* * *

Дух – ты разум, Всеведущим в мире ты будь.

И ищи милосердия праведный путь!

Белый сокол ты в добрых руках у Султана,

И в руинах ли место познавшему суть?

* * *

Почему в барабан этот снова стучат? —

Чтобы сокол заблудший вернулся назад.

Почему этой птице глаза прикрывают? —

Чтоб не видел ненужное сокола взгляд.

* * *

Неразумные люди с начала веков.

Вместо истины тешились радугой слов;

Хоть пришли им на помощь Иисус с Мухаммадом,

Не проникли они в сокровенность основ.

* * *

Не боится ни бурь, ни штормов океан,

Человек! Отличай от людей обезьян!

Не рождается зло от добра и обратно…

Различать их нам взгляд человеческий дан!

* * *

Здесь ристалище смерти, дорога невзгод,

Путь для тех, кто всегда лишь по вере живет.

Благородному надобно быть каландаром,

Чтоб бродягой идти без опаски вперед.

* * *

Ты представь, что ты в жизни высоко взлетел,

Ты представь, что сполна получил, что хотел.

Взял сокровища в жизни ты полною мерой,

Ты представь: все оставить – конечный удел!

* * *

Считай, что ты достиг желанного в делах,

Считай – жизнь кончилась, и ты – безмолвный прах.

Ты говорил, что ты желанного добьешься,

Считай, хоть вряд ли так, – что все – в твоих руках.

* * *

Не от слова идет к людям Истины суть,

За дары не дано в ее тайны взглянуть.

Пока сердце не в ранах, не страждешь полвека,

Не покажут тебе к озарению путь.

* * *

Если в гуще толпы ты безмолвно живешь,

Ты, о сердце, колосья безбожия жнешь.

Удались, терпеливый, в пустынную землю,

Подивишься тому, что ты там обретешь.

* * *

Две Каабы для веры нам создал Творец –

Бытия и сердец, это – веры венец.

Поклоняйся Каабе сердец, пока можешь,

Выше тысяч Кааб – и одно из сердец!

* * *

Ты, кто жизнь дорогую по ветру пустил.

И со смертью подчас непочтительным был,

Рассчитал ты свой путь наперед лет на двести,

Но у рока отсрочки на час не просил.

* * *

Осуждает Господь этих жадных людей,

И скупец гибнет в жарком огне, как злодей.

Так пророком начертано: лучше неверный,

Если он мусульманина будет щедрей.

* * *

Сердце молвило: «Капле мы бедной равны.

Берегов нам не видеть далекой страны!».

Эта капля, попав в бесконечное море,

Закричала: «Мы – море большой глубины!».

* * *

В теле мира душа – это Истины суть,

Твари – чувства, что миру наполнили грудь.

Элементы, природа – лишь органы тела,

Все в единстве проходит начертанный путь!

* * *

Не охотник – о дичи ты речь не веди,

О нечитанной книге нигде не суди!

Если Истина спросит о собственной сути, —

Об увиденном молви, а суть обойди.

* * *

Смело к нищим иди, независимым будь,

С лика сердца пятно только смыть не забудь!

А заблудшему молви: познай свою душу —

И по сердцу тогда выбирай себе путь!

* * *

Человек этот жалкий мой ум изумил —

В этой жизни он ищет опор и стропил!

Хоть на свете не видно даров для живущих,

Он – как ветер и тень в расточительстве сил!

* * *

Лишь душа – светлой Истины суть и ядро,

На одежде души – божий лик и добро.

Все, что знак бытия в своем облике носит,

Есть иль Бог, иль сиянье Его серебра!

* * *

Коль с родным рудником связь земную порвал,

Оглянись, что ты есть и куда ты попал!

Потерял ты в душе то, что вложено Богом,

И дорогу ко храму его потерял!

* * *

Благородству присущи и смелость и честь.

Это все в мудрецах многоопытных есть.

В чем же тайна любви к кучке праха земного?

Грязь на лик благородства не может осесть.

* * *

Признаешь превосходство других, значит – муж,

Коль хозяин в поступках своих, значит – муж.

Чести нет в униженье того, кто повержен,

Добр к упавшим в несчастии их, значит – муж!

* * *

Если в месяце дее кислит виноград,

Отчего он потом нам – источник услад?

Кто-то смог изготовить рубаб из полена,

А среди тростника нежно флейты шумят.

* * *

Ищешь чашу Джамшидову каждый ты миг,

Весь в сомненьях – путь верный искать не привык.

Посмотри, ведь частицы души – это чаши,

Где, как в зеркале, виден творения лик!

* * *

В облаках ты паришь – с облаков низведут,

Благоденствуешь – силой к нужде приведут.

Распрощайся с невежеством, если не поздно,

Не обидь никого, если с просьбой придут.

* * *

Тот, кто пользу умеет извлечь из вина,

Разве пьян? Голова его дивно ясна.

Для глупца при излишестве вред несомненен,

При разумном питье – только польза одна.

* * *

Умертвить червь порока – желанье одно,

От людей быть далеко – желанье одно.

В стороне бы держаться при том, что творится,

От превратностей рока – желанье одно.

* * *

Мир прекрасен! На все благодарно взирай!

Нам для жизни Господь подарил этот рай!

За бездомность, которую друг не осудит,

Горьким словом упрека ты нас не карай.

* * *

Эта тайна вне тайн и мечтаний, что есть,

Этот свет ярче всяких сияний, что есть.

И не радуйся всякому делу, что в мире.

Для тебя всех превыше деяний, что есть.

* * *

Мы не знаем, протянется ль жизнь до утра…

Так спешите же сеять вы зерна добра!

И любовь в тленном мире к друзьям берегите.

Каждый миг пуще золота и серебра.

* * *

Ты, стремящийся в вечность дорогу найти,

Можешь в светлой молитве ты много найти.

Бог – в тебе, а великое небо есть в сердце,

Лишь в себе – где еще тебе Бога найти?

* * *

Ты доколь огорчения будешь терпеть,

Чтобы в жизни двухдневной в делах преуспеть?

Пей вино! Перестань быть корыстным и жадным!

Где Карун и где клад? – вот на это ответь!

* * *

Верен времени будь и к Кавсару склонись,

Рай и ад позабудь и от них откажись.

Шелк чалмы на вино променяй, и без страха,

Обмотавшись тряпицей, ты блеска лишись!

* * *

Кто растит свою плоть на вакуфе чужом,

Станет хитрой лисой, будь рожден даже львом.

Если ты бескорыстен, то дай подтвержденье,

Что не радуешь плоть ты вакуфа куском.

* * *

Благородные люди друг друга любя,

Видят горе других, забывают себя.

Если чести и блеска зеркал ты желаешь, —

Не завидуй другим, – и возлюбят тебя.

* * *

Не исполнивши мудрых велений тебе,

Свойств души благородной ты жаждешь себе.

Не искавшему путь вряд ли путь и укажут —

Постучись – и откроются двери к судье!

* * *

По дороге идешь – незаметным иди.

В бытии у людей чувств плохих не буди!

Не кажись предводителем возле мечети.

И в имамы поэтому не угоди.

* * *

Надо зрячим во взглядах и виденье быть,

Отстраненным от благ научиться прожить.

Не дано тебе зрение виденья Бога,

Раз не можешь величье Его оценить.

* * *

О, ходжа, коль дела неудачно идут,

Если не о тебе в хутбе речи ведут,

Не тужи! Стань владетелем дел сего мира,

Если жадность с корыстью тебя не убьют.

* * *

Оба глаза закрой – сердце станет, как глаз,

Мир другим ты узришь, окружающий нас.

Откажись же от личных своих притязаний —

Одобренье последует в этот же час!

* * *

Кому ключ от преград дан, чтоб им обладать,

Тот от жизни своей властен след оставлять.

Высших благ он людьми должен быть удостоен!

Кто уныл? Надо радости жизни вкушать!

* * *

Тем, что свыше дано, ты одним и богат,

Не терпи столько мук от сердечных услад.

Не бери же ты на душу тяжкую ношу —

Все оставишь, уйдешь, не вернешься назад.

* * *

Ты беспечен, Омар, не шагай в бытии —

Между безднами небытия ведь идти!

И как был ты ничем при начале творенья,

Так стократно ничем удалишься с пути!

* * *

Прекратишь ли ты злато считать, наконец,

И огнем беспощадным пылать, наконец?

Лишь два дня был ты в топке, наполненной горем,

И что ждет, наперед не узнать, наконец!

* * *

Не стремись ты вперед и кичливым не будь,

Сам собою пребудь, но ленивым не будь.

Если Богу единому хочешь молиться,

Не гляди, не внимай. Нетерпимым не будь!

* * *

Эй, идущий, ты слаб в передряге не будь,

Будь спокоен, подобным бродяге не будь!

В свою душу всмотрись, прозорливый мужчина,

Ты – не зритель! В пути без отваги не будь!

* * *

Не ищи себе друга по чуждым углам,

С ним невзгоды свои не дели пополам.

Будь один, сам найди от страданий лекарство,

Утешитель же твой пусть излечится сам.

* * *

Ты пришел, чтоб над нами властителем быть,

Так опомнись, чтоб этого зла не свершить!

Был никем ты вчера, ты никем станешь завтра,

Знаешь только, как можешь сегодня прожить.

* * *

Не преследуй людей по наветам чужим,

Меж людей будь разумен, и добр, и терпим.

Скажешь: «Зло я творил не по собственной воле».

Не поверит никто оправданьям твоим!

* * *

Каждый миг, о, кумир, ты жеманной не будь,

В себялюбии столь постоянной не будь.

Шагом ровным иди и не хмурь больше брови,

Для влюбленных врагом непрестанно не будь!

* * *

Сердце, в жизни от пьянства подальше держись,

Полных кубков в застолии ты сторонись!

Есть в вине – исцеление, в пьянстве – страданье,

Ты не бойся лекарства, болеть – берегись.

* * *

К тайнам ты не пускай подлеца – их скрывай,

И секреты храни от глупца – их скрывай,

Посмотри на себя меж людей проходящих,

О надеждах молчи до конца – их скрывай!

* * *

Ищешь Бога ты всюду и ночью, и днем,

Ищешь ты вне себя, слеп в мечтаньях о Нем.

Бог тебе говорит на наречиях разных:

«Ищешь где и кого? Я – в тебе же самом!».

* * *

Живи праведно, будь тем доволен, что есть,

Живи вольно, храни и свободу, и честь.

Не горюй, не завидуй тому, кто богаче,

Кто беднее тебя, – тех на свете не счесть!

* * *

В мире радость твори и другим и себе,

Живи вольно, вручив свое тело судьбе.

Откажись от того, чего завтра лишишься,

Живи всласть, не сгорая в бесплодной борьбе!

* * *

Если ты удручен и измучен судьбой,

К небесам обращенный бесплодной мольбой,

Берегись! – и из рук подлеца даже воду.

Не бери, хоть бы пламя играло тобой!

* * *

Будешь людям служить – будешь ими любим,

Другом верным, желанным становишься им.

Муравья лучше гостем принять в своем доме,

Чем быть принятым в дом Соломоном самим.

* * *

Мусульманин, еврей иль язычник ты есть —

Жертвуй жизнью, чтоб душу до Бога донесть.

Будь прямой, как стрела, в соблюдении веры!

Иль – лежать в колчане тебе скромная честь.

* * *

О, невежеством пьяное сердце мое,

Ты доколь будешь славить пустое житье?

Если ты не исчезло в пучине из пены,

Так доколь не оставишь распутство свое?

* * *

Как дитя ты, о сердце, по малости лет —

Есть горенье желаний, отваги же нет.

Где взять дружбу без боли разлуки полнощной,

Не узрев искушенья сжигающий свет?

* * *

Коль не дашь всем помехам и связям отказ —

Не свершишь ты ни разу достойно намаз.

Не покинешь силков нищеты или скорби,

Не отрекшись от всех – от себя и от нас!

* * *

Не теряй никогда в жизни мудрости суть,

Не теряй, чтоб к добру или злобе прильнуть!

Ты – и путник, и путь, и привал на дороге, —

Не теряй же к себе возвращения путь!

* * *

Ниспошлют испытанье – что сделаешь ты?

Причинишь ли страданье – что сделаешь ты?

Если горем убитый в моленье бессонном.

Оскорбит тебя бранью – что сделаешь ты?

* * *

Эй, возникший из семени, вслушайся, друг:

Есть губительных свойств и бесчестия круг.

Избегай же бахвальства, стяжательства, спеси,

Черной зависти, скупости, жадности рук!

* * *

Не ищи друга в мире, в обители лжи,

И хадис этот мудрый к себе приложи:

«Со страданьем мирись и не жди исцеленья,

Не ищи утешителя и не тужи!».

* * *

Эй, несчастный, ты выпей, не плачь – веселись!

От времен и безвременья весь отделись!

Жар тоски окропи этой чудною влагой.

До того, как душа взмоет в светлую высь!

* * *

Пока сердца глаза не сумеешь раскрыть,

До тех пор прозорливым не сможешь ты быть.

Выпей чашу вина вот из этого жбана,

Не теряй же надежды ведущую нить!

* * *

Помни: толки толпы – ветер, он лишь шумит!

Тех, кто радость душе непрерывно дарит,

Не губи никогда, вняв пустым наговорам —

Мир, как мы, в своей памяти много хранит!

* * *

Кто привел тебя к нам, опьяненным слегка,

Кто завесу отбросил, какая рука?

Кто привел тебя к нам, от разлуки сгоравшим,

Как прохладу в пустыню, как вздох ветерка?

* * *

Ты уйдешь и оставишь в рыданье меня,

Но обрадует вдвое свиданье меня.

Поступай как желаешь, как сердцу угодно,

Расплавляя огнем испытанья меня.

* * *

Ты одна в мое сердце лишь радость несла,

Горем сердце мое твоя смерть обожгла.

Лишь с тобой мог терпеть я все горести мира,

Без тебя – что мне мир и мирские дела?

* * *

Знаешь, милая, сколько минуло ночей,

Как твоих мы не видели дивных очей?

Ты посланцев не шлешь и, как видно, не хочешь.

Знать о нас или слышать звук наших речей.

* * *

Думал я, что верны обещанья твои,

Постоянства полны обещанья твои.

Нет, не знал я, что, как и столпы мирозданья.

Свет очей! – непрочны обещанья твои!

* * *

Я сказал: «Твои локоны многих сумели сгубить».

И ответ: «Согласись, если любишь, не жить!».

Я сказал: «Не вкусить мне плода от любимого стана!».

И ответ: «Кто плоды кипариса сумел бы вкусить?».

* * *

Говорит мне душа – влюблена в его лик,

Звук речей его в самое сердце проник.

Перлы тайн наполняют мне душу и сердце,

Но сказать не могу – пригвожден мой язык!

* * *

Осветил мою душу подруги приход,

Улыбнулось мне счастье меж многих невзгод.

Пусть померкнет луна. И с угасшей свечою.

Ночь с тобой для меня – словно солнца восход.

* * *

Суть кумира для смертных – душа бытия,

Что сжигает дотла все основы житья.

Чтоб найти эту душу, весь мир обошел я,

Но она в нашем доме – уверился я.

* * *

Мой кумир никому не являл чудный лик,

Но толпе не привяжешь досужий язык.

Она с жадностью басне нелепой внимает.

Тех ханжей, кто к тиранству и сплетням привык.

* * *

Я сказал: «Мир и царства – творенье Твое,

Во вселенной безбрежно владенье Твое!».

Ты ответил: «О нас ничего не узнаешь,

Что узнал ты о нас – заблужденье твое!».

* * *

Не сраженных тобой наповал в мире нет,

Кто бы разум при том не терял, в мире нет.

И хоть ты ни к кому не питаешь пристрастья,

Кто любви бы твоей не желал, в мире нет.

* * *

В этом мире в степях не осталось камней,

Что войну не вели бы с судьбою моей.

Ни в одной из земель не найти человека,

Кто тоской не томим по улыбке твоей!

* * *

От огня твоей страсти лишь дым исходил,

Сердцу мало надежд он с собой приносил.

Повстречаться с тобой я прилежно старался,

Но раз не было счастья – бесплоден мой пыл!

* * *

Все – и десять умов, также девять небес, восемь райских ворот,

Семь созвездий – тебе по причинам шести песнь поет:

«Бог не создал еще существа, кто б тебе был подобен,

Кто пять чувств, все четыре стихии, три духа несет!».

* * *

Вдруг душа в ветерке уловила твой дух,

И на поиск тебя полетела как пух.

Обо мне она ныне и вспомнить не хочет —

Нрав усвоила твой из характеров двух!

* * *

Без друзей нам твоих даже миг не побыть!

По их воле страдальцем мне выпало быть.

Раз плененных тобой – словно тучи пылинок,

Как же солнце в окно наше может светить?

* * *

По ночам к Близнецам мои вздохи летят,

Реки слез моих глаз с морем слиться хотят.

Ты сказала: «Вино будем пить послезавтра».

Но до завтра продлится ли дней моих ряд?

* * *

Разум слаб, чтоб познать Твой величья предел,

Твою вечную суть он открыть не сумел.

Нет таких, кто проник бы в Твое совершенство.

Кто достоинств Твоих суть постигнуть посмел?

* * *

Чтоб возжечь к тебе страсть, нам лишь искра нужна,

Опьяняет тобой в песне нота одна.

Чтоб убить нас, не нужны из глаз твоих стрелы,

Нам довольно хлыста, – если смерть суждена.

* * *

Круг лица твоего только начал свой ход —

В созерцанье его весь застыл небосвод.

Утро хвасталось дружбой с пленительным ликом —

Опозорилось небо – увидел народ!

* * *

В сердце правдой прозренье едва прорвалось,

Двум мирам в его зренье исчезнуть пришлось,

Будто сердце в стремленье к великому морю.

Вдруг истаяло потом и с морем слилось.

* * *

Блеск корон слился в имени светлом твоем,

Эмпиреи и небо, Кааба – твой дом.

И теперь, когда ты стал великим имамом,

Ты объемлешь весь мир всемогущим умом!

* * *

На пути Твоем – в поисках много племен,

Ищут всюду слова, но не суть и закон,

Суть же Истины в мире не всех озаряет,

Не познавший ее лишь болтать осужден.

* * *

Коль сегодня душа твоя в веру уйдет,

Вместе с Богом тебя заточение ждет.

Вздох, который посмеешь ты сделать без Бога,

Завтра пламенем жарким тебя обожжет.

* * *

Лишь Твое бытие повелело мне жить,

Без него не могло бытие мое быть.

Был всегда Ты, Ты есть и повсюду Ты будешь!

Кто потерпит урон, коль порвут мою нить?

* * *

Бытие двух миров – Твоя цель, Твоя суть.

Мухаммад! Твоя жизнь – прославления путь!

Мой приют – берега Твоего милосердья!..

Две реки моих слез мне струятся на грудь.

* * *

Твоя суть – это свет в тайниках бытия,

Свойств Твоих письмена – на дверях бытия.

Скрыт всегда от людей Ты завесой величья,

Но Ты явен всегда на торгах бытия.

* * *

Лишь я вместе с тобой начинаю тужить,

Как на свете все вдруг мне готово служить.

Дай же ради тебя мне пожертвовать жизнью —

Без тебя ей дано пищей ястребов быть!

* * *

Я, как сам Моисей, от насмешек устал,

Как Яхью, меня гнет неудач растоптал.

Ты терзаешь меня; Иисусу подобно,

Свои боли на нить я наматывать стал!

* * *

Лучше в идола верить, коль лик его – твой,

Лучше пьяницей стать, коль твой кубок – и мой!

Сладко в небытие я, любя, погрузился,

Оно в тысячу раз лучше жизни земной!

* * *

Полетел по лужайке, резвясь, ветерок,

Кипарис с высоты бросил дерзкий упрек:

«Веешь низко, со мною тебе не сравниться!».

Я сказал: «Близорук ты, хотя и высок!».

* * *

Где то сердце, что тайны Его может знать?

Где то ухо, что в речь Его может вникать?

Та луна днем и ночью мила и прелестна —

Где глаза, что способны ее созерцать?

* * *

Властелин всех держав – в том и есть Твоя суть,

Пред порогом Твоим нам понятен Твой путь!

Я в мольбах слово Истины вновь повторяю:

«Суете вопреки нам властителем будь!».

* * *

Она въяве была, но о том я не знал,

Среди нас находилась притом, я не знал.

Я постигнуть хотел, что же нас разделяет?

Что же нас разлучило потом? – Я не знал.

* * *

Ты – мне жизнь дорогая, Душа Ты сама,

В прославленье Тебя моя лютня нема.

Вижу я: Ты – прозренье для глаз полузрячих,

Знаю я: Ты – живая вода для ума.

* * *

Только Бог! Ничего больше нет, знаю я,

Мне о том рассказала тетрадь Бытия.

Светом Истины сердце едва озарилось —

От неверья очистилась вера моя!

* * *

На тот вздох перед другом вовек не решусь,

Пред наперсником сделать его откажусь.

Если, кроме Тебя, его кто-то заметит, —

Вздох не сделаю этот, хоть жизни лишусь!

* * *

Из содружества трута, огнива, кремня,

Если трут не сухой, не возникнет огня.

Удаленность и близость Твоя, все – несчастье:

Даль и близость в кощунство ввергают меня.

* * *

Я жемчужину эту легко не отдам,

Мне мученья любви не заменит бальзам.

Твой порог мне дороже, чем царство Джамшида,

За два мира я твой волосок не продам!

* * *

Не Адам – нам наш праотец, данный судьбой,

До начала уж были мы вместе с тобой.

Не сегодня с тобою мы уединились, —

До рожденья сковали нас между собой.

* * *

Когда снова святые в скончании дней.

Оседлают тела свои, будто коней,

В окровавленном саване встану из праха.

У порога обители вечной Твоей.

* * *

Нужно таянье душ и нужна кровь сердец,

Чтоб пред Истиной взвился завесы конец.

Пред величьем Твоим отвергается разум,

Двух миров Ты есть суть и достойный венец!

* * *

Свет в глазу муравья, – он зажжен от Тебя,

Краткий день мотылька, – даже он от Тебя.

Есть божественный свет в Твоей сути безбрежной,

Всякий низкий предмет отражен от Тебя!

* * *

Это Ты – жизнь и духа, и тела моих,

Это Ты – мое сердце и дух в сути их!

Ты – мое бытие, стал Ты полностью мною,

Это Ты, я растаял в просторах Твоих!

* * *

Суть времен! Где Тебя в этой вечности нет?

Нет нигде – где Тебя в бесконечности нет?

Не нужны Твоей сути причина и место!

Где Тебя в сей людской скоротечности нет?

* * *

Он явился ко мне: «Если ищешь меня,

Почему ты в исканьях того, кто не я?

Если ты вне себя, я – есть ты, ты стал мною,

Не ищи сам себя на кругах бытия!».

* * *

Я в волнении сердцем не мог овладеть,

Оно в поисках к небу сумело взлететь.

Ангел молвил там: «Истина всюду с тобою,

А не в нас – разорви заблуждения сеть!».

* * *

Нет надежд у меня на свиданье с тобой,

Нет терпенья на миг – что поделать с собой!

В сердце мужества нет, чтоб поведать о горе…

Что за дивная страсть вручена мне судьбой!

* * *

О лекарствах для тяжких больных знаешь Ты,

Толк в леченье, в спасении их знаешь Ты.

Рассказал бы Тебе я о ранах сердечных,

Но ведь как обо всем, и о них знаешь Ты.

* * *

Где же в небытии Твоей сущности нет?

Нет нигде, но собой пронизал все Твой свет.

Суть Твоя есть в мирах, но миры не нужны ей.

Где Ты есть? Ты – везде. Мир Тобою согрет!

* * *

Кем бы ни был ты – грешник иль лжец – ты вернись,

Хоть безбожник, хоть идолов жрец – ты вернись!

Безнадежности нет в нашем светлом чертоге,

Хоть нарушил обет, наконец, – ты вернись!

* * *

Идол молвил: «О, жрец, почитатель ты наш,

Почему ты поклонник старательный наш?

Своему уподобил нас телу и лику.

Тот из вас, кто творил нас, – ваятель был наш!».

* * *

Диво-птица! Лишь звезды – зерно для тебя,

Век с извечного дня дан давно для тебя.

Если ищешь ты чашу, где мир отразился, —

Это все в твоем сердце дано для тебя.

* * *

Ты, чей облик свежее пшеничных полей,

Ты михраба из райского храма милей!

Тебя мать при рожденье омыла амброю,

Подмешав в аромат капли крови моей!

* * *

Над губами любимой Ты бросил пушок —

И фиалка на розы легла лепесток.

Солнце в знак поклоненья письмо ей послало,

Написав на луне эти несколько строк.

* * *

Ты вошла – будто краской кто розу облил —

Вся зарделась, раскрылась без воли, без сил.

Почему кипарис пред тобой не склонился?

Он бы дорого этот поклон оплатил!

* * *

Древа юного ветви впервые цвели,

Плод сорви и желанье мое утоли!

Не лелей в голове ты бутоны надежды —

Нерасцветших надежд много в чреве земли…

* * *

Черный локон чернее, чем мускусный цвет,

С лалом губ твоих дружит души твоей свет.

Стан твой тонкий сравнил я вчера с кипарисом —

Кипарис возгордился на тысячу лет!

* * *

Сердце свет от любимого лика берет,

Как свеча оно – гаснет и снова живет.

Вы сердцам-мотылькам о свече расскажите,

И рассказ тех, кто страждет, огнем обожжет!

* * *

На лице у возлюбленной нежный пушок.

Красоты не убавил и на волосок.

Роза – створка к душе в цветнике ее лика,

Зеленеет она в предназначенный срок.

* * *

Те, кто верит, что души, чтоб смерть побороть,

Переходят из плоти опять-таки в плоть,

Посмотрев на тебя, говорили и клялись:

«Вот Юсуф, будет жить до пришествия вплоть!».

* * *

Плачут очи мои из-за цепи разлук,

Плачет сердце мое от сомнений и мук.

Плачу жалобно я и пишу эти строки,

Плачет даже калам, выпадая из рук…

* * *

Твоих локонов россыпь, так нежно маня,

Похищает меня до рождения дня.

Закрути их потуже, не дай разметаться,

Чтоб они не похитили снова меня!

* * *

Ветром в кудри ее залететь нелегко,

И страданий в любви не иметь нелегко.

Говорят, что глазам ее лик недоступен —

Оком пьяным, конечно, глядеть нелегко!

* * *

Я любимую радостно вновь обниму.

И из памяти зло моих дней изыму.

Хотя пьяный словам мудрецов не внимает,

Но уж эти слова я, конечно, пойму!

* * *

Приходи, ведь душевный покой – это ты!

Ты пришла! И не кто-то другой – это ты!

И не ради души – ради нашего Бога.

Дай увериться, тронуть рукой – это ты!

* * *

Весть от Бога в наш мир суеты – это ты,

Образец неземной красоты – это ты.

Вне тебя ничего нет для сердца на свете —

Требуй все! Воплощенье мечты – это ты!

* * *

Ты, кто тварей земных взял из небытия,

Создал небо и землю – основу житья!

Перед правдой Твоей все равны – шах и нищий,

И пропойца, и трезвый – Ты всем судия!

* * *

От любви к Тебе сердце скорбит все сильней,

Руку помощи, Боже, дай в скорби моей!

Если в чем-то в делах я Тебя недостоин,

Для меня-то есть все в благодати Твоей!

* * *

В мире праха рассеял я прах – все прошло,

Знал друзей и врагов я в делах – все прошло.

До придирок твоих, право, нету мне дела —

Отмахнулся, – прости мне Аллах! Все прошло.

* * *

Рвется в жизни ведущая разума нить,

И поступкам присущая разума нить…

Укрепи милосердия доброю цепью.

В доме временном сущую разума нить!

* * *

Если вспомнить грехи – я греховности сын,

Обреченность – мой спутник, причина кручин,

Но известно: коль раб принесет покаянье,

То отпустит грехи ему все господин!

* * *

Мудрецы размышляли и ночью, и днем,

И к Твоим лишь вратам шли все тем же путем.

Оказавшись в итоге в обидном бессилье,

Перестали сражаться с судьбою и злом…

* * *

Те, кто щедр, за былинку горой одарят.

И за вздох лишь один прегрешенья простят.

Там, где к тварям живым Бог всегда расположен,

Сто заблудших простят за один только взгляд.

* * *

Я без устали в мире грешу день и ночь,

Упованье на милость ношу день и ночь,

На людей на земле нет и тени надежды,

У Тебя милосердья прошу день и ночь!

* * *

Я шагал по пустыне любви все смелей,

Встретил тысячи в ней льющих гнев иль елей.

Каждый мне говорил лицемерно иль гневно:

«Наклони эту чашу! Смотри – не пролей!».

* * *

Тот, кто суть божества в этой жизни постиг,

От насущных забот отрешаться привык.

Твой единственный взгляд люди ловят как милость,

И за счастие чтут Твоей близости миг.

* * *

Когда будут счастливым их долю дарить,

Что-то смогут и мне, горемыке, ссудить.

Коль признают хорошим, – причислят к их лику,

А сойду за плохого… придется простить!

* * *

К христианам, к евреям я в храмы ходил —

Обращен на Тебя взор молящихся был,

Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою,

Твой кудрей завиток им для четок служил!

* * *

Те, кто ложный имеют на Истину взгляд,

Те все ночи подряд лишь молитву творят.

Но зерно послушания лучше пред Богом,

Чем столетней молитвы ненужный обряд!

* * *

Каждым утром делюсь этой тайной с Тобой,

У порога мечети стою я с мольбой:

Милосердный к рабам, даже неблагодарным,

Горемыке, мне в жизни дела Ты устрой.

* * *

Взял из небытия, повелел Ты мне встать,

В быстротечности жизни – смятенья печать.

И теперь пред приказом Твоим я в сомненье,

«Наклони – не пролей!» – так я должен понять?

* * *

Красоту Ты кумира сумел сотворить,

В аромат гиацинта его заключить.

А теперь запрещаешь Ты им любоваться?

То есть – чашу склонить и вина не пролить!

* * *

О, умеющий помыслы в душах читать.

И в минуты сомнений нам всем помогать!

Ты пошли мне раскаянье – для покаянья,

Чтобы мог покаянье мое Ты принять!

* * *

Боже, если грехи я большие свершил,

То свои же я душу и тело губил!

Я в твоем милосердии твердо уверен —

Вот пришел с покаяньем… и вновь нагрешил!

* * *

Я бежал от Тебя, но прими и прости,

И под сенью своей доброты приюти!

Не уйти от пути, что Тобой предначертан,

Начертал Ты, – так Ты и веди по пути!

* * *

Ты сказала: «Тоска обо мне – твой закон,

Отвернись от меня, если мной покорен!».

«Если лик твой киблой стал мне ныне для духа,

Как могу от киблы быть своей отвращен?».

* * *

Дел позорнейших груз не тревожит меня,

Жил, поступков порочных своих не кляня.

Не страшны мне грехи при Твоем милосердье,

Страшен только позор мне для Судного дня.

* * *

Старый разума конь утомился в пути,

И пришлось нам к разбойникам в стан забрести.

Что ж теперь толковать? Перепутали двери —

И покоя на миг не смогли обрести.

* * *

«Я послушный!» – на зов Твой в смиренье скажу,

«Повинуюсь!» – в душевном волненье скажу.

Если Ты в милосердии скажешь: «Прощаю!» —

«Справедлив Ты, Господь!» – в восхищенье скажу!

* * *

О, Господь, от неверных шагов отврати,

Дай смиренным в обитель Твою мне войти!

Пока трезв и добро я от зла отличаю,

Опьянив, от добра и от зла дай уйти!

* * *

Ты готовишь силки сотен бед или я?

Ты терзаешь влюбленных сто лет или я?

Коль в Тебе я, – сказать ничего не могу я,

Я Тобой стану – Ты дашь ответ или я?

* * *

О вчерашнем – раскаянье душу мне жжет,

В сердце боль – что мне завтрашний день принесет?

Жизнь моя – перл бесценный, единственный в мире —

Стала кладезем страха, тоски и невзгод.

* * *

Коль монах не грешит – всемогущ, Боже, Ты,

Мы в грехах – нам прощаешь грехи тоже Ты.

Для него – всемогущ, для меня – всепрощающ,

Что из двух Твое имя? Для нас – кто же Ты?

* * *

Мы привыкли на милость Твою уповать,

И покорность, и грех от себя отметать.

Будет милость Твоя – и мечта совершится,

И прощенье греха принесет благодать!

* * *

Зришь Ты наши грехи, хоть потерян им счет,

Но всесильная длань нам завесу не рвет.

Хоть я хуже плохих в этом мире греховном,

Милосердье Твое раз от раза растет!

* * *

В поклоненье Тебе равны солнце с луной,

Пусть служенье Тебе будет вечно со мной.

Ты отводишь невзгоды и счастье Ты даришь,

Отводи и дари – всякой твари земной!

* * *

Нищетой и нуждой окружил Ты меня,

И с разлукой и с болью сдружил Ты меня.

Это вечный удел всех подвижников веры!

Так за что же в него превратил Ты меня?

* * *

Бережешь Ты меня от случайных невзгод,

От недобрых вестей и житейских забот,

И чем больше моих лицезреешь пороков,

Тем я больше Твоих удостоен щедрот!

* * *

То престол Соломона даришь подлецу,

То пророка венец – сироте иль слепцу.

О, Господь, может быть, из садов всепрощенья.

Ветерок к моему прикоснется лицу!

* * *

Всех бродяг, бедняков и больных знаешь Ты,

Всех беспомощных с горестью их знаешь Ты,

Если я позову Тебя, стоны услышишь,

А смолчу – и наречье немых знаешь Ты.

* * *

Удручен я и нищ, и о том знаешь Ты,

О лекарстве для сердца земном знаешь Ты,

Так зачем говорить мне о боли сердечной? —

Без признаний моих обо всем знаешь Ты.

* * *

Ты, чья милость – мерзавцу одна из опор,

Чье прощенье порой прикрывает позор,

Ты помилуй раба, кто в пути бесприютный,

На порог Твой возводит с надеждою взор!

* * *

Раз Ты – тот, кто нам блага для жизни дает,

Раз Ты – тот, кто нас судит и нам воздает,

Так зачем моя исповедь в тайнах сердечных? —

Раз Ты – тот, кто их знает наперечет?!

* * *

Ты, кто дарит живым красоту из красот.

Иль сердечную боль или скорбь раздает,

Хоть не дал ты нам радость, но мы благодарны,

Ведь стократ ты щедрей при раздаче невзгод!

* * *

Коль не пью я вина – значит, я не созрел,

Если пью я всегда, то позор – мой удел.

Можно пить мудрецу, также шаху, бродяге,

Так не пей, раз одним из них стать не сумел!

* * *

Здесь толпа лишь дымит, а горения нет,

Все мне чужды, надежд на спасение нет.

Из-под гнета судьбы поднимаю я руку —

Нет ответа, и пользы в молении нет.

* * *

Не толкуй, что не щедр к нам на милости Бог;

Что ты знаешь – ничто, и молчи про зарок.

Столько юных существ, коих губы как сахар!..

Дать зарок?! Или нам мусульманство не в прок?

* * *

Мой позор далеко по земле прошагал,

Я тридцатый уже одолел перевал.

Нет отрады! Сто чаш осушу – был бы случай,

Ибо свадебный пир уж давно миновал!

* * *

Принесу ради честных себя в жертву злу,

Подлецы же пусть сгинут, воздам им хулу!

Беден я – вот и дружит со мной только горе, —

И за верность ему и воздам я хвалу.

* * *

Когда тяжесть грехов станет спину сгибать,

Милость Бога по-прежнему будет нас ждать.

Почему час расплаты на завтра отложен?

Чтоб до дня Воздаяния путь скоротать!

* * *

До того, как из тела мой дух не взлетел,

Я приверженец страстный приятнейших дел.

Сто шипов пошлю в бороду я за упреки,

Ведь последствия дел – лишь блудницы удел!

* * *

Будет столь же смятенным весь мир после нас,

В сотни тайн не проник проницательный глаз.

Жаль, что свет тысяч мыслей, глубоких и тонких,

В безрассудстве людском, не родившись, погас.

* * *

Груз грехов моих веру крушит без труда,

Заставляет святош убегать от стыда.

Если груз этот тяжкий попробуют взвесить,

Без сомненья, сломают весы в день Суда!

* * *

Ты, для коего грех – повседневный удел,

О котором достойный и думать не смел!

Ведь нацеливать грех в сердце вечной науки.

Для разумных – невежества крайний предел!

* * *

Не спешите неверье мое осуждать —

Веры крепче моей в мире всем не сыскать.

И такой я один! Еретик ли я, Боже?

Так кого ж мусульманином можно назвать?

* * *

Пока друг мне вина в пиалу не нальет,

Целовать меня, право, судьба не придет.

Мне твердят: «Для раскаянья время настало!».

Не могу! Бог раскаянья мне не дает!

* * *

Я был должен безбожному сердцу сказать:

«Смерть придет, и пора бы уж разум призвать!».

И, смятенному, мне мое сердце сказало:

«Я мертво от рожденья, живым мне не стать!».

* * *

Не питаю надежды на верность пути,

От ошибок и сердце не может спасти.

Спать не буду я впредь, буду пить лишь вино,

Ибо долгий мне сон предстоит обрести.

* * *

Рвется связей людских изначальная нить,

Привязаться – к кому? Что – любить? С кем дружить?

Человечности нет. Лучше всех сторониться.

И, души не раскрыв, пустяки говорить.

* * *

Мне казалось в какой-то восторженный миг,

Что наукой и мудростью тайны постиг.

Но поверие – мудрость и ширма – наука,

И презрел я тогда их обманчивый лик.

* * *

Стану твердым, как камень – шлифовкой доймут,

Стану мягким, как воск – сразу плавить начнут.

Коль согнусь, то, как лук, тетивой буду стянут,

Распрямлюсь я – стрелой в стан враждебный пошлют!

* * *

Вроде б нету меня – бытие все ясней,

И стою высоко – вниз качусь все сильней.

От вина бытия, мне казалось, я трезвый,

Становлюсь же на деле пьяней и пьяней.

* * *

Винопитье меня в этой жизни хранит,

Гнет небес опьянение мне облегчит.

Раз корабль моей жизни уж близок к крушенью,

Значит, надо заранее выбросить щит.

* * *

Понял я: одиночество лучше друзей,

Чтоб не видеть добра или зла у людей,

Чтобы строго в своей же душе разобраться, —

Лишь затем для людей быть меж строгих судей.

* * *

Мы в наперсниках были у чаши вина —

И в свиданиях тайна была нам нужна —

Как боялись в поступках себя опозорить!

Опозорены ныне – молва не страшна!

* * *

Мы беспечны в заботах о жизни земной,

Не заботимся утром о пище дневной.

И из Кухни небесной мы ждем сокровенья,

На земле не питая надежды иной.

* * *

Почему не даю я зарока не пить?

Пить вино мне не может никто запретить.

Есть, конечно, запрет пития лицемерам,

А за грех мудрецов дайте мне заплатить!

* * *

Зарекался и вновь нарушал я обет,

И обет уж давно от меня вопиет.

Я разбил вчера чашу во имя обета,

А сегодня в честь чаши нарушил запрет!

* * *

Кирпичи уложив, я по ним не пойду,

Впредь у нивы с вином жизни миг проведу.

Из-за малости всякой пылать я не буду,

Не найдется красотки – дурнушку найду.

* * *

Нам с красавицей юной лишь флейта нужна,

В уголке мы укрылись с кувшином вина.

Чуть согреет вино наши нервы и жилы,

Не приму чьей-то милости даже зерна!

* * *

Пусть весь мир перед шахом покорный лежит,

Ад – плохим, рай же праведным принадлежит.

Четки – ангелам, свежесть – заоблачным кущам,

Нам – любимых и души их дать надлежит!

* * *

Ты, кто высь небосвода не раз исходил.

И чьим вестником храма предстал Джебраил,

Бытия ты и разума вечный посредник,

Чем свободу у Бога свою заслужил.

* * *

Медресе выпускает развратников рать,

Присвоенье вакуфа – жестокости мать.

Жить в трущобном углу на довольствии нищем —

Значит в царстве свободы всегда пребывать.

* * *

Кто безропотно к старой подстилке привык,

Чей привержен к гашишу и ум, и язык,

Говорят: «Мы лишь львята в игре безобидной!».

Да, потерян у них человеческий лик!

* * *

Не останется ив или тени от них,

Сребротелых красавиц и прелести их…

Не останется в мире, таком быстротечном,

Чар волшебных твоих и молений моих…

* * *

На пиру бытия пьянство – подлый изъян —

Не услышишь и флейты, и в сердце – обман.

Даже пьяницы все отреклись от пристрастья,

Городской мухтасаб лишь по-прежнему пьян.

* * *

Коль тоске удалось сердце болью залить,

Опьянеть ему надо иль вновь полюбить.

Нет вина у тебя? – Ты пришли мне той влаги,

Что, как чашей, пригоршнями можно испить.

* * *

Лик свой светлый Адаму Творец подарил,

Также тайну гарема он другу открыл.

Все, что было сокровищ в казне у Вселенной,

Милосердный властитель Адаму вручил.

* * *

Говорит кипарис: «Как красив ее стан!».

Говорит: «Я подавлен, познав свой изъян!».

«Что с тобою?» – шумят беспокойные птицы,

Говорит: «Ноет сердце и слез – океан!».

* * *

Жаль щенка! В беготне постоянной он был,

И на ветер степной он тогда походил.

Так он жаждал костей, что в несчастной погоне.

Прямо в зубы кабаньи – увы! – угодил…

* * *

Наш под куполом этим мятущийся лик.

Муравью лишь подобен, что в склянку проник:

Ведать нам не дано о надежде и страхе —

Ослепленно блуждаем, как мельничный бык.

* * *

Пять сынов у отца – как в опорах столбы,

Мы подобны перстам на руке у судьбы.

Если мы распрямимся, то взмоем как знамя,

А сожмемся – единый кулак для борьбы.

* * *

Розу я увидал, забредя в уголок,

Над рубашкой разорванной плакал цветок:

«Кто нарушил покров моей прелести юной?».

«Это я!» – горделиво шепнул ветерок.

* * *

Что не может нас здесь удивлять, ты скажи!

Кто способен о мире все знать, ты скажи!

Кто прожил в нем хоть день, только радость вкушая,

Чтобы завтра уже не рыдать, ты скажи!

* * *

Говорят: есть гашиш – так тоска не страшна,

С ним ни арфа, ни чаша вина не нужна.

По учению знающих точно известно:

Лучше сотни наркотиков – капля вина!

* * *

Быть в глазах не воде, а слезам суждено,

Быть для горя терпение другом должно.

Или долгой быть жизнь должна в меру страданья,

Иль должно в меру жизни быть кратким оно.

* * *

Появился распутник средь белого дня,

Будто в адском чаду, будто весь из огня,

Он разбил мой кувшин – пусть живет он недолго! —

С этим чистым вином и притом – у меня!

* * *

Над домами питейными вышла луна,

В эмпиреях шатер развернула она.

Из шатра вздох печальный вдруг в небе раздался:

«Зыбкий мир этот, право, не стоит зерна!».

* * *

Милый отрок, хоть с верой в Христа тебе жить,

Подойди! Постарайся же страх победить,

Чтобы с глаз осушить моих горькие слезы.

Иль уста твои к старым устам приложить.

* * *

Что до новшеств у нас – недостатка здесь нет,

Значит, в мире в делах и порядка здесь нет.

Понапрасну не надо терзать себя горем —

Ведь от жизни такой нам не сладко здесь, нет!

* * *

Ты – нам милости море, щедрот ты родник,

Нам ответить изволь на вопрос, что возник:

«Только Бог был и не было в мире другого,

Если нет ничего, где же Бога был лик?».

* * *

Завтра будешь, ходжа, ты за все отвечать,

Завтра можешь презренным пред небом предстать.

Будь достойным в деяньях, чтоб ты пред Судьею.

Завтра мог без стыда и позора стоять!

* * *

О, душа моя, встреча с тобой мне нужна,

Для меня эта ночь, как твой локон, длинна!

Чтоб поймать эту птицу свиданья с тобою,

Очи зорки мои не ведают сна!

* * *

Я страдаю, к тебе мои вздохи летят,

От разлуки стал мрачным и дом мой и сад.

Далеки от тебя мои очи и сердце,

Все же сердце с тобой! На дороге – мой взгляд!

* * *

Вопрошающий, вот тебе краткий урок:

Не имеет какой-то обители Бог!

Ты не можешь постичь? Загляни себе в душу —

Где в твоем существе для нее уголок?

* * *

Вы в дороге любви не гоните коня —

Вы падете без сил к окончанию дня,

Не кляните того, кто измучен любовью —

Вы не в силах постичь жар чужого огня.

* * *

Свет очей, вдохновение наших сердец!

Наш удел – лишь мучение наших сердец!

От разлуки душа вдруг к губам подступила,

Встреча лишь – исцеление наших сердец.

* * *

О, кумир! Дружбу ты почему прервала?

Где же верность твоя в это время была?

Я хотел за шальвары твои ухватиться —

Ты рубашку терпенья мою порвала!

* * *

Волос твой – гиацинт, что завитым рожден,

А глаза, как нарциссы; нарцисс – это сон,

Лалы – хмель, что всегда неразлучен с нектаром,

Весь твой лик – как огонь, коим я ослеплен.

* * *

Звонкой песней всех струн воспевай ты вино,

Говорящего дело не слушать – грешно.

И не будь никогда ниже вьючной скотины,

Коей воду испить лишь под свист суждено.

* * *

Не ищи у людей дружбы ты никакой —

Не найдешь – как и тени под веткой сухой.

Бережливый достоин, а жадный унижен,

Жизни дом на достоинстве прочном построй!

* * *

Вместе солнцу с луною подобен твой лик,

Цвет рубина от губ твоих дивных возник,

Здесь фиалку лелеет сад этого лика.

И живою водою поит каждый миг.

* * *

Суть жемчужин любви – из других рудников,

А приют для любви – меж других облаков.

Птица та, что клюет зерна муки любовной,

Из другого гнезда, вне миров и веков.

* * *

Солнце ль – щеки – не знаю – иль это луна,

Губы – мед ли – не знаю – иль сладость вина,

Кипарис ли – не знаю – иль облик подруги,

Человек или пери – не знаю – она…

* * *

Ты властитель небес, и Тебя описать.

Человеку простому совсем не под стать.

Оба мира – ничто по сравненью с тобою,

Там, где Ты, им лишь ниц пред Тобой упадать.

* * *

Память – след твой – у нас поселилась в сердцах,

Страсть, как узник, навек затворилась в сердцах,

И из рабства тебе никогда я не выйду,

Пока жизни свеча сохранилась в сердцах.

* * *

Перед хлебом насущным ничтожна халва,

И парча перед рубищем грубым мертва.

Сколько можно болтать о Джамшидовой чаше?

Эта наша у каждого в сердце жива!

* * *

Не убудет луна твоя в месячный срок,

Украшая, был щедр к тебе скаредный рок.

Жизнь и мир этот, право, покинуть не трудно,

Но как трудно покинуть всегда твой порог!

* * *

В этом мире любовь – украшенье людей,

Быть лишенным любви – это быть без друзей.

Тот, чье сердце к напитку любви не прильнуло,

Тот – осел, хоть не носит ослиных ушей!

* * *

Ученик кузнеца к окончанию дня,

Подковавши коня, задремал у огня.

Кто видал, чтоб сама бы луна в полнолунье.

Серп луны прикрепляла к копыту коня?

* * *

У язычников в храме мы все влюблены,

И вину, и жрецу поклоненья полны.

Власть над сердцем забрал черный локон подруги,

Мы в смятенье на землю упали… Пьяны!

* * *

Расположен я сердцем моим к дервишам,

И обязан я духом своим дервишам.

Не давай дервишам ты название нищих —

Даже мира Султан служит им, дервишам!

* * *

И охотник, и дичь, и зерно – это Он,

Виночерпий и друг, и вино – это Он.

И в языческом храме я снова увидел —

В чуждом капище жрец – все одно – это Он.

* * *

Ткач, которому в жертву я душу принес,

Привязал мое тело «основой» волос.

Когда он без «утка» гребнем холит «основу»,

Я как будто в плену удивительных грез.

* * *

Хоть нарциссы-глаза ищут повод для смут,

В дугах черных бровей смех и радость живут.

Эти дуги, что выше прекрасных нарциссов,

Будто речь о своем верховенстве ведут!

* * *

Когда первопричин зарождалась лишь связь,

Тогда с хаосом искра господня слилась.

В алфавите миров, еще знаков не зная,

Части с целым слились в неразрывную связь.

* * *

В мудрой речи ведет разумения нить,

А в беседе с толпой можно горе вкусить.

Надо выпить вина! Ты мне чашу наполни,

Ведь сегодня мне тоже не хочется жить…

* * *

Нет хором для души, кроме этих кудрей,

Нет для сердца михраба без этих бровей.

В твоем лике души моей видится облик,

Нет зеркал для души без улыбки твоей!

* * *

Нет колючки такой в этих знойных степях,

Что не липла б ко мне и в судьбе, и в делах.

Всем моим существом стал я людям враждебен,

Там, где я, там кругом только ссоры и страх!

* * *

Когда жреческих душ разнородный синклит.

Выйдет к Богу на суд из-под каменных плит,

Лишь тогда только Бог, что к чему, разберется.

Кто в раю заживет, кто в аду возопит.

* * *

Ну, допустим, что будет тебе и почет,

И желаний твоих исполненье придет,

Где же старых друзей ты и юности время.

Обретешь в суете, меж почетных забот?

* * *

В плен турчанка нарциссами сердце взяла,

И кудрями, как неводом, обволокла,

Приготовила сокола тотчас к охоте.

И к рукам меня снова – увы! – прибрала!

* * *

Сад лица твоего – жаль – бурьяном зарос,

И тюльпан твоих щек в клюве ворон унес.

Даже киноварь уст, и она потемнела,

На багрец твоих губ ветер осень принес…

* * *

В сад я в горести вышел, и утру не рад,

Розе пел соловей на таинственный лад:

«Покажись из бутона, возрадуйся утру,

Сколько чудных цветов подарил этот сад!».

* * *

И вино, и любовь, и зоннар есть у нас,

Крест и храм, виночерпия бдительный глаз.

Мы вольны, холосты, мы – поклонники чаши,

И с добром, и со злом обнимались не раз!

* * *

Эта родинка, мук моих горьких исток,

Заняла навсегда ее губ уголок!

Бог, создавший для нас ее крошечный ротик,

Это зернышко жить возле круга обрек!

* * *

Плод ума мудрецов можно ль чувством стереть.

Или завистью злато расплавить на медь?

Глупый словно собака, мудрец – словно море,

Осквернить это море и псу не суметь!

* * *

Наступил этот праздника радостный час,

Много нег и услад он готовит для нас.

На странице твоей Книги мира извечной.

«Вечно жить!» – для тебя там начертан указ.

* * *

Блага мира – как мед; кто его переел,

Возбужденье в крови, жар и дрожь – их удел.

А тиран, что кебаб ест из печени нищих,

Коль взглянуть – в пожиранье себя преуспел.

* * *

От чела твоего – белых роз аромат,

Твои волосы мускуса запах хранят.

Из рубиновых уст блещут райские перлы,

У дверей твоих страх и смятенье царят.

* * *

Благочестия путь – есть презрение благ,

Ведь стремящийся к ним беден духом и наг.

Будь смиренным, как будто ты уж под землею —

Под землей сохранишь жизни праведный знак.

* * *

В жертву жизнь у порога к Тебе принести —

Это будто в Керман тмин душистый свезти,

А пожертвовать верой, и жизнью, и миром —

Саранчиную лапку лишь преподнести!

* * *

Сахар ты, если б мог он улыбкой сиять,

Кипарис ты, коль мог бы он гордо ступать,

Ты – луна, если б в небе луна говорила,

Ты – свеча, если б та так умела пленять!

* * *

Только солнце успело Твое воссиять,

Как на поиск душа полетела блуждать.

Онемел мой язык – милость мне не прославить,

Суть достоинств Твоих и уму не понять!

* * *

Колесо небосвода – как мельничный вал,

В этой мельнице жернов износа не знал:

Сколько б мерок зерна ни насыпало время,

Ненасытный и жадный, он все пожирал…

* * *

Те, для коих у тайны разорван покров,

Неспокойны за судьбы людей и миров.

Лишь страданья Любви они в мире приемлют —

Там, где нету Любви, приговор их суров.

* * *

Взгляд любимая нам подарит, может быть?

И тиранство свое прекратит, может быть?

Есть ли сила, что стан с прямотою «алифа».

Вдруг согнув, в букву «дал» превратит? Может быть…

* * *

Стан ее – кипарис, а лицо – лик луны,

Будто сахар уста – и свежи и нежны.

Завитки у кудрей и ресницы любимой.

Как кольчуга и копья, – но мне не страшны!

* * *

Посвященные в тайны небес хоть скромны,

Но в могуществе духа царям лишь равны.

Пусть в глазах христиан, мусульман, иудеев.

Их заблудшими чтут, но пути их верны.

* * *

Глуп навеки вина абсолютный запрет.

Благородный приемлет лишь этот совет.

С двадцати – дозволяется. Необходимо —

Тем, кто в жизни добрался до зрелости лет.

* * *

Не в колючке – в любовном цветке аромат,

Сластолюбец не каждый им также объят.

Не взирай же с презреньем на жизнелюбивых —

Чем ты сам обделен, тем твой ближний богат.

* * *

Тот – дервиш, кто по жизни безвестным идет,

Бескорыстный, наград и подачек не ждет.

Даже в пламени бедности вечно сгорая,

Он чужого плода никогда не сорвет.

* * *

Сердце, коему жить без любви суждено,

Не живет в бытии, уже мертво оно.

И считай человека при жизни усопшим,

Если мира любви ему знать не дано,

* * *

Всех великих вершин Он – начало начал,

Для всех форм и для мыслей земных – идеал.

И когда был Адам лишь водою и глиной,

В мире духа уж путником Он пребывал.

* * *

Аскетизма ковер запятнаю вином.

Я сегодня, оставшись с любимой вдвоем.

Ну, а завтра, хоть жги, хоть ласкай меня, Боже, —

Ты направишь меня наилучшим путем!

* * *

Весел будь! Есть ведь в мире и польза и вред,

И зачем ты горюешь о том, чего нет?

Кто добился чего-то, войдя в эти двери?

Когда выйдешь из них, не изменится свет!

* * *

Не завидуй – почувствуешь гнет над собой,

А унизишь кого – он навек пленник твой.

Пока можешь, поддерживай ближних в невзгодах,

Тот, кому ты помог, будет рядом с тобой.

* * *

Луноликой моей и Луны виден лик,

Я от вида двух лун головою поник.

Я увидел луну на земле и на небе,

И затмилась небесная в этот же миг!

* * *

Много зла, что казалось мне раньше добром,

И добра, что ко мне обернулось лишь злом!

Я не знаю, чего я хочу? Дай мне, Боже,

То, что благо внесет в мою душу и в дом!

* * *

Долю ту, что мне пекарь возлюбленный даст,

Он не злобно, а ласково, нежно подаст.

Я в руках у страданья – как мягкое тесто,

И боюсь – он огню меня снова предаст!

* * *

Говорил я любимой не раз и не два:

«Ну зачем ты всегда так ломаешь слова?».

«Как же выскочить им чрез мой маленький ротик,

Если их не сломаю на части сперва?».

* * *

Ищет разум познания сути Твоей,

Ищет разум Тебя по вселенной по всей.

Где покой для сердец и для душ? Я в сомненье —

То ли в сердце Ты есть? То ль в душе Ты моей?

* * *

На кругу бытия длинный штрих начерти,

Точку-сердце, где следует, в нем помести.

Если в центре лишь дрогнет и сдвинется циркуль,

Его кончику точку опять не найти!

* * *

Чтобы к Истине ближе, живя, подойти,

В себе похоть ты, как Моисей, укроти,

Сбрось с себя поскорее сандалии страсти,

Чтоб, как он, до вершины Синая, дойти.

* * *

О, богатство и юность, любовь и весна,

О, трава и ручей, радость чаши вина…

Ты для тех хороша в винопитии утра,

Кому песня пичужек и флейты слышна!

* * *

Сколько сахара спрятано в сладких устах,

Россыпь перлов прекрасна в рубинах-губах —

Одаряешь ты ищущих амбры китайской.

Амброй в локонах черных и их завитках!

* * *

Златом можно красавиц любых покорить,

Чтоб плоды этих встреч и сорвать, и вкусить.

А нарцисс-венценосец уж голову поднял, —

Погляди! Златом можно от сна пробудить!

* * *

Разве муки любви могут радость мне дать?

Разве сердце способно советам внимать?

Сердце пленником стало кудрей твоих черных.

Разве плен заставляет в безумство впадать?

* * *

На убитого горем, страданьем смотри,

На молящего о подаянье смотри!

Твоего недостоин, я знаю, порога,

Боже, мне помоги, на меня не смотри!

* * *

«Так каков же твой лик?» – «Он сравним лишь с Луной!».

«А уста?» – «Они – сахар услады земной!».

«Ты не делай!» – «Чего?» – «Да деяний жестоких!».

«Буду делать!» – «Ну, смилуйся ты надо мной!».

* * *

Что от страсти к тебе я, страдая, вкусил?

Днем и ночью я боль и несчастье сносил,

Мое сердце в крови, и душа исстрадалась,

И глаза мои влажны, а сам я – без сил.

* * *

Если облик любимой пред взором возник —

Образ света иль мрака несет ее лик.

На влюбленном лице он найдет отраженье,

Как сияньем кумира рожденный двойник!

* * *

* * *

Живи с разумом в дружбе и с ним умирай,

Без привалов по жизни гоним – умирай.

Признак жизни – любовь, без нее – прозябанье!

Прозябаешь, ненужный живым – умирай!

* * *

Издалече прибывший, ты не суетись,

Быть подобным незрячей стреле не стремись!

И в грядущем пути пред неведомой далью,

Как юнец неразумный, нигде не мечись!

* * *

Честолюбцем, к главенству способным, не будь,

Будь бальзамом, а жалу подобным не будь.

Коль не хочешь, чтоб в жизни тебя обижали,

Не внушай ты дурного и злобным не будь!

* * *

Коль не весело, все же с надеждой живи,

А греховность – от знаний, невеждой живи!

Если демон толпы тебе душу тревожит,

Скрыв и душу, и очи за вежды, живи!

* * *

Ты прилежным в познании Господа будь,

Пока в силах, – ищи себе праведный путь.

Долго ль будешь ты жить весь в оковах из злата?

«Кроме Бога, нет Бога!» – ведь в этом вся суть!

* * *

Если знанья вино сможешь в разум впитать,

То молчи – тайн великих не смей продавать!

И ушей не ищи ты для слов драгоценных —

Станешь морем бескрайним, коль будешь молчать!

* * *

Страсть к тебе порвала одеяние роз,

В аромате твоем есть дыхание роз.

Ты нежна, блестки пота на шелковой коже,

Как роса в чудный миг раскрывания роз!

* * *

Локон – ночь, а лицо твое – утренний свет,

И в миндалинках глаз твоей власти секрет.

Знает Бог, – для души моей ты лишь услада,

Коль не вижу тебя – и услады мне нет!

* * *

Переняло вино губ твоих яркий цвет,

Кипарису с тобою сравнения нет.

Поспеши с полнолунья сорвать покрывало,

Чтоб до ночи явился желанный рассвет!

* * *

Полюбил я тебя – в сердце боль у меня,

Печень вся сожжена от разлуки огня.

Я в тоске, что твой лик не увижу сегодня!

Очи взвел к небесам до рождения дня.

* * *

Раз в гончарне кувшин я дешевый купил,

И, наполнив его, я к друзьям поспешил.

А кувшин мне сказал на наречии тайном:

«Как и ты, я при жизни без отдыха пил!».

* * *

Когда в грезах о лике твоем пребывал,

Лепестками из роз я свой взор услаждал.

С чашей радости был неразлучен всю ночь я,

Пил вино и на чанге певучем играл…

* * *

Мню себя я ничтожным, но это не так,

Мню себя за толпой, а на деле – вожак.

В мире мертвых вещей я – вершина творенья.

И кажусь посторонним, но им – не чужак.

* * *

Рядом могут мудрец и безумец скорбеть,

Рядом капище в царстве твоем и мечеть,

Смело жертвуют жизнью свои и чужие,

Ибо перед Тобой они рады сгореть!

* * *

Мы для плоти вселенной – душа ее, суть,

Мы, кому в ее тайны дано заглянуть.

Присмотрись – лучше нас ничего нету в мире,

Мы связуем миры между ними – наш путь!

* * *

Мир любви обрести без терзаний нельзя,

Путь любви отвести по желанью нельзя.

И пока от страданья не станешь согбенным,

Суть сего донести до сознанья – нельзя!

* * *

Этот отрок-кафир меня хочет убить,

Меч – разлука с собой – это лучше, чем жить.

Эти юноши к вам принесли свой обычай —

Мусульман за Ислам, где придется, казнить.

* * *

Для чего каравану идущих страдать,

Миг двух дней, нам отраду дающих, страдать?

Все ничто – мы и мир, даже радость и горе,

Так негоже о том, что не суще – страдать!

* * *

Твои брови, что склонны сердца похищать,

Приучили глаза твои стрелы метать.

Над глазами они, красоту охраняя,

Потому не дано им глаза увидать.

* * *

Сердце к злу тебя клонит – так делай добро!

Может узел распутать умело добро.

Если оба спешат стать навек твоим другом,

То в друзья выбирай себе смело добро!

* * *

Ты как будто сначала дружила со мной,

Но потом враждовать вдруг решила со мной.

Не отчаялся я, что судьба отвернулась:

Вдруг по-прежнему станешь ты милой со мной?

* * *

Мое сердце в любви за глазами идет,

Мое сердце в пути скорбь жестокую пьет,

Если сердце свое потеряю когда-то,

Мое сердце от глаз лишь твоих пропадет.

* * *

Только суть, как достойно мужчин, говори,

Лишь ответствуя – слов господин – говори.

Уха два, а язык дан один не случайно —

Дважды слушай и раз лишь один – говори!

* * *

В звуках флейты стон сердца ты мой улови,

Случай часто, узнав о страданьях любви!

Хочешь знать ты о пище души для влюбленных.

Вздохам флейты внимая, на свете живи!

* * *

С влажной розы ты, сбросив стыдливый покров,

Принесла мне сумятицу в виде даров.

С волосок твоя талия! Лик покажи мне!

Я расплавлен как воск и к страданьям готов!

* * *

Сделал нас Ты щитом для убийственных стрел,

Никогда нам вниманья дарить не хотел.

Что Ты видел от нас? Только преданность взора!

Что же свет Твоей милости нас не согрел?

* * *

Раз в разлуке с тобой мне целителя нет,

Я сгораю, как будто я в пламень одет.

В ночь свиданья с тобой с этой жизнью расстанусь —

Разлученному мне дня не радостен свет!

* * *

Лик твой – день, с ним и локоны в дружбе всегда,

Роза – ты, а в шипах – разлученья беда.

Твои кудри – кольчуга, глаза – словно копья,

В гневе ты – как огонь, а в любви – как вода!

* * *

О, проворный гончар, знать тебе не дано,

Что покинуть сей мир и тебе суждено.

Ведь настигнет беда, и гончар неизвестный.

Прах твой вмесит в кувшин, чтоб в нем жило вино…

* * *

Видел птицу я в Рее на груде камней,

Хатем-Тая там череп лежал перед ней.

Говорила она: «Как подать, предводитель,

Хосров-Кею без щедрости мудрой твоей?».

* * *

Глянул в мир я – и юн, и к познанью готов —

В мир единый и стройный, основу основ.

Все диковинным стало, единство распалось —

У одной лишь руки стало сто рукавов!

* * *

* * *

Та стоянка тиранства, что всем нам дана,

Каждый миг приближает нас к смерти она.

И пока твой черед жизнь отдать не свершился,

Почему ты бежишь от любви и вина?

* * *

Полагаешь, что ты – как родня небесам?

Глуп же ты, если пьешь этот сладкий бальзам.

Пей беспечно вино, не ищи бедной доли —

По знакомству обитель не выберут нам!

* * *

Безупречна над миром Твоя чистота,

А безгрешность Твоя – как Твоя высота.

Пред Тобой все миры – как пылинки вселенной.

Сотни тысяч Адамов – лишь прах и тщета.

* * *

Роз цветенье! Повсюду напевы слышны,

Сотни пиршеств в садах в пору нежной весны.

О любви и о розах любой помышляет,

Мы ж – тоской и кладбищенской думой полны.

* * *

На руинах печалилась птица одна,

Череп шаха держа, вся страданьем полна,

И твердила ему, причитая и плача:

«Умер ты! Не унес ты с собой и зерна!».

* * *

Если сутью наук всех людей овладеть,

То судьбы все равно избежать не суметь.

Тот приказ на челе, что от века начертан,

Не дано нам подчистить иль просто стереть.

* * *

Брось раздоров невзгоды, пока ты в пути.

Посвяти правде годы, пока ты в пути.

Терпишь тяготы ты, сберегая богатства…

Раздавай и расходуй, пока ты в пути!

Самые остроумные афоризмы и цитаты Фаины Раневской.

* * *

Когда в Москву привезли «Сикстинскую мадонну», Фаина Георгиевна услышала разговор двух чиновников из Министерства культуры. Один утверждал, что картина не произвела на него впечатления. Раневская заметила:

– Эта дама в течение стольких веков на таких людей производила впечатление, что теперь она сама вправе выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого нет!

* * *

На вопрос: «Вы заболели, Фаина Георгиевна?» – она обычно отвечала: «Нет, я просто так выгляжу».

* * *

– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

– Всё будет настоящим, – успокаивает ее Раневская. – Всё: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.

* * *

Сотрудница Радиокомитета N. постоянно переживала драмы из-за своих любовных отношений с сослуживцем, которого звали Симой: то она рыдала из-за очередной ссоры, то он ее бросал, то она делала от него аборт. Раневская называла ее «жертва ХераСимы».

* * *

Однажды Раневскую спросили: почему красивые женщины пользуются большим успехом, чем умные?

– Это же очевидно: ведь слепых мужчин совсем мало, а глупых пруд пруди.

* * *

Раневская со всеми своими домашними и огромным багажом приезжает на вокзал.

– Жалко, что мы не захватили пианино, – говорит Фаина Георгиевна.

– Неостроумно, – замечает кто-то из сопровождавших.

– Действительно неостроумно, – вздыхает Раневская. – Дело в том, что на пианино я оставила все билеты.

* * *

Однажды Юрий Завадский, худрук Театра им. Моссовета, где работала Фаина Георгиевна Раневская (и с которым у нее были далеко не безоблачные отношения), крикнул в запале актрисе: «Фаина Георгиевна, вы своей игрой сожрали весь мой режиссерский замысел!» «То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма!» – парировала Раневская.

* * *

Идущую по улице Раневскую толкнул какой-то человек, да еще и обругал грязными словами. Фаина Георгиевна сказала ему:

– В силу ряда причин я не могу сейчас ответить вам словами, какие употребляете вы. Но я искренне надеюсь, что когда вы вернетесь домой, ваша мать выскочит из подворотни и как следует вас искусает.

* * *

Актеры обсуждают на собрании труппы товарища, который обвиняется в гомосексуализме:

«Это растление молодежи, это преступление!».

– Боже мой, несчастная страна, где человек не может распорядиться своей жопой, – вздохнула Раневская.

* * *

Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила: «Потому что белый цвет полнит».

* * *

– Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу потому еще, что у меня его никогда не было, – заявила Раневская, упреждая возможные вопросы журналиста.

– Так что же, – не отстает журналист, – значит у вас совсем нет никаких недостатков?

– В общем, нет, – скромно, но с достоинством ответила Раневская. И после небольшой паузы добавила: – Правда, у меня большая жопа, и я иногда немножко привираю!

* * *

Настоящая фамилия Раневской – Фельдман. Она была из весьма состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну попросили написать автобиографию, она начала так: «Я – дочь небогатого нефтепромышленника…».

Дальше дело не пошло.

* * *

В архиве Раневской осталась такая запись: «Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания – это богатство старости».

* * *

В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и в трудный момент обратилась за помощью к одному из приятелей своего отца.

Тот ей сказал:

– Дать дочери Фельдмана мало – я не могу. А много – у меня уже нет…

* * *

– Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со сцены.

* * *

О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:

– Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».

* * *

В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только появившейся на «Мосфильме», совет, который оказал значительное влияние на ее жизнь.

– Фаина, – сказал Эйзенштейн, – ты погибнешь, если не научишься требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и актриса из тебя не получится!

Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась.

Узнав, что ее не утвердили на роль в «Иване Грозном», она пришла в негодование и на чей-то вопрос о съемках этого фильма крикнула:

– Лучше я буду продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!

Автору «Броненосца» незамедлительно донесли, и он отбил из Алма-Аты восторженную телеграмму: «Как идет продажа?».

* * *

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к ней впервые Фаина Георгиевна говорила:

– Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!

Марии Мироновой она заявила:

– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.

– Но ведь так нельзя жить, Фаина.

– А кто вам сказал, что это жизнь?

Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.

– Господи! У вас даже окно не открывается…

– По барышне говядина, по дерьму черепок…

* * *

Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того неестественно высокий голос режиссера звучал с болезненной пронзительностью:

– Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?!

Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь народов» произнес короткий спич:

– Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная…

* * *

– Как вы живете? – спросила как-то Ия Саввина Раневскую.

– Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке Бортникову, – ответила Фаина Георгиевна.

* * *

Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:

– Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула…

* * *

«Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П.Л. (Павлой Леонтьевной Вульф. – Ред. ). Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки… 48-й год, 30 мая».

(Из записной книжки народной артистки).

* * *

– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, – говорила она об одной актрисе.

Обсуждая только что умершую подругу-актрису:

– Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные ноги! Жалко – теперь пропадут…

* * *

Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит:

– Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он действительно не видит.

– Почему ты так решила?

– Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!».

* * *

– Скажите Фаине Георгиевне, – обращался режиссер Варпаховский к своему помощнику Нелли Молчадской, – скажите ей, пусть выходит вот так, как есть, с зачесанными волосами, с хвостом.

Он все еще имел наивность думать, что кто-то способен влиять на Раневскую.

Памятуя советы осторожных, он тщательно подбирал слова после прогона:

– Все, что вы делаете, изумительно, Фаина Георгиевна. Буквально одно замечание. Во втором акте есть место, – я попросил бы, если вы, разумеется, согласитесь…

Следовала нижайшая просьба.

Вечером звонок Раневской:

– Нелочка, дайте мне слово, что будете говорить со мной искренне.

– Даю слово, Фаина Георгиевна.

– Скажите мне, я не самая паршивая актриса?

– Господи, Фаина Георгиевна, о чем вы говорите! Вы удивительная! Вы прекрасно репетируете.

– Да? Тогда ответьте мне: как я могу работать с режиссером, который сказал, что я говно?!

* * *

Увидев исполнение актрисой X. роли узбекской девушки в спектакле «Кахара» в филиале «Моссовета» на Пушкинской улице, Раневская воскликнула: «Не могу, когда шлюха корчит из себя невинность».

* * *

Однажды, посмотрев на Галину Сергееву, исполнительницу роли «Пышки», и оценив ее глубокое декольте, Раневская своим дивным басом сказала, к восторгу Михаила Ромма, режиссера фильма: «Эх, не имей сто рублей, а имей двух грудей».

* * *

В разговоре Василий Катанян сказал Раневской, что смотрел «Гамлета» у Охлопкова.

– А как Бабанова в Офелии? – спросила Фаина Георгиевна.

– Очень интересна. Красива, пластична, голосок прежний…

– Ну, вы, видно, добрый человек. Мне говорили, что это болонка в климаксе, – съязвила Раневская.

* * *

– Приходите, я покажу вам фотографии неизвестных народных артистов СССР, – зазывала к себе Раневская.

* * *

Раневская постоянно опаздывала на репетиции. Завадскому это надоело, и он попросил актеров о том, чтобы, если Раневская еще раз опоздает, просто ее не замечать.

Вбегает, запыхавшись, на репетицию Фаина Георгиевна:

– Здравствуйте!

Все молчат.

– Здравствуйте!

Никто не обращает внимания. Она в третий раз:

– Здравствуйте!

Опять та же реакция.

– Ах, нет никого?! Тогда пойду поссу.

* * *

– Доктор, в последнее время я очень озабочена своими умственными способностями, – жалуется Раневская психиатру.

– А в чем дело? Каковы симптомы?

– Очень тревожные: все, что говорит Завадский, кажется мне разумным…

* * *

Узнав, что ее знакомые идут сегодня в театр посмотреть ее на сцене, Раневская пыталась их отговорить:

– Не стоит ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая… Но раз уж все равно идете, я вам советую уходить после второго акта.

– Почему после второго?

– После первого очень уж большая давка в гардеробе.

* * *

Раневская повторяла: «Мне осталось жить всего сорок пять минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?».

Ей послали пьесу Жана Ануя «Ужин в Санлисе», где была маленькая роль старой актрисы. Вскоре Раневская позвонила Марине Нееловой: «Представьте себе, что голодному человеку предложили монпансье. Вы меня поняли? Привет!».

* * *

В Театре имени Моссовета, где Раневская работала последние годы, у нее не прекращались споры с главным режиссером Юрием Завадским. И тут она давала волю своему острому языку.

Когда у Раневской спрашивали, почему она не ходит на беседы Завадского о профессии актера, Фаина Георгиевна отвечала:

– Я не люблю мессу в бардаке.

* * *

Во время репетиции Завадский за что-то обиделся на актеров, не сдержался, накричал и выбежал из репетиционного зала, хлопнув дверью, с криком «Пойду повешусь!» Все были подавлены. В тишине раздался спокойный голос Раневской: «Юрий Александрович сейчас вернется. В это время он ходит в туалет».

* * *

В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская с удовольствием играла «спекулянтку». Это был сочиненный ею текст – автор разрешил. После сцены Раневской – овация, и публика сразу уходила. «Шторм» имел долгую жизнь в разных вариантах, а Завадский ее «спекулянтку» из спектакля убрал. Раневская спросила у него: «Почему?».

Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля…».

Раневская предложила: «Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже».

* * *

Однажды Завадский закричал Раневской из зала: «Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!» «То-то у меня чувство, как будто наелась говна», – достаточно громко пробурчала Фаина. «Вон из театра!» – крикнул мэтр. Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему: «Вон из искусства!!!».

* * *

Раневская называла Завадского маразматиком-затейником, уцененным Мейерхольдом, перпетум кобеле.

* * *

Как-то она и прочие актеры ждали прихода на репетицию Завадского, который только что к своему юбилею получил звание Героя Социалистического Труда.

После томительного ожидания режиссера Раневская громко произнесла:

– Ну, где же наша Гертруда?

* * *

Раневская вообще была любительницей сокращений. Однажды начало генеральной репетиции перенесли сначала на час, потом еще на 15 минут. Ждали представителя райкома – даму средних лет, заслуженного работника культуры. Раневская, все это время не уходившая со сцены, в сильнейшем раздражении спросила в микрофон:

– Кто-нибудь видел нашу ЗасРаКу?!

* * *

Творческие поиски Завадского аттестовались Раневской не иначе как «капризы беременной кенгуру».

Делая скорбную мину, Раневская замечала:

– В семье не без режиссера.

* * *

Раневская говорила начинающему композитору, сочинившему колыбельную:

– Уважаемый, даже колыбельную нужно писать так, чтобы люди не засыпали от скуки…

* * *

Как-то раз Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?

– Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу!

Давайте отойдем в сторонку, и я вам с удовольствием обо всем расскажу.

– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо еще на заседание…

– Но вам же интересно, как я живу! Что же вы сразу убегаете, вы послушайте. Тем более что я вас не задержу надолго, минут сорок, не больше.

Руководящий поэт начал спасаться бегством.

– Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – крикнула ему вслед Раневская.

* * *

За исполнение произведений на эстраде и в театре писатели и композиторы получают авторские отчисления с кассового сбора.

Раневская как-то сказала по этому поводу:

– А драматурги неплохо устроились – получают отчисления от каждого спектакля своих пьес! Больше ведь никто ничего подобного не получает. Возьмите, например, архитектора Рерберга. По его проекту построено в Москве здание Центрального телеграфа на Тверской. Даже доска висит с надписью, что здание это воздвигнуто по проекту Ивана Ивановича Рерберга. Однако же ему не платят отчисления за телеграммы, которые подаются в его доме!

* * *

– Берите пример с меня, – сказала как-то Раневской одна солистка Большого театра. – Я недавно застраховала свой голос на очень крупную сумму.

– Ну, и что же вы купили на эти деньги?

* * *

Раневская кочевала по театрам. Театральный критик Наталья Крымова спросила:

– Зачем все это, Фаина Георгиевна?

– Искала… – ответила Раневская.

– Что искали?

– Святое искусство.

– Нашли?

– Да.

– Где?

– В Третьяковской галерее…

* * *

Ольга Аросева рассказывала, что, уже будучи в преклонном возрасте, Фаина Георгиевна шла по улице, поскользнулась и упала. Лежит на тротуаре и кричит своим неподражаемым голосом:

– Люди! Поднимите меня! Ведь народные артисты на улице не валяются!

* * *

Поклонница просит домашний телефон Раневской. Раневская:

– Дорогая, откуда я его знаю? Я же сама себе никогда не звоню.

* * *

Валентин Маркович Школьников, директор-распорядитель Театра имени Моссовета, вспоминал: «На гастролях в Одессе какая-то дама долго бежала за нами, потом спросила:

– Ой, вы – это она?

Раневская спокойно ответила своим басовитым голосом:

– Да, я – это она».

* * *

Как-то в скверике у дома к Раневской обратилась какая-то женщина:

– Извините, ваше лицо мне очень знакомо. Вы не артистка?

Раневская резко парировала:

– Ничего подобного, я зубной техник.

Женщина, однако, не успокоилась, разговор продолжался, зашла речь о возрасте, собеседница спросила Фаину Георгиевну:

– А сколько вам лет?

Раневская гордо и возмущенно ответила:

– Об этом знает вся страна!

* * *

Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала сильно надоевший ей голос кого-то из поклонников и заявила:

– Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из автомата, а здесь большая очередь.

* * *

После спектакля «Дальше – тишина» к Фаине Георгиевне подошел поклонник.

– Товарищ Раневская, простите, сколько вам лет?

– В субботу будет сто пятнадцать.

Он остолбенел:

– В такие годы и так играть!

* * *

В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить Раневскую:

– Позвольте же вам представиться. Я – Смирнова.

– А я – нет.

* * *

Брежнев, вручая в Кремле Раневской орден Ленина, выпалил:

– Муля! Не нервируй меня!

– Леонид Ильич, – обиженно сказала Раневская, – так ко мне обращаются или мальчишки, или хулиганы.

Генсек смутился, покраснел и пролепетал, оправдываясь:

– Простите, но я вас очень люблю.

* * *

В Кремле устроили прием и пригласили на него много знатных и известных людей. Попала туда и Раневская. Предполагалось, что великая актриса будет смешить гостей, но ей самой этого не хотелось. Хозяин был разочарован:

– Мне кажется, товарищ Раневская, что даже самому большому в мире глупцу не удалось бы вас рассмешить.

– А вы попробуйте, – предложила Фаина Георгиевна.

* * *

После спектакля Раневская часто смотрела на цветы, корзину с письмами, открытками и записками, полными восхищения – подношения поклонников ее игры – и печально замечала:

– Как много любви, а в аптеку сходить некому.

* * *

Одной даме Раневская сказала, что та по-прежнему молода и прекрасно выглядит.

– Я не могу ответить вам таким же комплиментом, – дерзко ответила та.

– А вы бы, как и я, соврали! – посоветовала Фаина Георгиевна.

* * *

В доме отдыха на прогулке приятельница проникновенно заявляет:

– Я обожаю природу.

Раневская останавливается, внимательно осматривает ее и говорит:

– И это после того, что она с тобой сделала?

* * *

Раневская подходит к актрисе N., мнившей себя неотразимой красавицей, и спрашивает:

– Вам никогда не говорили, что вы похожи на Бриджит Бардо?

– Нет, никогда, – отвечает N., ожидая комплимента.

Раневская окидывает ее взглядом и с удовольствием заключает:

– И правильно, что не говорили.

* * *

Хозяйка дома показывает Раневской свою фотографию детских лет. На ней снята маленькая девочка на коленях пожилой женщины.

– Вот такой я была тридцать лет назад.

– А кто эта маленькая девочка? – с невинным видом спрашивает Фаина Георгиевна.

* * *

Даже любя человека, Раневская не могла удержаться от колкостей.

Досталось и Любови Орловой. Фаина Георгиевна рассказывала, вернее, разыгрывала миниатюры, на глазах превращаясь в элегантную красавицу-Любочку.

Любочка рассматривает свои новые кофейно-бежевые перчатки:

– Совершенно не тот оттенок! Опять придется лететь в Париж.

* * *

Раневская обедала как-то у одной дамы, столь экономной, что Фаина Георгиевна встала из-за стола совершенно голодной. Хозяйка любезно сказала ей:

– Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.

– С удовольствием, – ответила Раневская, – хоть сейчас!

* * *

Рина Зеленая рассказывала:

– В санатории Раневская сидела за столом с каким-то занудой, который все время хаял еду. И суп холодный, и котлеты не соленые, и компот не сладкий. (Может, и вправду.) За завтраком он брезгливо говорил: «Ну что это за яйца? Смех один. Вот в детстве у моей мамочки, я помню, были яйца!».

– А вы не путаете ее с папочкой? – осведомилась Раневская.

* * *

На заграничных гастролях коллега заходит вместе с Фаиной Георгиевной в кукольный магазин «Барби и Кен».

– Моя дочка обожает Барби. Я хотел бы купить ей какой-нибудь набор…

– У нас широчайший выбор, – говорит продавщица, – «Барби в деревне», «Барби на Гавайях», «Барби на горных лыжах», «Барби разведенная»…

– А какие цены?

– Все по 100 долларов, только «Барби разведенная» – двести.

– Почему так?

– Ну как же, – вмешивается Раневская. – У нее ко всему еще дом Кена, машина Кена, бассейн Кена…

* * *

Приятельница сообщает Раневской:

– Я вчера была в гостях у N. И пела для них два часа…

Фаина Георгиевна прерывает ее возгласом:

– Так им и надо! Я их тоже терпеть не могу!

* * *

Раневскую о чем-то попросили и добавили:

– Вы ведь добрый человек, вы не откажете.

– Во мне два человека, – ответила Фаина Георгиевна. – Добрый не может отказать, а второй может. Сегодня как раз дежурит второй.

* * *

В переполненном автобусе, развозившем артистов после спектакля, раздался неприличный звук. Раневская наклонилась к уху соседа и шепотом, но так, чтобы все слышали, выдала:

– Чувствуете, голубчик? У кого-то открылось второе дыхание!

* * *

Артист «Моссовета» Николай Афонин жил рядом с Раневской. У него был «горбатый» «Запорожец», и иногда Афонин подвозил Фаину Георгиевну из театра домой. Как-то в его «Запорожец» втиснулись сзади три человека, а впереди, рядом с Афониным, села Раневская. Подъезжая к своему дому, она спросила:

– К-Колечка, сколько стоит ваш автомобиль?

Афонин сказал:

– Две тысячи двести рублей, Фаина Георгиевна.

– Какое блядство со стороны правительства, – мрачно заключила Раневская, выбираясь из горбатого аппарата.

* * *

Фаина Георгиевна Раневская однажды заметила Вано Ильичу Мурадели:

– А ведь вы, Вано, не композитор!

Мурадели обиделся:

– Это почему же я не композитор?

– Да потому, что у вас фамилия такая. Вместо «ми» у вас «му», вместо «ре» – «ра», вместо «до» – «де», а вместо «ля» – «ли». Вы же, Вано, в ноты не попадаете.

* * *

Как-то начальник ТВ Лапин спросил:

– Когда же вы, Фаина Георгиевна, засниметесь для телевидения?

«После такого вопроса должны были бы последовать арест и расстрел», – говорила Раневская.

* * *

В другой раз Лапин спросил ее:

– В чем я увижу вас в следующий раз?

– В гробу, – предположила Раневская.

* * *

Литературовед Зильберштейн, долгие годы редактировавший «Литературное наследство», попросил как-то Раневскую написать воспоминания об Ахматовой.

– Ведь вы, наверное, ее часто вспоминаете, – спросил он.

– Ахматову я вспоминаю ежесекундно, – ответила Раневская, – но написать о себе воспоминания она мне не поручала.

А потом добавила: «Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после смерти – воспоминания друзей».

* * *

В больнице, увидев, что Раневская читает Цицерона, врач заметил:

– Не часто встретишь женщину, читающую Цицерона.

– Да и мужчину, читающего Цицерона, встретишь не часто, – парировала Фаина Георгиевна.

* * *

В театре им. Моссовета Охлопков ставил «Преступление и наказание». Геннадию Бортникову как раз об эту пору выпало съездить во Францию и встретиться там с дочерью Достоевского. Как-то, обедая в буфете театра, он с восторгом рассказывал коллегам о встрече с дочерью, как эта дочь похожа на отца:

– Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство, ну просто одно лицо!

Сидевшая тут же Раневская подняла лицо от супа и как бы между прочим спросила:

– И с бородой?

* * *

Раневская стояла в своей грим-уборной совершенно голая. И курила. Вдруг к ней без стука вошел директор-распорядитель театра имени Моссовета Валентин Школьников. И ошарашенно замер. Фаина Георгиевна спокойно спросила:

– Вас не шокирует, что я курю?

* * *

Артисты театра послали Солженицыну (еще до его изгнания) поздравительную телеграмму. Живо обсуждали этот акт. У Раневской вырвалось:

– Какие вы смелые! А я послала ему письмо.

* * *

Известная актриса в истерике кричала на собрании труппы:

– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!

Раневская толстым голосом заметила:

– Терпеть не могу стоять в очереди!

* * *

Раневская вспоминала, что в доме отдыха, где она недавно была, объявили конкурс на самый короткий рассказ. Тема – любовь, но есть четыре условия:

1) В рассказе должна быть упомянута королева;

2) Упомянут Бог;

3) Чтобы было немного секса;

4) Присутствовала тайна.

Первую премию получил рассказ размером в одну фразу:

«О, Боже, – воскликнула королева. – Я, кажется, беременна и неизвестно от кого!».

* * *

Режиссер театра имени Моссовета Андрей Житинкин вспоминает.

– Это было на репетиции последнего спектакля Фаины Георгиевны «Правда хорошо, а счастье лучше» по Островскому. Репетировали Раневская и Варвара Сошальская. Обе они были почтенного возраста: Сошальской – к восьмидесяти, а Раневской – за восемьдесят. Варвара была в плохом настроении: плохо спала, подскочило давление. В общем, ужасно. Раневская пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь сладкое, дабы поднять подруге настроение. Там ее внимание привлекла одна диковинная вещь, которую она раньше никогда не видела – здоровенные парниковые огурцы, впервые появившиеся в Москве посреди зимы. Раневская, заинтригованная, купила огурец невообразимых размеров, положила в глубокий карман передника (она играла прислугу) и пошла на сцену.

В тот момент, когда она должна была подать барыне (Сошальской) какой-то предмет, она вытащила из кармана огурец и говорит:

– Вавочка (так в театре звали Сошальскую), я дарю тебе этот огурчик.

Та обрадовалась:

– Фуфочка, спасибо, спасибо тебе.

Раневская, уходя со сцены, вдруг повернулась, очень хитро подмигнула и продолжила фразу:

– Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь ешь его, хочешь – живи с ним.

* * *

Вере Марецкой присвоили звание Героя Социалистического Труда.

Любя актрису и признавая ее заслуги в искусстве, Раневская тем не менее заметила:

– Чтобы мне получить это звание, надо сыграть Чапаева.

* * *

– Меня так хорошо принимали, – рассказывал Раневской вернувшийся с гастролей артист N. – Я выступал на больших открытых площадках, и публика непрестанно мне рукоплескала!

– Вам просто повезло, – заметила Фаина Георгиевна. – На следующей неделе выступать было бы намного сложнее.

– Почему?

– Синоптики обещают похолодание, и будет намного меньше комаров.

* * *

Идет обсуждение пьесы. Все сидят.

Фаина Георгиевна, рассказывая что-то, встает, чтобы принести книгу, возвращается, продолжая говорить стоя. Сидящие слушают, и вдруг:

– Проклятый девятнадцатый век, проклятое воспитание: не могу стоять, когда мужчины сидят, – как бы между прочим замечает Раневская.

* * *

– Дорогая, сегодня спала с незапертой дверью. А если бы кто-то вошел, – всполошилась приятельница Раневской, дама пенсионного возраста.

– Ну сколько можно обольщаться, – пресекла Фаина Георгиевна собеседницу.

* * *

Во время эвакуации Ахматова и Раневская часто гуляли по Ташкенту вместе. «Мы бродили по рынку, по старому городу, – вспоминала Раневская. – За мной бежали дети и хором кричали: «Муля, не нервируй меня». Это очень надоедало, мешало мне слушать Анну Андреевну. К тому же я остро ненавидела роль, которая принесла мне популярность. Я об этом сказала Ахматовой. «Не огорчайтесь, у каждого из нас есть свой Муля!» Я спросила: «Что у вас «Муля?» «Сжала руки под темной вуалью» – это мои «Мули», – сказала Анна Андреевна».

* * *

В эвакуации в Ташкенте Раневская взялась продать кусок кожи для обуви. Обычно такая операция легко проводится на толкучке. Но она направилась в комиссионный магазин, чтобы купля-продажа была легальной. Там кожу почему-то не приняли, а у выхода из магазина ее остановила какая-то женщина и предложила продать ей эту кожу из рук в руки. В самый момент совершения сделки появился милиционер – молодой узбек, – который немедленно повел незадачливую спекулянтку в отделение милиции. Повел по мостовой при всеобщем внимании прохожих:

– Он идет решительной, быстрой походкой, – рассказывала Раневская, – а я стараюсь поспеть за ним, попасть ему в ногу и делаю вид для собравшейся публики, что это просто мой хороший знакомый и я с ним беседую. Но вот беда: ничего не получается, – он не очень-то меня понимает, да и мне не о чем с ним говорить. И я стала оживленно, весело произносить тексты из прежних моих ролей, жестикулируя и пытаясь сыграть непринужденную приятельскую беседу… А толпа мальчишек да и взрослых любителей кино, сопровождая нас по тротуару, в упоении кричала: «Мулю повели! Смотрите, нашу Мулю ведут в милицию!» Они радовались, они смеялись. Я поняла: они меня ненавидят!

И заканчивала со свойственной ей гиперболизацией и трагическим изломом бровей:

– Это ужасно! Народ меня ненавидит!

* * *

В Комарове, рядом с санаторием, где отдыхает Раневская, проходит железная дорога.

– Как отдыхаете, Фаина Георгиевна?

– Как Анна Каренина.

В другой раз, отвечая на вопрос, где отдыхает летом, Раневская объясняла:

– В Комарове – там еще железная дорога – в санатории имени Анны Карениной.

* * *

Раневская в замешательстве подходит к кассе, покупает билет в кино.

– Да ведь вы же купили у меня билет на этот сеанс пять минут назад, – удивляется кассир.

– Я знаю, – говорит Фаина Георгиевна. – Но у входа в кинозал какой-то болван взял и разорвал его.

* * *

Фаина Георгиевна вернулась домой бледная, как смерть, и рассказала, что ехала от театра на такси.

– Я сразу поняла, что он лихач. Как он лавировал между машинами, увиливал от грузовиков, проскакивал прямо перед носом у прохожих! Но по-настоящему я испугалась уже потом. Когда мы приехали, он достал лупу, чтобы посмотреть на счетчик!

* * *

Как-то на гастролях Фаина Георгиевна зашла в местный музей и присела в кресло отдохнуть. К ней подошел смотритель и сделал замечание:

– Здесь сидеть нельзя, это кресло графа Суворова Рымникского.

– Ну и что? Его ведь сейчас нет. А как придет, я встану.

* * *

Близким друзьям, которые ее посещали, Раневская иногда предлагала посмотреть на картину, которую она нарисовала. И показывала чистый лист.

– И что же здесь изображено? – интересуются зрители.

– Разве вы не видите? Это же переход евреев через Красное море.

– И где же здесь море?

– Оно уже позади.

– А где евреи?

– Они уже перешли через море.

– Где же тогда египтяне?

– А вот они-то скоро появятся! Ждите!

* * *

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее немудрящее имущество, помогли расставить и разложить все по местам и собрались уходить. Вдруг она заголосила:

– Боже мой, где мои похоронные принадлежности?! Куда вы положили мои похоронные принадлежности? Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не совсем понимая, что, собственно, следует искать. И вдруг Раневская радостно возгласила:

– Слава Богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем коробочку со своими орденами и медалями.

* * *

Алексей Щеглов, которого Раневская называла «эрзац-внуком», женился. Перед визитом к Раневской его жену Татьяну предупредили:

– Танечка, только не возражайте Фаине Георгиевне!

Когда молодожены приехали к ней, Раневская долгим взглядом оглядела Таню и сказала:

– Танечка, вы одеты, как кардинал.

– Да, это так, – подтвердила Таня, помня наставления.

Вернувшись домой, Щегловы встретили бледную мать Алексея с убитым лицом. Раневская, пока они были в дороге, уже позвонила ей и сказала:

– Поздравляю, у тебя невестка – нахалка.

* * *

Однажды Раневская потребовала у Тани Щегловой – инженера по профессии – объяснить ей, почему железные корабли не тонут. Таня попыталась напомнить Раневской закон Архимеда.

– Что вы, дорогая, у меня была двойка, – отрешенно сетовала Фаина Георгиевна.

– Почему, когда вы садитесь в ванну, вода вытесняется и льется на пол? – наседала Таня.

– Потому что у меня большая жопа, – грустно отвечала Раневская.

* * *

Маша Голикова, внучатая племянница Любови Орловой, подрабатывала корреспондентом на радио.

После записи интервью она пришла к Фаине Георгиевне и сказала:

– Все хорошо, но в одном месте нужно переписать слово «фено´мен». Я проверила, современное звучание должно быть с ударением в середине слова – «фено´мен».

Раневская переписала весь кусок, но, дойдя до слова «феномен», заявила в микрофон:

– Феноме´н, феноме´н и еще раз феноме´н, а кто говорит «фено´мен», пусть идет в жопу.

* * *

Актер Малого театра Михаил Михайлович Новохижин некоторое время был ректором Театрального училища имени Щепкина.

Однажды звонит ему Раневская:

– Мишенька, милый мой, огромную просьбу к вам имею: к вам поступает мальчик, фамилия Малахов, обратите внимание, умоляю – очень талантливый, очень, очень. Личная просьба моя: не проглядите, дорогой мой, безумно талантливый мальчик.

Рекомендация Раневской дорого стоила – Новохижин обещал «лично проследить».

После прослушивания «гениального мальчика» Новохижин позвонил Раневской.

– Фаина Георгиевна, дорогая, видите ли, не знаю даже, как и сказать…

И тут же услышал крик Раневской:

– Что? Говно мальчишка? Гоните его в шею, Мишенька, гоните немедленно! Боже мой, что я могу поделать: меня просят, никому не могу отказать!

* * *

14 Апреля 1976 года. Множество людей столпилось в грим-уборной Раневской, которую в связи с 80-летием наградили орденом Ленина.

– У меня такое чувство, что я голая моюсь в ванной и пришла экскурсия.

* * *

Однажды Раневская с артистом Геннадием Бортниковым застряли в лифте. Только минут через сорок их освободили. Своему компаньону Фаина Георгиевна сказала:

– Геночка! Вы теперь обязаны на мне жениться: иначе вы меня скомпрометируете.

* * *

Фаина Георгиевна гуляет по Петергофу, все фонтанирует, «из Самсона» струя бьет вверх и т. д. Раневская возмущенно говорит:

– Это неправда!

* * *

Увидев только что установленный памятник Карлу Марксу напротив Большого театра:

– Это же холодильник с бородой.

* * *

Раневская как-то рассказывала, что согласно результатам исследования, проведенного среди двух тысяч современных женщин, выяснилось, что двадцать процентов, т. е. каждая пятая, не носят трусы.

– Помилуйте, Фаина Георгиевна, да где же это могли у нас напечатать?

– Нигде. Данные получены мною лично от продавца в обувном магазине.

* * *

Олег Даль рассказывал:

– Снимается сцена на натуре. В чистом поле. У Раневской неважно с желудком. Она уединяется в зеленый домик где-то на горизонте. Нет и нет ее, нет и нет. Несколько раз посылают помрежа: не случилось ли что? Раневская откликается, успокаивает, говорит, что жива, и опять ее все нет и нет. Наконец она появляется и величественно говорит: «Господи! Кто бы мог подумать, что в человеке столько говна!».

* * *

Мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои».

– Прелесть! – передавала услышанное Раневская. После глубокого вздоха последовало продолжение:

– Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.

* * *

После вечернего чтения эрзац-внук спросил Раневскую:

– А как Красная Шапочка узнала, что на кровати лежит не бабушка, а серый волк?

– Да очень просто: внучка посчитала ноги – волк имеет аж четыре ноги, а бабушка только две. Вот видишь, Лешенька, как важно знать арифметику!

* * *

Как-то, когда Раневская еще жила в одной квартире с Вульфами, а маленький Алеша ночью капризничал и не засыпал, Павла Леонтьевна предложила:

– Может, я ему что-нибудь спою?

– Ну зачем же так сразу, – возразила Раневская. – Давай еще попробуем по-хорошему.

* * *

– Фуфа! – будит Раневскую эрзац-внук. – Мне кажется, где-то пищит мышь…

– Ну и что ты хочешь от меня? Чтобы я пошла ее смазать?

* * *

Раневская объясняет внуку, чем отличается сказка от были:

– Сказка – это когда женился на лягушке, а она оказалась царевной. А быль – это когда наоборот.

* * *

– Вот женишься, Алешенька, тогда поймешь, что такое счастье.

– Да?

– Да. Но поздно будет.

* * *

Эрзац-внук спрашивает у Фуфы:

– Что это ты все время пьешь что-то из бутылочки, а потом пищишь «пи-пи-пи»?

– Лекарство это, – отвечает Раневская. – Читать умеешь? Тогда читай: «Принимай после пищи».

* * *

Раневская всю жизнь прожила одиноко: ни семьи, ни детей. Однажды ее спросили, была ли она когда-нибудь влюблена.

– А как же, – сказала Раневская, – вот было мне девятнадцать лет, поступила я в провинциальную труппу – сразу же и влюбилась. В первого героя-любовника! Уж такой красавец был! А я-то, правду сказать, страшна была, как смертный грех… Но очень любила ходить вокруг, глаза на него таращила, он, конечно, ноль внимания…

А однажды вдруг подходит и говорит шикарным своим баритоном: «Деточка, вы ведь возле театра комнату снимаете? Так ждите сегодня вечером: буду к вам в семь часов».

Я побежала к антрепренеру, денег в счет жалованья взяла, вина накупила, еды всякой, оделась, накрасилась – жду сижу. В семь нет, в восемь нету, в девятом часу приходит… Пьяный и с бабой!

«Деточка, – говорит, – погуляйте где-нибудь пару часиков, дорогая моя!».

С тех пор не то что влюбляться – смотреть на них не могу: гады и мерзавцы!

* * *

Раневская выступала на одном из литературно-театральных вечеров. Во время обсуждения девушка лет шестнадцати спросила:

– Фаина Георгиевна, что такое любовь?

Раневская подумала и сказала:

– Забыла. – А через секунду добавила: – Но помню, что это что-то очень приятное.

* * *

– У меня будет счастливый день, когда вы станете импотентом, – заявила Раневская настырному ухажеру.

* * *

Расставляя точки над «i», собеседница спрашивает у Раневской:

– То есть вы хотите сказать, Фаина Георгиевна, что Н. и Р. живут как муж и жена?

– Нет. Гораздо лучше, – ответила та.

* * *

У Раневской спросили, не знает ли она причины развода знакомой пары. Фаина Георгиевна ответила:

– У них были разные вкусы – она любила мужчин, а он – женщин.

* * *

Раневская возвращается с гастролей. Разговор в купе. Одна говорит: «Вот вернусь домой и во всем признаюсь мужу».

Вторая: «Ну, ты и смелая».

Третья: «Ну, ты и глупая».

Раневская: «Ну, у тебя и память».

* * *

Отправившись – от нечего делать на гастролях днем – в зоопарк, артисты увидели необычного оленя, на голове которого вместо двух рогов красовалось целых четыре.

Послышались реплики:

– Какое странное животное! Что за фокус?

– Я думаю, – пробасила Раневская, – что это просто вдовец, который имел неосторожность снова жениться.

* * *

Раневская говорила, что когда Бог собирался создать землю, то заранее знал, что в 20 веке в России будет править КПСС, и решил дать советским людям такие три качества, как ум, честность и партийность. Но тут вмешался черт и убедил, что три таких качества сразу – жирно будет. Хватит и двух. Так и повелось:

Если человек умный и честный – то беспартийный.

Если умный и партийный – то нечестный.

Если честный и партийный – то дурак.

* * *

– Прогуливаюсь по аллее в правительственном санатории в Сочи, – вспоминала Раневская. – Мне навстречу идет Каганович и с ходу начал разговор:

– Как вы там поживаете в театре? Над чем работаете?

– Ставим «Белые ночи» по Достоевскому.

Тогда он воодушевленно восклицает:

– А идея там какая, идея?

– Идея в том, что человек не должен убивать человека.

Стремительно последовала категоричная оценка, с руководящим жестом рукой:

«Это не наша идея. Не наша».

И быстро удалился.

* * *

На гастролях с Раневской всегда случалось непредвиденное. Так, в Ленинграде в 1950 году ей был предложен роскошный номер в «Европейской» с видом на Русский музей, сквер, площадь Искусств. Раневская охотно заняла его и несколько дней в хорошем расположении духа принимала своих ленинградских друзей, рассказывала анекдоты, обменивалась новостями, ругала власть и чиновников. Через неделю к ней пришел администратор и очень вежливо предложил переехать в такой же номер на другой этаж.

– Почему? – возмутилась Фаина Георгиевна. – Номеров много, а Раневская у вас одна.

– Да, да, – лепетал администратор, – но мы очень вас просим переехать, там вам будет удобнее.

– Мне и здесь хорошо, – отказалась Фаина Георгиевна.

Пришел директор «Европейской» и, включив воду в ванной, объяснил, что ждет на днях высокое лицо, а этот номер в гостинице единственный, оборудованный прослушивающим устройством.

После этого Фаина Георгиевна моментально переехала и не спала на новом месте оставшиеся ночи, вспоминая свои высказывания в прежнем номере и размышляя о том, что с ней теперь будет.

* * *

Когда Ахматова хотела поделиться с Раневской чем-то особенно закрытым, они шли к каналу, где в начале Ордынки был небольшой сквер. Там они могли спокойно говорить о своих делах, не боясь того, что их подслушает КГБ. Они назвали этот скверик «Сквер Лаврентия Павловича».

* * *

Всех артистов заставляли ходить в кружок марксистско-ленинской философии. Как-то преподаватель спросил, что такое национальное по форме и совершенное по содержанию.

– Это пивная кружка с водкой, – ответила Раневская.

* * *

В театр Моссовета пришел лектор читать лекцию о полетах в космос. Закончив ее, предлагает задавать вопросы. Поднимается Раневская.

– Товарищ лектор, а вы «подушечки» ели? Вокруг конфета, а внутри – варенье. Интересно, как оно туда попадает?

* * *

Тверской бульвар. Какой-то прохожий подходит к Раневской и спрашивает:

– Сударыня, не могли бы вы разменять мне сто долларов?

– Увы! Но благодарю за комплимент!

* * *

Во время оттепели находились наивные люди, всерьез обсуждавшие проблему открытых границ применительно к СССР.

– Фаина Георгиевна, что бы вы сделали, если бы вдруг открыли границы? – спросили у Раневской.

– Залезла бы на дерево, – ответила та.

– Почему?

– Затопчут! – убежденно сказала Раневская.

* * *

Когда в Москве на площади Свердлова установили памятник Марксу работы Кербеля, Раневская прокомментировала это так:

– А потом они удивляются, откуда берется антисемитизм. Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один еврей на площади имени другого еврея ставит памятник третьему еврею!

* * *

Раневская очень боялась, что ей могут предложить сотрудничать с КГБ – это в то время было распространено. Как отказаться, что делать? Один ее знакомый посоветовал в случае, если такое предложение поступит, сказать, что она кричит во сне. Тогда она не подойдет для сотрудничества и предложение будет снято. Однажды, когда Фаина Георгиевна работала в Театре имени Моссовета, к ней обратился парторг с предложением вступить в партию.

– Ой, что вы, голубчик! Я не могу, я кричу во сне! – воскликнула бедная Раневская.

Слукавила она или действительно перепутала эти департаменты, Бог знает!

* * *

В семьдесят лет Раневская вдруг объявила, что вступает в партию.

– Зачем? – поразились друзья.

– Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит обо мне на партсобраниях.

* * *

Внук пришел к Раневской с любимой девушкой и представляет ее:

– Фаина Георгиевна, это Катя. Она умеет отлично готовить, любит печь пироги, аккуратно прибирает квартиру.

– Прекрасно, мой мальчик! Тридцать рублей в месяц, и пусть приходит по вторникам и пятницам.

* * *

К биографии предлагаемых ей кур Раневская была небезразлична.

Как-то в ресторане ей подали цыпленка-табака. Фаина Георгиевна отодвинула тарелку:

– Не буду есть. У него такой вид, как будто его сейчас будут любить.

* * *

Однажды домработница сварила курицу вместе с требухой. Есть было нельзя, курицу надо было выбросить. Раневская расстроилась:

– Но ведь для чего-то она родилась!

* * *

Окна квартиры Раневской в высотке на Котельнической набережной выходили в каменный внутренний двор. А там – выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные фургоны.

Фаина Георгиевна с ненавистью слушала знакомые народные выражения рабочих-грузчиков, отчетливо звучавшие на рассвете под ее окнами, а вечером с тоской наблюдала шумные толпы уходящих домой кинозрителей из «Иллюзиона».

– Я живу над хлебом и зрелищем, – жаловалась Раневская.

* * *

Как-то Раневской позвонила Ксения Маринина, режиссер телепередачи «Кинопанорама», хотела заехать.

– К-Ксаночка, в-вам не трудно купить хлеба в нашей булочной? – попросила Фаина Георгиевна. – К-Ксаночка, хлеб надо обжечь на огне, а то рабочие на него ссали, – попросила Фаина Георгиевна, когда Маринина пришла.

– Все готово – обожгла хлеб, – вскоре сообщила Маринина.

– Вы д-долго его обжигали, Ксаночка? Ведь они д-долго на него ссали! – удрученно говорила Раневская.

* * *

Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна и кухней, и обслуживанием.

– Позовите директора, – сказала она, расплатившись.

А когда тот пришел, предложила ему обняться.

– Что такое? – смутился тот.

– Обнимите меня, – повторила Фаина Георгиевна.

– Но зачем?

– На прощание. Больше вы меня здесь не увидите.

* * *

В Доме творчества кинематографистов в Репино под Ленинградом Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей было не так. Обедала она обычно в соседнем Доме композиторов, с друзьями, а кинематографическую столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на аборт».

* * *

Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок очень полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.

Война закончилась, появились продукты, и яйца стали появляться на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные очень полезны и питательны. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и сообщала:

– Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!

* * *

Раневской делают операцию под наркозом. Врач просит ее считать до десяти. От волнения она начинает считать невпопад:

– Один, два, пять, семь…

– Будьте повнимательнее, пожалуйста, – просит врач.

– Поймите, как мне трудно, – начинает оправдываться актриса. – Моего суфлера ведь нет рядом.

* * *

Раневская, рассказывая о своих злоключениях в поликлинике, любила доводить ситуацию до абсурда. В ее интерпретации посещение врача превращалось в настоящий анекдот.

«Прихожу в поликлинику и жалуюсь:

– Доктор, у меня последнее время что-то вкуса нет.

Тот обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.

Я попробовала:

– Это же говно.

– Все в порядке, – говорит врач, – правильно. Вкус появился.

Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:

– Доктор, вкус-то у меня появился, но с памятью все хуже и хуже.

Доктор обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.

– Так там же говно, – ору я.

– Все в порядке. Вот и память вернулась».

* * *

Раневская со сломанной рукой в Кунцевской больнице.

– Что случилось, Фаина Георгиевна?

– Да вот, спала, наконец приснился сон. Пришел ко мне Аркадий Райкин, говорит:

– Ты в долгах, Фаина, а я заработал кучу денег, – и показывает шляпу с деньгами.

Я тянусь, а он зовет:

– Подойди поближе.

Я пошла к нему и упала с кровати, сломала руку.

* * *

Оправившись от инфаркта, Раневская заключила:

– Если больной очень хочет жить, врачи бессильны!

* * *

Раневская изобрела новое средство от бессонницы и делится с Риной Зеленой:

– Надо считать до трех. Максимум – до полчетвертого.

* * *

Почти полвека проработала Раневская в московских театрах. Шесть лет – в Театре Советской Армии, столько же – у Охлопкова, восемь – у Равенских в Театре им. Пушкина. В начале шестидесятых во время репетиции в этом театре ей сделали замечание: «Фаина Георгиевна, говорите четче, у вас как будто что-то во рту». Напросились. «А вы разве не знаете, что у меня полон рот говна?!» И вскоре ушла.

* * *

Родилась я в конце прошлого века, когда в моде еще были обмороки. Мне очень нравилось падать в обморок, к тому же я никогда не расшибалась, стараясь падать грациозно.

* * *

…В. И. (Качалов. – Ред. ) спросил меня после одного вечера, где он читал и Маяковского, – вопроса точно не помню, а ответ мой до сих пор меня мучает: «Вы обомхатили Маяковского».

«Как это – обомхатил? Объясни».

Но я не умела объяснить. Я много раз слышала Маяковского. А чтение Качалова было будничным.

Василий Иванович сказал, что мое замечание его очень огорчило… Сказал с той деликатностью, которую за долгую мою жизнь я видела только у Качалова. Потом весь вечер говорил о Маяковском с истинной любовью…

* * *

Вижу себя со стороны, и мне жаль себя. Читаю Станиславского. Сектант. Чудо-человек. Какое счастье то, что я видела его на сцене, он перед глазами у меня всегда. Он – бог мой.

Я счастлива, что жила в «эпоху Станиславского», ушедшую вместе с ним… Сейчас театр – пародия на театр. Самое главное для меня ансамбль, а его след простыл. Мне с партнерами мука мученическая, а бросить не в силах – проклятущий театр.

* * *

Режиссеры меня не любили, я платила им взаимностью. Исключением был Таиров, поверивший мне.

* * *

…Однажды, провожая меня через коридор верхнего этажа, мимо артистических уборных, Александр Яковлевич (Таиров. – Ред ). вдруг остановился и, взяв меня за руку, сказал с горькой усмешкой: «Знаете, дорогая, похоже, что театр кончился: в театре пахнет борщом». Действительно, в условиях того времени технический персонал, работавший в театре безвыходно, часто готовил себе нехитрые «обеды» на электроплитках. Для всех нас это было в порядке вещей, но Таиров воспринимал это как величайшее кощунство.

* * *

…В Ташкенте мы обе (Раневская и Анна Ахматова. – Ред. ) были приглашены к местной жительнице, сидели в комнате комфортабельной городской квартиры. В комнату вошел большой баран с видом человека, идущего по делу. Не глядя на нас, он прошел в сад. Это было неожиданно и странно. И потом, через много лет, она говорила: «А вы помните, как в комнату пришел баран и как это было удивительно. Почему-то я не могу забыть этого барана». Я пыталась объяснить это неизгладимое впечатление с помощью психоанализа. «Оставьте, вы же знаете, что я ненавижу Фрейда», – рассердилась она.

* * *

Однажды я спросила ее (Ахматову. – Ред. ): «Стадо овец… кто муж овцы?» Она сказала: «Баран, так что завидовать ему нечего». Сердито ответила, была чем-то расстроена.

* * *

«Фаина, вы можете представить меня в мехах и бриллиантах?» И мы обе расхохотались.

* * *

Я знала блистательных – Михоэлс, Эйзенштейн, – но Пастернак потрясает так, что его слушаю с открытым ртом. Когда они вместе – А. и П. (Ахматова и Пастернак. – Ред. ), – то кажется, будто в одно и то же время в небе солнце, и луна, и звезды, и громы, и молнии. Я была счастлива видеть их вместе, слушать их, любоваться ими.

* * *

Люди, дающие наслаждение, – вот благодать!

Она в гробу, я читаю ее стихи и вспоминаю живую, стихи непостижимые, такое чудо Анну Андреевну…

5 Марта 10 лет как нет ее, – к десятилетию со дня смерти не было ни строчки. Сволочи.

* * *

Меня спрашивают, почему я не пишу об Ахматовой, ведь мы дружили…

Отвечаю: не пишу, потому что очень люблю ее.

1978 Год.

* * *

Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в его дикарей.

Я кончаю жизнь банально-стародевически: обожаю котенка и цветочки до страсти.

1948 Год, март.

Ночью читала Марину – гений, архигениальная, и для меня трудно и непостижимо, как всякое чудо. А вот тютчевское «и это пережить, и сердце на куски не разорвалось» разрывает сердце мне.

* * *

Любовь Михайловна Эренбург – жена Эренбурга. У М. Ц. (Марина Цветаева. – Д. Щ. ) сохранились с ней хорошие отношения и после расхождения М. Ц. с Эренбургом. М. Ц. писала о ней: «Л. М. – очарование, она птица, и страдающая птица. У нее большое человеческое сердце, но – взятое под запрет. Ее приучили отделываться смехом и подымать тяжести, от которых кости трещат. Она героиня, но героиня впустую…

Мне ее глубоко, нежно, восхищенно-бесплодно жаль».

* * *

Я была летом в Алма-Ате. Мы гуляли по ночам с Эйзенштейном. Горы вокруг. Спросила: «У вас нет такого ощущения, что мы на небе?».

Он сказал: «Да. Когда я был в Швейцарии, то чувствовал то же самое». – «Мы так высоко, что мне Бога хочется схватить за бороду». Он рассмеялся…

Мы были дружны. Эйзенштейна мучило окружение. Его мучили козявки. Очень тяжело быть гением среди козявок.

* * *

Дорогой Сергей Михайлович!

«Убить – убьешь, а лучше не найдешь!» Это реплика Василисы Мелентьевны Грозному в момент, когда он заносил над ней нож!

Бессердечный мой!..

( Из писем Ф. Раневской С. Эйзенштейну ).

* * *

Есть люди, хорошо знающие, «что к чему». В искусстве эти люди сейчас мне представляются бандитами, подбирающими ключи. Такой «вождь с отмычкой» сейчас Охлопков. Талантливый как дьявол и циничный до беспредельности.

* * *

Кто бы знал мое одиночество! Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной.

Но ведь зрители действительно любят? В чем же дело? Почему так тяжело в театре?

* * *

Погиб Соломон Михайлович Михоэлс. Не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он был мне как-то нужен, необходим.

Однажды я сказала ему: «Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только глисты… В вас живет Бог!» Он улыбнулся и ответил: «Если во мне живет Бог, то он в меня сослан».

1948 Год, 14 января.

* * *

Я вообще заметила, что талант всегда тянется к таланту и только посредственность остается равнодушной, а иногда даже враждебной к таланту.

* * *

Осип Абдулов сказал, что, если бы я читала просто по радио, вещая в эфир, а не по пластинке, я бы так заикалась и так бы все перепутала, что меня бы в тот же вечер выслали в город «Мочегонск».

* * *

Вера (Марецкая. – Ред. ) меня любила и называла: «Глыба!» Если бы я могла в это верить!

Нет, я знала актрис лучше Раневской.

* * *

Толстой сказал, что смерти нет, а есть любовь и память сердца. Память сердца так мучительна, лучше бы ее не было… Лучше бы память навсегда убить.

* * *

И я вспомнила, что недавно думала и твердо знаю, что ничего так не дает понять и ощутить своего одиночества, как то, когда некому рассказать сон.

* * *

…Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой «славе» гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре.

* * *

Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость. Я помню, как мне приходилось играть тяжелобольной, потому что зритель требовал, чтобы играла именно я. Когда в кассе говорили: «Она больна», публика отвечала: «А нам какое дело. Мы хотим ее видеть. И платили деньги, чтобы ее посмотреть». А мне писали дерзкие записки: «Это безобразие! Что это Вы вздумали болеть, когда мы так хотим Вас увидеть». Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».

* * *

…Из всего хорошего, сердечного, сказанного мне публикой, самое приятное – сегодня полученное признание. Магазин, куда я хожу за папиросами, был закрыт на обеденный перерыв. Я заглянула в стеклянную дверь. Уборщица мыла пол в пустом зале. Увидев меня, она бросилась открывать двери со словами: «Как же вас не пустить, когда, глядя на вас в кино, забываешь свое горе. Те, которые побогаче, могут увидеть что-нибудь и получше вас (!!!), а для нас, бедных, для народа – вы самая лучшая, самая дорогая…» Я готова была расцеловать ее за эти слова.

1948 год, 22 июня.

* * *

Я убила в себе червя тщеславия в одно мгновение, когда подумала, что у меня не будет ни славы Чаплина, ни славы Шаляпина, раз у меня нет их гения. И тут же успокоилась. Но когда ругнут – чуть ли не плачу. А похвалят – рада, но не больше, чем вкусному пирожному, не больше.

* * *

…Впервые в жизни получила ругательное анонимное письмо, а то я думала, что я такая дуся, что меня все обожают!!!

* * *

Очень завидую людям, которые говорят о себе легко и даже с удовольствием. Мне этого не хотелось, не нравилось.

* * *

Одесса. 49 год. В Москве можно выйти на улицу одетой, как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение – это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамваях, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» – ибо в бедность никто не верит.

* * *

Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней.

Терплю даже Завадского.

* * *

Есть же такие дураки, которые завидуют «известности». Врагу не пожелаю проклятой известности. В том, что вас все знают, все узнают, есть для меня что-то глубоко оскорбляющее, завидую безмятежной жизни любой маникюрши.

* * *

Прислали на чтение две пьесы. Одна называлась «Витаминчик», другая – «Куда смотрит милиция?». Потом было объяснение с автором, и, выслушав меня, он грустно сказал: «Я вижу, что юмор вам недоступен».

* * *

На днях явилась ко мне некто Сытина – сценаристка, если бы с ней не было администратора, я бы подумала, что эта женщина убежала от Кащенки, но администратор, ее сопровождавший, производил впечатление вполне нормального сумасшедшего, работающего в кино.

* * *

Таким образом, я абсолютно свободна и, погрузившись в мои неглубокие мысли, сижу у себя на койке и мечтаю об околеванце.

* * *

…А ведь судьба мне – мачеха!

* * *

Мне иногда кажется, что я еще не живу… За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить… Но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться!».

* * *

То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров.

Я так считаю.

* * *

…Поняла, в чем мое несчастье: я, скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая дура» – не лажу с бытом!

* * *

«Успех» – глупо мне, умной, ему радоваться. Я не знала успеха у себя самой… Одной рукой щупает пульс, другой играет…

* * *

По радио: «Таня – бригадирша, в ее светло-серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма».

Боже мой, зачем я дожила до того, чтобы такое слушать!

* * *

Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!

* * *

…Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их «амазонки в климаксе».

* * *

…Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» – ничего о себе не знаю.

* * *

Не понимают «писатели», что фразу надо чистить, как чистят зубы…

* * *

Когда я слышу приглашение: «Приходите потрепаться» – мне хочется плакать.

* * *

Написала Татьяне Тэсс: «Приезжайте ко мне, в поместье. На станцию «Малые Херы». На службе у Тэсс в редакции «Известий» дамы разволновались. И кто-то спросил: «А где такая станция?».

* * *

…Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки…

* * *

Нужно в себе умертвить обычного, земного, нужно стать над собой, нужно искать в себе Бога.

* * *

Б. (артист Геннадий Бортников. – Ред. ) тогда поймет, что он делает, когда перестанет говорить текст, а начнет кровоточить сердцем…

* * *

…Во мне нет и тени честолюбия. Я просто бегаю от того, за чем гоняются мои коллеги, а вот самолюбие сволочное мучит. А ведь надо быть до такой степени гордой, чтобы плевать на самолюбие.

* * *

Кто-то заметил: «Никто не хочет слушать, все хотят говорить».

А стоит ли говорить?

* * *

Птицы дерутся, как актрисы из-за ролей.

Актриса хвастала безумным успехом у аудитории. Она говорила: «Меня рвали на части!» Я спросила: «А где вы выступали?».

Она гордо ответила: «В психиатрической клинике».

* * *

Сняли на телевидении. Я в ужасе: хлопочу мордой. Надо теперь учиться заново, как не надо.

* * *

Старая харя не стала моей трагедией, – в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!».

* * *

Часто говорят: «Талант – это вера в себя». А по-моему, талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой, своими недостатками, чего я, кстати, никогда не замечала в посредственности. Они всегда так говорят о себе: «Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знает, какой я скромный!».

* * *

Ненавижу слово «играть». Пусть играют дети.

* * *

…Партнер для меня – все. С талантливыми становлюсь талантливая, с бездарными – бездарной. Никогда не понимала и не пойму, каким образом великие актеры играли с неталантливыми людьми. Кто и что их вдохновляло, когда рядом стоял НЕКТО С ПУСТЫМИ ГЛАЗАМИ.

* * *

…Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой – смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает?

* * *

…Когда на репетиции в руках у моего партнера я вижу смятые, слежавшиеся листки – отпечатанную на машинке роль, которую ему не захотелось переписать своей рукой, я понимаю: мы говорим с этим человеком на разных языках. Вы подумаете: мелочь, пустяк, но в пустяке труднее обмануть, чем в крупном. В крупном можно притвориться, на пустяки же, как правило, внимания не тратят.

* * *

Я знаю, кого буду играть, а как – не знаю. Нужна основа, нужна задача – тогда можно импровизировать. Немыслимо одинаково сыграть даже десять спектаклей, не то что сто.

* * *

…Я не учу слова роли. Я запоминаю роль, когда уже живу жизнью человека, которого буду играть, и знаю о нем все, что может знать один человек о другом.

* * *

Одинаково играть не могу, даже если накануне хотела повторить найденное. Подличать штампами не умею. Когда приходится слушать интонации партнера как бы записанными на пластинку, хочется вскочить, удрать. Ненавижу разговоры о посторонних вещах. Перед выходом на сцену отвратительно волнуюсь. Начинаю играть спокойно перед тем, как спектакль снимают с репертуара.

* * *

Когда же персонаж пьесы по жизни незнаком, непонятен, работа идет труднее. Иногда образ возникает от внешнего представления, но внешнее всегда служит выражением внутренней сути.

* * *

Для меня загадка: как могли Великие актеры играть с любым дерьмом?…Я мученица, ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре – Голгофа. Хорошее начало для «Воспоминаний».

* * *

…Всегда очень волнуюсь, как правило, на премьере проваливаюсь. Не бываю готова. Полное понимание роли иногда приходит тогда, когда спектакль снимают с репертуара. От спектакля к спектаклю продолжаю работать над ролью, продолжаю думать о роли, которую играю. Скоро будет шестьдесят лет, как я на сцене, а у меня только одно желание – громадное желание играть с артистами, у которых я могла бы еще учиться. И говорю это абсолютно искренне.

* * *

…В актерской жизни нужно везение. Больше, чем в любой другой, актер зависим, выбирать роли ему не дано. Я сыграла сотую часть того, что могла. Вообще я не считаю, что у меня счастливая актерская судьба… Тоскую о несыгранных ролях. Слово «сыграть» я не признаю. Прожить еще несколько жизней…

* * *

«Система», «система», а каким был Станиславский на сцене, не пишут, – не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.

* * *

Большой это труд – жить на свете.

* * *

Стены дома выкрашены цветом «безнадежности». Есть, очевидно, и такой цвет. Погибаю от безвкусия окружения. Из всех искусств дороже всего – живопись: краски, краски, краски.

* * *

Хороший вкус – тоже наказание Божие.

* * *

Воспитать ребенка можно до 16 лет, – дома! Воспитать режиссера – может и должна библиотека, музей, музыка, среда, вкус – это тоже талант, вкус – это основа. Отсутствие вкуса – путь к преступлению.

* * *

Неистовый темперамент рождает недомыслие. Унять надо неистовость… Нужна ясная голова, чтобы донести мысли автора, а не собственный пыл! «Пылающий режиссер – наказание Божие актера! Отнял у меня последние силы пылающий режиссер…».

* * *

Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Все проще! Есть талант или нет его. Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, м. б., потому мало хорошего в театре.

* * *

«Усвоить психологию импровизирующего актера – значит найти себя как художника». М. Чехов.

Следую его заветам.

* * *

Научиться быть артистом нельзя. Можно развить свое дарование, научиться говорить, изъясняться, но потрясать – нет. Для этого надо родиться с природой актера.

* * *

…Получаю письма: «…помогите стать актером», отвечаю – Бог поможет.

* * *

Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне все знает, а я о ней ничего.

* * *

…Чтобы получить признание – надо, даже необходимо, умереть.

Спутник Славы – Одиночество.

* * *

К смерти отношусь спокойно теперь, в старости. Страшно то, что попаду в чужие руки. Еще в театр поволокут мое тулово.

* * *

Кремлевская больница – кошмар со всеми удобствами.

* * *

Невоспитанность в зрелости говорит об отсутствии сердца.

* * *

Странно – абсолютно лишенная (тени) религиозной, я люблю до страсти религиозную музыку.

Гендель, Глюк, Бах!

…«Все должно стать единым, выйти из единого и возвратиться в единое». Гете.

Это для нас, для актеров – снова!

Кажется, теперь заделалась религиозной.

1976 Г.

* * *

…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.

* * *

…Огорчить могу – обидеть никогда.

Обижаю разве что себя самое.

* * *

«Друга любить – себя не щадить». Я была такой.

* * *

«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени». Гете. И я с ним заодно. Раневская.

* * *

Многие получают награды не по способностям. А по потребности.

* * *

Когда у попрыгуньи болят ноги – она прыгает сидя.

* * *

…Все думаю о Пушкине. Пушкин – планета! Он где-то рядом. Я с ним не расстаюсь. Что бы я делала в этом мире без Пушкина…

* * *

…Он мне так близок, так дорог, так чувствую его муки, его любовь, его одиночество… Бедный, ведь он искал смерти – эти дуэли…

* * *

Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, я сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь… Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин! Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью».

* * *

Мучительная нежность к животным, жалость к ним, мучаюсь по ночам, к людям этого уже не осталось. Старух, стариков только и жалко никому не нужных.

* * *

У планеты климакс – весны не было, весной была осень, сейчас июнь – холодно, дождь, дождь.

* * *

Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь перед финишем понимаю ясно, что все пустое. Нужна только доброта, сострадание.

* * *

Женщина в театре моет сортир. Прошу ее поработать у меня, убирать квартиру. Отвечает: «Не могу, люблю искусство».

* * *

Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. Руководила грузчиками… И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!

* * *

«Глупость – это род безумия». Это моя всегдашняя мысль в плохом переводе.

* * *

Бог мой, сколько же вокруг «безумцев»!

Летний дурак узнается тут же – с первого слова. Зимний дурак закутан во все теплое, обнаруживается не сразу. Я с этим часто сталкиваюсь.

* * *

Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа.

* * *

… Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.

* * *

Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!

* * *

Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи. Уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела. А только начинаешь жить!

* * *

…Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.

…У них у всех друзья такие же, как они сами, – контактные, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!

* * *

Если бы на всей планете страдал хоть один человек, одно животное, – и тогда я была бы несчастной, как и теперь.

* * *

За что меня можно пожалеть? Для меня не существует чужое горе.

* * *

Всякая сволочь в похвальных статьях упоминает о моем трудном характере. «И я принимаю Вашу несправедливость как предназначенную мне честь».

* * *

Есть во мне что-то мне противное.

* * *

Один горестный день отнял у меня все дары жизни.

* * *

Мои любимые мужчины – Христос, Чаплин, Герцен, доктор Швейцер, найдутся еще – лень вспоминать.

* * *

У меня два Бога: Пушкин, Толстой. А главный? О нем боюсь думать.

* * *

Увидела на балконе воробья – клевал печенье. Стало нравиться жить на свете. Глупо это…

* * *

Если у тебя есть человек, которому можно рассказать сны, ты не имеешь права считать себя одинокой.

* * *

Жизнь прошла и не поклонилась, как злая соседка…

…У меня хватило ума глупо прожить жизнь. Живу только собой – какое самоограничение.

* * *

…Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

* * *

«Я Бог гнева! – говорит Господь» (Ветхий Завет).

Это и видно!!!

* * *

А может быть, поехать в Прибалтику? А если я там умру? Что я буду делать?

* * *

«Дама в Москве: по-французски из далекого детства запомнила 10 фраз и произносила их, грассируя, в нос и с шиком!».

«Дама в Таганроге: «Меня обидел Габриель Д’Аннунцио – совершенно неправильно описывает поцелуй».

«Старуха-еврейка ласкает маленькую внучку: «Красавица, святая угодница, крупчатка первый сорт!».

* * *

Приглашение на свидание: «Артистке в зеленой кофточке», указание места свидания и угроза: «Попробуй только не прийтить». Подпись. Печать. Сожалею, что не сохранила документа, – не так много я получала приглашений на свидание.

* * *

– Звонок не работает, как придёте, стучите ногами.

– Почему ногами?

– Но вы же не с пустыми руками собираетесь приходить!

* * *

Сейчас, когда человек стесняется сказать, что ему не хочется умирать, он говорит так: «Очень хочется выжить, чтобы посмотреть, что будет потом». Как будто если бы не это, он немедленно был бы готов лечь в гроб.

* * *

Сколько раз краснеет в жизни женщина?

– Четыре раза: в первую брачную ночь, когда в первый раз изменяет мужу, когда в первый раз берет деньги, когда в первый раз дает деньги.

А мужчина?

– Два раза: первый раз когда не может второй, второй когда не может первый.

* * *

(О Ленине) Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

* * *

– Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей верности – брюнетки или блондинки?

– Седые!

* * *

Деньги съедены, а позор остался. ( О своих работах в кино ).

* * *

Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!..

* * *

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

* * *

Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.

* * *

– Я была вчера в театре, – рассказывала Раневская. – Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.

* * *

– Ну эта, как ее… Такая плечистая в заду… (Раневская забыла фамилию актрисы, с которой должна была играть на сцене).

* * *

Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год… Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник – домашний клозет.

* * *

Жизнь моя…Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.

* * *

Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи.

* * *

А по поводу вторых половинок несравненная Фаина Раневская как-то сказала: «Вторая половинка есть у мозга, жопы и таблетки. А я изначально целая».

* * *

Раневская о здоровье:

– Самая любимая моя болезнь – чесотка: почесался один раз – и ещё хочется! А самая ненавистная болячка – это геморрой: ну ни себе, ни людям – ни посмотреть, ни показать, ни похвастаться…

* * *

У Раневской спросили: что для нее самое трудное?

– О, самое трудное я делаю до завтрака, – сообщила она.

– И что же это?

– Встаю с постели.

* * *

– А вы куда хотели бы попасть, Фаина Георгиевна, – в рай или ад? – спросили у Раневской.

– Конечно, рай предпочтительнее из-за климата, но веселее мне было бы в аду – из-за компании.

* * *

– Вы слышали, как не повезло писателю N.? – спросили у Раневской.

– Нет, а что с ним случилось?

– Он упал и сломал правую ногу.

– Действительно, не повезло. Чем же он теперь будет писать? – посочувствовала Фаина Георгиевна.

* * *

Шкаф Любови Петровны Орловой так забит нарядами, – говорила Раневская, – что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать!

* * *

Раневская: Нонна, а что, Н. умер?

Нонна: Умер.

Раневская: То-то я смотрю, он в гробу лежит…

* * *

Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать.

* * *

Еще мне незаслуженно приписывают заимствования из таких авторов как Марк Твен, Бернард Шоу, Тристан Бернар, Константин Мелихан и даже Эзоп и Аристотель. Мне это, конечно, лестно, и я их поэтому тоже благодарю, особенно Аристотеля и Эзопа.

* * *

– Фаина, – спрашивает ее старая подруга, – как ты считаешь, медицина делает успехи?

– А как же! В молодости у врача мне каждый раз приходилось раздеваться, а теперь достаточно язык показать.

* * *

Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит подумать, что тебе важнее: все или семья.

* * *

– Ох и трудно сейчас жить честным людям! – пожаловался Раневской один видный товарищ.

– Ну а вам-то что? – спросила актриса.

* * *

Нельзя играть Толстого, когда актер П. играет Федю Протасова. Это все равно что, если б я играла Маргариту Готье только потому, что я кашляю.

* * *

Вы знаете, что такое сниматься в кино? Представьте, что вы моетесь в бане, а туда приводят экскурсию.

* * *

Есть люди, в которых живет Бог; есть люди, в которых живет дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты.

* * *

Мне всегда было непонятно: люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.

* * *

Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.

* * *

8 Марта – мое личное бедствие. С каждой открыткой в цветах и бантиках вырываю клок волос от горя, что я не родилась мужчиной.

* * *

Меня врач спрашивает: «Как вы спите?» Я говорю: «Я сплю с Пушкиным». …Засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью».

* * *

В ответ на свою статью к юбилею Раневской Ия Саввина получила от нее телеграмму: «БЛАГОДАРЮ ЗА БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ НЕКРОЛОГ».

* * *

Что-то давно не говорят, что я блядь. Теряю популярность.

* * *

Женщина, чтобы преуспеть в жизни, должна обладать двумя качествами. Она должна быть достаточно умна, чтобы нравиться глупым мужчинам, и достаточно глупа, чтобы нравиться мужчинам умным, – говорила Раневская.

* * *

Кто-то из актёров звонит Фаине Георгиевне, чтобы справится о здоровье.

– Дорогой мой, – жалуется она, – такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно. Печень, почки, желудок – все ноет! Суставы ломит, еле хожу… Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы ещё предстательная железа!

* * *

Раневская не любила зиму. Она говорила:

– Я ненавижу зиму, как Гитлера!

* * *

Раневская познакомилась и подружилась с теткой режиссера Львовича, которая жила в Риге, но довольно часто приезжала в Москву. Тетку эту тоже звали Фаина, что невероятно умиляло Раневскую, которая считала свое имя достаточно редким. «Мы с вами две Феньки, – любила при встрече повторять Раневская. – Это два чрезвычайно редких и экзотических имени».

Однажды сразу после выхода фильма «Осторожно, бабушка!» Фаина Раневская позвонила в Ригу своей тезке и спросила, видела ли та фильм?

– Еще не видела, но сегодня же пойду и посмотрю!

– Так-так, – сказала Раневская. – Я, собственно, зачем звоню… Звоню, чтобы предупредить – ни в коем случае не ходите, не тратьте деньги на билет, фильм – редкое г..!

* * *

Как-то на южном море Раневская указала рукой на летящую чайку и сказала:

– МХАТ полетел.

* * *

– Шатров – это Крупская сегодня, – так определила Раневская творчество известного драматурга, автора многочисленных пьес о Ленине.

* * *

Находясь уже в возрасте преклонном, Раневская тем не менее умела заставить людей подчиняться и выполнять ее требования. Однажды перед Московской олимпиадой Раневская набрала номер директора театра и официальным тоном сообщила, что ей срочно нужна машина. Директор попробовал отказать, сославшись на то, что машина занята, но Раневская сурово перебила:

– Вы что же, не понимаете? Я должна объехать Москву и показать мальчику олимпийские объекты. Он хочет убедиться, что все в порядке…

Директор вынужден был отправить машину Раневской, хоть и не знал, какой такой еще мальчик желает проверить готовность объектов. А Мальчик – была кличка любимой собачки Фаины Георгиевны.

* * *

На улице в Одессе к Раневской обратилась прохожая:

– Простите, мне кажется, я вас где-то видела… Вы в кино не снимались?

– Нет, – отрезала Раневская, которой надоели уже эти бесконечные приставания. – Я всего лишь зубной врач.

– Простите, – оживилась ее случайная собеседница. – Вы зубной врач? А как ваше имя?

– Черт подери! – разозлилась Раневская, теперь уже обидевшись на то, что ее не узнали. – Да мое имя знает вся страна!

* * *

Медсестра, лечившая Раневскую, рассказала, как однажды Фаина Георгиевна принесла на анализ мочу в термосе. Сестра удивилась, почему именно в термосе, надо было в баночке. На что великая актриса возмущенно пробасила: «Ох, ни хрена себе! А кто вчера сказал: неси прямо с утра, теплую?!».

* * *

Раневская как-то сказала с грустью:

– Ну надо же! Я дожила до такого ужасного времени, когда исчезли домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.

* * *

– Я рекомендовал вам выкуривать только по одной папиросе после еды. И вот результат: у вас прекрасный здоровый вид, вы заметно поправились, – с оптимизмом говорит врач.

– Вы хотите сказать, что жопа стала еще толще. Неудивительно, я ведь теперь ем по десять раз в день, чтобы покурить, – объясняет Раневская.

* * *

– Этот доктор творит чудеса! Он буквально за минуту вылечил все мои болезни, – саркастически заметила Фаина Георгиевна после посещения врача.

– Каким образом?

– Он сказал, что все мои болезни – не болезни, а симптомы приближающейся старости.

* * *

Раневская тяжело переживала смерть режиссера Таирова. У Фаины Георгиевны началась бессонница, она вспоминала глаза Таирова и плакала по ночам.

Потом обратилась к психиатру.

Мрачная усатая армянка устроила Раневской допрос с целью выяснить характер ее болезни. Фаина Георгиевна изображала, как армянка с акцентом спрашивала ее:

– На что жалуешься?

– Не сплю ночью, плачу.

– Так, значит, плачешь?

– Да.

– Сношений был? – внезапный взгляд армянки впивался в Раневскую.

– Что вы, что вы!

– Так. Не спишь. Плачешь. Любил друга. Сношений не был. Диагноз: психопатка! – безапелляционно заключила врач.

* * *

– Фаина Георгиевна, вы опять захворали?! А какая у вас температура?

– Нормальная, комнатная, плюс восемнадцать градусов…

* * *

– Я не могу есть мясо. Оно ходило, любило, смотрело… Может быть, я психопатка? Нет, я себя считаю нормальной психопаткой. Но не могу есть мяса. Мясо я держу для людей.

* * *

Раневская часто оставляла приоткрытой дверь на лестницу. Нанятая недавно домашняя работница быстро поняла возникшие для нее у Раневской новые возможности и унесла шубу и вазочку из хрусталя, решив свалить все на «открытую дверь». Обнаружив пропажу, Раневская известила «товарищей милиционеров». Воровку накрыли с поличным у нее дома, нашли еще несколько шуб и вазочек – она не рассчитывала, что «интеллигенты заявят».

Фаина Георгиевна невзлюбила свою вернувшуюся блудную шубу. Решила ее продать. Открыла шкаф в передней перед покупательницей, оттуда вылетела моль. Раневская крикнула:

– Ну что, сволочь, нажралась?

Продажа не состоялась.

* * *

Диалог с домработницей:

– Что на обед?

– Детское мыло и папиросы купила.

– А что к обеду?

– Вы очень полная, вам не надо обедать, лучше в ванне купайтесь.

– А где сто рублей?

– Ну вот, детское мыло, папиросы купила.

– Ну, а еще?

– Та что вам считать! Деньги от дьявола, о душе! надодумать. Еще зубную купила пасту.

– У меня есть зубная паста.

– Я в запас, скоро ничего не будет, ой ей-Богу, тут конец света на носу, а вы сдачи спрашиваете.

* * *

У Раневской часто сменялись домработницы. Лиза была, пожалуй, самая яркая из них. Она очень хотела выйти замуж, вопреки своей малопривлекательной внешности. Фаина Георгиевна решила помочь. Как-то пришла к ней Любовь Орлова, сняла черную норковую шубу в передней и беседовала с Раневской в ее комнате. Лиза вызвала свою хозяйку и попросила тайно дать ей надеть всего на полчаса эту шубу для свидания с женихом, дабы поднять свои шансы. Фаина Георгиевна разрешила. Домработница ушла. Прошел час. Любовь Петровна собралась уходить, но Фаина Георгиевна изо всех сил удерживала ее, не выпуская из комнаты. Лизы не было. Гостья пробыла у Раневской три часа, пока Лиза, войдя в переднюю, не хлопнула дверью. Орлова была отпущена на волю.

* * *

Лиза была крайне решительна в вопросах быта. Однажды Фаина Георгиевна услышала требовательный украинский говорок Лизы, разговаривающей по телефону: «Это дезинхфекция? С вами ховорить народная артистка Раневская. У чем дело? Меня заели клопи!».

* * *

Иногда Фаина Георгиевна садилась на вегетарианскую диету и тогда становилась особенно чувствительна. В эти мучительные дни она спросила: «Лизочка, мне кажется, в этом борще чего-то не хватает?» Лиза ответила: «Правильно, Фаина Георгиевна, не хватает мяса».

* * *

Раневская часто показывала, как Лиза, готовясь к свиданию, бесконечно звонила по телефону своим подругам: «Маня, у тебе бусы есть? Нет? Пока». «Нюра, у тебе бусы есть? Нет? Пока». «Зачем тебе бусы?» – спрашивает Фаина Георгиевна. «А шоб кавалеру было шо крутить, пока мы в кино сидим», – отвечала та.

Когда замужество наконец состоялось, Раневская подарила ей свою только что купленную роскошную кровать – для продолжения Лизиного рода. А сама так до конца жизни и спала на тахте.

* * *

Фаина Георгиевна не боролась с бытом – старалась преодолеть его. Уборка, еда, одежда – все это превращалось в кошмарный экзамен. И Раневская, словно двоечник, твердила вечное: «Я учила…» Но так и не выучил – как жить. Домработницы были кошмаром Раневской. Они приходили в ее дом, как завоеватели, и уходили, как мародеры с поля боя. Все, что оставалось Фаине Георгиевне, утешаться мыслью, что в конце концов домработницы – не самое большое зло, а на войне – как на войне.

* * *

Раневская как-то сказала:

– Я дожила до такого времени, когда исчезли домработницы. И знаете, почему? Все домработницы ушли в актрисы. Вам не приходило в голову, что многие молодые актрисы напоминают домработниц? Так вот, у меня домработница опекает собаку. Та живет, как Сара Бернар, а я – как сенбернар.

* * *

Поняла, в чем мое несчастье: скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая» дура – не лажу с бытом. Урод я.

Раневская.

* * *

– Будет ли пятая графа при коммунизме?

– Нет, будет шестая: «Был ли евреем при социализме?».

* * *

– Я говорила так долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов, – сокрушалась Раневская после неудачного выступления.

* * *

На съемках «Мечты» Ромма на Западной Украине хозяйка квартиры, где жила Раневская, говорила:

– Пани Ранецкая, эта революция таки стоила мне полздоровья.

* * *

Раневская пережила Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева.

За 88 лет повидала всякое: уклонистов, невозвращенцев, лишенцев, классово чуждых, классово близких, убийц в белых халатах, космополитов, выдвиженцев, отщепенцев, диссидентов, подписантов, тамиздатовцев, самиздатовцев…

* * *

Как-то в 60-е годы Раневская и еще несколько артисток ее театра поехали по путевке на Черное море. А муж одной из ее товарок достал путевку в другой санаторий этого же курорта. Потом Фаина Георгиевна рассказывала:

– И вот раз муж пришел навестить жену. Прогуливаются они по аллее, и все встречные мужчины очень приветливо раскланиваются с его женой.

Муж заинтересовался:

– Кто это?

– Это члены моего кружка…

Затем все вместе пошли провожать мужа до его санатория. Видят, там многие женщины раскланиваются с ним.

– А кто это? – спрашивает жена.

– А это кружки моего члена.

* * *

Разгадывают кроссворд:

– Женский половой орган из пяти букв?

– По вертикали или по горизонтали?

– По горизонтали.

– Тогда ротик.

* * *

Опять отгадывают кроссворд.

– Падшее существо, пять букв, последняя мягкий знак?

Раневская быстро:

– Рубль!

* * *

Фаина Георгиевна не раз повторяла, что не была счастлива в любви: «Моя внешность испортила мне личную жизнь».

* * *

– Почему вы играете на деньги?

– Играть на деньги можно в трех случаях: если есть способности и деньги, если нет денег, но есть способности, и если нет способностей, но есть деньги.

* * *

– А вы знаете, я цветы не люблю. Деревья – мыслители, а цветы – кокотки.

* * *

Раневская любила повторять: из жизни нужно, по возможности, устранять все, для чего нужны деньги. Но с досадой добавляла афоризм Бальзака: «Деньги нужны, даже для того, чтобы без них обходиться».

* * *

– На голодный желудок русский человек ничего делать и думать не хочет, а на сытый – не может.

* * *

– Чем умный отличается от мудрого? – спросили у Раневской.

– Умный знает, как выпутаться из трудного положения, а мудрый никогда в него не попадает.

* * *

У Раневской спросили:

– Чем может утешиться человек, с которым случилось несчастье?

– Умный человек утешится, когда осознает неминуемость того, что случилось. Дурак же утешается тем, что и с другими случится то же.

* * *

«Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!» ( Из записной книжки ).

* * *

Александра Александровича Румнева, снимавшегося вместе с Раневской в сцене бала в фильме «Золушка», искусного графика и изысканного кавалера, Раневская называла «Последний котелок Москвы». Румнев, давний друг Фаины Георгиевны, часто приходил в ее полутемную комнату, они подолгу беседовали. Он садился рядом и рисовал в своей тонкой, карандашной манере; часто засиживался допоздна. По меркам Лизы, домработницы Раневской, обстановка была интимная.

Однажды она выразила свой протест:

– Фаина Георгиевна, что же это такое? Ходить-ходить, на кровать садится, а предложения не делает?!

* * *

– Что это у вас, Фаина Георгиевна, глаза воспалены?

– Вчера отправилась на премьеру, а передо мной уселась необычно крупная женщина. Пришлось весь спектакль смотреть через дырочку от сережки в ее ухе.

Самые остроумные афоризмы и цитаты Юрия Никулина.

Слова.

Я всегда радовался, когда вызывал смех у людей. Кто смеется добрым смехом, заражает добротой и других. После такого смеха иной становится атмосфера: мы забываем многие жизненные неприятности, неудобства. Много доброго можно сделать, если у тебя хорошее настроение.

* * *

Зритель смеется и аплодирует только тогда, когда ему все происходящее на манеже понятно. Кстати говоря, именно по этой причине меньше всего получают аплодисментов иллюзионисты. Все смотрят на работу фокусника и думают: «А как это делается? В чем секрет?».

* * *

Смешное и трагическое – две сестры, сопровождающие нас по жизни.

* * *

Искусство клоунады рождается при непосредственном контакте зрителя и артиста.

* * *

В трудные годы в короткие часы и минуты отдыха мне часто помогало чувство юмора.

* * *

Провожать в последний путь всегда грустно. И что лукавить, конечно, думаешь: придет и твой черед.

* * *

Порой что-то отложишь на завтра и с ужасом думаешь: а завтра – это же практически через несколько часов!

* * *

– А сейчас мы проедем эту большую стену, и вы увидите район, где все бросили пить и курить.

Мы оживились. Кинулись к окнам автобуса. Кончилась стена, и мы увидели огромное городское кладбище.

* * *

– Я не могу его обогнать, – жаловался Вицин. – Пусть Моргунов бежит медленнее.

– Почему ты так быстро бегаешь? – спросил я Моргунова.

– А меня, – заявил он мрачно, – живот вперед несет.

* * *

Слышать смех – радость. Вызвать смех – гордость для меня.

* * *

Раньше мне казалось, что многоликая масса зрительного зала только и ждёт от тебя промаха, чтобы с радостью засвистеть, затопать ногами. Проработав пару лет, я понял, что ошибался: народ приходит к нам благожелательный, настроенный по-доброму, щедрый на аплодисменты.

* * *

Публика! Она ведь для нас самое главное. Мы репетируем, ломаем голову, придумывая новые номера, переживаем и мучаемся, когда что-то не получается, и все это ради зрителей, ради уважаемой публики.

* * *

Артист должен поражать и удивлять публику своим номером, заставить ее смеяться или, затаив дыхание, следить за опасным трюком. Когда цирк перестанет удивлять, восхищать, поражать, он перестанет быть цирком.

* * *

Меня всегда восхищало, что в старых классических клоунадах нет ничего лишнего. Все в них смешно. Они как круглые камешки, гладко отшлифованные морским прибоем. И это потому, что над ними работало не одно поколение клоунов. Да и у нас, прежде чем новая реприза по-настоящему зазвучит, ее нужно «прокатать» на публике сто, а то и двести раз. Только тогда мы считаем, что реприза доведена.

* * *

В моей жизни не раз определяющую роль играл именно случай. Анализируя прошлое и раздумывая о нем, я прихожу к выводу, что он бывает только у тех, кто ищет, кто хочет, кто ждет появления этого случая и делает все от себя зависящее для того, чтобы исполнить свою мечту, желание.

* * *

Зритель – первый и самый главный рецензент нашей работы. Мы внимательно прислушиваемся к реакции зала, стараясь почувствовать, где зрителю скучно, фиксируем ненужные паузы. Словом, все наши репризы, интермедии, клоунады мы всегда окончательно доводим на зрителе. Когда кто-нибудь из публики приходит к нам за кулисы, мы охотно разговариваем с ним и стараемся узнать, что понравилось больше, что меньше. И бывает, что одни что-то восторженно хвалят, а другие это же самое ругают. Одни любят лирические, трогательные репризы, другие жаждут «животного смеха».

* * *

Проходят годы. Про нас уже говорят – маститые артисты. И как в свое время я смотрел на корифеев цирка, так, видимо, смотрят и на нас начинающие клоуны. А мне кажется, что мы остались такими же, какими были много лет назад. Да, конечно, приобрели опыт, стали более профессиональными, но, в сущности, не изменились. Скорее наоборот, некоторые вещи мы раньше делали лучше, чем сейчас. В молодости легче работалось, были озорство, поиски, импровизации. Раньше мы легко переносили любые промахи. А теперь неудачи стали переживать острее.

* * *

В последнее время я часто вспоминаю слова Карандаша: «Влезть на гору легче, чем потом на ней удержаться».

* * *

В цирк я стал влюбляться постепенно. Год за годом вживался в этот пестрый мир. Больше всего я полюбил в цирке людей. Только одержимые люди могут всю жизнь переезжать из города в город, жить в переполненных гостиницах или на чужих квартирах, ежедневно часами репетировать, и все ради того, чтобы поразить и удивить зрителя, завоевать уважение среди товарищей по работе.

* * *

Солдатскую науку каждый из нас усваивал довольно быстро. Одно из правил этой науки – умей смеяться не только над другим, но и над собой – я усвоил в первые же дни. Если окружающие, не дай бог, поймут, что ты обижаешься, «заводишься», когда над тобой шутят, то тебя засмеют вконец.

* * *

За годы войны я не раз видел, как люди, вылезая из щелей, стряхивая с себя комья земли и осознавая, что все обошлось благополучно – нет убитых и техника цела, – начинали громко смеяться. А многие изображали в лицах, кто и как вел себя во время боя.

* * *

В первый же день войны я с грустью подумал о своем чемоданчике, в котором лежали записная книжка с анекдотами, книги, фотография динамовцев, письма из дома и от нее – от той самой девочки, которую я полюбил в школе. Я понимал: о демобилизации и думать нечего.

* * *

Видно, все отцы любят вспоминать и показывать, как и где они жили, как проходило их детство. Все повторяется.

* * *

Отец любил животных и серьезно разговаривал с ними, как с людьми, уверяя, что они все понимают, но просто не подают вида.

* * *

Смешно – это уже хорошо. Ведь именно для того, чтобы смеялись, мы и выходим на манеж.

* * *

Как сказал Леонид Утесов, лучше уйти со сцены на три года раньше, чем на один день позже.

* * *

На первых порах, когда мы работали коверными, нашей главной задачей было вызвать смех у зрителей. Вызвать во что бы то ни стало. Порой, особенно не задумываясь, мы вспоминали какую-нибудь старую, примитивную, но проверенную, как говорят, «битую» репризу и показывали ее на манеже. Нас радовало, что мы освоились, почувствовали публику и некоторые наши импровизации проходят неплохо. Мы выработали свой прием появления на манеже и научились, еще ничего не сделав, вызывать реакцию зала. Это нас тоже подбадривало и помогало поверить в свои силы.

* * *

Мой отец, вспоминая о своем детстве, рассказывал, как однажды ему, совсем маленькому, на улице показали глубокого старика. Этого старика под руки вели в церковь. Он с трудом передвигал ноги. Как говорили, старик – единственный оставшийся в живых участник войны с Наполеоном.

Так когда-нибудь будут говорить и о моих ровесниках, отстоявших победу в годы войны.

* * *

Но у меня за секунду перед прыжком возникала вредная мысль: «А может быть, не прыгать?» Это самое страшное перед выполнением трюка – раздумывать: делать или не делать? Это все. Верная дорога к травме. И я перестал прыгать.

* * *

О Карандаше спрашивают часто. Его имя стало нарицательным. Дети, те вообще считают, что имя Карандаша относится ко всем клоунам. Порой так думают и взрослые. Иногда у меня наивно спрашивают: «А кто у вас в этой программе выходит Карандашом?».

* * *

Я люблю свою профессию. У меня никогда не возникало сомнения: искусство ли цирк или не искусство?

* * *

Среди артистов цирка царит атмосфера доброжелательного отношения друг к другу. Сколько полезных советов от клоунов мы с Мишей получили, спотыкаясь во время создания новых реприз. Проходит время. Все меняется. Теперь уже я подхожу после спектакля к молодому клоуну и говорю:

– Чего же ты в землю-то говоришь, тебя ведь никто не слышит.

* * *

Я твердо верю в то, что смех укрепляет здоровье и продлевает жизнь. Минута смеха – на день больше живет человек. В среднем наши коверные находятся на манеже тридцать минут за вечер. Так, посмеявшись на одном спектакле, люди продлевают свою жизнь на месяц. Не случайно древняя восточная пословица гласит: «Один клоун, приезжающий в город, дает людям больше здоровья, чем сто ишаков, нагруженных лекарствами».

* * *

Почему люди смеялись? Думаю, прежде всего потому, что я давал им возможность почувствовать свое превосходство надо мной. Поэтому мои неожиданные вопросы, ответы, действия и выглядели смешными. Окружающие понимали, что сами они на подобное никогда не пошли бы. Рассказывая анекдоты, разыгрывая знакомых, я, как правило, сохранял невозмутимый вид, отчего юмор становился острее, лучше доходил.

* * *

Отвечая о царствовании Ивана Грозного, я серьезно рассказывал абсолютно вымышленные, дикие истории из жизни царя. И когда ошарашенный учитель под хохот класса спрашивал меня, откуда мне это известно, я отвечал, что где-то читал.

* * *

Одна и та же шутка в различных жизненных ситуациях звучит по-разному. Есть шутки, которые живут долго, а есть как мотыльки – только один день.

* * *

– Клоуны – это как чайники, – говорил мне Михаил Николаевич (клоун Карандаш). Понимаете, стоят двадцать чайников: один – красивый, блестящий, приятно в руки взять, другой – обшарпанный, третий – подтекает, четвертый – с отвалившимся носиком, пятый – с проволокой вместо ручки, но ведь воду-то можно вскипятить во всех.

* * *

Впервые задумываясь о тайнах профессии клоуна, я считал, что клоуны – это люди, заряженные юмором, они знают особые секреты смешного, и, стоит им захотеть, они сделают так, что вы будете валяться от хохота. <…> В двадцать пять лет, начав учиться в студии, я с обожанием смотрел на каждого клоуна, ибо все они представлялись мне людьми романтичными и удивительными. Спустя год я мог уже довольно трезво судить о клоунах.

* * *

Клоуны и их жены – простые труженики, серьезно относящиеся к своим, казалось бы, несерьезным действиям на арене. Бывают клоуны веселые в жизни, бывают мрачноватые. Есть оптимисты, есть пессимисты. Большинство клоунов, которых я знал лично, добрые, отзывчивые люди, общительные в быту, хотя характеры у всех у них разные.

* * *

Когда узнаешь цирк, то не сможешь его не полюбить. Я так подробно говорю о чувствах, об отношении к цирку, чтобы можно было понять, что же такое работа в цирке. Что заставляет людей всю свою жизнь связывать с манежем.

* * *

В детстве я считал, что сниматься в кино могут только гениальные люди. Когда я видел картины, в которых участвовали ребята, я им не завидовал. Они, считал я, особенные, сверходаренные, я же обычный мальчик, где уж там мечтать о съемках.

* * *

Фильму «Когда деревья были большими» я обязан тем, что после него у кинематографистов ко мне изменилось отношение. Если раньше на мне стояла бирка Балбеса или актера, способного играть только пьяниц и воров, то теперь меня стали приглашать и на серьезные роли.

* * *

Я вспомнил, как талантливый клоун Сергей Курепов – человек с юмором, известный в цирковой среде как автор целого ряда правдоподобных и неправдоподобных историй, сочиняя устную цирковую энциклопедию, слово «халтура» объяснял так: «Халтура – самоубийство с целью личной наживы».

* * *

Каждый раз перед выходом на манеж я смотрю через щелочку занавеса в зрительный зал. Разглядываю публику, настраиваюсь на встречу с ней. Как нас сегодня примут? Смотрю, нет ли среди зрителей моих знакомых. Я люблю, когда на представления приходят друзья, родные, знакомые артисты. Тогда во время работы я стараюсь лишний раз остановиться около них, поздороваться, подмигнуть, а иногда что-нибудь крикнуть им. Мне это доставляет удовольствие.

* * *

Есть города сложные, например, Одесса. Одесситы цирк любят, принимают и разбираются во всех тонкостях нашего искусства. В прошлом справедливо считалось: если артист хорошо выступил в Одессе, то номер у него стоящий и пройдет везде. Старые артисты рассказывали мне, что в давние времена на цирковую премьеру в Одессу от каждой улицы шло по одному человеку. На билет деньги собирали в складчину. Если этот человек говорил: «Это таки стоит посмотреть», – вся улица покупала билеты. Если же он изрекал: «Пусть их смотрит Жмеринка», – цирк прогорал.

Случаи.

Вспоминая потери близких друзей, я понимаю – мне везло. Не раз казалось, что смерть неминуема, но все кончалось благополучно. Какие-то случайности сохраняли жизнь. Видимо, я и в самом деле родился в сорочке, как любила повторять мама.

Как-то сижу в наспех вырытой ячейке, кругом рвутся снаряды, а недалеко от меня в своей щели – Володя Бороздинов. Он высовывается и кричит:

– Сержант, иди ко мне. У меня курево есть (к тому времени я снова начал курить).

Только перебежал к нему, а тут снаряд прямым попаданием – в мою ячейку. Какое счастье, что Бороздинов позвал меня!

* * *

Собрали нас в помещении столовой, и политрук батареи сообщил, что Финляндия нарушила нашу границу и среди пограничников есть убитые и раненые. Потом выступил красноармеец Черноморцев – он всегда выступал на собраниях – и сказал, что молодежи у нас много, а комсомольцев мало.

Я тут же написал заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем».

* * *

Около клуба собралось много провожающих, больше, чем нас, уходящих в армию. У дверей стоял часовой с винтовкой. Я хотел войти, но он предупредил:

– Обратно не выпускаем.

И я впервые понял: в армии будет строго. Прощай, детство, прощай, гражданка!

* * *

Старшина во время подъема всегда кричал:

– Ну, пошевеливайтесь вы, обломчики!

Долго мы ломали голову, что за «обломчики». Потом выяснилось, что старшина сравнивал нас с Обломовым из романа Гончарова.

* * *

В один из первых дней службы выстроил всех нас старшина и спрашивает:

– Ну, кто хочет посмотреть «Лебединое озеро»?

Я молчу. Не хочу смотреть «Лебединое озеро», ибо накануне видел «Чапаева». А с «Чапаевым» вышло так. Старшина спросил:

– Желающие посмотреть «Чапаева» есть?

«Еще спрашивает», – подумал я и сделал два шага вперед. За мной вышли еще несколько человек.

– Ну, пошли за мной, любители кино, – скомандовал старшина.

Привели нас на кухню, и мы до ночи чистили картошку. Это и называлось смотреть «Чапаева». В фильме, как известно, есть сцена с картошкой.

Утром мой приятель Коля Борисов поинтересовался: как, мол, «Чапаев»?

– Отлично, – ответил я. – Нам еще показали два киножурнала, поэтому поздно и вернулись.

На «Лебединое озеро» из строя вышли четверо. Среди них и Коля Борисов. Они мыли полы.

* * *

Моя тетка в то время работала в детском саду. Помню, пришла она к нам и, увидев кочергу, которой мама помешивала головешки в печке, сказала:

– Хорошая у вас кочерга. А мы в детском саду мучаемся, у нас вместо кочерги ружье.

– Как ружье? – не поверив, спросил я.

– Да так, настоящее ружье, дуло есть, приклад.

– Вот бы мне его! – сказал я мечтательно.

– А чем же мы печку мешать будем? – спросила тетка.

* * *

Командир огневого взвода лейтенант Ларин забавно говорил вместо «огневики» «угневики».

Вызовет он, бывало, помком взвода и говорит:

– Собери-ка угневиков, я им прочту профилактику.

Когда все собирались, он начинал свою «профилактику»:

– Что же получается, товарищи? На седьмой батарее – прогресс, а на нашей – агресс.

* * *

Гастролируя в одной из зарубежных стран, мы попали на прием в советское посольство. После приема посол, взяв меня под руку, привел к себе в кабинет.

– Сейчас что-то покажу, – сказал он, открыл сейф и вытащил оттуда коробку с пленкой.

Я решил, что мне покажут особо интересную хронику.

– Это ваш «Пес Барбос», – говорит посол. – Держу его в сейфе, чтобы подольше сохранился. По праздникам мы смотрим его всем посольством. А главное, «Пса Барбоса» мы показываем иностранцам перед началом деловых переговоров. Они хохочут, и после этого с ними легче договориться.

* * *

Бывает, что в цирк приходит человек нетрезвый. Выпил, настроение поднялось, и он решает пойти в цирк, покуражиться. Подвыпивший человек, наблюдая, как прыгают акробаты, падают в опилки клоуны, считает, что и он может кое-что показать. Такие люди, спотыкаясь, лезут на манеж, подают на весь зал реплики, мешая и публике и артистам.

У коверного Павла Боровикова был свой способ поставить на место пьяного. Он подходил к нему и на весь зал проникновенно говорил:

– Дорогой товарищ! Большое вам спасибо за то, что вы помогаете мне в работе. Как говорится: «Ум хорошо, а… полтора лучше».

Публика смеялась. Пьяный, как правило, замолкал.

* * *

Перед каждым представлением, прежде чем выйти на публику, я спрашиваю у выступавшего передо мной артиста:

– Ну, как публика сегодня?

– Мировая, – отвечает он, улыбаясь. – Наша, цирковая.

И, подогретый этими словами, настроенный на хороший прием, я радостно выхожу на манеж, чтобы начать свою работу.

* * *

Вспомнив, что, когда клоуны в цирке падали, это вызывало смех у зрителей, я, как только вошел в комнату, тут же грохнулся на пол. Но никто не засмеялся. Я встал и снова упал. Довольно больно ударился (не знал я тогда, что падать тоже нужно умеючи), но, преодолев боль, снова поднялся и опять грохнулся на пол. Падал и все ждал смеха. Но никто не смеялся. Только одна женщина спросила маму: «Он у вас что, припадочный?» На другой день у меня болели спина, шея, руки, и первый раз я на собственном опыте понял – быть клоуном непросто.

* * *

Артист Евгений Лебедев рассказывал, что на детских спектаклях ему часто приходилось исполнять роль Бабы Яги. Однажды его шестилетний сын спросил:

– Папа, ну почему ты все время выступаешь Бабой Ягой? Неужели ты не можешь хоть один раз побыть Снегурочкой?

* * *

В те дни немало говорилось об открытии ученых по расщеплению атомного ядра. На эту тему мы придумали репризу.

Я появлялся на сцене в своем диком костюме с громадным молотком в руках. Остановившись, поднимал что-то невидимое с пола и, положив на стул это «что-то», бил по нему молотком. Стул разлетался на куски. Вбегал партнер и спрашивал:

– Что ты здесь делаешь?

Я отвечал совершенно серьезно:

– Расщепляю атом.

Зал раскалывался от смеха (до сих пор не могу понять: почему так смеялись?).

* * *

Отоспавшись, отмывшись, я постепенно привыкал к мирной жизни. Через две недели после окончания войны вызвал меня капитан Коновалов и сказал:

– Вот теперь, Никулин, наступило время раскрывать свои таланты. Давай налаживай самодеятельность и тренируй наших футболистов.

Тренером пробыл я недолго: сборная дивизиона проиграла соседней части со счетом 11:0, и меня от этой работы освободили. Я стал отвечать только за художественную самодеятельность.

* * *

Отец с места в карьер, как будто я и не уезжал на семь лет из дому, сказал:

– Слушаю! Как жалко, что поезд поздно пришел. Сегодня твои на «Динамо» играют со «Спартаком».

Я почувствовал в голосе отца нотки сожаления. Он собрался идти на матч и огорчался, что придется оставаться дома.

* * *

Жизнь в 1946 году была тяжелой. Карточная система. Долго я не мог разобраться в продовольственных карточках, что и по каким талонам можно получать. Каждый работающий прикреплялся к определенному магазину-распределителю, где имел право «отовариваться». Помню, отец спросил меня:

– Земля вертится?

– Вертится, – ответил я.

– А почему люди не падают?.. – И сам ответил: – Потому что прикреплены к магазинам.

* * *

Хотя елку родители мне не устраивали, но в Деда Мороза, приходящего к детям на праздники, я верил. И перед Новым годом всегда выставлял ботинки, зная, что Дед Мороз обязательно положит в них игрушку или что-нибудь вкусное. Случалось, что несколько дней подряд я выставлял ботинки, и Дед Мороз все время в них что-нибудь оставлял. Но в одно январское утро я подошел к ботинку, а там лежал завернутый в лист бумаги кусок черного хлеба, посыпанный сахаром.

– Да что, Дед Мороз обалдел, что ли? – спросил я громко, возмущенно и с горечью (у родителей, оказывается, просто деньги кончились, и они ничего не смогли купить).

Отец сказал:

– Надо будет мне поговорить с Дедом Морозом.

На следующий день Дед Мороз положил в ботинок пряник в форме рыбки.

* * *

Нас, десятерых мальчиков, поставили в ряд на сцене, и каждый по очереди, сделав шаг вперед, должен был произнести несколько стихотворных строчек об овоще, который он изображал. <…> Последним в строю – возможно, из-за маленького роста – поставили меня. Все ребята быстро прочли стихи. Настала моя очередь. Я делаю шаг вперед и от волнения вместо стихов произношу:

– А вот и репка!

После этого я помолчал и встал на свое место. Зал засмеялся, ибо получилось неожиданно – все читали стихи, а один просто назвал овощ, при этом перепутав горох с репкой. Посрамленный, я ушел со сцены. За кулисами учительница, посмотрев на меня строго, сказала:

– А ты, Никулин, у нас, оказывается, комик!

После концерта я сделал два вывода: первый – быть артистом страшно и трудно, второй – в школе комиков не любят.

* * *

Я покривил бы душой, если бы сказал, что в школе вел себя примерно. Нет. Когда чувствовал, что меня могут вызвать, а уроки не выучены, то прогуливал. За прогулы наказывали. И тут я придумал новый способ. Во время переклички я прятался под парту.

– Никулин, – говорил учитель.

– Нет его. Он болен! – кричал я из-под парты.

Учитель ставил в журнале отметку о моей болезни (это значило, что меня уже не могут вызвать к доске), и я тогда вылезал из-под парты.

* * *

– Вообразите себе, что сцена – улица, – сказал он. – Я выйду на улицу и начну смотреть на небо. Просто так. Каждый из вас – прохожий. Вы должны подходить ко мне по одному и тоже смотреть заинтересованно наверх, думая, что на небе что-то происходит. Но нужно не просто подойти, а и сказать свою фразу. Начали этюд. Каждый студиец подходил к смотрящему вверх преподавателю. Слышались фразы:

– Ой, а что это там наверху?

– Батюшки, неужели дирижабль?

– Что же там такое, на небе?

И так далее.

Я стоял, дожидаясь своей очереди, лихорадочно думал, что бы такое сказать. Решение пришло неожиданно, когда я подходил к толпе глазеющих на небо.

– Уж не медведь ли? – спросил я, заинтересованно глядя наверх.

* * *

Клоун Сергей Курепов рассказал мне, что сразу после войны по маленьким городам разъезжала «левая» цирковая бригада, состоящая из трех человек и одного медведя. Так как клетки для медведя не было, а переезжали они часто, то перед посадкой в поезд медведя поили водкой. После этого он засыпал, его засовывали в мешок и клали в вагоне под нижнюю полку. Так без лишних затрат перевозили медведя из города в город. Руководитель этой бригады сказал Курепову:

– Жаль медведя, спивается вместе с нами.

* * *

Когда я учился в школе, только две девочки из нашего десятого класса носили часы, и на уроках они на пальцах показывали нам, сколько минут осталось до переменки. И вот теперь у меня собственные часы «Победа». Я часто смотрел на них, подносил к уху, проверяя, тикают ли. Артисты, униформисты, рабочие, заметив это, начали меня разыгрывать, поминутно спрашивая:

– Который час?

Я как ни в чем не бывало отвечал, лишний раз с удовольствием посматривая на новенькие часы.

В розыгрыш включился и Михаил Николаевич. Он заглянул в нашу гардеробную и попросил меня срочно зайти к нему. Я зашел. Карандаш предложил мне сесть, а потом, выдержав солидную паузу, обратился ко мне:

– Никулин, я вас вот по какому поводу вызвал… Не скажете ли вы мне… который час?

* * *

Готовя себя для будущей клоунады, оставаясь один в гардеробной, я перед зеркалом разыгрывал странные этюды. Даже не этюды, а так, импровизации: корчил гримасы, декламировал стихи, танцевал, пел, издавал всякие звуки, а то и просто выкрикивал бессмысленные, но, как казалось мне, смешные фразы. Искал смешное. А самым смешным было, когда однажды после ряда подобных упражнений я услышал тихий голос:

– С ума, что ли, сходишь?

Это сказала уборщица, которая долго смотрела из приоткрытой двери на мои импровизации перед зеркалом.

– Довел вас Карандаш, – добавила она печально.

* * *

Байкалов ревностно следил за нашей группой, но, видимо, и он понимал, что эксперимент не оправдал себя. Постоянные интриги с главком, осложнение с подготовкой новых программ не позволяли Байкалову вникнуть в наши заботы по-настоящему.

Встретив нас как-то с Куксо в коридоре, Николай Семенович спросил:

– Ну, как там у вас настроение в клоунской группе?

Я ответил:

– Поем нашу любимую песню.

– Какую? – насторожился Байкалов.

– «Славное море, священный Байкалов», – выпалил я.

Николай Семенович серьезно спросил:

– А про Местечкина?

Тут нашелся Леня.

– Ну как же, – сказал он, – поем из оперетты: «Знаем мы одно прелестное Местечкин».

* * *

Держала экзамен девушка, которой дали задание сыграть воровку. Председатель комиссии положил на стол свои часы и попросил девушку якобы их украсть.

– Да как вы смеете давать такие этюды?! – возмутилась девушка. – Я комсомолка, а вы меня заставляете воровать. Я буду жаловаться…

Она долго кричала, стучала кулаками по столу, а потом, расплакавшись, выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

Члены комиссии растерялись. Сидели в недоумении. Кто-то из них сказал:

– А может быть, и верно, зря обидели девушку?..

Председатель комиссии смотрит, а часов-то его и нет.

Он испугался. Но тут открылась дверь, и вошла девушка с часами в руках. Положив их на стол, она спокойно сказала:

– Вы предложили мне сыграть воровку. Я выполнила ваше задание.

Все долго смеялись, а девушку приняли.

* * *

Еще учась в девятом классе, я с моим школьным приятелем Шуркой Скалыгой поехал как-то на стадион. Висим мы на подножке, а рядом с нами два парня, с виду студенты. Один из них и говорит другому:

– Слушай, мне вчера рассказали интересный анекдот. <…> Один богатый англичанин, – начал рассказывать парень, – любитель птиц, пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к его каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, – говорят ему, – но он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой ноге, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую, – поет псалмы». «Замечательно, – вскричал англичанин, – я беру его». Он заплатил деньги, забрал попугая и пошел к выходу. И вдруг вернулся и спрашивает у продавца: «Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?».

И тут парень, который слушал анекдот, вдруг сказал:

– Нам выходить надо.

И они на ходу спрыгнули с трамвая. <…>

* * *

Прошло много лет. В годы войны, когда мы стояли в обороне под Ленинградом, как-то один мой товарищ рассказывает в землянке:

– Послушайте, ребята, хороший анекдот. В одном магазине продавали дорогого попугая. У него к каждой лапке привязано по веревочке. Как дернешь за одну, так он частушку поет, как дернешь за другую – начинает материться.

– Ну?! – воскликнул я в нетерпении.

Только солдат хотел продолжить рассказ, как его срочно вызвали к комбату. И он больше в землянку не вернулся. Его отправили выполнять задание, во время которого он получил ранение и попал в госпиталь.

* * *

И вот в Калинине во время представления стою я как-то за кулисами рядом с инспектором манежа, и он мне вдруг говорит:

– Знаешь, хороший есть анекдот. О том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками.

– Ну?! – замер я в потрясении.

– Сейчас объявлю номер. Подожди.

Вышел инспектор манежа объявлять номер, и с ним стало плохо, сердечный приступ. Увезли его в больницу.

Я понял, что больше не выдержу, и на следующий день пошел к нему в больницу. <…> Медицинская сестра показала на аккуратно застеленную койку и сказала:

– А вашего товарища уже нет…

Ну, думаю, умер. А сестра продолжает:

– Его час назад брат повез в Москву, в больницу.

«Еще не все потеряно, – подумал я. – В конце концов, вернется же он обратно». Но до конца наших гастролей инспектор так и не вернулся.

* * *

Спустя три года я снова попал в Калинин. В цирке инспектором манежа работал другой человек.

– А где прежний инспектор? – сразу же спросил я.

– А он ушел из цирка, – ответили мне. – Работает здесь, в Калинине, на радио.

В первый же свободный день я отправился на местное радио, отыскал комнату, где работал бывший инспектор. <…> с трепетом постучался в дверь и вошел в кабинет.

Он сидел за столом и, увидев меня, воскликнул:

– О! Кого я вижу. <…>

Проглотив слюну, набрав воздуха, я выпалил:

– Привет! Что было с попугаем, у которого на ногах были привязаны веревочки?

– У какого попугая? – опешил бывший инспектор.

Я напомнил об анекдоте.

– А-а-а… Да-да… Такой анекдот был. Понимаешь, начало я, кажется, помню; продавали попугая в Америке… но вот концовку я забыл.

– Как забыл? – обмер я. – Ну вспомните, вспомните, – умолял я.

Он задумался, потом радостно воскликнул:

– Вспомнил! Сейчас расскажу. Только быстренько схожу к начальнику, подпишу текст передачи.

– Нет! – заорал я. – Сейчас расскажите, я и уйду.

Оказывается, когда покупатель спросил продавца, что будет, если дернуть сразу за обе веревочки, то вместо продавца неожиданно ответил сам попугай: «Дурр-рак! Я же упаду с жердочки…».

Так я наконец узнал концовку анекдота.

* * *

На манеж на очередную репризу вышел Мусля со своей старенькой, с облупившейся краской скрипочкой и исполнил три коротенькие музыкальные импровизации. Исполнил так, что зрители слушали затаив дыхание – он играл мастерски. Но самое удивительное для скрипача-гастролера оказалось то, что он услышал фрагменты произведения, ноты которого имели только два человека в стране – он сам и композитор, который написал это произведение специально для музыканта.

Знаменитый скрипач кинулся за кулисы к клоуну и спросил у него с удивлением:

– Где вы взяли эту вещь?

– А сегодня утром, – ответил простодушно Мусля, – в гостинице услышал. Кто-то рядом играл. Мне мотивчик понравился, я и запомнил его.

– Так вы же гений. Это невероятно. Запомнить и по слуху сыграть эту вещь! Невероятно!!! Нет, я должен с вами поближе познакомиться.

После представления в цирке знаменитый скрипач в модном костюме отправился в ресторан с маленьким человеком, одетым скорее бедно, чем скромно.

Три дня после этого Мусля отсутствовал в цирке. Первый концерт скрипача в городе тоже пришлось отменить. Никто не мог найти ни клоуна, ни скрипача. Потом выяснилось, что они три дня играли друг другу на скрипке и никого не пускали в номер, не отвечали на телефонные звонки (чтобы их не беспокоили, знаменитый музыкант заплатил горничной, дежурной по этажу и администратору). Когда играл Мусля – плакал скрипач, когда играл скрипач – плакал Мусля.

* * *

Постепенно, на глазах у всех, спивался Мусля. Ему не разрешили работать в больших цирках – он перешел в группу «Цирк на сцене». Приехав на гастроли в один из волжских городов, я случайно узнал, что в Доме культуры на окраине города работает цирк на сцене, коверный – Серго. В наш выходной день с Мишей решили посмотреть это представление. В тот день Мусля работал трезвый, и зал стонал от хохота.

Прощаясь, я спросил у него:

– Ну как, Алеша, больше не пьешь?

– Только во время переездов, – ответил он.

– А переезжаете часто?

– Каждый день, – сказал спокойно Мусля и посмотрел на меня чуть виноватыми глазами. Посмотрел так, что у меня сжалось сердце.

* * *

Работаем в Ялтинском шапито. Во время первого отделения прошла гроза. Над оркестром провис брезент – образовался наполненный водой громадный пузырь. Публика собирается ко второму отделению, музыканты в ужасе: над ними – тонна воды. Зрители уже на местах, Пора начинать увертюру перед вторым отделением. Дирижер позвал униформистов с граблями, чтобы они приподняли брезент и вода бы скатилась. Только униформисты дотронулись до брезента, как его прорвало и на оркестр обрушился водопад. Вмиг смыло ноты, инструменты. Оркестранты с ног до головы мокрые. Публика от смеха лежала.

* * *

Филатов удивительно точно подбирал зверей для того или иного номера.

– Медведи, они как люди, – говорил мне Валентин, – каждый на что-нибудь способен, только нужно уметь раскрыть эти способности. «Вытащить» из медведя его таланты.

Пришел однажды я на репетицию. Филатов, усталый, сидел на барьере, нервно курил сигарету и прозрачными глазами смотрел на очередного неподдающегося медведя, который понуро стоял в центре манежа.

– Ну что еще с ним делать? – как бы в пространство бросил Валентин.

Потом он подошел к медведю и начал с ним разговор, как с человеком:

– Ты будешь работать или нет? Если не будешь, то мы тебя к чертовой матери отправим в зоопарк.

Медведь после этих слов вдруг встал на задние лапы, подошел к Филатову и, похлопывая лапой по карману куртки, где у дрессировщика лежал сахар, начал виновато урчать. Все засмеялись. У Филатова глаза потеплели. Он дал медведю кусок сахара и сказал:

– Все, паразит, понимает. И работать может. Только придуривается. Ладно, – крикнул он ассистентам, – ведите его в клетку, а завтра продолжим репетицию! Я одну штуку придумал.

Через месяц медведь уже работал на манеже и каждый раз после своего трюка подходил к Филатову, хлопал его по карману с сахаром и как бы доверительно что-то говорил на ухо. Это вызывало смех в зале.

* * *

К концу гастролей (в один из выходных дней в цирке) нас попросили выступить в Театре оперы и балета имени Кирова – бывшем Мариинском. Там проходила какая-то городская конференция, для участников которой давали концерт мастеров искусств. Цирк представляли мы. Загримированные, ожидаем своего выхода за кулисами, и вдруг около нас появляется солидный мужчина в пенсне, в бархатной куртке, с длинными седыми волосами. Он увидел нас, стоящих рядом с большим портфелем (мы его приготовили для показа «Наболевшего вопроса»), и замер. Затем, подняв театрально руки, он с пафосом воскликнул:

– Господи, до чего же мы докатились! На сцене Мариинского театра клоуны! Позор!

Все стоящие рядом молчали. А мы почувствовали себя неловко. Работали в тот вечер без подъема, хотя зрители и принимали нас тепло. На следующий день обо всем этом мы рассказали Венецианову. Он усмехнулся и произнес:

– Ну что ж, и в Мариинском театре есть свои дураки.

* * *

Когда мы перестали петь, (импресарио) Алквист через переводчицу спросил меня:

– Юрий, почему вы в жизни совершенно другой, чем на арене?

– Такая уж у меня профессия – клоун.

– А когда вы захотели стать клоуном?

– С пяти лет, после первого посещения цирка, – ответил я.

– И с тех пор вы думали об этом? – опросил Алквист.

– Нет, потом я мечтал стать пожарником, конным милиционером.

– Я тоже хотел быть пожарником, – улыбнулся Алквист. <…> – Юрий, а как реагировали ваши родители на то, что вы пошли работать в цирк?

– Мама возражала. Она больше любила театр, а отец поддержал меня.

– А когда мама увидела вас в первый раз в цирке клоуном? Как она реагировала?

– Ну как реагировала? Естественно, растрогалась и даже прослезилась.

На этом разговор закончился.

На следующий день утром в наш номер гостиницы с багровым лицом влетел руководитель поездки Байкалов и, поздоровавшись, с ходу набросился на меня:

– Когда вы успели дать это дикое интервью?

Мы с Мишей переглянулись и честно сказали, что никакого интервью никому не давали.

– Не давали? – возмутился Байкалов. – А это что?

И он протянул нам утренний выпуск гетеборгской газеты, на первой странице которой был помещен большой портрет де Голля с крупным заголовком: «Де Голль приходит к власти», а ниже фотография поменьше – мы с Мишей, загримированные, в клоунских костюмах. Над фотографией жирный заголовок статьи: «Мама русского клоуна плакала: сын должен стать пожарником».

* * *

Животных Никитин любил. Однажды он подобрал на улице выпавшего из гнезда птенца. Принес его домой, долго выхаживал. Из птенца вырос задиристый воробей, которого прозвали Сильвой. Воробей настолько освоился, что спал у Николая Акимовича в кармане пиджака, склевывал со стола крошки, а когда приходили гости, усаживались за преферанс, прыгал по столу, переворачивая клювом карты, садился на головы играющих, бойко чирикал. Поведение воробья всех забавляло. Только Николай Ольховиков невзлюбил Сильву, утверждая, что он подглядывает в карты и своим чириканьем дает сигналы хозяину, поэтому тот и выигрывает.

Долгое время прожил воробей у Никитина. Но однажды Николай Акимович пришел в цирк грустный и сообщил:

– Беда у меня. Сегодня вышел из дому и не заметил, что Сильва сидит на плече. А во дворе стая воробьев. Сильва их увидел и к ним. Уж я звал-звал. Думал, прилетит…

* * *

И через неделю Татарский принес нам клоунаду «Розы и шипы».

Клоун хочет подарить любимой девушке цветы. А их нигде нет. Тогда клоун берет у появившегося спекулянта букет роз и преподносит девушке. При расчете выясняется, что денег у клоуна мало. Разгневанный спекулянт выхватывает у девушки цветы и уходит. Влюбленный бежит вслед за ним и возвращается с цветами… но без брюк. Счастливые влюбленные покидают манеж.

Таня и я играли влюбленных. Миша – спекулянта. Публика хорошо принимала эту клоунаду. И мы не успевали уйти с манежа, как в зале раздавались аплодисменты.

Только один раз меня выбили из колеи. В одном из летних цирков, когда Миша-«спекулянт» вырвал букет из рук Татьяны и унес его с манежа, с первого ряда спокойно поднялась зрительница, смело перешагнула барьер и вручила мне букет гораздо лучше нашего, бутафорского. Я растерялся. Публика в зале засмеялась.

* * *

Александр Кисс во время гастролей цирка в Италии получил почетный приз Энрико Растелли, который ежегодно вручают по традиции лучшему жонглеру мира.

Иногда я бываю у Александра Кисса дома. Мы вспоминаем наши встречи, работу. И как-то Шурик сказал мне:

– Помнишь, шел такой фильм «Балерина»? Там в конце картины есть эпизод. Сходящая со сцены балерина репетирует со своей дочкой. Дочка стоит у станка и без конца поднимает и опускает ногу, выполняя очередное упражнение, а мать считает: «Раз… два… три… Раз… два… три…» Девочка устала и спрашивает: «Мама, а долго мне это еще делать?» А балерина отвечает: «Всю жизнь».

И ты знаешь, – он посмотрел на меня, грустно улыбаясь, – в этом месте я прослезился: «Всю жизнь…» Это так похоже на нашу работу. Это ведь и про нас, жонглеров.

* * *

Обычно жонглеры покидают манеж в сорок лет. Александр Кисс ушел с манежа в 53 года. Выглядел моложаво, выступал отлично и собирался еще несколько лет поработать. Но внезапно умер отец, а вскоре и мать. Александр не репетировал больше месяца. Получил разнарядку в новый Московский цирк и вдруг перед премьерой почувствовал усталость, неуверенность.

– Понимаешь, – говорил он мне, – мы, жонглеры, не можем себе позволить прожить без репетиции и дня. Трудно с переездами. На них уходит три-четыре дня, и потом сложно войти в форму.

А тут – без репетиции столько времени. И он решил уйти из цирка за два дня до очередной премьеры.

– Надо оставлять искусство раньше, чем оно оставит тебя. Надо найти в себе силы уйти вовремя, – сказал он мне.

И он ушел. Ушел, оставаясь в памяти всех, кто его видел, как непревзойденный артист, жонглер высшего класса, многие трюки которого никто не может повторить.

* * *

Публика любит репризы на злобу дня. Достаточно зрителю напомнить о том, что ему близко, что его волнует, – и уже успех. Приехали мы как-то работать в Запорожье и узнали, что в городе уже год как нет в аптеках термометров. Вспомнили мы старую репризу, в которой один из клоунов изображал симулянта, а второй засовывал ему за шиворот кусок льда. На недоуменный вопрос инспектора, зачем он это делает, второй клоун отвечает:

– Измеряю больному температуру. Если лед будет долго таять, значит, нормальная, а если быстро – повышенная.

И тут меня осенило: это же почти готовая реприза о градусниках!

Мы приняли ее на вооружение. После того как Миша на манеже «заболевал», я льдом «измерял» ему температуру.

– Что ты делаешь?! – кричал инспектор. – Проще поставить ему градусник! Я грустно отвечал:

– А вы попробуйте в Запорожье достать градусник…

* * *

Я держу в руках вырезку из мельбурнской газеты. На фотографии, закрыв лицо руками, плачет маленькая девочка. Этот снимок был помещен в газете во время наших гастролей. Под ним вопрос: «Вы знаете, почему плачет эта девочка?» И тут же ответ: «Она плачет потому, что родители в это воскресенье не смогли достать ей билет на выступление Московского цирка».

Прочтя это, мы обратились к нашему импресарио с просьбой, чтобы дали в газете объявление, что мы, артисты советского цирка, приглашаем к себе девочку, которая плакала в прошлое воскресенье. Такое объявление поместили. К ужасу импресарио, в воскресенье вместе с родителями на представление пришло более 20 девочек. Родители заявили, что плакали именно их девочки. Импресарио сказал нам шутя: «Ваш русский гуманизм доведет меня до разорения». Но всех девочек и родителей все-таки на представление пропустил.

* * *

В Филадельфии с Кио произошел забавный случай. Как и в каждом городе, там к нам за кулисы приходили зрители. Однажды к Игорю Кио пришла пожилая ярко накрашенная дамочка. Протягивая Игорю квадратный кусочек пластика, она что-то трещала по-английски, повторяя все время одно слово «кики-кики».

– Что она хочет от меня? – спросил Кио нашу переводчицу.

Переводчица выслушала даму, а потом, прыснув от смеха, перевела, что у американки дома в ванне живет крокодил. Крокодила зовут Кики, и его хозяйка просит для своего любимца автограф. Кио расписался на пластике, а счастливая дама прощебетала:

– Кики будет так счастлив! У него уже много автографов знаменитых людей!

* * *

В Нью-Йорке местные корреспонденты решили взять интервью у нашего медведя Гоши. За неделю до нашего приезда в газете появился фельетон Арта Бухвальда. Автор приглашал тогдашнего президента Линдона Джонсона посетить Московский цирк, который скоро начнет свои гастроли. Президенту предлагалось взять вице-президентом… циркового чудо-медведя Гошу.

«Он очень удобен для вас. Во-первых, он будет ходить перед Вами на задних лапах. Во-вторых, он всегда поднимает вверх лапу, как бы заранее голосуя за все Ваши предложения и, в-третьих, он ездит на мотоцикле, что очень созвучно нашей молодежи. С медведем Вы завоюете доверие молодых!», – писал Арт Бухвальд. И вот звонок из газеты. Просьба помочь взять интервью у медведя Гоши. Все, конечно, понимали, что разговаривать с корреспондентом будет дрессировщик Иван Кудрявцев. Но дирекция наша слегка заволновалась, что это еще за интервью! Да и за Ивана беспокоились – человек он не особо словоохотливый.

У клетки с Гошей собралось с десяток корреспондентов. Перед ними красный от смущения Иван. Волнуется. Щелкают фотокамеры. Первый вопрос:

– Хотели бы вы, мистер Кудрявцев, чтобы вашего медведя Гошу избрали вице-президентом?

Иван на минуту задумался. Конечно, он не читал фельетон Бухвальда и не очень разбирался в тонкостях американской политики. Но вдруг он выпрямился и, по-сибирски окая, твердо сказал:

– Я не согласен, чтобы Гоша был президентом. У вас тут в Америке президентов убивают, а Гоша мне для работы нужен.

* * *

Когда на проспекте Вернадского открылся новый цирк и мы с Мишей участвовали в его первой программе, то сразу оценили все преимущества родного старого цирка. Работая в новом здании, мы все время ощущали, будто что-то потеряли. Нам было неуютно. И репризы проходили хуже. Зал слишком большой. Публика сидит далеко. Ни о каком общении со зрителями (что должно быть характерным для цирка) не может быть и речи. Акустика плохая. Свет бьет сверху, поэтому лица у артистов несколько затемнены. Места для зрителей круто уходят вверх, и у публики, сидящей в последних рядах, нет ощущения высоты – работу воздушных гимнастов они видят почти на уровне своих глаз.

Неуютна и закулисная часть: маленькие гардеробные для артистов напоминают больничные палаты. Видимо, те, кто придумывал и строил новое здание, плохо знали цирк – иначе они подумали бы и о том, что артистам нужен уют, удобство для работы. Цирк, по существу, наш второй дом.

Помню, как-то при встрече со мной Карандаш спросил:

– Вы что, собираетесь в новом цирке работать?

– Да, – ответил я.

– Надо работать только в старом, – сказал Михаил Николаевич. – Новый цирк – это для зрелищ, а старый для искусства.

* * *

Старая кладовщица, естественно, считала, что склад – самое важное в жизни цирка. Она с увлечением показывала различные вещи. Любила рассказывать о старых артистах. Помню, однажды она достала толстую суковатую палку.

– Юра, – сказала она, – я дарю вам палку знаменитого клоуна Коко. Пусть эта палка принесет вам счастье.

Я прямо ахнул, а потом, честно говоря, подумал, что не может этого быть. Старая кладовщица что-то перепутала. Принес палку и говорю отцу:

– Это палка Коко.

– Не может быть, – тоже не поверил отец. – Давай проверим.

Мы взяли старую книгу о цирке, нашли в ней фотографию Коко, и все оказалось верным – он держал в руках именно эту палку.

* * *

Во дворе цирка всегда порядок, который поддерживает лысоватый пожилой человек маленького роста – Семен Львович Румашевский. Его у нас знают все. Румашевский – неотъемлемая часть Московского цирка. То он выполняет обязанности экспедитора и находит артистам квартиры, то он организует уборку двора, то руководит разгрузкой сена для лошадей и вывозом навоза. Когда работает, он всегда жестикулирует, подбадривает работающих, показывая, куда и что складывать, и первый начинает действовать. Его маленькую фигурку в кургузом пиджачке и кепочке можно увидеть и во дворе, и на проходной, и за кулисами, и на конюшне. Он всюду. Он там, где нужно что-то сделать, и сделать быстро, хорошо.

Молодым человеком Румашевский поступил ассистентом в иллюзионный номер. С тех пор пошло: выступления в иллюзионных номерах, поездки по городам, а потом работа в Московском цирке.

Когда я учился в студии, Румашевский жил при цирке со своей престарелой матерью, занимая крохотную комнатку (одну из гардеробных) на втором этаже. К матери он относился с нежностью. И я часто видел, как он медленно прогуливался с ней по цирковому двору.

Медленно – это с матерью, а в остальное время – все бегом. Наверх, вниз, во двор, на конюшню, на улицу, на вокзал – всегда бегом. Если искали Румашевского, то кто-нибудь отвечал: «Где-то бегает».

Как-то в шутку я сказал Семену Львовичу, что, наверное, ему трудно засыпать – мешают гудящие ноги.

– Ничего подобного, – крикнул он мне на ходу, – я сплю как убитый!

* * *

Григорий Рашковский и Николай Скалов первыми принесли в цирк диковинный для всех нас железный ящик с манящим названием «магнитофон». Развлекались они с ним как могли.

Как-то пригласили к себе в гардеробную мрачного дрессировщика лошадей. Посадили его в кресло и, незаметно установив микрофон, завели разговор о разных несправедливостях в нашей цирковой системе. Затравка сработала. Не скупясь на крепкие выражения, дрессировщик с воодушевлением ругал руководство главка. Каких только слов не было сказано в адрес наших начальников.

Потом Рашковский, прервав его, мягко сказал:

– А теперь, дорогой Вася, внимательно послушай, что завтра в своем кабинете услышит начальник нашего главка.

Скалов торжественно включил магнитофон на «прослушивание», и Вася постепенно начал меняться в лице. Потом он кричал на Рашковского и Скалова. И слова были более крепкими, чем когда он ругал главк. А дядя Гриша, похлопывая по плечу перепуганного артиста, ласково говорил:

– Не кричи, Вася, не волнуйся. Лучше заходи к нам вечером после представления с бутылкой армянского коньяка. Мы все вместе обсудим и, может быть, эту пленку, если ты не будешь возражать, сотрем.

* * *

Снимали фильм о цирке. Требовались «зрители», которые смеются во время представления. Нас всех усадили на места и приказали по команде смеяться. После первого дубля ассистент режиссера обратился ко мне:

– Товарищ, вы плохо смеетесь, ненатурально. Будьте внимательны.

Сняли второй дубль. Я старался смеяться как можно натуральнее. Но, видно, опять не получилось, и меня попросили со съемки уйти.

* * *

Вицин – тихий и задумчивый человек. У него есть две страсти: сочинение частушек (каждый день на съемку он приносил новую) и учение йогов. Георгий агитировал нас с Моргуновым делать гимнастику дыхания йогов, заниматься «самосозерцанием».

Мы с Моргуновым отнеслись к этому скептически. А сам Гоша (так мы называли Георгия Вицина) регулярно делал вдохи и выдохи, глубокие, задержанные, дышал одной ноздрей и даже стоял на голове.

Мне рассказали, что, снимаясь в одном фильме, Вицин уже после команды «Мотор!» посмотрел вдруг на часы и сказал:

– Стойте! Мне надо пятнадцать минут позаниматься.

И он пятнадцать минут стоял на одной ноге и глубоко дышал носом, а вся группа терпеливо ждала.

* * *

Иду однажды по Цветному бульвару и вижу бегущего навстречу человека. Несмотря на глубокую осень, одет он был в летнюю рубашку. Посиневший от холода, с двумя бутылками в руках, мне он показался странным. Увидев меня, человек резко остановился и сказал:

– Слушай… Юра… Ты ведь все делаешь… не того. На дело-то ходишь… неправильно! (Свою речь он сдабривал нецензурными словами.).

– На какое дело?

– Ну в этой последней… комедии, когда ты влезаешь… в квартиру. Тебя надо поучить… Я могу это сделать! Могу…

– Воруешь? – спросил я.

– Нет, завязал, – ответил он, ставя бутылки прямо на землю. – Хватит, свое отсидел. Сейчас работаю на зеркальной фабрике. Но у меня остались дружки. Ты приходи к нам. Мы тебе все расскажем! Да что тут говорить. – Его вдруг осенило. – Идем к нам. Мы тут недалеко сидим. С ребятами познакомлю. Расскажем, как надо брать «соню».

– Какую Соню?

– Ну, квартиру. Мы с тобой можем пойти даже днем, и я покажу, как берут «соню».

Я ахнул:

– Это что же, воровать? Так мы попадемся.

Мой собеседник, смачно сплюнув, сказал:

– Да ничего. Я скажу, учу, мол, артиста. И учти, если не застукают, все поделим пополам.

Я, сославшись на нехватку времени, отказался от этого заманчивого предложения. Но он все-таки заставил меня записать его телефон.

* * *

В реквизиторской хранили моего «двойника» – сделанную из папье-маше фигуру моего героя Семена Семеновича Горбункова. Ее предполагалось сбрасывать с высоты пятисот метров при съемке эпизода, где Семен Семенович выпадает из багажника подвешенного к вертолету «Москвича». Чтобы фигура не пылилась, ее прикрыли простыней. Так она и лежала на ящиках.

Однажды любопытная уборщица, подметая подвал, приподняла простыню и… обнаружила мертвого артиста Никулина. Она, вероятно, подумала, что он погиб на съемках и поэтому его спрятали в подвал. С диким воплем уборщица бросилась прочь.

Через час о моей «смерти» знали не только в Адлере, но и в других городах нашей страны, потому что уборщица по совместительству работала в аэропорту. <…>

Узнав о своей «смерти», я немедленно позвонил в Москву маме. Получилось почти по Марку Твену: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».

* * *

Из гостиницы я выезжал на съемку (фильма «Ко мне, Мухтар!») переодетым в милицейскую форму. В связи с этим вспоминаю один случай. Мы проезжали мимо рынка, и водитель нашей машины остановился, чтобы попить воды. Вдруг ко мне подбегают какие-то люди и кричат:

– Товарищ лейтенант, в очереди драка!

Что делать? Я вышел из машины, подошел к очереди и, дав короткий свисток, спокойно взял одного из нарушителей за локоть и строго спросил:

– Что, отвезти в отделение?

– Да нет, я не буду больше, лейтенант, простите, это мы так.

* * *

Каждый раз приглашение участвовать в новом фильме и первые переговоры велись по телефону. Так было и в этот раз. Один из ассистентов Леонида Гайдая предложил мне попробоваться в короткометражной комедии «Пес Барбос и необычный кросс».

При первой же встрече, внимательно оглядев меня со всех сторон, Леонид Гайдай сказал:

– В картине три роли. Все главные. Это Трус, Бывалый и Балбес. Балбеса хотим предложить вам.

Кто-то из помощников Леонида Гайдая рассказывал потом:

– Когда вас увидел Гайдай, он сказал: «Ну, Балбеса искать не надо. Никулин – то, что нужно».

* * *

Еще в Москве я услышал историю, связанную с Ауде. Историю о том, как любитель футбола Ауде, работая до войны директором Симферопольского цирка, организовал в городе матч между местной командой и сборной артистов цирка. Об этой игре мне рассказывал жонглер Николай Ольховиков, который участвовал в матче.

Незадолго до этого к двадцатилетию советского цирка ряд артистов наградили орденами. В футбольной программе против фамилии Николая Ольховикова, игравшего левого крайнего, стояло «орденоносец».

Начался матч. В первом ряду на трибуне в своей неизменной черкеске, папахе, с кинжалом сидел Ауде, который бурно переживал все перипетии игры. Конечно, артисты цирка играли всерьез, без всяких трюков, что разочаровало местных болельщиков.

Почти до конца матча ни одной из команд не удалось забить гола. И вдруг за пять минут до конца игры в ворота симферопольцев назначили одиннадцатиметровый. Пробить его хотел один из акробатов, довольно сильный игрок. Только он приготовился пробить по воротам, как на весь стадион раздался крик Ауде:

– Отставить!

Директор цирка выбежал на поле и, расталкивая игроков, взяв за руку Николая Ольховикова, во всеуслышание объявил:

– Пусть пробьет Коля! Он – орденоносец!

Николай Ольховиков пробил и… промазал.

Так и закончился матч вничью.

Ауде расстроился и грозился Ольховикову объявить выговор по цирку.

* * *

Сегодня мне рассказали о том, как вечером после работы, посидев с приятелями, изрядно выпив, клоун Мусля решил остаться ночевать в цирке. Он забрел на конюшню, открыл клетку, где сидел знаменитый лев Цезарь дрессировщика Эдера, и зашел в нее.

Утром перепуганные служащие обнаружили спящего Муслю рядом с Цезарем. Прибежал на конюшню сам Эдер.

– Подымись спокойно, – шептал Эдер проснувшемуся Мусле. – Без резких движений, медленно выходи из клетки.

Мусля из клетки выходить отказался.

– Да, я вылезу, а вы меня потом побьете, – жалобно сказал он.

Долго уговаривал дрессировщик выйти из клетки клоуна. Только после того, как Эдер дал честное слово, что он и пальцем не тронет Муслю, тот как ни в чем не бывало вышел из клетки.

(Из тетрадки в клеточку. Июль 1951 года).

* * *

Старый турнист Клодо рассказал мне, как в небольшом городке ему сняли комнату у хозяйки, женщины злой и бесцеремонной. Она, не стучась, заходила к нему в комнату, придиралась по пустякам. Клодо решил ее попугать. Пригласил к себе партнера по работе и сделал с ним стойку – руки в руки, оставив босыми ногами несколько следов на потолке.

На следующий день, как всегда, без стука зашла к нему хозяйка полить цветы, а Клодо заметил небрежно:

– А в доме-то у вас не все хорошо… – и, показав на потолок, добавил: – Наверное, ночью нечистый ходил по потолку.

Хозяйка, женщина верующая, глянула на потолок и остолбенела. Чайник выпал из ее рук.

Ушел Клодо на репетицию в цирк, а когда вернулся, видит, дома суматоха. Священник выгоняет «нечистую силу». Хозяйка, показав артисту на его уме сложенные на крыльце вещи, сказала:

– Иди, милый, с богом отсюда. Это ты нечистую силу в дом накликал.

* * *

Сегодня утром дрессировщик Валентин Филатов репетировал во дворе цирка. Медведь по кличке Мальчик на мотоцикле делал круги по гладкому асфальту. В это время открылись ворота, и во двор цирка въехал грузовик. То ли Мальчик испугался, то ли решил побаловаться, только он вдруг, круто повернув руль, выехал на улицу. Валентин Филатов на втором, мотоцикле кинулся за ним вдогонку.

Обогнав медведя на Трубной площади, Филатов продолжал ехать впереди Мальчика, все время показывая ему сахар. Медведь, облизываясь, поехал за дрессировщиком. Так и вернулись они обратно в цирк – Филатов, Мальчик, а за ним, тоже на мотоцикле, инспектор ГАИ.

Хорошо, что это произошло ранним утром. Движение на улице небольшое, и все обошлось.

* * *

Любопытно, что, думая о том или ином городе, сразу вспоминаешь не его достопримечательности, а хозяек, сдававших комнаты. Хозяйки попадались разные: общительные и замкнутые, добрые и жадные, тихие и шумные.

«Вечером поздно не приходите, света много не транжирьте, в комнате не курите, гостей не приводите» – вот слова, которые мы обычно слышали в первый день знакомства с хозяйкой.

Порой нам на хозяек везло. Так, в Киеве мы попали в очень милую семью, хотя первая наша встреча была трагикомична.

Вечером хозяева, желая поближе познакомиться с нами, пригласили попить чаю. В разговоре выяснилось, что я клоун.

– Ой, клоун! – радостно вскрикнула хозяйка. – Сема, иди скорей сюда, – позвала она сына, – посмотри: этот дядя-клоун. Покажите ему что-нибудь, – попросила она.

Недолго думая, я встал из-за стола, подошел к двери и с размаха, со страшным стуком ударился головой о косяк (этот трюк показал мне еще в детстве отец: нужно не донести голову до косяка двери, а с другой стороны – сильно ударить ладонью по двери). Все в восторге ахнули.

– А вам не больно? – спрашивает шестилетний Сема.

– Нет, – отвечаю, – у меня железная голова, – и тут же повторяю трюк.

Все снова смеются. Мы продолжаем пить чай. Через несколько минут слышим из кухни звук удара и затем рев мальчика. Оказывается, он разбил себе лоб о кухонную дверь. На лбу здоровая шишка. К счастью, родители все это приняли с юмором.

* * *

Разъезжал Кустылкин вместе с женой, маленькой забитой женщиной, которая ассистировала ему за кулисами, следила за костюмом и реквизитом, принимала участие в подсадке.

Кроме цирка, Алекс любил игру в домино и увлекался радиоделом. Его клоунская гардеробная напоминала радиомастерскую. Всюду вперемешку с костюмами, реквизитом лежали приемники разных систем, провода. Он скупал по дешевке старые приемники, чинил их, а потом продавал на рынке. И делал это не только из желания подработать. Он просто любил разбирать, паять, монтировать. Артистам чинил приемники бесплатно. Наверное, из него получился бы хороший радиоинженер.

Утаенные от жены деньги Алекс обычно прятал в какой-нибудь радиоприемник. И как жена ни искала, никогда найти их не могла. Однажды пришел он в цирк расстроенный. Ходит злой, обиженный.

– Что с тобой, Алекс? – спросил я.

– Да, понимаешь, получилось-то как. Продал я приемник сегодня на рынке за триста рублей, а в нем, в приемнике, лежало четыреста рублей заначки. Жалко денег.

* * *

В маленьком провинциальном городке «прогорал» цирк, и, чтобы поправить дела, хозяин расклеил по городу афиши: «Только два дня! В цирке показ дикаря-людоеда. Съедение живого человека на глазах у публики. Спешите покупать билеты!».

Дикарем-людоедом владелец цирка приказал быть Ивану Лазаревичу. Вечером публика до отказа заполнила цирк. Все жаждали сенсации.

В конце представления на манеж выкатили клетку, в которой сидел Иван Лазаревич. Тело его вымазали дегтем и сверху обсыпали перьями. Он рычал, брызгал слюной, скакал по клетке, делал вид, что пытается выломать прутья. Униформисты на вилах просовывали ему в клетку убитого голубя (конечно, не голубя, а чучело голубя с мешочком, наполненным клюквой). Иван Лазаревич рвал голубя зубами, и во все стороны летели перья птицы, а по подбородку «людоеда» стекала «кровь».

Публика смотрела на это зрелище, затаив дыхание… В центр манежа вышел хозяин и, поигрывая золотой цепочкой от часов, громко объявил:

– А теперь предлагаем вашему вниманию съедение живого человека. Желающих быть съеденными… прошу в клетку!

В зале все замерли. Конечно, никто не вышел. Выждав паузу, хозяин объявил:

– Ввиду отсутствия желающих представление заканчивается. Оркестр – марш!

Разочарованная публика покидала цирк.

* * *

На другой день после того, как хозяин вызвал желающих быть съеденными, на манеж нетвердой походкой вышел небольшого роста, толстенький, крепко подвыпивший купчик.

– Же-ла-ю! Жалаю, пусть ест! – заявил он.

Возбужденная публика загудела. Купчик обратился к хозяину цирка:

– Раздеваться, или так есть будет?

Растерянный, побледневший хозяин с трудом выдавил из себя:

– Так будет.

Открыли клетку. Зал замер. Перепуганный «людоед» Филатов изо всех сил зарычал и, встав на четвереньки, начал руками и ногами разбрасывать опилки, надеясь, что купчик испугается и передумает. Но пьяного это ничуть не испугало, и он смело пошел вперед. Не зная, что делать, «людоед» умоляюще посмотрел на хозяина.

– Кусай, кусай, – сквозь зубы цедил хозяин.

В отчаянии Иван Лазаревич, подпрыгнув, навалился на купца, опрокинул его на опилки и вцепился зубами в ухо. От боли тот моментально протрезвел и заорал благим матом.

Орал укушенный. Орала публика. Визжали с перепугу женщины…

– Не надо! Не надо! – кричали с мест.

Униформисты по знаку хозяина бросились на Ивана Лазаревича и начали с силой оттаскивать его от купца.

А Филатов-старший вошел в роль и, забыв, что он дикарь-людоед, выскочил из клетки и закричал на чистом русском языке:

– Дайте мне его! Дайте! Я его сейчас загрызу!

К счастью, за криком публики этих слов не было слышно. «Людоеда» с трудом водворили в клетку и увезли на конюшню.

* * *

Меня интересовала работа иллюзиониста, привлекая своей таинственностью, а главным образом – эффектом чуда, которое рождается на глазах. Поэтому я с нетерпением ожидал встречи Кио с одним изобретателем, который предложил небывалый и поразительный трюк. Суть его в том, что на манеж на колесиках выкатят большой, наполненный водой аквариум, в который по лесенке спустится одетый во фрак Кио. Под водой он закурит папироску, а затем выйдет из аквариума… совершенно сухим, с горящей папироской.

Когда Кио рассказал мне об этом, я, пораженный, воскликнул:

– Как же это получится?

– Вот так, – ответил мне, иронически усмехаясь, Эмиль Теодорович и добавил: – Изобретатель уверяет, что у него есть специальная водоотталкивающая материя. И я должен буду какой-то гадостью намазать руки и лицо, чтобы вода не оставалась на коже. Через неделю он придет в цирк и все покажет. Хочешь, приходи тоже. Вместе посмотрим.

В выходной день в цирк действительно пришел изобретатель. В зрительном зале собрались Арнольд, Кио и его ассистенты. На манеже хлопотал лысоватый человек небольшого роста. Правда, вместо аквариума для показа поставили большую бочку. Униформисты заполнили ее водой. Изобретатель деловито разделся до трусов, облачился в длинный серый халат и начал старательно застегивать пуговицы.

– Фрак будет сшит из такого же материала, как и халат, – тонким голосом заметил изобретатель, – только мы покрасим его в черный цвет. Краска специальная. – И тихо добавил: – Немецкая.

После этих слов он открыл жестяную коробочку из-под чая и старательно натер свое лицо какой-то мазью. Потом влез на табуретку, постоял на ней в раздумье и плюхнулся в бочку.

Все ожидали чуда. Смотрели на происходящее затаив дыхание.

Некоторое время из воды торчала голова изобретателя. Он посмотрел внимательно на Кио и, судорожно втянув в себя воздух, присел в бочке, скрывшись под водой.

Воцарилась полная тишина, которую нарушил голос Арнольда:

– Не хватало нам, чтобы он там еще и утонул!..

Никто не засмеялся. Все продолжали ждать чуда.

Через несколько секунд изобретатель вынырнул из воды и долго не мог вылезти из бочки. Двое рослых ассистентов помогли ему.

И тут все поняли – чуда не получилось. Изобретатель стоял в центре манежа в промокшем насквозь халате. Вода с него лилась ручьями. Сам он выглядел жалким – лицо покрыто крупными каплями воды. Обстановку разрядил Арнольд. Он громко обратился к Кио:

– Эмиль! И он хотел, чтобы ты там еще и курил!

* * *

Около служебного входа в цирк, тускло освещенного круглым фонарем, стоял пожилой человек в пенсне, одетый в черное, застегнутое наглухо пальто. Из-под каракулевой шапки пирожком виднелись благообразные седые виски.

– Простите, – начал он, увидев меня, выходящего из цирка, – не могли бы вы уделить мне немного времени? После трех воскресных спектаклей никакого настроения с кем-либо говорить у меня, конечно, не было. Скорее домой, попить чаю да спать.

Незнакомец, словно угадав мои мысли, продолжал мягким, грудным голосом:

– Разговор ведь, Юрий Владимирович, пойдет о вашей судьбе, которая меня искренне волнует и беспокоит.

Заинтересованный, я покорился. Мы отошли к забору Центрального рынка, и я выслушал все, что рассказал мне незнакомец.

С трудом подбирая слова, сбивчиво и торопливо мужчина сообщил мне, что он военный инженер, сейчас на пенсии, живет один с собакой и очень любит искусство.

– Искусство, – продолжал он, – пожалуй, единственное, чем заполнена моя одинокая жизнь. За вами, Юрий Владимирович, наблюдаю давно. Не пропустил ни одного фильма с вашим участием. Вы стали одним из моих любимых актеров. И представьте себе, для меня было великой неожиданностью узнать, что вы работаете в цирке клоуном.

– Да, – подтвердил я. – Цирк – моя постоянная работа.

– Вот это-то меня и удивляет. Я сначала не поверил. Но по телевидению было ваше интервью… Я не любитель цирка. Но вас решил посмотреть. И смотрел не один раз. Признаюсь вам откровенно, я потрясен.

Я улыбнулся, заранее ожидая комплименты. Мысленно уже подбирал ответные фразы. Привычное «спасибо» или ироническое «ну, так ли уж…».

– Да, я потрясен! – продолжал мой незнакомец уже с пафосом. – Как вы, талантливый, умный, культурный человек, решили связаться с цирком, который вас губит и уничтожает?

От неожиданности я замер.

* * *

Встреча с Рязановым произошла на «Мосфильме». Я знал этого режиссера как автора нашумевшей картины «Карнавальная ночь».

С первой минуты встречи мы быстро нашли общий язык. Вспоминали знакомых, говорили о песнях. Так прошло около часа. Только к концу беседы Рязанов от общего разговора перешел к основной теме.

– Я вам дам сценарий Леонида Зорина. Мне кажется, что по нему можно сделать отличный фильм. Хочу вас попробовать на главную роль – роль Таппи, снежного человека.

Вечером вместе с Таней мы читали сценарий. В нем много романтики, необычности. И я уже представлял себе, как буду играть главного героя, снежного человека, волею судьбы попавшего в современный город.

Мне было известно, что на эту роль уже пробовали Леонида Быкова, Игоря Ильинского, Ролана Быкова, Олега Попова и других известных артистов. На пробах я волновался.

Через некоторое время мне позвонил Эльдар Рязанов и сказал:

– Мы решили утвердить Игоря Ильинского. Все-таки Ильинский есть Ильинский! Как вы считаете?

– Конечно, Ильинский есть Ильинский, – согласился я.

– Но мы вас, – продолжал Рязанов, – все-таки будем снимать. Предлагаю небольшую, но интересную роль болельщика. Этот человек пройдет через всю картину. Такой странный болельщик. Должно получиться забавно.

* * *

Съемки фильма «По ту сторону радуги» по решению кинематографического руководства приостановили. Кто-то посмотрел материал, и отснятое ему не понравилось. Картину, как говорят на студии, законсервировали и дали указание переделать сценарий. Эпизод с болельщиком в новом варианте исключили. А на роль снежного человека пригласили молодого ленинградского артиста Сергея Юрского. Мне же Эльдар Рязанов на этот раз предложил эпизодическую роль милиционера. Милиционер так милиционер.

Через некоторое время меня вызвали на съемки, и я встретился с Сергеем Юрским. Мы долго вспоминали послевоенный Московский цирк, в котором прошло детство Сергея.

Эпизод с милиционером снимали на улице. Я должен был выйти из милицейской машины, дать свисток, затем стащить Таппи – Юрского с фонарного столба, усадить в милицейскую машину и уехать.

На съемочную площадку приехала настоящая милицейская машина, за рулем которой сидел капитан милиции. Он вышел из машины и долго меня рассматривал. Я был одет в милицейскую форму, загримирован. Потом у кого-то из съемочной группы он спросил:

– Где у вас режиссер?

Ему показали на Эльдара Рязанова.

– У меня к вам, товарищ режиссер, вопрос, – обратился к нему капитан милиции. – Скажите, пожалуйста, ну почему в кино, как правило, милиционеров показывают идиотами и дураками?

– Как это так? – не понял Рязанов и посмотрел на меня.

А я засмеялся и говорю:

– Это он меня увидел, поэтому и задает такие вопросы.

* * *

Вдруг телефонный звонок.

– С вами говорят из группы «Война и мир». Сергей Федорович Бондарчук хочет, чтобы вы приехали на студию для переговоров об участии в фильме.

На следующий день я встретился с Бондарчуком. Он очень внешне изменился. Выглядел усталым, нервным. Все время к нему заходили люди-то приносили эскизы, то просили поставить подпись на каком-то письме, то срочно вызывали на просмотр кинопроб, то соединяли по телефону с Комитетом по кинематографии, то просили посмотреть оружие, доспехи, старые гравюры.

Здесь же, в его кабинете, проходило прослушивание музыки к фильму. Я просидел около двух часов, наблюдая весь этот хаос. Наконец Сергей Федорович заговорил со мной.

– Вы догадываетесь, зачем я попросил вас зайти ко мне?

– Предполагаю, – сказал я, – что вы хотите предложить мне роль Наполеона?

– Как? – На секунду Бондарчук даже замер.

Когда я улыбнулся, он стал смеяться вместе со мной.

– Я хочу, – сказал Сергей Федорович, – чтобы вы сыграли капитана Тушина. Вы помните Тушина?

– Довольно смутно, – сознался я.

– Ну что же вы так, – сказал с некоторым огорчением Сергей Федорович. – Тушин. Капитан Тушин! В нем же олицетворение всего русского. Тушин – фигура огромного значения. И для романа и для фильма. Я хочу, чтобы вы сыграли эту роль! Я вижу вас в этой роли.

Остановились мы на том, что я внимательно прочту роман, потом сделаем фотопробу, поищем грим, костюм, а там и решим, как быть дальше. <…>

Когда картина вышла на экран, один из моих приятелей сказал:

– Хорошо, что ты не снялся в «Войне и мире».

– Почему? – удивился я.

– Артист, исполняющий роль Тушина, сломал на съемках ногу. А я тебя знаю – ты бы и шею там сломал!

* * *

Запомнилась мне съемка сцены, где пьяный Кузьма приходит вечером на паром и поет печальную песню. Я напевал есенинские строчки:

После нескольких дублей я предложил Кулиджанову:

– А что, если выпить по-настоящему? Легче будет играть пьяного.

– Вы так думаете? Ну что ж, попробуйте. Снимем один дубль специально для вас, – разрешил режиссер. – Хотя я думаю, что это будет плохо.

Принесли стакан водки. Я залпом выпил. А поскольку за целый день почти ничего не ел, то быстро почувствовал опьянение, и мне все стало, как говорится, трын-трава. Начали съемку. Я пел, и мне казалось, что все получается гораздо лучше.

Прошло время. Сидим мы на студии и смотрим материал этой сцены.

Показали дубль, снятый после стакана водки. Если в первых дублях все выглядело довольно убедительно, то после того, как я выпил, начался кошмар. Я увидел на экране человека не трезвого и не пьяного. Казалось, какой-то чокнутый человек изображает пьяного.

* * *

Съемочная группа «Ко мне, Мухтар!» была в простое. Уходила зимняя натура. Что делать? Пошли слухи, что нашу картину хотят закрыть.

А в прессе уже появились сообщения о съемках фильма. В журнале «Советский экран» поместили фотографии собак, которых предполагали снимать. И тут произошло неожиданное.

Из Киева на студию пришла телеграмма:

Над телеграммой посмеялись. Но Туманов в отчаянии сказал:

– А кто его знает, может быть, это именно та собака, которая нам нужна?

* * *

Как-то мы шли вместе по коридору «Мосфильма». Поводок от Дейка держал Длигач. Незаметно он передал его мне, а сам остановился. Собака шла вперед, не зная, что поводок у меня. Так мы прошли метров десять. Вдруг собака остановилась, повернулась и увидела, кто ее ведет.

– Дейк! Спокойно! – крикнул Длигач. – Иди вперед. Это Юра. Это Юра, который приносит тебе сосиски и колбасу, иди вперед.

Собака нехотя сделала несколько шагов.

– Говори ей «вперед». Давай команду, – попросил Длигач.

– Вперед, вперед… – не очень уверенно скомандовал я.

Собака нехотя пошла вперед. Поводок был крепко намотан на мою руку. Тут Длигач присвистнул. И собака так рванулась к хозяину, что я упал и она протащила меня несколько метров.

Постепенно мы с Дейком подружились. И вот наконец последнее испытание: меня посадили в клетку вместе с собакой, пригласили осветителей, шоферов, плотников и попросили их бить по клетке палками, будто они на нас нападают. Дейк в бешенстве кидался на решетку и яростно лаял. Он защищал меня.

– Вот видишь, – говорил мне потом Длигач, – раз он тебя защищает, значит, действительно признал. Теперь можно начинать съемки.

* * *

Дейк (пес, игравший Мухтара) работал замечательно. Он словно понимал, что от него требуется.

Страшная жара. Я сижу в автобусе. Сапоги, фуражку, гимнастерку оставил на улице метрах в двадцати от автобуса. Вдруг по мегафону слышу команду:

– Никулина в кадр!

– Ну, пойду одеваться, – сказал я.

– А зачем ходить? Здесь оденешься, – предложил Длигач.

– Одежда-то на улице.

– Дейк сейчас принесет. Деинька, – сказал Длигач, – где сапоги Юрины, ботиночки?

Дейк пошел и принес сапоги: сначала один, потом второй.

– А рубашечку? – сказал Длигач.

Дейк принес гимнастерку.

– А теперь шапочку, – продолжал хозяин. Собака принесла фуражку. Я был поражен.

– Миша, он действительно понимает?

– А ты что, – обиделся Длигач, – считаешь его за идиота?

* * *

В конце тридцатых годов снимался фильм, в одном из эпизодов которого свинья должна была съесть бумажный свиток-грамоту.

Кинематографисты приехали к Дурову в цирк и спрашивают:

– Скажите, пожалуйста, Владимир Григорьевич, вы не могли бы выдрессировать свинью, чтобы она на съемках съела грамоту? Мы понимаем, это трудно, но нам очень нужно.

– А сколько у вас отпущено по смете средств на дрессуру? – спросил Дуров.

– Три тысячи. Если понадобится, можем заплатить и больше. Понимаем, что это сложно.

– Прежде всего для этого нужно заключить со мной договор, – сказал Дуров.

Договор с ним заключили.

– А теперь что мы должны сделать? – спросили кинематографисты.

– Купить свинью.

– Какую свинью?

– Любую. Какая вам больше понравится.

– А дальше?

– Три дня до съемок, пожалуйста, свинью не кормите. В день съемок позвоните мне. Приготовьте грамоту, которую нужно съесть. Если вам потребуется несколько дублей – должно быть несколько грамот. <…>

Директор фильма и режиссер просто расстроились. Когда задумывали эту сцену, то предполагали, что придется долго приручать свинью, делать бумагу специального состава. А тут все так просто.

Дуров получил деньги в кассе и уехал.

* * *

Для пробы взяли эпизод, когда обворовывается санаторий и Глазычев расспрашивает кладовщицу, как все это произошло. На роль кладовщицы пробовалась прекрасная актриса Екатерина Савинова.

По сценарию кладовщица должна заплакать, и Екатерина меня попросила:

– Юра, чтобы мне быстрее заплакать, пожалуйста, поругайте меня.

– Вы дура, – сказал я, включившись в предложенную игру.

– Нет, этого мало. Скажите мне, что я плохая.

– С чего это вы взяли, что вы плохая? Совсем нет. Вы просто бездарная актриса. Мало того, вы идиотка!

– Что? Я – бездарная? Да как вы смеете! – обидчиво сказала актриса и заплакала.

Туманов дал команду снимать.

* * *

Больше всего Гайдай не любит, когда кто-нибудь свистит на съемочной площадке.

– Кто это свистит? Прекратите! – гремит его голос. – Это опять Никулин свистит?!

Гайдай человек не суеверный, но традицию разбивать «на счастье» тарелку в первый день съемок он выполняет свято.

На съемках «Двенадцати стульев» ассистент режиссера, которому поручили бить тарелку, ухитрился так бросить ее на асфальтовый пол павильона, что она не разбилась.

Как же его ругал Гайдай! А спустя две недели, когда пришлось менять актера на роль Остапа Бендера и все переснимать сначала, Гайдай сказал:

– Это все из-за тарелки.

Почти каждый раз, сняв очередную комедию, Гайдай говорит мне:

– Все! Следующий фильм будет серьезный. Мало того, сниму трагедию.

– Зачем? – удивляюсь я.

– А так, для разнообразия.

Но, к счастью, своего слова Гайдай не сдерживает. Ведь режиссеров, снимающих серьезные картины, много, а комедийных мало.

* * *

Мою жену в фильме играла Нина Гребешкова, а Таня снялась в небольшой роли руководителя группы наших туристов. Воспользовавшись тем, что наш десятилетний сын Максим проводил летние каникулы с нами, Гайдай тоже занял и его в эпизоде. Максим снялся в роли мальчика с ведерком и удочкой, которого «Граф» (артист Андрей Миронов) встречает на острове. Максим с энтузиазмом согласился сниматься, но, когда его по двадцать раз заставляли репетировать одно и то же, а потом начались дубли, в которых Андрей Миронов бил его ногой и сбрасывал в воду, он стал роптать. Время от времени он подходил ко мне и тихо спрашивал:

– Папа, скоро они кончат?

«Они» – это оператор и режиссер. У оператора Максим все время «вываливался» из кадра, а Гайдай предъявлял к нему претензии как к актеру. Например, когда Миронов только замахивался ногой для удара, Максим уже начинал падать в воду. Получалось неестественно. Чувствовалось, что Максим ждал удара. После того как испортили семь дублей, Гайдай громко сказал:

– Все! В следующем дубле Миронов не будет бить Максима, а просто пройдет мимо.

А Миронову шепнул: «Бей, как раньше. И посильней».

Успокоенный Максим, не ожидая удара, нагнулся с удочкой и внезапно для себя получил приличный пинок. Он упал в воду и, почти плача, закричал:

– Что же вы, дядя Андрей?!

Эпизод был снят.

Так в «Бриллиантовой руке» снялась вся наша семья.

* * *

– Я – клоун.

Я получаю радость, когда слышу, как смеется зал.

Я получаю радость, когда вижу улыбки детей и взрослых.

Я получаю радость, когда после наших реприз раздаются аплодисменты. Обо всем этом я думаю, пока иду домой.

* * *

Моя профессия – смешить людей, вызывать смех во что бы то ни стало. Когда мой сын, в то время еще малыш, тяжело заболел и врачи опасались за его жизнь, я выступал в Ленинграде по три раза в день (шли школьные каникулы). Все время я думал только о сыне. По нескольку раз в день звонил домой и спрашивал о здоровье мальчика. Но все эти дни я твердо знал, что в одиннадцать тридцать утра начинается первое представление и на нем будет около двух тысяч детей, пришедших посмеяться над клоунами.

И я работал.

* * *

Одна женщина мне так и сказала:

– Когда вы приехали, я думала, что будете летать под куполом и вообще все у вас будет необыкновенно. А вы как все.

А ведь я действительно обычный, нормальный клоун. Конечно, я хочу работать как можно лучше, но это не всегда получается.

* * *

Во время представления за кулисами у занавеса стоит старый униформист. Этот человек, который, несмотря на толстые очки, почти ничего не видит, всю жизнь провел в цирке. В прошлом известный артист, выйдя на пенсию, он не смог жить без любимого искусства и начал работать в Москве в униформе. Во время представления, впуская и выпуская артистов на манеж, он может только открывать и закрывать занавес. Стоя весь спектакль в темном проходе, намотав на руки веревки от занавеса, он весь на манеже. Когда играет оркестр, он в такт подпевает и слушает, что происходит в зале.

* * *

Интересно наблюдать смену поколений. Отец и мать работают в цирке. Их дети с малых лет начинают репетировать, а потом принимают участие в номере. В двадцать лет это уже профессиональные артисты, и родители начинают им помогать, ассистировать, следить за реквизитом. Никого в цирке не удивляет, что отец или мать – ассистенты в номере у сына. Это в порядке вещей.

* * *

Маленьким я с завистью смотрел на детей своего возраста, работающих в цирке. Они мне казались счастливейшими детьми, недосягаемыми, удивительными. А я по сравнению с ними обыкновенный мальчишка. Только потом я понял, что в общем-то это дети, которые во многом лишены детства: игр, забав, безмятежности. Недаром в цирке дети взрослеют раньше своих сверстников.

* * *

Народ в цирке доброжелательный. Когда человек делает новый номер, ему все готовы помочь. Особенно артисты постарше, много видевшие и помнящие. Они всегда стараются что-то предложить, подсказать молодым. Ни один опытный акробат не пройдет равнодушно мимо репетирующего новичка. Непременно крикнет на ходу: «Спину, спину держи!».

* * *

Такого зрителя, как в Германии, я не встречал нигде. Публика бурно реагировала на каждый трюк, каждую репризу. Только вышли мы с Мишей в первую паузу со своими «Факирами», такой хохот поднялся в зале, что в первый момент мы растерялись. Подумали: уж не разыгрывают ли нас? Так нас нигде не принимали. Оказалось, что нет. Директор цирка, увидев, что мы имеем успех, попросил нас дать больше реприз. И на протяжении всех гастролей мы просто «купались» в смехе.

Самые остроумные афоризмы и цитаты Зигмунда Фрейда.