Успешное покорение мира.

III.

Через две недели, поджидая Мейрис Уэйли в убогой, безликой «гостиной» под лестницей, Энтони обшарил карманы в поисках завалявшейся почты. Три письма он тут же сунул обратно; четвертое, на всякий случай прислушавшись, торопливо распечатал и стал читать спиной к дверям. В общей сложности он получил три таких послания — по числу встреч с Джозефиной, — и нынешнее ничем не отличалось от прежних детских опытов. При всей зрелости эмоций, взяв в руки перо и бумагу, она увязала в сугробе своей беспомощности. Сплошные «мои чувства к тебе», «твои чувства ко мне», предложения, начинающиеся словами «Да, я знаю, что я сентиментальна» или, еще более нелепо, «Я всегда была какой-то влюбчивой, но ничего не могу поделать», и бесконечные цитаты из модных песен, способные, по-видимому, точнее выразить ее умонастроение, чем вымученные собственные словеса.

Но это письмо вызвало у Энтони беспокойство. Прочитав постскриптум, хладнокровно требовавший свидания в пять часов того же дня, он услышал на лестнице шаги Мейрис и сунул письмо в карман.

Напевая себе под нос, Мейрис расхаживала по комнате. Энтони закурил.

— Видела я тебя во вторник днем, — внезапно сказала Мейрис. — Ты, похоже, не скучал.

— Во вторник… — повторил Энтони, как будто припоминая. — Ах да. Встретил знакомую компанию, пошли потанцевать. Да, весело было.

— Когда я тебя заметила, ты был почти в одиночестве.

— Что за намеки?

Мейрис опять замурлыкала какой-то мотивчик.

— Нам пора. Еще успеем на дневной сеанс.

По дороге Энтони объяснил, как очутился рядом с младшей сестрой Конни; необходимость оправдываться его слегка раздосадовала. Выслушав, Мейрис резко сказала:

— Если тебя потянуло на свеженькое, зачем ты выбрал эту чертовку? У нее такая репутация, что миссис Макрэй даже не хотела в этом году приглашать ее в школу танцев — только ради Констанс пошла на уступку.

— Что в ней такого ужасного? — забеспокоился Энтони.

— Даже говорить неохота.

Во время дневного сеанса все его мысли были о предстоящем свидании. Хотя колкости Мейрис вызвали у него лишь опасную жалость к Джозефине, он тем не менее решил, что эта встреча будет последней. Ему и так было не по себе оттого, что их видели вместе, хотя он честно старался избегать огласки. Эта история грозила большими неприятностями как Джозефине, так и ему самому. Возмущение Мейрис его ничуть не тревожило: всю осень она неслась к нему по первому зову, но женитьба не входила в его планы, да и связывать себя прочными узами с кем бы то ни было ему не хотелось.

Освободился он в половине шестого, когда уже стемнело, и развернул автомобиль в сторону нового «Филан-трофилогического дома»[58], затерянного в лабиринтах реконструкции Грант-парка. Промозглость этого места и часа нагоняла тоску и усугубляла муки совести от ненужной интрижки. Выйдя из автомобиля, он миновал припаркованный родстер, в котором ожидал кого-то молодой парень, чье лицо показалось ему знакомым, и нашел Джозефину в полутемном закутке меж двух входных дверей.

Пробормотав что-то нечленораздельное, она решительно ступила в его объятия и подняла голову.

— У меня ни минутки, — объявила Джозефина, как будто это он вымолил у нее встречу. — Мы с сестрой приглашены на свадьбу, но я не могла с тобой не повидаться.

Когда Энтони заговорил, его слова поплыли в морозной темноте белой дымкой. Он лишь повторил все, что твердил ей и раньше, но на этот раз — решительно и бесповоротно. Сейчас это далось ему легче, потому что он едва различал ее лицо, да к тому же в середине его тирады она расплакалась, вызвав его раздражение.

— Я знала, что тебя считают переменчивым, — шептала она, — но такого не ожидала. Ну ничего, у меня достанет гордости больше тебе не досаждать. — Она помедлила. — Но нам необходимо встретиться еще один раз, чтобы наше расставание выглядело иначе.

— Нет.

— Тебе что-то наболтали ревнивые девчонки.

— Нет. — От безысходности он нанес ей удар в самое сердце. — Я совсем не переменчив. Просто я никогда тебя не любил и никогда не обманывал.

Подозревая, что сейчас ее лицо примет жалкое выражение, Энтони отвернулся и намеренно сделал шаг в сторону; когда же он нервно дернулся назад, перед ним закрывалась стеклянная дверь: Джозефину как ветром сдуло.

— Джозефина! — окликнул он в бессильной жалости, но ответа не последовало.

С упавшим сердцем, он немного подождал и услышал, как отъезжает автомобиль.

У своего дома Джозефина отблагодарила Эда Бимента, которого удачно использовала, искрой надежды, вошла через боковую дверь и поднялась к себе в комнату. Окно было открыто; торопливо переодеваясь, чтобы ехать на свадьбу, она стояла на сквозняке, желая простудиться и умереть. Увидев свое отражение в зеркале ванной комнаты, она не выдержала, присела на край ванны и тихонько всхлипнула, как будто прочищала горло, а вслед за тем принялась полировать ногти. Выплакаться можно было и ночью, в постели, когда все уснут, а сейчас день всего лишь клонился к вечеру.

Обе сестры вместе с матерью стояли бок о бок во время венчания Мэри Джексон и Джексона Диллона. Церемония была грустной и сентиментальной: она знаменовала конец прекрасной, блистательной юности девушки которая пользовалась всеобщим восхищением и любовью. Наверное, никто из присутствующих не увидел в этом действе символов завершения целой эпохи, но с высоты десятилетия им бы показалось, что некоторые детали уже припорошены нелепостью вчерашнего дня, а то и подернуты лавандой дня позавчерашнего. Невеста подняла фату, улыбаясь своей трогательно-серьезной «милейшей» улыбкой, но со слезами на глазах, а потом обвела взглядом подруг и широко раскинула руки, будто желая их всех обнять в последний раз. Затем она повернулась к молодому мужу, серьезному и безупречному под стать ей, и сказала одними глазами: «Свершилось. Я вся твоя навек».

Сидя на скамье, Констанс, которая была одноклассницей невесты, откровенно рыдала, и сердце стучало у нее в груди, как в гулком склепе. Рядом с ней Джозефина являла собой не столь однозначное зрелище: она пристально наблюдала. Ее глаза напряженно смотрели вперед, но раз-другой из них выкатились одинокие слезинки; тогда ее лицо, будто напуганное этим ощущением, становилось чуть более жестким, а губы застывали в дерзкой неподвижности, как у ребенка, которому приказано не озорничать. Шевельнулась она лишь однажды, когда чей-то голос у нее за спиной произнес: «А ведь это малышка Перри. Само очарование, правда?»; тогда она повернула голову к витражам, чтобы неизвестные обожатели полюбовались ее профилем.

Потом родные Джозефины отправились на банкет, так что ужинала она в одиночестве, вернее с младшим братом и его нянькой — что, в сущности, не делало никакой разницы.

Ее душа опустела. В этот вечер Энтони Харкер, «глубоко любимый… нежно любимый… глубоко, нежно любимый», любил другую, целовал ее уродливую, ревнивую физиономию; вскоре ему суждено было растаять навсегда, вместе со всеми своими ровесниками раствориться в браке без любви, чтобы оставить на ее долю мир Тревисов де Коппетов и Эдов Биментов, которые были такой легкой добычей, что не стоили даже улыбки.

У себя наверху она вновь порадовалась, когда зашла в ванную комнату и увидела себя в зеркале. А вдруг ей выпадет умереть этой ночью во сне?

— Ах, какая жалость, — прошептала Джозефина.

Распахнув окно, она сжала в руке единственное напоминание об Энтони, большой носовой платок с его инициалами, и удрученно забралась под одеяло. Простыни еще не согрелись ее теплом, когда в дверь постучали.

— Письмо, с нарочным доставлено, — объявила горничная.

Включив лампу, Джозефина распечатала конверт, взглянула на подпись, потом опять на адрес, и грудь ее затрепетала под ночной рубашкой.

Письмо растянулось на четыре страницы. Где-то в середине было сказано, что разница в возрасте не играет никакой роли, а заключительные слова гласили:

Дочитав до конца, Джозефина застыла; печаль вдруг улетучилась, а на ее место, как показалось Джозефине от избытка чувств, пришла радость. Однако по ее лицу пробежала тень.

«Боже!» — выговорила она про себя. И взялась читать письмо с начала.

Первым ее порывом было позвонить Лиллиан, но она передумала. У нее перед глазами маячил образ невесты, безупречной невесты, незапятнанной, любимой, в дивном, священном ореоле. Чистота отрочества, множество подруг, встреча с идеальным возлюбленным, само Совершенство. Усилием воли Джозефина мысленно перешла к сегодняшней сцене. Разумеется, Мэри Джексон ни за что бы не стала хранить такое письмо. Джозефина вскочила и порвала его на клочки, которые, поеживаясь от неожиданно густого дыма, тут же сожгла на стеклянной столешнице. Ни одна приличная девушка не стала бы отвечать на такое письмо; пусть считается, что его и вовсе не было.

Она протерла столик мужским носовым платком, который до сих пор сжимала в руке, а потом рассеянно бросила его в корзину для белья и нырнула под одеяло. Ее вдруг сморил сон.