Игорь Святославич.

Глава третья. НАСЛЕДСТВО «ГОРИСЛАВИЧА».

Человек русского Средневековья, в том числе и знатный, не жил один. Понятие «индивидуальность» — порождение Нового времени, и не только в России. Словосочетания «атомизация личности» в Средние века просто не поняли бы даже самые мудрые грамотеи. Человек был неотъемлемой частью «рода» в самых разных смыслах этого слова, прежде всего — членом тесного круга ближайшей родни, восходящей к одному хорошо известному предку. «Род» был для человека, будь он князь, боярин или смерд, гораздо важнее «земли». «Землю» можно потерять или покинуть — «род» остается навсегда, от него не избавиться даже при желании. «Земля» и важна-то как место обитания «рода», сфера его ответственности. Если «род» связан с «землей», как были связаны со «всей Русью» Рюриковичи, как привязаны к своим «отчинам» их отдельные ветви, — тогда «земля» оказывается поистине ценной как родовое жилье и достояние.

Потому и трудно выстраивать биографии отдельных князей Древней Руси, если только они не были родоначальниками или виднейшими представителями своих «родов». Глава «рода» действовал от его имени, под постоянным вниманием летописцев, каждый его шаг был событием. Рядовые члены «рода», такие как Игорь, либо были обречены оставаться статистами, фоном для его деяний, либо «высвечивались» событиями исключительными — внутриродовыми распрями или внешними войнами. Ниже мы еще поговорим о конкретных примерах. Пока же сказанного достаточно, чтобы понять: биография Игоря с неизбежностью будет частью коллективного жизнеописания его «рода». Вне исторических прав, амбиций и распрей ближайшей родни историю новгородсеверского князя просто не понять. Всё это едва ли не важнее, чем очерченная выше панорама жизни «большой» Русской земли. Так что жизнеописание Игоря стоит начать со времени более раннего, чем его появление на свет; поскольку многие события его жизни уже тогда были предопределены.

«Родом» Игоря Святославича были черниговские Ольговичи. Впрочем, на момент его рождения это еще был не совсем «род» — таковым он стал как раз за время жизни Игоря и других «Ольговых внуков», потомки коих владели Черниговщиной до XIV столетия. Ольговичи же в его пору — только его отец и двоюродные братья, члены более обширного «рода», составленного потомством Святослава Ярославича, князя Черниговского и великого князя Киевского.

Святослав был третьим сыном Ярослава Мудрого и его жены Ирины-Ингигерд, дочери шведского короля Олафа. Родился Святослав Ярославич в 1027 году и в крещении получил имя Николай{29}. При жизни отца Святослав княжил на юго-западе Руси, во Владимире-Волынском. Однако, умирая, Ярослав завещал ему, второму сыну (каковым Святослав стал после ранней смерти старшего из братьев Владимира Новгородского), Чернигов, а Владимир-Волынский оставил младшему Игорю{30}. Святослав был женат первым браком на некой Киликии{31}. Ни время этой женитьбы, ни происхождение супруги неизвестны. Обычно в ней видят гречанку или немку (первое более вероятно). Именно от этого брака происходили князья черниговские. Киликия родила Святославу четверых сыновей: Глеба, Романа, Давыда и Олега. Интересно, что все они, кроме младшего, известны только под христианскими именами, причем Глеб, вероятно, первым на Руси был крещен во имя русского князя-мученика Глеба Владимировича. Почитание своих погибших братьев Бориса и Глеба как небесных заступников Руси начал вводить Ярослав Мудрый. Что касается Олега, то его христианское имя — Михаил{32}. Ни один из княжичей не получил славянского имени вроде Ярослава, Святослава, Всеволода, Изяслава, каковые они потом охотно давали собственным детям. Глеб и Олег — родовые имена Рюриковичей, но скандинавского происхождения. Может быть, предпочтение в этой семье христианских имен сыновей, как и отсутствие у большинства имен языческих, было связано именно с византийским происхождением матери.

Владения, доставшиеся Святославу по завещанию отца, были огромны. Еще со времен княжения в Чернигове брата Ярослава Мудрого Мстислава Лютого город считался столицей всего левобережья Днепра. К владениям Мстислава, а затем Святослава относились и русские оплоты в Подонье и Приазовье — Белая Вежа на Дону и запиравшая Керченский пролив Тмутаракань. В Тмутаракани Святослав посадил своего старшего сына Глеба. Ярослав отрезал от прежних владений Мстислава крайний юг с городом Переяславлем, отдав их любимому сыну Всеволоду, младшему брату Изяслава и Святослава. Но зато к Святославу отошла на севере обширная Ростово-Суздальская земля, которая как раз при Ярославе Мудром стала особенно интенсивно осваиваться славянами. На севере земли Святослава достигали Белозерья и других восточных окраин Новгородчины. Значительная часть окраинных северо-восточных земель была занята угро-финскими племенами: На Муромщине жила мурома, на Ростовщине — меря, на Рязанщине — мордва (эрзя), в Белозерье — весь (вепсы).

В этих землях были еще сильны позиции язычества, вольготно чувствовали себя волхвы. Впрочем, это касалось и гораздо более обжитых, и гораздо более «русских» областей. Язычниками оставались жившие по Оке вятичи, а в немалой части и родственные им радимичи на Соже. Те и другие платили Святославу дань-«повоз», но, как уже говорилось, сохраняли автономию еще и в позднейшие годы. Мало чем отличались (если вообще отличались) от волхвов Ростовщины известные из «Слова о полку Игореве» придворные «песнотворцы» вроде «вещего» Бояна, «Велесова внука», которому приписывалась магическая сила. Захваченные боярином Янем в Ростовской земле волхвы-мятежники, как видно, недаром стремились предстать перед Святославом Ярославичем, покровителем Бояна — и недаром Янь не стал везти их к своему князю, а учинил суд на месте{33}. Именно в правление Святослава в Ростове был убит язычниками — вероятно, безнаказанно — епископ Леонтий{34}.

Первое время правление братьев Ярославичей, в согласии с завещанием отца, было действительно братским и дружным. Изяслав, Святослав и Всеволод вместе приняли решение о судьбе освободившихся со смертью их младших братьев Вячеслава и Игоря уделов во Владимире-Волынском и Смоленске, вместе освободили из узилища некогда заточенного их отцом псковского князя Судислава Владимировича. В 1060 году уже вчетвером, вместе с Всеславом Полоцким, они ходили на кочевников-торков и нанесли им поражение{35}.

Братья оставались союзниками и в первые годы междоусобной брани, вскорости захватившей Русь. Началась она как раз с владений Святослава. В 1064 году в Тмутаракани объявился сбежавший из принадлежавшего Изяславу Новгорода Ростислав Владимирович — сын старшего из сыновей Ярослава. То был первый в череде «князей-изгоев», которых старшие родичи обделяли наследством; позднее в этой роли окажутся и сыновья самого Святослава. Пока же Ростислав со своими новгородскими сторонниками выбил из Тмутаракани молодого Глеба. Когда в 1065 году Святослав явился к городу, Ростислав покинул Тмутаракань, «не боясь брани, но не желая против дяди своего оружия поднять». Святослав опять посадил в Тмутаракани Глеба, но сразу после ухода дяди Ростислав вернулся и вновь выгнал Святославича из города. Только смерть Ростислава, отравленного византийским агентом в следующем году (может быть, не без ведома дядьев), вернула Тмутаракань под власть Святослава и Глеба — последнего жители сами призвали обратно{36}.

Между тем Русь одолевали другие заботы. В 1067 году открыто выступил против Ярославичей давно стремившийся расширить свои владения на севере Руси Всеслав Полоцкий. Ему удалось захватить Новгород, разгромив и изгнав Мстислава Изяславича, правившего от имени отца. Ярославичи вместе повели полки против мятежника. 3 марта 1067 года в битве на Немиге Всеслав был разбит. Для автора «Слова о полку Игореве», хотя он и любуется удалью Всеслава, затеянная полоцким князем смута — первое предвестие крамол, раздиравших Русь в его время:

Ярославичи пленили Всеслава коварством и хитростью, выманив его на переговоры. Князья поклялись на кресте, но нарушили клятву. В ставке Изяслава в окрестностях Смоленска Всеслав был захвачен и вместе с двумя сыновьями заточен в темницу в Киеве{37}.

Уже очень скоро Ярославичам пришлось пожалеть об этом, ибо они едва не лишились самого Киева. В 1068 году на Русь вторглась половецкая орда под предводительством Шарукана. На реке Альте Ярославичи были разбиты, а половцы «разошлись по земле». Киевляне взбунтовались против князя Изяслава, выгнали его и Всеволода из города, а князем Киевским провозгласили освобожденного Всеслава. Половцы между тем безнаказанно разоряли русские земли. Остановил их нашествие как раз Святослав. Когда Шарукан, не обращая внимания на возможную опасность, грабил окрестности Чернигова, запершийся после поражения в городе Святослав «собрал дружины сколько-то» и вышел на битву. У Сновска 1 ноября 1068 года князь не только наголову разбил противника, имевшего четырехкратное численное превосходство, но и взял в плен самого половецкого хана{38}.

В 1069 году на Киев из Польши выступил Изяслав. С ним шел племянник его жены, польский князь Болеслав II. Всеслав бежал, бросив киевлян.

Те, оставшиеся без князя и напуганные польским вторжением, обратились за посредничеством к Святославу и Всеволоду. Именно тогда младшие братья впервые выступили наперекор старшему. «Всеслав бежал. А ты не води ляхов в Киев, — противника тебе нету Если хочешь в гневе погубить град, то знай, что нам жаль отчего стола», — с угрозой заявили они Изяславу. В итоге, хотя без расправ со стороны мстительного князя не обошлось, Киев избежал разорения{39}. Святослав велел вывезти в Чернигов прославленного основателя Киево-Печерского монастыря, святого старца Антония, на которого «за Всеслава» прогневался Изяслав. Некоторое время Антоний жил в выкопанной им самим пещере в Болдиных горах под Черниговом{40}.

Святослав в результате всех этих событий не только приобрел славу заступника Руси и опоры благочестия, но и значительно расширил свои владения. Пока Изяслав возвращал Киев и продолжал борьбу с Всеславом в Полоцкой земле, черниговский князь отправил княжить в Новгород сына Глеба. В том же 1069 году Глеб отбил от Новгорода изгнанного из Полоцка Всеслава, а в скором времени подавил языческий мятеж, собственноручно зарубив возглавлявшего смутьянов волхва{41}. Место Глеба в Тмутаракани по старшинству занял следующий сын Святослава, Роман. «Красного Романа Святославича» вспоминал позже автор «Слова» среди героев песен Бояна. Присвоив Новгород, Святослав владел теперь наибольшей в сравнении с братьями частью русских земель.

Столкновение между ним и киевским князем явно назревало. Но пока Ярославичи еще держались вместе. В 1072 году они возглавили в Вышгороде торжественное перенесение мощей святых Бориса и Глеба в новую церковь, построенную Изяславом{42}. Тогда же, как обычно полагают, братьями был принят новый русский судебник — Правда Ярославичей. В нем, среди прочего, закреплялась отмена кровной мести и одновременно ужесточались наказания за посягательства на жизнь княжеских чиновников и иных власть имущих.

К этому времени Святослав овдовел и как раз где-то в начале 1070-х годов женился вторично. Второй его супругой стала Ода, представительница знатного немецкого рода Бабенбергов и двоюродная племянница германского короля Генриха IV. Для этого брака мать, Ида Эльсдорфская, выкупила Оду из монастыря, в котором та уже приняла постриг{43}. Брак, таким образом, едва ли мог считаться вполне чистым с церковной точки зрения; зато он давал Святославу союзников на Западе, в противовес связям Изяслава с Польшей. Сын Святослава и Оды Ярослав в крещении получил имя Панкратий{44}.

Распря между Ярославичами стала явной в 1073 году. Святослав, «желая большей власти», обвинил Изяслава перед Всеволодом: будто бы старший брат сговаривается с Всеславом действовать против младших. Всеволод, поверив, выступил вместе со Святославом против киевского князя. Пытаясь заручиться духовной поддержкой, братья обратились к настоятелю Киево-Печерского монастыря Феодосию. Святослав надеялся на сочувствие печерского монашества — но не преуспел: Феодосии наотрез отказал младшим Ярославичам в помощи и благословении. Впрочем, ратной силы у мятежных князей хватало. Они выгнали Изяслава из Киева, и Святослав занял великокняжеский престол{45}. Таким образом, завязался узел противоречий, определивший политические судьбы Киева и всей Руси на полтора века вперед.

Теперь Святослав был «самовластием» русских земель, почти подобным отцу. К огромным прежним владениям добавились отнятые у Изяслава и его детей обширные и богатые земли Юго-Западной Руси, тогда как Всеволоду в добавление к его Переяславскому и Смоленскому уделам отошел только небольшой Туровский. По одной из версий, Всеволод обменял Переяславль на Чернигов, уступив первый Давыду Святославичу. Однако это не подкреплено свидетельствами древнейших источников — напротив, они сообщают, что после захвата власти Всеволод «возвратился в область свою». Младшего сына от Киликии, Олега, великий князь посадил в своем давнем уделе Владимире-Волынском. Это было первое княжение основателя династии Ольговичей — то же самое, далекое от чернигово-северских земель, что и у его отца.

Святослав и вправду теперь считал себя равным Ярославу Мудрому, киевскому «царю». В год захвата власти князь заказал переписать для себя «Изборник» (сборник) из святоотеческих писаний, некогда изготовленный для болгарского царя Симеона. Похвала Симеону, созданная болгарскими книжниками, была переделана русскими переписчиками в похвалу Святославу. Тот, правда, все-таки именовался князем, а не царем, но всё остальное было переписано без изменений, а по образцу старой похвалы русским писцом написана еще одна, уже специально для своего государя{46}. В «Изборник» вставлена миниатюра с изображением великокняжеской семьи, выполненная явно по примеру изображений императоров в византийской книжности{47}. Святослав, подобно Владимиру и Ярославу, титуловался каганом — древним хазарским титулом, который с IX века носили русские великие князья и который считался на Руси равновеликим царскому{48}.

Святослав, также подобно отцу, хотел считаться покровителем просвещения и благочестия. Недаром вслед за «Изборником» 1073 года и по его подобию в 1076-м создается в Киеве еще один, обновленного состава, с многочисленными нравственными наставлениями из отеческих книг. Конечно, Святослав был озабочен враждебностью Печерского монастыря. Феодосии открыто обличал захватчика власти. Святослав гневался — но не рискнул причинить игумену вред. По прошествии короткого времени настоятель всё же принял князя в монастыре, но долго запрещал поминать его, а затем разрешил — но лишь после Изяслава. Стремясь подчеркнуть уважение к Феодосию и задобрить монастырских старцев, Святослав начал строительство новой печерскои церкви, причем «сам начало копанию положил». Однако до кончины Феодосия (1074) князь так и не был вполне признан монахами{49}.

Святославу пришлось прилагать усилия — как военные, так и дипломатические, — чтобы отстоять занятый престол. Продолжалась борьба с Всеславом, и Новгород оставался под угрозой нападения. Главная же опасность грозила с западного направления. Свергнутый Изяслав бежал в Польшу и надеялся вновь получить помощь от князя Болеслава. Однако тот на этот раз не только отказал, но и ограбил незадачливого родственника и прогнал его из Польши. Изяслав отправился дальше на запад, в Германию, где заручился поддержкой свойственника, саксонского маркграфа Деди. Генрих IV в 1075 году направил к Святославу посольство во главе со священником Бурхардом, братом Оды. Бурхард был щедро одарен и привез поразившие воображение немцев дары Генриху, чтобы тот не помогал Изяславу. Впрочем, король и так не собирался этого делать. С Болеславом же Святослав рассчитался в 1076 году, отправив на помощь ему в войне против чехов сына Олега и племянника Владимира Всеволодовича{50}.

Таким образом, правлению Святослава в Киеве ничто, казалось, не угрожало. Останься он у власти еще какое-то время — и судьба его династии сложилась бы иначе. Но 27 декабря 1076 года Святослав Ярославич умер. Причиной смерти, по летописи, стало «резание желве» — неудачное удаление опухоли или кожного нароста. Князя погребли в Спасском соборе Чернигова — верное доказательство того, что до конца его жизни город оставался за ним{51}.

Если бы Святослав пережил изгнанного брата, то получил бы бесспорное право на занятый силой великокняжеский престол и оставил бы это право своему потомству. Однако его ранняя кончина создала коллизию еще более сложную с точки зрения родового закона, чем сам захват Киева. С одной стороны, Святослав все-таки успел побыть великим князем, с другой — законным князем всё это время оставался, по мнению многих современников, Изяслав, а потому пребывание Святослава на киевском столе вряд ли давало его потомкам какие-то права. Дальнейшие события только усугубили ситуацию.

Первое время для детей Святослава ситуация выглядела относительно безоблачной: Глеб сидел в Новгороде, Роман в Тмутаракани, Олег во Владимире. Правда, новый великий князь Всеволод, владевший и Переяславлем, и Туровом, и Смоленском, вместе с Киевом забрал себе Чернигов. Расстановка сил разом изменилась в его пользу. Но это было закономерно, а Всеволод первые месяцы выступал союзником Святославичей. Весной 1077 года его сын Владимир со смоленскими полками помогал Глебу Святославичу бороться против Всеслава{52}.

Но тут с запада пришел Изяслав с полученной, наконец, после смерти Святослава польской помощью. Всеволод выступил против него — и неожиданно столкнулся с новой угрозой. Пока киевские и черниговские полки шли на запад, а Владимир и Глеб сражались на севере против полочан, в Чернигов въехал безземельный внук Ярослава Мудрого князь Борис Вячеславич. 4 мая он объявил себя черниговским князем, а уже 12-го вынужден был сбежать в Тмутаракань. И Роман Святославич его принял — возможно, из-за обиды на дядю за присвоение Чернигова. В назревавшем хаосе Всеволод предпочел замириться с братом, пожертвовав интересами ненадежных племянников. 15 июля 1077 года Изяслав вошел в Киев{53}.

Святославичи были сразу и безжалостно лишены почти всех владений. Глеба, невзирая на его прославленное благочестие, — а может, именно из-за него, — немедленно прогнали новгородцы. Зимой 1077/78 года в Новгород вошел новый князь Святополк Изяславич. Глеб бежал на восток Нов-городчины, за Волок, где был убит местными племенами — «заволочской чудью». Тело его в июле 1078 года доставили в Чернигов и погребли в Спасском соборе рядом с отцом{54}. Ода, надежно спрятав несметные сокровища, гордость мужа, поспешила с сыном Ярославом покинуть Русь. С тех пор Ярослав Святославич рос в Саксонии, где его мать вторично вышла замуж{55}. Олега вывели из Владимира. Всеволод — надо думать, весьма настойчиво — пригласил племянника в Чернигов, где тот и остался на положении почетного пленника{56}— правда, ненадолго.

Десятого апреля 1078 года, еще до получения известий о гибели старшего брата в Заволочье, Олег бежал из Чернигова в Тмутаракань. В конце лета он вместе с Борисом уже подступал к границам Руси во главе войска, состоявшего в основном из половцев. Годом ранее воевавший Полоцкую землю Владимир Всеволодович уже использовал половцев в русской усобице, но «наведение поганых» Олегом и Борисом всё же показалось делом невиданным. Видимо, именно в связи с этим Олег получил помнившееся автору «Слова» прозвание «Гориславич».

Половцы 25 августа опрокинули на реке Сожице дружины Всеволода. После этого Олег и Борис вступили в Чернигов, Всеволод же бежал в Киев к брату Изяславу. Собрав войско, Ярославичи двинулись к Чернигову. Его жители, симпатизировавшие Святославичам, защищались, в то время как Олег и Борис находились в поле со своими половецкими союзниками. После ожесточенных боев Изяслав и Всеволод, услышав о приближении племянников, отошли от так и не взятого Чернигова. На Нежатиной Ниве 3 октября произошла роковая битва, решившая судьбу Руси. В ней погибли великий князь Изяслав и Борис Вячеславич. Олег, наголову разбитый, бежал в Тмутаракань{57}.

После Нежатиной Нивы Всеволод получил «власть русскую всю». В Чернигове теперь сидел Владимир Всеволодович Мономах. Местонахождение Давыда Святославича в эти годы точно неизвестно. Роман и Олег были в Тмутаракани. В 1079 году, выступив оттуда с половцами, Роман Святославич попытался взять реванш. Но Всеволоду удалось договориться с половецкими ханами, а также, видимо, с влиятельной хазарской общиной Тмутаракани. Половцы заключили с великим князем мир, а на обратном пути 2 августа 1079-го убили Романа — как был уверен Олег, по подстрекательству хазар. Те схватили остававшегося в Тмутаракани Олега и выслали его в Константинополь. Тмутаракань на время перешла в руки Всеволода, но потом ею снова завладели князья-изгои Давыд Игоревич и Володарь Ростиславич{58}.

В 1083 году Олег внезапно вернулся из Византии с военной силой. В изгнании он не терял времени даром. Стремление «Гориславича» отомстить за свое унижение и гибель брата переплелось с давним желанием византийцев установить контроль над Керченским проливом. Олег женился на знатной гречанке Феофано Музалон и заручился византийской поддержкой, благодаря которой вернул себе Тмутаракань. Давыд и Володарь были схвачены, но затем отпущены — с ними Олегу делить было нечего. Зато хазар он «иссек», обвинив в гибели брата и покушении на его собственную жизнь. Так Олег утвердился в Тмутаракани — но не как русский князь, а как «архонт Матрахи, Зихии и всей Хазарии» под скипетром византийских императоров{59}. Тогда же, видимо, Олег принял титул кагана, под которым его знает «Слово о полку Игореве». Тем самым он подчеркивал не только независимость от киевского стола, но и свои претензии на него. Не иначе как желая уподобиться Ярославу Мудрому и Владимиру Святому, Олег чеканил в Тмутаракани собственную монету — последним из русских князей вплоть до XIV столетия{60}.

После описанных событий о Святославичах не было слышно десять лет. Всеволоду вскоре удалось справиться с другими племянниками, установить на Руси внутренний мир и провести последние годы жизни в относительном покое. Умер он в 1093 году, и смерть его, как уже говорилось, дала старт новой серии распрей и междоусобных войн. Всеволод попытался передать Киев по наследству сыну Владимиру, но тот во избежание войны вынужден был уступить Святополку Изяславичу. Тут же князья столкнулись с мощным половецким нашествием — и потерпели тяжелое поражение. Эту битву на Стугне, где погиб единственный брат Владимира Ростислав, тоже вспоминал автор «Слова». Похвалив «лелеявший» Игоря Донец, поэт противопоставляет ему Стугну:

Не такая, сказал, река Стугна:

Естественно, что Святославичи не могли остаться в стороне, тем более что Олег имел налаженные связи со Степью, которые за время его архонтства-каганства должны были укрепиться.

В 1094 году Олег с половцами пришел из Тмутаракани на Русь. Прежний удел он, как полагают, оставил во власти византийцев; во всяком случае, никаких достоверных упоминаний русских князей в Тмутаракани больше нет, и в городе какое-то время сидели имперские чиновники. Спустя десятилетия Ольговичи еще помнили об этой утрате «отчины», которой были обязаны своему родителю…

Олег подступил к Чернигову и осадил Владимира в городе. Бои продолжались восемь дней. Половцы выжгли окрестные села и монастыри. Владимир решил сдать Чернигов Олегу — вернуть «стол брата отца» его наследнику — и примерно с сотней уцелевших дружинников покинул город, направившись в отцовский Переяславль. Олег вновь вступил в Чернигов — а приведенные им половцы продолжали безнаказанно грабить окрестности…{61}.

Между тем другой сын Святослава, доселе не участвовавший в распрях и потому не упоминавшийся в летописях Давыд, объявился в Смоленске. Возможно, он получил город еще от Всеволода, но об этом нигде не сообщается. Святополк и Владимир выступили к Смоленску, но среди разгорающейся войны предпочли договориться с Давидом — судя по всему, человеком довольно миролюбивым: предложили ему обменять Смоленск на Новгород, а княжившего там Мстислава Владимировича (будущего Великого) вывели в Ростов{62}.

Святославичи обрели силу, вполне сопоставимую с прежней силой их отца, сидевшего в Чернигове. Дом Святослава в лице всего двух князей вновь контролировал почти весь север и восток Руси. Естественно, такое положение не устраивало Святополка и Владимира. Но, занятые борьбой с половцами, они предпочитали сохранять внутренний мир — при условии, что Святославичи будут поддерживать их в войнах с кочевниками. Это, в свою очередь, не входило в планы Олега. Примерно в это время он, овдовев, второй раз женился, найдя жену в Степи — ею стала дочь половецкого хана Осолука. Сын от этого брака Святослав (в крещении его звали Николай, как и тезку-деда{63})[4] — отец Игоря{64}. Впрочем, брак Олега был не единственным союзом Руси и Степи — в 1094 году, скрепляя мир с половцами, сам великий князь Святополк женился на дочери Тугра-хана (Тугоркана).

Укрепившиеся связи Олега с половцами дали себя знать уже в следующем году, когда Владимир и присланный к нему Святополком боярин Славята перебили явившихся для переговоров половцев во главе с ханом Итларем. Сын Итларя нашел убежище у Олега в Чернигове. Святополк и Владимир призвали Олега выйти в поход на половцев — тот выступил из своей столицы, но к двоюродным братьям не присоединился. Вернувшись из грабительского набега на Степь, князья «начали гнев иметь»: потребовали от Олега либо выдать ханского сына, либо убить его. Олег отказался. Видимо, это было сочтено достаточным поводом для возобновления не успевшей угаснуть усобицы. Изяслав Владимирович, сидевший в Курске, — и, между прочим, приходившийся Олегу крестником, — пришел в Муром и, признанный горожанами, захватил посаженного от Олега наместника. Давыд Святославич, видимо, не чувствуя себя уютно в навязанном ему Новгороде, направился возвращать себе Смоленск. Новгородцы забрали себе из Ростова некогда взращенного ими Мстислава Владимировича, а Давыду, уже севшему в Смоленске, возвращаться запретили{65}.

В начале 1096 года Святополк и Владимир стали звать Олега в Киев на переговоры. Он ехать отказался — возможно, памятуя о судьбе Итларя. Тогда киевский и переяславский князья двинули войска на Чернигов. 3 мая Олег бежал из города. Преследователи загнали его в Стародуб. После более чем месяца кровопролитных боев Олег сдался. Договорились, что он уйдет в Смоленск к брату Давыду, а затем они оба прибудут в Киев для заключения договора. Впрочем, смоляне отказали князю-смутьяну во входе в город, и ему пришлось отправиться в Рязань. Между тем Святополк и Владимир, отвлекшись от охватившей всё приграничье половецкой войны (которая, кстати, стоила жизни тестю киевского князя Тугоркану), повернули дружины к Смоленску. Это была просто демонстрация силы — таким образом Давыда принудили принять условия мира. Но этот поход резко изменил мнение смоленцев — теперь они дали вновь явившемуся Олегу войска, с которыми он двинулся на Муром. Вместе с Олегом шел и младший Святославич, Ярослав, только что вернувшийся из Германии и отыскавший спрятанные матерью отцовские богатства. Так что, возможно, сговорчивость смолян связана с поступлением денежных средств. Олег потребовал от Изяслава Владимировича отдать Муром и уйти в Ростов, тот отказался — и погиб в битве с войсками крестного отца 6 сентября 1096 года. Олег занял Муром, а затем Суздаль и Ростов. Тут против него выступил другой сын Владимира, княживший в Новгороде Мстислав (тоже, кстати, его крестник). Он отбил у Олега Суздаль, но затем сам предложил переговоры. По просьбе Мстислава Владимир написал Олегу смиренное послание, призывая его к миру и прощая ему смерть сына. Однако Олег, притворно согласившись прекратить усобицу, всё же решил еще раз попытать счастья в бою. В феврале 1097 года, уже потеряв Ростов, на реке Колокше он потерпел окончательное поражение. После этого, оставив в Муроме Ярослава, «Гориславич» бежал в Рязань. Мстислав договорился с муромцами миром, оставил им Ярослава и двинулся к Рязани. Олег покинул город, а горожане замирились с Мстиславом. Тот посоветовал крестному отцу больше «не бегать никуда», а обратиться к Святополку и Владимиру с просьбой о мире и предоставлении ему какого-нибудь удела. На этот раз Олег вынужден был согласиться{66}.

Весной 1097 года состоялся Любечский княжеский съезд. «Каждый да держит отчину свою», — постановили его участники. За тремя Святославичами и их потомками закрепили изначальные владения Святослава, но без спорных ростово-суздальских земель. Давыд сел в Чернигове, Ярослав остался в Муроме, Олегу досталась Северская земля{67}, что, впрочем, не мешало позднее поминать его в ряду великих князей черниговских. Усобица возобновилась немедленно — но зачинщиком ее оказался теперь уже Святополк Киевский, в сговоре с Давыдом Игоревичем ослепивший соперника последнего, Василька Теребовльского. Владимир Мономах, разгневанный нарушением только что заключенных договоренностей и невиданным преступлением, обратился за помощью к Святославичам, и они вместе выступили на Киев. Святополк сумел переложить вину на Давыда Игоревича, и князья замирились — с условием, что Святополк выступит против сообщника. В этой новой войне, в которой ослепленный Василько и его брат Володарь оказались парадоксальным образом противниками Святополка и союзниками Давыда Игоревича, черниговские князья также приняли участие. Давыд Святославич попытался присвоить прежние отцовские владения на юго-западе и послал в помощь Святополку своего сына Святослава, прозывавшегося Святошей. Тот закрепился в Луцке и попытался сохранить за собой город, сговорившись с Давыдом Игоревичем, но в конечном счете все-таки решил держать сторону Святополка. В 1099 году Давыд Игоревич с половцами выбил Святошу из Луцка, и тому пришлось вернуться к отцу в Чернигов{68}.

После этого Святославичи старались больше не отступать от княжеского союза. В августе 1100 года Давыд и Олег участвовали в Уветичском княжеском съезде, который завершил усобицу на юго-западе, лишив Давыда Игоревича большей части отвоеванных владений. На следующий год состоялся еще один съезд, на Золотче, в котором участвовал уже и Ярослав Святославич. Здесь князья утвердили мир с половецкими ханами. Поскольку мелкие половецкие набеги не прекращались, в 1103-м Святополк и Владимир решили устроить поход в Степь. Давыд Святославич присоединился к ним, а Олег отговорился нездоровьем — очевидно, не желая нарушать недавно заключенный мир. Поход закончился большой победой над ханом Урусобой. Олег оказался к ней непричастен, зато в следующем году он, а не Давыд, ходил с другими князьями на Глеба Всеславича Минского. Эта очередная попытка подчинить Полоцко-Минскую землю ни к чему не привела{69}.

Семнадцатого февраля 1106 года один из внуков Святослава Ярославича принял постриг — в роду Рюриковичей такое произошло впервые. Это был упомянутый ранее Святослав Давыдович, Святоша. В крещении его звали Николаем; таким образом, он был полным тезкой своего деда Святослава Ярославича и двоюродного брата Святослава Ольговича. Святоша имел жену и дочь, последняя позже стала женой своего четвероюродного брата Всеволода Мстиславича, сына Мстислава Великого. Перипетии княжеских распрей, однако, навели Святослава на мысль о суетности мирского бытия, и он принял постриг в Печерском монастыре, где прославился строжайшей аскезой и прожил до самой смерти в 1143 году{70}.

В 1107 году Святополк и Владимир вновь призвали князей под свои стяги для борьбы с половцами. Сильнейшие степные ханы Боняк Шелудивый и Шарукан Старый пришли ратью к Лубну у Сулы. Олег выступил в поход вместе с другими князьями и участвовал в победоносной битве. В январе 1108 года Владимир, Давыд и Олег обратились с предложением мира к ханам приграничных орд Аепе Осеневичу и Аепе Гиргеневичу, на которое те с легкостью согласились. Кроме мира, были заключены и два брачных союза. На дочери Аепы Осеневича Мономах женил своего сына Юрия (будущего Долгорукого), дочь Аепы Гиргеневича получил сын Олега{71} (хотя прямых свидетельств в древних источниках нет, вероятнее всего, это был Святослав Ольгович, сам по матери половец, и «молодожены» оба были еще малолетними или, по крайней мере, очень юными).

В 1110 году Давыд Святославич участвовал в походе Святополка и Владимира к половецкому пограничью, закончившемся без боя{72}. Поход спровоцировал серию половецких набегов, а те — в следующем году — большую карательную акцию русских князей, в результате которой войска Святополка и Владимира разгромили орду на Дону. В походе 1111 года Давыд Святославич тоже участвовал вместе с сыном Ростиславом; Олега не было, но он послал кого-то из своих сыновей{73}.

Таким образом, на протяжении полутора десятков лет Святославичи выказывали себя мирными соседями других князей Ярославова дома и относительно верными союзниками Владимира Мономаха. Уроки, данные Олегу, явно пошли впрок. Теперь Давыд и Олег не боролись за чужие или утерянные свои уделы, не «наводили поганых», а сражались с ними плечом к плечу с другими князьями, вчерашними противниками.

Критический момент вполне мог наступить в 1113 году, когда умер Святополк. Киевская знать призвала на престол Мономаха — строго говоря, вопреки решениям Любечского съезда, оставившего Киев в «отчину» потомкам Изяслава. Святополчичи не могли не возмутиться — и позже Владимиру пришлось усмирять их неповиновение на западе Руси. Но, по большому счету, права на киевский стол могли заявить и Святославичи — если, конечно, считали, что их отец сидел на нем законно. Судя по всему, в тот год Давыд и Олег предпочли об этом забыть. Олег беспрекословно явился по слову Мономаха на борьбу с половцами. Услышав о смерти Святопол-ка, ханы Аепа (то ли сват Владимира, то ли сват Олега) и Боняк подступили к границам. Однако, узнав о приближении Владимира и Олега, кочевники обратились в бегство — они, как и Олег, сразу поняли, что в Киеве есть хозяин{74}. Первым из князей признав верховенство Мономаха, Олег сразу же обрел статус второго князя на Руси. Его представитель Иванко Чудинович, единственный из удельных бояр, был призван великим князем для утверждения нового судебника — Устава Владимира Всеволодовича{75}.

На протяжении всего правления Мономаха Черниговская земля оставалась верной ему. В 1115 году Давыд и Олег вместе с великим князем организовывали перенесение мощей святых Бориса и Глеба в новую каменную церковь, построенную ими сообща в Вышгороде. Здесь между князьями возник единственный за все последние годы спор — по вполне благочестивому поводу. Мономах хотел упокоить мучеников «посреди церкви» и поставить над ними «серебряный терем», а Давыд и Олег — положить их в уже устроенную «камору» на правой стороне храма. Бросили жребий — и победило мнение черниговцев{76}.

Второго августа 1115 года умер Олег Святославич. Погребли его на следующий день после смерти рядом с отцом в Спасском соборе Чернигова, превращавшемся в родовую усыпальницу Святославичей{77}. Неуемный крамольник в прежние годы и благонравный союзник Мономаха в последние, Олег так и не достиг вновь вожделенного им некогда черниговского стола, не говоря уже о власти над всей Русью. Впрочем, в княжеский помянник он был включен, как уже говорилось, в качестве князя Черниговского. Учитывая его статус фактического соправителя Давыда, дети Олега могли претендовать на Чернигов после смерти обоих Святославичей. Однако на Киев они не имели формальных прав даже в перспективе, поскольку их отцы не оспаривали старшинство Мономаха.

Сыновей после Олега осталось четверо: Всеволод, Игорь, Глеб и Святослав. Первые трое, вероятнее всего, были детьми Феофано. Их крестильные имена точно неизвестны. Всеволод звался Кирилл (что более вероятно) или Георгий. Если Кирилл — это Всеволод, то Георгием звали Игоря{78}. В этом случае герой «Слова» оказывается полным тезкой дяди, погибшего за несколько лет до его рождения. С учетом традиций имянаречения в роду Рюриковичей это вполне возможно.

Под властной рукой Мономаха Чернигово-Северское княжество остается монолитным. Ольговичи верно следуют за своим дядей Давыдом и за его сюзереном, великим князем. У них есть свои дружины, но места их княжений в эти годы с достоверностью неизвестны. В 1116 году Давыд и Ольговичи ходили под водительством Владимира на Глеба Минского, захватившего Смоленск. В этом успешном походе, окончившемся умиротворением минского князя, Давыд вместе с сыном Владимира Ярополком взял «на щит» город Друцк{79}. Затем Всеволод Давыдович с тем же Ярополком воевал донские половецкие «грады». А в следующем году Давыд и Ольговичи ходили с великим князем на Владимир-Волынский — усмирять тамошнего князя Ярослава{80}.

В 1123 году Давыд Святославич скончался. Согласно обычаю престол в Чернигове занял его младший брат Ярослав, последний из Святославичей{81}. У Давыда и его жены Феодосии{82}было несколько сыновей. Один из них, Ростислав, умер еще при жизни отца, в 1120 году{83}. Старшим среди переживших отца был, вероятно, Всеволод, которого дядя Ярослав посадил на свое место в Муроме. В 1124-м Всеволод женился на неизвестной «ляховице», то есть полячке{84}, но вскоре после этого, по всей видимости, умер — более он не упоминается. К началу 1130-х годов в живых были трое Давидовичей — Владимир, Изяслав и печерский монах Николай Святоша.

В права вступало новое поколение Святославичей, и Мономах понимал необходимость прочнее привязать их к себе. В год смерти Давыда союз Киева и Чернигова был скреплен династическим браком: новгородский князь Всеволод, сын Мстислава Владимировича, женился на дочери Святоши{85}. Видимо, тогда же или чуть раньше Мстислав выдал дочь (вероятно, ее звали Мария) за Всеволода Ольговича[5].

В свете этого дальнейшие события становятся понятны. Когда в 1125 году умер Мономах, оставив власть Мстиславу, вызов тому никто не бросил. Казалось, самое время Изяславичам заявить права по «отчине» и по «дедине», однако они лишены земель и раздавлены поражениями, нанесенными Мономахом. Еще жив Ярослав Святославич — последняя надежда черниговского дома законно претендовать на Киев (если считать, что потомки Святослава имели право на престол). Но Ярослав тихо сидит в своем Чернигове. Что же до Давыдовичей и Ольговичей, то они безмолвствуют, признают права Мстислава на власть. Они не пытаются заявить, что их отцы были чем-то обделены. Ни о каких правах Святославичей теперь не может идти речь. Мстислав имеет все основания считать, что самим фактом своего беспрепятственного вокняжения в Киеве превратил стольный град Руси в отчину Мономашичей. Навсегда.

Однако же внукам Святослава оставался Чернигов. И если Давыдовичи первое время как будто наследовали лояльность своего отца, то Всеволод Ольгович оказался достойным сыном своего. Именно этот князь первым взорвал установленный Мономахом к концу правления общерусский внутренний мир.

В 1127 году Всеволод Ольгович внезапно ворвался в Чернигов, захватил в плен своего дядю Ярослава, перебил его дружинников и разграбил их добро. Мстислав, возмущенный таким беззаконием, совершившимся без его ведома, выступил к Чернигову с братом Ярополком Переяславским. Своего сына Изяслава великий князь посадил в Курске. Всеволод отпустил дядю на его прежний стол в Муром, а сам обратился за помощью к степным свойственникам. К рубежам Руси пришла семитысячная половецкая рать под предводительством тестя «Гориславича» хана Осолука и его союзника или родича Таша. Однако гонцы, отправленные ими к Всеволоду, были перехвачены Мономашичами, и половцы ушли восвояси. Мстислав наставительно сообщил Всеволоду: «Вот привел ты половцев — и ничего не вышло». Однако тот не сдавался и вслед за силой пустил в ход дипломатию. У зятя Мстислава было немало союзников при дворе тестя. Всеволод подкупал и умолял о помощи киевских бояр и даже духовных лиц. Мнение последних оказалось решающим. Когда Ярослав явился к Мстиславу, заклиная его прежним крестоцелованием оказать помощь в возвращении Чернигова, против этого выступил приближенный к Мономаху и его сыну игумен Андреевского монастыря Григорий. «На мне будет грех, сотвори мир», — заявил он великому князю. Даже митрополит убеждал Мстислава, что междоусобица есть больший грех, чем измена Ярославу, и князь нехотя согласился. Всеволод остался в Чернигове, а Ярослав «пошел опять в Муром»{86}. Здесь он и умер в 1129 году{87}.

Всеволод замирился в конце 1127 года, и сразу же Мстислав призвал прощенного зятя под свои знамена. Планируемый великим князем поход на полоцких князей, которых Мстислав хотел подчинить окончательно, мог стать для него не менее веским аргументом в пользу признания свершившегося факта, чем «мольбы» духовенства и бояр. Теперь Чернигов превращался в надежную опору для новой войны. Всеволод с братьями беспрекословно выступил по велению тестя на город Борисов{88}. После этого никаких смут он не затевал — до смерти Великого.

Но когда в 1132 году Мстислав умер, высвободились дремавшие взаимная неприязнь, амбиции и претензии. Казалось бы, ничто не предвещало трех десятков лет братоубийственного кровопролития. Ярополк Владимирович наследовал власть от брата по закону, был лишь немногим менее прославлен и, во всяком случае, закален во многих боях, имел опыт властвования… Только он не был ни Мономахом, ни Мстиславом. Тех удельные князья тоже испытывали на прочность — и оставались успокоены результатом. Сохранявшие земли понимали, что лучше повиноваться.

Вскоре стало понятно: Ярополку можно не повиноваться. Слабину он дал уже в первый год, когда Полоцк безнаказанно освободился от киевской власти, а члены доселе дружной семьи Мономашичей сцепились за Переяславль. Этим и воспользовались Ольговичи, чтобы заявить свои права — пока еще не на Киев, но на роль защитников справедливости и собственных владений от разгорающейся смуты.

В 1134 году Ярополк решил закрепить Переяславль за своим братом Юрием при условии, что тот передаст ему большую часть своих северных владений с Ростовом и Суздалем. Юрий видел себя наследником великого князя и потому рьяно боролся за переяславский стол. В итоге оказались обделены племянники Ярополка Всеволод и Изяслав Мстиславичи, которых он поочередно пытался посадить в Переяславле вопреки своим братьям. К тому же другой брат Ярополка, Вячеслав, уступив Переяславль Юрию, выгнал Изяслава из прежнего собственного княжения в Турове. Мстиславичи, как мы помним, были свойственниками Ольговичей и Давидовичей. Теперь эти браки, заключенные Мстиславом Великим ради прочности своей власти, сработали против Мономашичей.

Всеволод Ольгович обвинил великого князя в посягательстве на права родни, попустительстве захватчикам чужих уделов и нарушении «отчинных» принципов. Он требовал себе от Мономашичей «того, что отец наш держал при вашем отце», то есть возвращения оставленного теперь Изяславом Курска с Посемьем. Всеволод заключил союз с Мстиславичами, взял свойственников под защиту и стал готовить войска. Всеволод и Изяслав Мстиславичи выступили из Новгорода на Ростов и Суздаль — Изяслав хотел присвоить оставленную землю Юрия. Но непокорность новгородцев, заставивших своего князя повернуть вспять, сорвала эту кампанию. Позднее Всеволод Мстиславич еще раз, уже без Изяслава, ходил к Суздалю и потерпел поражение.

Основные события междоусобицы развернулись на юге. Пока Всеволод Ольгович в Чернигове ожидал подхода половецких союзников, Ярополк решил ударить первым и выступил на Чернигов с братьями Юрием и Андреем. Узнав об этом, с севера на помощь зятю поспешил Изяслав Мстиславич, но его небольшая дружина ничего решить не могла. Ольговичи на бой так и не вышли, а Мономашичи разорили окрестности Чернигова и вернулись восвояси. Ярополк, то ли не понимая причин терпеливости противника, то ли недооценивая его смелость, распустил войско без попыток замириться — и вскоре его подданным пришлось за это платить. Зимой половецкая орда и черниговские рати под водительством Ольговичей и двух Мстиславичей, Изяслава и Святополка, опустошили Переяславское княжество, выжегши несколько городов. Враги переправились через Днепр к Киеву, захватывали полон, угоняли скот. После этого Ольговичи вернулись в Чернигов, а Ярополк с Юрием опять собрали войска в своих стольных городах. Начались переговоры, полные взаимных обвинений. Наконец со второй попытки уговорились, что Юрий возвращается к себе, Переяславль достается Андрею Владимировичу, а Изяславу дается более крупное и безопасное Владимире-Волынское княжество, прежде бывшее за Андреем{89}.

Но Всеволод Ольгович остался неудовлетворен. Требуя все-таки вернуть Курск и Посемье, по весне 1135 года он возобновил военные действия. Попытка новгородского посадника Мирослава посредничать между сторонами ничего не дала — киевская и черниговская знать пыталась лишь перетянуть новгородцев каждая к себе и, в свою очередь, ничего не добилась. Всеволод во главе Ольговичей с половцами подступил к Переяславлю, едва не вломился в город, но затем отступил. Тут явилось превосходящее воинство Мономашичей во главе с самим Ярополком, и на реке Супой произошло кровавое сражение. Битва шла с переменным успехом. Половцы, обратившись в притворное бегство, увели за собой значительную часть киевской рати и тем обеспечили победу черниговским дружинам. Когда измотанные бесплодной погоней бояре Ярополка вернулись на поле брани, их князь уже бежал. Войско охватила паника, и Всеволод одержал решительную победу Цвет киевской рати полег в бою или — преимущественно — попал в плен. Отвлеченный от Переяславля, Всеволод двинул полки за Десну к Вышгороду, что позволило Андрею въехать в свой стольный град. Ярополк начал заново собирать войска, и Всеволод, тоже понесший серьезные потери и растерявший половецких союзников, решил вернуться в Чернигов. Очередная попытка замириться не удалась. Половцы вновь присоединились к черниговскому князю, Ольговичи переправились через Днепр и опустошили Правобережье, в том числе окрестности Киева. Ярополк тем временем мобилизовал силы Мономашичей «со всех земель» и вышел против врага. Новой битвы, однако, не последовало. Мольбы духовенства во главе с митрополитом Михаилом и новгородским епископом Нифонтом устыдили уставших от бесплодной вражды князей, и они заключили новый договор. Ярополк, наконец, вернул Ольговичам Курск и Посемье. Киевский летописец в этой связи не преминул назвать его «благоумным»{90}; к сожалению, это качество князь проявил слишком поздно.

Усобица, казалось, затихла. По крайней мере, причин для распрей вроде бы не осталось. Но их быстро нашли недавние миротворцы из Великого Новгорода. Участие князя Всеволода Мстиславича, многие годы правившего Новгородом, в южных усобицах, поиск им новых столов и неудачное командование на поле брани разозлили новгородцев. В мае 1136 года объединенное вече новгородцев, псковичей и ладожан низложило князя, а затем выставило его из города. За новым князем новгородцы, утверждая обретенную независимость, обратились не в Киев, а в Чернигов к Всеволоду Ольговичу, и тот отправил им находившегося при нем младшего брата Святослава. В три часа дня 19 июля 1136 года Святослав Ольгович прибыл в Новгород и воссел на княжеском столе{91}. Всеволод Ольгович, вероятно, мало колебался, затевая распрю с недавними союзниками — «Мстиславовым племенем». Мстиславичи предали его в позапрошлом году, когда вынудили согласиться на выгодные лишь им условия мира с дядей, и ничем не поддержали в последней кампании. Новгород же был слишком лакомым куском, чтобы от него отказываться. Всеволода, еще недавно ссылавшегося на отчинное право, совершенно не остановило то, что ни Олег, ни Святослав Ярославич ни дня не княжили в Новгороде. Призвание князя отныне вольным городом вопреки отчинному порядку создавало выгодный прецедент — Всеволод почувствовал себя вправе претендовать на любые столы, лишь бы была поддержка самих стольных градов. Черниговский князь первым ощутил ветер грядущих перемен, умело воспользовался ими (и вскоре воспользуется еще раз). Пока же — впервые вышел на сцену русской истории отец Игоря Святославича, дотоле действовавший в тени старшего брата.