Мао Цзэдун.

ВЕЛИКИЙ ПОХОД.

ВЕЛИКИЙ ПОХОД (1934–1935 гг.).

В самом начале ноября отряды Красной армии, прорвав вторую линию блокгаузов, вышли в южную Хунань. Общая их численность на тот момент составляла более 86 тысяч человек. Войска делились на пять армейских групп (1, 3, 5, 8 и 9-ю) и две так называемые «полевые колонны» — штабную (кодовое секретное обозначение — «Красная звезда») и обозную («Красный орден»). В первой колонне находились члены Центрального Реввоенсовета, в том числе Мао Цзэдун. Во второй — сотрудники аппарата ЦК, ЦИК и Совнаркома и различные тыловые службы, включая санитарную роту, одной из медсестер которой, как мы знаем, была Хэ Цзычжэнь. Со второй колонной шла и «резервная дивизия», целиком состоявшая из безработных крестьян, завербованных в носильщики за пол-юаня в сутки. Эти люди, по словам Брауна, «несли сотни тюков с листовками, ящики с серебряными монетами, со станками из арсенала, с другим оборудованием мастерских и т. п. Носильщики фактически были безоружны, так как нельзя считать настоящим оружием копья, мечи и ножи, которые они имели при себе». Соотношение численности личного состава боевых частей и «нестроевиков» составляло примерно три к одному. На шестьдесят тысяч бойцов имелось сорок тысяч винтовок и свыше тысячи легких и тяжелых пулеметов. Да несколько тяжелых артиллерийских орудий, которые, правда, вскоре бросили: они тормозили движение, да к тому же к ним не было ни одного снаряда. Все солдаты несли на себе тюки с рисом и солью — запас продовольствия, рассчитанный на две недели¹³³.

Цель похода не была продумана до конца. Хотелось только одного: вырваться из кольца блокады. Казалось, там, за линиями блокгаузов, все прояснится. Радиосвязь с ИККИ отсутствовала. Она оборвалась в начале октября 1934 года в связи с последним провалом Шанхайского бюро. Захватив конспиративную квартиру секретаря бюро Шэн Чжунляна (русский псевдоним — Мицкевич), гоминьдановская полиция конфисковала находившуюся там радиостанцию — единственный аппарат связи, с помощью которой осуществлялся обмен информацией между ЦК КПК, Дальбюро и ИККИ¹³⁴. Не было сообщения и с другими советскими районами, и о том, что там происходило, никто не знал. До ЦК доходили известия о том, что где-то на стыке провинций Хунань, Хубэй и Сычуань действовали войска 2-й и 6-й групп Красной армии под общим командованием Хэ Луна, героя наньчанского восстания. Секретарем комитета КПК в этих войсках в то время являлся бывший член Центрального бюро ЦК Жэнь Биши, направленный к Хэ Луну еще в мае 1933 года. Вместе с ним партийную работу вел старый знакомый Мао еще по обществу «Обновление народа» Ся Си. Имелись отрывочные сведения и о партизанских частях Чжан Готао — так называемой армии 4-го фронта, которая, по слухам, потерпев поражение от Чан Кайши еще в октябре 1932 года, отступила из хубэй-хэнань-аньхойского района то ли на север, то ли на северо-запад провинции Сычуань. Но так ли это было на самом деле, ни Мао, ни кто-либо другой в ЦК не знал. Более или менее ясным являлось только одно: надо было двигаться в западном направлении, в пограничную область на стыке провинций Гуанси — Хунань — Гуйчжоу, где, по сведениям коммунистов, как пишет Браун, «не было вражеских укреплений»¹³⁵. Маршрут был продуман довольно точно: он пролегал по районам компактного проживания хакка¹³⁶, которые, естественно, приветствовали красноармейцев как своих освободителей. Именно благодаря их поддержке Красная армия и смогла в конце концов преодолеть все преграды и в декабре вступить в Гуйчжоу. Гоминьдановские войска, ведшие параллельное преследование, не рискнули атаковать главные силы красных. Они опасались восстания хаккского населения, которое жило по собственным, клановым, законам и власть «гоминьдановских бэньди» не признавало.

Несмотря на успешное преодоление нескольких линий вражеских укреплений и относительно благополучное завершение первого этапа Великого похода, настроение в войсках было подавленное. Многие командиры и солдаты, глубоко переживавшие отступление, роптали. Трудности марша только усиливали их недовольство. Люди не знали, сколько им осталось идти, как долго еще терпеть тяготы и смогут ли они когда-нибудь вернуться назад. Каждый день росло число дезертиров и отставших. А те, кто продолжал путь, были на пределе сил. Для Мао создалась уникальная возможность вернуть себе власть. Стоило ему использовать эти настроения, направив их в нужное русло, и он мог бы взять реванш у Бо Гу. Нужно было только умело вести игру, стравливая членов руководящей «тройки» друг с другом и противопоставляя главных виновников происшедшего — Бо Гу и Отто Брауна остальным членам Политбюро, в том числе тем, от кого ему тоже приходилось терпеть обиды в прошлом. Действовать следовало решительно, но без излишней суеты.

И Мао блестяще справился с этой задачей. Ко времени прихода в Гуйчжоу ему удалось переманить большинство членов партийного руководства. На его стороне были и почти все армейские командиры. А главное — он смог заключить тайный союз с Ло Фу, бывшим ближайшим соратником и преданнейшим другом Бо Гу. С этим интеллигентом-философом Мао как-то давно встречался в Шанхае в начале 20-х. Тогда Ло Фу еще не носил этого странного псевдонима, составленного из двух последних слогов его русской фамилии Измайлов (на китайском языке — Исымайлофу)[65]. Все знали его как Чжан Вэньтяня, молодого талантливого журналиста и новеллиста, одного из активных участников полумарксистского общества «Молодой Китай». Был он очень разносторонним. Учился в Китае, Японии и Америке, изучал западную литературу, а также физику и математику, хорошо разбирался в общественных науках. Водил дружбу с известными писателями и поэтами. Будучи на семь лет моложе Мао и на столько же старше Бо Гу (он родился 30 августа 1900 года), Ло Фу олицетворял как бы две эпохи в развитии коммунистического движения: наряду с будущими создателями КПК он участвовал в движении 4 мая, а вместе с молодыми «птенцами Мифа» с 1925 по 1930 год учился в Москве. Туда, в Университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена, его направил Шанхайский горком КПК. Высокий и худой, как Бо Гу и Браун, он все же отличался от них большим тактом. За толстыми стеклами его очков видны были умные глаза интеллектуала¹³⁷.

Игру с Ло Фу Мао начал еще в Центральном советском районе, за несколько месяцев до похода. Он заметил, что по мере ухудшения военной обстановки тот начинал все более нервничать и даже время от времени выражать недовольство авторитарными методами Отто Брауна. Мао решил это использовать. А тут неожиданно Ло Фу сам как-то зашел к Мао «посоветоваться». Не очень разбираясь в военных вопросах, склонный, как все интеллигенты, к сомнениям, он честно захотел разобраться. Беседа проходила с глазу на глаз. Однако после встречи Мао на тех редких заседаниях Политбюро, на которых присутствовал, стал целенаправленно выдвигать Ло Фу. А тот, в свою очередь, все активнее спорить с Бо Гу. В конце апреля, после очередного крупного поражения Красной армии, Ло Фу устроил своему старому другу настоящий скандал. Присутствовавший при этом Браун много лет спустя вспоминал: «Ло Фу заявил, что при неблагоприятных условиях местности и невыгодном соотношении сил вообще не следовало вступать в бой. В ответ Бо Гу обвинил Ло Фу в том, что его позиция ничем не отличается от антиленинской линии Плеханова после вооруженного восстания в Москве в 1905 году, когда тот в типично меньшевистском духе заявил: „Не надо было браться за оружие“». Позицию Бо Гу поддержал Отто Браун, считавший, что «не следует делать из местности фетиш и что ни в каком сражении нельзя заранее предсказать победу»¹³⁸. С Ло Фу полностью солидаризовался Ван Цзясян, который, хотя и находился по-прежнему в госпитале, напряженно следил за ходом военных действий в Центральном районе.

К началу отступления отношения между Мао, Ло Фу и Ваном укрепились настолько, что, когда Мао высказал мысль о желательности всем троим быть в одной походной колонне, его новые приятели с радостью согласились¹³⁹. Вот тут-то Мао и развернулся вовсю. По словам Брауна, к концу первого этапа похода под его влиянием «заговорщики» составили «политический мозг фракции… которая развернула борьбу за захват власти в партии и армии»¹⁴⁰. Каждый из троих усиленно «обрабатывал» армейских командиров и членов партийного руководства. Особенно старался Ван Цзясян, пребывавший все время в крайне раздраженном состоянии — то ли от болей в животе, то ли по какой-то другой причине¹⁴¹.

На стороне Бо Гу оставался пока Чжоу Эньлай, но он был ненадежен. Мао помнил, как сравнительно легко ему и Чжу Дэ удалось обработать Чжоу в августе 1932 года, когда они втроем находились на фронте. Да, после этого Чжоу вновь склонился к Бо Гу, но, зная его, Мао не сомневался: этот гибкий и осторожный человек пойдет за тем, у кого будет сила.

И он не ошибся. В первом же гуйчжоуском городе, захваченном Красной армией, в Липине, во время заседания Политбюро Чжоу поддержал Ло Фу, Мао и Ван Цзясяна, когда те потребовали от Бо Гу созыва в ближайшее время расширенного совещания руководства для обсуждения итогов борьбы против пятого карательного похода Гоминьдана. Бо Гу ничего не оставалось, как согласиться, несмотря на то, что он хорошо понимал: грядущее совещание будет направлено против него и Отто Брауна.

8 Течение последующих трех недель, пока Красная армия продвигалась на север Гуйчжоу, ко второму по величине торговому центру провинции, Цзуньи, обе враждующие фракции напряженно готовились к решающей политической битве. Совещание решено было созвать именно в этом городе: по данным разведки, взять его не представляло труда, крупных воинских частей там не было. Так что можно было дать солдатам отдых, а самим заняться разрешением внутрипартийных споров.

Ранним дождливым утром 7 января 1935 года Цзуньи был взят. Уставшие, промокшие и изголодавшиеся за время пути солдаты рады были получить кров и еду. После тяжелого перехода в пять тысяч ли бойцам хотелось одного: провести несколько дней в тепле и покое. Богатый город манил воображение. Один из участников похода вспоминает: «Вступив в северную часть Гуйчжоу, Красная армия получила двенадцать дней отдыха, позволивших личному составу после всех трудностей хунаньского марша воспрянуть физически и морально… Цзуньи — важнейший пункт на севере провинции Гуйчжоу… Расположенный недалеко от Сычуани, он тесно связан с этой провинцией нравами, обычаями и торговыми отношениями. Цзуньи разделяется, собственно, на два города — старый и новый. Новый город представляет собой торговый центр, старый — это административные и жилые кварталы. Новый город отделен от старого речушкой, через которую переброшен каменный мост. Административные здания и буддийские монастыри были заняты тогда под учреждения Красной армии… В Цзуньи было пять-шесть мужских и женских средних школ… Здесь имелись три вида магазинов: лавки, где торговали иностранными товарами — калошами, полотенцами, — причем все здесь было распродано; книжные магазины (в Цзуньи их было три), в которых продавались шанхайские и пекинские журналы и где также было распродано все — новые и старые книги, письменные принадлежности, копировальная бумага; наконец, кабачки… закусочные, винные погребки… В кабачках Цзуньи всегда можно [было] найти аппетитную сычуаньскую капусту»¹⁴².

9 Января в город въехали Мао Цзэдун, Бо Гу и другие члены партийного и армейского руководства. Вместе с Ло Фу и Ван Цзясяном Мао остановился в просторном особняке, принадлежавшем командиру одной из бригад гуйчжоуской армии. И пока бойцы Красной армии наслаждались в кабачках острой сычуаньской капустой, отварным мясом, курицей с красным перцем и всякого рода соленьями и маринадами, трое «заговорщиков» разработали весь сценарий предстоявшего совещания. Бо Гу тоже не сидел сложа руки. По его просьбе секретарь ЦК китайского комсомола Кай Фэн (настоящее имя Хэ Кэцюань), один из немногих оставшихся преданных ему людей, провел несколько «душеспасительных» бесед с Не Жунчжэнем, крупным политработником Красной армии. Но тот категорически отказался поддержать Бо Гу¹⁴³.

В общем, уже перед началом совещания все было решено. Почва из-под ног Бо Гу и Отто Брауна стремительно ускользала. Тем не менее накануне заседания Мао провел тайную встречу со своими сторонниками. На ней разгорячившийся Ван Цзясян поставил все точки над «i». «На [этом] совещании мы должны их свергнуть»¹⁴⁴, — заявил он.

И вот наконец день решающей схватки настал. 15 января в небольшой комнате на втором этаже в только недавно выстроенной резиденции командира дивизии гуйчжоуской армии Бо Хуэйчжана собрались девятнадцать человек (чуть позже к ним присоединится еще один). Это были члены и кандидаты в члены Политбюро, шедшие с войсками Центральной Красной армии, а также некоторые командиры и политкомиссары армейских групп. Кроме них присутствовали Дэн Сяопин, занимавший накануне совещания пост технического секретаря ЦК, и, разумеется, Отто Браун со своим переводчиком. Было тесновато: часть комнаты занимал массивный шкаф, в зеркальной двери которого отражались возбужденные лица участников совещания. Все, за исключением Брауна и его переводчика, расселись за большим прямоугольным столом, на котором ничего, кроме старой керосиновой лампы, не было. Совещание должно было быть долгим, так что лампа наверняка могла понадобиться. А пока сквозь окно из цветного стекла в комнату проникал тусклый свет: на дворе, как всегда в этих краях, моросило.

Председательское место занял Бо Гу. Он же открыл заседание, зачитав доклад о причинах поражения в борьбе против пятого карательного похода. После него с содокладом выступил Чжоу Эньлай. И тот и другой пытались оправдываться. Первый сваливал все на объективные причины, второй — на субъективные. Затем слово взял Ло Фу, огласивший от имени Мао, Ван Цзясяна и самого себя заявление, в котором военная и политическая линия генсека была подвергнута уничтожающей критике. Его сменил Мао, говоривший более часа. По словам Брауна, «вопреки обыкновению, он пользовался, по-видимому, тщательно подготовленным конспектом». И немудрено — совещание имело для него жизненно важное значение. Полностью разбив аргументы Бо Гу и Чжоу, он обвинил обоих, а также Брауна в том, что отступление из Центрального района произошло главным образом по их вине. Мао заявил, что все трое придерживались вначале «чисто пассивной оборонной тактики», а затем «повели позиционную войну», после чего в решающий момент «ударились в бегство». Такую линию поведения Мао заклеймил как «детскую игру в войну». «С самой резкой критикой» он «обрушился на методы руководства» Бо Гу и Отто Брауна¹⁴⁵.

Не успел он закончить, как тут же выскочил Ван Цзянсян, полностью поддержавший Мао и Ло Фу. Желающих выступить оказалось немало. Так что совещание в общем итоге продлилось три дня. Военные методы Отто Брауна и политическое руководство Бо Гу были подвергнуты особенно острой критике в речах Чжу Дэ, Пэн Дэхуая, Не Жунчжэня и особенно Линь Бяо, считавшего тактику Брауна просто «неуклюжей и глупой»¹⁴⁶. В защиту Генерального секретаря выступил только комсомолец Кай Фэн, один из «28 большевиков», выдвинувший против Мао стандартное обвинение в том, что тот якобы не понимает марксизма-ленинизма. Мао Цзэдун вспоминал: «Во время совещания в Цзуньи Кай Фэн сказал мне: „Твои методы ведения боевых действия не ахти какие мудреные. Они основаны всего на двух книгах — 'Троецарствие' и 'Сюньцзы'[66]. Но как же можно вести войну, опираясь на эти книги?“ В то время из этих двух книг я читал только „Троецарствие“. „Сюньцзы“ же не читал. Но этот товарищ так уверенно говорил, что я ее читал! Я спросил его, сколько глав в „Сюньцзы“ и о чем говорится в первой главе. Но он ничего не мог ответить. Было ясно, что он сам не читал эту книгу. После этого, отложив в сторону другие дела, я специально прочитал „Сюньцзы“»¹⁴⁷.

Во все время этих выступлений Отто Браун, сидевший около входной двери, молчал и беспрерывно курил. Чувствовал он себя ужасно. Не только потому, что считал все это совещание «подлой инсинуацией», но и потому, что страдал от приступов малярии. Не лучше было и Бо Гу, хотя он и ничем таким не болел. И без того очень неуравновешенный, он беспрерывно нервически улыбался, обнажая крупные зубы, и затравленно обводил взглядом присутствовавших. Что же касается Чжоу Эньлая, то он мгновенно сориентировался и, вторично взяв слово, полностью признал правоту Мао и его единомышленников¹⁴⁸. А Отто Браун, воздержавшись от выступления, «попросил разрешения провести некоторое время в 1-м корпусе, чтобы непосредственно на фронте познакомиться с особенностями китайской гражданской войны, на которые делал особый упор Мао»¹⁴⁹.

Все это означало, что победа маоцзэдуновской фракции была достигнута полностью. Ло Фу набросал проект резолюции, которая и была принята. В ней отчетный доклад Бо Гу был признан «в основе своей неверным», а главной причиной сдачи Центрального советского района названы ошибки в военном руководстве и тактической линии¹⁵⁰.

Сразу же после совещания, когда приглашенные на него командиры и комиссары разошлись, члены Политбюро провели отдельное организационное заседание, на котором Мао был кооптирован в состав Постоянного комитета. Тогда же его назначили помощником Генерального политкомиссара Чжоу, который уже для него опасности не представлял. И хотя Бо Гу остался на прежней должности, влияние новой «тройки» (Мао, Ло Фу и Ван Цзясян) стало доминирующим¹⁵¹.

Мао был «на седьмом небе». С сильно бьющимся сердцем он сразу же после организационного заседания прибежал к Цзычжэнь.

— Совещание кончилось? Ты, ты-то как? — в волнении спросила она.

На это он усмехнулся:

— Все идет неплохо. Теперь у меня будет право голоса. Спустя много лет он так рассказал их дочери Ли Минь о том, как они с ее матерью праздновали победу:

«В тот день твоя мама ждала меня очень долго. Я вернулся домой и еще не успел присесть, как она накинулась с расспросами. Я хотел было разыграть ее, но меня самого распирала радость. А когда человек радуется, он становится болтливым. Я заложил руки за спину, стал ходить по комнате и неторопливо рассказывать: „На совещании посчитали-таки, что такой Будда, как я, еще может быть полезен, поэтому вытащили на свет, оказали честь и избрали в Постоянный комитет Политбюро ЦК. Значит, старину Мао еще уважают, полагают, что он еще способен на что-то. Недостоин, недостоин! Понимаю, что меня выбрали в руководство ЦК, чтобы заполнить пустое место. Правда, я, со своей стороны, не стал скромничать — ведь, когда речь идет о судьбе страны, каждый простой мужик в ответе!“.

Твоя мама смотрела на меня во все глаза, была вся внимание. В тот вечер мы оба испытывали огромную радость»¹⁵².

Мао не сказал дочери только одного: ее мать в то время в очередной раз ждала ребенка, и переживания, связанные с его борьбой за власть, не говоря уже о тяготах перехода, сильно сказывались на ее здоровье. Цзычжэнь была страшно измучена. Через месяц ей вновь предстояло рожать, и она понимала, что этого маленького ей опять сохранить не удастся. Великий поход продолжался, и дети никому не были нужны. Мао же, казалось, об этом не думал. Праздник победы пьянил его.

Цзычжэнь родила через месяц, в феврале 1935-го, в небольшой деревушке на севере Гуйчжоу, в соломенной хижине, принадлежавшей бедной крестьянской семье из народности «и» (они же — «лоло»). В этих местах так же, как и в пограничных Сычуани и Юньнани, жило много некитайских племен. Среди них «и» были самыми многочисленными. Делились они на «черных» и «белых». «Черные» представляли собой родовую аристократию, «белые» — угнетенный слой неимущих. И те и другие, правда, равным образом ненавидели китайцев и, не делая особой разницы между гоминьдановцами и коммунистами, часто нападали на небольшие группы красноармейцев. При подходе же крупных частей Красной армии все «и», захватив скот и скарб, уходили в леса и горы. Красноармейцам они оставляли лишь пустые дома. Вот в одном из таких домов Цзычжэнь и разрешилась от бремени. Появившаяся на свет девочка долго и громко кричала, но обессиленная Цзычжэнь старалась на нее не смотреть. Командир санитарной роты вспоминает: «После того как ребенка ополоснули, мы завернули его в белую тряпицу. [О том, что делать дальше], я посоветовался с почтенным Дуном[67]. Тот написал записку и приложил к ней тридцать юаней. Общий смысл того, о чем говорилось в записке, сводился к следующему: „Находящаяся в походе армия не может взять с собой этого только что родившегося ребенка. Мы оставляем его вам на воспитание. Пусть будет вам внучкой. Когда вырастет, станет о вас заботиться“». Положив девочку на покрытую пестрым грязным тряпьем лежанку, на которой она только что родилась, и, оставив рядом записку и деньги, все, в том числе и Цзычжэнь, вышли из дома. «Железный поток» продолжал течь на запад. Времени на эмоции не было.

Что стало с маленькой девочкой, которой мать не успела дать даже имени, в точности неизвестно. По слухам, вернувшиеся после ухода «красных» хозяева дома приняли ее в семью и нарекли Ван Сючжэнь (что значит Ван «Красивая драгоценность»). Но через три месяца из-за развившейся у нее раковой опухоли она умерла¹⁵³. Правда это или нет, кто знает?

Свою новую дочь Мао так никогда и не увидел. Да ему до нее и не было особого дела. Борьба за власть продолжалась. Ни Бо Гу, ни Браун не признали ошибок. Резко агрессивные настроения выражал Кай Фэн. Часть членов Политбюро, хотя и приняла новый «триумвират» (Мао, Ло Фу и Ван Цзясян), тем не менее активно на их стороне не выступала. Надо было действовать напористо и бескомпромиссно. И Мао с Ло Фу пошли ва-банк.

В самом начале февраля на заседании Постоянного комитета Ло Фу неожиданно потребовал от Бо Гу уступить ему пост генсека. Его тут же поддержал Мао. Двое других присутствовавших, Чэнь Юнь и Чжоу, не возражали. Растерявшийся Бо Гу капитулировал. А через месяц, 4 марта, новый вождь партии провел через Реввоенсовет знаменательное решение: «Образовать специальное фронтовое командование, назначив товарища Чжу Дэ командующим фронтом, а товарища Мао Цзэдуна — фронтовым политкомиссаром»¹⁵⁴. Чжу Дэ при этом остался главнокомандующим всей Центральной Красной армией, а Чжоу Эньлай — формально ее генеральным политкомиссаром. На следующий день Чжу Дэ, Чжоу Эньлай и Ван Цзясян от имени Реввоенсовета внесли ясность: в непосредственное подчинение фронтовому командованию переходили только боеспособные части, тогда как нестроевики передавались под оперативное руководство вновь созданного «походного командования»¹⁵⁵.

Наконец-то «упрямый хунанец» вернул себе утраченные в Нинду в октябре 1932 года позиции. Большая часть властных полномочий в армии вновь переходила в его руки. Но, взойдя на вершину, он должен был быть осмотрительным. Оставшиеся у подножия могли преисполниться ревности. Поняв это, Мао сделал удачный ход: через неделю после своего назначения посоветовал Ло Фу для руководства всеми армейскими делами образовать еще одну, военную, «тройку», в состав которой предложил включить наряду с собой Чжоу Эньлая (в качестве председателя) и Ван Цзясяна¹⁵⁶. Конечно, несмотря на формальное лидерство Чжоу, Мао в этой группе получил решающий голос: именно он теперь, по существу, стал командовать войсками. Однако тщеславие Чжоу и Вана оказалось тоже удовлетворено. А ведь и тот и другой могли ему еще пригодиться.

Между тем поход продолжался. Постепенно вырисовывалась и его цель: соединение с войсками Чжан Готао. Все это время Мао был крайне возбужден и в начале марта 1935 года он излил свои чувства в новых стихах:

Его армия шла вперед ускоренным маршем, по 80—100 ли в день, но до конца пути было все еще далеко. Давно позади остался Цзуньи, полностью разоренный и обезлюдевший. Перед уходом Красной армии он, по словам очевидца, «производил тягостное впечатление». Некогда цветущий торговый центр лежал в руинах, «магазины и склады были пусты, виллы крупных помещиков и торговцев, в том числе летняя резиденция губернатора, заколочены досками, разрушены и разграблены. Со стен домов кое-где свисали обрывки… плакатов и лозунгов — последние следы советизации»¹⁵⁸. Но Мао не думал о жителях бедного города. Главное заключалось в том, что его армия получила там отдых и запаслась провиантом.

Конечно, и солдаты, и командиры по-прежнему испытывали колоссальные трудности. Не хватало одежды и боеприпасов. Отто Браун вспоминает: «Шли чаще всего по ночам, так как днем при хорошей погоде гоминьдановские самолеты все время висели над нами, сбрасывали бомбы и обстреливали из пулеметов». При одном таком авиационном налете была тяжело ранена Цзычжэнь. Осколки из ее тела так и не удалось извлечь, и они сильно мучили ее. (Позже рентгеновское обследование покажет, что в теле Цзычжэнь застряло семнадцать осколков¹⁵⁹.) Остаток пути она вынуждена была совершать на носилках.

«Авангардам, боковым охранениям и арьергардам приходилось отражать десятки нападений — то спереди, то сзади, то слева, то справа, то сразу со всех сторон, — пишет Браун. — Но тяжелее всего положение стало тогда, когда мы перебирались через скалистые горы на границе провинций Гуйчжоу и Юньнань. Мы пробирались по узким крутым тропинкам, через глубокие ущелья. Лошади падали и ломали ноги, выдерживали только мулы. По мере того как мы продвигались вглубь провинции Юньнань, становилось все хуже с продовольствием. Население здесь само жило впроголодь. Красноармейцы с жадностью набрасывались на мясо павших лошадей. Но и в долинах было мало риса и овощей… Можно было представить себе, как выглядели тогда наши части. Изо дня в день росли потери не столько за счет убитых и раненых, сколько за счет больных и истощенных. Полки и дивизии таяли на глазах»¹⁶⁰. Из 86 тысяч человек, начавших поход в Центральном районе, до Сычуани добрались чуть более 20 тысяч.

Но оставшиеся все шли и шли. В начале мая они пересекли бурную и широкую (в 200 метров) реку Цзиньшацзян (так в этих местах называют Янцзы). А через месяц, пройдя вдоль границы с Сиканом (Тибетом), переправились через еще один мощный горный поток — реку Дадухэ. Эта переправа была особенно трудной. Южный и северный берега зажатой средь гор бурлящей реки соединял узкий висящий на железных цепях мост, построенный еще в начале XVIII века. К моменту подхода войск КПК оборонявшие его солдаты противника наполовину разобрали его дощатый настил, а когда началась переправа, гоминьдановская авиация стала его нещадно бомбить. И все же бойцам Красной армии удалось перебраться на другой берег.

После этого их путь пролегал по безлюдному высокогорью в полном бездорожье. Красноармейцы были обуты в легкие тапочки или соломенные сандалии, а с каждым днем становилось холоднее и холоднее. Армия все дальше забиралась в горы, только перевалив через которые можно было выйти на плоскогорье северо-западной Сычуани. «Пришлось преодолеть ревущие потоки, дремучие леса, предательские болота, горные перевалы на высоте 4–5 тысяч метров, — вспоминает Браун. — И хотя уже начиналось лето, ртутный столбик термометра показывал всего лишь плюс 10 градусов по Цельсию, а ночью опускался до нуля… Росло число убитых, замерзших, умерших от истощения. Все мы невероятно обовшивели. Но хуже всего было то, что началась дизентерия и обнаружились первые случаи тифа»¹⁶¹.

Наконец в середине июня части Центральной Красной армии подошли к еще одному узкому цепному мосту с деревянным настилом, перекинутому через небольшую горную речушку Фожихэ в уезде Маогун в западной Сычуани. Здесь состоялась их долгожданная встреча с вышедшими навстречу авангардными войсками Чжан Готао. Сам Чжан со всем своим штабом находился в соседнем уезде Маосянь, в двух днях пути. Получив известие, он поспешил навстречу. 25 июня два старых знакомых, Мао и Чжан, смогли заключить наконец друг друга в объятия. Это произошло в 140 ли к северу от Маогуна, в старинном ламаистском храме Лянхэкоу. Вот как описывает эту встречу Чжан Готао: «Как только я увидел их [Мао и других членов Политбюро], я спрыгнул с коня и бросился к ним, чтобы обнять их и пожать им руки. Нельзя описать словами нашу радость по поводу соединения после стольких лет несчастий. Мао Цзэдун взошел на трибуну, сооруженную заранее, и произнес приветственную речь, обращаясь ко мне. Я выступил в ответ, отдав должное ЦК КПК и выразив солидарность с армией 1-го фронта, которая прошла через многочисленные испытания». В тот же день вечером состоялся обед. Никто не говорил ни о Великом походе, ни о совещании в Цзуньи, ни о приключениях армии 4-го фронта. «Мао Цзэдун, хунанец, обожавший острый красный перец, завел веселый разговор о том, что только тот, кто ест красный перец, является настоящим революционером. С ним спорил Цинь Бансянь [Бо Гу], уроженец провинции Цзянсу, который не ел перца. Этот шутливый разговор способствовал созданию непринужденной атмосферы»¹⁶². Казалось, Великий поход завершился. Но главные испытания ждали участников застолья впереди.

Тридцативосьмилетний ветеран китайского коммунистического движения Чжан Готао был человеком в высшей степени властолюбивым, гордым и не терпящим компромиссов. Высокого роста, с острыми скулами и тяжелой челюстью, выпяченной несколько вперед, он и внешне-то производил впечатление трудного в общении человека. А по характеру был просто взрывным. За свою долгую жизнь в КПК и Коминтерне он не раз, как мы помним, оказывался в оппозиции — то Марингу, то Ломинадзе, то Цюй Цюбо. Весной 1930 года, работая в ИККИ, ему долго пришлось оправдываться перед комиссией по чистке китайских студентов Москвы за свои прошлые «грехи». Тогда, на волне борьбы с троцкизмом, кое-кто в ИККИ старался даже «пришить» ему связи с троцкистским подпольем, но из этого, правда, ничего не вышло. ЦК ВКП(б) и ЦК КПК сочли информацию о его «троцкистских связях» «провокацией»¹⁶³. В целом в Коминтерне к нему относились хорошо, и, хотя иногда «прорабатывали», делали это скорее по большевистской обязанности везде и в каждом подозревать врага. А вообще, по большому счету, считали своим и в ноябре 1927-го, за три года до «чистки», даже наградили орденом Боевого Красного Знамени как «мужественного борца китайской революции».

Тем не менее бывшие студенты КУТК, Ло Фу, Бо Гу, Ван Цзясян и Кай Фэн, полагая, что «дыма без огня не бывает», относились к Чжан Готао с подозрительностью, считая его «старым оппортунистом» и «скрытым троцкистом». А тот, в свою очередь, будучи одним из основателей партии, смотрел на «мифовских выскочек» с плохо скрываемым презрением.

Так что излияния «радости» при встрече никого не могли обмануть. Новый конфликт в руководстве был неизбежен. И Мао от него мог только выиграть: ведь он, по существу, оказывался над схваткой: «московские студенты», желая оттеснить Чжан Готао, должны были неизбежно группироваться вокруг него. Только Мао, с его умением плести интриги и маневрировать в, казалось бы, безвыходной ситуации, мог обеспечить благоприятное для них соотношение сил.

Да Мао и сам весьма недоверчиво относился к Чжану. Он понимал, что Чжан чувствовал себя «хозяином положения». У него под ружьем находилось в семь-восемь раз больше бойцов, чем в войсках Центральной Красной армии. Его солдаты были неплохо вооружены, сыты, одеты и обуты. Свой боевой дух они еще не растеряли, и Чжан Готао пользовался у них, их командиров и комиссаров непререкаемым авторитетом. Измученные, оборванные и почти полностью потерявшие боеспособность части Центральной армии не шли с ними ни в какое сравнение. Тем более что из 10 тысяч добравшихся до Маогуна 2 тысячи относились к нестроевым¹⁶⁴.

Понятно поэтому, что в таких условиях дух «дружеской непринужденности» быстро испарился. Чжан стал требовать власти. В июле его войска подкрепили претензии своего вождя, спровоцировав ряд вооруженных столкновений с отрядами Мао Цзэдуна¹⁶⁵. Мао и другим лидерам КПК ничего не оставалось, как отступить. В середине июля Ло Фу выразил готовность передать Чжану должность генсека. Но тот предпочел более важный по тем временам пост генерального политкомиссара объединенной Красной армии, которая вскоре была реорганизована в девять корпусов. (Четыре из них были сведены в армию 1-го фронта, а пять — в армию 4-го фронта.) Чжоу ушел в отставку, а заодно и Мао снял с себя обязанности фронтового политкомиссара. Контроль над армией перешел к Чжан Готао. Его командиры потребовали отдать ему и пост председателя Центрального Реввоенсовета, но Чжан милостиво оставил его Чжу Дэ. Все равно эта формальная должность не имела большого значения: власть в ЦРВС сосредоточилась в руках Чжана¹⁶⁶.

А тем временем Великий поход продолжался. Объединенная армия шла на север, к границе провинций Сычуань, Ганьсу и Шэньси, где по решению Политбюро должна была образовать новый советский район. Оставаться в западной Сычуани было нельзя прежде всего потому, что местные горские племена проявляли к коммунистам, грабившим их беспощадным образом, особую ненависть. Места здесь были дикие и опасные, а нищета — самая ужасающая. Мао Цзэдун рассказывал Сноу: «В Сычуани восемнадцатилетние девушки ходят совсем без штанов. Они настолько бедны, что не могут их купить. Если бы Гитлер хотел запретить нудизм, в Китае бы ему пришлось дать всем им штаны»¹⁶⁷. Но Красной армии требовалось продовольствие, а потому, как пишет один из участников марша, «волей-неволей мы были вынуждены забирать до последней крошки все, что могли отыскать, и постоянно посылали в горы продотряды для охоты на бродячий [домашний] скот»¹⁶⁸. Долго так, конечно, не могло продолжаться. Агрессивные горцы все чаще нападали на красноармейцев, принесших в их край только горе.

Впереди на пути коммунистов лежало огромное заболоченное плато, и миновать его они никак не могли. Надо было идти. Но как раз в это время Мао и Ло Фу решили нанести Чжан Готао ответный удар, а потому через несколько дней после того, как Чжоу уступил Чжану место генерального политкомиссара, в двадцатых числах июля, движение было приостановлено. Политбюро собралось на очень важное заседание. Спокойным голосом Ло Фу попросил Чжан Готао отчитаться о проделанной им работе со времени его отъезда из Шанхая в советский район на границах провинций Хубэй — Хэнань — Аньхой в апреле 1931 года. (Как мы помним, Чжан вынужден был эвакуировать этот район под ударами Чан Кайши уже в октябре 1932 года.) После доклада Чжана выступил Мао, обрушившийся на Чжан Готао с едкой критикой. Он обвинил старого знакомого в «серьезных ошибках», допущенных им при сдаче старой опорной базы. Чжан, конечно, отверг все обвинения, и заседание закончилось безрезультатно. Но новый внутрипартийный конфликт приобрел отчетливые формы. Через две недели, на новом заседании Политбюро, Ло Фу обвинил Чжан Готао уже в сдаче его новой базы в северной Сычуани. На это Чжан, наконец, вспылил: «А вы сами-то можете считать свою линию правильной, если потеряли весь Центральный советский район?»¹⁶⁹ Ему стало понятно, что Мао и Ло Фу сознательно обостряют обстановку. И он решил отложить выяснение отношений до лучших времен.

А пока предложил разделиться и двигаться в южную Ганьсу двумя колоннами. Одна должна была идти по левому краю болот, а вторая — по правому. Там, в Ганьсу, километрах в ста сорока от границы, им предстояло встретиться. В десятых числах августа левая колонна во главе с Чжан Готао и Чжу Дэ продолжила марш-бросок. Правая же, в составе которой находились Мао и большинство других членов Политбюро, задержалась. Разболелся Чжоу Эньлай: уже с июля он страдал малярией, а тут она приняла тяжелую форму. Врачи делали все возможное, но все же кризис миновал лишь через несколько дней.

Наконец в конце августа правая колонна тоже двинулась в путь. Перед ней раскинулась бескрайняя, удивительно красивая зеленая степь. Но эта красота таила в себе смертельную опасность. Отто Браун вспоминает: «Под обманчивым травянистым покровом скрывалось топкое черное болото. Оно сразу засасывало всякого, кто ступал на тонкую верхнюю корочку или сходил с узкой тропинки. Я своими глазами видел, как в трясине погиб мул. Мы гнали перед собой местный скот или лошадей, которым инстинкт подсказывал безопасную дорогу. Почти над самой землей висели тучи. В течение дня по нескольку раз шел холодный дождь, а по ночам — мокрый снег или град. Вокруг, на сколько хватает глаз, простиралась безжизненная равнина, без единого деревца или кустика. Мы спали, скорчившись на болотных кочках, прикрывшись тонкими одеялами и нахлобучив широкополые соломенные шляпы, входившие в армейское снаряжение. В ход шли бумажные пергаментные зонтики, а иногда и трофейные накидки. Часто по утрам кто-то не вставал. Это была очередная жертва голода и истощения… Единственную пищу составляли зерна злаков, и в редких случаях доставался кусочек сушеного, твердого как камень мяса. Пили сырую болотную воду, дров для ее кипячения не было. Снова появились исчезнувшие было в Сикане кровавый понос и тиф… Счастье еще, что противник не мог нас атаковать ни на земле, ни с воздуха»¹⁷⁰.

Тяжелейший переход занял несколько дней. И когда вконец обессилевшие бойцы вступили на твердую почву, вдруг пришел приказ от Чжан Готао, Чжу Дэ и их начальника штаба Лю Бочэна повернуть назад! Их колонна завязла в болоте, не смогла переправиться через один из горных потоков, широко разлившихся поперек пути, а потому Чжан, Чжу и Лю решили вновь отойти на юг, к чему призывали и войска Мао. Но не тут-то было! 8 сентября они получил ответ от Чжоу Эньлая, Ло Фу, Мао Цзэдуна и других командиров и комиссаров правой колонны: «Мы искренне надеемся, что вы, наши старшие братья, все тщательно обдумаете и примете твердое решение… и двинетесь [дальше] на север»¹⁷¹. Иными словами, Чжану дали понять, что его приказам Политбюро не намерено подчиняться.

И тогда Чжан Готао сделал роковой шаг. Он послал секретную телеграмму своим бывшим сослуживцам по армии 4-го фронта, находившимся в правой колонне на командных должностях, потребовав «развернуть борьбу» против Политбюро¹⁷². Об этой телеграмме, однако, тут же стало известно Мао, который незамедлительно созвал экстренное заседание Постоянного комитета. Было принято решение как можно быстрее продолжить движение на север, в Ганьсу, после чего было выпущено «Обращение ко всем товарищам», в котором от имени Центрального комитета партии Мао, Ло Фу, Чжоу Эньлай, Бо Гу и Ван Цзясян призывали бойцов и командиров как правой, так и левой колонн не подчиняться ничьим приказам об отходе на юг, а двигаться только на север с тем, чтобы «создать новый советский район Шэньси — Ганьсу — Сычуань». Это был бунт! Коса нашла на камень, и никто не хотел уступать.

Чжан Готао, пришедший в ярость, все равно повернул на юг. Колонна же Мао Цзэдуна вступила в южную часть Ганьсу. Раскол Красной армии, а с ней и руководящего состава КПК стал фактом.

В середине сентября почти на самой границе Ганьсу войска правой колонны были переформированы в так называемую Шэньси-Ганьсускую бригаду общей численностью в шесть тысяч человек. Ее командиром стал Пэн Дэхуай, его заместителем — Линь Бяо. Мао занял пост политкомиссара. Тогда же была определена новая цель похода: идти на северо-восток Ганьсу и далее к границам СССР — для получения необходимой помощи. «Причины этого, — заявил Мао, — заключаются прежде всего в том, что 4-я армия [то есть армия 4-го фронта] разделилась. Чжан Готао ушел на юг, и это нанесло тяжелый удар китайской революции. Тем не менее мы не будем унывать, а двинемся вперед еще быстрее… Северная Шэньси и северо-восточная Ганьсу являются теми районами, куда нам надо идти»¹⁷³.

Связи с Москвой, однако, до сих пор не было, и поэтому 20 сентября было принято решение отправить в Синьцзян, далеко на запад Китая, двух представителей партии для того, чтобы постараться оттуда установить связь с ИККИ и проинформировать Коминтерн обо всех перипетиях Великого похода. Одним из этих эмиссаров был брат Мао, Цзэминь, шедший в обозной колонне¹⁷⁴.

Но вскоре планы руководства вновь резко изменились и поездка Цзэминя и других представителей КПК в Синьцзян была отложена. В одном из почтовых отделений южной Ганьсу в руки Мао и его сотоварищей попали свежие гоминьдановские газеты, из которых они с удивлением узнали, что на севере провинции Шэньси, вблизи границ северо-восточной Ганьсу, находился относительно большой советский район, где активно действовали отряды Красной армии под командованием некоего коммуниста Лю Чжиданя. До их баз было не более 700–800 ли пути.

Весть эта стала подарком судьбы. Мао потирал руки. Ведь марш-бросок в северную Шэньси можно было искусно обыграть в пропаганде, представив весь Великий поход как заранее спланированную акцию, направленную на то, чтобы приблизить базы коммунистов к районам, потенциально находившимся под угрозой японского вторжения. К осени 1935 года японцы значительно усилили свое давление именно на Северный Китай. Вслед за оккупацией Маньчжурии японская армия в январе — марте 1933 года захватила граничащую с ней с юга северокитайскую провинцию Жэхэ, а через два года — восточный Хэбэй. Императорские войска вплотную подошли к Бэйпину (Пекину) и другому крупному городу — Тяньцзиню. Планы японцев были совершенно ясны: аннексировать весь Северный Китай, превратив его в «независимое» государство. Комедию с «независимостью» Маньчжурии они уже к тому времени разыграли. 18 февраля 1932 года в бывшей столице провинции Цзилинь городе Чанчуне, переименованном в Синьцзин («Новая столица»), было провозглашено так называемое Маньчжоу-Го (Государство Маньчжурия), 1 марта 1934 года переименованное в Маньчжоу да диго («Великая империя маньчжуров»). Императором «великой империи» с девизом правления Кандэ («Спокойствие и добродетель») был провозглашен последний отпрыск цинской династии Пу И, свергнутый, как мы помним, со своего пекинского престола Синьхайской революцией 1911 года. Подъем антияпонских настроений в то время в Китае был велик, как никогда. Искусно играя на них, Мао мог «убить двух зайцев». «Антияпонский поход» в Северный Китай давал ему возможность не только укрепить позиции коммунистов в борьбе за власть с «продажным» нанкинским правительством, но и окончательно сокрушить Чжан Готао. Раскольник ведь не захотел идти на север!

22 Сентября на собрании командиров и комиссаров Шэньси-Ганьсуской бригады Мао заявил: «Мы хотим идти на север, а Чжан Готао — на юг. Чжан Готао говорит, что мы оппортунисты, а кто же на самом деле оппортунист? В настоящее время, когда японский империализм осуществляет агрессию в Китае, мы несомненно должны идти на север, чтобы сражаться с японцами. Но вначале надо прийти в северную Шэньси. Там действует Красная армия Лю Чжиданя»¹⁷⁵.

Эта последняя цель была достигнута через месяц. В середине октября войска Мао пересекли границу северошэньсийского советского района и 19-го числа вступили в расположенную в узкой горной долине деревушку Уцичжэнь. От вышедших к ним навстречу местных жителей они узнали, что штаб-квартира «красных» находится в уездном городе Баоань, в ста шестидесяти ли к востоку. На поиски Лю Чжиданя был послан отряд¹⁷⁶. А пока, 22 октября, в Уцичжэни состоялось заседание Политбюро, на котором Мао объявил Великий поход оконченным.

Ровно год прошел с тех пор, как 86 тысяч бойцов и командиров Красной армии покинули Центральный советский район. Они пересекли одиннадцать провинций, прошли более 20 тысяч ли, перевалили через пять горных хребтов, форсировали 24 крупные реки, миновали опасные болота. И в конце концов завершили поход! Однако цена, заплаченная за этот успех, была колоссальной! В северную Шэньси смогли добраться не более пяти тысяч человек.

И все же это был действительно героический «железный поток». Гордый от сознания совершенного, Мао выразил свой триумф в ярких строфах: