Собрание сочинений, том 19.

I.

4 Февраля г-н фон Кардорф сделал имперскому правительству запрос по поводу высокого обложения немецкого «спирта» в Англии и Италии. Он обратил внимание господ депутатов (см. сообщение «Kolnische Zeitung»[28]) на то, что.

Прусские юнкеры в последнее время должно быть очень расхрабрились, если они осмеливаются обратить внимание всего мира на свою «спиртовую промышленность», или vulgo*[попросту. Ред.] винокурение.

В прошлом столетии в Германии перегонялось лишь небольшое количество водки, да и то лишь из зерна. Тогда, правда, не умели отделять содержащееся в этой водке сивушное масло (к этому пункту мы еще вернемся), так как само сивушное масло еще вовсе не было известно; но по опыту знали, что от продолжительного хранения качество водки существенно улучшается, теряется ее жгучесть и она действует менее охмеляюще и менее разрушительно для здоровья. Мелкобуржуазные условия, при которых тогда производилась водка, и еще не развитый спрос, считавшийся более с качеством, чем с количеством, позволяли почти везде годами выдерживать хлебное вино в погребах и, таким образом, путем постепенного химического изменения наиболее вредных его составных частей придавать ему менее губительный характер. Так, в конце прошлого столетия мы находим сравнительно развитое винокурение лишь в немногочисленных городских пунктах — в Мюнстере, Ульрихштейне, Нордхаузене и др., и их продукт обычно сопровождался прилагательным «старый».

К началу нынешнего столетия число винокуренных заводов в сельских местностях увеличилось, винокурение стало побочным промыслом более крупных землевладельцев и арендаторов, особенно в Ганновере и Брауншвейге. Они находили покупателей, с одной стороны, благодаря все более расширяющемуся потреблению водки, а с другой стороны, благодаря потребностям постоянно возрастающих и постоянно воюющих армий, которые, со своей стороны, распространяли пристрастие к водке во все более широких кругах. После заключения мира в 1814 г. винокурение могло таким образом распространиться все шире и шире и пустить прочные корни на Нижнем Рейне, в Прусской Саксонии, Бранденбурге и Лужице, выступая в указанном, совершенно отличном от старого городского винокурения виде — в качестве побочного занятия крупных сельских хозяев.

Но поворотным пунктом для винокурения было открытие, что водку можно выгодно производить не только из зерна, но также и из картофеля. Тем самым весь промысел был революционизирован. С одной стороны, центр тяжести винокурения был теперь окончательно перенесен из города в деревню, и мелкобуржуазные производители доброго старого напитка псе больше и больше вытеснялись крупными землевладельцами, производителями гнусной картофельной сивухи. Но, с другой стороны, — и это исторически гораздо важнее, — крупный землевладелец, перегонявший водку из зерна, был вытеснен крупным землевладельцем, перегонявшим водку из картофеля; винокурение все больше и больше перемещалось из плодородных зерновых районов в неплодородные картофельные, т. е. из Северо-Западной Германии в Северо-Восточную, — в старую Пруссию, на восток от Эльбы.

Этот поворотный пункт наступил тогда, когда разразился неурожай и голод 1816 года. Несмотря на более высокие урожаи двух последующих лет, цены на зерно вследствие неудержимого вывоза зерна в Англию и в другие страны оставались настолько высокими, что стало почти невозможно употреблять зерно для винокурения. Оксхофт[старинная мера жидкости в Германии, в среднем равная 225 литрам. Ред.] водки, который в 1813 г. стоил только 39 талеров, продавался в 1817 г. за 70 талеров. Тогда картофель занял место зерна, и в 1823 г. оксхофт стоил уже от 14 до 17 талеров!

Но откуда у бедных остэльбских юнкеров, которые были якобы дотла разорены войной и жертвами, принесенными на алтарь отечества, взялись средства, с помощью которых они превратили тяготевшие над ними ипотечные долги в прибыльные водочные заводы? Правда, благоприятная конъюнктура 1816—1819 гг. принесла им очень высокие доходы и увеличила их кредит благодаря всеобщему повышению цен на землю; но этого было далеко не достаточно. Наши патриотические юнкеры получили, однако, сверх того: во-первых, государственную помощь в различных прямых и косвенных формах, а во-вторых, сюда прибавилось еще одно обстоятельство, на которое надо обратить особое внимание. Как известно, в Пруссии в 1811 г. выкуп крестьянских барщинных повинностей и вообще конфликты между крестьянами и помещиками были урегулированы законом таким образом, что натуральные повинности превращались в денежные, последние капитализировались и могли быть выкуплены либо наличными деньгами с определенной рассрочкой платежей, либо путем уступки помещику части крестьянской земли, либо же частично деньгами, частично—землей. Этот закон оставался мертвой буквой, пока высокие хлебные цены 1816—1819 гг. не дали крестьянам возможности ускорить выкуп. С 1819 г. выкупные операции быстро двинулись вперед в Бранденбурге, более медленно в Померании, еще медленнее в Познани и Пруссии. Деньги, отнятые у крестьян таким способом, — правда, по закону, но не по праву (ибо барщинные повинности были навязаны крестьянам вопреки праву), — эти деньги, поскольку они тотчас же не прокучивались по старому дворянскому обычаю, шли главным образом на основание винокуренных предприятий. И в остальных трех названных провинциях винокурение распространялось в той же мере, в какой выкупные платежи крестьян предоставляли для этого средства. Таким образом, водочная промышленность прусских юнкеров была создана буквально на деньги, отнятые у крестьян. И она бойко, развивалась, особенно с 1825 года. Уже спустя два года, в 1827 г., и Пруссии производилось 125 млн. четвертей водки, т. е. по 10,5 четвертей на душу населения, общей стоимостью в 15 млн. талеров; напротив, Ганновер, бывший пятнадцатью годами раньше первым водочным государством Германии, производил только 18 млн. четвертей.

Понятно, что с того времени вся Германия, поскольку отдельные государства или таможенные союзы отдельных государств не оградили себя от этого таможенным барьером, была прямо-таки затоплена бурным потоком прусской картофельной сивухи. Четырнадцать талеров за ом[старинная мера жидкости в Германии, в среднем равная 150 литрам. Ред.] в 180 четвертей, т. е. 2 гроша 4 пфеннига за четверть по оптовой цене! Пьянство, которое раньше обходилось в три-четыре раза дороже, теперь стало повседневно доступным даже самым неимущим людям, с тех пор как за пятнадцать зильбергрошей каждый получил возможность быть всю неделю в стельку пьяным.

Действие этих беспримерно дешевых цен на водку, которые дали себя знать в различных местах в разное время, но везде почти с быстротой молнии, было неслыханным. Я еще очень хорошо помню, как в конце 20-х годов дешевизна цен на водку внезапно распространилась на Нижнерейнский промышленный округ. В частности в Бергском округе, и особенно в Эльберфельд-Бармене, масса рабочего населения предалась пьянству. Толпами, рука об руку, запрудив улицу во всю ширину, шумя и горланя, «пьяные мужчины» шатались с 9 часов вечера из трактира в трактир и наконец разбредались по домам. При тогдашнем культурном уровне рабочих, при полной безвыходности их положения в этом не было ничего удивительного особенно в благословенном Вуппертале, где в течение шестидесяти лет одно производство беспрестанно вытесняло другое, где одна часть рабочих, таким образом, жила в постоянной нужде, если не вовсе не имела хлеба, тогда как другая часть (тогда — красильщики) оплачивалась по тем временам хорошо. И если, как это было тогда, вуппертальским рабочим не оставалось ничего другого, кроме выбора между земной водкой кабаков и небесной водкой пиетистских попов, — мудрено ли, что они предпочитали первую, как бы плоха она ни была.

А она была очень плоха. Как только водка выходила из холодильника, она рассылалась без всякой дальнейшей очистки,

Со всем содержащимся в ней сивушным маслом, и сразу распивалась. Все водочные изделия, перегоняемые из виноградных выжимок, из свеклы, зерна или картофеля, содержат это сивушное масло, смесь, состоящую из высших спиртов, т. е. из жидкостей, аналогичных по составу обыкновенному алкоголю, но с большим содержанием углерода и водорода (в частности первичный пропиловый спирт, изобутиловый спирт, но в первую очередь амиловый спирт). Все эти виды спиртов вреднее обыкновенного винного спирта (этилового спирта), и доза, при которой они действуют отравляюще, гораздо меньше, чем соответствующая доза последнего. Профессор Бинц в Бонне после многократных опытов недавно установил, что опьяняющее действие наших спиртных напитков, точно так же, как и их неприятные последствия в виде пресловутого похмелья или в виде более серьезных явлений заболевания и отравления, должны быть приписаны не столько обычному винному, или этиловому, спирту, сколько главным образом высшим спиртам, т. е. сивушному маслу. Они действуют, однако, не только более опьяняюще и разрушительно, но и определяют характер опьянения. Каждый знает по собственному наблюдению, если не из опыта, как различно действует на мозг опьянение вином (даже разными сортами вина), пивом или водкой. Чем больше в напитке сивушного масла и чем вреднее это сивушное масло по своему составу, тем более омерзительно и буйно опьянение. Молодая неочищенная картофельная водка по сравнению с другими крепкими напитками содержит, как известно, наибольшее количество сивушного масла, наиболее вредно действующего состава. Действие непривычно больших количеств этого напитка на такое легко возбудимое, темпераментное население, как население Бергского округа, было, разумеется, вполне соответствующим. Характер опьянения совершенно изменился. Всякое празднество, прежде кончавшееся добродушным весельем и лишь изредка эксцессами, при которых, правда, нередко пускали в ход «Kneif» (нож, по-английски knife), каждое такое празднество стало превращаться в дикую попойку и завершалось неизбежной дракой, которая никак не обходилась без поножовщины, причем смертельные случаи от ножевых ран имели место все чаще. Попы сваливали вину за это на растущее безбожие, юристы и прочие филистеры — на кабацкие попойки. Настоящей же причиной было внезапное наводнение прусской сивухой, которая производила свое естественное физиологическое действие и отправляла в крепостные казематы сотни бедняг.

Это острое действие дешевой водки продолжалось много лет, пока оно мало-помалу в большей или меньшей мере не притупилось. Но ее влияние на нравы не исчезло полностью; водка осталась в большей степени, чем раньше, жизненной потребностью рабочего класса, а ее качество, хотя несколько и улучшилось, оставалось все же гораздо ниже качества прежнего старого хлебного вина.

То же самое, что было в Бергском округе, происходило и в других районах. Сетования филистеров по поводу роста среди рабочих чрезмерного потребления водки никогда еще не были так повсеместны, единодушны и громогласны, как в 1825—1835 годах. Можно даже поставить вопрос, не объясняется ли та апатия, с которой именно северогерманские рабочие отнеслись к событиям 1830 г., не пробудившим их активности, — не объясняется ли эта апатия в значительной степени водкой, во власти которой они тогда находились больше, чем когда бы то ни было. Серьезные и особенно успешные восстания возникали только в винодельческих районах или в тех немецких государствах, которые в большей или меньшей мере оградили себя от прусской водки таможенными пошлинами. Это не единственный случай, когда водка спасала прусское государство.

Единственной отраслью промышленности, которая привела к еще более опустошительным прямым результатам, — да и то не против собственного, а против чужого народа, — было англоиндийское производство опиума для отравления Китая.

Между тем производство водки стремительно развивалось, распространялось все больше и больше на восток и занимало под картофель морген за моргеном песчаные и болотистые пустоши Северо-Восточной Германии. Не довольствуясь тем, что она осчастливила свое отечество, эта отрасль производства стремилась к тому, чтобы сделать доступной благословенную старопрусскую сивуху и для заграницы. Обыкновенную водку перегоняли еще раз, чтобы удалить из нее часть содержащейся в ней воды, и называли полученный таким способом содержащий воду неочищенный винный спирт «Sprit», что представляет собой перевод на прусский язык латинского Spiritus. Высшие спирты имеют более высокую точку кипения, чем этиловый спирт. В то время как последний кипит при 78,5° стоградусного термометра, точка кипения первичного пропилового спирта равна 97°, изобутилового спирта —109°, амилового спирта —132°. Так что надо полагать, что при осторожной дистилляции по крайней мере большая часть амилового спирта, главной составной части сивушного масла, равно как и часть изобутилового спирта, должны остаться, и при дистилляции уйдет самое большее лишь часть их, наряду с большей частью первичного пропилового спирта, который, впрочем, в сивушном масле представлен очень слабо. Но даже научная химия не в состоянии путем дистилляции отделить эти три упомянутых низших спирта, а амиловый спирт можно выделить из сивушного масла только путем неприменимой в винокурении дробной перегонки. К тому же в сельских водочных предприятиях перегонка производится достаточно грубо. Так что нет ничего удивительного в том, что спирт, производившийся в начале сороковых годов, отличался еще изрядной примесью сивушного масла, что легко было установить по запаху: чистый или содержащий только воду винный спирт почти не имеет запаха.

Этот спирт отправлялся преимущественно в Гамбург. Что происходило с ним дальше? Часть направлялась в такие страны, куда ввозные пошлины не закрывали ему всякий доступ; в этом экспорте принимал участие также Штеттин; однако преобладающая его часть использовалась в Гамбурге и Бремене для фальсификации рома. Этот вид водки, который перегонялся в Вест-Индии частично из самого сахарного тростника, но большей частью из отходов, остающихся при изготовлении сахара, был единственным ее видом, который вследствие дешевизны его изготовления мог еще конкурировать с картофельной водкой в качестве напитка, представлявшего для масс своего рода роскошь. Чтобы изготовить «тонкий», но в то же время дешевый ром, брали примерно бочку действительно тонкого ямайского рома, три-четыре бочки дешевого, скверного бербисского рома и две-три бочки прусского картофельного спирта, — и эта, или ей подобная, смесь давала в общем то, чего хотели. Этот «яд», как сами купцы, занимавшиеся фальсификацией, называли в моем присутствии такую смесь, пересылался морем в Данию, Швецию, Норвегию и Россию; однако весьма значительная часть его направлялась снова вверх по Эльбе или через Штеттин в районы, откуда прибывал благородный спирт, и частью распивалась там в качестве рома, а частью контрабандным путем шла оттуда в Австрию и Польшу.

Гамбургские купцы не ограничились фальсификацией рома. С присущей им гениальностью они сразу увидели, какая потрясающая будущность уготована прусской картофельной водке. Они испробовали свои силы на всякого рода других напитках, и уже к концу 30-х годов никто в непрусской Северной Германии, сколько-нибудь знавший толк в вине, не хотел получать белые французские вина из Гамбурга, так как всем было известно, что они там подслащивались свинцовым сахаром и приобретали тем самым отравляющие свойства. Как бы то ни было, но картофельный спирт стал основой все возрастающей фальсификации напитков. За ромом последовал коньяк, который требовал уже более искусного обращения. Вскоре к вину начали примешивать спирт и, наконец, дошли до того, что стали приготовлять портвейн и испанские вина... совсем без вина: из спирта, воды и растительных соков; последние часто заменялись химическими препаратами. Еще более способствовало процветанию дела то, что во многих странах подобные проделки либо были прямо запрещены, либо так близко подходили под уголовные законы, что не было расчета отваживаться на них. Но Гамбург был резиденцией неограниченной свободы торговли, и фальсификация «на благо Гамбурга» развернулась там вовсю.

Однако монополия в деле фальсификации продолжалась недолго. После революции 1848 г., когда во Франции исключительное господство крупных финансистов и небольшой кучки видных крупных промышленников было заменено кратковременным господством буржуазии в целом, французские промышленники и торговцы начали понимать, какие чудодейственные силы дремлют в бочке прусского картофельного спирта. Они стали подделывать свой коньяк уже у себя дома вместо того, чтобы посылать его нефальсифицированным за границу; а тем более предназначенный для внутреннего потребления коньяк (я называю так для краткости всякую водку, полученную из виноградных выжимок) стали облагораживать крепкой примесью прусского картофельного спирта. Благодаря этому коньяк — единственная водка, которая во Франции идет для массового потребления, — значительно подешевел. Вторая империя покровительствовала этим проделкам, разумеется, в интересах страдающих масс, и в результате к моменту краха наполеоновской династии мы видим, что вследствие благотворного действия старой прусской водки пьянство, которое было там раньше почти неизвестно, получило во Франции значительное распространение.

Ряд небывало плохих сборов винограда и, наконец, торговый договор 1860 г., который открыл для французской торговли вином доступ в Англию, дали толчок для нового прогресса. Слабые вина неурожайных лет, кислоту которых не могло устранить добавление сахара, нуждались в примеси алкоголя для повышения крепости. Их смешивали поэтому с прусским спиртом. Кроме того, англичане привыкли к крепким винам, и натуральные французские вина, которые теперь в огромном количестве шли на экспорт, оказались для англичан слишком слабыми и холодными. Можно ли было найти на свете что-либо лучше прусского спирта, для того чтобы сделать их крепкими и горячими? Бордо все более становился центром фальсификации французских, испанских и итальянских вин, которые превращались там в «тонкое бордо», и вместе с тем — центром... использования прусского спирта.

Да, испанские и итальянские вина! С тех пор как потребление французских красных вин, — а других не желает пить ни один буржуа, — достигло таких огромных размеров в Англии, Северной и Южной Америке и в колониях, —даже почти неисчерпаемых винных богатств Франции оказалось уже недостаточно. Почти весь пригодный сбор винограда в Северной Испании, в том числе весь сбор в богатом виноградом Риохе в долине Эбро, идет в Бордо. Генуя, Ливорно и Неаполь посылают туда же целые корабли, нагруженные вином. С помощью прусского спирта эти вина приводятся в такое состояние, при котором они могут выдержать транспортирование морем, и в то же время этот вывоз вина так повышает цены на него в Испании и Италии, что вино, которое масса трудящегося населения раньше употребляла ежедневно, становится для нее совершенно недоступным. Вместо вина она пьет водку, а главная составная часть этой водки — опять-таки прусский картофельный спирт. Впрочем, г-н фон Кардорф жалуется в рейхстаге на то, что в Италии это происходит еще в недостаточной степени.

Куда ни повернешься, везде мы встречаем прусский спирт. Прусский спирт простирается несравненно дальше, чем рука германского имперского правительства. И всюду, где мы находим этот спирт, он служит прежде всего... для фальсификации. Он становится средством, которое делает южноевропейские вина пригодными для транспортировки морем и отнимает их вместе с тем у местного трудящегося населения. И подобно тому, как копье Ахилла лечило раны, им же нанесенные[29], прусский спирт преподносит рабочему классу взамен отнятого у него вина — фальсифицированную водку! Спирт, добываемый из картофеля, это для Пруссии то же самое, что железо и хлопчатобумажные товары для Англии; это товар, который представляет Пруссию на мировом рынке. Поэтому-то новейший приверженец и вместе с тем возродитель социализма, господин Евгений Дюринг, мог прославлять винокурение «прежде всего... как естественную связь (индустрии) с сельскохозяйственной деятельностью» и торжествующе провозглашать:

«Значение производства спирта так велико, что его скорее можно недооценить, чем переоценить!»[30].

И разумеется, anch' io son'pittore (я тоже живописец, как сказал Корреджо[31]) означает по-прусски: «Я тоже винокур».

Этим, однако, чудесные подвиги прусской картофельной водки далеко не исчерпываются.

«Если прежде в этих районах», — сказал г-н фон Кардорф, — «проживало около 1000 человек на квадратную милю, то теперь, благодаря производству спирта, земля дает пропитание приблизительно 3000 человек на квадратную милю».

И это в общем верно. Я не знаю, о каком времени говорит г-н фон Кардорф, когда он определяет численность населения в 1000 человек на квадратную милю. Когда-нибудь такое время наверное было. Но если исключить провинции Саксонию и Силезию, где винокурение по сравнению с другими отраслями промышленности играет менее видную роль, а также Познань, большая часть которой, несмотря на все усилия правительства, все еще проявляет одно лишь желание — оставаться польской, то у нас имеются три провинции: Бранденбург, Померания и Пруссия. Эти три провинции занимают поверхность в 2415 квадратных миль. В 1817 г. все их население исчислялось в 3479825 человек, или 1441 человек на квадратную милю; в 1871 г. — в 7432407 человек, или 3078 на квадратную милю. Мы совершенно согласны с г-ном фон Кардорфом, когда он рассматривает этот прирост населения главным образом как прямой или косвенный результат винокурения. Если мы отнесем сюда же Альтмарк, северную земледельческую Нижнюю Силезию и преимущественно немецкую часть Познани, в которых население формировалось подобным же образом, то перед нами подлинно водочная область, а вместе с тем и ядро прусской монархии. И тут открывается совершенно другая перспектива. Винокурение выступает в настоящее время в качестве подлинной материальной основы современной Пруссии. Без него прусское юнкерство должно было бы погибнуть; его поместья были бы частично скуплены крупными земельными магнатами, которые образовали бы немногочисленную аристократию в российском духе, а частично были бы раздроблены, образуя основу для самостоятельного крестьянского сословия. Без винокурения ядром Пруссии оставалась бы область с какими-нибудь 2000 человек населения на квадратную милю, область, не способная играть в дальнейшей истории никакой роли, ни положительной, ни отрицательной, пока буржуазная промышленность не развилась бы в достаточной мере, чтобы и здесь взять на себя общественное, а может быть, и политическое руководство. Винокурение дало развитию другое направление. На почве, которая не производит почти ничего, кроме картофеля и захолустных юнкеров, но зато уж в массовом масштабе, на этой почве винокурение оказалось в состоянии выдержать мировую конкуренцию. Пруссия, которой все более благоприятствовал растущий спрос — вследствие уже указанных обстоятельств, — могла подняться до уровня центрального водочного завода мира. При наличных общественных отношениях это означало не что иное, как образование, с одной стороны, класса средних землевладельцев, младшие сыновья которых становились главным материалом для кадров офицерства и бюрократии, т. е. новое продление срока жизни юнкерства; с другой же стороны — образование относительно быстро увеличивающегося класса полукрепостных, из которых рекрутируется масса «кадровых полков» армии. О положении этой рабочей массы, номинально свободной, но практически большей частью совершенно закабаленной помещиком посредством годовых контрактов, натуральной оплаты, жилищными условиями, наконец посредством полицейской власти в поместье, которая при новом законе об округах лишь видоизменила свою форму[32], — о положении этой массы можно получить представление по сочинениям профессора фон дер Гольца. Короче говоря, если Пруссия оказалась в состоянии мало-мальски переварить проглоченные в 1815 г. территории на западном берегу Эльбы, в 1848 г. — подавить революцию в Берлине, в 1849 г., несмотря на рейнско-вестфальские восстания, встать во главе германской реакции, в 1866-г.—провести войну с Австрией, а в 1871 г. — подчинить всю Малую Германию руководству самой отсталой, самой косной, самой невежествен ной, еще полуфеодальной части Германии, если Пруссия могла все это сделать, то чему она этим обязана? — Винокурению.