Пикассо.

СКУЛЬПТУРА И МИНОТАВР (1930–1936).

Метаморфозы.

В 1931 году неподалеку от Парижа, в двух милях от городка Гизор, что расположился на пути к Руану, на краю деревушки Буажелу Пикассо подыскал себе небольшое шато, построенное еще в XVII веке. Это строение, возведенное из серого камня, с аккуратно покрытой черепицей крышей и ажурными окнами обрамляют старые деревья. У ворот, где начинается дорога к просторному дому, стоит маленькая элегантная часовня в готическом стиле. Длинный ряд конюшен во дворе перед главным зданием позволял разместить в них студии любого назначения. В новые помещения вскоре был доставлен пресс для изготовления гравюр, принадлежащий Луи Фору. Более просторные помещения для стоянки карет превратились в студии для изготовления скульптур. Приобретение шато как нельзя лучше совпало с проснувшимся желанием Пикассо заняться созданием скульптур, для хранения которых в студии в Париже не было места.

Точно так же, как встреча с Фором вернула художника к изготовлению гравюр, так и возобновление отношений со старым другом, скульптором Гонсалесом, открыло период увлечения искусством ваяния, который с различной степенью активности продолжался до конца его жизни. Гонсалес обладал талантом работы по металлу и, будучи также способным художником, вскоре понял, что его сотрудничество с Пикассо может стать очень плодотворным. Он увидел, что интерес к скульптуре — логический этап в творчестве его друга-художника. Пикассо убедил скульптора, что кубистские полотна достаточно вырезать, затем собрать в соответствии с указателями, раскрасить созданные произведения в различные цвета, и скульптура готова. В конце концов цвета не более чем состояние предметов. При этом Пикассо указывал на картины, созданные в 1908 году, и на скульптуру из бронзы «Голова женщины», представлявшую собой портрет Фернанды, написанный им еще в Орта. В 1931 году Гонсалес сказал о Пикассо, что «с того времени он, должно быть, почувствовал себя настоящим скульптором. Я часто слышал, как он повторял: „Я снова счастлив, как в 1908 году“». Результатом этого вновь пробудившегося интереса явилось появление ряда скульптур, сваренных из кусков железа. Некоторые из них достигали двух метров. Большинство позднее были отлиты в бронзе.

Несмотря на увлечение скульптурой, он не прекращал поиск новых форм в живописи. В течение лета 1930 года, проведенного в Жюан-ле-Пин, Пикассо использовал самые разнообразные предметы, подобранные на пляже, которые затем приклеивались к полотну, причем все эти детали объединялись с помощью песка, наносимого на невысохшую на картине краску. «Случайно» найденные предметы, не имеющие ничего общего друг с другом, с успехом использовавшиеся сюрреалистами в то время, как нельзя лучше удовлетворяли его страсть к построению немыслимых конструкций, в которых можно было встретить все — от старой перчатки до детской игрушки, от корней деревьев до веток пальмы. Помимо причудливого сочетания предметов поражало мастерское построение композиции, часто с элементами юмора.

Кубистские коллажи обнаруживали неожиданные грани, возникающие в результате использования в качестве исходного материала различных предметов. Куски выброшенного железа, пружины, крышки от кастрюль, сита, болты и гайки, извлеченные из кучи мусора, могли загадочным образом занять свое место на полотнах, в которые личность их создателя убедительно вдохнула жизнь.

Находясь в другом настроении, Пикассо брал перочинный нож и вырезал продолговатые изящные фигурки людей; позднее они отливались в бронзе. Однако наиболее впечатляющими скульптурами периода жизни в Буажелу являются вылепленные из глины и алебастра крупные головы с большими носами и глазами навыкате.

Весной 1932 года Пикассо создает серию крупных полотен, в которых обнаруживается столь присущая ему неугасающая страсть. Художник представил взору зрителей новую серию весьма чувственных, созданных плавными линиями фигур нагих женщин. Большинство из них изображены спящими с закинутыми за голову руками. На заднем плане некоторых полотен пышный филодендрон раскинул свои ветви. Профили лиц с закрытыми глазами выполнены одним мастерским движением, соединяющим лоб и нос над толстыми чувственными губами. Легко узнаваемый профиль всех фигур дает ключ к отгадке его принадлежности.

Новой натурщицей Пикассо, чье сладострастное влияние столь сильно ощущается в этих полотнах, стала случайно встреченная им молодая девушка, Мария-Тереза Вальтер, которая привлекла его внимание своим крупным телом, нордической внешностью и какой-то странной отрешенностью. Массивные головы из алебастра, сделанные в Буажелу, также навеяны образом Марии-Терезы. Будучи посаженными на длинную, сужающуюся кверху шею, они создают впечатление, будто оторвались от земли и плывут сквозь облака, подобно Луне. Иногда их глаза изображались в виде глубоких разрезов, а в некоторых случаях — в форме посаженных на щеки шариков, которые походили на спутники Земли.

С 1930 по 1939 год, когда разразилась война, в различных странах было организовано около 50 выставок работ Пикассо. Огромное количество созданных им картин разошлось по всему свету. Крупные коллекции Щукина и Морозова осели в России. Многие полотна художника стали приобретаться коллекционерами Германии. Но установление в стране режима Гитлера, не принимавшего авангардистского искусства, положило конец этому процессу. Известность Пикассо неуклонно росла в Америке, Швейцарии, Англии и Франции. Вслед за выставкой его работ «Абстракционизм Пикассо» в Нью-Йорке в январе 1931 года последовал ретроспективный показ 37 полотен в галерее «Рид и Лефевр» в Лондоне, явившийся, по общему признанию, одним из важных событий летнего сезона в английской столице. Рядом с полотнами «голубого» периода, такими, как «Жизнь», были выставлены натюрморты последних лет и изображения изломанных человеческих тел. Но самой крупной выставкой явилась экспозиция созданных в ранние годы полотен в галерее «Жорж Пети» в Париже в июне — июле 1932 года. Среди 225 полотен, семи скульптур и иллюстраций к шести книгам были представлены крупные работы более раннего периода, а также самые последние полотна, изображающие спящих нагих натурщиц. На ней были показаны такие выдающиеся работы художника, как «Погребение Касагемаса», о существовании которой публика и не подозревала. Выбор картин для выставки был осуществлен самим Пикассо.

В этот же период Кристиан опубликовал несколько обзорных статей в «Ле кайе дез ар», посвященных Пикассо. В них также содержалось много репродукций картин художника и статей на французском, английском и итальянском языках, написанных выдающимися поэтами, художниками, музыкантами и критиками.

Полная блестящих открытий жизнь Пикассо в искусстве и семейная жизнь художника шли противоположными путями. Он всем своим существом стремился к достижению гармонии с женщиной, которая всегда оставалась бы для него источником чувственных наслаждений и опорой домашнего очага. В молодости простота манер и беззаботность Фернанды не позволили достигнуть этого. Терпимая и, по-видимому, слишком уравновешенная Ева рано ушла из жизни. И теперь он страстно мечтал создать семью с Ольгой, но, как вскоре стало очевидно, соблюдение свойственных браку условностей тяготило его: он не мог подчинить им свою склонную к быстрым переменам натуру. Многие мастерски выполненные портреты Ольги и Пауло — убедительное свидетельство трогательного внимания Пикассо к семейной жизни в ранние годы. Последовавший вслед за этим разлад объяснялся испытываемым художником нежеланием всецело посвятить себя семье и, как следствие, вести жизнь, которая мешала бы его творчеству. Любовь к Ольге и рождение сына явились единственными животворными опорами брака. Стоило отношениям между ними потерять остроту, и несовместимость их характеров постепенно привела к тому, что возникла угроза его духовной свободе, без которой он не мог существовать.

Ольга обладала красотой, страстью и большими претензиями. И хотя ей было свойственно чувство собственности, она не цеплялась за приобретенное мужем богатство и не испытывала разочарования от того, что Пикассо безразлично относился к возможностям извлечения выгод, которые предоставило им теперь это богатство. Его вкусы оставались очень простыми. Ему доставляло удовольствие потакать прихотям Ольги, покупать ей самые дорогие наряды, хотя сам он мог довольствоваться старыми, ношеными вещами. Большой набор шелковых галстуков, приобретенных на Бонд-стрит, валялся на дне сундука. Ему нравилось тратить деньги на экзотические предметы, привлекавшие его внимание, или ненавязчиво помогать друзьям, находившимся в стесненных обстоятельствах. Ольга же стремилась, чтобы ее принимали в высшем свете как равную, а этого, как она полагала, можно было добиться только с помощью соблюдения традиционных условностей в семейной жизни. Много лет спустя на вопрос о том, почему он не мог жить той жизнью, что и его жена, Пикассо ответил просто: «Она требовала от меня слишком многого».

Растущее отчуждение между Пикассо и женой мучительно давало о себе знать. Существует много свидетельств того, что в период между 1932 и 1936 годами он стремился обрести полную свободу. Утверждалось, хотя и ошибочно, что на какое-то время он перестал писать картины вообще. Действительно, число полотен, созданных после 1933 года, уменьшилось, и это одно из доказательств переживаемого им в то время мучительного внутреннего кризиса. Но для Пикассо жизнь означала прежде всего работу, и, как обычно в периоды кризисов, его талант находил новые формы выражения.

Летом 1933 года после короткого пребывания в Каннах он возвратился на несколько недель в Барселону, а в следующем году совершил длительную поездку в Сан-Себастьян, Мадрид, Толедо и Эскориал. Он возвратился в Париж из своей второй поездки на родину полный впечатлений, и, как это случилось после поездки в Испанию в 1918 году, коррида вновь становится темой его картин. В них движение, цвет и проявляемые тореадором бесстрашие и мастерство показаны в еще более экспрессивной форме, чем в работах прошлых лет.

В 1927 году Воллар договорился с Пикассо, что тот выполнит серию гравюр (к 1937 г. их численность достигла 100 листов). В них он широко использует мифологические образы для передачи драматизма окружающей жизни и внутреннего надлома.

В 1913 году, в период всеобщего увлечения кубизмом, Аполлинер указывал на «порожденных воображением Пикассо чудовищ, напоминающих полубогов Египта». В серию гравюр, выполненных по заказу Воллара, врывается новое внушающее ужас создание — минотавр, ощупью бредущий в темноте, изрыгающий к небесам вопль, в белых глазах которого застыло ощущение смерти.

Странная связь между Пикассо и животными прослеживается на протяжении всей его творческой жизни совершенно четко. Создается впечатление, будто он никогда не расставался с ними. Они присутствуют в его доме как знакомые привидения. Присущие им качества — символы любви и ненависти — характерны и для человеческих существ. К минотавру художник проявляет такую же привязанность, как и к сменявшим друг друга собакам, вечно возившимся под столом в столовой художника. Пикассо признавался, что в период создания головы быка у него перед глазами часто стояла голова его любимого эрделя Эльфа.

В течение многих лет Пикассо имел обыкновение уезжать на лето к Средиземному морю. Лето 1935 года стало исключением — он остался в городе. Его не тянуло вернуться в места, где он по привычке предавался пустому времяпровождению с именитыми знакомыми. В письме Сабартесу, который вернулся в Испанию после многих лет жизни в Америке, он признавался: «Я один дома. Можешь себе представить, что произошло со мной и что меня ожидает…» Наряду с неизбежными неприятностями, последовавшими вслед за разрывом с Ольгой, появилось утешение, которое тем не менее грозило усложнить положение: Мария-Тереза родила дочь. Они дали ей имя Мария Консепсьон, называя ее в семье просто Майя.

Ввиду этих двух обстоятельств Пикассо, как это было ни неприятно ему, обратился за консультацией к юристам. Он видел выход из положения в том, чтобы развестись с Ольгой и создать новую семью с Марией-Терезой. Но процедура развода лица, имевшего испанское гражданство, от которого он не собирался отказываться, была настолько сложна, что идея не могла быть осуществлена. Предпринимаемые через юристов неудачные шаги так сильно измотали его, что какое-то время он не мог заставить себя подняться в студию, где все столь живо напоминало ему о прошлом.

Бог-рогоносец.

Осенью Пикассо покинул Париж, чтобы найти уединение в Буажелу, где, как он надеялся, он мог бы продолжить работу над скульптурами и полотнами, не ощущая навалившегося на него груза проблем, и прежде всего предаться новой охватившей его страсти, приносившей удовлетворение, которого он не получал теперь от своей привычной работы. Весть о том, что Пикассо исследует еще одну незнакомую для него область искусства — литературу, — спустя несколько месяцев дошла до матери. «Говорят, теперь ты сочиняешь. Я верю, что ты можешь все, — с обычной для нее гордостью за сына пишет она ему в одном из своих писем. — Если кто-нибудь вдруг скажет мне, что ты произносишь проповеди с амвона, я поверю этому». Но в течение многих месяцев Пикассо никому не показывал своих записей в маленьких зеленых блокнотах. Стоило кому-нибудь войти в комнату, он тут же прятал их.

Постоянное желание поделиться своими мыслями с другими побудило его познакомить нескольких близких друзей с отдельными своими заметками. В ходе нового увлечения его неудержимо влекло перемешать порой разные виды искусства — нарисовать, например, поэму и сочинить картину. Поэтому при создании одного из своих первых литературных произведений, которое никогда не было опубликовано, он использовал цветные пятна для воспроизведения объектов. Позднее, отказавшись от этой идеи, он возвращается к языковой форме, подчеркивая, однако, зрительные образы в словах и используя собственную пунктуацию, состоявшую из тире различной длины для разъединения фраз. Но эта уступка грамматическим правилам вскоре показалась ему ординарной. Как он объяснил Браку, пришедшему однажды к нему на обед на улицу Боэси, он рассматривал пунктуацию как нечто вроде «плавок», прикрывающих интимные части «литературного тела». В дальнейшем он отказывается от пунктуации вообще. Слова соединялись друг с другом сами по себе, словно положенные друг на друга без раствора кирпичи, которые образовывали стену.

Нежелание Пикассо показать кому-либо свои стихи объяснялось частично тем, что он не питал иллюзий в отношении их качества. Даже в зрелые годы он стеснялся показывать друзьям что-либо из написанного. Кроме того, он не хотел признавать, что работа закончена, и не любил, когда кто-нибудь наблюдал за ним в момент творческого процесса. Другая трудность состояла в том, что большинство его друзей не могли понять его стихов, потому что они были написаны на испанском языке. К счастью, в ноябре 1935 года Сабартес по приглашению Пикассо приехал в Париж. Он поселился в полупустой квартире своего друга. Старый друг как никто другой смог понять не только смысл стихов художника, но и обстоятельства, подтолкнувшие его к этому новому виду самовыражения. Вскоре после приезда Сабартеса Пикассо вслух поделился с ним своими сокровенными мыслями, выраженными в стихах, затем сделал это для друзей-испанцев, пришедших их послушать, и в заключение дословно перевел свои стихи для других, присутствовавших при чтении. Первыми, кто охотно принял его приглашение послушать стихи, были поэты-сюрреалисты, которые высоко ценили в поэзии спонтанность и не скованную канонами форму. Бретон, всегда преклонявшийся перед Пикассо, с восторгом отозвался о сочинении художника. Несколько месяцев спустя оно было опубликовано в специальном номере «Художественных тетрадей» с прекрасным предисловием Бретона. Он обратил внимание на стремление Пикассо как художника «воплотить в жизнь все, что имеет отношение к музыке». «Благодаря этому, — продолжал он, — мы ощущаем его желание найти полное выражение охватившим его чувствам, что заставляет его, по сути, стремиться компенсировать ограниченность одного вида искусства с помощью другого».

Сабартес также вспоминал, как однажды утром, когда он накрывал на стол их скромный холостяцкий завтрак, Пикассо появился из соседней комнаты и, обращаясь к другу, сказал: «Смотри, вот твой портрет». В отличие от других портретов, этот был создан из слов.

Для Пикассо новая страсть не представляла собой хобби или преходящее увлечение. Она являлась средством передать словами его глубокие зрительные ощущения. Он стремился тесно соединить различные средства выражения, как он сделал это когда-то в живописи и скульптуре. Написанные им стихи подобны монолитным блокам, созданным из слов, в каждом из которых, как в кристалле, отражаются их отдельные грани. «Поэзия столь же пластична, сколь поэтична живопись», — любил говорить он.

Сквозь яркий калейдоскопический поток образов можно увидеть, как близок Пикассо к окружающей реальности. Цвет играет важное значение, идет ли речь о насилии или нежности. «Внемли в детстве тому мгновению когда белизна голубых воспоминаний граничит с поразительной голубизной ее глаз и фиолетовые блики на серебристом небе незатуманенным взглядом ложатся лазурью на чистый лист бумаги который вдруг голубеет под синевой твоих чернил и ты утопаешь в ультрамариновом тумане мечтаний и окруженную голубым покоем невинность лишь зелеными брызгами потревожит волна ударившаяся о темно-зеленую стену и окропившая ее салатовой страстью и повлекшая за собой мутно-желтые воды забытья на край зеленой прохлады где веет песчаный ветер и его завывание отзывается эхом в полуденном зное земли».

Углубленный в себя, Пикассо не утруждается объяснением своих образов. Они — прямое воспроизведение его мыслей, вызванных одновременно чувствами, подсказанными непосредственным окружением, и воспоминаниями, часто берущими начало в прошлом, а в ряде случаев в детстве. Со спонтанно рожденными образами перемежаются мысли, свидетельствующие о его постоянной внутренней неудовлетворенности.

Как никогда ранее, он стремится к уединению. Чтобы укрыться от светского общества, в кругах которого он вращался в течение последних десяти лет, он находит утешение с единственным верным спутником своей жизни — работой. Исключение составляют лишь друзья. Именно память о тех, кто разделял его мысли, и привязанность к прошлому побудили его написать Сабартесу и попросить его переехать в Париж, чтобы помочь ему разобраться с нахлынувшим потоком писем и дел. Сабартес тонко и с любовью описывает свою встречу с Пикассо на парижском вокзале и их прибытие в полузаброшенную квартиру на улице Боэси. «С того момента, — вспоминал он, — моя жизнь неразрывно была связана с его жизнью». До конца своих дней Сабартес оставался самым близким и преданным другом художника. Именно он явился автором книг, написанных со свойственной ему скромностью и глубоким знанием знаменитого земляка, с которым он делил все радости и горести. Мрачный юмор и яркая оригинальность Сабартеса, его скромность, эрудиция и беспредельная преданность как ничто другое успокаивающим образом действовали на переживавшего кризис друга.

Поль Элюар.

Родство Пикассо с сюрреалистами свело его с Полем Элюаром. Это знакомство состоялось вскоре после возвращения молодого поэта с фронта в Париж, где он восстанавливал здоровье после болезни, вызванной пережитой им газовой атакой. Но подлинная близость между ними возникла лишь спустя десяток лет. Как и Пикассо, Элюар переживал в то время драму развода со своей женой Галей, которая была русской по происхождению. Одним из первых свидетельств начала большой дружбы, которой было суждено продолжаться много лет, стал портрет поэта, выполненный карандашом и подписанный Пикассо: «ce soir le 8 Janvier XXXVI» («вечер, 8 января 36 года»). Через шесть месяцев этот портрет будет помещен на заглавной странице первого перевода стихов Элюара, изданных в Лондоне. Примерно в то же время Пикассо согласился иллюстрировать сборник стихов Элюара «La Barre d’appui», выпущенный в Париже Зевросом. В присутствии Поля Элюара Пикассо взял пластинку из меди, разделил ее на четыре равные части и на трех из них тут же создал гравюры. На первой он изобразил голову Нуш, очаровательной хрупкой девушки, на которой Элюар только что женился. Рядом с ней — причудливо фантастической формы птица-женщина, чей взор обращен на пылающее солнце, пронзившее своими лучами стену. Третью часть занимала голова спящей Марии-Терезы на фоне пейзажа с видом на дом и море. На четвертой части пластинки Пикассо изобразил кисть своей правой руки.

Элюар дорожил теплой дружбой с Пикассо. Как-то в минуту вызванной наплывом чувств откровенности он признался, что рад жить в этот полный тревог век прежде всего потому, что встретил Пикассо. С другой стороны, лиричная, страстная, полная образов поэзия Элюара более всего привлекала Пикассо среди сюрреалистов. Элюар обожал живопись и обладал редким среди писателей даром понимать ее. Он собрал большое количество оригинальных полотен и предметов, представлявших художественную ценность, которые ему с трудом удалось разместить на стенах своей небольшой квартиры. Он приобретал их, проявляя те же качества, что были свойственны ему и в жизни, — страсть и тонкий вкус. Макс Эрнст, Миро, Дали и другие художники-сюрреалисты принадлежали к числу его самых близких друзей. Среди знакомых Пикассо поэтов именно Элюар проявлял наибольшее понимание его работ. Поэма, посвященная Пикассо и датированная 15 мая 1936 года, начинается словами: «Как прекрасен день, давший мне счастье вновь увидеть человека, которого я не могу забыть и которого я никогда не забуду, как и мимолетно встретившуюся женщину, чьи глаза… — и заканчивалась восторженным восклицанием: — Как прекрасен день, начавшийся с ощущения глубокой грусти в тени густой листвы деревьев, в которую вдруг врывается рассвет, неожиданно пробудивший мое сердце».

Тронутый этим глубоким пониманием Элюара и его теплотой, Пикассо платит ему взаимностью и охотно сотрудничает с ним. В ранний период их знакомства Элюар завершает сборник стихов «Les yeux fertiles», подтолкнувший Пикассо выгравировать на пластинке одно из содержащихся в нем стихотворений и одновременно поместить на ней иллюстрацию. Четкий почерк, каким написано стихотворение, абсолютно не выдает физического недостатка, от которого страдал Элюар в результате полученного на фронте ранения — дрожания рук в момент сильного волнения. Оно прекращалось немедленно, стоило только его перу прикоснуться к бумаге. Под стихотворением Элюара стоит дата: «3.6.36, 3 часа 15 мин». В противоположном углу рукой Пикассо выгравировано: «4 Juin XXXVI».

Весной 1936 года Элюар принял приглашение группы молодых испанских художников и поэтов посетить Барселону и произнести речь на открытии ретроспективной выставки работ Пикассо, которая должна была открыться в родном городе художника. Позднее планировалось продолжить работу этой экспозиции в Бильбао и Мадриде. Члены группы «Адлан» приехали в Париж, и благодаря их настойчивым просьбам Пикассо дал согласие на организацию своей первой после 1902 года в Испании выставки.

Элюар прибыл в Барселону за несколько дней до ее открытия. Все речи, посвященные этому событию, транслировались по радио. «Я буду говорить о том, что помогает мне жить, о том, что прекрасно» — так начал он свою речь. «Пикассо стремится к правде, — продолжал он, — не к искусственной правде, превращающей Галатею в вялое и безжизненное существо, а к полной правде, которая объединяет воображение с природой, делает реальным все, к правде, превращающей частное во всеобщее и всеобщее — в частное, к правде, которая признает различные формы существования и изменения, если они являются новыми, плодоносящими».

Выставка была с восторгом принята представителями молодого поколения во всех трех городах. В Барселоне Рамон Гомес де ла Серна читал стихи Пикассо. В Мадриде Гильермо де Торре написал предисловие к тщательно составленному каталогу, на страницах которого он провозгласил: «В современном мире Пикассо, несомненно, является непревзойденным примером творческого духа, постоянно извергающего новые идеи». Пикассо, верный своей привычке держаться в тени, от поездки в Испанию на торжества отказался.

Восторженный прием.

В Париже славе Пикассо в еще большей степени содействовали три экспозиции его работ. Зеврос показал его скульптуры, в галереях Рену и Коля экспонировались его рисунки. Поль Розенберг в своей галерее, расположенной по соседству с квартирой художника, выставил его прекрасные полотна последних двух лет.

Сабартесу с большим трудом удавалось оградить Пикассо от потока восторженных друзей, желавших поздравить художника с успехом. Оригинальность новых работ произвела ошеломляющее впечатление на тех, кто присутствовал на вернисаже. Двадцать восемь полотен и восемь работ, выполненных гуашью, излучали свет и создавали настроение в галерее, словно «прорвавшиеся сквозь открытые окна отблески пламени на кристалле». В Париже только и было разговоров о Пикассо. Он принял эту оценку работ как должное. Как-то он пришел на собственную выставку, и один из посетителей принялся безудержно восхвалять его картины. Позднее Пикассо признавался Сабартесу, что незадолго до этого этот же восторженный почитатель посетил его в Буажелу и, увидев те же самые картины, заявил художнику, что «он шокирован увиденным и считает своей обязанностью сказать ему как другу, что его картины — свидетельство декаданса и разложения, что его стиль обнаруживает бесплодие художника, о чем приходится лишь сожалеть».

Известность всегда таит в себе коварство. Говоря словами Аполлинера, она «пуста, как слава». Даже премия, присужденная Пикассо Институтом Карнеги в 1930 году за созданный в 1918 году портрет мадам Пикассо, не произвела на него впечатления. Примерно в тот же период правительство Франции направило к нему своих представителей. Вот как он описывал их визит своему другу и агенту по продаже картин Пьеру Лебу: «Их было четверо. Когда я увидел их и их брюки в полоску, накрахмаленные воротнички и лица, выражающие одновременно холодность и заискивание, я снова вспомнил свою нелегкую молодость и подумал, что вот эти же самые люди могли бы помочь мне гораздо больше в прошлом несколькими сотнями франков, чем сейчас несколькими тысячами. Я начал показывать им некоторые работы, самые лучшие, но вскоре понял, что их интересует только „голубой“ период. Мы довольно неопределенно договорились о новой встрече, которой я постараюсь избежать».

Восторженные отклики о выставке пробудили в Пикассо желание обрести покой в уединении. Непрекращающийся поток доброжелателей мешал работе. 25 марта он скрывается в Жюан-ле-Пин с Марией-Терезой. Сабартес проводил его на поезд и получил инструкции направлять всю почту по адресу, который тот сообщит, как только устроится на месте.

В течение шести недель Сабартес регулярно получал письма, отражающие различное состояние души друга. 22 апреля дела у Пикассо шли хорошо: «Я работаю, рисую, пишу и начинаю ложиться позднее». На следующий день его настроение менялось: «Я пишу, чтобы объявить: с сегодняшнего вечера я бросаю живопись, скульптуру, гравировку и поэзию и всецело займусь пением. Крепко жму твою руку, твой самый преданный друг и поклонник Пикассо». Но к 27 апреля настроение вновь меняется к лучшему: «Я продолжаю работать, несмотря на пение и все остальное. Твой верный слуга, целующий твои руки. Твой друг Пикассо».

Этот непрекращающийся поток посланий сам по себе необычен. Он свидетельствует о внутренних борениях и исканиях. Тревоги Сабартеса рассеялись спустя две недели, когда он после возвращения друга увидел большое количество созданных за такое короткое время рисунков, доминирующим образом в которых выступал минотавр.

Почти сразу же после возвращения в Париж Пикассо, вспомнив о контракте с Волларом, приступает к давно отложенной им работе — созданию иллюстраций к «Естественной истории» Бюффона. Для выполнения этой работы он направляется в студию Роже Лакурьера, расположенную высоко на склоне Монмартра, где благодаря прекрасному оборудованию и мастерству этого первоклассного печатника и его помощника многие художники переносили на бумагу свои работы. Пикассо охотно общался с мастерами, которым импонировала его изобретательность, бросавшая вызов их привычным методам работы и позволявшая получать самые неожиданные результаты. Заказчик предоставил ему большую свободу действий. Поэтому он выбрал из многообразия животного мира виды, более всего нравившиеся ему. Появившиеся на акватинтах животные поражали тщательным и каким-то трогательным их изображением и удивительной схожестью с птицами и зверями, живущими на воле, которых нигде на Монмартре нельзя было увидеть. Хотя для работы над 31 иллюстрацией потребовался всего месяц — по одному дню на рисунок, — книга увидела свет лишь в 1942 году, три года спустя после смерти Воллара.

Помимо акватинт для книги Бюффона, иллюстраций для произведений Элюара и рисунков для книги поэта Рене Шара, Пикассо был занят выполнением массы заказов. Друзья упросили его создать занавес для одной из пьес Ромена Роллана, которую они собирались поставить 14 июля 1936 года на большой сцене театра «Аламбра».

В этот период Пикассо, как никогда раньше, общается с друзьями: почти каждый вечер его можно встретить в одном из кафе на Сен-Жермен-де-Пре, где он часами напролет бывает так увлечен беседой с ними, что часто покидает заведение, даже не притронувшись к стакану с минеральной водой. Среди его постоянных собеседников Поль Элюар и элегантная, очаровательная Нуш с ее заразительным смехом. Часто в их компании можно было увидеть Зевроса с женой. Другими участниками застольных дискуссий в Париже являлись Брак, Ман Рей, скульптор Лоранс, Пьер Леб, Мишель и Зет Лейрис и преданный Сабартес. Пауло, уже достаточно взрослый, чтобы быть принятым в эту компанию, был поражен широким кругом знакомых отца.

В этот период сюрреалисты приступают к пропаганде своих идей в других странах. Летом 1936 года Бретон открывает первую международную выставку в Лондоне, на которую из Парижа прибыли Элюар, а также много художников и поэтов. Именно благодаря близким отношениям между Пикассо и Элюаром поэту удается уговорить художника показать девять его новых работ; среди них большие полотна, выставлявшиеся несколько ранее в галерее Розенберга.

В начале 1936 года в Сен-Жермен-де-Пре Поль Элюар представил Пикассо молодую девушку с черными волосами и темными очаровательными глазами, чей низкий голос и живая убедительная речь безошибочно свидетельствовали о твердом характере и уме. Она увлекалась живописью и фотографией и оказалась среди сюрреалистов из-за проявляемого интереса к их работе и жизни. Существовало много причин, по которым Пикассо выделил Дору Маар из многих привлекательных молодых девушек, постоянно добивавшихся его внимания. Хотя она выросла во Франции, ее отец был зажиточным югославом, который в течение многих лет жил в Аргентине. Свою подлинную фамилию Маркович она изменила на более короткую. Благодаря тому, что она прожила некоторое время в Южной Америке, она могла говорить с Пикассо на его родном языке.

Гражданская война в Испании.

Примерно в то время, когда Пикассо планировал отправиться с Элюаром на юг Франции, в Париж пришла весть о военном путче генерала Франко в Испании. Для сюрреалистов, твердо придерживавшихся левых взглядов и утверждавших, что художник должен не искать убежища в башне из слоновой кости, а принимать активное участие в социальной революции, с самого начала не стояло вопроса, на чьей они стороне. Сторонники этого направления, помнившие возмущение Пикассо в 1909 году, когда в период правления Альфонса XIII один из руководителей восстания в Барселоне анархист Феррер был предан суду военного трибунала и сразу же расстрелян, не были удивлены тем, что художник разделял те же политические взгляды, что и его друзья — радикалы. Республиканское правительство Испании, незадолго до этого организовавшее выставку картин Пикассо на его родине, сразу же оценило важное значение всемирной известности художника и в знак признания назначило его директором музея Прадо.

В августе Пикассо отправился в Мужен, деревушку, расположенную на холмах в нескольких километрах к северу от Канн. Художник поехал один в своей просторной машине «испано-суиса», в которой он перевез все необходимые ему для работы материалы. В ней нашлось также место, чтобы на обратном пути прихватить массу других предметов — морских камней, ракушек, костей, выброшенных морем коряг, горшков и рамок для картин, словом, всего, что привлекло его внимание на берегу и в магазинах. Он предпочитал путешествовать ночью, никогда не проявляя желания вести машину. Шофер Марсель всегда был готов упаковать вещи, уложить их в машину и отправиться в путь сразу же, как только Пикассо принимал решение переменить место пребывания. Быстрая езда позволила им покрыть расстояние от Парижа до юга за короткое время, и уже на рассвете их взору предстали белые скалы, кипарисы и оливковые деревья. К полудню вместо серых улиц столицы они нежились под ярким солнцем Средиземного моря.

На этот раз деревушка была выбрана по совету Поля Элюара. В ней художника встретил Зеврос с женой, а спустя некоторое время в Мужен прибыли Ман Рей, Поль Розенберг, Рене Шар и еще несколько знакомых. Некоторые из них останавливались в местечке всего на несколько часов, чтобы пообедать с художником, другие — на несколько недель. На террасе в тени веток винограда и зелени кипарисов столы во время трапез обычно сдвигались, чтобы можно было усадить большую компанию.

Утреннее купание стало для Пикассо ежедневным ритуалом. Обычно он отправлялся на берег в сопровождении Элюара и еще нескольких друзей. После купания компания садилась за обед, который из-за непрекращающихся разговоров затягивался надолго. Во время этих застолий свойственный Пикассо юмор проявлялся по-разному. В полосатой, как у матроса, рубахе и шортах он иногда забавлял сидящих за столом своей неистощимой клоунадой. Удерживая верхней губой черную зубную щетку и вытянув вверх правую руку, он изображал кликушествующего Гитлера. Ему нравилось рассказывать про фантастические приключения Маноло, о судьбе которого в тот критический период он не переставал думать. Иногда, используя любой попавшийся ему под руку материал — спички, губную помаду, горчицу, вино, выдавленный из лепестков цветов и листьев сок, — он создавал портреты на скатерти, бросая быстрые взгляды на юное улыбчивое лицо Нуш или на дочь Элюара Сицилию. Порой его не знающие покоя пальцы сгибали салфетки и с поразительным мастерством создавали из них различные фигурки. Маленькие бычки, лошадки, человечки, сделанные из бумаги, проволоки или пробки, располагались между бокалами и переставали существовать только тогда, когда три темнокожие дочери хозяина дома приходили, чтобы убрать со стола посуду, а вместе с ней и эти маленькие шедевры художника.

Возвращаясь как-то жарким днем из Канн, Пикассо попал в аварию, последствия которой он описывал в письме Сабартесу. «Форд», в котором он сидел на заднем сиденье, на повороте столкнулся с идущей навстречу машиной, которая выскочила на их полосу. Пикассо ударился грудью о переднее сиденье так сильно, что ему потребовалось несколько недель, чтобы полностью поправиться.

Незадолго до этого несчастного случая Пикассо встретился в Сен-Тропез с писательницей Лиз Деарм, проводившей лето в домике на берегу моря. Одной из гостий была Дора Маар. После обеда в доме хозяйки он в сопровождении Доры отправился прогуляться к морю. Без утайки рассказав ей о переживаемых трудностях, о маленькой дочке Майе, он предложил ей сопровождать его в Мужен. На рисунке, датированном 1 августа 1936 года, изображена Дора в дорожном костюме, открывающая дверь дома. По другую сторону двери сидит бородатый старец, на коленях которого приютилась собачка. Картина символизировала ощущение художником своего возраста рядом с юной Дорой.

Тем летом Пикассо не слишком утруждал себя работой. Казалось, он восстанавливал связи с миром, с которым на какое-то время утратил контакт. Мир вновь открывал перед ним просторы благодаря беззаботной, действующей на него успокоительно атмосфере Средиземноморья и теплой компании друзей. Ему нравились прогулки на машине с Элюаром и Нуш в деревушки, расположенные на побережье и в близлежащих горах. Однажды они случайно оказались в маленьком городке Валлорис, главным занятием жителей которого было гончарное дело. Оставив машину у обочины дороги, они забрели в гончарную мастерскую, где из-под рук искусного гончара с крутящегося круга сходили сосуды самой причудливой формы. Легкость, с которой ремесленник придавал глине самые немыслимые формы, заворожила посетителей. Пикассо сразу же понял, что нашел новое поле для своих экспериментов. Но он приступит к ним не сразу. Зародившиеся у него в тот момент идеи найдут свое воплощение лишь десять лет спустя.

Осенью после возвращения в Париж его увлекает новая идея. Открытие Мана Рея, делавшего фотографии с негативов, на которые проецировались тени, отбрасываемые различными объектами или текстурой тканей, в сочетании с мастерством в этой области Доры Маар и ее пониманием этих процессов, увлекло Пикассо в новую область, которую он решил освоить. Дерзкое, доведенное до пределов возможного нарушение канонов привело к созданию поразительных фотографий, сделанных с помощью фотопластин-негативов, на которые одновременно были нанесены краской рисунки.

Новые друзья, новые идеи и новые открытия вдохнули в Пикассо живительные силы. Он давно не ощущал в себе такой огромной внутренней энергии. Талант, знания и опыт продолжали питать его в течение этого периода относительного спада в работе, который в сопоставлении с количеством картин, созданных другими художниками, следует все же назвать продуктивным. Но, хотя состояние Пикассо улучшилось, политическая ситуация в мире, к которой он оказался причастен как испанец, день ото дня становилась все более угрожающей.