Батюшков.

I. «…Долго ль проживу — не знаю».

Мысль о неизбежной трагической судьбе поэта была выражена в элегиях 1816–1817 годов, но это была далеко не только поэтическая мысль. Убеждение, что несчастье — удел истинного поэта, в это время становится жизненной философией Батюшкова. С июля 1816 года, когда здоровье его всерьез и надолго расстроилось, он жил в постоянном предощущении конца. Тема близкой смерти появляется почти в каждом письме друзьям, иногда в серьезном изводе, иногда — в полушутливом. Но надо знать Батюшкова, чтобы за его шутками разглядеть неподдельный страх и отчаянные усилия борьбы. В. Л. Пушкину он пишет в письме несколько забавных экспромтов, один из которых в сниженном варианте представляет все тот же тезис: истинный поэт не имеет права на счастье:

Обратим внимание, к слову, что последовательность высказываний, частично размер и даже лексика в известном стихотворении А. С. Пушкина «Моя родословная» очень близко воспроизводят приведенный батюшковский текст. Понятно, он не был опубликован и молодой Пушкин мог быть знаком с ним только через посредство своего дяди, к которому была адресована шутка:

Из Москвы Батюшков в сильнейшие морозы в декабре 1816 года приехал в Даниловское и провел с отцом около двух недель. Дом был плохо протоплен, Николай Львович страдал подагрой, сам Батюшков чувствовал себя больным, но до начала января не мог вырваться в уютное приготовленное для него хантоновское имение. Единственным способом победить постоянное недомогание было творчество — подготовка «Опытов в стихах и прозе», работа над старыми произведениями, создание новых. Печальная судьба его героев сливалась с личной судьбой: «Я начал „Смерть Тасса“. — Элегия. Стихов до 150 написано. Постараюсь кончить до своей смерти. <…> Но шутки в сторону, я скоро впаду в чахотку. Грудь у меня исчезает; нога болит. Умираю… умер!»^[425] Но даже работается с трудом, потому что физическое состояние не всегда позволяет писать. «…Переписывать не могу, — жалуется Батюшков Вяземскому. — Боль в груди отрывает меня от письменного стола, и это пишу стоя. Как, и стоя писать?.. Нога болит. Лежа не могу, а писать хочется. Изобретите новый способ вы, люди умные»^[426]. Целый букет болезней сопровождает Батюшкова так настойчиво, что он начинает ими мерить течение своей жизни и планы на будущее сверяет прежде всего с состоянием своего здоровья: «Говорят, что я непостоянен… Не правда… Господа! посмотрите на ногу и замолчите! Вот около года…»^[427] К концу лета Батюшков решает покинуть деревню, но вовсе не потому что истосковался по столичной жизни: «Скоро я отправлюсь в Петербург против желания моего; приходит осень, я болен, лекарей здесь нет»^[428]. Перед отъездом еще две недели Батюшков провел в Даниловском у отца. Николай Львович тоже болел, и состояние его вызывало опасения. Самым печальным было то обстоятельство, что Даниловское было описано и подлежало продаже. Единственным способом спасти имение отца могло быть денежное вложение, средств на которое у Батюшкова не имелось. Поразмыслив, он решил пожертвовать частью собственных имений, чтобы спасти отцовское. Вероятно, такое решение было принято не только и не столько ради Николая Львовича, сколько ради его малолетних детей Юлии и Помпея, которые в случае продажи имения за долги оставались без всякой собственности. 24 августа 1817 года Батюшков приехал в Петербург.