В доме веселья.

Глава 11.

Время отпусков миновало, и начался сезон визитов и светских раутов. Пятая авеню превратилась в еженощный поток карет, текущий к роскошным районам вокруг Парка, где освещенные окна и растянутые навесы у подъездов предвещали привычную рутину гостеприимства. Иные потоки пересекали главное русло, неся своих седоков в театры, рестораны или оперу, и миссис Пенистон из окна на верхнем этаже своей наблюдательной башни могла различить и пересказать в точности все детали, особенно когда хроническая громкость звука усиливалась от бурления внезапного притока, проложившего русло к балу у Ван Осбургов, или когда шум колес всего лишь означал, что опера закончилась, или то был разъезд после грандиозного ужина в «Шерри».

Миссис Пенистон следовала волнам сезона выездов так же усердно, как самый активный акционер мира развлечений, а будучи зрителем, она пользовалась возможностью сравнивать и обобщать, коей, как говорится, лишены непосредственные участники. Никто не смог бы вести более точный учет социальных колебаний или безошибочно указать пальцем на отличительные черты каждого сезона, с его скукой или расточительностью, с недостатком балов или избытком разводов. Миссис Пенистон обладала особой памятью на чередования «новых лиц», всплывавших на поверхность с каждым из повторяющихся приливов, чтобы потом исчезнуть под набежавшей волной или победно приземлиться за пределами досягаемости завистливых бурунов. Она была склонна совершать ретроспективные экскурсы в их неминуемую судьбу, так что, когда они следовали своему предназначению, она почти всегда могла сказать Грейс Степни — единственной, кто внимал ее пророчествам, — что она «так и знала».

Эту осень миссис Пенистон характеризовала кратко: всем было «не до жиру», за исключением супругов Велли Брай и мистера Саймона Роуздейла. Осень не сложилась и на Уолл-стрит, где ценные бумаги упали, в соответствии со специфическим законом, доказывающим, что железнодорожные акции и тюки хлопка более чувствительны к перераспределению исполнительной власти, нежели многие почтенные граждане, приученные ко всем выгодам самоуправления. И даже состояния, которым полагалось не зависеть от рынка ценных бумаг, либо выказывали тайную зависимость от него, либо переживали сочувственную привязанность к нему: высший свет хандрил в загородных домах или наезжал в город инкогнито, обычные развлечения не одобрялись и в моду вошли неформальные краткие обеды.

Но вскоре общество наигралось в Золушку, ему наскучило прозябать у очага, оно заждалось появления феи-крестной в образе любого достаточно могущественного волшебника, чтобы снова превратить усохшую тыкву в золотую карету. Уже то, что кто-то разбогател, когда доходы большинства уменьшались, привлекало завистливое внимание. Слухи на Уолл-стрит гласили, что Велли Брай и Роуздейл нашли способ совершить это чудо.

Поговаривали, что Роуздейл удвоил состояние, что он покупает только что выстроенный дом у одной из жертв краха, которая, в свою очередь, за каких-то двенадцать месяцев заработала столько же миллионов, построила дом на Пятой авеню, заполнила галерею полотнами старых мастеров, пригласила туда веселиться весь Нью-Йорк и была контрабандой вывезена из страны между доктором и опытной медсестрой, пока ее кредиторы охраняли старых мастеров, а ее гости объясняли друг другу, что обедали у жертвы только ради этих полотен. Мистер Роуздейл не рассчитывал на столь головокружительную карьеру. Он понимал, что спешить не стоит, а инстинкты его расы подготовили его мириться с неудачами и научили терпению. Но, быстро сообразив, что всеобщая скука в этот период предоставила ему необычайную возможность блеснуть, он с терпеливым усердием ринулся создавать фон для своей растущей славы. Миссис Фишер стала ему неоценимой помощницей. Она выпустила на сцену так много новичков, что уже стала неотъемлемой частью театра репутаций, подсказывая зрителю своим появлением, что произойдет дальше. Однако в конечном счете мистер Роуздейл желал избранного окружения. Мистер Роуздейл был слишком чувствителен к оттенкам, чего мисс Барт никогда бы в нем не заподозрила, потому что он всегда вел себя ровно, а сам он все более понимал, что именно мисс Барт обладает недостающими ему качествами, такими необходимыми, чтобы смягчить и облагородить его общественный облик.

Такие детали не входили в круг интересов миссис Пенистон. Как и многие обладающие панорамным видением, она была не склонна замечать мелочи на переднем плане и скорее знала бы, где Керри Фишер нашла повара для Браев, чем что происходит с ее собственной племянницей. Впрочем, поставщиков сведений у нее хватало. Ум Грейс Степни был подобен моральной клейкой ленте, к которой неумолимо прилипали отборные экземпляры жужжащих сплетен, после чего они быстро раскладывались по ловушкам безжалостной памяти. Лили очень удивилась бы, узнав, как много незначительных фактов ее жизни обосновалось в голове мисс Степни. Она вполне осознавала, что может заинтересовать посредственных людей, но утешала себя тем, что это всего лишь одно из проявлений нечистоплотности и что восхищение блеском является естественным выражением посредственности. Она знала, что Герти Фариш слепо восторгается ею, и, соответственно, предполагала, что те же чувства испытывает к ней и Грейс Степни, которую она классифицировала, как Герти Фариш, но утратившую молодость и энтузиазм.

На самом деле эти две особы отличались друг от друга настолько же, насколько отличались от объекта их раздумий. Сердце мисс Фариш фонтанировало нежными иллюзиями, мисс Степни представляла собой детальный реестр фактов, если они имели к ней какое-то отношение. Она была чувствительна, что Лили казалось комичным, — ну какие могут быть чувства у старой девы с конопатым носом и красными веками, которая обретается в пансионе и восхищается гостиной миссис Пенистон, но недостатки внешности бедной Грейс принудили ее концентрироваться на нравственной стороне жизни — так истощенная почва голоданием принуждает некоторые растения к необузданному цветению. И в самом деле, она не обладала абстрактной склонностью к злобе: Грейс невзлюбила Лили не за то, что она умна и исключительна, а за то, что, по мнению Грейс, Лили не любила ее — Грейс Степни. Мысль, что ты непопулярен, унижает менее, чем осознание себя незначительным, тщеславие предпочитает считать, что равнодушие является скрытой формой враждебности. Даже такие скупые любезности, которыми Лили пожаловала мистера Роуздейла, уже сделали бы мисс Степни другом на всю жизнь, но как Лили могла предвидеть, что такого друга надо еще вырастить, удобряя? Как, кроме того, молодая женщина, которую никогда не обделяли вниманием, может измерить боль пренебрежения? И наконец, как Лили, разрывавшаяся между приглашениями на всевозможные обеды и ужины, могла предположить, что смертельно оскорбила мисс Степни, лишив ее приглашения на один из нечастых званых обедов миссис Пенистон?

Миссис Пенистон не любила давать обеды, но у нее было сильно развито чувство семейного долга, и по возвращении Джека Степни с юной супругой после медового месяца она почувствовала, что призвана зажечь люстру в гостиной и извлечь из банковского сейфа лучшее столовое серебро. Редким приемам миссис Пенистон предшествовали дни душераздирающих колебаний из-за каждой детали пиршества — от расположения гостей за столом до узора на скатерти, — и в ходе одного из этих предварительных обсуждений она неосторожно предложила кузине Грейс быть частью его, поскольку обед — дело семейное. Целую неделю эта перспектива скрашивала бесцветное существование мисс Степни, а затем ей дали понять, что было бы удобнее, если бы она пришла в другой день. Мисс Степни точно знала, как это случилось. Лили, для которой семейные обеды были по-настоящему скучны, убедила тетку, что ужин с людьми «светскими» пришелся бы более по вкусу молодой паре, и миссис Пенистон, беспомощно полагаясь на племянницу в вопросах такого рода, была вынуждена провозгласить изгнание Грейс. В конце концов, Грейс может прийти в любой другой день, какая ей разница?

Именно потому, что мисс Степни могла бы отобедать в любой другой день, и потому, что она понимала, что ее семейные отношения свелись к никому не интересным одиноким вечерам, этот инцидент раздулся, заслоняя все остальное. Она знала, что благодарить за это следует Лили, и простая обида обернулась деятельной враждебностью.

Миссис Пенистон, у которой она сидела через день или два после обеда, положила вязальный крючок и резко повернулась от окна, бросив косой взгляд на Пятую авеню.

— Гас Тренор? Лили и Гас Тренор? — переспросила она, неожиданно побледнев так, что ее гостья даже встревожилась.

— О, кузина Джулия… Конечно, я не имею в виду…

— Не знаю, что ты действительно имеешь в виду, — сказала миссис Пенистон с угрожающей дрожью в тонком капризном голосе. — Прежде подобное было просто неслыханно. И моя собственная племянница! Я не уверена, что понимаю тебя. Люди говорят, что он в нее влюблен?

Ужас миссис Пенистон был неподдельным. Гордясь беспримерным знакомством с тайной хроникой высшего общества, сама она была невинна, как школьница, которая полагает, что пороки существуют только в книгах, и которой в голову не приходит, что бесчестные дела, обсуждаемые на уроках, могут происходить на соседней улице. Миссис Пенистон хранила свое воображение под чехлом, как мебель в гостиной. Она знала, конечно, что в обществе «очень многое изменилось» и что попасть в списки приглашенных ко многим женщинам, которых ее мать назвала бы «специфическими», теперь считалось крайне важным; она обсудила с пастором опасности развода и порой была благодарна судьбе, что Лили еще не замужем, но идея, что любой скандал может опорочить девушку, и особенно если он хоть намеком связан с женатым мужчиной, была еще настолько нова для миссис Пенистон, что ее охватил ужас. Это было так же ужасно, как обвинение в том, что она не закатала ковры на лето или нарушила какой-либо из кардинальных законов домашнего хозяйства.

Когда первый испуг прошел, мисс Степни почувствовала превосходство, которым жалует широкий взгляд на вещи. Действительно, достойно жалости столь наивное представление о мире! Она улыбнулась вопросу миссис Пенистон.

— Люди всегда говорят неприятные вещи, и, конечно, они с Лили часто бывают вместе. Моя подруга встретила их недавно вечером в Парке, после того как уже зажглись фонари. Жаль, но Лили этого даже не скрывает.

— Не скрывает! — ахнула миссис Пенистон. Она наклонилась вперед, понизив голос, чтобы умиротворить ужас. — Что они говорят? Что он хочет развестись и жениться на ней?

Грейс Степни рассмеялась:

— Боже мой, нет! Вряд ли он это сделает, это флирт, ничего больше.

— Флирт? Между моей племянницей и женатым мужчиной? Ты хочешь сказать, что с внешностью Лили и ее возможностями она не может найти лучшего способа провести время, чем общение с жирным глупцом, который ей в отцы годится?

Этот аргумент показался настолько убедительным, что удовлетворенная миссис Пенистон вернулась к вязанию, ожидая, что Грейс Степни уведет разбитые войска.

Но мисс Степни немедленно бросилась в атаку:

— Самое худшее, говорят, что она не зря тратит время! Все знают, как вы сказали, что Лили слишком красива и… и… обворожительна, чтобы посвятить себя такому человеку, как Гас Тренор, если только…

— Если только? — откликнулась миссис Пенистон.

Ее собеседница перевела дыхание, занервничав. Приятно было шокировать миссис Пенистон, но не доводя до грани гнева. Мисс Степни не была вполне знакома с классической драматургией, чтобы вовремя вспомнить, как принято встречать гонцов с дурными вестями, но ее посетило мгновенное видение обедов без нее, плюс истощение гардероба как возможное следствие ее бескорыстия. Однако, к чести достойной представительницы своего пола, ее ненависть к Лили взяла верх над личными соображениями. Миссис Пенистон выбрала неподходящий момент, чтобы похвастаться прелестями племянницы.

— Если, — прошептала Грейс, наклонившись вперед и многозначительно понизив голос, — если речь не идет о неких материальных возможностях, которые можно заполучить, оказывая ему любезности.

Она чувствовала значительность момента и вдруг вспомнила про черное с разрезом парчовое платье миссис Пенистон, которое к зиме могло бы достаться ей.

Миссис Пенистон снова отложила вязанье. Вся ситуация повернулась к ней с другой стороны, и она чувствовала, что нервничать из-за россказней зависящей от нее родственницы, донашивающей ее одежду, ниже ее достоинства.

— Если тебе приятно раздражать меня таинственными намеками, — сказала она холодно, — ты могла бы выбрать более подходящее время, а не когда я прихожу в себя после колоссального приема.

Упоминание приема развеяло последние угрызения совести мисс Степни.

— Не понимаю, в чем меня можно упрекнуть, но я не получаю никакого удовольствия, рассказывая вам о Лили. Я уверена, что не дождусь благодарности, — ответила она, вспыхнув. — Но у меня осталось еще чувство долга перед семьей, и, поскольку вы — единственный человек, имеющий влияние на Лили, я думала, что вы должны знать, что говорят о ней.

— Хорошо, — сказала миссис Пенистон, — мне не нравится, что ты никак не скажешь, что именно о ней говорят.

— Я не думала, что требуется все называть своими именами. Говорят, что Гас Тренор оплачивает ее счета.

— Оплачивает счета? Ее счета? — Миссис Пенистон рассмеялась. — Не представляю, где ты набралась подобной чепухи. У Лили свой собственный доход, и я обеспечиваю ее вполне прилично.

— О, мы все знаем это, — вставила мисс Степни сухо. — Но у Лили слишком много элегантных нарядов…

— Я хочу, чтобы она была хорошо одета, это совершенно естественно!

— Конечно, но, помимо долгов за платья, есть еще и карточные долги.

Изначально мисс Степни не хотела доводить разговор до этой темы, но теперь можно было винить скептицизм самой миссис Пенистон. Она была как упрямые неверующие из Писания, которых следовало уничтожить, чтобы заставить поверить.

— Карточные долги? У Лили? — Голос миссис Пенистон дрожал от гнева и недоумения. Она решила, что Грейс Степни сошла с ума. — Что ты вообще имеешь в виду?

— То, что если играть в бридж на деньги с теми, с кем играет Лили, то вполне возможно сильно проиграться, и я полагаю, что Лили выигрывает не всегда.

— Кто тебе сказал, что моя племянница играет на деньги?

— Помилуйте, кузина Джулия, не смотрите на меня так, будто я стараюсь настроить вас против Лили! Все знают, что она помешана на бридже. Миссис Грайс сама сказала мне: то, что она играет на деньги, испугало Перси Грайса, хотя поначалу он увлекся ею. Но среди друзей Лили вполне обычное дело играть в карты на деньги. Более того, они полагают простительным и то, что она делает…

— Что они полагают простительным?

— В случае денежных затруднений принимать ухаживания мужчин вроде Гаса Тренора и Джорджа Дорсета.

Миссис Пенистон снова вскрикнула:

— Джордж Дорсет? А кто еще? Я хочу знать самое худшее, пожалуйста.

— Вы меня неправильно поняли, кузина Джулия. Последнее время Лили часто общалась с Дорсетами, и Джордж, кажется, очарован ею, но, конечно, все это естественно. И я уверена, что все эти ужасные слухи неправда, но она действительно потратила много денег этой зимой. Иви ван Осбург на днях заказывала у Селесты приданое — да, свадьба состоится в следующем месяце, — и она сказала мне, что Селеста показала ей самые изысканные вещи, те, что она отправляла Лили. И люди говорят, что Джуди Тренор поссорилась с ней из-за Гаса, но простите, что все это рассказала, я хотела как лучше.

Природный скептицизм миссис Пенистон облегчил ей возможность выпроводить мисс Степни с презрением, которое предвещало недоброе для этой леди в рассуждении наследования платья из черной парчи, но умы, непроницаемые для логики, обычно имеют трещину с лазейками для подозрений, и намеки ее собеседницы не испарились незамеченными, как она ожидала. Миссис Пенистон не выносила сцен, и ее решимость избегать их всегда вела к мысли держаться подальше от подробностей жизни Лили. В юности у девушек не должно быть пристального надзора. Они, как правило, должны быть вовлечены в законный процесс ухаживания и вступления в брак, и вмешательство в такие дела их опекунов считается неразумным, как если бы зритель внезапно вмешался в игру актеров на сцене. Конечно, даже во времена юности миссис Пенистон были «резвые» девушки, но их резвость в худшем случае понималась как избыток животной силы, против которой не могло быть более серьезного обвинения, чем определение «неженственное поведение». Современная «резвость» стала синонимом безнравственности, и сама мысль о безнравственности оскорбляла миссис Пенистон, как запах готовящейся пищи, проникший в гостиную, — это была одна из концепций, которые ее разум отказывался признать.

У нее не было намерения сразу же повторить Лили то, что она услышала, или даже пытаться установить истину с помощью осторожного допроса. Для этого, может быть, пришлось бы спровоцировать сцену, а сцена при расстроенных нервах миссис Пенистон, ввиду еще не угасших волнений после давешнего приема, поскольку ее разум все еще трепетал от новых впечатлений, становилась рискованной затеей, так что она сочла своим долгом ее избежать. Но в мыслях поселилось устойчивое негодование против племянницы, и оно становилось все навязчивей, поскольку не могло было очищено объяснением или обсуждением. Ужасно, что молодая девушка позволила себя обсуждать! Даже если обвинения против нее ложны, она виновата уже тем, что они появились. Миссис Пенистон казалось, что в доме завелась инфекционная болезнь, а она обречена сидеть, дрожа, среди зараженной мебели.