История на миллион долларов:

16. ПРОБЛЕМЫ И ИХ РЕШЕНИЯ.

В этой главе рассматриваются восемь извечных проблем, стоящих перед сценаристами, – от поддержания интереса зрителей до умения справляться с логическими изъянами. Владение мастерством написания сценария помогает решить каждую из них.

ПРОБЛЕМА ИНТЕРЕСА.

Специалисты по маркетингу могут заманить зрителей в кинотеатры, но как только начнется ритуал просмотра фильма, понадобятся веские причины для сохранения вовлеченности людей в этот процесс. История должна вызвать интерес, поддерживать его на протяжении всего времени показа, а в кульминации вознаградить за проявленное внимание. Однако это задание практически невыполнимо, если у истории нет структуры, позволяющей воздействовать на обе стороны человеческой натуры – интеллектуальную и эмоциональную.

Любопытство - это интеллектуальная потребность получить ответы на вопросы и объединить разрозненные примеры. История использует это универсальное желание, делая совершенно противоположное – она ставит вопросы и создает незавершенные ситуации. Каждый поворотный пункт подстегивает любопытство. Когда главный герой оказывается в условиях постоянно возрастающего риска, аудитория гадает: «Что случится дальше? А потом?» И самое главное: «Чем же все это закончится?» Окончательно все разрешится лишь в кульминации последнего акта, и зрители остаются на своих местах, удерживаемые любопытством. Вспомните те плохие фильмы, которые вы досмотрели до конца только ради того, чтобы получить ответ на этот мучительный вопрос. Мы можем заставить аудиторию плакать или смеяться, но, как отмечал Чарльз Рид, кроме всего прочего мы заставляем ее ждать.

С другой стороны, существует беспокойство - эмоциональная потребность в позитивных жизненных ценностях, таких как справедливость, сила, выживание, любовь, правда, смелость. Сама природа человека заставляет его инстинктивно отвергать то, что воспринимается как негативное, и активно тянуться к позитивному.

В самом начале истории зрители, безотчетно или осознанно, исследуют ее мир и населяющих его персонажей, стараясь отделить хорошее от плохого, правильное от неправильного, вещи, имеющие ценность, от тех, которые ее лишены. Они ищут центр Добра. И, как только находят, устремляют к нему все свои эмоции.

Причина, по которой мы стремимся найти центр Добра, заключается в том, что каждый из нас считает себя хорошим или честным и старается идентифицировать себя с позитивными проявлениями. Мы признаемся себе в собственных недостатках, возможно, даже серьезных, но, так или иначе, всегда руководствуемся добрыми намерениями. Самые плохие люди считают себя хорошими. Даже Гитлер верил, что является спасителем Европы.

Однажды я начал заниматься в спортивном зале на Манхэттене, не зная, что это место встречи мафии, и познакомился там с занятным и приятным парнем по прозвищу «Мистер Кони-Айленд» – этот титул он завоевал в подростковом возрасте на соревнованиях по бодибилдингу. Однако теперь он был рядовым бандитом. Его обязанности заключались в том, чтобы заставлять людей замолчать… навсегда. Однажды он сел рядом со мной в парилке и сказал: «Эй, Боб, скажи мне кое-что. Ты один из "достойных" людей?» Одним словом, он хотел знать, являюсь ли я членом клана.

Мафия руководствуется следующей логикой: «Людям нужны проститутки, наркотики и нелегальные азартные игры. А когда они оказываются в беде, то стараются подкупить полицию и судей. Все хотят лакомиться запретными плодами, но не признают этого, будучи лживыми лицемерами. Мы предоставляем им соответствующие услуги и не лицемерим. Мы торгуем реальным товаром. Мы "достойные" люди». Мистер Кони-Айленд был бессовестным наемным убийцей, но в душе считал себя хорошим человеком.

Какой бы ни была аудитория, каждый зритель ищет центр Добра, позитивный фокус для сочувствия и эмоционального интереса.

Центр Добра должен присутствовать как минимум в главном герое. Нередко он распространяется и на других персонажей, так как мы можем сочувствовать любому количеству действующих лиц, но всегда необходимо сопереживать главному герою. С другой стороны, понятие центра Добра не предполагает наличие такого качества, как «приятный». «Добро» в большей степени определяется не тем, что оно собой представляет, а тем, чем не является. С точки зрения аудитории понятие «добра» – это суждение, которое формируется на фоне отрицательного – особого мира, воспринимаемого как «нехорошее».

В фильме «Крестный отец» (The Godfather) коррумпирована не только семья Корлеоне, но и другие мафиозные кланы, даже полиция и судьи. Каждый человек в этом фильме является преступником или каким-то образом связан с криминальным миром. Однако у всех Корлеоне есть одно положительное качество – преданность. В других мафиозных кланах гангстеры стреляют друг другу в спину. Это делает их плохими «плохими парнями». Преданность превращает Корлеоне в хороших «плохих парней». Когда мы замечаем это положительное качество, то эмоционально откликаемся на него и начинаем испытывать сочувствие к преступникам.

Насколько далеко мы можем зайти в размещении центра Добра? Каким чудовищам способна сопереживать аудитория?

В фильме «Белая горячка» (White Heat) центр Добра – это Коди Джарретт (Джеймс Кэгни), психопат-убийца. Авторам сценария удается мастерски сбалансировать негативную и позитивную энергию благодаря тому, что сначала они наделяют Джарретта привлекательными чертами характера, а потом показывают окружающий его мрачный, фаталистический мир. Он связан с бандой, состоящей из слабохарактерных подхалимов, но обладает лидерскими качествами. Преследующие его сотрудники ФБР – это жаждущие славы тупицы, в то время как самому герою присущи остроумие и воображение. Его лучший друг – информатор ФБР, однако для Джарретта дружба священна. Ни один из персонажей фильма не вызывает симпатию – только Коди, который обожает свою мать. Все это пробуждает в аудитории сочувствие к главному герою и такие мысли: «Если бы мне пришлось вести преступную жизнь, то я хотел бы быть похожим на Коди Джарретта».

В предыстории фильма «Ночной портье» (The Night Porter) показаны обстоятельства, при которых встречаются главные герои, ставшие любовниками (Дик Богард и Шарлотта Рэмплинг). Во время Второй мировой войны он был жестоким комендантом нацистского концентрационного лагеря, а она, девочка-подросток с мазохистскими наклонностями, заключенной. В лагере смерти их страстная связь длилась несколько лет, а после войны каждый пошел своим путем. Фильм начинается в 1957 году, когда они видят друг друга в холле венецианского отеля. Он портье, а она появляется в качестве гостьи, путешествующей вместе с мужем-музыкантом. Однажды, сославшись на то, что плохо себя чувствует, она не идет с мужем на репетицию концерта, а остается в номере, чтобы возобновить отношения с бывшим любовником. Именно эта пара и является центром Добра в фильме.

Сценарист и режиссер Лилиана Кавани смогла добиться этого, населив пространство фильма порочными офицерами СС, скрывающимися от правосудия, а затем зажгла в самом центре холодного, мрачного мира одну маленькую свечку: то, как встретились любящие друг друга люди и какова природа их страсти, не имеет значения, потому что их связывает истинное чувство. Более того, любовь проходит максимальную проверку. Когда офицеры СС заставляют своего друга убить женщину, которая может их выдать, он отвечает: «Нет, она моя малышка, она моя малышка». Он готов пожертвовать жизнью ради любимой, а она ради него. Мы ощущаем трагическую потерю, когда видим, как в кульминации они принимают решение умереть вместе.

Авторы романа «Молчание ягнят» (The Silence of the Lambs) и написанного по нему сценария делают Клариссу (Джоди Фостер) позитивным центром истории, но, кроме того, формируют второй центр Добра вокруг Ганнибала Лектера (Энтони Хопкинс), тем самым пробуждая сочувствие к обоим героям. Во-первых, они наделяют доктора Лектера завидными качествами: огромными интеллектом, острым умом и чувством юмора, присущим джентльмену обаянием и, самое главное, невозмутимостью. Мы начинаем размышлять, как же человек, живущий в столь ужасном мире, смог остаться таким уравновешенным и учтивым?

Затем, чтобы подчеркнуть эти качества, авторы окружают Лектера грубыми и циничными людьми. Его тюремный психиатр – садист и любитель саморекламы. Его охранники – настоящие болваны. Даже ФБР, которое хочет, чтобы Лектер помог им в расследовании трудного дела, обманывает его, пытаясь манипулировать им, давая лживые обещания перевести в тюрьму на острове Каролина, где у него будет возможность гулять на свежем воздухе. Вскоре мы понимаем: «Итак, он ест людей. В мире есть вещи и похуже. Сразу и не вспомнить, но…» Мы начинаем сочувствовать ему и размышляем: «Если бы я был психопатом-каннибалом, то хотел бы быть похожим на Лектера».

Тайна, саспенс и драматическая ирония.

Любопытство и беспокойство формируют три возможных способа установления связи между зрителями и историей: тайна, саспенс и драматическая ирония. Эти понятия не следует путать с названиями жанров; они определяют взаимоотношения между историей и аудиторией, которые меняются в зависимости от того, каким образом мы поддерживаем интерес зрителей.

Если в сценарий вводится тайна, аудитории известно меньше, чем персонажам.

В этом случае интерес формируется только за счет любопытства. Мы придумываем, а затем скрываем факты экспозиции, особенно те, которые относятся к предыстории. Мы пробуждаем любопытство зрителей в отношении уже прошедших событий, подогреваем его намеками на правду, затем умышленно держим их в неведении, направляя в ложном направлении с помощью «отвлекающих маневров», чтобы они верили неправильной информации или сомневалась в ней, пока мы прячем от них реальные обстоятельства.

Этот прием пробуждения интереса, предполагающий игру, которая строится на выявлении ложных следов и подозреваемых, на путанице и любопытстве, может доставить удовольствие любителям только одного жанра – детективной истории с убийством, у которой есть два поджанра: закрытая и открытая детективная история.

Форма закрытой детективной истории, которую использовала Агата Кристи, предполагает, что убийство происходит в предыстории, и зрители его не видят. Основной конвенцией этого поджанра, в котором происходит поиск ответа на вопрос «Кто это сделал?», является большое количество подозреваемых. Автор должен показать как минимум трех возможных убийц, чтобы постоянно заставлять зрителей подозревать невиновного, скрывая личность реального преступника до кульминационного момента.

Примером открытой детективной истории является телевизионный сериал «Коломбо» (Columbo), в котором зрители видят, как совершается убийство, и, соответственно, знают, кто это сделал. Для такой истории главным становится вопрос «Как он его поймает?», потому что автор заменяет многочисленных подозреваемых на большое количество улик. Убийство должно быть хорошо продуманным и представлять собой почти идеальное преступление со сложной схемой, состоящей из нескольких шагов и технических уловок. Однако аудитории заранее известно, что преступник неизбежно совершит ошибку. Когда детектив прибывает на место преступления, он инстинктивно понимает, кто его совершил, изучает все улики в поисках красноречивой ошибки, обнаруживает ее и встречается лицом к лицу с ничего не подозревающим преступником, который затем спонтанно признается в содеянном.

Когда мы имеем дело с тайной, убийца и детектив знают факты задолго до кульминации, но не сообщают их зрителям. Аудитория все время отстает от них, пытаясь понять, что же известно ключевым персонажам фильма. Если бы мы могли выиграть в этой гонке, то наверняка почувствовали бы себя проигравшими. Мы старательно пытаемся угадать, кто и как совершил убийство, но хотим, чтобы преступление раскрыл придуманный сценаристом детектив. Обе структуры могут объединяться или использоваться в сатирическом виде. Фильм «Китайский квартал» (Chinatown) из закрытой детективной истории превращается в кульминации второго акта в открытую. «Подозрительные лица» (The Usual Suspects) представляют собой пародию на закрытую детективную историю. Фильм начинается с вопроса «Кто это сделал?», который постепенно перерастает в утверждение «Никто этого не делал»… и неважно, чем «это» может быть.

Когда речь идет о саспенсе, зрители и персонажи владеют одной и той же информацией.

Саспенс предполагает сочетание любопытства и беспокойства. Девяносто процентов всех фильмов, от комедии до драмы, пробуждают интерес благодаря саспенсу. Однако любопытство вызывают не факты, а результат. Финал детективной истории с убийством всегда предопределен. Мы не знаем, кто и как совершил преступление, но детектив обязательно поймает убийцу, и все будет хорошо. А история, строящаяся на саспенсе, может закончиться хорошо, плохо или иронично.

На протяжении всего повествования персонажи и зрители продвигаются вперед плечом к плечу, обладая одной и той же информацией. Когда кто-то из героев открывает для себя какой-либо факт, относящийся к экспозиции, мы делаем это вместе с ним. Но никто не знает, «чем все закончится». Благодаря таким отношениям мы сопереживаем главному герою и идентифицируем себя с ним, а при наличии тайны наша вовлеченность ограничивается симпатией. Профессиональные сыщики, выступающие в роли главных героев, обаятельны и располагают к себе, но мы не идентифицируем себя с ними, потому что они безупречны и никогда не подвергаются реальной опасности. Детективные истории с убийством напоминают настольную игру, средство для неторопливой тренировки мозга.

В случае драматической иронии зрители знают больше, чем персонажи.

Драматическая ирония формирует интерес прежде всего через беспокойство, исключая любопытство в отношении фактов и результата. Подобные истории часто начинают с концовки, целенаправленно раскрывая последствия. Когда зрители получают превосходство над персонажами благодаря тому, что заранее знают о предстоящих событиях, их эмоции становятся другими. Присущие саспенсу острое желание узнать результат и опасения за судьбу главного героя при драматической иронии превращаются в благоговейный страх в ожидании того, что произойдет, когда персонаж узнает то, что уже известно нам, и в сострадание к человеку, на наших глазах устремляющемуся к катастрофе.

В первом эпизоде фильма «Сансет-бульвар» (Sunset Boulevard) пробитое пулями тело Джо Гиллиса (Уильям Холден) плавает лицом вниз в бассейне Нормы Десмонд (Глория Суонсон). Камера опускается на дно бассейна, смотрит снизу вверх на труп, а затем за кадром мы слышим голос Джо. Он размышляет о том, что, возможно, мы хотим узнать, как он здесь оказался, поэтому он все расскажет. Далее начинается ретроспективный эпизод длиной в целый художественный фильм, где показаны отчаянные попытки сценариста добиться успеха. Мы начинаем испытывать страх и сочувствие, когда наблюдаем, как этот несчастный человек идет к своей смерти, о которой мы уже знаем. Мы понимаем, что все усилия Гиллиса вырваться из лап богатой старой ведьмы и написать правдивый сценарий ни к чему не приведут и все закончится трупом в ее бассейне.

Один из приемов создания антисюжета, а именно рассказывание истории в обратном порядке, от конца к началу, был придуман в 1934 году Джорджем Кауфманом и Моссом Хартом для их пьесы «Мы едем, едем, едем» (Merrily We Roll Along). Сорок лет спустя Гарольд Пинтер развил эту идею, чтобы в полной мере воспользоваться возможностями драматической иронии. Фильм «Предательство» (Betrayal) представляет собой любовную историю, которая начинается с того, что бывшие любовники Джерри и Эмма (Джереми Айронс и Патрисия Ходж) спустя годы впервые встречаются после расставания. В напряженный момент она признается, что ее муж, лучший друг Джерри, «все знает». Далее мы видим сцены их разрыва, затем события, которые к нему привели, потом нам показывают то счастливое время, которое они переживали во время своего романа, и завершается все их первой встречей. Когда мы видим, как блестят глаза юных влюбленных, то испытываем смешанные чувства: мы хотим, чтобы их роман начался, потому что он был прекрасен, но нам также известно, сколько обиды и боли им предстоит пережить.

Использование драматической иронии не лишает зрителей любопытства. Заранее показывая им последующие события, мы хотим, чтобы они задались вопросом: «Как и почему эти персонажи сделали то, что, как мне уже известно, они сделали?» Драматическая ирония заставляет зрителей глубже взглянуть на то, какую роль в жизни персонажей играют мотивации, а также причинно-следственные связи. Именно поэтому мы нередко получаем несколько большее или как минимум иное удовольствие от повторного просмотра хорошего фильма. Мы не только острее ощущаем сострадание и страх, но, освободившись от любопытства относительно фактов и результата, можем сосредоточиться на внутреннем мире персонажей, неосознанной энергии и событиях, которые происходят совсем незаметно.

Однако в большинстве кинематографических жанров авторы не прибегают к тайне или драматической иронии в чистом виде. Вместо этого они действуют в рамках саспенса, обогащая свой рассказ за счет смешения всех трех видов отношений. В структуре, полностью построенной на саспенсе, в некоторые эпизоды можно привнести тайну, чтобы усилить интерес зрителей к определенным фактам, а в других – совершить переход к драматической иронии, позволяющей затронуть их сердца.

В конце первого акта фильма «Касабланка» (Casablanca) мы узнаем, что у Рика и Ильзы был любовный роман в Париже, который закончился разрывом. Второй акт открывается ретроспективным эпизодом, рассказывающим о том времени. Благодаря появлению драматической иронии мы наблюдаем, как юные любовники двигаются навстречу трагедии, и испытываем особую нежность, видя их романтическую наивность. Мы внимательно смотрим те эпизоды, где они вместе, и стараемся понять, почему их любовь закончилась так печально и как они будут реагировать, когда узнают то, что уже известно нам.

В кульминации второго акта Ильза возвращается к Рику, готовая ради него бросить мужа. Третий акт переводит к тайне: Рик принимает критическое решение, но мы так нам не можем узнать, что он собирается сделать. Рику известно больше, чем нам, поэтому любопытство достигает своего пика, нам не терпится узнать, убежит ли он вместе с Ильзой. Когда все проясняется, случившееся вызывает потрясение.

Предположим, вы работаете над созданием триллера о психически больном убийце с топором и женщине-детективе и готовы написать кульминацию этой истории. Исходя из вашего замысла, она разворачивается в слабо освещенном коридоре огромного старого особняка. Женщина знает, что убийца где-то рядом, поэтому снимает пистолет с предохранителя и медленно идет по длинному темному коридору мимо дверей, расположенных слева и справа от нее. Какую из перечисленных стратегий следует использовать?

Если это тайна, надо утаить от зрителей факты, известные антагонисту.

Для этого закройте все двери, чтобы во время передвижения героини по коридору зрители искали во всех уголках экрана, где же прячется убийца. За первой дверью? За второй? За следующей? А затем пусть он нападет… проломив потолок и прыгнув на героиню сверху!

Если выберете саспенс, то необходимо предоставить зрителям и персонажам одну и ту же информацию.

В конце коридора видна приоткрытая дверь, из нее виден свет, а на стене – тень человека, держащего в руках топор. Героиня видит это и останавливается. Тень отделяется от стены. Смена кадра: за дверью стоит человек с топором и ждет. Он знает, что она в коридоре и ей известно, где он, ведь он слышал, как замолкли ее шаги. СМЕНА КАДРА: мы видим коридор и стоящую в нерешительности героиню. Она знает, что он за дверью и ему известно, что она видела, как шевельнулась его тень. Итак, мы знаем, что ей известно о том, что он знает о ее приближении, но никто не может сказать, чем все это закончится. Убьет ли она его? Или он убьет ее?

Прибегнув к драматической иронии, любимому приему Альфреда Хичкока, следует скрыть от главного героя факты, которые известны зрителям.

Героиня медленно направляется к закрытой двери в конце коридора.

СМЕНА КАДРА: за дверью ждет мужчина с топором в руке. СМЕНА КАДРА: она подходит все ближе и ближе к закрытой двери. Аудитория, которая знает то, что неизвестно ей, переходит от тревоги к страху: «Не подходи к двери! Ради Бога, не открывай эту дверь! За ней прячется убийца! Берегись!».

Она открывает дверь и… начинается кровавая бойня.

С другой стороны, если она откроет дверь и обнимет стоящего за ней мужчину…

МУЖЧИНА С ТОПОРОМ.

(Поигрывая мускулами).

Дорогая, я весь день рубил дрова.

Обед готов?

.. .То это будет уже не драматическая ирония, а ложная тайна и ее глупая родственница – дешевая неожиданность.

Очень важно, чтобы любопытство зрителей достигало определенного уровня. Без этого энергия повествования иссякнет. Мастерство сценариста помогает скрывать какой-либо факт или результат, чтобы поддерживать желание смотреть фильм дальше и задавать вопросы. Оно наделяет вас силой, позволяющей озадачить аудиторию, если это необходимо. Но нельзя злоупотреблять этой силой. В противном случае аудитория почувствует разочарование и перестанет воспринимать то, что происходит на экране. Старайтесь вознаградить вашего зрителя за его сосредоточенное внимание честными и глубокими ответами на все вопросы. Никаких грязных трюков, никаких дешевых сюрпризов, никакой ложной тайны.

Ложная тайна – это фальшивое любопытство, вызванное искусственным сокрытием фактов. Тогда экспозиция, которая может и должна быть представлена, откладывается в надежде поддержать зрительский интерес во время показа длинных, драматургически слабых эпизодов.

Представьте, что в самом начале фильма пилот, управляющий самолетом с большим количеством людей на борту, сражается с грозовым фронтом. В крыло самолета попадает молния, и он начинает пикировать на горный склон. В этот момент происходит резкая смена кадра. Мы перемещаемся на шесть месяцев назад, и в течение тридцати минут смотрим ретроспективный эпизод, в котором со всеми подробностями рассказывается о жизни пассажиров и членов экипажа и о том, как они попали на этот роковой для них рейс. Подобная «наживка», или захватывающий роман с продолжением, выглядит как малоубедительное обещание сценариста: «Не беспокойтесь, друзья, если вы сможете вытерпеть этот скучный эпизод, то в конце концов я вернусь к увлекательному рассказу».

ПРОБЛЕМА НЕОЖИДАННОСТИ.

Мы идем в кинотеатр с молитвой: «Пожалуйста, пусть все будет хорошо. Пусть я получу опыт, которого у меня никогда не было, и узнаю новую для себя истину. Пусть я посмеюсь над тем, что никогда не казалось мне смешным. Пусть растревожит меня то, что никогда не волновало раньше. Пусть я увижу мир по-новому. Аминь». Другими словами, зрители жаждут неожиданности, которая является обратной стороной ожидания.

Когда персонажи появляются на экране, зрители ждут, что «это» может случиться, «то» должно измениться, мисс А получит деньги, мистер Б познакомится с девушкой, миссис В будет страдать. Если ожидания действительно оправдаются или, хуже того, все произойдет именно так, как представлялось, публика почувствует себя несчастной. Мы обязаны удивлять.

Существует два типа неожиданности: дешевая и истинная. Истинное удивление возникает в результате внезапного появления бреши между тем, что предвиделось, и результатом. Оно «истинное», потому что далее следуетвспышка понимания, когда открывается правда, скрытая под оболочкой вымышленного мира.

Дешевая неожиданность выигрывает за счет уязвимости аудитории. Эмоциями сидящих в темноте кинозала зрителей распоряжается рассказчик. Мы всегда можем шокировать их, вдруг добавить то, чего никто не мог предсказать, или перейти к другой теме, отказавшись от необходимого, по их мнению, продолжения сюжетной линии. Мы всегда можем «встряхнуть» людей, без объяснений прервав повествование. Но, как утверждал Аристотель, «нет ничего хуже, чем приготовиться к действию и отказаться от него. Это шокирует, но лишено трагизма».

В определенных жанрах – фильм ужасов, фэнтези, триллер - дешевая неожиданность является конвенцией и элементом забавы. Герой идет по темной аллее. Откуда ни возьмись на экране появляется рука, которая хватает его за плечо, человек резко поворачивается – а перед ним его лучший друг. Однако за пределами этих жанров дешевая неожиданность превращается в низкопробный прием.

В фильме «Любимое время года» (My Favorite Season) показана замужняя, но несчастная женщина (Катрин Денев). Ее брат, постоянно вмешиваясь в жизнь сестры, в конце концов убеждает ее в том, что она не может быть счастлива с мужем. Она переезжает к нему, в квартиру на последнем этаже. Однажды, ощущая непонятное беспокойство, брат возвращается домой и видит открытое окно с развивающимися занавесками. Бросается к нему, смотрит вниз. Сверху видно тело его мертвой сестры, лежащей на камнях в луже крови. Затем происходит переход к следующему кадру, в котором показывают спальню и ту же женщину, просыпающуюся после короткого дневного сна.

Зачем нужно было в серьезной семейной драме прибегать к ужасным шокирующим образам, порожденным болезненным воображением брата? Возможно, из-за того, что предыдущие тридцать минут фильма были невыносимо скучными, и режиссер подумал, что пришло время применить прием, которому его научили в киношколе.

ПРОБЛЕМА СОВПАДЕНИЙ.

История формирует смысловое содержание фильма. Поэтому совпадение можно считать врагом сценариста, так как это случайное, абсурдное стечение обстоятельств, которое по определению лишено смысла. Тем не менее совпадения являются частью нашей жизни, и нередко достаточно важной; они могут внести диссонанс в наше существование, а затем исчезнутьтак же нелепо, как появились. Следовательно, мы должны не избегать совпадений, а при помощи драматургии показывать, как они могут случайно возникнуть в нашей жизни, но со временем обрести смысл, точно так же алогичность беспорядочности превращается в логику реальной жизни.

Во-первых, включайте совпадения в свой сценарий как можно раньше, чтобы оставалось достаточно времени для придания им значения.

Вспомните побуждающее происшествие фильма «Челюсти» (Jaws): акула, воспользовавшись случаем, съедает купающуюся девушку. Однако, появившись в истории, акула никуда не исчезает. Она остается и, нападая на ни в чем не повинных людей, приобретает все большую значимость, пока у нас не возникает чувство, что чудовище поступает так нарочно и, более того, ему это нравится. Как мы определяем зло? Это значит причинять вред другим и получать удовольствие от содеянного. Мы непреднамеренно делаем больно людям, но сразу же начинаем сожалеть о случившемся. А когда кто-то сознательно вредит, причем с наслаждением, то источает зло. Таким образом, акула превращается в яркое воплощение темной стороны человеческой природы, которая проглотит нас целиком и будет при этом веселиться.

Следовательно, совпадение не может неожиданно возникнуть в истории, повернуть действие, а затем так же неожиданно исчезнуть. Представьте, к примеру, следующую ситуацию. Эрик отчаянно пытается найти свою любимую девушку Лауру, с которой он потерял связь, но узнает, что она переехала в другое место. После тщетных поисков он заходит в бар, чтобы выпить пива. Рядом с ним оказывается агент по торговле недвижимостью, продавший Лауре дом. Он дает Эрику точный адрес. Эрик благодарит его, уходит из бара и никогда больше не встречается с ним. Нельзя сказать, что подобное совпадение не могло бы произойти, однако оно совершенно бессмысленно.

С другой стороны, давайте предположим, что агент не может вспомнить новый адрес Лауры, но припоминает, что в то же самое время она купила красный итальянский спортивный автомобиль. Мужчины выходят из бара и вместе начинают искать ее «мазерати». Вот теперь они находят ее дом и стучатся в дверь. Лаура, которая все еще сердится на Эрика, приглашает их войти и флиртует с агентом, чтобы позлить бывшего возлюбленного. То, что было бессмысленным счастливым случаем, превращается в антагонистическую силу, препятствующую исполнению желания Эрика. Этот треугольник мог бы наполниться еще большим смыслом на протяжении оставшейся части истории.

Практика подсказывает, что никогда не следует использовать совпадения после того, как минула середина рассказа. Наоборот, начиная с этого момента необходимо все больше передавать судьбу истории в руки персонажей.

Во-вторых, никогда не используйте совпадения для создания финала. Это «бог из машины» – самый великий грех сценариста.

«Бог из машины» – перевод латинского выражения «deus ex machine», которое пришло к нам из классического греческого и римского театра. Период с 500 года до н. э. до 500 года н. э. был временем расцвета театра во всех средиземноморских странах. Сотни драматургов создавали свои произведения, но только семерых мы помним до сих пор, остальные благополучно забыты, и главным образом потому, что в своих историях они использовали «бога из машины». Еще Аристотель выражал недовольство этим приемом, возмущаясь почти так же, как голливудский продюсер: «Почему авторы не могут предложить финал, который действительно впечатляет?».

В древних прекрасных амфитеатрах с идеальной акустикой, некоторые из которых вмещали до десяти тысяч зрителей, в дальнем конце сцены, имеющей форму подковы, находилась высокая стена. В ее нижней части располагались двери, откуда входили и выходили актеры. Однако тех, кто изображал богов, спускали на сцену сверху – на платформе, приводимой в движение с помощью веревок и подъемного блока. Это появление «бога из машины» было визуальной аналогией сошествия богов с горы Олимп и возвращения на ее вершину.

Две тысячи лет назад создание кульминации истории оказывалось не менее сложным делом, чем сейчас. Однако древние драматурги знали, как выйти из положения. Надо было состряпать историю, закрутить ее с помощью поворотных пунктов, чтобы напряжение сидящих на мраморных скамьях зрителей достигло своего пика, а затем, если творческие возможности иссякали и настоящая кульминация не получалась, для решения проблемы, согласно драматургическим законам того времени, достаточно было вывести на сцену одного из богов и позволить Аполлону или Афине все уладить. Боги решали, кто будет жить, кто умрет, кто на ком женится, а кто будет навечно проклят. И древние авторы делали это снова и снова.

За две тысячи лет ничего не изменилось. Сегодня писатели и сценаристы по-прежнему стряпают истории, для которых не могут придумать достойный конец. Однако вместо того, чтобы вводить в повествование богов для обеспечения финала, они используют «божий промысел»: ураган спасает влюбленных в фильме «Ураган» (Hurricane); паническое бегство стада слонов разрешает любовный треугольник в «Прогулке на слоне» (Elephant Walk); автомобильная авария завершает фильмы «Почтальон всегда звонит дважды» (The Postman Always Rings Twice) и «Невыносимая легкость бытия» (The Unbearable Lightness of Being); тираннозавр появляется как раз вовремя, чтобы растерзать велоцирапторов в «Парке Юрского периода» (Jurassic Park).

«Бог из машины» не только уничтожает весь смысл и эмоции, но и оскорбляет зрителей. Каждый из нас знает, что должен сам принимать решения и действовать, хорошо или плохо, определяя смысл собственной жизни. Никто и ничто случайное не может взять на себя эту обязанность, какая бы несправедливость и хаос нас ни окружали. Даже если бы вас приговорили к пожизненному заключению за преступление, которое не вы совершали, то все равно каждое утро придется вставать и делать что-то осмысленное. Следует ли мне разбить голову о стену камеры или надо найти способ прожить остаток своих дней достойно? Наша жизнь полностью в наших руках. «Бог из машины» оскорбляет, потому что это ложь.

Исключением являются лишь фильмы с антиструктурой, в которых причинно-следственные связи замещаются совпадениями: «Уик-энд» (Weekend), «Выбери меня» (Choose Me), «Чужаки в раю» (Strangers in Paradise) и «После работы» (After Hours) начинаются с совпадения, развиваются благодаря ему и им же заканчиваются. Когда совпадение управляет историей, оно добавляет новый и довольно выразительный смысл: жизнь абсурдна.

ПРОБЛЕМА КОМЕДИИ.

Авторы комедий часто считают, что в их неуправляемом мире принципы, которыми руководствуются создатели драматических произведений, неприменимы. Однако какой бы ни была комедия, остро сатирической или безумно смешной, она представляет собой всего лишь еще одну форму рассказывания историй. Но и здесь встречаются важные исключения, которые берут свое начало в глубоком различии между комическим и трагическим восприятием жизни.

Драматург восхищается людьми и создает произведения, которые говорят нам: даже в самых тяжелых обстоятельствах человек сохраняет величие духа. Комедия показывает, что даже в самых благоприятных обстоятельствах люди находят способ потерпеть неудачу.

Если мы заглянем под усмехающуюся маску комического скептицизма, то найдем там разочарованного идеалиста. Человек, обладающий чувством юмора, хочет увидеть идеальный мир, но, оглядываясь по сторонам, обнаруживает алчность, коррупцию и безумие. Так и появляется сердитый и подавленный художник. Если вы в этом сомневаетесь, пригласите одного из таких людей на обед. В Голливуде многие совершают эту ошибку, устраивая прием: «Давайте пригласим какого-нибудь автора комедий! Всем будет веселее». Обязательно будет… пока не приедет скорая помощь.

Однако эти сердитые идеалисты хорошо понимают, что, когда они примутся читать лекцию о том, как все ужасно, никто не станет их слушать. Но если они превратят возвышенное в заурядное, покажут обществу царящий в нем произвол, глупость и жадность и заставят людей смеяться, тогда, может быть, что-то изменится. Или придет в состояние равновесия. Так дай бог здоровья авторам комедий. На что была бы похожа наша жизнь без них?

С комедией все просто: если зрители смеются, то она оказывает свое воздействие; если смеха не слышно, значит, влияния нет. Конец дискуссии. Именно поэтому критики ненавидят комедии; им нечего сказать. Если бы я утверждал, что фильм «Гражданин Кейн» (Citizen Kane) всего лишь упражнение в создании ослепительного зрелища, населенного стереотипными персонажами, буквально забитого противоречащими самим себе клише в духе Фрейда и Пи-ранделло и снятого неумелым хвастуном только ради того, чтобы произвести впечатление на весь мир, то мы могли бы препираться бесконечно, потому что во время показа этого фильма зрители молчат. Но скажи я, что «Рыбка по имени Ванда» (A Fish Called Wanda) несмешной фильм, вы бы просто пожалели меня и ушли. В случае с комедией смех улаживает все споры.

Драматурга очаровывает внутренний мир людей, их страсти и грехи, безумства и мечты. Но только не автора комедий. Его привлекает социальная жизнь – глупость, высокомерие и жестокость, существующие в обществе. Он выбирает определенную группу людей, которые, по его мнению, все пропитаны лицемерием и глупостью, а затем вступает с ними в бой. Нередко мы можем понять, кто именно является целью его нападения, уже по названию фильма.

Так, фильм «Правящий класс» (The Ruling Class) направлен против богатых, как и «Поменяться местами» (Trading Places), «Ночь в опере» (A Night at the Opera), «Мой слуга Годфри» (My Man Godfrey). Фильм «Военно-полевой госпиталь МЭШ» (М. A. S. Н.) резко критикует военных, то же самое делают «Рядовой Бенджамин» (Private Benjamin) и «Добровольцы поневоле» (Stripes). Романтические комедии «Его девушка Пятница» (His Girl Friday), «Леди Ева» (The Lady Eve), «Когда Гарри встретил Салли» (When Harry Met Sally) высмеивают институт ухаживания. Фильмы «Телесеть» (Network), «Полицейская академия» (Police Academy), «Зверинец» (Animal House), «Это Спайнел Тэп» (This Is Spinal Тар), «Честь семьи Прицци» (Prizzi's Honor), «Продюсеры» (The Producers), «Доктор Стрейнджлав» (Dr. Strangelove), «Дурные привычки» (Nasty Habits) и «Затерянный лагерь» (Camp Nowhere) наносят удар по телевидению, образованию, студенческим братствам, рок-н-роллу, мафии, театру, политике холодной войны, по католической церкви и летним лагерям соответственно. Если жанр фильма «раздувается» от собственной значимости, то он может стать предметом насмешек: «Аэроплан» (Airplane), «Молодой Франкенштейн» (Young Frankenstein), «Голый пистолет» (Naked Gun). То, что когда-то было известно как комедия нравов, превратилось в комедию положений – сатиру на поведение представителей среднего класса.

Когда общество не может высмеивать и критиковать свои институты, оно не способно смеяться. Самой короткой книгой, когда-либо написанной, могла бы стать история немецкого юмора, где всегда проявлялось чувство парализующего страха перед властями. Комедия, по сути, является злым, антисоциальным искусством. И для того, чтобы решить проблему слабой комедии, ее автор должен прежде всего понять, что же злит его самого. Тогда он найдет тот аспект жизни общества, неприятие которого заставляет закипать кровь, и пойдет на штурм.

Структура комического произведения.

В драме зрители постоянно пытаются прогнозировать будущее и на протяжении всего фильма хотят узнать, чем все закончится. Однако комедия позволяет сценаристу приостановить развитие действия и включить в повествование сцену, у которой нет специального предназначения. Она присутствует в сценарии просто ради смеха.

В фильме «Маленький магазинчик ужасов» (Little Shop of Horrors) пациент-мазохист (Билл Мюррей) приходит на прием к садисту-стоматологу (Стив Мартин), садится в зубоврачебное кресло и говорит: «Я хочу, чтобы вы сверлили мне корневой канал очень долго и медленно». Это ужасно смешно, но не имеет никакого отношения к самой истории. Если сцену вырезать, никто и не заметит. Но стоит ли вырезать? Конечно же, нет, потому что она вызывает у зрителей истерический смех. Как можно рассказать короткую историю и сколько комедийных моментов может быть включено в картину? Смотрите фильмы братьев Маркс. В них всегда присутствует интересная история, состоящая из побуждающего происшествия, кульминации первого, второго и третьего актов, которая всегда обеспечивает единство любого фильма, созданного этими людьми… на протяжении примерно десяти минут экранного времени. Остальные восемьдесят посвящены головокружительному и суматошному действию, возникающему благодаря своеобразному таланту братьев Маркс.

Комедия допускает больше совпадений, чем драма, и даже может заканчиваться появлением «бога из машины», – но только при соблюдении двух условий. Аудитория должна чувствовать, что, во-первых, комический главный герой испытывает невероятные страдания, а во-вторых, он никогда не отчаивается и не теряет надежды – и тогда зрители могут подумать: «Господи, да дайте же ему то, что он хочет».

В кульминации фильма «Золотая лихорадка» (The Gold Rush) Бродяга (Чарли Чаплин) почти умирает от холода, когда снежная буря отрывает его хижину от земли, переносит ее и Чаплина через Аляску, а затем швыряет прямо на золотой рудник. В следующем кадре мы видим героя, который богат, прекрасно одет, курит сигару и направляется в Штаты. Это комическое совпадение заставляет зрителей думать: «Этому парню пришлось питаться собственными ботинками, его самого чуть не съели другие золотоискатели, на него напал медведь, его ухаживания отвергли девушки-танцовщицы – он все-таки дошел до Аляски. Дайте ему отдохнуть».

Резкое отличие между комедией и драмой заключается в следующем: в обоих жанрах поворот в сцене происходит благодаря неожиданности и пониманию, однако в комедии удивление, которое зрители испытывают в момент возникновения бреши, вызывает у них оглушительный смех.

В фильме «Рыбка по имени Ванда» (A Fish Called Wanda) Арчи приводит Ванду в снятое им любовное гнездышко. Задыхаясь от предвкушения, она наблюдает с галереи, на которой стоит кровать, за тем, как Арчи кружится по комнате, исполняя самые разные пируэты и срывая с себя одежду, при этом он декламирует стихи русских поэтов, заставляя ее мучиться. Надев на голову свои трусы, он объявляет себя свободным от страха преград… в этот момент открывается дверь, и в квартиру заходят все члены его семьи. Сражающая наповал брешь между ожиданиями и результатом.

Проще говоря, комедия - это смешная история, или тщательно продуманная, развернутая шутка. Но хотя остроумие и украшает ваш рассказ, не только оно создает настоящую комедию. Более того, остроумие нередко приводит к появлению таких гибридов, как драматическая комедия («Энни Холл» (Annie Hall)) или криминальная комедия («Смертельное оружие» (Lethal Weapon)). Вы сможете понять, получилась ли у вас настоящая комедия, если усадите перед собой не о чем не подозревающего человека и поведаете ему свою историю. Просто перескажите ему ваш фильм, не цитируя остроумные диалоги и не описывая комические ситуации, и посмотрите, будет ли он смеяться. Он должен смеяться каждый раз, когда в сцене происходит поворот действия; новый поворот – и снова смех, и так до тех пор, пока к концу рассказа он не упадет со стула от хохота. Это значит, что вы написали настоящую комедию. Если вы рассказываете, а люди не смеются, то вы сочинили не комедию… а что-то другое.

Решение, однако, не в том, чтобы пытаться изобрести остроумные диалоги или сцену с тортом в лицо. Шутки возникают естественным образом, когда этого требует комическая структура. Вы же должны сосредоточить внимание на поворотных пунктах. Рассматривая каждое действие, старайтесь найти для него противоположное, а затем ищите ответ на следующий вопрос: «Что в этом необычного?» Открывайте бреши с помощью комических неожиданностей – пишите смешную историю.

ПРОБЛЕМА ТОЧКИЗРЕНИЯ.

Для сценариста понятие «точка зрения» имеет два значения. Во-первых, мы иногда используем его в тексте сценария, чтобы указать точку обзора.

Например:

ИНТ. Гостиная – день.

Джек потягивает кофе, когда вдруг слышит визг тормозов и звук удара, который буквально сотрясает весь дом. Он бросается к окну.

Точка обзора Джека из окна:

Машина сына врезалась в дверь гаража, а сам Тони идет нетвердой походкой через лужайку, нетрезво хихикая.

Камера на Джека:

В бешенстве распахивает окно.

Однако второе значение этого понятия связано с видением автора. С точки зрения какого лица написана каждая сцена? Чье мнение влияет на рассказ всей истории?

ТОЧКА ЗРЕНИЯ В РАМКАХ СЦЕНЫ.

Каждая история происходит в определенное время и в определенном месте. Но какое место для наблюдения за действием выбираем мы сами, когда придумываем события, происходящие в каждой сцене? Это и есть точка зрения – тот угол, под которым мы смотрим на персонажей, чтобы описать их поведение, взаимодействие друг с другом и окружение. Ее выбор оказывает огромное влияние на реакцию зрителей и на то, как режиссер будет ставить и снимать сцену.

Мы можем представить себя в любой точке: вокруг происходящего действия, в центре, откуда открывается полный обзор, над ним, под ним – одним словом, везде. Каждый вариант оказывает особое влияние на формирование сочувствия зрителей и их эмоции.

В качестве примера продолжим рассматривать описанную выше сцену с участием отца и сына. Джек подзывает Тони к окну, и они начинают спорить. Отец требует, чтобы сын объяснил ему, почему он пришел из университета пьяный, и узнает, что его исключили. Тони в смятении уходит. Джек выбегает из дома на улицу и утешает сына.

В данном случае может быть четыре разных точки зрения. Во-первых, в центре вашего воображения только Джек. Следуйте за ним от стола к окну, отслеживая то, что он видит, и его реакции. Затем пройдите с ним через дом на улицу и последуйте за ним, когда он будет догонять Тони, чтобы обнять его. Во-вторых, у вас есть возможность сделать то же самое, выбрав Тони. Оставайтесь с ним все время, пока он ведет свою машину по улице, пересекает лужайку и врезается в дверь гаража. Покажите его реакции, когда он выбирается из разбитого автомобиля, чтобы нарваться на отца, стоящего у окна. Проводите его, пока он будет идти по улице, а затем заставьте неожиданно обернуться, когда к нему подбежит отец, чтобы обнять его. В третьем случае переключайтесь с точки зрения Джека на точку зрения Тони и обратно. И, наконец, можно выбрать нейтральную позицию. Представьте, что видите этих героев на расстоянии и в профиль, как это умеют делать авторы комедий.

Первая точка зрения пробуждает в нас сочувствие к Джеку, вторая заставляет сопереживать Тони, третья приближает к обоим героям, а четвертая не связывает ни с одним из них и побуждает смеяться над ними.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ В РАМКАХИСТОРИИ.

Если на протяжении двухчасового художественного фильма вы можете поддерживать сложные и удовлетворяющие всех отношения между зрителями и хотя бы одним персонажем, дать аудитории понимание и вовлеченность, которые она запомнит на всю жизнь, то вы способны сделать гораздо больше, чем авторы многих фильмов. Как правило, необходимо, чтобы вся история была рассказана с точки зрения главного героя, то есть вы должны.

Подчиниться ему, сделать его центром вашей воображаемой вселенной и строить всю историю, событие за событием, вокруг него. Зрители воспринимают события точно так же, как главный герой. Несомненно, рассказывать историю подобным образом очень сложно.

Простой способ предполагает быстрое передвижение во времени и пространстве, во время которого собираются отдельные кусочки информации, что позволяет сделать объяснения более понятными, но приводит к растягиванию истории и снижению напряжения. Так же, как ограниченный сеттинг, конвенции жанра и управляющая идея, формирование истории исключительно с точки зрения главного героя дисциплинирует автора. Требуется максимальное воображение и самый усердный труд. В результате появляется глубокий, привлекательный, запоминающийся персонаж и такая же история.

Чем больше времени зрители проводят с персонажем, тем больше у них возможностей стать свидетелями принимаемых им решений. Так формируется более высокая степень сопереживания и эмоциональной связи между аудиторией и героем.

ПРОБЛЕМА АДАПТАЦИИ.

Некоторые тешат себя надеждой, что кинематографическая адаптация позволит избежать тяжелой работы по созданию истории: можно выбрать какое-либо литературное произведение и просто переделать его в сценарий. Так не бывает практически никогда. Чтобы понять проблемы, связанные с адаптацией, давайте еще раз поговорим о сложности истории.

В XX веке у нас появилось три формы рассказывания историй: проза (роман, новелла, рассказ), театр (традиционный, музыкальный, опера, пантомима, балет) и экран (кинематограф и телевидение). Все они представляют собой сложное повествование, где персонажи помещаются в условия конфликта, происходящего одновременно на всех трех уровнях жизни; однако особой силой и присущей только ей красотой каждая форма обладает на одном из этих уровней.

Уникальная сила и очарование романа заключаются в изображении внутреннего конфликта. Это то, что в прозе удается сделать гораздо лучше, чем в пьесе или фильме. Пишет ли романист от первого или третьего лица, он проникает в мысли и чувства героев, чтобы с присущей этому виду творчества тонкостью, насыщенностью и поэтической образностью нарисовать в воображении читателя смятение и страсти внутреннего конфликта. В романе внеличностный конфликт изображается с помощью описаний и словесных портретов персонажей, сражающихся с обществом и окружающей средой, в то время как личностный конфликт формируется через диалог.

Исключительное превосходство и привлекательность театра связаны с отображением личностного конфликта. Именно это удается театру гораздо лучше, чем роману и фильму. Хорошая пьеса почти полностью состоит из диалога, потому что примерно 80 процентов содержания предназначено для слуха и только 20 процентов для глаз. Невербальные коммуникации – жесты, взгляды, занятия любовью, драки – играют определенную роль, но личностные конфликты так или иначе развиваются через разговор. Более того, драматургу позволено то, чего нельзя делать сценаристу. Он может писать диалоги в такой манере, какую ни один человек не использует в обычной речи, создавать не просто поэтический диалог, но, как Шекспир, Т. С. Элиот и Кристофер Фрай, вводить поэзию в качестве реплик, поднимая экспрессивность личностного конфликта на невероятную высоту. К тому же он имеет в своем распоряжении живой голос актера, что позволяет ему добавлять различные оттенки и паузы, которые еще больше увеличивают выразительность конфликта.

В театре внутренний конфликт выражается через подтекст. Когда актер преподносит своего персонажа, двигаясь изнутри наружу, аудитория видит в его словах и поступках скрытые мысли и чувства. Как в романе, написанном от первого лица, драматург может вывести персонаж на авансцену, чтобы во время своего монолога он мог поговорить непосредственно со зрителями. Однако это не значит, что при прямом общении персонаж обязательно будет говорить правду или, если он искренен, сможет в полной мере понять свою внутреннюю жизнь и рассказать обо всем. По сравнению с романом возможности театра в выражении внутреннего конфликта через подтекст достаточно хороши, но ограниченны. Сцена открыта и для внеличностных конфликтов, но какую часть общества она способна вместить? Какое окружение можно показать на ней с помощью декораций и театрального реквизита?

Непревзойденная сила и великолепие кинематографа определяются его способностью представлять внеличностные конфликты, а также огромные и яркие образы людей, противостоящие жизненным обстоятельствам в социальной и естественной среде. Это то, с чем фильм справляется лучше пьесы или романа. Если бы мы взяли единственный кадр из фильма «Бегущий по лезвию бритвы» (Blade Runner) и попросили лучшего в мире писателя-прозаика создать вербальный эквивалент этой части, он заполнял бы страницу за страницей словами, но никогда не смог бы передать ее суть. А это всего лишь один из множества тысяч сложных образов, которые проходят через восприятие зрителей.

Критики часто жалуются на эпизоды с погонями, словно это какое-то новое явление в кинематографе. Однако погоня стала первым великим открытием эры немого кинематографа, внеся разнообразие в фильмы Чарли Чаплина, тысячи вестернов, большинство работ Д. У. Гриффита, картины «Бен Гур» (Ben Gur), «Броненосец "Потемкин"», «Потомок Чингисхана» (Storm Over Asia) и «Восход солнца» (Sunrise). Погоня – это рассказ о преследуемом обществом человеке, который борется с реальным миром, чтобы спастись и выжить. Это внеличностный конфликт в чистом виде, истинный кинематограф. Камера и звукомонтажный аппарат предназначены для передачи именно этого занятия.

Для показа личностного конфликта сценарист должен использовать понятные диалоги. Когда мы прибегаем к театральной речи на экране, зрители вполне справедливо недоумевают: «Люди так не говорят». За исключением особых случаев, например при экранизации произведений Шекспира, сценарий требует естественного разговора. Тем не менее, фильм способен обрести особую силу благодаря невербальной коммуникации. Крупный план, освещение и угол съемки придадут особую выразительность жестам героев и выражению их лиц. Но выразить личностный конфликт в той поэтической полноте, которая свойственна театру, сценарист не может.

На экране внутренний конфликт изображают исключительно через подтекст, когда камера показывает лицо актера, чтобы представить нам его мысли и чувства. Даже личное повествование прямо на камеру, как в фильме «Энни Холл» (Annie Hall), или признание Сальери в «Амадее» (Amadeus), имеют собственный подтекст. Внутренняя жизнь человека может найти впечатляющее выражение в фильме, но никогда не обретет той напряженности или сложности, которые присущи роману.

Таково положение вещей в целом. А теперь давайте поговорим о проблемах адаптации. На протяжении десятилетий сотни миллионов долларов вкладываются в покупку прав на экранизацию литературных произведений. Потом сценаристы читают их и начинают бегать по комнате, выкрикивая: «Здесь же ничего не происходит! Вся книга описывает то, что творится в голове персонажа!».

Следовательно, первое правило адаптации следующее: чем безупречнее с литературной точки зрения роман или пьеса, тем хуже фильм.

«Литературная безупречность» не предполагает литературный успех. Безупречность романа означает, что рассказ разворачивается исключительно на уровне внутреннего конфликта при помощи сложных лингвистических приемов для стимулирования развития истории и достижения кульминационного момента при относительной независимости от личностных, социальных или связанных с окружающей обстановкой сил – именно таков роман «Улисс» Джеймса Джойса. Безупречность театральной постановки подразумевает, что рассказ разворачивается на уровне личностного конфликта, а устное слово используется в его поэтическом воплощении для стимулирования развития истории и достижения кульминационного момента при относительной независимости от внутренних, социальных или связанных с окружающей обстановкой сил – пьеса «Вечерний коктейль» Т. С. Элиота.

Попытки адаптировать «безупречную» литературу, как правило, заканчиваются неудачей по двум причинам. Во-первых, это невозможно с точки зрения эстетики. Образ является паралингвистическим средством коммуникации; в кинематографе не существует равнозначных или даже приближенных к ним средств отображения конфликтов, выраженных богатым языком выдающихся писателей и драматургов. Во-вторых, когда человек, обладающий меньшим талантом, пытается адаптировать работу гения, чем это может закончиться? Сможет ли он подняться до высот гения, или гениальное произведение будет сведено до уровня того, кто его адаптирует?

В мировом кинематографе нередко появляются амбициозные создатели фильмов, которые хотят, чтобы их считали новыми Феллини или Бергманами. Предложить оригинальную работу они не способны, поэтому отправляются в не менее амбициозные учреждения, занимающиеся финансированием, имея на руках экземпляр романа Пруста или Вульф и обещая принести искусство в массы. Чиновники выделяют деньги, политики хвалятся перед избирателями, что несут искусство в народ, режиссер получает чек, а фильм ждет забвение уже после первой недели показа.

Если все-таки приходится заниматься адаптацией, обратитесь к литературе, которая находится на одну или две ступени ниже «безупречной», и поищите истории, где конфликт распространяется на все три уровня, но особенно ярко выражен во внеличностной сфере. Роман Пьера Буля «Мост через реку Квай» (The Bridge on the River Kwai) не изучают на занятиях в аспирантуре наряду с Томасом Манном и Францом Кафкой, но это прекрасная работа, представляющая множество сложных характеров, которыми управляют внутренние и личностные конфликты, и показаны они главным образом на внеличностном уровне. Именно поэтому адаптация, сделанная Карлом Форманом, позволила Дэвиду Лину создать, как мне кажется, его лучший фильм.

Прежде чем приступить к адаптации, перечитайте произведение несколько раз, не делая никаких записей, пока не почувствуете, что прониклись его духом. Вы не должны принимать какие-либо решения или планировать действия до тех пор, пока не начнете тесно общаться с населяющими его людьми, не начнете разбираться в выражениях их лиц, не почувствуете запах их одеколона. Как в случае с историей, которую вы придумываете с нуля, необходимо достичь почти божественного знания этого мира и никогда не думать о том, что автор оригинала уже все сделал за вас. Затем охарактеризуйте каждое событие фразой, состоящей из одного или двух предложений, описывая происходящее и не более того. Никакой психологии, никакой социологии. Например: «Он вошел в дом, ожидая ссоры с женой, но нашел записку, в которой она сообщала, что уходит к другому мужчине».

Сделав это, прочитайте описание событий и задайте себе вопрос: «Хорошо ли рассказана история?» Но сначала наберитесь храбрости, так как в девяти случаях из десяти вы поймете, что это не так. Тот факт, что автор добился того, чтобы его пьеса была поставлена на сцене или роман напечатан, не означает, что он в совершенстве владеет мастерством рассказчика. Создание истории – самое сложное из всего, что нам приходится делать. Многих романистов нельзя назвать сильными рассказчиками, а среди драматургов они встречаются еще реже. С другой стороны, вы обнаружите, что перед вами прекрасно рассказанная история, которую можно сравнить с совершенным часовым механизмом, но она занимает четыреста страниц текста, что в три раза превышает норму, установленную для сценария, а если вы удалите хотя бы одну мелкую деталь, часы перестанут показывать время. И в том, и в другом случае задача заключается не в адаптации, а в переосмыслении.

Второй принцип адаптации можно сформулировать следующим образом: будьте готовы к переосмыслению и переделке.

Расскажите историю, применив ритмическое построение фильма, но сохранив дух оригинала. Займитесь переделкой. Неважно, в каком порядке были рассказаны события в романе, – расположите их в хронологическом порядке, словно они образуют жизнеописание. На их основе создайте поэтапный план, используя там, где это важно, структуры из оригинального произведения, но не стесняйтесь удалять сцены и, в случае необходимости, придумывать новые. Последнее окажется самым сложным, но вы должны дать материальное воплощение тому, что существует в умах персонажей. Не заставляйте героев произносить диалоги с пояснениями, а постарайтесь найти визуальные средства для выражения их внутренних конфликтов. От того, как это будет сделано, зависит, что вас ждет – успех или поражение. Ищите структуру, которая позволяет выразить дух оригинала, оставаясь в рамках ритмических особенностей фильмов, и не обращайте внимания, если критики скажут, что фильм совсем не похож на роман.

Эстетика кинематографа часто требует, чтобы история создавалась заново, даже если в оригинале она прекрасно рассказана и соответствует по своей продолжительности размерам художественного фильма. Когда Питер Шэффер переделывал свою пьесу «Амадей» (Amadeus) для экрана, Милош Форман сказал ему: «Тебе придется произвести на свет своего ребенка во второй раз». В результате мир получил два великолепных варианта одной и той же истории, и каждый подчиняется правилам определенного вида искусства. Когда будете заниматься адаптацией, всегда помните следующее: если ваш вариант значительно отличается от оригинала – «Пеле-завоеватель» (Pelle The Conqueror), «Опасные связи» (Dangerous Liaisons), – но фильм прекрасный, критики промолчат. Но если вы безжалостно разделаетесь с литературным произведением – «Письмо Скарлет» (The Scarlet Letter), «Костер тщеславия» (The Bonfire of the Vanities), – и не сможете предложить взамен такую же хорошую или даже лучшую работу, берегитесь.

Для того чтобы научиться адаптации, советую обратить внимание на творчество Рут Прауэр Джабвала. На мой взгляд, за всю историю кинематографа лучшего специалиста по созданию адаптированных сценариев не было. Полька по происхождению, она родилась в Германии, живет в Индии и пишет на английском языке. Несколько раз обновив свою национальную принадлежность, она стала настоящим мастером по переделыванию литературных произведений в фильмы и, словно хамелеон или медиум, чутко воспринимает и передает колорит и дух других писателей. Прочитайте такие романы, как «Квартет» (Quartet), «Комната с видом» (A Room with а View), «Бостонцы» (The Bostonians), составьте для каждого общий поэтапный план, а затем сцена за сценой сравните то, что у вас получилось, с работами Джабвалы. Вы сможете многому научиться. Обратите внимание: она и режиссер Джеймс Айвори ограничивают свой выбор произведениями социальных писателей (Джейн Рис, Э. М. Форестер, Генри Джеймс), зная, что они предпочитают внеличностные конфликты, более всего подходящие для показа на экране. Никакого Пруста, Джойса или Кафки.

Действительно, экспрессивность, присущая кинематографу, связана с показом внеличностных конфликтов, но это не должно нам мешать. Следует отметить, что великие кинематографисты всегда ставили перед собой сложные задачи и успешно их решали. Они начинали с показа социальных конфликтов и/или конфликтов, связанных с внешним окружением, и подводили нас к хитросплетениям личностных отношений, двигаясь от слов и поступков к восприятию внутренней жизни, то есть плыли против течения и показывали в фильмах то, что драматурги и романисты воплощали с большей легкостью.

По тому же принципу авторы театральных пьес и писатели-прозаики всегда понимали, что на сцене или на страницах книги очень трудно сделать то, что лучше всего удается кинематографу. Знаменитый кинематографический стиль Флобера возник задолго до появления кино. Эйзенштейн, как говорил он сам, научился монтировать фильмы, читая Чарльза Диккенса. Удивительная плавность развития действия во времени и пространстве, присущая произведениям Шекспира, буквально просит перенести их на экран. Великие рассказчики всегда знали, что их главная творческая задача состоит в том, чтобы «показывать, а не рассказывать»: писать, используя совершенные драматургические и визуальные средства, показывать реальный мир поведения обычных людей и выражать сложность жизни без рассказывания.

ПРОБЛЕМА МЕЛОДРАМАТИЗМА.

Стараясь избежать обвинений в «излишней мелодраматичности сценария», многие авторы избегают «больших сцен» и не показывают наполненные страстями, значительные события. Вместо этого, считая себя очень ловкими, они создают крохотные наброски, в которых практически ничего не происходит. Это глупо. То, что происходит с человеком или внутри него, не может быть мелодраматичным, люди способны на многое. Ежедневно в газетах появляются сообщения о поступках, связанных с невероятным самопожертвованием или жестокостью, смелостью и трусостью, действиями святых и злодеев, будь то мать Тереза или Саддам Хусейн. Все, что вы можете нарисовать в своем воображении, когда-то уже было совершено людьми, и делали они это так, как вы даже представить себе не можете. И ничто из случившегося не относится к мелодраме; это просто человеческая жизнь.

Мелодрама – это результат не излишней экспрессивности, а недостаточной мотивированности; не написано слишком много, а слишком мало показано желание. Значительность события определяется только общей суммой его причин. Нам кажется, что сцена мелодраматична, если мы не видим соответствия между мотивацией и действием. Великие авторы, начиная с Гомера и Шекспира и заканчивая Бергманом, создавали вызывающие взрыв эмоций сцены, которые никто не назвал бы мелодраматичными, потому что они знали, как мотивировать поступки персонажей. Если вы можете сочинить высокую драму или комедию, напишите ее, но введите в свой сценарий такие силы, управляющие действиями ваших героев, которые равны или превосходят эти действия в их крайнем проявлении, и когда вы подведете нас к конечной точке повествования, мы заключим вас в свои объятья.

ПРОБЛЕМА ЛОГИЧЕСКИХ ДЫР.

Появление в повествовании «дыр» – еще один путь к потере доверия зрителей. Теперь истории недостает не мотивации, а логики, потому что отсутствуют звенья в цепи причинно-следственной связи. Как и совпадения, дыры являются частью нашей жизни. Нередко что-то происходит, но объяснить причину мы не можем. Поэтому, если вы пишете о жизни, в вашем рассказе могут появиться одна или две дыры. Проблема в том, как поступать в этом случае.

Если вы можете изобрести нечто, связывающее нелогичные события, и закрыть дыру, поступайте так. Однако этот рецепт часто требует создания новой сцены, которая будет предназначена только для придания логического смысла окружающим ее событиям, что может вызвать не меньшее раздражение, чем сама дыра.

Тогда следует задать себе вопрос: заметят ли недостаток зрители? Вы знаете, что логика развития действия разорвана, потому что придуманная вами история лежит перед вами на столе с зияющей в ней дырой. Однако на экране история развивается во времени. Когда дыра появляется во время показа фильма, зрители могут еще не обладать информацией, достаточной для понимания того, что событие, которое только что произошло, лишено логики, или оно может произойти так быстро, что останется незамеченным.

В «Китайском квартале» (Chinatown) Ида Сэшнс (Дайан Лэдд) изображает Эвелин Малрэй и от ее имени нанимает Дж. Дж. Гиттеса для расследования супружеской измены Холлиса Малрэйя. После того как Гиттес раскрывает то, что казалось изменой, к нему приходит настоящая жена вместе со своим адвокатом. Гиттес понимает, что кто-то собирается добраться до Малрэя, но того убивают прежде, чем он успевает ему помочь. В начале второго акта Гиттес разговаривает по телефону с Идой Сэшнс, которая, по ее словам, и представить себе не могла, что все это закончится убийством, и заявляет ему о своей невиновности. Кроме того, она дает Гиттесу важный ключ к пониманию мотивов убийства, однако говорит настолько загадочно, что он еще больше запутывается. Позже он добавляет ее подсказку к другим собранным им уликам и думает, что теперь знает, кто и почему это сделал.

В начале третьего акта он находит Иду Сэшнс мертвой, а в ее кошельке обнаруживает удостоверение Гильдии киноактеров. Другими словами, вполне возможно, Ида могла и не знать того, что сказала ему по телефону. Ее подсказка указывает на охватившую весь город коррупцию, в которой участвуют богатые бизнесмены и высокопоставленные государственные чиновники, и вряд ли они рассказали бы что-нибудь актрисе, нанятой для изображения жены жертвы. Но когда она говорит с Гиттесом по телефону, мы понятия не имеем, кто такая Ида и какой информацией она может владеть. Когда через полтора часа ее находят мертвой, мы не видим эту дыру, так как к этому времени уже забываем, что же она сказала.

Поэтому зрители могут не обратить внимания на дыру. А могут и увидеть. Что же делать? Малодушные сценаристы пытаются присыпать такие дыры песком и надеются, что зрители их не заметят. Другие смело смотрят в лицо опасности. Они показывают дыру, а потом отрицают, что это дыра.

В фильме «Касабланка» (Casablanca) сеньор Феррари (Сидни Гринстрит), ярко выраженный капиталист и мошенник, все делает только за деньги. Тем не менее в определенный момент он помогает Виктору Ласло (Пол Хен-рейд) найти бесценные транзитные документы и ничего не берет взамен. Это не соответствует его характеру и выглядит нелогично. Понимая это, авторы сценария придумали для Феррари реплику: «Не знаю, зачем я это делаю, ведь это, скорее всего, мне невыгодно…» Вместо того чтобы скрывать дыру, сценаристы признают ее существование, предложив зрителям откровенную ложь о способности Феррари к импульсивному великодушию. Ведь нередко мы не можем объяснить причину наших поступков. Поэтому, приветствуя эту реплику, зрители кивают в знак согласия: «Даже Феррари не может этого понять. Отлично. Давайте-ка смотреть фильм дальше».

В фильме «Терминатор» (Terminator) дыры нет – просто он весь построен над пропастью. К 2029 году роботы практически уничтожили человеческую расу, но оставшиеся в живых люди во главе с Джоном Коннором организовали сопротивление и сумели выиграть войну. Чтобы уничтожить своего врага, роботы создают машину времени и отправляют в 1984 год Терминатора, который должен убить мать Джона Коннора до того, как он появится на свет. Коннору удается захватить эту машину и отправить в прошлое молодого офицера Кайла Риза, чтобы он попытался уничтожить Терминатора до того, как тот выполнит свое задание. Коннор, несомненно, знает, его мать не только будет спасена, но и забеременеет от Риза; следовательно, лейтенант является его отцом. И как вам это?

Однако Джеймсу Кэмерону и Гэйл Энн Херд хорошо известно, что такое энергия повествования. Ведь если они перенесут двух воинов из будущего на улицы Лос-Анджелеса и отправят их на поиски несчастной женщины, то зрители не будут задавать аналитические вопросы, и они смогут последовательно реализовать свою идею. Но, уважая умственные способности своей аудитории, они понимали, что по окончании фильма, за чашкой кофе, зрители могут начать размышлять: «Постойте-ка… если Коннор знал, что Риз…» Тогда логические дыры поглотят удовольствие, полученное от фильма. Поэтому авторы написали хорошо известную всем сцену развязки.

Беременная Сара Коннор направляется в отдаленный район Мексики, чтобы там, в безопасности родить и воспитать сына, подготовив его к той миссии, которую ему предстоит выполнить в будущем. На бензозаправочной станции она записывает на диктофон свои воспоминания, предназначенные еще не родившемуся на свет герою, и в конце концов говорит: «Ты знаешь, сынок, я не понимаю. Если ты знаешь, что Риз будет твоим отцом… тогда почему?.. Как? И не значит ли это, что все будет происходить снова… и снова?..» Затем она делает паузу и произносит: «Знаешь. Можно сойти с ума, думая об этом». И по всему миру зрители думают: «Черт побери, она права. Это совершенно неважно». И они радостно отправляют в мусор всякую логику.