Том 2. Стихотворения 1850-1873.

«СМОТРИ, КАК НА РЕЧНОМ ПРОСТОРЕ…».

Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 4.

Первая публикация – Москв. 1851. Ч. III. № 11. С. 238, под общим названием «Стихотворения» и с общей подписью «Ф. Т-в», под номером «3». Вошло в Совр. 1854. Т. XLIV. С. 27; Изд. 1854. С. 53; Изд. 1868. С. 93; Изд. СПб., 1886. С. 140; Изд. 1900. С. 145.

Печатается по автографу. В тексте сохранена поправка 4-й строки рукой П. А. Вяземского. К. В. Пигарев справедливо считает, что «нет никаких оснований полагать, что она сделана без ведома Тютчева: все стихотворения поэта, напечатанные в Москв. 1850–1851 гг., были получены издателем журнала непосредственно от автора» (Лирика I. С. 393). См. «Другие редакции и варианты». С. 279*.

В автографе 4-я строка: «Льдина за льдиною плывет» исправлена рукой Вяземского карандашом: «За льдиной льдина вслед плывет». В 14-й строке каждое слово в словосочетании «Человеческое Я» написано с прописной буквы.

Во всех изданиях сохранена поправка 4-й строки Вяземским, но отсутствует написание с прописной буквы значимых для поэта слов.

Датируется весной 1851 г. На этой датировке настаивает Пигарев, исходя из того, что стихотворение «появилось в июньской книжке Москв.» (Лирика I. С. 393). Ссылаясь на Изд. СПб., 1886, Г. И. Чулков, «за неимением иных данных», датирует его 1848 г. (Чулков II. С. 293).

И. С. Аксаков назвал стихотворение в числе тех, «где раскрывается для нас нравственно-философское созерцание поэта» (Биогр. С. 112). Он считал, что «мыслящий дух» Тютчева «никогда не отрешался от сознания своей человеческой ограниченности, но всегда отвергал самообожание человеческого я», и поражался способности поэта «воплощать в такие реальные художественные образы мысль самого отвлеченного свойства» (там же. С. 112, 113).

Л. Н. Толстой отметил это стихотворение буквами «Т. Г.» (Тютчев. Глубина) (TE. С. 146).

По мысли Ю. И. Айхенвальда, высказанной в 1906 г., Тютчева «в личной утрате <…> утешает зрелище общего жизненного потока. Это очень существенно, что он не верит в индивидуальное бессмертие и не дорожит им <…>. В весенний ледоход одна льдина за другою стремятся в море и, несмотря на свои частные различия, сливаются в одной общей стихии, в одной братской колыбели-могиле» (Айхенвальд Ю. И. Тютчев // Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 124).

«Тютчев признавал истинное бытие лишь у мировой души и отрицал его у индивидуальных «я», – писал В. Я. Брюсов в 1910 г. – Он верил, что бытие индивидуальное есть призрак, заблуждение, от которого освобождает смерть, возвращая нас в великое «все». Вполне определенно говорит об этом одно стихотворение («Смотри, как на речном просторе…»), в котором жизнь людей сравнивается с речными льдинами, уносимыми потоком «во всеобъемлющее море». Они все там, большие и малые, «утратив прежний облик свой», сливаются с «роковой бездной» (Брюсов В. Я. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества // Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 198).

В. Ф. Саводник приводил это стихотворение в доказательство следующей мысли: «Для человеческой личности с ее неизбежным эгоцентризмом, с ее резким разграничением между я и не-я, – самая мысль о смерти, об индивидуальном уничтожении, представляет источник тяжелых моральных страданий. А между тем перед лицом безграничного океана мировой жизни само человеческое я является лишь бессильным призраком, «обольщением мысли», тенью, скользящей на фоне стихийного круговорота природы и бесследно исчезающей в «роковой бездне» уничтожения» (Саводник. С. 190).

«Вызванная собственным воображением картина извечной пучины приобретает над поэтом притягательную власть, – утверждал Д. С. Дарский. – Как очарованный, не в силах он отвести взора от зрелища всеобщего исчезновенья. Снова и снова обращается созерцательной мыслью к безнадежному образу. В этом упорном возврате чувствуется не одна только суровая настойчивость познающего ума, вопреки всем жалобам сердца удерживающего признаваемую истину, – скорее тут сказалось влечение страдающей души к своему последнему успокоению. Можно думать, что представление «роковой бездны» вносило в существо поэта некоторое нравственное исцеление: недаром эта бездна названа «миротворной». И Тютчев привязывается к своей идее со всею верностью остуженной, праведной страсти <…> «О, нашей мысли обольщенье, ты – человеческое я!» – вот восклицанье, которое должно объяснить, почему тайной прелестью возобладала над Тютчевым идея бездны. Она освобождала сознание от обольщения <…> Отказаться от греха лживого познанья, не упорствовать в недостойном самоутверждении, уверовать в слитное бытие – в этом заповедь» (Дарский. С. 59–60).

По мнению Д. С. Мережковского, для Тютчева «весь мир – полет к смерти, к небытию. Все явления, все образы, все лики мира плывут в бездну роковую, как тающие льдины в океан» (Мережковский. С. 91).

Мета (устар.) – цель (А. Ш.).