Советские инженеры.

С. ВЕДЕНЕЕВ, А. ЕМЕЛЬЯНОВ. Василий Гаврилович. ГРАБИН.

В городе уже второй день стояла тишина… Прокатившиеся через него бои продолжались теперь южнее, а в самом Екатеринодаре установилась наконец Советская власть.

В почтово-телеграфной конторе начиналось первое общее собрание членов партии большевиков. Грабин удивился, увидев очень много людей, заполнивших просторную комнату конторы. Хотя Василий многих среди собравшихся хорошо знал, все же он, беспартийный, почувствовал себя неуютно и тихонько примостился в уголке.

— Товарищи! — коротко поздравив собравшихся с победой Красной Армии над белогвардейцами, продолжал Н. Я. Бардин, — среди нас присутствует беспартийный большевик — Василий Гаврилович Грабин. Я не случайно назвал его большевиком. Пока партия была в подполье, Грабин готовился к вступлению в ее ряды. Он тщательно изучил Программу и Устав. Но это не главное. Главное в том, что он реальными делами доказал правильное понимание их требований. Доказал, не считаясь с риском для своей жизни. Я предлагаю принять Грабина в нашу партию. А чтобы никто не сомневался, что он достоин этого, сперва расскажу о Василии.

Родился Грабин в Екатеринодаре 28 декабря 1899 года в семье рабочего…

Военная реформа 1874 года отменила введенную еще Петром I рекрутскую повинность. Взамен ее была введена всеобщая воинская повинность, а срок службы в армии уменьшен до шести лет. Призванного вскоре после реформы рослого и крепкого новобранца Гаврилу Ивановича Грабипа направили служить в артиллерию. Вскоре он почувствовал, сколь ощутимо не хватает ему самых элементарных начатков знаний, необходимых для подготовки данных к ведению стрельбы. Пришлось заняться самообразованием. Уже через три года Гаврила Иванович научился читать, писать, решать задачи. На способного солдата обратили внимание и направили на курсы фейерверкеров.

Демобилизовавшись, старший фейерверкер Грабин оказался на распутье. Он решил не возвращаться в родные орловские места, места, где в одиннадцать месяцев лишился отца, а в восемь лет похоронил мать, в места, где смалу работал в людях за кусок хлеба.

Поразмыслив, Гаврила Иванович направился на Кубань. В Екатеринодаре он стал рабочим-мукомолом. Здесь же, на мукомолке, он встретил и Федосью, ставшую его женой.

Начало двадцатого века семья Грабина отметила рождением четвертого ребенка — Василия.

— Знаешь, Федосья, — сказал как-то раз вернувшийся с работы Грабин-старший, — Федоренко, владелец мельниц в станице Старонижиестаблиевской, согласился взять меня на работу. Мне кажется, нам легче будет прокормиться там, чем в городе…

— Ты хозяин, тебе и решать, — согласилась с мужем Федосья.

Но и в станице скудный заработок отца не мог обеспечить потребности увеличивающейся семьи, в которой было уже восемь детей. Приходилось отдавать детей, как тогда говорили, «в люди» — в зажиточные казачьи семьи. Там они и работали и жили, а родители тем временем откладывали по грошу деньги на покупку обуви да одежды.

Как ни тяжела была жизнь семьи, Гаврила Иванович старался всем детям дать образование. Смышленый Вася не стал исключением. В одиннадцать лет он окончил церковноприходское училище. Самостоятельно работать ему было рановато, и Василий стал помогать отцу на мельнице. Как и остальные сыновья, он быстро обучился хитростям ремонтных работ, освоил ковку мельничных жерновов. Но, естественно, Федоренко и не думал платить помощникам Грабина.

— Отец, — обратился Вася к Гавриле Ивановичу, — помоги мне устроиться на какую-нибудь работу в городе. Я ведь, чай, большой — уже 13 лет. Сумею заработать на свое содержание.

«Вот и еще один уходит», — с горечью подумал Грабин и пообещал подыскать сыну место.

Вскоре он отвез Васю в Екатеринодар. Здесь, в котельных мастерских Сушкина, работал мастером старый приятель Грабина Сундугеев. Он давно уже подыскивал себе помощника и охотно согласился взять подмастерьем Васю. Сушкин не возражал, и у тринадцатилетнего мальчика началась самостоятельная трудовая жизнь с оплатой по три копейки в час.

В августе 1914 года Россия вступила в первую мировую войну. Сушкин радовался, что Сундугеева и других революционно настроенных рабочих призвали в армию. Но радовался недолго: не прошло и месяца, как призвали его самого — офицера запаса.

Мастерские закрылись. Помыкавшись по Екатеринодару в поисках работы, Василий вернулся в родную станицу, где Федоренко согласился принять его на работу всего за пять рублей в месяц. Хоть и мизерна была оплата, но пришлось согласиться.

Прошел почти год, а другую работу найти никак не удавалось.

— Пошли со мной! — позвал как-то раз Федоренко Василия. — Сегодня будешь работать здесь. Надо срочно очистить призольную яму…

— Я, хозяин, жалованье получаю как мукомол, а не кочегар… Яму чистить не буду, — твердо сказал юноша.

— Как ты смеешь! — задохнулся от негодования Федоренко. — Мне нужно, чтобы яма была очищена!!

— Ну раз вам нужно, то и чистите ее сами или сажайте в яму своего сына, — упорствовал Грабин.

— Мой сын без пяти минут инженер и такой же над тобой хозяин, как и я сам! — выведенный из себя спокойным тоном Василия, взревел хозяин мельницы.

— Какой из него инженер, — усмехнулся Грабин. — Ведь он лодырь… А вот я буду инженером, — неожиданно для самого себя добавил вдруг Василий.

— Замолчи, щенок!! Выгоню!!!

— Я и сам уйду… Считайте, что я больше у вас не работаю…

Федоренко не хотелось упускать умелого, знающего рабочего, и он попросил Грабина-старшего поговорить с сыном, убедить его попросить прощения, обещая за это вновь принять Василия на работу.

— Не будет он менять своего решения. Я сына знаю… — ответил Гаврила Иванович.

И без того не блестящее материальное положение семьи еще больше ухудшилось. Но, к счастью, вскоре Василий получил письмо от своего приятеля, сообщавшего, что в Екатеринодаре можно устроиться в почтово-телеграфную контору.

Быстро собрав необходимые документы, Грабин оформился на работу. В его обязанности входили сортировка и отправление писем по Тверской, Ставропольской и Новороссийской губерниям. Письма Кубанской губернии сразу рассортировывались по ее станицам и городам.

Работа была не из хитрых, но требовала определенных навыков. Чтобы не отставать от своих новых коллег, Василий смастерил дома небольшой макет и начал ежедневно тренироваться. Вскоре по быстроте он не уступал признанным «снайперам». Конверты из его рук летели в ячейки, будто скворцы в свои лотки.

Освоив мастерство сортировки, Грабин решил заняться своим образованием. За невысокую плату он стал брать уроки у Григория Ивановича Кер-Оглы. Под его руководством Василий быстро подготовился к поступлению на общеобразовательные курсы, дававшие приравненное к гимназическому образование.

В это же время Грабин блестяще сдал экзамены на чиновника шестого разряда, что заметно улучшило его материальное положение.

…Пришел 1917 год. По Екатеринодару ползло множество слухов о событиях в Петрограде, но точно никто ничего не знал. Поговаривали, что всеми государственными делами вершит Распутин… Потом прилетела весть: Николай II отрекся от престола… У власти встало Временное правительство, о котором судили по-всячески — богатые с энтузиазмом, бедняки с прохладцей.

Одни слухи сменялись другими, а город жил своей собственной, почти неизменной жизнью. Разве что среди русских офицеров появились английские и французские.

В конце ноября на почте появился новый сотрудник — Николай Яковлевич Бардин.

Он-то и стал первым политическим наставником Грабина. Наставником, сумевшим просто и доходчиво объяснить и февральские события, и существо Октябрьской революции.

Тем временем к Екатеринодару приближались части Красной гвардии. Скрыть это было невозможно. Через город, уходя на Новороссийск, нарастающим потоком двигались белогвардейские обозы. Засобирались к морю и местные богатеи. Стало появляться все больше раненых. Весной 1918 года в город торжественным маршем вступили красноармейцы.

Грабин все чаще и чаще встречался с Бардиным. Как-то раз во время разговора Николай Яковлевич протянул ему потрепанную тоненькую книжку:

— Изучай, Василий, а потом поговорим…

Грабин взял книжицу. Это были Устав и Программа партии большевиков.

— Как мне, Николай Яковлевич, вступить в партию? — спросил он Бардина при первом же удобном случае.

Бардин, хоть и давно ждал от Василия вопроса, отвечать не спешил.

— Понимаешь, в чем дело, — начал он наконец, — обстановка сейчас такова, что, может быть, придется временно сдать Екатеринодар…

— Как это сдать? — заволновался Грабин.

— Я же сказал — временно… И если это произойдет, то ты — беспартийный чиновник, — будучи вне подозрений, сумеешь принести немало пользы.

Опасения Бардина сбылись. Поддержанные империалистами США, Англии, Франции контрреволюционные войска заняли Екатеринодар. Начались кутежи и пьянки… Начались аресты и расправы… Сам Николай Яковлевич исчез из конторы.

Однажды конторский дворник, зайдя в комнату чиновников, незаметно подал Грабнну условный знак. Василий тут же поднялся и вышел. В потайном месте его уже ждал Бардин.

— Партия поручает вам, товарищ Грабин, — сказал он после взаимных приветствий, — организовать задержку части корреспонденции, а особенно срочных телеграмм. Задержка их хотя бы на час может создать неразбериху в действиях белогвардейцев и ощутимо помочь Красной Армии.

Для выполнения задания требовалась подготовка. Придя домой, Грабин занялся тщательной отработкой показной торопливости, при которой пакет то заваливался за стол, то терялся среди других бумаг. Уже на следующий день он пожинал плоды «тренировки» — никто на заметил задержки некоторых пакетов.

С телеграммами было проще. При передаче их он будто бы случайно допускал ошибки, которые затрудняли быструю доставку.

Как-то раз перед самым обедом в отдел, где работал Грабин, вновь зашел дворник. И хотя дворник обратился не к нему, Василий встал и быстро вышел из комнаты. Он не ошибся. Бардин ждал его в том же укромном месте.

— С почтой и телеграммами все получается здорово. Теперь надо выполнить еще одно задание, — на мгновенье Бардин замолчал, как бы взвешивая про себя еще не сказанные вслух слова, — надо сорвать отправку всей почты.

— Всей?! Да ведь это невозмоншо!..

— Это трудно, но нужно… Постарайся…

Выход, как это бывает всегда, когда чего-нибудь очень хочется добиться, нашелся. Грабин вспомнил, что не раз прощал он подготовителям неточности в оформлении сопроводительных документов. На этот раз, отбросив всякую снисходительность, он твердо потребовал неукоснительного соблюдения правил. Скоро перед ним выросла целая гора корреспонденции, требующей переделки: переписывания реестров, более аккуратной упаковки и пр.

Грабин, нарушая субординацию, доложил о возможной задержке с выездом помощнику почтмейстера. Тот сделал внушение начальнику отдела подготовителей, но время было упущено. Еще только подъезжая к вокзалу, Василий услышал прощальные гудки паровоза, а когда добрался до платформы, то едва разглядел вдали красные фонари последнего вагона.

Пришлось писать объяснение. Но кто знал, не последует ли за этим допрос в полиции или контрразведке? Однако задание партии было успешно выполнено, и освобождение Екатеринодара близилось день ото дня.

На второй день после освобождения города состоялось партийное собрание, единогласно принявшее Грабина кандидатом в члены партии.

…Василий превратился из угловатого высокою подростка в крепкого молодого мужчину. По-отцовски широкие плечи и мощная грудь заставляли предполагать в нем немалую силушку. Новый костюм, совсем недавно сшитыи взамен аккуратно латаным-перелатанным матерью Василия штанам и куртке, в которых он приехал наниматься в почтово-телеграфную контору, этот новый костюм вдруг стал маловат ему. Вдобавок Василий отпустил густые черные усы и начал приучать свои непослушные волосы к строгому прямому пробору.

Короче говоря, теперь Грабин весьма мало походил на традиционного чиновника. Да, впрочем, и чиновничья работа ему изрядно прискучила. Хотелось чего-то большего, но вот чего именно?..

— Слушай, Василий, ты слыхал, что в здании института благородных девиц открылись курсы красных командиров? Пошли в кавалеристы! — предложил Бардин.

По дороге к бывшему институту Грабин раздумывал, посвятить ли себя кавалерии или по стопам отца пойти в артиллеристы. Вспомнились ему рассказы Гаврилы Ивановича об устройстве орудий, о стрельбе по закрытым целям…

— Я решил пойти на артиллерийские курсы, — заявил он на собеседовании, всерьез огорчив этим Бардина.

Сдав вступительные экзамены, Грабин стал одним из курсантов артиллерийских командных курсов. В октябре 1920 года группу курсантов артиллерийского отделения, а в том числе и В. Г. Грабина, откомандировали на первые петроградские артиллерийские курсы.

Питер встретил их неприветливо. В классах было холодно. Из полуфунтового хлебного пайка половину они отчисляли детям голодающего Поволжья. Худо было и с лошадьми. Не было овса, не хватало сена. Некоторые кони были так истощены, что не могли стоять и были подвешены на ремнях. Тем не менее занятия шли своим чередом.

В феврале 1921 года В. Г. Грабин был принят в члены ВКП(б).

Через несколько дней в середине лекции по материальной части артиллерии в аудиторию вдруг вбежал дневальный:

— Всем членам ВКП(б) немедленно явиться в казарму, — задохнувшимся после бега голосом объявил он, даже не попросив разрешения преподавателя.

Буквально через несколько минут курсанты-коммунисты в полной боевой готовности уехали в сторону Сестрорецка. В пути им объяснили и причину спешки — в Кронштадте эсеры, анархисты и меньшевики подняли мятеж. Общая задача была поставлена предельно ясно — ликвидация мятежа. Батарея тяжелых гаубиц, в которой заряжающим стал Грабин, должна была поддерживать бойцов во время штурма форта «Тотлебен».

Вскоре, несмотря на свою выносливость и силу, Василий весь был в мыле и от усталости не мог поднять рук — тяжко без сноровки управляться с почти трехпудовым снарядом.

Артиллерийские дуэли продолжались подолгу, но иногда выпадали дни, когда царило затишье. Чтобы не терять время попусту, Василий Гаврилович расспрашивал командира батареи о практических приемах стрельбы. В свою очередь, командир попросил помочь ему в занятиях математикой.

Красноармейцы, курсанты, делегаты X съезда партии, полностью ликвидировав мятеж, вернулись к своим обычным обязанностям.

По возвращении в Петроград Грабина назначили помощником командира взвода курсантов старшего класса. Теперь ему предстояло отвечать не только за себя, но и за других.

С отличием окончив в 1923 году Петроградскую артиллерийскую школу, Грабин был направлен в ту самую батарею, вместе с которой он два года назад участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа.

Старым солдатам, призванным в армию во время первой мировой войны, молодой командир пришелся по душе. Грабин рассказывал им о себе, с интересом выслушивал их рассказы, неграмотным помогал писать и читать письма…

Незаметно пролетел год службы. Грабин решил поступать в артиллерийскую академию и подал рапорт. Как-то pas, едва Василий Гаврилович вернулся из увольнения, его вызвал комиссар:

— Пока вы отдыхали, мы вас аттестовали в запас с использованием в должности начальника районного отделения милиции.

— Как это?.. — ошарашенно спросил Грабип. — Вы ведь знали, что я собираюсь поступать в академию…

— Это ничего. Грамоты тебе уже хватает, а в милиции ты получишь повышение в звании.

— Меня интересует работа не по званию, а по призванию. Я хочу быть военным инженером…

Твердо наметившего свою цель Грабина сбить с пути было непросто, и он добивается разрешения для поступления на механическое отделение Ленинградской артиллерийской академии.

Первый этап — сдачу экзаменов отборочной комиссии при военном округе — Василий Гаврилович выдержал отлично. Впереди его ждал 21 вступительный экзамен.

Казалось, только что волновался Грабин перед вступительными экзаменами, казалось, совсем недавно овладевал высшей математикой, сопроматом, теоретической механикой, а вот уже и дипломное проектирование…

Василий Гаврилович получает задание на решение задачи по внешней баллистике: «Влияние вращения Земли на полет снаряда». Мечта стать инженером-механиком, которую он долго лелеял, рухнула. Ему, кажется, предстояло стать баллистиком.

Подобрав нужные материалы, Грабин приступает к выполнению диплома, но… Но в это время руководство академии заменяет ему тему. И он получает новое дипломное задание: «Стрельба тяжелых железнодорожных батарей». Не успев еще как следует разобраться с этим заданием, он получает, наконец, третье: «Проект 152-миллиметровой мортиры». Эта тема стала окончательной. Она же определила и инженерный профиль Грабина как инженера-механика по проектированию артиллерийских систем.

Наиболее раннее упоминание об использовании артиллерии на Руси относится к 1382 году, когда оно было использовано при обороне Москвы от орд хана Тохтамыша. Следующий, XV, а в особенности XVI век стал временем расцвета пушечного «наряда», как называли артиллерию на Руси. При Иване Грозном она насчитывала более двух тысяч орудий, многие из которых носили собственные имена: «Инрог», «Скоропея», «Китоврао» и иные подобные.

Огромное значение развитию артиллерии придавал Петр I, не убоявшийся даже гнева церковников и переливший колокола в пушки после неудачных военных действий под Нарвой. В 1700 году из них отлили 100 осадных и 143 полевые пушки, 12 мортир и 13 гаубиц.

Усовершенствование орудий вызвало постройку специальных заводов по изготовлению артиллерийских орудий.

Совершенствование орудий привело и к новым приемам их использования. Так, благодаря «секретным гаубицам» и единорогам генерал-фельдцепхмейстера П. И. Шувалова русские артиллеристы в 1759 году во время Семилетней войны впервые применили способ стрельбы через голову своих войск.

Во второй половине XIX века в России появляется нарезная артиллерия, благодаря чему резко возросли дальность и точность стрельбы. Тогда же и начинает развиваться и артиллерийская наука.

В 1900 году на Путиловском заводе в Петербурге при участии Н. А. Забудского и А. П. Энгельгардта была сконструирована трехдюймовая (76 миллиметров) полевая скорострельная пушка, которая в 1902 году была усовершенствована и принята на вооружение.

А во время русско-японской войны 1904–1905 годов русские артиллеристы впервые применили новый метод ведения артогня — стрельбу с закрытых позиций. При осаде Порт-Артура потребовался навесной огонь. По предложению мичмана С. Н. Власьева его вели минами от 47-миллиметровой морской пушки. Так родился миномет.

Итак, артиллерийские традиции в России были весьма весомы. Судьба судила Грабину стать их достойным продолжателем.

Проектирование мортиры в соответствии с заимствованными у зарубежных фирм схемами привело, как ни бился Грабин, к ощутимому увеличению ее веса по сравнению с заданным в тактико-технических требованиях (ТТТ).

Однако это ничуть не смутило руководителей проекта. Они высоко оценили выполненное Василием Гавриловичем решение задач внешней и внутренней баллистики и пожелали скорейшего завершения проекта. Но даже это не внесло в душу дипломника покоя. И вот у Грабина рождается новая принципиальная схема. Схема, не имеющая ничего общего с зарубежными.

— Да, идея весьма заманчива, но я не могу разрешить вам работу над проектом по этой схеме. Ведь вам попросту не хватит времени, чтобы успеть к сроку, — огорчил Грабина руководитель проекта профессор Дроздов.

— Эту схему мы вправе окрестить схемой отечественной, — оценил идею Грабина второй руководитель, профессор Чернявский. — Однако у вас действительно нет времени на работу над вторым, по существу, проектом…

— Товарищи, я все продумал. Прошу вас разрешить работу над новым проектом…

— А что, — первым поддался уговорам Чернявский, — раз уж у него есть такое горячее желание, пусть еще потрудится, проверит свои силы. Это нужно для него, а не для нас…

Профессор Чернявский, внимательно следивший за воплощением идей в чертеж, стал частым гостем у кульмана Грабина. Срок защиты проекта приближался, и на ватмане все отчетливее вырисовывалась конструкция новой мортиры.

«Когда я закончил, — писал в своих воспоминаниях В. Г. Грабин, — у моей доски собрались все руководители дипломного проектирования, а их было около десяти, и поздравили с успешной разработкой второго варианта. Много добрых слов слышал я от них, в особенности от К. К. Чернявского. При защите проект получил высокую оценку и был рекомендован для использования всем дипломникам».

Как буднично звучит: «…рекомендован для использования всем дипломникам». А ведь за этой фразой огромный труд и тяжкий путь. И путь не прямой. Конечно, и с этим спорить никто не будет, сыграл и в его судьбе свою роль господин Случай. Но и сам Грабин чувствовал внятную тягу к своему делу, к своему призванию. И куда бы, вовсе не собираясь считаться с его планами, ни забрасывала Грабина жизнь, он всегда старался переупрямить ее. Переупрямить саму жизнь!..

И получалось. Получалось заниматься тем, что было, видно, уготовано ему генным предначертанием.

А ведь стоило проявить секундную слабость, махнуть рукой на свою идею и… Нет, никто не осудил бы его. Да и первый проект получил бы, несомненно, высокую оценку. Но… Но потачка себе могла оказаться воистину роковой. И не потому, что будущим дипломникам не рекомендовали бы в качестве образца его проект. Это пустяк! Роковой потому, что, поступившись идеей сегодня, трудно найти время, чтобы вернуться к ней завтра.

Ссылки наши на повседневность, занятость, упование на новую жизнь «с понедельника» или «с нового года» загубили немало плодотворных идей, загубили в зародыше, загубили, не дав им выбросить даже первой стрелки всхода, стрелки, уход за которой в крайнем случае мог бы взять на себя и кто-нибудь другой, будь уж «сеятелю» недосуг растить свое детище…

Весна 1930 года сулила Грабину только радости. Совсем недавно он, защитив по своей схеме орудия диплом, стал инженером-механиком и был распределен на работу в КБ-2. А разве может быть что-нибудь заманчивее конструкторской работы?

Однако не сразу он встал к кульману. Не сразу ощутил удивительное чувство — созидателя нового, покуда никому (в том числе и самому себе), никому еще не ведомого. Весь их выпуск поначалу направили в правительственные комиссии, инспектировавшие боеспособность всех военных округов. После окончания работы в комиссии Грабина направляют на научно-исследовательский полигон.

Разумеется, и в том и в другом случае Грабин был весьма далек от конструкторской работы. Но, наверное, один из секретов успеха людей одержимых и состоит в умении обратить себе на пользу любые обстоятельства: в войсковых частях он внимательно изучил 76-миллиметровую скорострельною пушку образца 1902 года, а на полигоне активно подключился к испытаниям зенитки главного конструктора Лендера. Полученные им знания были вовсе не лишними и в будущем весьма пригодились.

В августе того же года в конструкторское КБ, которым руководил недавний выпускник Артиллерийской академии Иван Абрамович Маханов, пришел Грабин. Для начала ему поручили «проектирование наоборот». Ему надо было составить рабочие чертежи на купленную в 20-х годах пушку шведской фирмы.

Со свойственной ему дотошностью Грабин занялся перенесением деталей на бумагу. Одновременно он задумал досконально изучить процесс превращения вычерченной детали в деталь металлическую. Подолгу простаивает он у станков, выспрашивает о непонятном рабочих, мастеров и приходит к выводу, что искусство проектирования в отрыве от четкого понимания технологии производства стоит мало.

Вскоре Артиллерийское управление Наркомата обороны предписывает ему явиться в КБ-2 Всесоюзного орудийно-арсенального объединения (ВОАО) Наркомтяжпрома СССР на постоянную работу.

— Настоящим конструктором можно стать, вычертив не менее пяти тысяч деталей, — старался внушить Грабину Фохт, руководитель работавшей в КП по контракту с именитой фирмой «Рейнметалл» немецкой группы конструкторов. — При этом вам совершенно необязательно знать ее назначение. Главное — освоить выполнение чертежей.

Грабин был потрясен, узнав о такой постановке обучения в КБ-2. Ведь это означало, что молодые советские инженеры начнут самостоятельное проектирование не раньше 1938–1941 годов. Если к тому времени не переквалифицируются просто в чертежников.

«Неужели так работают и сами немцы?» — подумал Грабин.

Оказалось, нет. Молодые немецкие инженеры занимались реальным проектированием, в то время как наши инженеры за два года работы не выполнили ни одной самостоятельной конструкторской работы.

Роль слепого исполнителя чужих замыслов была Василию Гавриловичу не по душе. Размышляя над вопросом подготовки отечественных конструкторских кадров, он пришел к твердому убеждению: только самостоятельность рождает ответственность и только доверие рождает инициативу и смелость мысли. Подтверждением тому его собственная дипломная работа.

Вечерело, когда Грабин сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, пододвинул к себе чистый лист бумаги.

Через несколько дней у очередного номера стенгазеты, выходившей на русском и немецком языках, собралось, кажется, все КБ-2. Общее внимание привлекла заметка Грабина о подготовке конструкторов. Большинство инженеров были согласны с предложениями ее автора и особенно с последним — отдельно работать немецкой и русской группам над одним и тем же заданием. Иными словами — организовать соревнование.

Фохт, почувствовав, что его авторитет, подкрепленный патентами на многие изобретения и большим опытом конструкторских работ, покачнулся, решил провести совещание по вопросам, поднятым в заметке Грабина. То, что инициатива созыва совещания исходила не от руководителя КБ-2 — советского инженера, а от приглашенного помогать немецкого конструктора, тоже говорило о ненормальной обстановке в коллективе.

За длинным Т-образным столом в просторном кабинете Фохта всем приглашенным разместиться не удалось. Многие стояли, прислонясь к стенам, или присели на подоконники.

Неожиданно для Фохта большинство поддержало не его, уверенного в себе именитого специалиста, а мало кому известного даже в стенах самого КБ Грабина. Удар был так неожидан, что ему изменила врожденная немецкая выдержка и корректность и он грубо потребовал освободить его кабинет. В этот же день, никому ничего не объяснив, не собрав даже собственные вещи, он выехал из Советского Союза.

Газету сняли, а Грабин получил приказ отбыть в распоряжение отдела кадров Артиллерийского управления для получения нового назначения. Попытки обратиться за помощью в ВОАО и Артуправление ни к чему не привели. Оставалось последнее — записаться на прием к начальнику вооружений комкору Ефимову.

— …Если сохранится метод, введенный Фохтом, то пройдут, может быть, десятилетия до того, пока наши инженеры станут полноценными конструкторами. Предлагаемый метод решит эту задачу в два-три года, — закончил свой рассказ Грабин.

«Вопрос об откомандировании Грабина не согласован с начальником вооружений, а посему возвращается он в КБ-2. Прошу создать нормальные условия труда», — наискосок, угловатым быстрым почерком наложил комкор резолюцию на предписание.

На второй день после возвращения Грабина в КБ-2 состоялось общее партийное собрание. Отмалчивающихся не было. Во время отсутствия Василия Гавриловича ни на минуту не смолкали разговоры об изменении условий работы конструкторов, и теперь недостатка в предложениях не было.

Назавтра все стало по-новому. Конструкторские группы получили полноценные задания. Всюду были слышны оживленные споры о выборе конструкторских вариантов механизмов и агрегатов пушки.

Для расширения кругозора конструкторы стали выезжать на артиллерийские заводы, в воинские части, на полигоны. Все чаще спроектированные ими детали обретали жизнь в металле. Росло чувство уверенности в своих силах, росло чувство ответственности за свой труд.

Всесоюзное орудийно-арсенальное ооъединение решило создать КБ ВОАО, слив вместе КБ-1 и КБ-2. Начальником нового КБ стал военный инженер В. Н. Дроздов, а его заместителем и секретарем партбюро В. Г. Грабин.

После слияния КБ переименовали в ГКБ-38.

Едва успев обжиться на новом месте, ГКБ-38 получило два задания от Артуправлениия: проектирование и изготовление опытных образцов 76-миллиметровых полууниверсальной и универсальной пушек.

Идея универсализма не была новой. Она родилась во Франции задолго до первой мировой войны. В тридцатые годы США начали активную пропаганду создания универсальной артиллерии. По их мнению, одна пушка должна быть и противотанковой, и зенитной, и дивизионной…

Заманчивой показалась идея универсализма и Наркомату обороны СССР. И вот в конце 1932 года он выдает задания нескольким заводским КБ на проектирование таких орудий.

В ГКБ-38 проектирование полууниверсальной 76-миллиметровой пушки под индексом А-51 было поручено В. Г. Грабину. Эта пушка должна стать достойной заменой модернизированной трехдюймовки образца 1902 года.

К концу 1933 года, когда проектно-конструкторские работы приближались к завершению, вдруг был получен приказ о расформировании ГКБ-38 и распределении его конструкторов по разным заводам для обслуживания валового производства. Грабин, под руководством которого только-только сложился дееспособный коллектив, решает вместе со своими ведущими конструкторами выехать на вновь строящийся завод и продолжить там работу над 76-миллиметровой пушкой.

Вскоре завод приступил к изготовлению первых опытных образцов А-51. Настало время для обсуждения конструкторских решений специальной 76-миллиметровой дивизионной пушки.

Дело в том, что Грабин был противником как универсализма, так и полууниверсализма, справедливо считая, что каждая пушка должна выполнять лишь свои функции и не пытаться заменить собой другие орудия. Выигрыш в универсальности обходился проигрышем в весе, удобстве наведения, заряжания, передвижения и т. д. Кстати, опыт второй мировой войны показал, что ни у одной из стран, пропагандировавших универсальную артиллерию, не было ни одной универсальной пушки.

Осуществить свое желание коллективу было непросто. Пришлось Василию Гавриловичу обратиться к возглавлявшему одно из управлений Народного комиссариата тяжелой промышленности Ивану Петровичу Павлуневскому. Тот, в свою очередь, доложил об идее конструкторов наркому Орджоникидзе, и проведение опытно-конструкторских работ было узаконено.

Выбирая индекс для пушки, все как один, ориентируясь на авиационную промышленность, предложили букву Г — Грабин.

— Одному человеку никогда не справиться с конструированием пушки, поэтому давайте изберем индексом как раз такую букву, с которой не начинается ни одна из наших фамилий, — предложил Василий Гаврилович.

Предложение понравилось. Составили список сотрудников: Бочлевский, Водохлебов, Горшков, Грабин, Киселев, Костин, Мещанинов, Муравьев, Павлов, Ренне, Розанов, Строганов. Из оставшихся букв алфавита выбрали Ф. Пушка А-51 стала именоваться Ф-20, а проектируемой 76-миллиметровой пушке спецназначения присвоили индекс Ф-22. Предстояла напряженная работа. Надо было успеть сконструировать, изготовить и испытать опытный образец Ф-22 примерно за год, чтобы подать ее на смотр одновременно с Ф-20.

Для ускорения работ в КБ принимается решение о закреплении за каждым ведущим конструктором лишь одного механизма орудия. Теперь КБ напоминало оркестр. Дирижерская палочка находилась в руках Грабина, и он внимательно следил за тем, чтобы никто не допускал в своей партии фальши, способной свести на нет усилия всего коллектива.

…Май выдался жарким. «Жарко» было и на завиде — шли последние работы по сборке Ф-22, ведь скоро отправлять ее на полигон.

Из трех пушек Ф-22 две были с ломающимися (складными) станинами, а третья — с неломающимися. Последнюю для отличия окрасили в желтый цвет.

— Если вас спросят, какую пушку принимать на вооружение, рекомендуйте «желтенькую», — напутствовали друзья Грабина.

Правофланговые места на полигоне заняла батарея универсальных орудий конструктора И. А. Маханова, за ней установили батарею полууниверсальных орудий Ф-29 и три пушки Ф-22. Дальше расположили зенитные и другие орудия.

Ночь перед смотром прошла тревожно. Грабин, несмотря на усталость, долго не мог уснуть. Ведь завтра должна была решиться судьба их пушек.

Рассвет был блеклым. Не по-летнему прохладное, пасмурное утро навевало тоску.

На полигон Грабин прибыл одним из первых.

Вскоре у проходной полигона показалась большая группа людей. Спустя несколько минут в шагающем впереди других человеке в кожаном пальто легко можно было узнать К. Е. Ворошилова. За ним шел в летнем пальто и обычной своей фуражке И. В. Сталин. Чуть левее шагали Г. К. Орджоникидзе и С. М. Буденный, а за ними остальные — военные и гражданские — члены государственной комиссии.

Руководители государства в сопровождении Климента Ефремовича направились к универсальным пушкам. Прошел целый час, прежде чем Ворошилов обратился к Василию Гавриловичу:

— Просим вас, товарищ Грабин, рассказать о своей пушке.

— Наша 76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 предназначена для разрушения подвижных и неподвижных наземных целей и живой силы противника, — начал Грабин свой доклад.

Рассказав о габаритах, весе пушки в боевом и походном положении, о скорости снаряда, скорострельности, отдельно отметив, что пушка полностью изготовлена из отечественных материалов и на отечественном оборудовании, он подчеркнул легкость овладения стрельбой из пушки.

Вопросов не было.

Создавалось впечатление, что пушка никого не заинтересовала.

Комиссия перешла к следующим орудиям, а Грабин остался около «желтенькой», кляня себя за краткость доклада. И вдруг он заметил, как от общей группы отделился Сталин и неспешно направился к «желтенькой». Прищурившись, он внимательно изучил написанные на табличке тактико-технические характеристики Ф-22, задал Грабину несколько уточняющих вопросов и под конец сказал:

— Хорошая пушка. В нее немудрено и влюбиться.

Красивая с виду, большая по мощности и легкая… Замечательно…

Теперь предстояло посмотреть орудия в деле. С универсальными орудиями Маханова произошла заминка — они не хотели подчиняться расчету. Наконец прозвучала команда «огонь!». Но после выстрела не сработал полуавтоматический затвор, и гильзу пришлось вынимать вручную.

Вслед за универсальной батареей настала очередь стрелять орудиям Грабина. Все шло гладко. Безотказно работал и затвор. Звеня и подпрыгивая, гильзы отлетали в сторону.

После стрельб, познакомив между собой Маханова и Грабина, Сталин предложил:

— Товарищ Маханов, покритикуйте пушки Грабина…

— Я, товарищ Сталин, ничего плохого о них сказать не могу.

— Так… Тогда вы, товарищ Грабин, покритикуйте пушки Маханова.

Для Василия Гавриловича, убежденного противника универсализма, это не составило труда.

— Хорошо, — задумчиво сказал Сталин, доставая из кармана неизменную трубку, — а теперь покритикуйте свои пушки.

— Мы, товарищ Сталин, — не растерялся Грабин, — на нашем совещании по предварительным итогам выявили целый ряд недостатков, многие из которых устранили уже в ходе заводских испытаний. Правда, она еще не идеальна, но уже сейчас, без коренной переделки, пригодна к службе…

— И какую же вы рекомендовали бы принять на вооружение? — спросил его Сталин.

— «Желтенькую»!

…До начала заседания оставалось минут тридцать, а в зале ожидания собрались уже почти все приглашенные. Посередине зала стоял длинный стол, уставленный бутылками с прохладительными напитками и вазами с бутербродами и фруктами. Вдоль стен между мягких кресел стояли столики с пепельницами на них. Среди собравшихся было много военных. Кое-кто сидел и курил, некоторые ели бутерброды и фрукты. Большинство же беседовало друг с другом. Для Грабина, впервые оказавшегося здесь, все было ново и необычно. Кроме того, среди собравшихся не было ни одного его знакомого, и он чувствовал себя несколько неловко.

Вскоре собравшихся пригласили в зал заседаний. За длинным приставным столом расположились Орджоникидзе, Ворошилов, Межлаук и другие, которых Грабин не знал. Сталин в своей обычной манере стоял сзади, около окна.

Приглашенные заняли свои места, и председатель, объявив, что на повестке дня стоит обсуждение предложения наркома обороны о принятии на вооружение 76-миллиметровой дивизионной пушки, предоставил слово начальнику Артуправления.

— Предлагаю принять на вооружение 76-миллиметровую универсальную пушку, — после краткого выступления предложил он присутствующим.

Все выступившие военные специалисты поддержали предложения начальника управления. Зато никто ни слова не сказал о Ф-20 и Ф-22.

Наконец председательствующий объявил:

— Слово предоставляется конструктору Грабину.

Выйдя, как и все выступающие, к председательскому столу, Грабин несколько минут молча смотрел в зал, будто не знал, что ему говорить. Все головы повернулись к нему, а Вячеслав Михайлович ободряюще кивнул: «Ну-ну…».

Грабин начал выступление с критики универсальной и полууниверсальной и лишь потом коротко остановился на преимуществах специальной:

— Во-первых, она быстрее, лучше и с меньшими расходами боеприпасов решает боевые задачи; во-вторых, она гораздо легче и потому может сопровождать пехоту не только огнем, но и колесами, и, наконец, она очень дешева в производстве.

Следом за Грабиным, из скромности не предложившим принять его пушку на вооружение, выступили директор завода и представитель Наркомтяжпрома. Они напомнили о трехдюймовках 1902 года, продемонстрировавших в боях маневренность и высокоэффективность, и рекомендовали на вооружение Ф-22.

Итог обсуждения подвел Сталин:

— Надо прекратить заниматься универсализмом, — обратился он к собравшимся. И продолжил: — Я думаю, надо поручить Маханову заниматься зенитными, а Грабину — дивизионными пушками. Эту же грабинскую пушку — испытать.

— Товарищ Сталин, — поднялся с места Радкевич, — я правильно понял, что завод должен начать подготовку к производству Ф-22?

— Вы хотели сказать «желтенькой»?

— Совершенно верно, товарищ Сталин.

— Ну тогда вы поняли правильно…

На полигон Грабин прибыл одновременно с пушками. Начались испытания. Нагрузка орудиям давалась тяжелейшая. Стрельба велась так интенсивно, что краска на стволах не выдерживала — горела.

Последний этап испытаний — на прочность. Едва успевшая освободиться от стреляной гильзы, пушка тут же принимала новый снаряд. Запасы их таяли на глазах.

И вот последний патрон…

Щелкнул затвор…

Выстрел!..

Все замерли… Вращающаяся часть оторвалась от лобовой коробки и лежала между станинами.

— Мы продолжали стоять у погибшей в тяжелом труде «желтенькой». Никто не мешал нам, никто не отвлекал… Горе настолько потрясло нас, что мы и не заметили, как появился фотограф… Придет время, когда какой-нибудь историк увидит этот снимок, но он не увидит людей, которые в тот момент стояли у пушки, убитые горем, и не узнает, о чем они думали. А думали они, конечно, о том, что же привело к тяжелой аварии, — рассказывал Грабин.

Впрочем, причина аварии выяснилась очень быстро — сварка. От сильного накала при стрельбе сварной шов раскрылся как слоеный пирог.

Возвратись на завод, Василий Гаврилович с коллегами составили оперативный план устранения выявленных мелких недостатков, решили заменить сварной шов, не имевший в ту пору способов надежного контроля его качества, на традиционные болты и заклепки, а также наметили работы по улучшению полуавтоматического затвора.

В ходе доработки конструкторы и технологи находили множество новых решений, которые обязательно подвергались коллективному обсуждению. Некоторым такой способ совершенствования орудия казался слишком «демократичным». Они считали, что вполне достаточно приказа для осуществления новой идеи.

— Конструктор должен мыслить свободно, широко, — отвечал им Грабин, — а не в рамках приказа. Приказ — мера чрезвычайная, а не творческая.

Именно в это время родилась у Василия Гавриловича мысль о параллельности работы конструкторов пушки с конструкторами инструмента, приспособлений, оснастки и одновременной разработки рациональной технологии. Однако эту мысль пришлось временно отложить — для ее осуществления требовалась полная перестройка аппарата управления заводом.

Конструкторское бюро и завод работали в полном контакте друг с другом, и в короткое время новые пушки были изготовлены и испытаны на полигоне. Оставалось пройти войсковые испытания.

Стрельбы по броневым щитам и по движущимся танкам прошли отлично. Всякий раз батарея поражала цель.

Каждый день приближал конец испытаний, и вот они уже позади. Комиссия, перечислив недостатки, дала общее заключение: «76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 испытания выдержала и рекомендуется на вооружение Красной Армии».

С 1936 года пушка Ф-22 пошла в валовое производство. Но работы по ее совершенствованию продолжались. Одновременно КБ создало конструкцию 76-миллиметровой батальонной гаубицы Ф-23, вело работы по созданию 122-миллиметровой гаубицы Ф-25. Вместе с проектно-конструкторскими велись и научные исследования.

1938 Год начался тяжко. Грабин заболел. В апреле 1938 года его в очередной раз вызвали в Москву. Зал заседаний отличался от тех, к которым он привык, — сиденья амфитеатром уходили вверх, а впереди между двумя большими окнами стоял длинный стол, за которым сидел К. Е. Ворошилов — председатель Главного Военного совета (ГВС) РККА.

— Нам предстоит рассмотреть вопрос об итогах испытания 76-миллиметровой дивизионной пушки и принятии ее на вооружение, — объявил Климент Ефремович.

Грабин был потрясен. И в самом деле, ведь два года, как Ф-22 поставлена на валовое производство. Зачем новая пушка? Чья она?

Из доклада Главного артиллерийского управления.(ГАУ) стало ясно, что пушка блестяще выдержала все испытания. Во всяком случае, докладчик не назвал ни одного недостатка.

Когда в прениях предоставили слово Грабину, он не стал критиковать пушку, спроектированную, как оказалось, Махановым, а попросил разрешения вступить с ним в соревнование, берясь усовершенствовать свою Ф-22. Разрешение было получено.

Трудность была лишь одна — оставалось очень мало времени. Ведь Маханову надо было лишь доработать пушку, а Грабину — целиком спроектировать. Стало ясно: выиграть соревнование можно, только применив высокопроизводительные методы проектирования и изготовления новых опытных образцов. Тут-то и всплыла идея параллельности всех работ.

Заручившись поддержкой директора завода, Грабин собрал технический совет, на котором выступил с обстоятельным докладом.

— Если мы сумеем подготовить всю документацию в три-четыре месяца, за такой же срок изготовить опытный образец и закончим заводские испытания за месяц-полтора, то тогда можно смело заявить партии и правительству: «Мы готовы к выполнению любого задания».

Принятый техническим советом план-график работ выдерживался. Новая советская пушка была создана всего за семь месяцев, то есть вдвое быстрее Ф-22. Теперь предстояло произвести стендовую проверку ее агрегатов.

— Больше всего беспокоила работа трех механизмов: тормоза, отката, подрессоривания и, самое главное, экстрактирование стреляной гильзы. Это был самый большой козырь в соревновании и весьма существенное преимущество УСВ перед Ф-22, — вспоминал Грабин.

Пушка успешно проходила заводские испытания. Для их завершения оставалось провести еще одну стрельбу и обкатку орудия. К этому времени Грабин, отказавшийся семь месяцев назад от неотложной операции, не мог уже ни читать, ни писать. В то же время ему хотелось своими глазами увидеть, как перенесет пушка последнюю стрельбу и насколько надежным окажется подрессоривание.

Результаты оказались хорошими, и Грабин в ноябре 1938 года лег в больницу. Перенеся тяжелую операцию, после которой он долго не приходил в сознание, Василий Гаврилович постепенно пошел на поправку. Почти полгода прошло до его возвращения в свое КБ, где в это время готовились к участию в войсковых испытаниях.

Испытания возкой не обошлись без происшествий.

При возвращении батареи с марша одна из пушек наехала колесом на валун и опрокинулась. В таком положении тягач проволок ее несколько метров по камням. Из-за повреждений председатель комиссии потребовал заменить ее новой.

— Разрешите, товарищ председатель, произвести ремонт этой пушки, — обратился с просьбой мастер Мигунов.

— Вы что, шутить изволите? Нам пушка нужна к завтрашним стрельбам!

— К утру она будет готова…

Благодаря тому, что в УСВ сохранились многие детали от Ф-22, к утру ее удалось полностью отремонтировать, по существу, в полевых условиях и выставить па боевую позицию.

Два конструкторских бюро, две артиллерийские батареи вступили в огневое соревнование. На огневые позиции были доставлены боекомплекты с гильзами времен первой мировой войны.

У пушек Маханова через выстрел заклинивало гильзу. Пушки УСВ блестяще справились с артподготовкой. Чтобы убедить Маханова в необоснованности его утверждения, будто ему достались негодные для стрельбы гильзы, батареи поменяли местами. От перемены мест результат не изменился.

Вскоре на завод летела «молния»: «Выдержала, рекомендуют принять».

Пока шли испытания, в КБ тоже не сидели сложа руки. К моменту получения телеграммы полностью были готовы рабочие чертежи на УСВ, и завод, не дожидаясь приказа наркома, приступил к подготовке ее запуска в валовое производство. И вовремя. Через несколько дней Совет Труда и Обороны утвердил рекомендации комиссии и принял пушку на вооружение.

Задолго до начала работ по Ф-22-УСВ КБ Грабина был выдан заказ на проектирование специальной танковой пушки. Разработчики присвоили ей индекс Ф-32. Дело спорилось, и вот уже позади успешные заводские и полигонные испытания, и пушка рекомендована на вооружение.

Но вечная неудовлетворенность достигнутым не оставляла главного конструктора. Чутье подсказывало ему необходимость создания другой, более мощной пушки.