Советские инженеры.

Василий Грабин в пятнадцатилетнем возрасте.

В. Грабин (слева) — курсант Петроградских артиллерийских курсов. 1921 г.

— «Делись огнем!» — наша старая заповедь, — подсказал Стаханов. — Знаешь сам, Алексей Иванович. Если у соседа лампа в забое гаснет, ты свою ему поближе ставишь, чтобы, значит, обоим видно было. Так и у нас в соревновании. Да и во всем, — закончил он, решительно рубанув рукой, как бы подытоживая этот разговор.

Не раз вспоминал Алексей Иванович эту встречу и слова Стаханова «Делись огнем!». Конечно, он знал верность шахтерского братства, где каждый мог всегда рассчитывать на руку товарища. Да иначе и нельзя под землей, где опасности подстерегают на каждом шагу: и выброс газа, и вода, и рухнувшая внезапно кровля… Фраза «Делись огнем!» своей четкостью и точностью пришлась по душе Бахмутскому.

В 1936 году прошел испытания комбайн Б-4, сделанный на Горловском заводе, а в это же самое время в мастерских Первомайского рудоуправления Бахмутский с Чекмаревым монтировали новую модель марки Б-5, в которой решили заменить нижнюю штангу баром с режущей цепью. Вскоре экзамен держал этот комбайн: в течение нескольких суток прошли на разных режимах восемьдесят метров. Идея заменить штангу баром прекрасно себя оправдала: меньше затрачивалось усилий на подрезку пласта, а главное, зубья цепи сами выгребали штыб из зарубной щели. Остановили опробование на полпути; в лаве произошел обвал, и немалых трудов стоило извлечь комбайн Б-5.

Все близко знавшие Бахмутского поздравляли его с удачным испытанием, но он недовольно говорил, что радоваться пока нечему — ведь все это пока лишь подходы к созданию модели, не требующей никаких дополнительных усовершенствований и которая полюбилась бы горнякам. Он добавлял, что мысли кое-какие о том имеются, надо только еще немного помозговать и сделать последние расчеты.

— Зря мучаешься: идеальных машин, которые бы со временем не требовали доработки, попросту нет, — уверяли его друзья.

— Так то со временем, — отшучивался Алексей Иванович. — А время — оно разное: может, месяц, а может, и пяток лет.

Вот только дома стало как-то напряженно. Ведь не вчера и не позавчера он с головой ушел в создание комбайна, и для семьи не оставалось совсем никакого времени. Верный друг Наталья Семеновна молчала, но ее молчание оказывалось красноречивее всяких слов. В молчании жены читался справедливый упрек: другие в кино ходят, в клуб на вечера, собираются по праздникам, поют под гармонику… Алексей Иванович тяжело вздыхал, просил жену:

— Наталка, ты же у меня умница. Ну, потерпи немножечко… Чует мое сердце: еще самую малость поднапрячься надо — и такой комбайн будет, что мужа твоего качать станут.

— Верю, — соглашалась с усмешечкой жена. — Тебя теперь легко будет даже деткам нашим покачать, глянь, как исхудал.

Старшему шел семнадцатый год, вымахал парень хоть куда. Учится хорошо, любит на шахте бывать, но не в мастерских, а у подъема все больше крутится, несколько раз с десятником в шахту спускался, при редких встречах говорил отцу:

— Нравится мне внизу, батя. А Кузьмич позволил раз даже врубовку включить.

— Вот-вот, сынок, учиться надо, чтобы уголек понимать, — советовал Вахмутский.

— Да я на врубовку обязательно пойду после школы, — говаривал Владислав. И добавлял с улыбкой: — Порода у меня шахтерская, в тебя да деда. Куда же веткам от дерева?

— Это ты брось, — не соглашался отец. — Учиться надо. Страна на тебя сколько денег потратила, чтобы не просто грамоте выучить, а знания дать. Для чего? Специалисты стране нужны, техники и инженеры. Не хватает их повсюду. Знаешь, сколько золота было переплачено иностранным специалистам, пока мы первые стройки пятилетки возводили? Не знаешь? То-то…

— Ты отца слушай, — вмешивалась Наталья Семеновна. — Неученый вроде слепого в солнечный день. Вот станешь инженером… — мечтательно протянула она.

— Инженером… А отец кто, неужели не инженер? — возражал Владислав.

— Дак он же самоучка, милый мой кудесник, — отвечала Наталья Семеновна, обнимая мужа и заглядывая ому в серые твердые глаза и гладя, как маленького, по голове. — Волосы мягкие, а взгляд — ух!..

— Да батя наш выше инженера, он же изобретатель, о нем вон сколько писали, — горячился Владислав.

— Значит, так, сынок, — подводил итог разговора Алексей Иванович. — Настраивайся на электротехнический институт в Харькове, добрые оттуда механики выходят. А сейчас на шахте техники не меньше, чем на любом заводе. Вот и становись дипломированным специалистом.

В 1939 году в числе первых горных инженеров страны Алексей Иванович Бахмутский был награжден орденом Ленина. Приказом наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе его премировали легковым автомобилем. Но не митинг но этому поводу в Первомайске, не чествования и поздравления наполняли радостью сердце Бахмутского, а то, что наконец-то он довел до логического завершения последнюю свою модель Б-6-39. Его специально приглашали в Москву, и вместе с конструкторами Всесоюзного научно-исследовательского угольного института он окончательно завершил рабочие чертежи новой машины, учтя все предыдущие просчеты и недоработки. Разговор с Н. И. Шурпсом, назначенным ведущим конструктором на Горловском заводе по его комбайну, закончился полным взаимопониманием. Теперь можно будет слегка передохнуть, освободить голову для новых замыслов — их у главного механика было немало. И самый первый касался комбайна для крутопадающих пластов, где пока главной техникой оставался отбойный молоток. Вспоминался разговор со Стахановым и Изотовым, когда они шутили, что место отбойного молотка в музее. Сказанная тогда Алексеем Григорьевичем фраза «Делись огнем!» значила куда больше, нежели просто помощь соседу. «Делись огнем!» — это формула всей жизни, которая требует от человека полного напряжения сил. Вот он, Бахмугский, не о себе думал, когда долгие месяцы снерва в уме, а затем и в металле готовил комбайн, в который верили далеко не все, даже друзья. Что же двигало им? Пожалуй, жгучее желание подарить шахтерскому племени такую чудо-машину, что смогла бы заменить их руки. Он щедро делился тем огнем, что горел в его сердце, заставляя забывать усталость и все то, что зовется личной жизнью. Но путь человека, даже заслу-жеппого, известно, все равно не укатанная дорожка без ухабов. Не все гладко складывалось и у Бахмутского.

Замечали, конечно, замечали на шахтах, что не тот Алексей Иванович, совсем не тот. Хмурый какой-то, озабоченный, шутки не услышишь, без которой прежде ни один ремонт не кончал. Вытрет, бывало, руки ветошью, улыбнется широко, бросит весело: «Шахта — не аптека. Так мой отец всегда говорил. А у нас как в аптеке…».

Отца вспоминал главный механик Первомайского рудоуправления не случайно. Ведь именно боль за отца, его товарищей, многие годы надрывавших себя в забоях с обушком да санками, толкнула любознательного подростка к механизмам, вызвала неясные до поры ему самому мысли помочь людям, взвалив самую тяжелую работу на стальные мускулы машин. Сколько лет жил этими мыслями — не перечесть бессонных ночей, что искал мысленно пути к созданию чудо-машины, способной и рубить и грузить уголек. Все вроде бы позади, какие теперь тревоги, ему, Бахмутскому, вручен орден Ленина за создание комбайна. Выполнены теперь уже не вручную в мастерских шахты, на глазок, а в заводских условиях, по чертежам новые, более совершенные образцы машины. Отзывы о них самые блестящие — от друзей-шахтеров, от специалистов-ученых. Но сколько всяких препон, как порой тяжело решить простейший вопрос: найти инструмент, закалить зубки для режущей цепи, заменить электропривод на более мощный. К трудностям Алексей Иванович привык, как привык и преодолевать их, опираясь на помощь товарищей. Не то удручало последнее время Бахмутского. Била прямо по сердцу людская несправедливость. Ну хорошо, теперь он признанный автор угольного комбайна. А кто может упрекнуть, что когда-либо без должного уважения относился к коллегам-изобретателям? Для него важнее всего сама идея и ее реальное, практическое воплощение: скорее пустить машины во все забои. И он с охотой, не жалея времени, присутствовал, а чаще принимал непосредственное участие в испытаниях созданных другими конструкторами механизмов, в том числе и комбайнов. А вот поди ж ты, опять вызвали по вздорной жалобе в трест Первомайск-уголь. Да чьей — своего же товарища, изобретателя, которому дал немало ценных советов в свое время, не таил от него ничего. И вот жалоба, что-де Бахмутский ревниво относится к новым комбайнам, якобы видя в их авторах соперников. Чушь какая-то, все ведь видят, что он у машин вроде няньки. Да и не делил никогда: своя, чужая!.. Машины нужны шахтерам, которые пока еще на своих плечах несут основную тяжесть добычи угля. Сколько они с верным помощником, Федей Чекмаревым, провели дней в родных электромеханических мастерских, сколько раз на Горловский завод ездили, каждый винтик ладонями протерли. Новый комбайн Б-6 все признали, а кольцевой бар с режущей цепью вместо штанги сразу решил вопрос со штыбом: он раньше оставался в зарубной щели, порой заклинивал цепь, а теперь выбрасывался в забой зубьями. Он, Бахмутский, отдавал должное новому типу комбайна С-24 с изогнутым баром и ленточным конвейером. Создали его конструкторы научно-исследовательского института. К кому же попали первые образцы? Да к нему, конечно же, главному механику. Лично он подготовил две машинные лавы, разработал новый график очистных работ. Чем тогда объяснить недавний вызов в трест? Чистый душой Бахмутский, воспитанный в главном правиле шахтерского братства — сам погибай, а товарища выручай, даже не понимающий, как это можно ревновать, завидовать кону-то, оказался чуть ли не впрямую обвиненным в этих людских слабостях.

Уж сам Федораев, управляющий трестом, сколько лет знает его: мужик толковый, насквозь человека видит, голоса никогда не повышал, все — Алексей или просто Иваныч, душевно так. А здесь насупленный сидит, по столу нервно пальцами барабанит да все шеей крутит, вроде бы расстегнутый ворот гимнастерки ему тесен. Рубанул напрямую:

— Жалуются конструкторы, что внимания им мало уделяешь.

— Под ручки, что ли, я их водить должен? — только и спросил Бахмутский.

— Новый комбайн с дитем только и сравнить можно, вот его и надо у груди носить, на ручках, если хочешь, — огрызнулся управляющий.

— Знаешь, Денис Петрович, обвиняй конкретно, — не выдержал Бахмутский. — Я механик и привык устранять конкретные неполадки.

— Конкретные, конкретные, — недовольно отозвался управляющий, выходя из-за неудобного широченного стола. Он подошел к окну, за которым виднелась сероватая громада террикона, а чуть поближе группками шли к поселку шахтеры после смены, чумазые, но веселые, оживленные.

— Нечего в окно смотреть, Денис Петрович. Выкладывай.

— Одним словом, Алексей Иванович, звонили мне из горкома партии, упрекали. Мол, хоть Бахмутский и знаменитость, но и ему не дано право игнорировать новую технику. Им, между прочим, тоже из наркомата звонили. Твои «доброжелатели» постарались. Ладно, мы тебя зияем, чушь все это собачья. А передать тебе разговор я обязан был. Мне и в горкоме сказали: аккуратнее, мол, словом ведь и зашибить можно. Не держи камень на душе. Мало ли кто к большим нашим делам примазывается, есть и враги прямые, только скрытные… Как дома? — перевел он разговор. — Наталка тебя еще не бросила?

Бахмутский без улыбки пожал плечами: чего там говорить о жене? Привыкла она ждать его и на заре, и темной ночью. Шахта — не аптека.

— Старший-то пишет? — не унимался Федораев, желая, видимо, сгладить неприятный разговор и намекая на гордость Алексея Ивановича — старшего сына Владислава, поступившего этим летом в Харьковский электротехнический институт.

— Приехать вот должен, — все еще хмурясь, ответил Бахмутский, — а меньшие дома, рыбалят после школы на Лугани, что им до наших забот.

— Ладно, Иваныч, приду к вам на вареники с сыром, как начнутся у сына каникулы, — вовсе примирительно сказал Федораев. — А коней тех стальных — и своих и чужих — объездим!

— Да нету для меня чужих, нету, — не выдержал Бахмутский.

Управляющий подиял ладони.

— Закрыли выработку… тьфу, тему.

Оговорился специально, как понял это Бахмутский. В субботу неожиданно объявился старший сын Владислав, приехал раньше, чем обещал.

— Мы тебя через неделю ждали, — обнимая сына и явно любуясь им, говорила Наталья Семеновна. — Не отстанешь в институте-то?

— Все равно в армию призывают, — оправдывался Владислав, ловя недоумевающий взгляд отца. — Вот и решил лишнюю недельку дома побыть.

— Сбежал, что ли? — не выдержал Алексей Иванович, которому даже вот такой, вроде бы и объяснимый, самовольный приезд сына из Харькова казался грубейшим нарушением дисциплины.

— Если уж по правде, папа, то сказал, что ты приболел, — смущепно отозвался Владислав. — Меня и отпустили.

Бахмутский пожал плечами, хотел, видно, что-то сказать по этому поводу, но, видя радостное лицо жены, промолчал. Его самого-то дома никогда не бывает: то с комбайном в мастерских, то неожиданный вызов па одну из шахт по аварии, а они, как на грех, чаще случаются почему-то в выходные дни.

— Ладно, — сказал он, широко улыбаясь и доставая из коробки папиросу «Казбек». — Завтра всем табором на рыбалку. А Наталку попросим, — он обнял жену, — к нашему победному возвращению с ведром рыбы вареники с сыром соорудить.

— Ты уж и о варениках вроде как о своей технике говоришь. «Со-о-ру-дить», — передразнила его Наталья Семеновна, смешно растягивая слова.

И все дружно рассмеялись.

Стоял золотой конец сентября, ясный и чистый, каким он бывает на юге. Теплое солнце не жгло даже в полдень, все краски стали как-то мягче, воздух тих, синеватые струи Лугани, зеркала озер отражали спокойный свет осеннего дня. В это утро, 23 сентября, Бахмутские все вместе завтракали на веранде, утренние лучи солнца ярче прорисовывали тяжелые морщины на лице Алексея Ивановича, голубые шрамы на его лбу и руках — следы «угольных поцелуев».

— Похудел ты вроде, батя, — сказал Владислав, явно жалея отца.

— Ничего, сынок, были бы кости… Чертежи новой модификации комбайна одобрили, горловские машиностроители взялись до конца года сделать вариант Б-6.

— Почему не Бахмутский-шесть? — спросила жена, разливая по чашкам молоко.

— Хватит и буквы, отца и так все угольщики знают, — возразил Владислав.

— А так вся страна узнает, — поддразнивала мужа Наталья Семеновна.

В их оживленный разговор врезался телефонный звонок. Бахмутский виновато развел руками, пошел в комнату. Через минуту появился на веранде, уже твердо, обычным тоном, сказал:

— Еду на шахту, там что-то не ладится. Порыбалите без меня… Игорек, слетай до водителя, скажи, что я просил подъехать, да извинись, не забудь.

Мелькнула по проселочной дороге «эмка», оставляя за собой шлейф пыли, — только отца и видели. Наталья Семеновна не скрывала испорченного настроения, даже со стола убирать не стала. Владислав покусал губы, обратился к меньшим братьям:

— Ладно, батя велел порыбалить. Собирайтесь.

Уж и ребята вернулись с речки, неся в ведерке скромный улов. «Как раз для кота», — подытожила победу рыболовов баба Соня. Владислав ворвался на веранду, думая, что увидит отца, но здесь было пусто, лишь на том месте, где любил сидеть Алексей Иванович, одиноко лежал лист плотной бумаги с какими-то расчетами да пустая коробка от папирос с джигитом на фоне голубой горы.

— Не вернулся еще, — хмуро произнесла Наталья Семеновна. — А ведь седьмой час на дворе. Ой, что-то сердце кольнуло…

— Впервые разве батя задерживается? — успокаивал мать Владислав.

Раздался телефонный звонок.

— Ну вот, что я говорил, — торжествующе добавил он, бросаясь в комнату к телефонному аппарату. А через минуту вышел на веранду, растерянно выдавил:

— Отец ранен, просят приехать. Машину послали… На шахте же случилось вот что.

Еще день назад заклинило в лаве комбайн С-24. Его тяжелое громоздкое стальное тело замерло посреди забоя. Освободили машину быстро, но почему она остановилась здесь, на полпути, машинист и механик разъяснить не смогли. А эксперимент плановый, из треста звонят, сердятся. Все это рассказывал Алексею Ивановичу по дороге к забою дежурный десятник, ведающий ремонтными работами.

В штреке рабочие выбивали покореженные доски настила — верхняки, ловко делали топором в податливом дереве замок и ставили наверх свежий брус, чтобы поддержать кровлю. В шахте было непривычно тихо, тянул по широкой выработке легкий ветерок, да стук топоров крепильщиков отдавался в ушах.

— Как дятлы в лесу, — улыбаясь, пошутил Бахмутский. — Сам-то давно у нас?

— Первый год я на шахте, с хутора сам. По приволью нашему скучаю, — ответил молодой десятник, радуясь вниманию заслуженного человека. — А на дятлов точно похоже.

— Зачем уехал? — поинтересовался Бахмутский.

— На заработки, — просто ответил парень и, видимо, боясь, что его не так поймут, заговорил часто: — Дак ведь попривык, выдвинули вот, отец плотничал, меня обучал сызмальства, теперь мне ремонт доверили. А приволье что, для отдыха хорошо. Нет, — заключил парень решительно, — отсюда никуда не пойду.

— Молодец, — одобрил Бахмутский. — Шахту любить надо. Тогда и она тебя полюбит. И легко будет работаться.

В лаве он не стал сразу осматривать комбайн, а, согнувшись, прошелся вдоль забоя, высвечивая лампой искрящиеся изломы пласта, серую волнистую линию кровли — крепкого известняка, столь же внимательно вглядываясь в земник — небольшой припай угля на породе, что остается после прохода врубовкой или комбайна.

— Пласт пошел тоньше, — сказал он машинисту и механику, ожидавших его решения у комбайна. — По земнику видно. А кровля жесткая. Вот он, — Бахмутский кивнул на машину, — в гору было полез, вроде того карьериста, да известняк не пускает. Надо ширину захвата по вертикали уменьшить.

— Да мы и так бар отрегулировали с запасом, — оправдывался машинист.

— Где инструмент? — словно не слыша его объяснений, спросил Бахмутский, верный своей привычке при неполадках с техникой работать вместе со слесарями. И пример подавал, и учил на месте, да и, если уж честно, руки ныли без работы. — Давай лучше на лебедку, оттянем его, чертяку. — Он любовно похлопал «чужой» комбайн по стальной плите.

К машине этой, несмотря на ее громоздкость и дороговизну, относились в наркомате с большим вниманием, чем к другим моделям, давали «зеленую улицу» на изготовление новых образцов и даже опытных серий, настойчиво внедряли в разных бассейнах. Бахмутский понимал и причины этого. Комбайны марки С могли работать на крепких антрацитах. Для быстро развивающейся промышленности страны такой уголь был крайне необходим, нужда в нем стремительно росла. Вот чем объяснялось повышенное внимание к С-24, а не «происками завистников», как говорили иные, не понимавшие всей подоплеки этого дела.

Общими усилиями оттянули тяжелую машину от забоя и стали регулировать режущие органы, выбирая нужную высоту. Бахмутский присел у рычагов, а машиниста поставили впереди, чтобы смотрел за работой бара.

— Пошел! — Он махнул рукой, и сразу лава наполнилась грохотом. Стальные зубья и отбойные клеваки врезались в пласт, ломая податливый уголь, а конвейер исправно уносил искрящийся при слабом свете ламп поток вниз, в откаточный штрек. Комбайн остановили, когда мастер снизу замахал лампой, подавая знак, что все вагонетки у люка загружены.

— Ладно, пойдем врубовки осмотрим, — предложил Бахмутский механику, отряхивая с куртки штыб, — пока-то они с составом обернутся. Чего тут без дела сидеть? А там еще качнем малость.

Они вдвоем осмотрели две машинные лавы, спустились по уклону на откаточный штрек. Под люком стояла новая партия порожних вагонеток.

— Алексей Иванович, этак мы за весь участок план выполним, — пошутил машинист. — Только теперь я комбайн поведу.

До конца лавы оставалось метров пятнадцать, когда бар, заскрежетав, врубился в известняк. Машинист выключил энергию, и в забое вновь стало тихо, лишь изредка скрипели контрольные стойки, лучше всякого прибора предупреждающие шахтеров о высоком давлении в выработанном пространстве. Бахмутский прилег на почву у бара, внимательно всмотрелся в него, потом поднял голову, крикнул машинисту:

— Давай ключи!

В отзвуке эха от каменных сводов машинисту послышалась команда: «Включай!».

Машина загрохотала, и он вдруг увидел, что Бахмутский тяжело рухнул вниз. Цепенея от мысли о допущенной оплошности, машинист бросился к нему. Алексей Иванович неловко повернулся на бок. Разорванная на ноге штанина набухала кровью.

Главного механика бережно вывезли на поверхность, доставили в больницу.

— Подколенная артерия перебита, — озабоченно сказал врач. — Немедленно на операционный стол.

Владислава, как только он приехал, сразу провели в палату. Отец лежал на койке, укрытый до пояса простыней. Лицо у него даже под несмытой угольной пылью побелело и осунулось, в руке дымилась папироса.

— Папа, нельзя курить, — почему-то вырвалось у Владислава. Он стоял у койки и не решался присесть на ее край.

— Мне теперь все можно. Гопака вот только на твоей свадьбе уже не спляшу с одной ногой, — невесело отозвался Бахмутский.

И Владислав со страхом увидел неестественную впадину под простыней. Врач ничего не сказал, только подошел к окну, ссутулился, глядя на густую синь надвигающейся ночи за стеклом. Узнав, что у жены «схватило сердце», отец попросил:

— Езжай, сынок, домой, мать успокой, а я уж здесь сам как-нибудь…

Врач повернулся от окна, ничего не сказал. Через несколько часов из больницы позвонили: Бахмутский скончался!

В центре Первомаиска, на площади имени Бахмутского, высится памятник. На высоком постаменте — бюст Алексея Ивановича в фуражке, какие носили тогда техники, в неизменном своем пиджаке, на лацкане которого — высшая награда Родины, орден Ленина, врученный Вахмутскому в Кремле в январе 1939 года. Волевое лицо, прямой взгляд. «Бахмутский Алексей Иванович. Изобретатель первого в мире угольного комбайна», — гласит надпись на граните.

Лишь несколько месяцев не дожил Алексей Иванович до испытаний своего лучшего комбайна Б-6-39. Его ближайший помощник Ф. И. Чекмарев дал слово продолжить дело наставника. Вместе с механизаторами Первомайского рудоуправления Чекмарев доводил первый образец полученного от горловских машиностроителей комбайна. В январе 1940 года начались производственные испытания последнего детища Бахмутского. Для Б-6-39 была выбрана шахта «Ново-Мушкетово».

Комбайн показал высокую производительность, подрубая в среднем по двенадцать метров за смену. Геологические нарушения вынудили перенести испытания на шахту № 1 имени Челюскинцев. За двадцать два рабочих дня комбайн сделал 21 полный цикл, в общей сложности подрубив 965 погонных метров пласта и добыв около двух тысяч тони угля — в два раза больше, чем Б-1. Комиссия дала высокую оценку Б-6-39 и рекомендовала его в серию с использованием на шахтах Донбасса. А первые пять комбайнов после успешного экзамена на шахте № 1 имени Челюскинцев до конца 1941 года работали в забоях нескольких местных угольных предприятий. В июне, когда уже гремела война, газеты сообщили о трудовой победе горняков комбайновой лавы на шахте № 15 треста «Боковоантрацит»: в 60-метровой лаве бригада выдала на-гора около четырех тысяч тонн угля. В целом по Донбассу комбайны Бахмутского дали стране около двухсот тысяч тонн топлива.

Во время оккупации Донбасса гитлеровцы буквально охотились за комбайнами Бахмутского. Несмотря на старания патриотов, сумевших демонтировать и вывезти две машины, а две другие надежно спрятать, один образец Б-6-39 попал все же в руки врагов. Они отправили его в Рур, где тщательно изучили все узлы и частично использовали новинки первомайского изобретателя.

Велики заслуги Алексея Ивановича Бахмутского в горном машиностроении. Заложенные им принципы конструирования чудо-машин использовали создатели комбайнов «Донбасс» и «Горняк», взявших за основу отечественную врубовую машину МВ-60. Следующий шаг к механизированным комплексам, объединяющим в единое целое комбайн, конвейер и гидрофицированную крепь, сделан уже в наше время, когда роль угля, который великий ученый Д. Менделеев называл «черным исполином», нисколько не уменьшилась. Имя Бахмутского навсегда сохранится в истории индустриализации страны Советов; он был пионером, первопроходцем.