Садок судей.
Маркиза Дэзес.
<Лель>
На днях я плясал.
На этой неделе. Какого дня?
Среда, четверг или воскресенье?
В сидячей жизни это спасенье.
Знакомые, приятели, родня.
Устал. Вспотел. Уж отхожу.
Как вдруг какой-то воин: подстричься вам пора-с!
Сказал и скок в толпу. Я думал: вот те раз!
Я уже послать ему собрался вызов,
Но не нашел в толпе нахала.
Кроме того, здесь нужно было перейти какую-то межу.
Я в созерцание ушел чьего-то опахала
Из перышек голубеньких и сизых.
Наука-то больно проста: сначала «милостивый государь»,
А потом свинцом возьми да и ударь.
Да… А там, глядишь, и парни
Несут кромсать в трупарню.
Делкин.
Ха-ха, куда он гнет!
Забавник! И не моргнет!
Перховский.
Ну, я не трушу.
Это и не странно. Лицом имея грушу…
Делкин.
Я бы хотел под мушкою стоять разок.
Глобов.
А правда, хороша, последний как мазок,
В руке противника горсть спелой вишни?
Перховский.
Ну, тогда и выстрелы немного лишни.
И тот, кто сумрачен, как инок,
Тогда уж портит поединок.
Холст.
Э-е-е! Вы правы! Я как-то шел,
Станом стройный сын степей,
Влек саблю и серебро цепей…
Лель (сходя).
В взоров море тонучи,
Я хожу одетый в онучи.
Все.
Он чудо! Он прелесть!
Он милка!
От восторга выпала моя челюсть,
Соседка, передайте мне вилку!
Ценитель.
О! Это тонко. Весьма!
Вы заметили, какая нежность письма?
Любитель.
Да! Здесь что-то есть!
Не знаете, здесь можно поесть?
Писатель.
Какой образ, какой образ! Пойду и запишу.
Любитель.
Пойду и что-нибудь перекушу.
Ценитель.
Я, идучи сюда, уже перекусил.
Но он немного здесь перекосил.
Писатель.
«Пустыня Хоросеана».
А это: «Купающаяся Сусанна».
Художник.
Молодчага! Молодчинище! Здоровенно!
Писатель.
И все так изученно, изысканно и откровенно,
Бровки, лобик, губки.
Ах, здесь есть даже покупки!
Пожилой человек.
Какая прелесть глазами поросенка смотрит вот с этого холста.
Я бы охотно дал рублей с полста.
Он в белое во все одет, и лапоть с онучем
Соединен красивым лыком. Склонение местоимения «он» учим
Могли бы ответить детские глаза спросившему, чем занято
Ныне дитя. Наступят сроки, и главным станет то,
Что сейчас как отдаленный гнев и ужас мерещится.
Так… Я буду рад, когда мое имя с надписью «продано» на этот холст навесится.
Но что? Он подает нам руку! Послушай, дорогая, это не полотно.
Что взгляды привлекло, как лучшее пятно.
Ну, что же, новый друг! Из холста воображаемого выдем-ка!
Какая добрая выдумка
Заставила вас нарядиться в наряды Леля?
Или старинная чарующая маска
Готова по сердцу ударить, как новая изысканная ласка.
Лель.
Мне так боги Руси велели.
Пожилой господин.
Да? Какой вы чудак. Вы чудной.
Лель.
Кроме того, я связан в воле одной.
Пожилой господин.
Кем полькой, шведкой, Руси дочью?
Лель.
Нет, но звездной ночью,
Когда я обещанье дал расточиться в Руси русской рать
И, растекаясь, в битвах неустанно умирать.
Пожилой господин.
Странное обещанье в наш надменный век.
Прощайте, добрый человек.
Поэт (одетый лешим).
Стан пушком златым золочен,
Взгляд мой влажен, синь и сочен.
Я рогат, стоячий, вышками.
Я космат, висячий, мышками,
Мои губы острокрайны,
Я стою с улыбкой тайны.
Полулюд, полукозел,
Я остаток древних зол.
Мне, веселому и милому козлу,
Вздумалось прийти с поцелуем ко злу.
Разочаруют, лобзая, уста,
И загадка станет пуста:
Взор веселый, вещий, древен,
Будь как огнь сотлевших бревен.
Распорядитель вечера (слуге).
За Рафаэлем пошли.
Кто это пришли?
Слуга.
Маркиза Дэзес!
Маркиза Дэзес.
Я здесь не чувствую мой вес.
Так здесь умно и истинно-изысканно. Но что здесь лучшее – ответь же, говори же!
Хорош этот красавица затылок бычий?
И здесь совсем, совсем все как в Париже!
И вы прекрасно поступили, вводя этот обычай!
И чисто все так, сухо.
Какая тонкая обивка. В цвете – умирающая муха?
Мило, мило. Под живописью в стаканчиках расставлены цветки?
Духов бессонных котелки?
Так они зовут? Собачки синей коготки?
Не той ли, которая, живя и паки,
Утратила чутье в душе писателя с происхождением от собаки?
Спутник.
Быть может, да, но вот и он…
Маркиза Дэзес.
Вы затрудняетесь найти созвучье – извольте: Бог-рати он.
Я вам помощница в вашем ремесле.
Спутник.
Да, он Богратион, если умершие, уставшие хворать
И вновь пришедшие к нам людям – божья рать,
Смерть ездила на нем, как Папа на осле,
И он заснул, омыленный, в гробу.
Маркиза Дэзес.
О, боже, ужасы какие! Опять о смерти. Пощадите бедную рабу.
Спутник.
Я уже вам сказал,
Той звездной ночью, что я искал,
Надменный, упорно смерти.
Во мне сын высотник,
Но сегодня я уже не вижу очертаний неуловимой дичи.
Которую я преследовал, вабя и клича,
Дамаск вонзая в шею тура,
Коварство маск срывая в стенах Порт-Артура,
Неутомимый охотник.
То было в годы, когда Петербурга острие, как клина
Родной земли пронзало длины.
Родной земле он делал гроб, весну, замкнув себя под свод порош.
И был ужасен взгляд, шептавший «не
Я слышу повелительный мне голос хорош». «смерьте».
Просторы? Ужас? Радость? Рок?
Не знаю. Единый звук сомкнул распутье двух дорог.
Маркиза Дэзес.
Ах, оставьте… вы все про былое!
Оставьте! Смотрите, я весела, воскликнуть готова «былое долой», я.
Смотрите лучше: вот жена, облеченная в солнце, и только его,
Полулежа и полугреясь всей мощью тела своего.
Поддерживая глубиной раздвинутого пальца
Прекрасное полушарие груди, о взоры, богомольные скитальцы!
Чтобы сестра рогатую сестру горячим утолить молоком,
Козу с черными рожками и жестким языком.
Как сладок и светом пронизанный остер
Миг побратимства двух сестер.
Миг одной из их двух жажды
Сделал мать дочерью, дочь матерью, родством играя дважды.
Не сетуйте на мой нескладный образ,
Но в этом больше смеха, сударь, а я по-прежнему к вам добра-с.
(Пожимает, смеясь, руку.).
Спутник.
Царица, нет – богевна!
Твои движения сегодня так напевны.
Маркиза Дэзес (смеясь).
Право! Вот я не знала!
Но вставайте скорее с колен. Я подарю вам на память мое покрывало.
Но тише, тише, сядем,
Мы Все это уладим.
Спутник.
Я знаю, что смерьте, кричал мне голос:
Ваш золотой и длинный волос!
Маркиза Дэзес.
Да. Тише, тише. Слышите, там смеются. Это – Мейер.
Сядьте сюда. Передайте мне веер.
Рафаэль.
Меня звали? Я надеюсь увидеть Вану Вия и Микель-Анджело!
(В толпе движение).
Кто-то.
Вы пьяница? Отчего у вас такой нос? Или посвежело?
Рафаэль.
Я не знаю. Италия.
Любит вино, огненно-красное света лия.
Распорядитель (к Рафаэлю).
А, да, вино! Да, да! Пришли!
Слуга (заикаясь).
Они изволили, т. е. пришли.
Распорядитель.
То есть как пришли? Ты мелешь братец чепуху!
Слуга.
Я перед вами как на духу!
Распорядитель.
Но это недоразумение! Может быть вы не туда звонили!
Или, в самом деле Рафаэля имя шутник присвоил? Или?
Рафаэль (с легким поклоном).
Мне при рождении святыми отцами имя Рафаэля некогда дано.
Распорядитель.
Убил! Убил – вино!
(К слуге).
О, олух! олух! ду…
Рафаэль.
Я вызвал у вас какой-то переполох, какую-то беду…
Я не думал… Я думал встретить Микель-Анджело.
Распорядитель.
Ах, все так посвежело!
(Пожимая руку Рафаэлю).
Ах, я не могу! Я не могу! Здесь путаница вышла.
Во всем вините, пожалуйста, слугу.
Я убегу
(Убегает).
Слуга.
Ишь куда повертывает, таковский, дышло…
Зритель.
Да, Санцио, живопись им не нужна.
О они кой в чей другом узнали толк:
Строй пушек, готовых жидким, трезвость изгоняя, выстрелить огнем, их хочет полк.
Какого же еще вам надобно рожна?
(Уходит.).
Кто-то.
О, Рафаэль вино и Рафаэль другой – улыбка ведем!
Ну что же, в путь обратный – едем.
(Рафаэль и незнакомец уходят.).
Рыжий поэт.
Я мечте кричу: пари же,
Предлагая чайку Шенье,
Казненному в тот страшный год в Париже,
Когда глаза прочли: чай, кушанье.
Подымаясь по лестнице
К прелестнице,
Говорю: пусть теснится
Звезда в реснице.
О Тютчев туч! какой загадке,
Плывешь один, вверху внемля?
Какой таинственной погадка
Тебе совы – моя земля?
Слуга.
Одни поют, одни поют,
И все снуют, и все снуют,
Пока дают живой уют.
(Зрители проходят и уходят. Маркиза Дэзее и Спутник в боковой горнице.).
Маркиза Дэзес.
То отрок плыл, смеясь черными глазами,
И ветки черных усов сливались с звездными лозами.
Я, звездный мир зная над собой, была права,
И люди были мне березке как болотная трава.
Но что это? Переживаем ли мы вновь таинственный потоп?
Почувствуй, как жизнь отсутствует, где-то ночуя,
И как кто-то другой воскликнул: так хочу я!
Люди стоят застыло, в разных ростах, и улыбаясь.
Но почему улыбка с скромностью ученицы готова ответить: я из камня и голубая-с.
Но почему так беспощадно и без надежды
Упали с вдруг оснегизненных тел одежды!
Сердце, которому были доступны все чувства длины,
Вдруг стало ком безумной глины!
Смеясь, урча и гогоча,
Тварь восстает на богача.
Под тенью незримой Пугача
Они рабов зажгли мятеж.
И кто их жертвы? Мы те же люди, те ж!
Синие и красно-зеленые куры
Сходят с шляп и клюют изделье немчуры,
Червонные заплаты зубов,
Стоящих, как выходцы гробов.
Вон, скаля зубы и перегоняя, скачет горностаев снежная чета,
Покинув плечи, и ярко-сини кочета.
Там колосится пышным снопом рожь
И люди толпы передают ей дрожь.
Щегленок вьет гнездо в чьем-то изумленном рте,
И все приблизилось к таинственной черте.
Лапки ставя вместе, особо ль,
Там скачет чей-то соболь.
Щегленок – сын булавки!
И все приняло вид могильной лавки!
Там в живой и синий лен
Распались тела кружева.
И взгляд стыдливо просветлен
Той, которая, внизу камень, взором жива.
Все стали камнями какого-то сада,
И звери бродят беспечные и беззаботные среди них – какая досада:
В ее глазах и стыд, и нега,
И отсвет бледный от другого брега.
Пощадою оставлен легкий ток,
Полузаслоняя вид нагот.
Взор обращен к жестокому Судье.
Там полубоязливо стонут: Бог,
Там шепчут тихо: Гот,
Там стонут кратко: Дье!
Это налево. А направо люди со всем пылом отдались веселью,
Не заметив сил страшных новоселья.
Спутник.
Бежим! Бежим отсюда, о госпожа!
Маркиза Дэзес.
Но что это? Ты весь дрожишь? Ты весь дрожа?
Но спрашивать не буду. Куда же мы идем, мой «мой»?
Спутник.
В счастье, в счастье, божество спасающее глаз тьмой!
Мои имения мне принесут земную мощь!
В «вчера» мы будем знать улыбку тещ.
Но нет! Не скучно-ли быть рабом покорным суток.
Нет, этот путь, как глаз раба, печальный жуток!
Убийца вещей, я в сердце миру нож свой всуну!
Божество. Стать божеством. Завидовать Перуну.
Я новый смысл вонзаю в «смерьте».
Повелевая облаками, кидать на землю белый гром…
Законы природы, зубы вражды ощерьте!
Либо несите камни для моих хором.
Собою небо, зори полни я,
Узнать, как из руки дрожит и рвется молния.
Маркиза Дэзес.
Успокойся, безумец, успокойся!
Спутник.
Сокройся, неутешная, сокройся!
Твоя печаль и ты, но что ты рядом с роком значишь?
Маркиза Дэзес (закрыв лицо).
Но ты весь дрожишь? Ты плачешь?
Спутник.
Так! Я плачу. Чертоги скрылись волшебные с утра.
Развеяли ветра. Над бездною стою. Не «ять» и «е», а «е» и «и»!
Не «ять» и «е», а «е» и «и»! Голос неумолкший смерти.
Кого – себя? Себя для смерти! Себя, взиравшего! о, верьте, мне поверьте!
Маркиза Дэзес.
Ты мрачен, друг. Бежим, бежим!
Слышишь, как умолкло странно все вокруг и в тишине внезапной нарастая,
Бежим сейчас войдут к нам горностаи.
И заструятся змейки узких тел.
О, бежим, бежим! Ты не можешь? Ну тогда одна я бегу.
Я не Дэзес. Я русская, я русская, поверь!
Дай я тебя на прощание поцелую.
Сейчас! Сейчас. Бегу. Бегу. Бегу.
Еще последний раз. Не, что сделал ты со мной? Я не могу!
Что сделал ты со мною бедной?
Я не могу уйти от тебя: покорная тебе
Спутник.
Бог от «смерти» и бог от «смерьте»!
Маркиза Дэзес.
С твоей руки струится мышь. Перчатка с писком по руке бежит.
Какая резвая и нежная она!
Так! что-то надвигается! Я уже дрожу.
Но подавляю гордо болезненную улыбку уст.
Спутник.
Бежим!
Маркиза Дэзес.
Хорошо. Я бегу. Но я не могу:
Жестокий, что ты сделал? Мои ноги окаменели!
Жестокий! Ты смеешься? Уж не созвучье ли ты нашел «Нелли»?
Безжалостный, прощай! Больше я уже не в состоянии подать тебе руки, ни ты мне. Прощай!
Спутник.
Прощай. На нас надвигается уж что-то. Мы прирастаем к полу.
Мы делаемся единое с его камнем.
Но зато звери ожили. Твой соболь поднял головку и жадным взором смотрит на обнаженное плечо. Прощай!
Маркиза Дэзес.
Прощай! Как изученно и стройно забегали горностаи!
Спутник.
С твоих волос с печальным криком сорвалась чайка.
Но что это? Тебе не кажется, что мы сидим на прекрасном берегу, прекрасные и нагие, видя себя чужими и беседуя? Слышишь?
Маркиза Дэзес.
Слышу, слышу! Да, мы разговариваем на берегу ручья! Но я окаменела в знаке любви и прощания, и теперь, когда с меня спадают последние одежды, я не в состоянии сделать необходимого движения.
Спутник.
Увы, увы! Я поднимаю руку, протянутую к пробегающему горностаю.
И глаз, обращенный к пролетающей чайке. Но что это? И губы каменеют, и пора умолкнуть. Молчим! Молчим!
Маркиза Дэзес.
Умолкаю…
Голос из другого мира.
Как прекрасны эти два изваяния, изображающие страсть, разделенную сердцами и неподвижностью.
Да. Снежная глина безукоризненно передает очертания их тел.
Ты прав. Идем в курильню!
Идем.
(Идут.).
Я то же предложить хотел.
