Том 2. Стихотворения 1850-1873.

Стихотворения, 1850-1873.

Поэзия*

*
Среди громов, среди огней, Среди клокочущих страстей, В стихийном, пламенном раздоре, Она с Небес слетает к нам – Небесная к Земным Сынам, С лазурной ясностью во взоре – И на бунтующее Море Льет примирительный елей.

"Кончен пир, умолкли хоры…".

Кончен пир, умолкли хоры*, Опорожнены амфоры, Опрокинуты корзины, Не допиты в кубках вины, На главах венки измяты, – Лишь курятся ароматы В опустевшей светлой зале… Кончив пир, мы поздно встали – Звезды на небе сияли, Ночь достигла половины… Как над беспокойным градом, Над дворцами, над домами, Шумным уличным движеньем С тускло-рдяным освещеньем И бессонными толпами, – Как над этим дольным чадом, В горнем выспреннем пределе Звезды чистые горели, Отвечая смертным взглядам Непорочными лучами…

Рим ночью*

*
В Ночи лазурной почивает Рим… Взошла Луна и – овладела им, И спящий Град, безлюдно-величавый, Наполнила своей безмолвной славой… Как сладко дремлет Рим в ее лучах! Как с ней сроднился Рима вечный прах!.. Как будто лунный мир и град почивший – Все тот же мир, волшебный, но отживший!..

Венеция*

*
Дож Венеции свободной Средь лазоревых зыбей – Как жених порфирородный, Достославно, всенародно Обручался ежегодно С Адриатикой своей… И недаром в эти воды Он кольцо свое бросал – Веки целые, не годы (Дивовалися народы), Чудный перстень воеводы Их вязал и чаровал… И Чета в любви и мире Много славы нажила – Века три или четыре, Все могучее и шире, Разрасталась в целом мире – Тень от Львиного Крыла. А теперь?..                   В волнах забвенья Сколько брошенных колец!.. Миновались поколенья, – Эти кольца обрученья, Эти кольца стали звенья Тяжкой цепи наконец!..

Близнецы*

*
Есть близнецы – для земнородных Два божества, – то Смерть и Сон, Как брат с сестрою дивно сходных – Она угрюмей, кротче он… Но есть других два близнеца – И в мире нет четы прекрасней – И обаянья нет ужасней, Ей предающего сердца… Союз их кровный, не случайный, И только в роковые дни Своей неразрешимой тайной Обворожают нас они. И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений – Самоубийство и Любовь!

Пророчество*

*
Не гул молвы прошел в народе, Весть родилась не в нашем роде – То древний глас, то свыше глас: «Четвертый век уж на исходе, – Свершится он – и грянет час! И своды древние Софии, В возобновленной Византии,* Вновь осенят Христов алтарь». Пади пред ним, о царь России, – И встань – как всеславянский царь!

"Уж третий год беснуются языки…".

Уж третий год беснуются языки*, Вот и весна – и с каждою весной, Как в стае диких птиц перед грозой, Тревожней шум, разноголосней крики. В раздумье грустном князи и владыки И держат вожжи трепетной рукой, Подавлен ум зловещею тоской; Мечты людей, как сны больного, дики. Но с нами Бог!.. Сорвавшися со дна, Вдруг, одурев, полна грозы и мрака, Стремглав на нас рванулась глубина, – Но твоего не помутила зрака!.. Ветр свирепел – но… «да не будет тако!» – Ты рек, – и вспять отхлынула волна.

"Нет, карлик мой! трус беспримерный!..".

Нет, карлик мой! трус беспримерный!*.. Ты, как ни жмися, как ни трусь, Своей душою маловерной Не соблазнишь святую Русь… Иль, все святые упованья, Все убежденья потребя, Она от своего призванья Вдруг отречется для тебя?.. Иль так ты дорог провиденью, Так дружен с ним, так заодно, Что, дорожа твоею ленью, Вдруг остановится оно?.. Не верь в святую Русь, кто хочет, – Лишь верь она себе самой, – И Бог победы не отсрочит В угоду трусости людской. То, что обещано судьбами Уж в колыбели было ей, Что ей завещано веками И верой всех ее царей, – То, что Олеговы дружины Ходили добывать мечом, То, что орел Екатерины Уж прикрывал своим крылом, – Венца и скиптра Византии Вам не удастся нас лишить!.. Всемирную судьбу России – Нет! вам ее не запрудить!..

"Тогда лишь в полном торжестве…".

Тогда лишь в полном торжестве*, В славянской мировой громаде, Строй вожделенный водворится, – Как с Русью Польша помирится, – А помирятся ж эти две, Не в Петербурге, не в Москве, А в Киеве и в Цареграде…

"Не рассуждай, не хлопочи…".

Не рассуждай, не хлопочи* – Безумство ищет – глупость судит; Дневные раны сном лечи, А завтра быть чему – то будет… Живя, умей все пережить: Печаль, и радость, и тревогу – Чего желать? О чем тужить? День пережит – и слава Богу!

"Пошли, Господь, свою отраду…".

Пошли, Господь, свою отраду* Тому, кто в летний жар и зной, Как бедный нищий, мимо саду, Бредет по жесткой мостовой; Кто смотрит вскользь – через ограду – На тень деревьев, злак долин, На недоступную прохладу Роскошных, светлых луговин. Не для него гостеприимной Деревья сенью разрослись – Не для него, как облак дымный, Фонтан на воздухе повис. Лазурный грот, как из тумана, Напрасно взор его манит, И пыль росистая фонтана Главы его не осенит… Пошли, Господь, свою отраду Тому, кто жизненной тропой, Как бедный нищий – мимо саду – Бредет по знойной мостовой.

На Неве*

*
И опять звезда играет В легкой зыби невских волн, И опять любовь вверяет Ей таинственный свой челн… И меж зыбью и звездою Он скользит как бы во сне, И два призрака с собою Вдаль уносит по волне… Дети ль это праздной лени Тратят здесь досуг ночной? Иль блаженные две тени Покидают мир земной? Ты, разлитая как море, Дивно-пышная волна, Приюти в своем просторе Тайну скромного челна!

"Как ни дышит полдень знойный…".

Как ни дышит полдень знойный* В растворенное окно, – В этой храмине спокойной, Где все тихо и темно, Где живые благовонья Бродят в сумрачной тени, В сладкий сумрак полусонья Погрузись и отдохни… Здесь фонтан неутомимый День и ночь поет в углу И кропит росой незримой Очарованную мглу… И в мерцанье полусвета, Тайной страстью занята, Здесь влюбленного поэта Веет легкая мечта…

"Под дыханьем непогоды…".

Под дыханьем непогоды*, Вздувшись, потемнели воды И подернулись свинцом – И сквозь глянец их суровый Вечер пасмурно-багровый Светит радужным лучом. Сыплет искры золотые, Сеет розы огневые, И уносит их поток. Над волной темно-лазурной Вечер пламенный и бурный Обрывает свой венок…

"Vous, dont on voit briller, dans les nuits azurees".

Vous, dont on voit briller, dans les nuits azurées*, L’éclat immaculé, le divin élément, Etoiles, gloire à vous! Splendeurs toujours sacrées! Gloire à vous, qui durez incorruptiblement! L’homme, race éphémère et qui vit sous la nue, Qu’un seul et même instant voit naître et défleurir, Passe, les yeux au ciel. – Il passe et vous salue! C’est l’immortel salut de ceux qui vont mourir. <См. перевод>*

"Обвеян вещею дремотой…".

Обвеян вещею дремотой*, Полураздетый лес грустит… Из летних листьев разве сотый, Блестя осенней позолотой, Еще на ветви шелестит. Гляжу с участьем умиленным, Когда, пробившись из-за туч, Вдруг по деревьям испещренным, С их ветхим листьем изнуренным, Молниевидный брызнет луч. Как увядающее мило! Какая прелесть в нем для нас, Когда, что так цвело и жило, Теперь, так немощно и хило, В последний улыбнется раз!..

Два голоса*

*

1.

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно, Хоть бой и неравен, борьба безнадежна! Над вами светила молчат в вышине, Под вами могилы – молчат и оне.
Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги: Бессмертье их чуждо труда и тревоги; Тревога и труд лишь для смертных сердец… Для них нет победы, для них есть конец.

2.

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други, Как бой ни жесток, ни упорна борьба! Над вами безмолвные звездные круги, Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым оком Глядят на борьбу непреклонных сердец. Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком, Тот вырвал из рук их победный венец.

Графине Е. П. Ростопчиной*

*

(В ответ на ее письмо).

Как под сугробом снежным лени, Как околдованный зимой, Каким-то сном усопшей тени Я спал, зарытый, но живой! И вот, я чую, надо мною, Не наяву и не во сне, Как бы повеяло весною, Как бы запело о весне. Знакомый голос… голос чудный… То лирный звук, то женский вздох… Но я, ленивец беспробудный, Я вдруг откликнуться не мог… Я спал в оковах тяжкой лени, Под осьмимесячной зимой, Как дремлют праведные тени Во мгле стигийской* роковой. Но этот сон полумогильный, Как надо мной ни тяготел, Он сам же, чародей всесильный, Ко мне на помощь подоспел. Приязни давней выраженья Их для меня он уловил – И в музыкальные виденья Знакомый голос воплотил… Вот вижу я, как бы сквозь дымки, Волшебный сад, волшебный дом – И в замке феи-Нелюдимки Вдруг очутились мы вдвоем!.. Вдвоем! – и песнь ее звучала, И от заветного крыльца Гнала и буйного нахала, Гнала и пошлого льстеца.

"Des premiers ans de votre vie…".

Des premiers ans de votre vie* Que j’aime à remonter le cours, ÉCoutant d’une âme ravie Ces récits, les mêmes toujours… Que de fraîcheur et de mystère, En remontant ces bords heureux! Quelle douce et tendre lumière Baignait ce ciel si vaporeux! Combien la rive était fleurie, Combien le flot était plus pur! Que de suave rêverie Se reflétait dans son azur!.. Quand de votre enfance incomprise Vous m’avez quelque temps parlé, Je croyais sentir dans une brise Glisser comme un printemps voilé. <См. перевод>*

Поминки*

*

(Из Шиллера).

Пала царственная Троя, Сокрушен Приамов град, И ахеяне, устроя Свой на родину возврат, На судах своих сидели, Вдоль эгейских берегов, И пэан* хвалебный пели, Громко славя всех богов…    Раздавайся, глас победный!    Вы к брегам родной земли    Окрыляйтесь, корабли,    В путь возвратный, в путь безбедный!
И сидели, в длинном строе, Грустно-бледная семья* – Жены, девы падшей Трои, Голося и слезы лья, В горе общем и великом Плача о себе самих, И с победным, буйным кликом Дико вопль сливался их…    «Ждет нас горькая неволя    Там, вдали, в стране чужой.    Ты прости, наш край родной!    Как завидна мертвых доля!»
И предстал перед святыней – Приноситель жертв, Калхас*, Градозиждущей Афине*, Градорушащей молясь, Посейдона силе грозной, Опоясавшего мир, И тебе, эгидоносный Зевс, сгущающий эфир!    Опрокинут, уничтожен    Град великий Илион!    Долгий, долгий спор решен, –    Суд бессмертных непреложен. Грозных полчищ воевода, Агамемнон, царь царей, Обозрел толпы народа, Уцелевшие от прей. И великою тоскою Дух владыки был объят Много их пришло под Трою, Мало их пойдет назад.    Так возвысьте ж глас хвалебный!    Пой и радуйся стократ,    У кого златой возврат    Не похитил рок враждебный! Но не всем сужден от бога Мирный, радостный возврат: У домашнего порога Многих Керы* сторожат… Жив и цел вернулся с бою – Гибнет в храмине своей!..* – Рек, Афиной всеблагою Вдохновенный Одиссей…    Тот лишь дом и тверд и прочен,    Где семейный свят устав:    Легковерен женский нрав,    И изменчив, и порочен. И супругой возвращенной Снова счастливый Атрид*, Красотой ее священной Страстный взор свой веселит.
Злое злой конец приемлет! За нечестьем казнь следит – В небе суд богов не дремлет! Право царствует Кронид*…    Злой конец началу злому!    Право правящий Кронид    Вероломцу страшно мстит –    И семье его и дому. Хорошо любимцам счастья, – Рек Аякса брат меньшой*, – Олимпийцев самовластье Величать своей хвалой!.. Неподвластно высшей силе Счастье в прихотях своих: Друг Патрокл* давно в могиле, А Терсит* еще в живых!..    Счастье жеребия сеет    Своевольною рукой.    Веселись и песни пой    Тот, кого светило греет! Будь утешен, брат любимый! Память вечная тебе!.. Ты – оплот несокрушимый Чад ахейских в их борьбе!.. В день ужасный, в день кровавый Ты один за всех стоял! Но не сильный, а лукавый Мзду великую стяжал…*    Не врага рукой победной –    От руки ты пал своей…    Ах, и лучших из людей    Часто губит гнев зловредный! И твоей теперь державной Тени, доблестный Пелид*, Сын твой, Пирр*, воитель славный, Возлияние творит…
«Как тебя, о мой родитель, Никого, – он возгласил, – Зевс, великий промыслитель, На земле не возносил!»    На земле, где все изменно,    Выше славы блага нет.    Нашу персть – земля возьмет,    Имя славное – нетленно. Хоть о падших, побежденных И молчит победный клик, Но и в родах отдаленных, Гектор, будешь ты велик!.. Вечной памяти достоин, – Сын Тидеев* провещал, – Кто как честный, храбрый воин, Край отцов спасая, пал…    Честь тому, кто, не робея,    Жизнь за братий положил!    Победитель – победил,    Слава падшего святее! Старец Нестор* днесь, маститый Брашник, кубок взяв, встает И сосуд, плющом обвитый, Он Гекубе* подает: «Выпей, мать, струи целебной И забудь весь свой урон! Силен Вакха сок волшебный, Дивно нас врачует он…»    Мать, вкуси струи целебной    И забудь судеб закон.    Дивно нас врачует он,    Бога Вакха дар волшебный. И Ниобы* древней сила Горем злым удручена, Соку дивного вкусила – И утешилась она. Лишь сверкнет в застольной чаше Благодатное вино, В Лету* рухнет горе наше И пойдет, как ключ, на дно.
   Да, пока играет в чаше    Всемогущее вино,    Горе в Лету снесено,    В Лете тонет горе наше! И воздвиглась на прощанье Провозвестница жена*, И исполнилась вещанья Вдохновенного она; И пожарище родное Обозрев в последний раз: «Дым, пар дымный, все земное, Вечность, боги, лишь у вас!    Как уходят клубы дыма,    Так уходят наши дни!    Боги, вечны вы одни, –    Все земное идет мимо!»

"Смотри, как на речном просторе…".

Смотри, как на речном просторе*, По склону вновь оживших вод, Во всеобъемлющее море За льдиной льдина вслед плывет. На солнце ль радужно блистая, Иль ночью в поздней темноте, Но все, неизбежимо тая, Они плывут к одной мете*. Все вместе – малые, большие, Утратив прежний образ свой, Все – безразличны, как стихия, – Сольются с бездной роковой!.. О, нашей мысли обольщенье, Ты, человеческое Я, Не таково ль твое значенье, Не такова ль судьба твоя?

"О, как убийственно мы любим…".

О, как убийственно мы любим*, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! Давно ль, гордясь своей победой, Ты говорил: она моя… Год не прошел – спроси и сведай, Что уцелело от нея? Куда ланит девались розы, Улыбка уст и блеск очей? Все опалили, выжгли слезы Горючей влагою своей. Ты помнишь ли, при нашей встрече, При первой встрече роковой, Ее волшебный взор, и речи, И смех младенчески-живой? И что ж теперь? И где все это? И долговечен ли был сон? Увы, как северное лето, Был мимолетным гостем он! Судьбы ужасным приговором Твоя любовь для ней была, И незаслуженным позором На жизнь ее она легла! Жизнь отреченья, жизнь страданья! В ее душевной глубине Ей оставались вспоминанья… Но изменили и оне. И на земле ей дико стало, Очарование ушло… Толпа, нахлынув, в грязь втоптала То, что в душе ее цвело. И что ж от долгого мученья, Как пепл, сберечь ей удалось? Боль, злую боль ожесточенья, Боль без отрады и без слез! О, как убийственно мы любим! Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!..

"Не знаю я, коснется ль благодать…".

Не знаю я, коснется ль благодать* Моей души болезненно-греховной, Удастся ль ей воскреснуть и восстать,    Пройдет ли обморок духовный?
   Но если бы душа могла Здесь, на земле, найти успокоенье,    Мне благодатью ты б была – Ты, ты, мое земное провиденье!..

Первый лист*

*
Лист зеленеет молодой – Смотри, как листьем молодым Стоят обвеяны березы Воздушной зеленью сквозной, Полупрозрачною, как дым… Давно им грезилось весной, Весной и летом золотым, – И вот живые эти грезы, Под первым небом голубым, Пробились вдруг на свет дневной… О, первых листьев красота, Омытых в солнечных лучах, С новорожденною их тенью! И слышно нам по их движенью, Что в этих тысячах и тьмах Не встретишь мертвого листа!..

"Не раз ты слышала признанье…".

Не раз ты слышала признанье*: «Не стою я любви твоей». Пускай мое она созданье – Но как я беден перед ней… Перед любовию твоею Мне больно вспомнить о себе – Стою, молчу, благоговею И поклоняюся тебе… Когда, порой, так умиленно, С такою верой и мольбой Невольно клонишь ты колено Пред колыбелью дорогой, Где спит она – твое рожденье – Твой безымянный херувим, – Пойми ж и ты моё смиренье Пред сердцем любящим твоим.

Наш век*

*
Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует… Он к свету рвется из ночной тени И, свет обретши, ропщет и бунтует. Безверием палим и иссушен, Невыносимое он днесь выносит… И сознает свою погибель он, И жаждет веры – но о ней не просит… Не скажет ввек, с молитвой и слезой, Как ни скорбит перед замкнутой дверью: «Впусти меня! – Я верю, Боже мой!* Приди на помощь моему неверью!..»*

Волна и дума*

*
Дума за думой, волна за волной – Два проявленья стихии одной: В сердце ли тесном, в безбрежном ли море – Здесь – в заключении, там – на просторе, Тот же все вечный прибой и отбой – Тот же все призрак тревожно-пустой.

"О, не тревожь меня укорой справедливой!..".

О, не тревожь меня укорой справедливой!* Поверь, из нас из двух завидней часть твоя: Ты любишь искренно и пламенно, а я – Я на тебя гляжу с досадою ревнивой. И, жалкий чародей, перед волшебным миром, Мной созданным самим, без веры я стою – И самого себя, краснея, сознаю Живой души твоей безжизненным кумиром.

"Не остывшая от зною…".

Не остывшая от зною*, Ночь июльская блистала… И над тусклою землею Небо, полное грозою, Все в зарницах трепетало… Словно тяжкие ресницы Подымались над землею… И сквозь беглые зарницы Чьи-то грозные зеницы Загоралися порою…

"В разлуке есть высокое значенье…".

В разлуке есть высокое значенье*: Как ни люби – хоть день один, хоть век… Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,        И рано ль, поздно ль пробужденье – А должен наконец проснуться человек…

"Ты знаешь край, где мирт и лавр растет…".

(Из Гёте).

Kennst du das Land?..[1].

Ты знаешь край, где мирт и лавр растет*, Глубок и чист лазурный неба свод, Цветет лимон, и апельсин златой Как жар горит под зеленью густой?..    Ты был ли там? Туда, туда с тобой    Хотела б я укрыться, милый мой…
Ты знаешь высь с стезей по крутизнам, Лошак бредет в тумане по снегам, В ущельях гор отродье змей живет, Гремит обвал и водопад ревет?..    Ты был ли там? Туда, туда с тобой    Лежит наш путь – уйдем, властитель мой.
Ты знаешь дом на мраморных столпах? Сияет зал и купол весь в лучах; Глядят кумиры, молча и грустя: «Что, что с тобою, бедное дитя?..»    Ты был ли там? Туда, туда с тобой    Уйдем скорей, уйдем, родитель мой.

"День вечереет, ночь близка…".

День вечереет, ночь близка*, Длинней с горы ложится тень, На небе гаснут облака, Уж поздно. Вечереет день. Но мне не страшен мрак ночной, Не жаль скудеющего дня, – Лишь ты, волшебный призрак мой, Лишь ты не покидай меня!.. Крылом своим меня одень, Волненья сердца утиши, И благодатна будет тень Для очарованной души. Кто ты? Откуда? Как решить: Небесный ты или земной? Воздушный житель, может быть, – Но с страстной женскою душой!

"Как весел грохот летних бурь…".

Как весел грохот летних бурь*, Когда, взметая прах летучий, Гроза, нахлынувшая тучей, Смутит небесную лазурь И опрометчиво-безумно Вдруг на дубраву набежит, И вся дубрава задрожит Широколиственно и шумно!.. Как под незримою пятой, Лесные гнутся исполины; Тревожно ропщут их вершины, Как совещаясь меж собой, – И сквозь внезапную тревогу Немолчно слышен птичий свист, И кой-где первый желтый лист, Крутясь, слетает на дорогу…

"Недаром милосердым Богом…".

Недаром милосердым Богом* Пугливой птичка создана – Спасенья верного залогом Ей робость чуткая дана. И нет для бедной пташки проку В свойстве с людьми, с семьей людской… Чем ближе к ним, тем ближе к Року – Несдобровать под их рукой… Вот птичку девушка вскормила От первых перышек, с гнезда, Взлелеяла ее, взрастила И не жалела, не щадила Для ней ни ласки, ни труда. Но как, с любовию тревожной, Ты, дева, ни пеклась о ней, Наступит день, день непреложный Питомец твой неосторожный Погибнет от руки твоей…

"С озера веет прохлада и нега…".

(Из Шиллера).

Es lächelt der See…[2].

С озера веет прохлада и нега*, Отрок заснул, убаюкан у брега –    Блаженные звуки    Он слышит во сне…    То Ангелов лики    Поют в вышине.
И вот он очнулся от райского сна – Его, обнимая, ласкает волна…    И слышит он голос,    Как ропот струи:    «Приди, мой красавец,    В объятья мои…»

Предопределение*

*
Любовь, любовь – гласит преданье – Союз души с душой родной, Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И… поединок роковой – И чем одно из них нежнее В борьбе неравной двух сердец, Тем неизбежней и вернее, Любя, страдая, грустно млея, Оно изноет наконец…

"Я очи знал, – о, эти очи!..".

Я очи знал, – о, эти очи!* Как я любил их, – знает Бог! От их волшебной, страстной ночи Я душу оторвать не мог. В непостижимом этом взоре, Жизнь обнажающем до дна, Такое слышалося горе, Такая страсти глубина! Дышал он грустный, углубленный В тени ресниц ее густой, Как наслажденье, утомленный И, как страданье, роковой. И в эти чудные мгновенья Ни разу мне не довелось С ним повстречаться без волненья И любоваться им без слез.

"Не говори: меня он, как и прежде, любит…".

Не говори: меня он, как и прежде, любит*, Мной, как и прежде, дорожит… О нет, он жизнь мою бесчеловечно губит, Хоть, вижу, нож в его руке дрожит… То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя, Увлечена, в душе уязвлена, Я стражду, не живу… им, им одним живу я – Но эта жизнь!.. о, как горька она! Он мерит воздух мне так бережно и скудно… Не мерят так и лютому врагу… Ох, я дышу еще болезненно и трудно, Могу дышать, но жить уж не могу.

"Чему молилась ты с любовью…".

Чему молилась ты с любовью*, Что, как святыню, берегла, Судьба людскому суесловью На поруганье предала. Толпа вошла, толпа вломилась В святилище души твоей, И ты невольно постыдилась И тайн и жертв, доступных ей. Ах, если бы живые крылья Души, парящей над толпой, Ее спасали от насилья Бессмертной пошлости людской!

"Ты волна моя морская…".

Mobile comme l’onde[3].

Ты, волна моя морская*, Своенравная волна, Как, покоясь иль играя, Чудной жизни ты полна! Ты на солнце ли смеешься, Отражая неба свод, Иль мятешься ты и бьешься В одичалой бездне вод – Сладок мне твой тихий шёпот, Полный ласки и любви, Внятен мне и буйный ропот, Стоны вещие твои. Будь же ты в стихии бурной То угрюма, то светла, Но в ночи твоей лазурной Сбереги, что ты взяла. Не кольцо, как дар заветный, В зыбь твою я опустил, И не камень самоцветный Я в тебе похоронил – Нет, в минуту роковую, Тайной прелестью влеком, Душу, душу я живую Схоронил на дне твоем.

Памяти В. А. Жуковского*

*

I.

Я видел вечер твой. Он был прекрасен! В последний раз прощаяся с тобой, Я любовался им: и тих и ясен, И весь насквозь проникнут теплотой… О, как они и грели и сияли – Твои, Поэт, прощальные лучи… А между тем заметно выступали Уж звезды первые в его ночи…

II.

В нем не было ни лжи, ни раздвоенья – Он все в себе мирил и совмещал. С каким радушием благоволенья Он были мне Омировы читал… Цветущие и радужные были Младенческих первоначальных лет… А звезды между тем на них сводили Таинственный и сумрачный свой свет…

III.

Поистине, как голубь, чист и цел Он духом был; хоть мудрости змииной Не презирал, понять ее умел, Но веял в нем дух чисто голубиный. И этою духовной чистотою Он возмужал, окреп и просветлел. Душа его возвысилась до строю: Он стройно жил, он стройно пел…

IV.

И этот-то души высокий строй, Создавший жизнь его, проникший лиру, Как лучший плод, как лучший подвиг свой, Он завещал взволнованному миру… Поймет ли мир, оценит ли его? Достойны ль мы священного залога? Иль не про нас сказало Божество: «Лишь сердцем чистые – те узрят Бога!»

"Сияет солнце, воды блещут…".

Сияет солнце, воды блещут*, На всем улыбка, жизнь во всем, Деревья радостно трепещут, Купаясь в небе голубом. Поют деревья, блещут воды, Любовью воздух растворен, И мир, цветущий мир природы, Избытком жизни упоен. Но и в избытке упоенья Нет упоения сильней Одной улыбки умиленья Измученной души твоей…

"Чародейкою зимою…".

Чародейкою Зимою* Околдован, лес стоит – И под снежной бахромою, Неподвижною, немою, Чудной жизнью он блестит. И стоит он, околдован, – Не мертвец и не живой – Сном волшебным очарован, Весь опутан, весь окован Легкой цепью пуховой… Солнце зимнее ли мещет На него свой луч косой – В нем ничто не затрепещет, Он весь вспыхнет и заблещет Ослепительной красой.

Последняя любовь*

*
О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней! Полнеба обхватила тень, Лишь там, на западе, бродит сиянье, – Помедли, помедли, вечерний день, Продлись, продлись, очарованье. Пускай скудеет в жилах кровь, Но в сердце не скудеет нежность… О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность.

Неман*

*
Ты ль это, Неман величавый? Твоя ль струя передо мной? Ты, столько лет, с такою славой, России верный часовой?.. Один лишь раз, по воле Бога, Ты супостата к ней впустил – И целость русского порога Ты тем навеки утвердил… Ты помнишь ли былое, Неман? Тот день годины роковой, Когда стоял он над тобой, Он сам, могучий, южный демон* – И ты, как ныне, протекал, Шумя под вражьими мостами, И он струю твою ласкал Своими чудными очами?.. Победно шли его полки, Знамена весело шумели, На солнце искрились штыки, Мосты под пушками гремели – И с высоты, как некий бог, Казалось, он парил над ними И двигал всем и все стерег Очами чудными своими… Лишь одного он не видал… Не видел он, воитель дивный, Что там, на стороне противной, Стоял Другой – стоял… и ждал… И мимо проходила рать – Всё грозно-боевые лица… И неизбежная Десница Клала на них свою печать… А так победно шли полки – Знамена гордо развевались, Струились молнией штыки, И барабаны заливались… Несметно было их число – И в этом бесконечном строе Едва ль десятое число Клеймо минуло роковое…

А. С. Долгорукой*

*
Un charme vit en elle – irrésistible et pur, Un charme de mystère et de mélancolie, Et sa douce présence est comme un rêve obscur, Dont, sans le s’expliquer, on a l’âme remplie. <См. перевод>*

Спиритистическое предсказание*

*
Дни настают борьбы и торжества, Достигнет Русь завещанных границ,    И будет старая Москва Новейшею из трех ее столиц.

Лето 1854*

*
Какое лето, что за лето! Да это просто колдовство – И как, прошу, далось нам это Так ни с того и ни с сего?.. Гляжу тревожными глазами На этот блеск, на этот свет… Не издеваются ль над нами? Откуда нам такой привет?.. Увы, не так ли молодая Улыбка женских уст и глаз, Не восхищая, не прельщая, Под старость лишь смущает нас!..

"Увы, что нашего незнанья…".

Увы, что нашего незнанья* И беспомо́щней и грустней? Кто смеет молвить: до свиданья Чрез бездну двух или трех дней?

На новый 1855 год*

*
Стоим мы слепо пред Судьбою, Не нам сорвать с нее покров… Я не свое тебе открою, Но бред пророческий духов… Еще нам далеко до цели, Гроза ревет, гроза растет, – И вот – в железной колыбели, В громах родится Новый год… Черты его ужасно-строги, Кровь на руках и на челе… Но не одни войны тревоги Несет он миру на земле! Не просто будет он воитель, Не исполнитель Божьих кар, – Он совершит, как поздний мститель, Давно обдуманный удар… Для битв он послан и расправы, С собой несет он два меча: Один – сражений меч кровавый, Другой – секиру палача. Но для кого?.. Одна ли выя, Народ ли целый обречен?.. Слова неясны роковые, И смутен замогильный сон…

"Теперь тебе не до стихов…".

Теперь тебе не до стихов*, О слово русское, родное! Созрела жатва, жнец готов, Настало время неземное… Ложь воплотилася в булат; Каким-то божьим попущеньем Не целый мир, но целый ад Тебе грозит ниспроверженьем… Все богохульные умы, Все богомерзкие народы Со дна воздвиглись царства тьмы Во имя света и свободы! Тебе они готовят плен, Тебе пророчат посрамленье, – Ты – лучших, будущих времен Глагол, и жизнь, и просвещенье! О, в этом испытанье строгом, В последней, в роковой борьбе, Не измени же ты себе И оправдайся перед Богом…

По случаю приезда австрийского эрцгерцога на похороны императора Николая*

*
Нет, мера есть долготерпенью, Бесстыдству также мера есть!.. Клянусь его священной тенью, Не все же можно перенесть! И как не грянет отовсюду Один всеобщий вопль тоски: Прочь, прочь австрийского Иуду От гробовой его доски! Прочь с их предательским лобзаньем, И весь апостольский их род Будь заклеймен одним прозваньем: Искариот, Искариот!

"Пламя рдеет, пламя пышет…".

Пламя рдеет, пламя пышет*, Искры брызжут и летят, А на них прохладой дышит Из-за речки темный сад. Сумрак тут, там жар и крики – Я брожу как бы во сне, – Лишь одно я живо чую – Ты со мной и вся во мне. Треск за треском, дым за дымом, Трубы голые торчат, А в покое нерушимом Листья веют и шуршат. Я, дыханьем их обвеян, Страстный говор твой ловлю; Слава Богу, я с тобою, А с тобой мне – как в раю.

"Так в жизни есть мгновения…".

Так, в жизни есть мгновения* –    Их трудно передать, Они самозабвения    Земного благодать. Шумят верхи древесные    Высоко надо мной, И птицы лишь небесные    Беседуют со мной. Все пошлое и ложное    Ушло так далеко, Все мило-невозможное    Так близко и легко. И любо мне, и сладко мне,    И мир в моей груди, Дремотою обвеян я –    О, время, погоди!

"Эти бедные селенья…".

Эти бедные селенья*, Эта скудная природа – Край родной долготерпенья, Край ты Русского народа! Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что́ сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.

"Вот от моря и до моря…".

Вот от моря и до моря* Нить железная бежит, Много славы, много горя Эта нить порой вестит. И, за ней следя глазами, Путник видит, как порой Птицы вещие садятся Вдоль по нити вестовой. Вот с поляны ворон черный Прилетел и сел на ней, Сел и каркнул, и крылами Замахал он веселей. И кричит он, и ликует, И кружится все над ней: Уж не кровь ли ворон чует Севастопольских вестей?..

"Не богу ты служил и не России…".

Не Богу ты служил и не России*, Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые и злые, – Все было ложь в тебе, все призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей.

Графине Ростопчиной*

*
О, в эти дни – дни роковые*, Дни испытаний и утрат – Отраден будь для ней возврат В места, душе ее родные! Пусть добрый, благосклонный гений Скорей ведет навстречу к ней И горсть живых еще друзей, И столько милых, милых теней!

"О вещая душа моя!..".

О вещая душа моя!* О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!.. Так, ты – жилица двух миров, Твой день – болезненный и страстный, Твой сон – пророчески-неясный, Как откровение духов… Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые – Душа готова, как Мария*, К ногам Христа навек прильнуть.

"Молчи, прошу, не смей меня будить…"*

*

<Из Микеланджело>

Молчи, прошу – не смей меня будить – О, в этот век – преступный и постыдный – Не жить, не чувствовать – удел завидный – Отрадно спать, отрадней – камнем быть.

"Тому, кто с верой и любовью…".

Тому, кто с верой и любовью* Служил земле своей родной – Служил ей мыслию и кровью*, Служил ей словом и душой, И кто – недаром – Провиденьем, На многотрудном их пути, Поставлен новым поколеньям В благонадежные вожди…

"Все, что сберечь мне удалось…".

Все, что сберечь мне удалось*, Надежды, веры и любви, В одну молитву все слилось: Переживи – переживи!

"Il faut qu'une porte…".

Il faut qu’une porte* Soit ouverte ou fermée – Vous m’embêtez, ma bien-aimée, Et que le diable vous emporte. <См. перевод>*

Н. Ф. Щербине*

*
Вполне понятно мне значенье Твоей болезненной мечты, Твоя борьба, твое стремленье, Твое тревожное служенье Пред идеалом красоты… Так узник эллинский, порою Забывшись сном среди степей, Под скифской вьюгой снеговою, Свободой бредил золотою И небом Греции своей.

"С временщиком Фортуна в споре…".

(Из Шиллера).

С временщиком Фортуна в споре* К убогой Мудрости летит: «Сестра, дай руку мне – и горе Твоя мне дружба облегчит. Дарами лучшими моими Его осыпала, как мать, – И что ж? Ничем не насытимый, Меня скупой он смел назвать!.. София, верь мне, будем дружны! Смотри: вот горы серебра – Кинь заступ твой, теперь ненужный, – С нас будет, милая сестра». – «Лети! – ей Мудрость отвечала. – Не слышишь? Друг твой жизнь клянет – Спаси безумца от кинжала, А мне в Фортуне нужды нет…»

"Прекрасный день его на Западе исчез…".

Прекрасный день его на Западе исчез*, Полнеба обхватив бессмертною зарею, А он, из глубины полуночных небес, Он сам глядит на нас пророческой звездою.

"Над этой темною толпой…".

Над этой темною толпой* Непробужденного народа Взойдешь ли ты когда, Свобода, Блеснет ли луч твой золотой?.. Блеснет твой луч и оживит, И сон разгонит и туманы… Но старые, гнилые раны, Рубцы насилий и обид, Растленье душ и пустота, Что гложет ум и в сердце ноет, – Кто их излечит, кто прикроет?.. Ты, риза чистая Христа…

"Есть в осени первоначальной…".

Есть в осени первоначальной* Короткая, но дивная пора – Прозрачный воздух, день хрустальный, И лучезарны вечера… Где бодрый серп гулял и падал колос, Теперь уж пусто все – простор везде, – Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде… Пустеет воздух, птиц не слышно боле, Но далеко еще до первых зимних бурь – И льется чистая и теплая лазурь На отдыхающее поле…

"Смотри, как роща зеленеет…".

Смотри, как роща зеленеет*, Палящим солнцем облита – А в ней какою негой веет От каждой ветки и листа! Войдем и сядем над корнями Дерев, поимых родником, – Там, где, обвеянный их мглами, Он шепчет в сумраке немом. Над нами бредят их вершины, В полдневный зной погружены – И лишь порою крик орлиный До нас доходит с вышины…

"Когда осьмнадцать лет твои…".

Когда осьмнадцать лет твои* И для тебя уж будут сновиденьем, – С любовью, с тихим умиленьем И их и нас ты помяни…

Е. Н. Анненковой. ("D'une fille du Nord, chetive et languissante…")*

*
D’une fille du Nord, chétive et languissante,    Eclose à l’ombre des forêts, Vous, en qui tout rayonne et tout rit et tout chante,    Vous voulez emprunter les traits?
Eh bien, pardonnez-moi mon doute involontaire,    Je crains que l’on ne dise, en voyant ce tableau: «C’est l’oranger en fleur, tout baigné de lumière,    Qui veut simuler un bouleau». <См. перевод>*

"В часы, когда бывает…".

В часы, когда бывает* Так тяжко на груди – И сердце изнывает, И тьма лишь впереди – Без сил и без движенья Мы так удручены, Что даже – утешенья Друзей – нам не смешны, – Вдруг солнца луч приветный Войдет украдкой к нам И брызнет искрометной Струею по стенам; И с тверди благосклонной, С лазоревых высот, Вдруг воздух благовонный В окно на нас пахнет – Уроков и советов Они нам не несут – И от судьбы наветов Они нас не спасут – Но силу их мы чуем, Их слышим благодать – И меньше мы тоскуем, И легче нам дышать – Так мило-благодатна, Воздушна и светла, Душе моей стократно Любовь твоя была…

"Она сидела на полу…".

Она сидела на полу* И груду писем разбирала – И, как остывшую золу, Брала их в руки и бросала – Брала знакомые листы И чудно так на них глядела – Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело… И сколько жизни было тут, Невозвратимо пережитой – И сколько горестных минут, Любви и радости убитой… Стоял я, молча, в стороне И пасть готов был на колени, – И страшно-грустно стало мне, Как от присущей* милой тени…

Успокоение*

*
Когда, что звали мы своим, Навек от нас ушло – И, как под камнем гробовым, Нам станет тяжело, – Пойдем и бросим беглый взгляд Туда, по склону вод, Куда стремглав струи спешат, Куда поток несет. Одна другой наперерыв Спешат, бегут струи На чей-то роковой призыв, Им слышимый вдали… За ними тщетно мы следим – Им не вернуться вспять… Но чем мы долее глядим, Тем легче нам дышать… И слезы брызнули из глаз – И видим мы сквозь слез, Как все, волнуясь и клубясь, Быстрее понеслось… Душа впадает в забытье, И чувствует она, Что вот уносит и ее Всесильная Волна.

"Осенней позднею порою…".

Осенней позднею порою* Люблю я царскосельский сад, Когда он тихой полумглою Как бы дремотою объят – И белокрылые виденья На тусклом озера стекле В какой-то неге онеменья Коснеют в этой полумгле… И на порфирные ступени Екатерининских дворцов Ложатся сумрачные тени Октябрьских ранних вечеров – И сад темнеет, как дуброва, И при звездах из тьмы ночной, Как отблеск славного былого, Выходит купол золотой…

На возвратном пути*

*

I.

   Грустный вид и грустный час –    Дальний путь торопит нас…    Вот, как призрак гробовой,    Месяц встал – и из тумана    Осветил безлюдный край…       Путь далек – не унывай…
   Ах, и в этот самый час,    Там, где нет теперь уж нас,    Тот же месяц, но живой,    Дышит в зеркале Лемана…    Чудный вид и чудный край –       Путь далек – не вспоминай…

II.

   Родной ландшафт… Под дымчатым навесом       Огромной тучи снеговой    Синеет даль – с ее угрюмым лесом,    Окутанным осенней мглой… Все голо так – и пусто-необъятно    В однообразии немом… Местами лишь просвечивают пятна    Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья –    Жизнь отошла – и, покорясь судьбе, В каком-то забытьи изнеможенья,    Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры,    Не верит он, хоть видел их вчера, Что есть края, где радужные горы    В лазурные глядятся озера…

"Есть много мелких, безымянных…".

Есть много мелких, безымянных* Созвездий в горней вышине, Для наших слабых глаз, туманных, Недосягаемы оне… И как они бы ни светили, Не нам о блеске их судить, Лишь телескопа дивной силе Они доступны, может быть. Но есть созвездия иные, От них иные и лучи: Как солнца пламенно-живые, Они сияют нам в ночи. Их бодрый, радующий души, Свет путеводный, свет благой Везде, и в море и на суше, Везде мы видим пред собой. Для мира дольнего отрада, Они – краса небес родных, Для этих звезд очков не надо, И близорукий видит их…

Декабрьское утро*

*
На небе месяц – и ночная Еще не тронулася тень, Царит себе, не сознавая, Что вот уж встрепенулся день, – Что хоть лениво и несмело Луч возникает за лучом, А небо так еще всецело Ночным сияет торжеством. Но не пройдет двух-трех мгновений, Ночь испарится над землей, И в полном блеске проявлений Вдруг нас охватит мир дневной…

Е. Н. Анненковой. ("И в нашей жизни повседневной…")*

*
И в нашей жизни повседневной Бывают радужные сны, В край незнакомый, в мир волшебный, И чуждый нам и задушевный, Мы ими вдруг увлечены. Мы видим: с голубого своду Нездешним светом веет нам, Другую видим мы природу, И без заката, без восходу Другое солнце светит там… Все лучше там, светлее, шире, Так от земного далеко… Так разно с тем, что в нашем мире, – И в чистом пламенном эфире Душе так родственно-легко. Проснулись мы – конец виденью, Его ничем не удержать, И тусклой, неподвижной тенью, Вновь обреченных заключенью, Жизнь обхватила нас опять. Но долго звук неуловимый Звучит над нами в вышине, И пред душой, тоской томимой, Все тот же взор неотразимый, Все та ж улыбка, что во сне.

Pour sa majesté l'impératrice*

*
Prestige, Illusion, la Magie et la Fable: Tout vient vous rendre hommage et tomber à vos pieds… Et l’on sent, quelque part que vous apparaissiez Que la Vérité seule est vraiment adorable. <См. перевод>*

Pour madame la Grande duchesse Hélène*

*
Dans ce Palais, quoique l’on fasse Rien n’est invraisemblable et tout est de saison: Ici la Féerie est toujours à sa place Car c’est le train de la maison. <См. перевод>*

"Куда сомнителен мне твой…".

Куда сомнителен мне твой*, Святая Русь, прогресс житейский! Была крестьянской ты избой – Теперь ты сделалась лакейской.

Из Якоба Бёме ("Кто время и вечность…")*

*
Кто Время и Вечность В себе совместил, От всякого горя Себя оградил.

"De ces frimas, de ces deserts…".

De ces frimas, de ces déserts* Là-bas, vers cette mer qui brille, Allez-vous en, mes pauvres vers, Allez-moi saluer ma fille. <См. перевод>*

Memento[4]*

[4]. *

(Vevey 1859 – Génève 1860).

Ее последние я помню взоры На этот край – на озеро и горы, В роскошной славе западных лучей, – Как сквозь туман болезни многотрудной, Она порой ловила призрак чудный, Весь этот мир был так сочувствен ей… Коль эти горы, волны и светила И в смутных очерках она любила Своею чуткой, любящей душой – И под грозой, уж близкой, разрушенья Какие в ней бывали умиленья Пред этой жизнью вечно молодой!.. Светились Альпы, озеро дышало, И тут же нам, сквозь слез, понятно стало, Что чья душа так царственно светла, Кто до конца сберег ее – живую – И в страшную минуту роковую Все той же будет, чем была…

"Хоть я и свил гнездо в долине…".

Хоть я и свил гнездо в долине*, Но чувствую порой и я, Как животворно на вершине Бежит воздушная струя, – Как рвется из густого слоя, Как жаждет горних наша грудь, Как все удушливо-земное Она хотела б оттолкнуть… На недоступные громады Смотрю по целым я часам, – Какие росы и прохлады Оттуда с шумом льются к нам, Вдруг просветлеют огнецветно Их непорочные снега – По ним проходит незаметно Небесных Ангелов нога.

"Красноречивую, живую…".

Красноречивую, живую* Мою я отповедь читала, Я все прекрасно так сказала – Вполне довольна – апробу́ю.

На юбилей князя Петра Андреевича Вяземского*

*
У Музы есть различные пристрастья, Дары ее даются не равно; Стократ она божественнее счастья, Но своенравна, как оно. Иных она лишь на заре лелеет, Целует шелк их кудрей молодых, Но ветерок чуть жарче лишь повеет – И с первым сном она бежит от них. Тем у ручья, на луговине тайной, Нежданная, является порой, Порадует улыбкою случайной, Но после первой встречи нет второй! Не то от ней присуждено вам было: Вас юношей настигнув в добрый час, Она в душе вас крепко полюбила И долго всматривалась в вас. Досужая, она не мимоходом Пеклась о вас, ласкала, берегла, Растила ваш талант, и с каждым годом Любовь ее нежнее все была. И как с годами крепнет, пламенея, Сок благородный виноградных лоз, – И в кубок ваш все жарче и светлее Так вдохновение лилось. И никогда таким вином, как ныне, Ваш славный кубок венчан не бывал. Давайте ж, князь, подымем в честь богине Ваш полный, пенистый фиал! Богине в честь, хранящей благородно Залог всего, что свято для души, Родную речь… расти она свободно И подвиг свой великий доверши! Потом мы все, в молитвенном молчанье Священные поминки сотворим, Мы сотворим тройное возлиянье Трем незабвенно-дорогим. Нет отклика на голос, их зовущий, Но в светлый праздник ваших именин Кому ж они не близки, не присущи – Жуковский, Пушкин, Карамзин!.. Так верим мы, незримыми гостями Теперь они, покинув горний мир, Сочувственно витают между нами И освящают этот пир. За ними, князь, во имя Музы вашей, Подносим вам заздравное вино, И долго-долго в этой светлой чаше Пускай кипит и искрится оно!..

"Когда-то я была майором…".

Когда-то я была майором*, Тому уж много, много лет – И вы мне в будущем сулили Блеск генеральских эполет – – В каком теперь служу я чине, Того не ведаю сама – Но к вам прошусь я в ординарцы, Фельдмаршал Русского Ума.

Александру Второму*

*
Ты взял свой день… Замеченный от века Великою господней благодатью – Он рабский образ сдвинул с человека И возвратил семье – меньшую братью…

"Я знал ее еще тогда…".

Я знал ее еще тогда*, В те баснословные года, Как перед утренним лучом Первоначальных дней звезда Уж тонет в небе голубом… И все еще была она Той свежей прелести полна, Той дорассветной темноты, Когда незрима, неслышна, Роса ложится на цветы… Вся жизнь ее тогда была Так совершенна, так цела, И так среде земной чужда, Что, мнится, и она ушла И скрылась в небе, как звезда.

"Недаром русские ты с детства помнил звуки…".

Недаром русские ты с детства* помнил звуки* И их сберег в себе сочувствием живым – Теперь для двух миров, на высоте науки, Посредником стоишь ты мировым…*

Князю П. А. Вяземскому. ("Теперь не то, что за полгода…")*

*
Теперь не то, что за полгода*, Теперь не тесный круг друзей – Сама великая природа Ваш торжествует юбилей… Смотрите, на каком просторе Она устроила свой пир – Весь этот берег, это море, Весь этот чудный летний мир… Смотрите, как, облитый светом, Ступив на крайнюю ступень, С своим прощается поэтом Великолепный этот день… Фонтаны плещут тиховейно, Прохладой сонной дышит сад – И так над вами юбилейно Петровы липы здесь шумят…

"Играй, покуда над тобою…".

Играй, покуда над тобою* Еще безоблачна лазурь – Играй с людьми, играй с судьбою, Ты – Жизнь, уж призванная к бою, Ты – Сердце, жаждущее бурь… Как часто, грустными мечтами Томимый, на тебя гляжу, И взор туманится слезами – Зачем? Что общего меж нами? Ты жить идешь – я ухожу… Я слышал утренние грезы И первый милый лепет Дня – Но поздние, живые грозы – Но взрыв страстей, но страсти слезы, – Нет, это все не для меня… Но, может быть – в разгаре лета – Ты вспомнишь о своей Весне – И вспомнишь и про время это, Как про забытый – до рассвета – Мелькнувший призрак в первом сне.

При посылке Нового завета*

*
Не легкий жребий, не отрадный, Был вынут для тебя судьбой, И рано с жизнью беспощадной Вступила ты в неравный бой. Ты билась с мужеством немногих, И в этом роковом бою Из испытаний самых строгих Всю душу вынесла свою. Нет, жизнь тебя не победила, И ты в отчаянной борьбе Ни разу, друг, не изменила Ни правде сердца, ни себе. Но скудны все земные силы: Рассвирепеет жизни зло – И нам, как на краю могилы, Вдруг станет страшно тяжело. Вот в эти-то часы с любовью О книге сей ты вспомяни – И всей душой, как к изголовью, К ней припади и отдохни.

"Он прежде мирный был казак…".

Он прежде мирный был казак*, Теперь он попечитель дикий; Филиппов сын – положим, так, А все не Александр Великий*.

23 Fevrier 1861*

*
La vieille Hécube, hélas, trop longtemps éprouvée, Après tant de revers et de calamités, Se réfugie enfin, reposée et lavée, Sous l’abri protecteur de vos jeunes bontés. <См. перевод>*

"Обоим Николаям…".

Обоим Николаям* Мы всех возможных благ желаем И от души их поздравляем.

А. А. Фету ("Тебе сердечный мой поклон…")*

*

<1>

Тебе сердечный мой поклон И мой, каков ни есть, портрет, И пусть, сочувственный поэт, Тебе хоть молча скажет он, Как дорог был мне твой привет, Как им в душе я умилен.

<2>

Иным достался от природы Инстинкт пророчески-слепой,– Они им чуют-слышат воды И в темной глубине земной… Великой Матерью любимый, Стократ завидней твой удел – Не раз под оболочкой зримой Ты самое ее узрел…

"Затею этого рассказа…".

Затею этого рассказа* Определить мы можем так: То грязный русский наш кабак Придвинут к высотам Кавказа.

Святые горы*

*
Тихо, мягко, над Украйной Обаятельною тайной Ночь июльская лежит – Небо так ушло глубоко, Звезды светят так высоко, И Донец во тьме блестит. Сладкий час успокоенья! Звон, литии, псалмопенья Святогорские молчат – Под обительской стеною, Озаренные луною, Богомольцы мирно спят. И громадою отвесной, В белизне своей чудесной, Над Донцом утес стоит, К небу крест свой возвышая… И, как стража вековая, Богомольцев сторожит. Говорят, в его утробе, Затворившись, как во гробе, Чудный инок обитал, Много лет в искусе строгом Сколько слез он перед Богом, Сколько веры расточал!.. Оттого ночной порою Силой и поднесь живою Над Донцом утес стоит – И молитв его святыней, Благодатной и доныне, Спящий мир животворит.

"Ужасный сон отяготел над нами…".

Ужасный сон отяготел над нами*, Ужасный, безобразный сон: В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, Воскресшими для новых похорон. Осьмой уж месяц длятся эти битвы, Геройский пыл, предательство и ложь, Притон разбойничий в дому молитвы, В одной руке распятие и нож. И целый мир, как опьяненный ложью, Все виды зла, все ухищренья зла!.. Нет, никогда так дерзко правду Божью Людская кривда к бою не звала!.. И этот клич сочувствия слепого, Всемирный клич к неистовой борьбе, Разврат умов и искаженье слова – Все поднялось и все грозит тебе, О край родной! – такого ополченья Мир не видал с первоначальных дней… Велико, знать, о Русь, твое значенье! Мужайся, стой, крепись и одолей!

Его светлости князю А. А. Суворову*

*
Гуманный внук воинственного деда, Простите нам – наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские – Европы не спросясь… Как извинить пред вами эту смелость? Как оправдать сочувствие к тому, Кто отстоял и спас России целость, Всем жертвуя призванью своему – Кто всю ответственность, весь труд и бремя Взял на себя в отчаянной борьбе – И бедное, замученное племя, Воздвигнув к жизни, вынес на себе?.. Кто избранный для всех крамол мишенью, Стал и стоит, спокоен, невредим – На зло врагам, их лжи и озлобленью, На зло, увы, и пошлостям родным. Так будь и нам позорною уликой Письмо к нему от нас, его друзей – Но нам сдается, князь, ваш дед великий Его скрепил бы подписью своей.

"Как летней иногда порою…".

Как летней иногда порою* Вдруг птичка в комнату влетит, И жизнь и свет внесет с собою, Все огласит и озарит; Весь мир, цветущий мир природы, В наш угол вносит за собой – Зеленый лес, живые воды И отблеск неба голубой, – Так мимолетной и воздушной Явилась гостьей к нам она, В наш мир и чопорный и душный, И пробудила всех от сна. Ее присутствием согрета, Жизнь встрепенулася живей, И даже питерское лето Чуть не оттаяло при ней. При ней и старость молодела, И опыт стал учеником, Она вертела, как хотела*, Дипломатическим клубком. И самый дом наш будто ожил, Ее жилицею избрав, И нас уж менее тревожил Неугомонный телеграф. Но кратки все очарованья, Им не дано у нас гостить, И вот сошлись мы для прощанья, – Но долго, долго не забыть Нежданно-милых впечатлений, Те ямки розовых ланит, Ту негу стройную движений И стан, оправленный в магнит, Радушный смех и звучный голос, Полулукавый свет очей, И этот длинный тонкий волос, Едва доступный пальцам фей.

Н. И. Кролю*

*
Сентябрь холодный бушевал, С деревьев ржавый лист валился, День потухающий дымился, Сходила ночь, туман вставал. И все для сердца и для глаз Так было холодно-бесцветно, Так было грустно-безответно, – Но чья-то песнь вдруг раздалась… И вот, каким-то обаяньем, Туман, свернувшись, улетел, Небесный свод поголубел И вновь подернулся сияньем – И все опять зазеленело, Все обратилося к весне… И эта греза снилась мне, Пока мне птичка ваша пела.

19-Ое февраля 1864*

*
И тихими последними шагами Он подошел к окну. День вечерел И чистыми, как благодать, лучами На западе светился и горел. И вспомнил он годину обновленья, Великий день, новозаветный день – И на лице его от умиленья Предсмертная вдруг озарилась тень. Два образа, заветные, родные, Что как святыню в сердце он носил – Предстали перед ним – Царь и Россия, И от души он их благословил. Потом главой припал он к изголовью: Последняя свершалася борьба, И сам Спаситель отпустил с любовью Послушного и верного раба.

"Не все душе болезненное снится…".

Не все душе болезненное снится*: Пришла Весна – и небо прояснится.

"Утихла биза… Легче дышит…".

Утихла* биза*…Легче дышит Лазурный сонм женевских вод – И лодка вновь по ним плывет, И снова лебедь их колышет. Весь день, как летом, солнце греет – Деревья блещут пестротой – И воздух ласковой волной Их пышность ветхую лелеет. А там, в торжественном покое, Разоблаченная с утра,– Сияет Белая Гора*, Как откровенье неземное – Здесь сердце так бы все забыло, Забыло б муку всю свою,– Когда бы там – в родном краю – Одной могилой меньше было…

"Весь день она лежала в забытьи…".

Весь день она лежала в забытьи*, И всю ее уж тени покрывали – Лил теплый летний дождь – его струи По листьям весело звучали. И медленно опомнилась она, И начала прислушиваться к шуму, И долго слушала – увлечена, Погружена в сознательную думу… И вот, как бы беседуя с собой, Сознательно она проговорила (Я был при ней, убитый, но живой): «О, как все это я любила!..» · · · · · · Любила ты, и так, как ты, любить – Нет, никому еще не удавалось – О Господи!.. и это пережить… И сердце на клочки не разорвалось…

Императрице Марии Александровне*

*

<1>

Кто б ни был ты, но, встретясь с ней, Душою чистой иль греховной, Ты вдруг почувствуешь живей, Что есть мир лучший, мир духовный.

<2>

Как неразгаданная тайна, Живая прелесть дышит в ней – Мы смотрим с трепетом тревожным На тихий свет ее очей – Земное ль в ней очарованье, Иль неземная благодать?.. Душа хотела б ей молиться, А сердце рвется обожать…

"О, этот Юг, о, эта Ницца!..".

О, этот юг, о, эта Ницца*… О, как их блеск меня тревожит – Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет – и не может… Нет ни полета, ни размаху – Висят поломанные крылья – И вся она, прижавшись к праху, Дрожит от боли и бессилья…

Encyclica[5]*

[5]. *
Был день – когда господней правды молот Громил, дробил ветхозаветный храм*, И, собственным мечом своим заколот, В нем издыхал первосвященник сам. Еще страшней, еще неумолимей И в наши дни – дни Божьего суда – Свершится казнь в отступническом Риме Над лженаместником Христа. Столетья шли, ему прощалось много, Кривые толки – темные дела – Но не простится правдой Бога Его последняя хула… Не от меча погибнет он земного, Мечом земным владевший столько лет, – Его погубит роковое слово: «Свобода совести есть бред!»

Князю Горчакову*

*
Вам выпало призванье роковое, Но тот, кто призвал вас, и соблюдет. Все лучшее в России, все живое Глядит на вас, и верит вам, и ждет. Обманутой, обиженной России Вы честь спасли, – и выше нет заслуг*; Днесь подвиги вам предстоят иные: Отстойте мысль ее, спасите дух…*

"Когда на то нет божьего согласья…".

Когда на то нет Божьего согласья*, Как ни страдай она, любя, – Душа, увы, не выстрадает счастья, Но может выстрадать себя… Душа, душа, которая всецело Одной заветной отдалась любви И ей одной дышала и болела, Господь тебя благослови! Он милосердный, всемогущий, Он, греющий своим лучом И пышный цвет, на воздухе цветущий, И чистый перл на дне морском.

"Как хорошо ты, о море ночное…".

Как хорошо ты, о море ночное*, – Здесь лучезарно, там сизо-темно… В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно… На бесконечном, на вольном просторе Блеск и движение, грохот и гром… Тусклым сияньем облитое море, Как хорошо ты в безлюдье ночном! Зыбь ты великая, зыбь ты морская, Чей это праздник так празднуешь ты? Волны несутся, гремя и сверкая, Чуткие звезды глядят с высоты. В этом волнении, в этом сиянье, Весь, как во сне, я потерян стою – О, как охотно бы в их обаянье Всю потопил бы я душу свою…

Ответ на адрес*

*
Себя, друзья, морочите вы грубо –    Велик с Россией ваш разлад. Куда вам в члены Английских палат? Вы просто члены Английского клуба…

"Есть и в моем страдальческом застое…".

Есть и в моем страдальческом застое* Часы и дни ужаснее других… Их тяжкий гнет, их бремя роковое Не выскажет, не выдержит мой стих. Вдруг все замрет. Слезам и умиленью Нет доступа, все пусто и темно, Минувшее не веет легкой тенью, А под землей, как труп, лежит оно. Ах, и над ним в действительности ясной, Но без любви, без солнечных лучей, Такой же мир бездушный и бесстрастный, Не знающий, не помнящий о ней. И я один, с моей тупой тоскою, Хочу сознать себя и не могу – Разбитый челн, заброшенный волною, На безымянном диком берегу. О Господи, дай жгучего страданья И мертвенность души моей рассей – Ты взял ее, но муку вспоминанья, Живую муку мне оставь по ней, – По ней, по ней, свой подвиг совершившей Весь до конца в отчаянной борьбе, Так пламенно, так горячо любившей Наперекор и людям и судьбе; По ней, по ней, судьбы не одолевшей, Но и себя не давшей победить; По ней, по ней, так до конца умевшей Страдать, молиться, верить и любить.

"Он, умирая, сомневался…".

Он, умирая, сомневался*, Зловещей думою томим… Но Бог, недаром, в нем сказался – Бог верен избранным Своим. Сто лет прошли в труде и горе – И вот, мужая с каждым днем, Родная Речь, уж на просторе, Поминки празднует по нем. Уж не опутанная боле, От прежних уз отрешена – На всей своей разумной воле Его приветствует она… И мы, признательные внуки, Его всем подвигам благим, Во имя Правды и Науки Здесь память вечную гласим. Да, велико его значенье – Он, верный Русскому уму, Завоевал нам Просвещенье – Не нас поработил ему – Как тот борец ветхозаветный*, Который с Силой неземной Боролся до звезды рассветной – И устоял в борьбе ночной.

"Сын царский умирает в Ницце…".

Сын царский умирает в Ницце* – И из него нам строют ков… «То казнь отцу за поляков», – Вот, что мы слышим здесь, в столице… Из чьих понятий диких, узких, То слово вырваться могло б?.. Кто говорит так: польский поп, Или министр какой из русских? О эти толки роковые, Преступный лепет и шальной Всех выродков земли родной, Да не услышит… Да не грянет. И отповедью – да не грянет Тот страшный клич, что в старину: «Везде измена – царь в плену!» – И Русь спасать его не встанет.

12-Ое апреля 1865*

*
Все решено, и он спокоен, Он, претерпевший до конца, – Знать, он пред Богом был достоин Другого, лучшего венца – Другого, лучшего наследства, Наследства Бога своего, – Он, наша радость с малолетства, Он был не наш, он был Его… Но между ним и между нами Есть связи естества сильней: Со всеми русскими сердцами Теперь он молится о ней, – О ней, чью горечь испытанья Поймет, измерит только та, Кто, освятив собой страданья, Стояла, плача, у креста…

"Как верно здравый смысл народа…".

Как верно здравый смысл народа* Значенье слов определил – Недаром, видно, от «ухода» Он вывел слово «уходил»…

"Певучесть есть в морских волнах…".

Est in arundineis modulatio musica ripis[6].

Певучесть есть в морских волнах*, Гармония в стихийных спорах, И стройный мусикийский* шорох Струится в зыбких камышах. Невозмутимый строй во всем, Созвучье полное в природе, – Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаем. Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поет, что море, И ропщет мыслящий тростник*?

Другу моему Я. П. Полонскому*

*
Нет боле искр живых на голос твой приветный – Во мне глухая ночь, и нет для ней утра… И скоро улетит – во мраке незаметный – Последний, скудный дым с потухшего костра.

"Велели вы – хоть, может быть, и в шутку…".

Велели вы – хоть, может быть, и в шутку* –    Я исполняю ваш приказ. Тут места нет раздумью, ни рассудку, И даже мудрость без ума от вас, –
И даже он – ваш дядя достославный* – Хоть всю Европу переспорить мог, Но уступил и он в борьбе неравной    И присмирел у ваших ног…

Князю Вяземскому ("Есть телеграф за неименьем ног…")*

*
Есть телеграф за неименьем ног! Неси он к Вам мой стих полубольной. Да сохранит вас милосердный Бог От всяких дрязг, волнений и тревог,    И от бессонницы ночной.

"Бедный Лазарь, Ир убогой…".

Бедный* Лазарь*, Ир* убогой, И с усильем и тревогой К вам пишу, с одра привстав, И привет мой хромоногой Окрылит пусть телеграф. Пусть умчит его, играя, В дивный, светлый угол тот, Где весь день, не умолкая, Словно буря дождевая В купах зелени поет.

15 Июля 1865 г.*

*
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло С того блаженно-рокового дня, Как душу всю свою она вдохнула, Как всю себя перелила в меня. И вот уж год, без жалоб, без упреку, Утратив все, приветствую судьбу… Быть до конца так страшно одиноку, Как буду одинок в своем гробу.

"Молчит сомнительно Восток…".

Молчит сомнительно Восток*, Повсюду чуткое молчанье… Что это? Сон иль ожиданье, И близок день или далек? Чуть-чуть белеет темя гор, Еще в тумане лес и долы, Спят города и дремлют селы, Но к небу подымите взор… Смотрите: полоса видна, И, словно скрытной страстью рдея, Она все ярче, все живее – Вся разгорается она – Еще минута – и во всей Неизмеримости эфирной Раздастся благовест всемирный Победных солнечных лучей.

Накануне годовщины 4 августа 1864 г.*

*
Вот бреду я вдоль большой дороги В тихом свете гаснущего дня… Тяжело мне, замирают ноги… Друг мой милый, видишь ли меня? Все темней, темнее над землею – Улетел последний отблеск дня… Вот тот мир, где жили мы с тобою, Ангел мой, ты видишь ли меня? Завтра день молитвы и печали, Завтра память рокового дня… Ангел мой, где б души ни витали, Ангел мой, ты видишь ли меня?

"Как неожиданно и ярко…".

Как неожиданно и ярко*, На влажной неба синеве, Воздушная воздвиглась арка В своем минутном торжестве! Один конец в леса вонзила, Другим за облака ушла – Она полнеба обхватила И в высоте изнемогла. О, в этом радужном виденье Какая нега для очей! Оно дано нам на мгновенье, Лови его – лови скорей! Смотри – оно уж побледнело, Еще минута, две – и что ж? Ушло, как то уйдет всецело, Чем ты и дышишь и живешь.

"Ночное небо так угрюмо…".

Ночное небо так угрюмо*, Заволокло со всех сторон. То не угроза и не дума, То вялый, безотрадный сон. Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой. Как по условленному знаку, Вдруг неба вспыхнет полоса, И быстро выступят из мраку Поля и дальние леса. И вот опять все потемнело, Все стихло в чуткой темноте – Как бы таинственное дело Решалось там – на высоте.

23 Ноября 1865 г.*

*
Нет дня, чтобы душа не ныла, Не изнывала б о былом – Искала слов, не находила – И сохла, сохла с каждым днем, – Как тот, кто жгучею тоскою Томился по краю родном И вдруг узнал бы, что волною Он схоронен на дне морском.

"Как ни бесилося злоречье…".

Как ни бесилося злоречье*, Как ни трудилося над ней, Но этих глаз чистосердечье – Оно всех демонов сильней. Все в ней так искренно и мило, Так все движенья хороши; Ничто лазури не смутило Ее безоблачной души. К ней и пылинка не пристала От глупых сплетней, злых речей; И даже клевета не смяла Воздушный шелк ее кудрей.

Графине А. Д. Блудовой*

*
Как жизнь ни сделалась скуднее, Как ни пришлось нам уяснить То, что нам с каждым днем яснее, Что пережить – не значит жить… Во имя милого былого, Во имя вашего отца – Дадим же мы друг другу слово: Не изменяться до конца.

"Так! Он спасен! Иначе быть не может!..".

Так! Он спасен – иначе быть не может!* И чувство радости по Руси разлилось… Но посреди молитв, средь благодарных слез, Мысль неотступная невольно сердце гложет: Все этим выстрелом, все в нас оскорблено! И оскорблению как будто нет исхода: Легло, увы! легло позорное пятно На всю историю Российского народа!

"Когда сочувственно на наше слово…".

Когда сочувственно на наше слово*    Одна душа отозвалась – Не нужно нам возмездия иного,    Довольно с нас, довольно с нас…

Князю Суворову*

*
Два разнородные стремленья В себе соединяешь ты – Юродство без душеспасенья И шутовство без остроты. Сама природа, знать, хотела Тебя устроить и обречь На безответственное дело, На безнаказанную речь.

"И в божьем мире то ж бывает…".

И в Божьем мире то ж бывает*, И в мае снег идет порой, А все ж Весна не унывает И говорит: «Черед за мной!..» Бессильна, как она ни злися, Несвоевременная дурь, – Метели, вьюги улеглися, Уж близко время летних бурь.

"Когда расстроенный кредит…".

Когда расстроенный кредит* Не бьется кое-как, А просто на мели сидит, Сидит себе как рак,– Кто ж тут спасет, кто пособит? Ну кто ж, коль не моряк.

"Тихо в озере струится…".

Тихо в озере струится* Отблеск кровель золотых, Много в озеро глядится Достославностей былых – Жизнь играет, солнце греет, Но под нею и под ним Здесь былое чудно веет Обаянием своим. Солнце светит золотое, Блещут озера струи… Здесь великое былое Словно дышит в забытьи; Дремлет сладко, беззаботно, Не смущая дивных снов И тревогой мимолетной Лебединых голосов…

"Не гробовой его покров…".

   На гробовой его покров* Мы, вместо всех венков, кладем слова простые: Не много было б у него врагов,    Когда бы не твои, Россия.

"Когда дряхлеющие силы…".

Когда дряхлеющие силы* Нам начинают изменять И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, – Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь; От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир; От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несет И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед; Ото всего, что тем задорней, Чем глубже крылось с давних пор, – И старческой любви позорней Сварливый старческий задор.

"Небо бледно-голубое…".

Небо бледно-голубое* Дышит светом и теплом И приветствует Петрополь Небывалым сентябрем. Воздух, полный теплой влаги, Зелень свежую поит И торжественные флаги Тихим веяньем струит. Блеск горячий солнце сеет Вдоль по невской глубине – Югом блещет, югом веет, И живется как во сне. Все привольней, все приветней Умаляющийся день – И согрета негой летней Вечеров осенних тень. Ночью тихо пламенеют Разноцветные огни – Очарованные ночи, Очарованные дни… Словно строгий чин природы Уступил права свои Духу жизни и свободы, Вдохновениям любви… Словно, ввек ненарушимый, Был нарушен вечный строй И любившей и любимой Человеческой душой… В этом ласковом сиянье, В этом небе голубом – Есть улыбка, есть сознанье, Есть сочувственный прием. И святое умиленье С благодатью чистых слез К нам сошло, как откровенье – И во всем отозвалось… Небывалое доселе Поднял вещий наш народ – И Дагмарина неделя Перейдет из рода в род.

"Умом Россию не понять…".

Умом – Россию не понять*, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать – В Россию можно только верить.

"Великий день Карамзина…".

Великий день Карамзина* Мы, поминая братской тризной, – Что скажем здесь, перед отчизной, На что б откликнулась она? Какой хвалой благоговейной, Каким сочувствием живым Мы этот славный день почтим – Народный праздник и семейный – Какой пошлем тебе привет – Тебе, наш чистый, добрый гений, Средь колебаний и сомнений Многотревожных этих лет – При этой смеси безобразной Бессильной правды, дерзкой лжи, Так ненавистной для души – Высокой и ко благу страстной Души, какой твоя была, Как здесь она еще боролась – Но на призывный Божий голос Неудержимо к цели шла? Мы скажем: будь нам путеводной, Будь вдохновительной звездой – Свети в наш сумрак роковой, Дух целомудренно-свободный, Умевший все совокупить В ненарушимом полном строе, Все человечески-благое, И русским чувством закрепить – Умевший, не сгибая выи Пред обаянием венца, Царю быть другом до конца И верноподданным России.

"Ты долго ль будешь за туманом…".

Ты долго ль будешь за туманом* Скрываться, Русская звезда, Или оптическим обманом Ты обличишься навсегда? Ужель, навстречу жадным взорам, К тебе стремящимся в ночи, Пустым и ложным метеором Твои рассыплются лучи? Все гуще мрак, все пуще горе, Все неминуемей беда – Взгляни, чей флаг там гибнет в море, Проснись – теперь иль никогда.

"Хотя б она сошла с лица земного…".

Хотя б она сошла с лица земного*, В душе царей для правды есть приют. Кто не слыхал торжественного слова? Века векам его передают. И что ж теперь? Увы, что видим мы? Кто приютит, кто призрит гостью Божью? Ложь, злая ложь растлила все умы, И целый мир стал воплощенной ложью!.. Опять Восток дымится свежей кровью, Опять резня… повсюду вой и плач, И снова прав пирующий палач, А жертвы… преданы злословью! О, этот век, воспитанный в крамолах, Век без души, с озлобленным умом, На площадях, в палатах, на престолах – Везде он правды личным стал врагом! Но есть еще один приют державный, Для правды есть один святой алтарь: В твоей душе он, царь наш православный, Наш благодушный, честный русский царь!

В Риме*

*
Средь Рима древнего сооружалось зданье – То Нерон* воздвигал дворец свой золотой; Под самою дворца гранитною пятой Былинка с кесарем вступила в состязанье: «Не уступлю тебе, знай это, царь земной, И ненавистное твое я сброшу бремя». – Как, мне не уступить? Мир гнется подо мной. – «Весь мир тебе слугой, а мне слугою – время».

"Над Россией распростертой…".

Над Россией распростертой* Встал внезапною грозой Петр, по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй.

"Как этого посмертного альбома…".

Как этого посмертного альбома* Мне дороги заветные листы, Как все на них так родственно-знакомо, Как полно все душевной теплоты! Как этих строк сочувственная сила Всего меня обвеяла былым! Храм опустел, потух огонь кадила, Но жертвенный еще курится дым.

"И дым отечества нам сладок и приятен…".

«И дым отечества нам сладок и приятен!*» – Так поэтически век прошлый говорит. А в наш – и сам талант все ищет в солнце пятен, И смрадным дымом он отечество коптит!

Дым*

*
Здесь некогда, могучий и прекрасный, Шумел и зеленел волшебный лес,– Не лес, а целый мир разнообразный, Исполненный видений и чудес. Лучи сквозили, трепетали тени; Не умолкал в деревьях птичий гам; Мелькали в чаще быстрые олени, И ловчий рог взывал по временам. На перекрестках, с речью и приветом, Навстречу к нам, из полутьмы лесной, Обвеянный каким-то чудным светом, Знакомых лиц слетался целый рой. Какая жизнь, какое обаянье, Какой для чувств роскошный, светлый пир! Нам чудились нездешние созданья, Но близок был нам этот дивный мир. И вот опять к таинственному лесу Мы с прежнею любовью подошли. Но где же он? Кто опустил завесу, Спустил ее от неба до земли? Что это? Призрак, чары ли какие? Где мы? И верить ли глазам своим? Здесь дым один, как пятая стихия, Дым – безотрадный, бесконечный дым! Кой-где насквозь торчат по обнаженным Пожарищам уродливые пни, И бегают по сучьям обожженным С зловещим треском белые огни… Нет, это сон! Нет, ветерок повеет И дымный призрак унесет с собой… И вот опять наш лес зазеленеет… Все тот же лес, волшебный и родной.

Славянам. ("Привет вам задушевный, братья…")*

*
Привет вам задушевный, братья Со всех Славянщины концов, Привет наш всем вам, без изъятья! Для всех семейный пир готов! Недаром вас звала Россия На праздник мира и любви; Но знайте, гости дорогие, Вы здесь не гости, вы – свои! Вы дома здесь, и больше дома, Чем там, на родине своей, – Здесь, где господство незнакомо Иноязыческих властей, Здесь, где у власти и подда́нства Один язык, один для всех, И не считается Славянство За тяжкий первородный грех. Хотя враждебною судьбиной И были мы разлучены, Но все же мы народ единый, Единой матери сыны; Но все же братья мы родные. Вот, вот что ненавидят в нас: Вам не прощается Россия, России не прощают вас! Смущает их, и до испугу, Что вся славянская семья В лицо и недругу и другу Впервые скажет: – Это я! При неотступном вспоминаньи О длинной цепи злых обид Славянское самосознанье, Как Божья кара, их страшит! Давно на почве европейской, Где ложь так пышно разрослась, Давно наукой фарисейской Двойная правда создалась: Для них – закон и равноправность, Для нас – насилье и обман, И закрепила стародавность Их как наследие славян. И то, что длилося веками, Не истощилось и поднесь, И тяготеет и над нами – Над нами, собранными здесь… Еще болит от старых болей Вся современная пора… Не тронуто Коссово поле*, Не срыта Белая Гора*! А между нас – позор немалый, – В славянской, всем родной среде, Лишь тот ушел от их опалы И не подвергся их вражде, Кто для своих всегда и всюду Злодеем был передовым: Они лишь нашего Иуду Честят лобзанием своим. Опально-мировое племя, Когда же будешь ты народ? Когда же упразднится время Твоей и розни и невзгод, И грянет клич к объединенью, И рухнет то, что делит нас?.. Мы ждем и верим Провиденью – Ему известны день и час… И эта вера в правду Бога Уж в нашей не умрет груди, Хоть много жертв и горя много Еще мы видим впереди… Он жив – Верховный Промыслитель, И суд Его не оскудел, И слово «Царь-Освободитель» За русский выступит предел.

Славянам ("Они кричат, они грозятся…")*

*

Man muß die Slaven an die Mauer drücken[7].

Они кричат, они грозятся: «Вот к стенке мы славян прижмем!» Ну, как бы им не оборваться В задорном натиске своем!.. Да, стенка есть – стена большая,– И вас не трудно к ней прижать. Да польза-то для них какая? Вот, вот что трудно угадать. Ужасно та стена упруга, Хоть и гранитная скала, – Шестую часть земного круга Она давно уж обошла… Ее не раз и штурмовали – Кой-где сорвали камня три, Но напоследок отступали С разбитым лбом богатыри… Стоит она, как и стояла, Твердыней смотрит боевой: Она не то чтоб угрожала, Но… каждый камень в ней живой. Так пусть же с бешеным напором Теснят вас немцы и прижмут К ее бойницам и затворам, – Посмотрим, что они возьмут! Как ни бесись вражда слепая, Как ни грози вам буйство их – Не выдаст вас стена родная, Не оттолкнет она своих. Она расступится пред вами И, как живой для вас оплот, Меж вами станет и врагами И к ним поближе подойдет.

"Напрасный труд – нет, их не вразумишь…".

Напрасный труд – нет, их не вразумишь*. Чем либеральней, тем они пошлее, Цивилизация – для них фетиш, Но недоступна им ее идея. Как перед ней ни гнитесь, господа, Вам не снискать признанья от Европы: В ее глазах вы будете всегда Не слуги просвещенья, а холопы.

К портрету государственного канцлера, князя А. М. Горчакова*

*
В те дни кроваво-роковые*, Когда, прервав борьбу свою, В ножны вложила меч Россия – Свой меч, иззубренный в бою, – Он Волей призван был верховной Стоять на страже, – и он стал* – И бой упорный, бой неровный – Один – с Европой продолжал. И вот двенадцать лет уж длится Упорный поединок тот – Иноплеменный мир дивится, Но Русь легко его поймет. Он, первый, угадал в чем дело, – И им, впервые, Русский Дух Союзной силой признан смело – И вот венец его заслуг.

"Lorsqu'un noble prince, en ces jours de demence".

Lorsqu’un noble prince, en ces jours de démence*, Decort de sa main le bourreau des Chrétiens, – Pourrait-on dire encore, ainsi qu’aux temps anciens: «Honny soit qui mal y pense»? <См. перевод>*

"Как ни тяжел последний час…".

Как ни тяжел последний час* – Та непонятная для нас Истома смертного страданья, – Но для души еще страшней Следить, как вымирают в ней Все лучшие воспоминанья…

"Свершается заслуженная кара…".

Свершается заслуженная кара* За тяжкий грех, тысячелетний грех… Не отвратить, не избежать удара – И правда Божья видима для всех. То Божьей правды праведная кара, И ей в отпор чью помощь ни зови, Свершится суд… и папская тиара* В последний раз купается в крови. А ты – ее носитель неповинный, Спаси тебя Господь и отрезви – Молись Ему, чтобы твои седины Не осквернились в пролитой крови…

По прочтении депеш императорского кабинета, напечатанных в "Journal de St.-Pétersbourg"*

*
Когда свершится искупленье И озарится вновь Восток – О, как поймут тогда значенье Великодушных этих строк. Как первый, яркий луч денницы, Коснувшись их – озолотит Все эти вещие страницы И для потомства освятит. И в излияньи чувств народных – Как Божья чистая роса – Племен признательно-свободных На них затеплится слеза… Они раскроют для потомства, Как, сильны верою живой, Всем видам лжи и вероломства Отпор мы дали роковой… На них записана вся повесть О том, что́ было и что́ есть – Изобличив Европы совесть, Они спасли России честь.

"Печати русской доброхоты…".

Печати русской доброхоты*, Как всеми вами, господа, Тошнит ее – но вот беда, Что дело не дойдет до рвоты.

Июнь 1868 г.*

*
Опять стою я над Невой, И снова, как в былые годы, Смотрю и я, как бы живой, На эти дремлющие воды. Нет искр в небесной синеве, Все стихло в бледном обаянье, Лишь по задумчивой Неве Струится лунное сиянье. Во сне ль все это снится мне, Или гляжу я в самом деле, На что при этой же луне С тобой живые мы глядели?

Пожары*

*
Широко, необозримо, Грозной тучею сплошной, Дым за дымом, бездна дыма Тяготеет над землей. Мертвый стелется кустарник, Травы тлятся, не горят, И сквозит на крае неба Обожженных елей ряд. На пожарище печальном Нет ни искры, дым один, – Где ж огонь, злой истребитель, Полномочный властелин? Лишь украдкой, лишь местами, Словно красный зверь какой, Пробираясь меж кустами, Пробежит огонь живой! Но когда наступит сумрак, Дым сольется с темнотой, Он потешными огнями Весь осветит лагерь свой. Пред стихийной вражьей силой Молча, руки опустя, Человек стоит уныло, Беспомощное дитя.

"В небе тают облака…".

В небе тают облака*, И, лучистая на зное, В искрах катится река, Словно зеркало стальное… Час от часу жар сильней, Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет запахом медовым. Чудный день! Пройдут века – Так же будут, в вечном строе, Течь и искриться река И поля дышать на зное.

Михаилу Петровичу Погодину*

*
Стихов моих вот список безобразный – Не заглянув в него, дарю им вас, Не совладал с моею ленью праздной, Чтобы она хоть вскользь им занялась… В наш век стихи живут два-три мгновенья, Родились утром, к вечеру умрут… О чем же хлопотать? Рука забвенья* Как раз свершит свой корректурный труд.

Памяти Е. П. Ковалевского*

*
И вот в рядах отечественной рати Опять не стало смелого бойца – Опять вздохнут о горестной утрате Все честные, все русские сердца. Душа живая, он необоримо Всегда себе был верен и везде – Живое пламя, часто не без дыма Горевшее в удушливой среде… Но в правду верил он, и не смущался, И с пошлостью боролся весь свой век, Боролся – и ни разу не поддался… Он на Руси был редкий человек. И не Руси одной по нем сгрустнется – Он дорог был и там, в земле чужой, – И там, где кровь так безотрадно льется, Почтут его признательной слезой.

Мотив Гейне*

*
Если смерть есть ночь, если жизнь есть день – Ах, умаял он, пестрый день, меня!.. И сгущается надо мною тень, Ко сну клонится голова моя… Обессиленный, отдаюсь ему… Но все грезится сквозь немую тьму – Где-то там, над ней, ясный день блестит И незримый хор о любви гремит…

"Вы не родились поляком…".

Вы не родились поляком*, Хоть шляхтич вы по направленью, А русский вы – сознайтесь в том – По Третьему лишь отделенью… Слуга влиятельных господ, С какой отвагой благородной Громите речью вы свободной Всех тех, кому зажали рот! Недаром вашим вы пером Аристократии служили – В какой лакейской изучили Вы этот рыцарский прием?

"Нет не могу я видеть вас…".

«Нет, не могу я видеть вас*…» – Так говорил я в самом деле, И не один, а сотню раз, – А вы – и верить не хотели. В одном доносчик мой неправ – Уж если доносить решился, Зачем же, речь мою прервав, Он досказать не потрудился? И нынче нудит он меня – Шутник и пошлый и нахальный – Его затею устраня, Восстановить мой текст буквальный. Да, говорил я, и не раз – То не был случай одинокий – Мы все не можем видеть вас – Без той сочувственно-глубокой Любви сердечной и святой. С какой – как в этом не сознаться? – Своею лучшею звездой Вся Русь привыкла любоваться.

14-Ое февраля 1869*

*
   Великий день Кирилловой кончины – Каким приветствием сердечным и простым    Тысячелетней годовщины    Святую память мы почтим?
Какими этот день запечатлеть словами,    Как не словами, сказанными им, Когда, прощаяся и с братом и с друзьями, Он нехотя свой прах тебе оставил, Рим…
   Причастные его труду Чрез целый ряд веков, чрез столько поколений, И мы, и мы его тянули борозду    Среди соблазнов и сомнений,
И в свой черед, как он, не довершив труда, И мы с нее сойдем – и словеса святые Его воспомянув – воскликнем мы тогда: «Не изменяй себе, великая Россия!
   Не верь, не верь чужим, родимый край, Их ложной мудрости иль наглым их обманам, И как святой Кирилл, и ты не покидай    Великого служения Славянам»…

"Нам не дано предугадать…".

Нам не дано предугадать*, Как слово наше отзовется, – И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…

"Две силы есть – две роковые силы…".

Две силы есть – две роковые силы*, Всю жизнь свою у них мы под рукой, От колыбельных дней и до могилы, – Одна есть Смерть, другая – Суд людской. И та и тот равно неотразимы, И безответственны и тот и та, Пощады нет, протесты нетерпимы, Их приговор смыкает всем уста… Но Смерть честней – чужда лицеприятью, Не тронута ничем, не смущена, Смиренную иль ропщущую братью – Своей косой равняет всех она. Свет не таков: борьбы, разноголосья – Ревнивый властелин – не терпит он, Не косит сплошь, но лучшие колосья Нередко с корнем вырывает вон. И горе ей – увы, двойное горе, – Той гордой силе, гордо-молодой, Вступающей с решимостью во взоре, С улыбкой на устах – в неравный бой, Когда она, при роковом сознанье Всех прав своих, с отвагой красоты, Бестрепетно, в каком-то обаянье Идет сама навстречу клеветы, Личиною чела не прикрывает, И не дает принизиться челу, И с кудрей молодых, как пыль, свевает Угрозы, брань и страстную хулу, – Да, горе ей – и чем простосердечней, Тем кажется виновнее она… Таков уж свет: он там бесчеловечней, Где человечно-искренней вина.

11-Ое мая 1869*

*
Нас всех, собравшихся на общий праздник снова, Учило нынче нас Евангельское Слово    В своей священной простоте: «Не утаится Град от зрения людского,    Стоя на Горней высоте».
Будь это и для нас возвещено не всуе –    Заветом будь оно и нам – И мы, великий день здесь братски торжествуя, Поставим наш союз на высоту такую, Чтоб всем он виден был – всем братским племенам.

"Как насаждения Петрова…".

Как насаждения Петрова*, В Екатерининской долине* Деревья пышно разрослись – Так насаждаемое ныне, Здесь русское живое слово Расти и глубже коренись.

О. И. Орловой-Давыдовой*

*
Здесь, где дары судьбы освящены душой, Оправданы благотвореньем, Невольно человек мирится здесь с судьбой, Душа сознательно дружится с Провиденьем.

Андрею Николаевичу Муравьеву*

*
Там, где на высоте обрыва Воздушно-светозарный храм Уходит выспрь – очам на диво – Как бы парящий к небесам, Где Первозванного Андрея Еще поднесь сияет крест – На небе киевском белея, Святой блюститель этих мест – К стопам его свою обитель Благоговейно прислоня, Живешь ты там – не праздный житель – На склоне трудового дня. И кто бы мог, без умиленья, И ныне не почтить в тебе Единство жизни и стремленья И твердость стойкую в борьбе? Да, много, много испытаний Ты перенес и одолел… Живи ж не в суетном сознанье Заслуг своих и добрых дел – Но для любви, но для примера, Да убеждаются тобой, Что может действенная вера И мысли неизменной строй.

В деревне*

*
Что за отчаянные крики, И гам, и трепетанье крыл? Кто этот гвалт безумно-дикий Так неуместно возбудил? Ручных гусей и уток стая Вдруг одичала и летит, Летит – куда, сама не зная, И как шальная голосит. Какой внезапною тревогой Звучат все эти голоса! Не пес, а бес четвероногий, Бес, обернувшийся во пса, В порыве буйства, для забавы, Самоуверенный нахал, Смутил покой их величавый И их размыкал, разогнал! И словно сам он, вслед за ними, Для довершения обид, С своими нервами стальными, На воздух взвившись, полетит! Какой же смысл в движеньи этом? Зачем вся эта трата сил? Зачем испуг таким полетом Гусей и уток окрылил? Да, тут есть цель! В ленивом стаде Замечен страшный был застой, И нужен стал, прогресса ради, Внезапный натиск роковой, – И вот благое провиденье С цепи спустило сорванца, Чтоб крыл своих предназначенье Не позабыть им до конца. Так современных проявлений Смысл иногда и бестолков, – Но тот же современный гений Всегда их выяснить готов. Иной – ты скажешь – просто лает, А он свершает высший долг, – Он, осмысляя, развивает Утиный и гусиный толк!

Чехам от московских славян*

*
На ваши, братья, празднества́*, Навстречу вашим ликованьям, Навстречу вам идет Москва С благоговейным упованьем. В среду восторженных тревог, В разгар великого волненья, Приносит вам она залог, Залог любви и единенья. Примите же из рук ея То, что́ и вашим прежде было, Что́ старочешская семья* Такой ценой себе купила, Такою страшною ценой, Что память эта и поныне – И вашей лучшею святыней, И вашей жизненной струей. Примите Чашу! Всем звездой В ночи судеб она светила И вашу немощь возносила Над человеческой средой. О, вспомните, каким она Была вам знаменьем любимым, И что в костре неугасимом Она для вас обретена. И этой-то великой мзды, Отцов великих достоянья, За все их тяжкие труды, За все их жертвы и страданья, Себя лишать даете вы Иноплеменной дерзкой ложью*, Даете ей срамить, увы, И честь отцов и правду Божью. И долго ль, долго ль этот плен, Из всех тягчайший, плен духовный, Еще сносить ты осужден, О чешский люд единокровный? Нет, нет, недаром благодать На вас призвали предки ваши, И будет вам дано понять, Что нет спасенья вам без Чаши. Она лишь разрешит вконец Загадку вашего народа: В ней и духовная свобода, И единения венец. Придите ж к дивной Чаше сей, Добытой лучшей вашей кровью*, Придите, приступите к ней С надеждой, верой и любовью.

"Природа – сфинкс. И тем она верней…".

Природа – Сфинкс. И тем она верней* Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней.

"Как нас ни угнетай разлука…".

Как нас ни угнетай разлука*, Но покоряемся мы ей – Для сердца есть другая мука, Невыносимей и больней. Пора разлуки миновала, И от нее в руках у нас Одно осталось покрывало, Полупрозрачное для глаз. И знаем мы: под этой дымкой Все то, по чем душа болит, Какой-то странной невидимкой От нас таится – и молчит. Где цель подобных искушений? Душа невольно смущена, И в колесе недоумений Вертится нехотя она. Пора разлуки миновала, И мы не смеем, в добрый час, Задеть и сдернуть покрывало, Столь ненавистное для нас!

Современное*

*
Флаги веют на Босфоре, Пушки празднично гремят, Небо ясно – блещет море И ликует Цареград. И недаром он ликует: На волшебных берегах Ныне весело пирует Благодушный падишах. Угощает он на славу Милых западных друзей, И свою бы всю державу Заложил для них, ей-ей. Из премудрого далека Франкистанской их земли* Погулять на счет пророка Все они сюда пришли. Пушек гром и мусикия! Здесь Европы всей привал, Здесь все силы мировые Свой справляют карнавал. И при кликах исступленных Бойкий западный разгул И в гаремах потаенных Двери настежь распахнул. Как в роскошной этой раме Дивных гор двух морей Веселится об исламе Христианский съезд князей! И конца нет их приветам, Обнимает брата брат… О, каким отрадным светом Звезды Запада горят! И всех ярче и милее Светит тут звезда одна – Коронованная фея, Рима дочь*, его жена. С пресловутого театра Всех изяществ и затей – Как вторая Клеопатра* В сонме царственных гостей, На Восток она явилась Всем на радость, не на зло. И пред нею все склонилось: Солнце с Запада взошло! Только там, где тени бродят По долинам и горам И куда уж не доходят Эти клики, этот гам – Только там, где тени бродят, Там в ночи – из свежих ран Кровью медленно исходят Миллионы христиан.

А. Ф. Гильфердингу*

*
Спешу поздравить. Мы охотно Приветствуем ваш неуспех, Для вас и лестный, и почетный, И назидательный для всех. Что русским словом столько лет Вы славно служите России, Про это знает целый свет, Не знают немцы лишь родные. Ох, нет, то знают и они – И что в славянском вражьем мире Вы совершили – вы одни, – Все им известно – inde irae!..[8] Во всем великом этом крае Они встречали вас не раз, В Балканах, Чехах, на Дунае, Везде, везде встречали вас. И как же мог бы без измены, Высокодоблестный досель, В академические стены, В заветную их цитадель, Казною русской содержимый Для этих славных оборон, Вас, вас впустить – непобедимый Немецкий храбрый гарнизон?

Ю. Ф. Абазе*

*
Так – гармонических орудий Власть беспредельна над душой, И любят все живые люди Язык их темный, но родной. В них что-то стонет, что-то бьется, Как в узах заключенный дух, На волю просится, и рвется, И хочет высказаться вслух… Не то совсем при вашем пенье, Не то мы чувствуем в себе: Тут полнота освобожденья, Конец и плену и борьбе… Из тяжкой вырвавшись юдоли И все оковы разреша, На всей своей ликует воле Освобожденная душа… По всемогущему призыву Свет отделяется от тьмы, И мы не звуки – душу живу, В них вашу душу слышим мы.

"Так провидение судило…".

Так Провидение судило*, Чтоб о величии грядущем Великого Славянского царя Возвещено вселенной было Не гласом грома всемогущим, А звучным писком комара.

"Радость и горе в живом упоенье…"*

*

< Из Гёте >

Радость и горе в живом упоенье, Думы и сердце в вечном волненье, В небе ликуя, томясь на земли,    Страстно ликующей,    Страстно тоскующей, Жизни блаженство в одной лишь любви…

Гус на костре*

*
Костер сооружен, и роковое Готово вспыхнуть пламя. Все молчит. Лишь слышен легкий треск – и в нижнем слое Костра огонь предательски сквозит. Дым побежал – народ столпился гуще, Вот все они – весь этот темный мир: Тут и гнетомый люд – и люд гнетущий, Ложь и насилье – рыцарство и клир. Тут вероломный кесарь* – и князей Имперских и духовных сонм верховный, И сам он, римский иерарх, в своей Непогрешимости греховной*. Тут и она – та старица простая, Не позабытая с тех пор*, Что́ принесла, крестясь и воздыхая, Вязанку дров, как лепту, на костер. И на костре, как жертва пред закланьем, Вам праведник великий предстоит, Уже обвеян огненным сияньем, Он молится – и голос не дрожит. Народа чешского святой учитель, Бестрепетный свидетель о Христе И римской лжи суровый обличитель, В своей высокой простоте Не изменив ни Богу, ни народу, Боролся он – и был необорим – За правду Божью, за ее свободу, За все, за все, что бредом назвал Рим*. Он духом в небе – братскою ж любовью Еще он здесь, еще в среде своих, И светел он, что собственною кровью Христову кровь он отстоял для них. О чешский край – о род единокровный! Не отвергай наследья своего – О, доверши же подвиг свой духовный И братского единства торжество! И цепь порвав с юродствующим Римом, Гнетущую тебя уж так давно, На Гусовом костре неугасимом Расплавь ее последнее звено.

"Над русской Вильной стародавной…".

Над русской Вильной стародавной* Родные теплются кресты, И звоном меди православной Все огласились высоты. Минули веки искушенья, Забыты страшные дела – И даже мерзость запустенья Здесь райским крином расцвела. Преданье ожило святое Первоначальных лучших дней, И только позднее былое Здесь в царство отошло теней. Оттуда смутным сновиденьем Еще дано ему порой Перед всеобщим пробужденьем Живых тревожить здесь покой. В тот час, как с неба месяц сходит, В холодной, ранней полумгле Еще какой-то призрак бродит По оживающей земле.

К. Б. ("Я встретил вас – и все былое…")*

*
Я встретил вас – и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое – И сердцу стало так тепло… Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас, – Так, весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты… Как после вековой разлуки, Гляжу на вас, как бы во сне, – И вот – слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне… Тут не одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь, – И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..

"Доехал исправно, усталый и целый…".

Доехал исправно, усталый и целый*, Сегодня прощаюсь со шляпою белой, Но с вами расставшись… не в шляпе тут дело…

Два единства*

*
Из переполненной Господним гневом чаши Кровь льется через край, и Запад тонет в ней – Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши –    Славянский мир, сомкнись тесней…
«Единство, – возвестил оракул наших дней, – Быть может спаяно железом лишь и кровью…» Но мы попробуем спаять его любовью –    А там увидим, что прочней…

"Веленью высшему покорны…".

Веленью высшему покорны*, У мысли стоя на часах, Не очень были мы задорны, Хоть и со штуцером в руках. Мы им владели неохотно, Грозили редко и скорей Не арестантский, а почетный Держали караул при ней.

"Чему бы жизнь нас не учила…".

Чему бы жизнь нас ни учила*, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса. И увядание земное Цветов не тронет неземных, И от полуденного зноя Роса не высохнет на них. И эта вера не обманет Того, кто ею лишь живет, Не все, что здесь цвело, увянет, Не все, что было здесь, пройдет! Но этой веры для немногих Лишь тем доступна благодать, Кто в искушеньях жизни строгих, Как вы, умел, любя, страдать, Чужие врачевать недуги Своим страданием умел, Кто душу положил за други И до конца все претерпел.

"Да, вы сдержали ваше слово…".

Да, вы сдержали ваше слово*: Не двинув пушки, ни рубля, В свои права вступает снова Родная русская земля – И нам завещанное море Опять свободною волной, О кратком позабыв позоре, Лобзает берег свой родной. Счастлив в наш век, кому победа Далась не кровью, а умом, Счастлив, кто точку Архимеда Умел сыскать в себе самом, – Кто, полный бодрого терпенья, Расчет с отвагой совмещал – То сдерживал свои стремленья, То своевременно дерзал. Но кончено ль противоборство? И как могучий ваш рычаг Осилит в умниках упорство И бессознательность в глупцах?

"Ah, quelle meprise…".

Ah, quelle méprise –* Incroyable et profonde! Ma fille rose, ma fille blonde Qui veut se faire soeur grise. <См. перевод>*

"Брат, столько лет сопутствовавший мне…".

Брат, столько лет сопутствовавший мне,* И ты ушел – куда мы все идем, И я теперь – на голой вышине Стою один, – и пусто все кругом – И долго ли стоять тут одному? День, год-другой – и пусто будет там, Где я теперь, смотря в ночную тьму И – что́ со мной, не сознавая сам… Бесследно все – и так легко не быть! При мне иль без меня – что нужды в том? Все будет то ж – и вьюга так же выть И тот же мрак – и та же степь кругом. Дни сочтены – утрат не перечесть… Живая жизнь давно уж позади – Передового нет – и я, как есть, На роковой стою очереди…

"Давно известная всем дура…".

Давно известная всем дура* – Неугомонная цензура Кой-как питает нашу плоть – Благослови ее господь!

"С Новым Годом, с новым счастьем…".

С Новым Годом, с новым счастьем,*    С постоянною удачей;      Вот привет любви собачьей,         Ты прими его с участьем.

"Впросонках слышу я – и не могу…".

Впросонках слышу я – и не могу* Вообразить такое сочетанье, А слышу свист полозьев на снегу И ласточки весенней щебетанье.

Черное море*

*
Пятнадцать лет с тех пор минуло, Прошел событий целый ряд, Но вера нас не обманула, И севастопольского гула Последний слышим мы раскат. Удар последний и громовый, Он грянул вдруг, животворя, Последнее в борьбе суровой Теперь лишь высказано слово, То слово Русского Царя. И все, что было так недавно Враждой воздвигнуто слепой, Так нагло, так самоуправно – Пред честностью Его державной Все рушилось само собой. И вот – «свободная стихия», – Сказал бы наш поэт родной*, – Шумишь ты, как во дни былые, «И катишь волны голубые, И блещешь гордою красой!..» Пятнадцать лет тебя держало Насилье в западном плену, Ты не сдавалась и роптала, Но час пробил – насилье пало: Оно пошло, как ключ, ко дну. Опять зовет и к делу нудит Родную Русь твоя волна, И к распре той, что Бог рассудит, Великий Севастополь будит От заколдованного сна. И то, что ты во время оно От бранных скрыла непогод В свое сочувственное лоно, Отдашь ты нам, и без урона – Бессмертный черноморский флот. Да в сердце русского народа Святиться будет этот день, Он – наша внешняя свобода, Он Петропавловского свода* Осветит гробовую сень…

Ватиканская годовщина*

*
   Был день суда и осужденья – Тот роковой, бесповоротный день,    Когда – для вящего паденья – На высшую вознесся он ступень –
   И Божьим промыслом теснимый, И загнанный на эту высоту,    Своей ногой непогрешимой В бездонную шагнул он пустоту –
   Когда, чужим страстям послушный, Игралище и жертва темных сил,    Так богохульно-добродушно Он божеством себя провозгласил…
   О новом бого-человеке Вдруг притча создалась – и в мир вошла,    И святотатственной опеке Христова Церковь предана была.
   О, сколько смуты и волнений С тех пор воздвиг непогрешимый тот,    И как под бурей этих прений Кощунство зреет и соблазн растет.
   В испуге ищут правду Божью, Очнувшись вдруг, все эти племена,    И как тысячелетней ложью Она, для них, вконец отравлена.
   И одолеть они не в силах Отравы той, что в жилах их течет,    В их самых сокровенных жилах, И долго будет течь – и где исход?..
· · ·
   Но нет, как ни борись упрямо, Уступит ложь, рассеется мечта –    И ватиканский далай-лама Не призван быть наместником Христа.

"От жизни той, что бушевала здесь…".

От жизни той, что бушевала здесь,* От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь… Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят, – и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих – лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.

"Враг отрицательности узкой…".

Враг отрицательности узкой,* Всегда он в уровень шел с веком: Он в человечестве был русской, В науке был он человеком.

Памяти М. К. Политковской*

*

Elle a été douce devant la mort[9].

Многозначительное слово Тобою оправдалось вновь: В крушении всего земного Была ты – кротость и любовь. В самом преддверье тьмы могильной Не оскудел в последний час Твоей души любвеобильной Неисчерпаемый запас… И та же любящая сила, С какой, себе не изменя, Ты до конца переносила Весь жизни труд, всю злобу дня, – Та ж торжествующая сила Благоволенья и любви, Не отступив, приосенила Часы последние твои. И ты, смиренна и послушна, Все страхи смерти победив, Навстречу ей шла благодушно, Как на отеческий призыв. О, сколько душ, тебя любивших, О, сколько родственных сердец – Сердец, твоею жизнью живших, Твой ранний поразит конец. Я поздно встретился с тобою На жизненном моем пути, Но с задушевною тоскою Я говорю тебе: прости. В наш век отчаянных сомнений, В наш век, неверием больной, Когда все гуще сходят тени На одичалый мир земной, – О, если в страшном раздвоенье, В котором жить нам суждено, – Еще одно есть откровенье, Есть уцелевшее звено С великой тайною загробной, Так это – видим, верим мы – Исход души, тебе подобной, Ее исход из нашей тьмы…

"День православного Востока…".

День православного Востока,* Святись, святись, великий день, Разлей свой благовест широко И всю Россию им одень. Но и Святой Руси пределом Его призыва не стесняй, Пусть слышен будет в мире целом, Пускай он льется через край, Своею дальнею волною И ту долину захватя, Где бъется с немощию злою Мое родимое дитя, Тот светлый край, куда в изгнанье Она судьбой увлечена, Где неба южного дыханье Как врачество лишь пьет она. О, дай болящей исцеленье, Отрадой в душу ей повей, Чтобы в Христово воскресенье Всецело жизнь воскресла в ней…

"Чертог твой, спаситель, я вижу украшен…".

Чертог Твой, Спаситель, я вижу украшен,* Но одежд не имею, да вниду в него.

"Как бестолковы числа эти…".

   Как бестолковы числа эти*,    Какой сумбур в календаре;    Теперь зима уж на дворе, А мне вот довелось во всем ее расцвете,    В ее прелестнейшей поре, Приветствовать Весну лишь в позднем ноябре.

"Мир и согласье между нас…".

Мир и согласье между нас* Сказались с первого же дня, – Поздравим же, перекрестясь, Тебя со мной – с тобой меня.

"Тут целый мир…".

Тут целый мир, живой, разнообразный*, Волшебных звуков и волшебных снов, – О, этот мир, так молодо-прекрасный, –    Он сто́ит тысячи миров.

Наполеон III*

*
   И ты свершил свой подвиг роковой,    Великих сил двусмысленный наследник,         Муж не судеб, а муж случайности слепой,       Ты сфинкс, разгаданный и пошлою толпой,       Но правды Божьей, не земной,       Неотразимый проповедник,       Ты миру доказал на деле,    Как шатко все, в чем этой правды нет:         Ты, целых двадцать бурных лет       Мир волновавший – и без цели,            Ты много в мире лжи посеял,          И много бурь ты возрастил,               И уцелевшего рассеял,               И собранного расточил!       Народ, взложивший на тебя венец,       Ты ложью развратил и погубил вконец;          И, верный своему призванью,       Оторопевший мир, игрой своей смутя,               Как неразумное дитя,       Ты предал долгому шатанью.       Спасенья нет в насилье и во лжи,       Как ни орудуй ими смело,       Для человеческой души,       Для человеческого дела.    Знай, торжествующий, кто б ныне ни был он,       Во всеоружии насилья и обмана,    Придет и твой черед, и поздно или рано,       Ты ими ж будешь побежден!         Но в искупленье темных дел       Ты миру завещал один урок великий:         Да вразумятся им народы и владыки       И всякий, кто б тебе соревновать хотел; –         Лишь там, лишь в той семье народной,       Где с властью высшею живая связь слышна,            И где она закреплена    Взаимной верою и совестью свободной,       Где святы все ее условья,       И ей народ одушевлен –    Стоит ли у престола он       Иль бодрствует у изголовья       Одра, где царский сын лежал*,       И весь народ еще недавно       Тот одр болезни окружал       Своей молитвой православной, –    О, тут измене места нет,         Ни разновидным ухищреньям,       И крайне жалок был бы тот,            Кто б этот оскорбил народ          Иль клеветой, иль подозреньем.

"Хотел бы я, чтобы в своей могиле…".

Хотел бы я, чтобы в своей могиле*, Как нынче на своей кушетке, я лежал. Века бы за веками проходили, И я бы вас всю вечность слушал и молчал.

"Тебе, болящая в далекой стороне…".

Тебе, болящая в далекой стороне*, Болящему и страждущему мне Пришло на мысль отправить этот стих, Чтобы с веселым плеском волн морских Взлетело бы тебе в окно, Далекий отголосок вод родных, И слово русское хоть на одно мгновенье Прервало для тебя волн средиземных пенье, Из той среды далеко не чужой, Которой ты была любовью и душой, Где и поднесь с усиленным вниманьем Следят твою болезнь сердечным состраданьем, Будь ближе, чем когда, душе твоей присущ Добрейший из людей, чистейшая из душ, Твой милый, добрый, незабвенный муж! Душа, с которою твоя была слита, Хранившая тебя от всех соблазнов зла; С которой заодно всю жизнь ты перешла, Свершая честно трудный подвиг твой Примерно-христианскою вдовой! Привет еще тебе от тени той, Обоим нам и милой, и святой, Которая так мало здесь гостила, Страдала храбро так – и горячо любила, Ушла стремглав из сей юдоли слез, Где ей, увы! – ничто не удалось – По долгой, тяжкой, истомительной борьбе Прощая все и людям, и судьбе. И свой родимый край так пламенно любила, Что, хоть она и воин не была, Но жизнь свою отчизне принесла; Вовремя с нею не могла расстаться, Когда б иная жизнь спасти ее могла!

"Британский леопард…".

   Британский леопард*    За что на нас сердит?    И машет все хвостом,    И гневно так рычит?    Откуда поднялась внезапная тревога    Чем провинились мы?    Тем, что, в глуби зашед    Степи средиазийской,    Наш северный медведь –    Земляк наш всероссийский – От права своего не хочет отказаться Себя оборонять, подчас и огрызаться    В угоду же друзьям своим    Не хочет перед миром Каким-то быть отшельником-факиром; И миру показать и всем воочию́,    Всем гадинам степным    На снедь предать всю плоть свою.    Нет, этому не быть! – и поднял лапу…
Вот этим леопард и был так рассержен.    «Ах, грубиян! Ах, он нахал! –    Наш лев сердито зарычал. – Как, он, простой медведь, и хочет защищаться В присутствии моем, и лапу поднимать,    И даже огрызаться!    Пожалуй, это дойдет до того, Что он вообразит, что есть <и> у него    Такие же права,    Как у меня, сиятельного льва… Нельзя же допустить такого баловства!»

"Конечно, вредно пользам государства…".

Конечно, вредно пользам государства* В нем образовывать особенное царство, Но несогласно с пользами подданства И в Ханстве возбуждать особенное ханство, Давно минувших лет возобновлять приемы и следы, И, устранив все современные лады, Строй новый заводить, И самозванно, произвольно Вдруг на Москве первопрестольной В затменье умственном, Бог ведает каком, Вдруг заявить себя ожившим баскаком Для несуществующей Орды.

"Во дни напастей и беды…".

Во дни напастей и беды,* Когда из Золотой орды В Москву баскаков насылали, Конечно, и тогда их выбирали, Москве предоставляя в дар Учтивейшего из татар, Насколько совместимы два эти слова – Ну, словом, лучшего из той среды, И не отправили бы Дурнова… А впрочем, тут много шума из пустого.

"Все отнял у меня казнящий Бог…".

Все отнял у меня казнящий Бог:* Здоровье, силу воли, воздух, сон, Одну тебя при мне оставил Он, Чтоб я Ему еще молиться мог.

Итальянская весна*

*
Благоуханна и светла Уж с февраля весна в сады вошла – И вот миндаль мгновенно зацвела, И белизна всю зелень облила.

"Мы солнцу Юга уступаем Вас…".

Мы солнцу Юга уступаем Вас.* Оно одно – должны сознаться мы – Теплее нашего Вас любит – А все-таки хотя здесь царство и зимы, Мы ни с какими бы странами Здешних мест не променяли бы. Здесь сердце Ваше остается с нами. Ступайте ж, уезжайте с Богом, Но сердце Ваше нам залогом, Что скоро Вы вернетесь к нам – И пусть в отъезда час – со всех сторон, И даже с бедного одра страданья, Молитв благие пожеланья За Вами понесутся вслед – Всех русских душ торжественный привет.

"Вот свежие тебе цветы…".

Вот свежие тебе цветы* В честь именин твоих, – Еще цветы я рассылаю, А сам так быстро отцветаю. Хотелось бы собрать пригоршню дней, Чтобы сплести еще венок Для именинницы моей.

17-Ое апреля 1818*

*
На первой дней моих заре То было рано поутру в Кремле, То было в Чудовом монастыре. Я в келье был, и тихой и смиренной, Там жил тогда Жуковский незабвенный. Я ждал его, и в ожиданье Кремлевских колколов я слушал завыванье, Следил за медною бурей, Поднявшейся в безоблачной лазури – И вдруг смененной пушечной пальбой – Все вздрогнули, понявши этот вой. Хоругвью светозарно-голубой Весенний первый день лазурно-золотой Так и пылал над праздничной Москвой. Тут первая меня достигла весть, Что в мире новый житель есть И новый царский гость в Кремле Ты в этот час дарован был земле. С тех пор воспоминанье это В душе моей согрето Так благодатно и так мило – В теченье стольких лет не изменив жило, Меня всю жизнь так верно провожало. И ныне, в ранний утра час, Оно все так же дорого и мило, Мой одр печальный посетило, И благодатный праздник возвестило. И мнилось мне всегда, Что этот раннего событья самый час Мне будет на всю жизнь благим предзнаменованьем. И не ошибся я: вся жизнь моя прошла Под этим кротким благостным влияньем. И милосердою судьбою Мне было счастье суждено, Что весь мой век я над собою Созвездье видел все одно – Его созвездье – и будь же до конца оно Моей единственной звездою. И много, много раз Порадуй этот день и этот мир, и нас…

Императору Александру II*

*
Царь благодушный, царь с евангельской душою,    С любовью к ближнему святою,    Принять, державный, удостой    Гимн благодарности простой! Ты, обнимающий любовию своей    Не сотни, тысячи людей,    Ты днесь воскрыльями ея Благоволил покрыть и бедного меня,    Не заявившего ничем себя И не имевшего на царское вниманье Другого права, как свое страданье!..    Вниманьем благостным своим    Меня призреть ты удостоил    И дух мой ободрил и успокоил… О, будь же, царь, прославлен и хвалим, Но не как царь, а как наместник Бога,    Склоняющего слух      Не только к светлым легионам Избранников своих, небесных слуг,    Но и к отдельным, одиноким стонам         Существ, затерянных на сей земле, И внемлющего их молитвенной хвале.      Чего же, царь, тебе мы пожелаем?    Торжеств ли громких и побед?    От них тебе большой отрады нет!    Мы лучшего тебе желаем,        А именно: чтобы по мере той,        Как призван волей ты святой Здесь действовать, в печальной сей юдоли, Ты сознаваем был все более и боле    Таким, каков ты есть,        Как друг добра нелицемерный… Вот образ твой и правильный и верный, Вот слава лучшая для нас и честь!

Бессонница (Ночной момент)*

*
Ночной порой в пустыне городской Есть час один, проникнутый тоской, Когда на целый город ночь сошла, И всюду водворилась мгла, Все тихо и молчит; и вот луна взошла, И вот при блеске лунной сизой ночи Лишь нескольких церквей, потерянных вдали, Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев Пустынно бьет в недремлющие очи, И сердце в нас подкидышем бывает, И так же плачется и также изнывает, О жизни и любви отчаянно взывает. Но тщетно плачется и молится оно: Все вкруг него и пусто и темно! Час и другой все длится жалкий стон, Но наконец, слабея, утихает он.

"Хоть родом он был не славянин…".

Хоть родом он был не славянин,* Но был славянством всем усвоен, И честно он всю жизнь ему служил, Так много действовал, хоть мало жил, И многого ему принадлежит почин – Он делом доказал, что в поле и один Быть может доблестный и храбрый воин!..

"Бывают роковые дни…".

Бывают роковые дни* Лютейшего телесного недуга И страшных нравственных тревог; И жизнь над нами тяготеет И душит нас, как кошемар. Счастлив, кому в такие дни Пошлет всемилосердый Бог Неоценимый, лучший дар – Сочувственную руку друга, Кого живая, теплая рука Коснется нас, хотя слегка, Оцепенение рассеет И сдвинет с нас ужасный кошемар, И отвратит судеб удар, – Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь, И верит сердце в правду и любовь.