Мой дед Лев Троцкий и его семья.

Она была арестована в 1937 году, когда мне было чуть больше года. Меня вырастили бабушка с дедушкой, я была с ними в ссылке; к маме на Колыму я приехала, когда мне было шестнадцать, и уехала от нее в неполных восемнадцать лет, после того, как окончила среднюю школу. Между нами никогда не было близких отношений. Мы всегда жили в разных городах, а впоследствии и в разных странах.

Бабушка, когда мне было пять-шесть лет, научила меня читать и писать, и все годы мы с мамой переписывались. Может быть, это самая долгая в мире переписка между матерью и дочерью.

У мамы был диплом инженера-текстильщика, но после того, как ее выпустили из лагеря, она работала бухгалтером.

Согласно еврейскому закону и советскому паспорту она была еврейкой, хотя жизненная тропа, которой она шла, не имела с еврейством ничего общего. Мы с матерью говорили об этом, когда она приехала из Таллина в Москву проститься со мной перед моим отъездом в Америку, в 1979 году.

Она рассказывала мне о моем отце – каким он был веселым, романтичным человеком. Любил опасные шутки: мог, например, использовать для писем бумаги Льва Троцкого с официальным штемпелем.

Сергей был в ссылке, и мать поехала к нему в Красноярск. Счастье было очень ярким. И – недолгим. На шестом месяце беременности, в июне 1936 года, мать уже ходила под окнами красноярской тюрьмы. Какое-то время после ареста Сергея держали в местной пересыльной тюрьме, и мать ходила к нему на свидания, пользуясь тем, что режим соблюдался не слишком строго. Свиданиями это назвать трудно, ибо мать его не видела, а он видел ее сквозь щель в оконном наморднике, и они могли перекликаться. Но однажды, когда мать вот так стояла на тюремном дворе и ждала, он резко крикнул ей:

– Возвращайся в Москву – меня завтра увозят…

А когда она на следующий день все же пришла туда опять, чей-то незнакомый голос сообщил ей сквозь намордник:

– Отправили твоего Седова.

И мать вернулась в Москву к родителям на Маросейку. Из Красноярска она выехала через десять дней после ареста Сергея. Никто не пришел проводить ее на вокзал. Это видно из протокола допроса. Может быть, это Сергей велел маме оформить развод, если его арестуют. Это было трудно, ЗАГС требовал справку о том, что муж арестован.

Когда мама пришла в НКВД просить такую справку, ей предложили стать осведомителем. Мать ответила: «Да как я могу это делать? Ведь от меня все шарахаются как от прокаженной. Помогите мне хотя бы развестись». Они помогли. Как успешно шла карьера моей матери в качестве осведомительницы – не знаю. Думаю, что никак. Она и на следствии ничего не подписала – ни на себя, ни на Сергея, ни на других.

В лагере мать с 1938 года работала в курятнике. Еще она что-то развозила на лошади и выполняла массу других работ. Однажды лошадь наступила ей на ногу. Нога так и осталась покалеченной.