Русская поэзия XIX века. Том 2.

Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею — дан л’этранже [18]. Глава первая. Отъезд.

Мне сказали доктора: «Мадам Курдюков, пора Вам бы на воды в Германью. Там найдете вы компанью Лордов, графов и князей, Препорядочных людей. Вам понравится Европа. Право, мешкать иль не фо-па[19], А то будете малад;[20] Отправляйтесь-ка в Кронштадт».

Вот в дорогу я пустилась: В город Питер дотащилась И промыслила билет Для себя э пур[21] Анет, И пур Харитон ле медник Сюр ле пироскаф[22] «Наследник». Погрузила экипаж, Приготовилась в вояж[23],

Но на Бердовой машине{85} Вздумалось моей кузине Бедную меня, малад[24], Проводить жюска[25] Кронштадт. Берег весь кипит народом Перед нашим пароходом: Де мамзель, de кавалъе[26], Де попы, дез офисъе[27], — Де коляски, де кареты, Де старушки, де кадеты — Одним словом, всякий сброд.

Задымился пароход, В колокольчик застучали, Все платками замахали, Завозились ле мушуар[28], Все кричат: «Адъе, бонсуар. Ревене, не м'ублие па!»[29] Отвязалася зацепа; Мы пустились по водам, Как старинная мадам При начале менуэта. Не догонит нас карета: Мы летим, как соколы! Рассекаются валы, Дом за домом пропадает, Меньше, меньше, убывает, И ле Петербург исчез В мрачной синеве небес.

Пригорюнясь об отчизне, Я подумала о жизни. Право, то ж бывает с ней: Много в юности затей, Передряг, любви, — невзгоды Протекут, промчатся годы, И вся эта кутерьма Исчезает, как дома.

Кстати, берег Петергофа Нам синеется. Здорово, Старый друг минувших лет! Я была эн пе кокет![30] Помню, NN волочился И чуть-чуть… Но он женился, Завладела им жена… Я осталася верна Господину Курдюкову.

Но адъе[31] и Петергофу… Вот является Кронштадт. Сердцу русскому он клад… Он Петра напоминает; Дух Петра в нем обитает, И теперь его гранит «Не ме туш па»[32] — говорит.

Вот и пироскаф «Наследник»! О великий проповедник Всех морских тревог и мук, Ты, мусье, капитан Кук{86}! Дай твое мне красноречье, Дай перо нечеловечье Описать на твой манер Наше странствие пар мер[33].

Я взошла. Зовут обедать. Хорошо б дине[34] отведать! Но куда — уж места нет! Пропадает мой обед. Я на палубу взбежала, Капитана отыскала. Говорю: «Мон капитен,…»[35] Он в ответ мне: «Нихт ферштейн…»[36] Немец, на беду, копченый, По-французски не ученный, Я не знаю л'алемащ[37] Ну, признаться, се шарман[38]. Уж мне это компанейство! Настоящее злодейство Привилегию давать, Чтоб меня не понимать, Чтоб осталась я голодной. Я с улыбкой благородной Отошла, но мой обед Отомстила сюр[39] Анет, — С ней за все про все ругалась. Тут с кузиной я рассталась; Бердова машина прочь.

Солнце скрылось, вот уж ночь. Что ж не едем? Там с паспортом Что-то возится над портом Аккуратный капитан: Хочет знать, пуркуа, коман,[40] Отправляемся в дорогу. Было время, слава богу, Рассмотреть, но ах, гате[41] Всё у нас формалите[42]. Есть всегда крючок запасный.

Но вот полночь. Месяц ясный Расходился в небесах, И на дремлющих волнах Он излил свое сиянье. В сердце томное мечтанье О былом, о старине; Мне явились, как во сне, Те боскеты{87}, те приюты, Роковые те минуты, Где впервые Курдюков Объявил мне про любовь, Я жеманилась сначала, Но потом сама сказала, Поразнежась: «Пуркуа па?[43] Адресуйтесь а папа!»[44]

Но вот подъезжает шлюпка. В ней раздутый, точно губка, Офицер сидит рябой. «Отправляйся, бог с тобой, — Он кричит, подав бумаги, — Пассажиры не бродяги; Капитейн, адъе[45], фар цу»[46]. Дело, стало быть, к концу. Точно, пароход дымится; Мы идем, волна клубится Под колесами у нас, И Кронштадт пропал из глаз.

Посмотреть бы, компаньоны Каковы, что за фасоны? Одним словом, кто они? А то боже сохрани! Не диковинка, пётетер[47], Так сказать, се компрометер[48]. Ну, приступим: вуаси[49] Знатный барин де Рюсси[50]. Он в плаще, в очках, в фуражке, Не узнаешь по замашке, Кто такой. Но вот малёр[51], — С ним заговорил актер, Просто из французской труппы. А вот там какие группы! Офицеры, шкипера, Шамбеляны[52], повара, Разночинство, развращенье, Вавилонское смешенье! Вот опять актер фрапсе[53] Разговор рекомапсе[54] С графом, будто б с своим братом. Я бы с этим сопостатом Поступила, но гляжу — Всюду то же нахожу: В креслах Гамбсова изделья{88}, Что дарят для новоселья, Дама знатная сидит. С нею каждый говорит, В сяк подходит, кто желает, И с сигаркой подседает. Вон с козлиной бородой, Знать, французик молодой, Во всю мочь горланит песни; Не умолкнет он, хоть тресни. А тут NN, балагур, Что а му а фезе ла кур[55], Говорит стихи плохие, Иногда хоть и смешные, Ме пуртан, се не ва па…[56]

Здесь фамилия[57] попа. Для меня весьма забавный Поп наш русский, православный. Бритый, чесаный, одет, Как отставленный корнет За дурное поведенье, — Ну какое здесь почтенье? Поп, по мне, без бороды Не годится никуды. Ходит под руку с женою Иль с сестричкой молодою. Когда ж говорит адью[58], Так целует попадью, Что не знаешь, что и будет… Ну а вдруг он честь забудет И приличия? Тогда Все мы денемся куда? Дамам будет очень стыдно, Даже несколько обидно: Есть ведь дамы без мужей, — Батька, лесс бъен оближе[59].

Тут толкуют о натуре, Больше ж о литературе Аматеры де вояж[60]. И какую ералашь! То Вольтера, Ламартина, То другого господина Превозносят до небес; То Байрону перевес Присуждают офицьяльно, То Гюго бранят формально, А там, далее от них, Целый фронт старух больных Чулки вяжут что есть мочи С утра раннего до ночи. Так успели надоесть, Что не знаешь, где и сесть. Тут гуляет горделиво Цампа, что ли, Альмавива{89} В синей епанче одет? Эн курье де кабинет[61], Англичанин с рожей красной. Верно, человек опасный! Он ни с кем не говорит; То сигарку закурит, То присядет, то напьется, То сам про себя смеется, То глядит на фирмаман[62] И всегда ап мувеман[63].

Так мы плыли двое суток; Очень скучно, кроме шуток; Как вдруг появился мне Остров Борнгольм в стороне. Остров Борнгольм! Кто не знает? Русский всякий тут вздыхает, Потому что Карамзин Сочинил роман один{90} — Пречувствительный, презнатный И притом весьма приятный. Мне же — что таить грехи? — Очень нравятся стихи; «Законы осуждают Предмет моей любви». Они напоминают Волнение в крови, Когда, будучи при месте, Кажется, рублей за двести Мой супруг попал под суд, — Как я их певала тут! Как я в горести мечтала, Что в Борнгольме я вздыхала! В мыслях слились Курдюков, И законы, и любовь. Он не прав, конечно; что же, Он мой муж, великий боже! Я, законная жена, Сожалеть о нем должна.

Но еще одна секунда — И уж берег Травемюнда{91}, Наяву ли то, во сне? Я в немецкой стороне! Для меня все вещи новы: И немецкие коровы, И немецкая трава! Закружилась голова; Вне себя от восхищенья… Все предмет мне удивленья!

Но морской мой кончен путь, И пора мне отдохнуть.

<1840>