Лжец.

IV.

На следующее утро Эйдриан пришел в Капеллу пораньше, что позволило ему усесться за Картрайтом и любоваться красотою его затылка, линией плеч и совершенством ягодиц, напрягавшихся, когда Картрайт склонялся в молитве.

Странная это вещь – красота, странно, как она меняет все в человеке и вокруг него. Блейзер Картрайта далеко превосходил своей красой все прочие блейзеры в Капелле, хоть и был куплен там же, где остальные, в «Горринджиз». Уши его, проглядывавшие из переплетения мягких золотистых волос, состояли, как и любые уши, из кожи, капилляров и мясистых тканей, но никакие иные уши не воспламеняли кровь Эйдриана, не наполняли его желудок расплавленным свинцом.

Гимном, выбранным на сегодня, был «Златой Иерусалим». Эйдриан, как обычно, подставлял в него собственные слова:

– О Картрайт дивный, златоглавый, текущий молоком и медом. В сияньи твоей вечной славы как сердце сладкой болью сводит! Я знаю, я прекрасно знаю, как песня радости поется. О, сколь же счастлив будет тот, на коего твой свет прольется…

Сидевший рядом с ним Том услышал, что он поет, и пихнул Эйдриана локтем. Эйдриан послушно вернулся к тексту, однако на заключительном стихе вновь перешел на собственную версию:

– О Картрайт, о пресветлый мой, твое лицо увижу ль я? О Картрайт, о пресветлый мой, сойдет ли слава к нам твоя? Духовную утолишь ты жажду, как освященная вода. Врагом и другом став однажды, ты им остался навсегда.

Шестьсот сборников гимнов вернулись на полки, шестьсот юных тел в мантиях зашелестели, рассаживаясь по местам. В восточном конце Капеллы простучали по каменному полу каблуки директора, выступившего, поддернув плечи мантии, вперед, чтобы обнародовать Уведомления.

– Было замечено, что некоторые мальчики срезают дорогу от Верхних площадок к Олпертон-роуд. Душевно прошу вас помнить, что этот путь проходит через поле Брэндистона, являющееся частным владением и лежащее за пределами школы. Воскресную службу проведет Рекс Андерсон, викарный епископ Кампалы. Медаль Бейтмана за греческую прозу присуждена У. И. С. Дж Хуперу из пансиона Розенгарда. Это все.

Директор развернулся, чтобы уйти, но спохватился и развернулся обратно.

– Да, еще одно. Меня известили, что по школе распространился не вполне обычный детский журнал определенного толка. До тех пор, пока не объявятся сочинители этой чепухи, всякого рода отлучки и клубные мероприятия отменяются, а мальчикам надлежит проводить свободное время в стенах своих пансионов. Вот теперь действительно все.

– Черт знает что! – сказал Эйдриан, когда они вышли из Капеллы под свет солнца. – И как трогательно, ну просто на редкость. «Детский журнал определенного толка»! Как будто он не перечитал этот журнал сто раз и не трясся, читая, от злости!

– Он просто пытается сделать вид, что ничего тут такого уж особенного нет, – сказал Том.

– Неужели он действительно думает, что мы на это купимся? Он перепугался, перепугался до печенок.

К ним подошел Хейдон-Бейли.

– Запер нас до конца триместра! Сволочь!

– Это всего лишь неуклюжая попытка настроить школу против авторов журнала, чтобы она проделала за него всю детективную работу, – сказал Хэрни. – Не выйдет. Кто бы этот журнал ни состряпал, он слишком умен.

Занять вечер этого дня Эйдриану опять было нечем. То был день Строевой Подготовки, стало быть, крикет отменялся, а навестить Глэдис Уинкворт он не решался, опасаясь снова столкнуться с Троттером. Официально ему следовало бы заглянуть к своей подопечной старушке, выполнить какие-нибудь ее поручения, но она еще в прошлом триместре померла от переохлаждения, а замены Эйдриану пока не предоставили. Он решил было отправиться в школьную библиотеку звукозаписей, выбрать какую-нибудь музыку и попрактиковаться в дирижерстве – любимое его легальное времяпрепровождение, – но тут вдруг вспомнил, что Биффен, преподаватель французского, пригласил его к чаю.

Биффен жил на краю городка, в довольно импозантном доме, стоящем посреди собственного земельного участка.

– Здравствуйте, сэр, – сказал Эйдриан. – Сегодня пятница, вот я и подумал…

– Хили! Как замечательно. Входите, входите.

– Я принес немного лимонной помадки, сэр.

В гостиной уже сидели шесть мальчиков, беседуя с супругой Биффена, леди Элен. Биффен женился на ней, еще учась в Кембридже, а после, когда получил в своей старой школе место младшего преподавателя, привез ее сюда. С той поры они здесь и жили, вызывая у всей школы немалую жалость: дочь графа, связавшая свою жизнь с не подающим особых надежд и не сделавшим особой карьеры педагогом.

– А я вас знаю! – пророкотала с софы леди Элен. – Вы Хили из пансиона Тикфорда. Вы еще играли в школьном театре Моску[54].

– Хили учится у меня в младшем шестом французском, – сказал Биффен.

– И всячески тебе досаждает, Хэмфри, дорогой. Не сомневаюсь.

– Э-э, я тут принес немного лимонной помадки.

– Как мило. Ну, с кем из присутствующих вы знакомы?

Эйдриан оглядел гостиную.

– Хьюго вы наверняка знаете. Он из вашего пансиона. Идите сядьте с ним рядом и не позволяйте ему портить мою собаку.

До этой минуты Эйдриан не замечал Картрайта, который сидел у окна, скармливая кусочки кекса спаниелю.

– Привет, – сказал Эйдриан, усаживаясь рядом с ним.

– Привет, – ответил Картрайт.

– Ну как, экзамен сдал?

– Извини?

– Пианино, за третий класс. Помнишь? В прошлом триместре.

– А, этот. Да, спасибо.

– Отлично.

Еще один бессмертный диалог, вышедший из-под пера Ноэля Кауарда[55] семидесятых.

– Так, – сказал Эйдриан, – а ты бываешь здесь… э-э… ты тут часто бываешь?

– Почти каждую пятницу, – ответил Картрайт. – А вот тебя здесь ни разу не видел.

– Нет, я… меня раньше не приглашали.

– Понятно.

– Так что… э-э… что тут вообще-то происходит?

– Да, знаешь, мы просто приходим в гости, пьем чай.

Так оно и оказалось. Биффен затеял игру в названия книг – от каждого участника требовалось признаваться, что ту или иную книгу он никогда не читал. Биффен и леди Элен произносили названия классических романов и пьес, и если ты их не читал, то должен был поднять руку. «Гордость и предубеждение», «Дэвид Копперфильд», «Скотный двор», «Мадам Бовари», «1984», «Счастливчик Джим», «Сыновья и любовники», «Отелло», «Оливер Твист», «Упадок и разрушение», «Говардс-Энд», «Гамлет», «Анна Каренина», «Тесс из рода д'Эрбервиллей» – список непрочитанных книг, который им удалось составить, вызвал всеобщие смешки. Все сошлись на том, что под конец триместра список должен будет состоять из книг менее известных. Единственными двумя книгами, которые прочли все присутствующие, оказались «Повелитель мух» и «Поправка-22», что, как заметил Биффен, способно сказать многое о качестве преподавания литературы в приготовительной школе. Конечно, все это было очевидной и, на взгляд Эйдриана, довольно глупой попыткой заставить всех побольше читать, тем не менее результаты она давала. Несмотря на претенциозность происходившего, Эйдриан, пожалуй, получил удовольствие, особенно воодушевило его то обстоятельство, что в русской литературе, всегда казавшейся ему самой внушительной и труднопостижимой, он оказался начитанным более всех прочих.

– Знаешь, – сказал он Картрайту, когда они возвращались в пансион Тикфорда, – побывав в таком доме, недолго и растеряться. Совсем неплохая идея – иметь прибежище вроде этого, место, куда можно захаживать, верно?

– На следующий год, когда я буду в шестом классе, он собирается стать моим тютором, – сказал Картрайт. – Я думаю поступить в Кембридж, а он, похоже, лучший, кто может натаскать тебя к оксбриджским вступительным экзаменам.

– Правда? И я собираюсь в Кембридж! – сказал Эйдриан. – Ты какой колледж выбрал?

– Тринити, наверное.

– Господи, я тоже! В нем мой отец учился! На самом-то деле отец Эйдриана учился в Оксфорде.

– Правда, Биффо считает, что мне следует поступить в Святого Матфея. У него там друг еще с военных времен, профессор Трефузис, говорят, он очень хорош. Ладно, давай пошевеливаться. Нам же запрещено выходить из пансиона. А уже почти пять.

– А, дьявол, – откликнулся Эйдриан, и оба припустили бегом. – Слушай, а ты журнал читал? – спросил Эйдриан, пока они скакали вверх по холму в сторону пансиона.

– Да, – ответил Картрайт. На чем беседа и закончилась.

– Мы с ним поговорили почти по-настоящему, Том!

– И отлично, – сказал Том. – Тут вот какое дело…

– Все решено. В мой второй кембриджский год он присоединится ко мне. После окончания мы слетаем в Лос-Анджелес или в Амстердам и поженимся – там, знаешь, с этим просто. Потом купим дом в деревне. Я буду писать стихи, Хьюго играть на рояле и замечательно выглядеть. У нас будут две кошки, Спазма и Клитор. И спаниель. Хьюго любит спаниелей. Спаниель по имени Биффен.

На Тома все это большого впечатления не произвело.

– Десять минут назад заходил Сарджент, – сообщил он.

– Ах, чтоб его! Что ему тут понадобилось?

– Тикфорд требует тебя в свой кабинет, немедленно.

– Зачем?

– Не знаю.

– Не может же быть, чтобы… а тебя он тоже хочет видеть? Сэмми, Хэрни?

Том покачал головой.

– У него не может быть ничего против меня, – сказал Эйдриан. – Откуда?

– Отрицай все начисто, – сказал Том. – Это всегда срабатывает.

– Точно. Самым наглым образом.

– Но должен тебе сказать, – предупредил Том, – там явно что-то заваривается. Сарджент выглядел испуганным.

– Чепуха, – ответил Эйдриан, – у него воображения нет.

– Испуганным до усеру, – сказал Том. Кабинет директора пансиона располагался по другую сторону актового зала. Эйдриан с удивлением увидел, что все старосты стоят, сбившись в стайку, у двери, соединяющей помещения для учеников с квартирой мистера и миссис Тикфорд. Пока он подходил, старосты не сводили с него глаз. Они не посмеивались, не выглядели враждебными. Они выглядели… выглядели испуганными до усеру. Эйдриан постучал в дверь Тикфорда.

– Войдите!

Нервно сглотнув, Эйдриан вошел.

Тикфорд сидел за письменным столом, поигрывая ножом для разрезания писем.

Совершенный психопат с кинжалом, подумал Эйдриан.

Директор сидел спиной к окну, и лицо его пребывало во мраке, не позволявшем Эйдриану прочесть его выражение.

– Спасибо, что заглянули, Эйдриан, – сказал Тикфорд. – Садитесь, прошу вас, садитесь.

– Спасибо, сэр.

– О боже-боже…

– Сэр?

– Думаю, вы навряд ли представляете себе, почему я за вами послал, ведь так?

Эйдриан, олицетворение круглоокой невинности, покачал головой.

– Нет, я полагаю, не представляете. Нет. Надеюсь, слухи еще не распространились.

Тикфорд снял очки и взволнованно подышал на стекла.

– Я должен спросить у вас, Эйдриан… о боже… все это так..

Он надел очки и встал. Теперь Эйдриан хорошо видел его лицо, но понять ничего по-прежнему не мог.

– Да, сэр?

– Должен спросить о ваших отношениях с Полом Троттером.

Так вот оно что!

Этот идиот проболтался кому-то. Вероятно, капеллану. А злобный доктор Меддлар был только счастлив повторить все Тикфорду.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

– Это очень простой вопрос, Эйдриан. Проще некуда. Я спрашиваю вас о ваших отношениях с Полом Троттером.

– Ну, я на самом-то деле… на самом деле у нас с ним нет никаких отношений, сэр. Я хочу сказать, мы с ним вроде как друзья. Он иногда гуляет со мной и Томпсоном. Но я знаю его не очень близко.

– И это все?

– Да, сэр, все.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы сказали мне правду. Ужасно важно.

Мальчик всегда видит, когда учитель врет ему, подумал Эйдриан. Тикфорд не врал. Это действительно очень важно.

– Ну, вообще-то, есть одна вещь, сэр.

– Да?

– Я, правда, не уверен, что должен рассказывать вам о ней, сэр. Понимаете, Троттер говорил со мной с глазу на глаз…

Тикфорд, склонившись, взял Эйдриана за запястье.

– Уверяю вас, Эйдриан. Что бы Троттер вам ни говорил, вы должны рассказать мне об этом. Понимаете? Должны!

– Это не очень удобно, сэр… может быть, вы у него самого спросите?

– Нет-нет. Я хочу услышать все от вас. Эйдриан сглотнул.

– В общем, сэр, я вчера после полудня случайно столкнулся с Троттером, и он вдруг… вдруг расплакался, и я спросил его, в чем дело, а он сказал, что несчастен, потому что… ну, он как бы…

Господи, как все это сложно.

– Он… ну, он сказал, что несчастен, потому что любит одного человека… ну, знаете, питает к нему страсть.

– Понимаю. Да, конечно. Да, понимаю. Он думал, что влюбился в кого-то. В другого мальчика, я полагаю.

– Так он мне сказал, сэр.

– Троттера нашли сегодня после полудня в сарае на поле Брэндистона, – сказал Тикфорд, подталкивая к Эйдриану по столу листок бумаги. – В кармане у него была вот эта бумажка.

Эйдриан уставился на директора.

– Сэр?

Тикфорд печально кивнул.

– Глупый мальчишка, – сказал он. – Глупый мальчишка повесился.

Эйдриан заглянул в записку. «Мне очень жаль, но я этого больше не вынесу, – прочитал он. – Хили знает почему».

– Его родители уже едут сюда из Харрогита, – произнес Тикфорд. – И что я им скажу?

Эйдриан в ужасе смотрел на него.

– Но почему, сэр? Почему он покончил с собой?

– Назовите мне имя мальчика, в которого он… к которому он питал это чувство, Эйдриан.

– Ну, сэр…

– Я должен знать.

– Это был Картрайт, сэр. Хьюго Картрайт.

Два костюма с Савил-роу[56] – один «Томми Наттер», другой «Беннетт, Тоуви и Стил» – сидели лицом друг к другу за столиком возле окна в «Уилтонсе».

– Приятно снова увидеть туземный продукт, – сказал «Беннетт, Тоуви и Стил». – Я уже начал думать, что он отошел в прошлое.

– Раз уж вы затронули эту тему, – произнес «Томми Наттер", – должен признаться, что я питаю слабость к тихоокеанским. Они как-то сочнее, вы не находите? В них больше плотскости, если существует такое слово.

«Беннетт, Тоуви и Стил» не согласился. Вульгарный вкус по части устриц казался ему типичным для «Томми Наттера».

– "Монтраше" немного тепловато, вам не кажется?

«Беннетт, Тоуви и Стил» вздохнул. Он еще на нянюшкиных коленях усвоил, что переохлаждать белое бургундское ни в коем случае не следует.

В «Уилтонсе» его хорошо знали и всегда старались подавать вино, охлажденное именно до этой температуры. Впрочем, если он затеет читать «Томми Наттеру» лекцию, тот разобидится. Люди его пошиба чувствительны до смешного.

– Ну да ничего, – сказал другой. – Я не жалуюсь. Итак. Поговорим о «Мендаксе». С сожалением должен сказать, что материалы Одиссея ничем шифровальный отдел не порадовали. Решительно ничем.

– Они ничего не смогли расшифровать?

– Нет, вскрыть-то материалы они вскрыли. Старый шифр с перестановками букв. Еще довоенный. Совершеннейшая древность.

– Отлично,– хмыкнул «Беннетт, Тоуви и Стил». – И что там было?

– Имена, адреса, номера телефонов. Куча безвредных австрияков. Взятых прямиком из адресной книги Зальцбурга, представляете?

– Старый прохвост.

– Так что вопрос теперь в том,– "Томми Наттер" жеманно покручивал пальцами ножку винного бокала, – вывез ли Одиссей материалы оттуда или так их там и оставил.

– Почтой к нему ничего не приходило. Это нам известно.

– Ваш подсадной друг все еще окупается?

– О да.

– Хорошо, потому что уж больно этот прохвост жаден.

На это "Беннетт, Тоуви и Стил" отвечать не стал. Можно подумать, будто услуги Телемаха оплачивает „Томми Наттер". Он-то, разумеется, именно так и думает, скорее всего, он никогда и не обнаружит, что деньги идут прямиком из кармана "Беннетта, Тоуви и Стила“, а не истребываются в государственных фондах. Это было чисто личное дело, однако Кабинет следовало держать в уверенности, что и для него тут есть своя выгода. Негоже, если они поймут, что Служба трудится исключительно для достижения личных целей "Беннетта, Тоуви и Стила".

– Я думаю, материалы по "Мендаксу" все еще там, – сказал он, – вне стен Илиона.

– Вы хотите сказать, в Зальцбурге? – спросил «Томми Наттер», который и в лучшие-то свои времена путался в кодовых названиях.

– Вот именно. В Зальцбурге.

– Вы сами знаете, все это дело в очень большой степени держится на вас. Вы единственный, кто верит в "Мендакс". Мне вспоминается операция, которую вы проводили в семьдесят шестом, и тоже против Одиссея. Чем тогда завершилась игра?

"Беннетт, Тоуви и Стил" бросил на "Томми Наттера" полный подозрительности взгляд.

– Что значит «игра»? – спросил он. – Почему вы употребили слово «игра»?

– Ну, не лезьте в бутылку, старина Я просто имел в виду, что Трефузис стал для вас чем-то вроде навязчивой идеи. И кое-кого из нас это удивляет. Вот и все.

– Вы еще поймете, что это за фрукт. Послушайте. Я никогда не говорил, что верю в «Мендакс». Но если он не существует, зачем Троянцы и Одиссей пытаются уверить нас в противном? Уж в этом-то нам, наверное, стоит разобраться?

– Хм! - произнес «Томми Наттер». – По крайней мере, пока вся операция обходилась нам довольно дешево, тут я не могу не отдать вам должного. Однако у нас нет ни грана доказательств, что Сабо, я снова забыл, как он у вас называется?

– Елена.

– У нас нет ни грана свидетельств в пользу того, что Елена представляет собой что-либо иное помимо верного слуги своего государства. Господи, да Троянцы его только что орденом наградили.

– Тем больше оснований подозревать Одиссея.

– Кстати, а почему «Елена»? Странное кодовое имя для мужчины.

«Беннетт, Тоуви и Стил» отнюдь не собирался давать "Томми Наттеру" даровые уроки гомеровской мифологии. Интересно, в какой школе учился этот тип? По галстуку ничего не скажешь. Галстук у него, вероятно, от каких-нибудь „Биконсфилдских консерваторов“ или чего-то столь же непотребного. Гольф-клуб из Хадли-Вуд, Каршалтонские ротарианцы. Тьфу!

– В свое время оно выглядело не лишенным смысла, – ответил он.

– Угу, – сказал «Томми Наттер», втирая в скатерть хлебную крошку. – Так расскажите мне про этих внуков.

– Штефан – шахматист. Через пару месяцев приедет сюда играть. Не удивлюсь, если они будут держать его на длинном поводке.

– И вы хотите, чтобы я выделил вам ресурсы?

– Я был бы крайне рад получить какие-то деньги, если вы об этом. Тут необходима слежка второй степени.

– Завтра я должен буду скоординироваться, как они там выражаются, с Казначейством. На следующей неделе заседание Кабинета. Э, постойте, вы же не собираетесь закурить?

«Иисусе! – подумал „Беннетт, Тоуви и Опил“. – На следующих выборах буду голосовать за лейбористов».