Сорок пять.
XXVII. Его светлость герцог де Гиз.
В воскресенье 10 июня, часов в одиннадцать утра, весь двор собрался в павильоне, где умирал герцог Анжуйский.
Ни искусство врачей, ни отчаяние его матери, ни молебны, заказанные королем, не в силах были предотвратить рокового исхода.
Рано утром 10 июня Мирон объявил королю, что болезнь неизлечима и что Франциск Анжуйский не проживет и дня.
Король сделал вид, что поражен величайшим горем, и, обернувшись к присутствующим, сказал:
— Теперь-то враги мои воспрянут духом.
На что королева-мать ответила:
— Судьбы наши в руках божиих, сын мой.
А Шико, скромно стоявший неподалеку от короля, тихо добавил:
— По мере наших сил следует помогать господу богу, государь…
— В половине двенадцатого больной покрылся мертвенной бледностью. Кровотечение, ужасавшее присутствующих, внезапно прекратилось, конечности похолодели.
Генрих сидел у изголовья брата. Екатерина, примостившись между стеной и кроватью, держала ледяную руку умирающего.
Епископ города Шато-Тьерри и кардинал де Жуаез читали отходную. Все присутствующие, стоя на коленях и сложив руки, повторяли слова молитвы.
В полдень больной открыл глаза. Солнце выглянуло из-за облака и залило кровать золотым сиянием. Франциск, чье сознание было дотоле затуманено, вдруг поднял руку, как человек, охваченный ужасом.
Потом он испустил громкий вопль и ударил себя по лбу, словно постиг одну из тайн своей жизни.
— Бюсси! — прошептал он. — Диана!
С этим именем на устах Франциск Анжуйский испустил последний вздох.
В тот же миг, по странному совпадению, солнце, заливавшее своими лучами герб французского дома, скрылось. И золотые геральдические лилии, ярко сиявшие минуту назад, поблекли и слились с лазурным фоном, по которому были рассыпаны.
Екатерина выпустила руку сына.
Генрих III вздрогнул и, трепеща, оперся на плечо Шико.
Мирон поднес к губам Франциска золотой дискос и сказал:
— Монсеньер скончался.
В ответ на эти слова из прилегающих комнат донесся многоголосый гул, словно аккомпанемент псалму, который вполголоса читал кардинал.
— Cedant iniquitates meae ad vocem deprecationis meae…[79].
— Скончался! — повторил король, осеняя себя крестом. — Брат мой, брат мой! У меня нет детей, нет наследника!.. Кто станет моим преемником?
Не успел он вымолвить это, как на лестнице раздался шум.
Намбю поспешил в комнату, где лежал покойный, и доложил:
— Его светлость монсеньер герцог де Гиз.
Пораженный этим ответом на заданный им вопрос, король побледнел и взглянул на мать.
Екатерина была бледнее сына. Услышав это роковое предсказание, она схватила руку короля и сжала ее, словно говоря:
«Вот она, опасность… Но не бойтесь, я с вами!» Появился герцог в сопровождении свиты. Он вошел с высоко поднятой головой, хотя глаза его не без смущения искали короля.
Генрих III властным движением руки указал ему на кровать, где покоились царственные останки.
Герцог склонил голову и медленно опустился на колени.
Все окружающие последовали его примеру.
Лишь Генрих III с матерью продолжали стоять, и во взгляде короля промелькнуло выражение гордости.
Шико заметил этот взгляд и шепотом прочитал другой стих из Псалмов:
— Dijiciet potentes de sede et exaetabit humiles.[80].
