Афоризмы. В начале было слово.

Писатель превращает свое пламя в бумагу.

Рассказать содержание слова – писательское искусство.

Мы вовсе не врачи – мы боль.

Писатель – то дерево, которое отталкивается от почвы.

Первый долг писателя – не оправдать ожиданий своей страны.

Кто-нибудь всегда смотрит из-за твоего плеча, как ты пишешь. Мать. Учитель. Шекспир. Бог.

Быть писателем неизбежно означает быть протестантом или, по крайней мере, пользоваться протестантской концепцией человека. В протестантстве человек сам творит над собой подобие Страшного Суда, и в ходе этого суда он к себе куда более беспощаден, чем Господь или даже церковь.

Нужно всякий раз писать так, будто пишешь в первый и последний раз. Сказать так много, словно это твое прощание, и так хорошо, словно это дебют.

Писатели, как и зубы, бывают передними и коренными.

Писатель, поднаторевший в свежести и оригинальности.

Писатель, который говорит все, говорит, по моему ощущению, мало.

Генри Джеймс пережевывает больше, чем откусывает.

Один пишет, потому что видит, другой – потому что слышит.

С авторами поладить легко – если вы любите детей.

Портные и писатели должны следить за модой.

Он всегда был ангажированным писателем. Он только слишком часто менял свой ангажемент.

Когда я беседовал с Анатолем Франсом, он спросил меня, кем я себя считаю. «Гением, как и вас», – не моргнув глазом ответил я. Однако ему с его французской благопристойностью мои слова показались столь нескромными, что он поспешил возразить: «Что ж, и шлюха имеет право говорить, что торгует удовольствиями».

Я не обиделся, ведь все художники зарабатывают себе на жизнь тем, что торгуют удовольствиями, а не философствуют и пророчествуют.

Литература – восхитительная любовница, но плохая жена.

Литераторы существуют у нас вместо литературы.

Я лишь хотела бы иметь возможность писать обеими руками сразу, чтобы не забыть одно, пока я пишу другое.

Дешевизной бумаги, бесспорно, объясняется, почему женщины в литературе преуспели раньше, чем в каких-либо других профессиях.

Трудно женщине выразить свои чувства при помощи языка, созданного преимущественно мужчинами для выражения их собственных чувств.

Когда я вижу, как надрывается старик[1] над своими романами, меня начинает пугать моя легкость в работе.

Я писала бы книги, даже если бы их никто не читал, кроме моего мужа.

Издатели думают о том, чтобы заработать деньги, и если вы пишете хорошо, им наплевать, кто вы – мужчина, женщина или слон.

Если вы хотите, чтобы ваши писания принимали всерьез, не выходите замуж, не заводите детей, а главное, не умирайте. Но если уж приходится умирать – выбирайте самоубийство. Людям это нравится.

Все до единой книги, восхваляющие простую жизнь, написаны мужчинами.

Плохие рассказчики вынуждены писать хорошие книги.

Настоящий писатель поражает нас, сказав то, что мы знали всегда.

Писатель талантлив, если он умеет представить новое привычным, а привычное – новым.

Плох тот писатель, которому не верят на слово.

Некоторые писатели походят на того шарлатана, который вытаскивает из своего рта целые аршины лент.

Все плохие писатели обожают эпос.

Оптимисты пишут плохо.

Недостатки великих писателей – это обычно их достоинства, доведенные до крайней степени.

Великий писатель не тот, кто говорит нам, что не надо играть со спичками, а тот, кто обжигает нам кончики пальцев.

У величайших людей каждая черта в произведении так сплетена с другою, что невозможно что-либо изъять, не разрушив целого.

Великие писатели крадут; маленькие писатели копируют.

Все великое создано в ответ на запросы дня. Не себя выявляет великий поэт, а только выполняет социальный заказ.

Американские писатели хотят быть не хорошими, а великими писателями; и поэтому им не удается ни то ни другое.

Иные писатели лишь тогда кажутся великими, когда опускаешься до их уровня.

Он был по-новому глуп, и поэтому многие признали его великим.

Мои книги – вода; книги великих гениев – вино. Воду пьет каждый.

Есть три причины, по которым становятся писателем. Первая: вам нужны деньги; вторая: вы хотите сказать миру что-то важное; третья: вы не знаете, чем занять себя длинными зимними вечерами.

Начинаешь писать, чтобы прожить, кончаешь писать, чтобы не умереть.

Я стал литератором потому, что автор редко встречается со своими клиентами и не должен прилично одеваться.

Я стал писателем потому, что терпеть не могу бумажной работы.

Писательство – это профессия, которую приобретают, занимаясь писательством.

Писать легко. Все, что для этого нужно, – это сидеть, уставившись в лист бумаги, пока на лбу не выступят капли крови.

Писатель пишет не потому, что ему хочется что-то сказать, а потому, что ему есть что сказать.

Я заработала первой рецензией один фунт десять шиллингов и шесть пенсов и на эти деньги купила персидского кота. А потом меня разобрало честолюбие: кот – это, конечно, очень хорошо. Но кота мне мало. Я хочу автомобиль. Вот так я и стала романисткой.

Пишите бесплатно до тех пор, пока кто-нибудь не предложит вам плату за ваши писания. Если в течение трех лет вам не предложат ни цента, значит, вам лучше заняться чем-нибудь другим.

По-настоящему серьезное отношение к писательскому делу – одно из двух непременных условий. Второе, к сожалению, – талант.

Один писатель ничем не хуже другого, пока не напишет книги.

Опубликовать свою книгу – значит добровольно выйти на публику без штанов.

Пока вы не написали ни одной книги, вы никому не известны. Написав книгу, вы погружаетесь в безвестность.

От прочитанных книг автор отделяет себя первой написанной.

Господь, сотворив мир, признался, что он им доволен. Так же был доволен и я своим первым творением. Но время опрокидывает столь поспешные выводы. Надо полагать, что теперь он оценивает свою работу не выше, чем я своих «Простаков за границей». Ведь это факт, что и там и тут слишком много воды.

Быть интересным – первая обязанность малоизвестного автора. Право быть скучным принадлежит только тем писателям, которые уже прославились.

Позднейшие произведения истинного поэта отнюдь не значительнее ранних; первый ребенок не хуже второго, только роды потом бывают легче.

Между написанием первой и второй книги – громадная разница: первая книга – это приключение, вторая – уже обязанность.

Писатель должен написать один роман, а потом должен быть отправлен в газовую камеру.

Хороший писатель должен по возможности знать всё.

Это замечательный человек – как и я. Вдвоем мы обладаем всей мудростью мира: он знает все, что можно узнать, а я знаю все остальное.

Если хороших книг так немного, то лишь потому, что из тех, кто умеет писать, слишком немногие что-либо знают.

Если бы он меньше знал, он, возможно, стал бы поэтом.

Из того, что вы не знаете, получилась бы прекрасная книга.

Я написал шесть книг; они совсем неплохи для человека, который прочитал всего две.

Лучший способ ознакомиться с каким-либо предметом – написать книгу о нем.

Каждый может написать трехтомный роман. Все, что для этого нужно, – совершенно не знать ни жизни, ни литературы.

Писатель совсем не знал жизни. Счастливчик!

Одни литераторы имеют имя. Другие – только имя и фамилию.

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.

Хваля автора, перевирают его фамилию, браня – никогда.

Иных надо бить палками при жизни. После смерти их нельзя наказать, нельзя опозорить: они не оставляют имени.

Люди, чтобы добиться известности, скрываются под псевдонимами.

Каждый псевдоним, подсознательно, – отказ от преемственности, потомственности, сыновности. Отказ от отца.

Если автор пишет лучше тебя – пригласи его в соавторы.

Из двух соавторов каждый уверен, что на его долю выпал весь труд и только полгонорара.

Писали вдвоем, а славы и на одного не хватило.

Дарственная: «Соавтору – от автора!».

Козьме Пруткову было легче: их было четверо.

Если Господь по праву претендует на первое место в деле Творения, то Шекспиру по праву принадлежит второе.

Шестидесятилетний Вольтер – это попугай, повторяющий тридцатилетнего Вольтера.

Он второй во всех жанрах.

Если мы отдаем некоторое предпочтение Гете перед Шиллером, то лишь благодаря тому незначительному обстоятельству, что Гете, ежели бы ему в его творениях потребовалось подробно изобразить такого поэта, был способен сочинить всего Фридриха Шиллера, со всеми его Разбойниками, Пикколомини, Луизами, Мариями и Девами.

Я знаю только одного-единственного человека, который был счастлив. Это Бомарше, сочинитель «Фигаро». Еще не достигнув тридцати лет, он уже похоронил двух жен и выиграл три процесса.

Вся поэзия лорда Байрона представляется мне намеренно растянутым самоубийством на почве сплина. Благородный лорд только и делает, что водит ножом по горлу, но не лезвием, а тупой стороной.

Теннисон – замечательная половина поэта.

Виктор Гюго был безумцем, который вообразил себя Виктором Гюго.

Лучший французский поэт? Увы, Гюго.

Его духу недостает гармонии. У его музы две левых руки.

Генрих Гейне так ослабил корсет немецкой речи, что теперь даже самый заурядный галантерейщик может ласкать ее груди.

Девятнадцатый век, каким мы его знаем, в значительной степени изобретен Бальзаком. Мы просто выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию творческого ума великого романиста.

Марк Твен и я находимся в одинаковом положении. Мы должны высказывать свои мнения так, чтобы люди, которые иначе повесили бы нас, думали, будто мы шутим.

Прекрасный человек! Он не имеет врагов и не любим никем из своих друзей.

Никогда еще не было такого первоклассного второразрядного писателя.

Марк Твен мой любимый писатель по трем причинам: он писал хорошо, он меня развлекает и он уже умер.

Генри Джеймс был одной из самых милых пожилых леди, которых я встречал в своей жизни.

Мы с Гертрудой Стайн все равно что братья.

Роман о наилучшем устройстве быта детородных частей.

Он пугает, а мне не страшно.

У этого чудовища есть талант.

Валери, несомненно, мелкобуржуазный интеллектуал. Но не каждый мелкобуржуазный интеллектуал – Поль Валери.

Генри Миллер, собственно, не писатель, а неумолкающий говорун, к которому кто-то подсоединил пишущую машинку.

Это не написано – это напечатано на машинке.

Величайший из всех умов, оставшихся в приготовительной школе.

…Литература Больших Идей, которая, впрочем, часто ничем не отличается от дребедени обычной, но зато подается в виде громадных гипсовых кубов, которые со всеми предосторожностями переносятся из века в век, пока не явится смельчак с молотком и хорошенько не трахнет по Бальзаку, Горькому, Томасу Манну.

То, что Х сумел написать такую хорошую книгу, может отбить всякую охоту к литературе.

Фундаментом литературной дружбы служит обмен отравленными бокалами.

В одно прекрасное утро я проснулся и увидел себя знаменитым.

Я не такой злой, как кажется. Я раскрасил себе лицо такими страшными красками лишь для того, чтобы в бою напугать моих врагов.

Со мной не случалось никаких событий, наоборот, я сам бывал событием.

Увы, половина человечества не верит в Бога, а другая половина не верит в меня.

«Вы – Борхес?» – «Временами».

Я мыслю как гений, пишу как выдающийся писатель и говорю как ребенок.

Я пишу кровью из носа.

Я отношусь к писателям, про которых люди думают, что другие люди их читают.

Мне потребовалось полвека, чтобы понять, что у меня нет литературного дара. Увы, к тому времени я уже был знаменит.

Широко известен в узких кругах.

Если врач скажет, что мне осталось жить пять минут, я не буду рвать на себе волосы. Просто я стану печатать на машинке немного быстрее.

Я – сосисочный автомат, безотказный сосисочный автомат.

Книги, не написанные мной, лучше, чем книги, написанные другими.

Каждый пишет на одну книгу больше, чем надо.

Сначала произведения дают славу автору, а потом уже автор дает славу своим произведениям.

Известный писатель – тот, у кого берут и слабые вещи; знаменитый – тот, кого за них хвалят.

Наши старые книги удивляют нас вдвойне: мы не смогли бы написать их еще раз – и не хотели бы.

Литераторы (обоего пола) слепы как родители: они не отличают своих выкидышей от своих удавшихся отпрысков.

Все писатели наделены материнским инстинктом. Больше всего они привязаны к самым слабым своим творениям.

Живущего автора судят по его худшим произведениям, и только когда он умрет – по лучшим.

Существуют три безошибочных способа доставить удовольствие писателю; вот они в восходящем порядке:

1) Сказать ему, что вы читали одну из его книг;

2) Сказать ему, что вы читали все его книги;

3) Просить его дать вам прочесть рукопись его будущей книги.

Примерно через час разговора со мной Станислав Ежи Лец вдруг сказал: «Так больше не пойдет. Мы говорим все обо мне да обо мне. Давайте теперь поговорим о вас. Как вам понравилась моя последняя книга?».

Портрет автора, предшествующий его сочинениям, невольно вызывает в моей памяти Геную, где перед больницей для душевнобольных стоит статуя ее основателя.

Он утверждает, что в своих книгах спускается до читателя, а на самом деле читатель опускается вместе с ним.

Писатели, чьих книг никто не покупает, быстрее всего продаются.

Все летит за борт ради того, чтобы книга была написана, – честь, гордость, достоинство. Если для этого нужно ограбить свою собственную мать, писатель не поколеблется ни минуты; «Ода к греческой вазе» стоит любого числа пожилых леди.

Лучше сжечь писателя, чем его книги.

Книгу, подаренную вам автором, благоразумнее всего похвалить не читая: это избавит вас от предумышленной лжи.

Если писатель вас спрашивает, какого вы мнения о его книге, вы подвергаетесь пытке и не обязаны говорить правду.

Спасибо, что прислали мне свою книгу. Я не потерял ни минуты на ее чтение.

В букинистической лавке Шоу нашел книгу, на которой имелась его собственная дарственная надпись: «От Джорджа Бернарда Шоу с искренним уважением». Шоу купил эту книгу и послал ее прежнему владельцу, дописав: «С возобновленным уважением, Дж. Б. Ш.».

Аспирант дал Ландау его книгу и попросил: «Лев Давыдович, подарите мне вашу книгу с остроумной надписью».

Я слишком люблю читать книги и потому не пишу их.

Где мне взять столько времени, чтобы читать поменьше?

Разумный писатель никого не читает. Читать тех, кто пишет хуже него, нет смысла. Читать тех, кто пишет лучше, – только расстраиваться.

Ауффенберга я не читал. Полагаю, что он напоминает Арленкура, которого я тоже не читал.

Польские литераторы не читают меня – а я не читаю их. Их приговор единодушен? Мой тоже.

Я не читаю книги – я их пишу.

Хотите, чтобы вас печатали, – больше пишите. Хотите, чтобы вас читали, – больше читайте.

Книги пишутся по книгам, и наши поэты в большинстве случаев стали поэтами только благодаря чтению поэтов.

Поэт, который читает, выглядит как повар, который ест.

Чем больше читаешь, тем меньше подражаешь.

Книги, которые мы листаем реже всего и с наибольшим пристрастием, – это книги наших коллег.

Писать – значит читать себя самого.

Талант – вопрос количества. Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста.

Все наскоро, в несколько недель написанные книги возбуждают во мне известное предубеждение против автора. Порядочная женщина не производит ребенка на свет до истечения девятого месяца.

Сама природа не производит на свет быстро ничего великого. Чем больше животное, тем дольше оно вынашивается.

Я плодовит как крольчиха, но я отстаиваю право за слонихами быть беременными дольше, нежели крольчихи.

Чем больше человек пишет, тем больше он может написать.

Писатели в своем большинстве настолько заняты писанием, что думать им просто некогда.

Легче всего пишется авторам, у которых словарный запас невелик.

Составлять много книг – конца не будет, и много читать – утомительно для тела.

В сфере духа встречаются весьма плодовитые импотенты.

Не писать – это авторское право.

Ничего не пишите! Ничего не читайте! Ничего не говорите! Ничего не печатайте!

И молчание – одна из форм творчества, если оно обрамлено двумя произведениями.

Молчание нужно слышать в его контексте.

Последним словом многих писателей должно было бы быть молчание.

Сколько слов родило молчание!

Писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот.

Если читатель не знает писателя, то виноват в этом писатель, а не читатель.

Читателю хорошо – он может сам выбирать писателя.

Интересы писателя и интересы читателя никогда не совпадают – разве что по удачному стечению обстоятельств.

С каждой новой написанной вами книгой вы теряете почитателей, которых приобрели своей предыдущей книгой.

На свете полно бездарных писателей – но также и бездарных читателей.

Человеческий род, к которому принадлежат столь многие из моих читателей…

Кс. находит какое-то сочинение глупым.

– Чем вы это докажете?

– Помилуйте, – простодушно уверяет он, – да я мог бы так написать.

У начинающего писателя все удовольствие приходится на его долю, а читатель не получает ничего.

Нет писателя настолько неспособного, чтобы не найти подобного ему читателя.

Лучше писать для себя и потерять читателя, чем писать для читателя и потерять себя.

Во мне, а не в писаниях Монтеня содержится то, что я в них вычитываю.

Мы, в сущности, учимся у тех книг, о которых не в состоянии судить. Автору книги, о которой мы можем судить, следовало бы учиться у нас.

Есть писатели, размышлять о которых приятнее, чем читать их.

Порой я читаю книгу с удовольствием, а к автору отношусь с ненавистью.

Он уже почти классик. Его уже почти не читают.

Странно: когда произведение уже вышло из печати, то есть как раз тогда, когда его начинает оценивать публика, – оно перестает интересовать автора.

Писателя нужно читать, но его не должно быть ни видно, ни слышно.

Любить писателя и потом встретить его – все равно что любить гусиную печенку и потом встретить гуся.

Мы, англичане, говорим: настоящий друг тот, кто навестит тебя даже в тюрьме. Нет: настоящий друг тот, кто придет на твое выступление.

Автор, который говорит о собственных книгах, почти так же несносен, как мать, которая говорит о собственных детях.

Весьма печально, что в нашей культуре поэт может заработать больше, рассказывая о своем искусстве, чем занимаясь этим искусством.

Великий строитель человеческих душ.

Величайший мастер человеческих душ.

Я могу быть инженером человеческого материала.

Писатели – инженеры человеческих душ.

Писатели – инженеры человеческих душ, а инженеры писательских – критики.

Инженеры душ, которые в них не верят.

В свободном обществе искусство – не оружие, а художники – не инженеры человеческих душ.

Союз писателей состоит не из писателей, а из членов Союза писателей.

Самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано.

Не скинуться ли по стихотворению для этого члена Союза писателей? Тогда его членство стало бы законным.

Если раньше в Тульской губернии был лишь один писатель – Лев Толстой, то сейчас 23 члена Союза писателей.

Других писателей у меня для вас нет.

Вельзевул поощряет искусство. Своим художникам он гарантирует покой, хорошее питание и абсолютную изоляцию от адской жизни.

«Что им делать? Ведь их обоих в литературе не существует». – Не существует? Но зато какая между ними идет борьба за несуществование!

Зараза писать не у всех излечима.

Графоман пишет как попало о прекрасных вещах, талант пишет прекрасно о чем попало.

Графоман пишет по внутренней необходимости, настоящий художник – ради денег.

Только у гениев и графоманов можно почувствовать настоящую стихийную страсть.

Разница между графоманами заключается в том, что одних печатают, а других нет.

Графомания будет расти по мере прогресса в области записи косноязычия.

Все мы слышали, что миллион обезьян, стучащих по клавишам миллиона пишущих машинок, могли бы написать полное собрание сочинений Шекспира. Благодаря Интернету мы теперь знаем, что это неправда.

На Парнасе нет золотых рудников.

Любовь к творчеству еще никого не обогатила.

По сравнению с писательством игра на скачках – солидный, надежный бизнес.

Будь писатели хорошими бизнесменами, им бы хватило ума не быть писателями.

Писателям не нужна любовь. Им нужны только деньги.

Когда встречаются два писателя, они говорят о деньгах – как и все нормальные люди.

Деньги – это аплодисменты.

Надо жить, чтобы писать, а не писать, чтобы жить.

Надо быть круглым идиотом, чтобы писать не ради денег.

Я пишу для себя, а печатаю для денег.

При Пушкине «писать для себя – печатать для денег» можно было одни и те же вещи, теперь только разные.

У поэзии столько же общего с деньгами, сколько у денег с поэзией.

Чтобы разбогатеть писательским трудом, нужно писать так, чтобы вас прочли люди, которые при чтении шевелят губами.

Английский писатель, достигший успеха, может позволить себе сменить пишущую машинку; американский писатель, достигший успеха, может позволить себе сменить жизнь.

Есть лишь один способ заработать на книгах – жениться на дочке издателя.

Два красивейших слова в английском языке: «Чек прилагается».

В Дальневосточном издательстве издали книгу Владимира Войновича. Он спросил: «А как у вас насчет гонорара?» – «А мы вас считали порядочным человеком…».

Писатель – невероятно чувствительное существо. Это можно заметить, если вовремя не заплатить ему гонорар.

Кого понимают с полуслова, у того очень маленькие гонорары.

Мои гонорары? Я получаю ноль франков за строку и за каждый пробел между строками.

Поэт Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, отказался написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать «полуослов». Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал: «Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц».

Сочинитель может завести себе любовницу, которая умеет состряпать книгу, но жена его должна уметь состряпать обед.

После того как мы поженились, она редактировала все, что я написал. Больше того – она отредактировала меня самого.

Не читайте рукописи жене. Читайте только очень близким людям.

Написать роман может каждый, если дать ему шесть недель времени, ручку, бумагу и убрать телефон и жену.

Как утверждает Г. Дж. Уэллс, одну книгу может написать каждый – книгу своей жизни. И каждый может написать одну пьесу – пьесу, где он сводит счеты со своей женой.

Да, жена Бернарда Шоу действительно умела слушать. Еще бы, ведь у нее была огромная практика!

Как бы почтительно ни относилась к вам женская половина вашей семьи, как бы ни ценила она ваши достоинства и авторитет, втайне она всегда смотрит на вас как на осла и питает к вам нечто вроде жалости.

Женщина выходит замуж за поэта, но, становясь его женой, она замечает в первую очередь, что он забывает спускать воду в туалете.

Моя жена была совершенно права, когда однажды сердито сказала кому-то, кто хвалил меня за ум: «Он только прикидывается умным».

Однажды поэт Баратынский спросил, не помешает ли он ей, если в ее присутствии прочтет Пушкину свои новые стихи. Наталья Николаевна любезно ответила: «Читайте, пожалуйста! Я не слушаю».

Конечно, Володе следовало жениться на Аннушке,[2] подобно тому, как вся Россия хотела, чтобы Пушкин женился на Арине Родионовне.

Другие были всего лишь моими женами, а ты, дорогая, будешь моей вдовой.

Вдов некоторых поэтов следует сжигать вместе с их неизданными поэтическими опусами.

Самые суровые критики чужих произведений – жены посредственностей.

У него было кое-что общее с Бальзаком: он тоже женился в Бердичеве.

Любой, кто трижды женился на женщинах из Сент-Луиса, немногому научился.

Гений – во всяком случае, литературный гений, – не может быть открыт своими близкими; они слишком близки к нему и поэтому видят его не в фокусе, не в состоянии верно оценить его пропорции, не могут заметить, насколько его размеры превышают их собственные.

Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписывать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не давать ему поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться и скучно и нет времени, так как ему надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами и т. п. и надо самому стремиться быть им.

И когда близкие домашнего очага, отдав молодость, силы, красоту – все на служение этих гениев, тогда их упрекают, что они не довольно понимали гениев.

Истинный художник скорее допустит, чтобы его жена голодала, дети ходили босыми, семидесятилетняя мать гнула спину ради его пропитания, чем станет заниматься чем-нибудь, кроме своего искусства.

Этот труд я посвящаю своей дочери Леоноре, без деятельного участия и ободрения которой книга была бы написана вдвое быстрее.

С рождением каждого ребенка теряешь два романа.

Достаточно одного ребенка, чтобы заполнить весь дом и двор.

Мама любит хорошие манеры, а папа любит кошек.

На детях гениев природа отдыхает.

Природа отдыхает на детях гениев, а дети гениев – на родителях.

У поэтов стихи, как дети, рождаются от женщин.

По-моему, стихи «Выхожу один я на дорогу…» – это агитация за то, чтобы девушки гуляли с поэтами.

Хоть ты и поэт, но можешь спать с собственной женой.

Она пожирает своих любовников, но вместо того, чтобы потом бросить их в реку, она укладывает их в свои романы.

Прошла любовь, явилась Муза.

Любовный роман между Марго Асквит и Марго Асквит будет жить в веках как чудеснейшая история любви во всей мировой литературе.

Если утром вы написали те страницы, которые хотели, а потом ответили на все письма, и вам уже нечего делать, то тут наступает час, когда вам становится скучно. Это и есть время для любви.

Сегодня утром я потерял целую книгу!

Муза: единственная женщина, способная оплодотворить мужчину.

Быть может, Муза и вправду со многими спит, но потомство имеет лишь от немногих!

Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия.

Одна из вершин Парнаса была посвящена Бахусу, другая – Аполлону.

Забытый писатель искал забвения в вине.

Своим здоровьем и долголетием я обязан тому, что я ни разу не прикоснулся ни к сигарете, ни к рюмке, ни к женщине, пока мне не стукнуло десять.

Образование погубило больше американских романистов, чем пьянство.

В конце концов, можно писать в подпитии, но уж читать это надо на трезвую голову.

Прозаик говорит: коньяк – три звездочки. Поэт говорит: через коньяк – к звездам!

Если выжать из романа весь спирт, останется только вода.