Париж на три часа.
* * *
Пышный золоченый альков в стиле ампир укрывал графа и графиню Гюллен. Нет, что ни говори, а бывший водонос из прачечной неплохо устроил свою жизнь. Горничная внесла на подносе свежий номер газеты «Монитор», графиня сразу же развернула ее листы, отыскивая сведения из России.
— Фи! — сказала она прислуге. — Опять неровно прогрели газету: с этой стороны холодная, а здесь обжигает, как утюг.
— Ты всегда к ней придираешься, — вступился Гюллен за горничную, как и подобает демократу (хотя бы в прошлом).
— А ты всегда ее защищаешь. Тебе кажется, что я не знаю всех твоих шашней?.. Отвернись от меня, не могу слышать запах паршивой мастики. Что за гадость ты пьешь?
— Прости, моя сладость. Буду дышать в сторонку… Он покорно отвернулся к стене и теперь едва-едва ощущал своим плоским задом нежный и горячий бок графини Гюллен.
— Опять победа! — сообщила супруга, пробегая газету. — Варвары бегут, а наш император, как всегда, торжествует!
В передней послышался странный шум, чьи-то голоса.
— Кто бы это мог быть? — насторожилась графиня. — Запрети своим подчиненным врываться в наш дом, когда они хотят.
— Это, наверное, Дузе, — вслух подумал Гюллен. — Старики, они очень любят начинать день пораньше.
— Но пускай не входит сюда, — заволновалась графиня. — Я не хочу, чтобы даже кастраты видели меня без парика…
Дверь с грохотом разлетелась. Раздались тяжелые шаги, а чьи-то руки бесцеремонно распахнули занавес алькова.
— Ты узнаешь меня, Пьеро? — раздался голос.
— Ай! — пискнула графиня, натянув на голову одеяло. Два коменданта Парижа смотрели один на другого: один должен уйти, а Мале должен заступить на его место. В окнах спальни уже забрезжил рассвет.
— Нет, — сказал Гюллен, — я тебя не знаю.
— Неужели не помнишь меня, «черного мушкетера»?
— Мале! — выкрикнул Гюллен. — Неужели ты, Мале?
— Да, это я.
— Но что привело тебя сюда… в такую рань?
— Вставай. Сейчас все узнаешь.
— Что такое? — побледнел Гюллен.
— Ты больше не комендант Парижа. Правительство назначило на этот пост меня… Поднимайся! И будь любезен отдать мне шпагу, а заодно выложи и печать штаба Первой дивизии.
Гюллен сел на роскошной постели.
— Я, кажется, служил исправно, — начал бормотать он. — Но если… Впрочем, я привык повиноваться… И если ты говоришь, что надо… Я ни в чем не виноват. Ты сам знаешь, моя верность императору никогда не вызывала подозрений. Нет ли ошибки?
Мале резким громовым голосом оборвал его:
— Хватит блудить словами о верности! Твой император убит в России… Вот тебе и указ сената, подтверждающий мои слова. Если хочешь, я прочту его вслух, а ты пока одевайся…
Мале прочел указ, Гюллен накинул халат. Руки его тряслись, и тут на помощь своему мужу пришла графиня Гюллен.
— А где же приказ? — выглянула она из-под одеяла. — Мой друг, у этого генерала, если он принимает у тебя пост, обязательно должен быть на руках и приказ военного министра графа Дежана… Скажи, чтобы он показал его тебе!
— Да, да, да! — ухватился за эту мысль Гюллен. — Как это я не подумал сразу? Потрудись, Мале, прежде показать мне бумагу от самого Дежана… почему я должен верить словам?
Мале почти с отвращением ответил ему:
— Напрасно не веришь мне, Гюллен. Ну, давай, пройдем в кабинет, и я покажу тебе приказ… от самого Дежана! Гюллен провел своего преемника в кабинет.
— Посмотрим… посмотрим, — жалко бубнил он. Когда же обернулся, прямо в лицо ему смотрело дуло громадного пистолета, направленного точно — в рот!
— Опомнись, — прошептал Гюллен, и, опрокидывая мебель, он начал отступать в глубину комнаты. — Пожалей меня, Мале…
— А ведь ты, Пьер, был якобинцем, — сказал Мале и выстрелил. — Так вот тебе… как и хотел ты… от Дежана!
Жестоко раненный в челюсть, Гюллен свалился на ковер. Полуголая графиня, забыв о приличии, рванулась в кабинет. Мале пропустил ее и, подумав, дважды повернул ключ в замке дверей.
Теперь генерал Гюллен был не опасен.