В доме веселья.

Глава 10.

— Гляньте на эти блестки, мисс Барт, ни одна не пришита ровно.

Старшая мастерица, высокая, похожая на истощенный перпендикуляр, бросила проклятое ею сооружение из проволоки на стол рядом с Лили и проследовала к следующей работнице в ряду.

Их было двадцать в комнате, уставшие тела под копнами волос согнулись в скупом северном свете над орудиями ремесла, ибо это было нечто более, чем работа, — создание постоянно меняющихся оправ для удачливого лица женственности. Их собственные лица были желты от нездорового горячего воздуха и долгого сидения, а не из-за каких-либо признаков явной нужды: они были заняты в производстве модных дамских шляпок, довольно хорошо одевались, и им хорошо платили, но самые молоденькие из них выглядели такими же скучными и бесцветными, как и те, кто постарше. И в этой комнате, где они работали, было только одно лицо, под кожей которого кровь все еще играла, а теперь забурлила от досады, когда мисс Барт под хлесткими ударами слов бригадирши принялась сдирать с заготовки небрежно пришитые блестки.

Неукротимый дух Герти Фариш все-таки нашел решение, когда Герти вспомнила, что Лили прекрасно подшивает шляпки. Примеры барышень-модисток, нашедших себя под крылом моды и придававших своим «творениям» некий штрих, на который не способна ремесленная рука, польстили предвидению Герти и убедили даже саму Лили, что ее уход от миссис Нормы Хэтч никак не повлиял на уверенность в поддержке со стороны друзей.

Уход этот случился через пару недель после визита Селдена — и мог случиться раньше, не сопротивляйся она его неудачному предложению помощи и совета. Чувство причастности к сделке, которую Лили не озаботилась изучить внимательно, скоро проявилось в свете намеков мистера Станси: дескать, если она «поможет им до победного конца», то не пожалеет об этом. Намек, что подобная лояльность будет вознаграждена, заставил Лили взвиться и отбросил назад, пристыженную и раскаявшуюся, в распростертые объятья сострадательной Герти. Впрочем, Лили не предполагала лежать там в прострации, напротив, шляпное озарение, посетившее Герти, тут же вернуло надежды на прибыльную деятельность. Вот же наконец нашлось то, что очаровательные равнодушные ручки мисс Барт действительно могут делать, никаких сомнений, что они способны подшить ленточку или приметать декоративный цветок. И конечно, эти последние штрихи может нанести только Лили: подневольные пальцы, грубые, безрадостные, исколотые, создадут форму и сошьют куски ткани, Лили же будет царить в маленькой очаровательной модной мастерской — мастерской с зеркалами, белыми стенами и темно-зелеными портьерами, где ее уже завершенные творения — шляпки, веночки, плюмажи и всякое такое — расположатся на полочках, как птички на веточках, готовые вспорхнуть.

Но уже в самом начале кампании, затеянной Герти, видение зелено-белой лавочки рассеялось как дым. В этой отрасли подобным образом давно устроились другие молодые дамы, продавая шляпки только благодаря своему имени и прославленному умению завязывать бантик. Но эти привилегированные создания пользовались доверием, выражавшимся в способности платить аренду и предъявить кругленькую сумму на текущие расходы. Где могла Лили найти такие средства? И даже если бы нашла, как побудить дам, от одобрения которых она зависела, оказать ей покровительство? Герти узнала, что, какое бы сочувствие ни вызывало положение ее подруги несколько месяцев назад, то, что она связалась с миссис Хэтч, поставило симпатии под угрозу, а то и вовсе их разрушило. Опять же, Лили вышла из сложной ситуации вовремя, чтобы сберечь самоуважение, но слишком поздно, чтобы ее оправдало общество. Фредди Ван Осбург не женился на миссис Хэтч, он был спасен в последний момент — некоторые утверждали, что усилиями Гаса Тренора и Роуздейла, — и отправлен в Европу со стариной Недом Ван Олстином. Однако опасность, которой он избежал, всегда могла быть отнесена на счет попустительства мисс Барт, подытоживая и подтверждая давнее, пусть и смутное недоверие к ней. Это и явилось оправданием для тех, кто прежде отвернулся от нее, тех, кто ссылался теперь на историю с миссис Хэтч в доказательство собственной прозорливости.

Гертины поиски, во всяком случае, разбивались о воздвигнутую обществом непроницаемую стену, даже когда Керри Фишер, полная раскаяния из-за своего участия в истории с миссис Хэтч, присоединилась к мисс Фариш. Герти скрывала свое поражение в мягких двусмысленностях, но Керри — святая простота — объяснила подруге все как есть:

— Я отправилась прямо к Джуди Тренор, у нее меньше претензий, чем у других, и, кроме того, она ненавидит Берту Дорсет. Но чем ты провинилась перед Джуди? Как только я намекнула, что тебе надо помочь, она вспылила мгновенно, и причиной тому деньги, якобы полученные тобой от Гаса. Я никогда не видела ее более раздраженной. Ты же знаешь, она разрешает ему все, что угодно, но только не тратить деньги на друзей. И ко мне она относится теперь по-человечески только потому, что я не бедна. Ты говоришь, он спекулировал на бирже для тебя? Ну и что? Он проиграл деньги? Не проиграл? Тогда какого дьявола… нет, я не понимаю тебя, Лили.

В конце концов, после озабоченных допросов и долгих раздумий, миссис Фишер и Герти договорились объединить усилия и помочь подруге, решив устроить ее на работу в заведение мадам Регины — известную шляпную мастерскую. Но даже такое мероприятие не обошлось без существенных дискуссий, ибо мадам Регина имела сильное предубеждение против дилетантов и поддалась только потому, что это благодаря Керри Фишер к ее услугам стали регулярно обращаться миссис Брай и миссис Гормер. Сначала мадам Регина думала использовать Лили для демонстрации шляпок: популярная красавица могла принести выгоду. Но Лили категорически воспротивилась, а Герти ее воодушевленно поддержала, пока миссис Фишер, не согласившись в душе, но убежденная еще одним доказательством непрактичности Лили, добавила, что, возможно, ей будет полезно изучить ремесло с азов. Так что на должность швеи Лили была определена подругами, и миссис Фишер оставила ее со вздохом облегчения, пока бдительное око Герти парило неподалеку.

Лили начала работать в первых числах января, уже прошло два месяца, а она все еще получала нагоняи за неумение пришивать блестки к заготовкам шляпок. Трудясь, она слышала, как прыскают соседки, и понимала, что те обсуждают ее и критикуют за глаза. Конечно, всем была известна ее история во всех подробностях, как и истории остальных девушек в мастерской, что и являлось предметом их разговоров, но знание это не создавало в них неловкого чувства классовых противоречий. Просто становилось понятно, почему ее неопытные пальцы все еще не справлялись с рудиментами ремесла. Да и Лили не имела ни малейшего желания хоть как-то отличаться от прочих работниц, но надеялась, что они отнесутся к ней как к равной и что, возможно, с течением времени она сумеет выказать некое превосходство за счет особой тонкости подхода. Посему было унизительно обнаружить, что после двух месяцев нудной работы по-прежнему сказывалось отсутствие базовых навыков. Далеки еще дни, когда она сможет воспарить, обнаружив таланты, которые, как она полагала, таились в ней, ибо только самые опытные работницы были причастны к тонкому искусству пошива и подшивки шляпок, а старшая мастерица все еще неумолимо держала Лили на скучных, рутинных операциях.

Лили начала отпарывать блестки от заготовки шляпы, слушая гул разговоров, разгоравшихся и затихавших в зависимости от появления и ухода деятельной мисс Хайнес. Воздух в помещении был сперт более обычного, потому что мисс Хайнес простудилась и не разрешила открывать окна даже во время перерыва на обед, а отяжелевшая голова Лили клонилась еще и под грузом бессонной ночи, так что болтовня соседок казалась ей бессвязным бредом.

— Я сказала ей, что он никогда не глянет на нее снова, и он не глянул, я бы тоже не глянула… Я считаю, что она вела себя с ним просто жалко. Он привез ее на бал и все опошлил… Она выпила десять пузырьков, а голова по-прежнему раскалывалась, но она поклялась, что первый же пузырек ее вылечил, и получила пять долларов, а еще ее фотографию напечатали в газете… Шляпка миссис Тренор с зеленым плюмажем? Вот она, мисс Хайнес, почти готова… Это заходила одна из дочерей миссис Тренор, с миссис Джордж Дорсет. Откуда я знаю? Ну, мадам послала меня поменять цветы на шляпке — той, с голубым тюлем. Она высокая и изящная, с пышными волосами — вылитая Мейми Лич, но худее.

И лился поток бессмысленных звуков, в котором время от времени удивительным образом всплывало на поверхность знакомое имя. Это и было самое странное в странном нынешнем опыте Лили — слышать имена, видеть фрагментарный и искаженный образ ее прошлого мира, отраженный в сознании работниц. Лили никогда раньше не подозревала, что возможна такая смесь ненасытного любопытства и высокомерной свободы, с которой она и ей подобные обсуждались на этом дне, где обитали труженики, живущие за счет тщеславия высшего общества и его потворства собственным желаниям. Каждая девушка в мастерской мадам Регины знала, кому предназначался головной убор в ее руках, и каждая располагала мнением о его будущей владелице и уверенностью о месте последней в светской иерархии. То, что Лили павшая звезда, не возбуждало в них, когда первый всплеск ажиотажа улегся, никакого дополнительного интереса к ней. Она упала, она «закатилась», и, верные идеалам своего племени, эти люди продолжали кадить успеху — суммарному идолу материальных достижений. Осознание того, что она — иная, просто держало их на расстоянии, будто она была иностранка, попытка поговорить с которой требует дополнительных усилий.

— Мисс Барт, если вы не в состоянии пришить эти блестки ровно, я полагаю, лучше бы вам отдать шляпку мисс Килрой.

Лили печально осмотрела дело рук своих. Старшая мастерица была права, ряды блесток выглядели непростительно удручающими. Почему сегодня она более неуклюжа, чем обычно? Потому, что ей опротивела эта работа, или потому, что она чувствует себя все хуже? Утомленная и неловкая, Лили безуспешно попыталась привести мысли в порядок. Потом встала и протянула шляпку мисс Килрой, а та взяла ее с подавленной усмешкой.

— Извините, боюсь, что я приболела, — обратилась она к старшей мастерице.

Мисс Хайнес не озаботилась ответом. Она с самого начала не одобряла решение мадам Регины включить ученицу из высшего света в число работниц. В этом храме искусств несведущие дилетанты не приветствовались, и мисс Хайнес проявила бы нечеловеческую выдержку, сумей она подавить своего рода удовольствие, наблюдая, как сбываются ее предчувствия.

— Вам бы опять заняться подшивкой, — сухо сказала она.

Лили выскользнула из мастерской с последней группой девушек-работниц, она избегала их шумной компании. Очутившись на улице, Лили почувствовала, как всегда теперь, непреодолимое желание вернуться к своему прежнему мироощущению, инстинктивно отпрянув от всего шероховатого и случайного. Во дни минувшие — о, как давно это было, — когда Лили посещала «Девичий клуб» с Герти Фишер, она искренне интересовалась их положением, но только потому, что смотрела на них с высоты, с вершин собственного величия и милосердия. Теперь она опустилась вровень с ними, и вблизи они стали менее интересными.

Кто-то тронул Лили за руку, и ее взгляд столкнулся с виноватыми глазами мисс Килрой.

— Мисс Барт, я думаю, вы сможете пришить эти блестки не хуже меня, когда выздоровеете, мисс Хайнес к вам несправедлива.

Лили вспыхнула, так неожиданна была эта дружественность. Она давно не встречалась с добрым отношением к себе, если не считать сострадательного взгляда Герти.

— О, благодарю вас. Мне и вправду нехорошо, но мисс Хайнес права, я неумеха.

— Ну, глупо работать с головной болью, это всех касается. — Мисс Килрой остановилась в нерешительности. — Вам надо пойти домой и лечь. Когда-нибудь пробовали оранжад?

— Спасибо, — протянула руку Лили, — это очень любезно с вашей стороны. Пожалуй, я и вправду пойду домой.

Она посмотрела на мисс Килрой с благодарностью, но не знала, что еще сказать. Лили догадывалась, что ее собеседница вот-вот предложит ей проводить ее домой, но она хотела побыть одна в тишине — даже доброта, мягкая доброта мисс Килрой коробила ее сейчас.

— Спасибо, — повторила она, уже уходя.

В тоскливых мартовских сумерках Лили направилась на запад, туда, где находился ее пансион. Она решительно отказалась от гостеприимства Герти. Что-то от ожесточенного отказа ее матери принимать опеку и сочувствие начало развиваться в ней самой, так что непритязательность тесных помещений и близость с другими казались в целом более непереносимыми, чем одиночество в своей комнате, в доме, куда она могла приходить и уходить незамеченной, как и другие бедные девушки. Какое-то время она была одержима этим стремлением к уединению и независимости, но теперь, возможно, из-за нарастающей физической усталости и апатии, вызванных часами нежеланного заточения, она начала острее чувствовать уродство и неудобства места, где жила. Дневные труды были завершены, и Лили боялась вернуться в свою тесную комнату с пятнами на обоях и облезшей краской, она ненавидела каждый шаг по нью-йоркским улицам, приближающий ее к жилищу, по улицам, все более убогим по мере удаления от мест, где обитало высшее общество, в пределы, где царила коммерция.

Но больше всего ее страшила необходимость пройти мимо аптеки на углу Шестой авеню. Лили даже решила двинуться в обход, в последнее время она так и делала. Но сегодня ее неудержимо тянуло к сверкающему зеркалу витрины на углу. Она пыталась перейти по переходу, но ломовой извозчик перекрыл ей путь — она пересекла дорогу наискосок и оказалась прямо у аптеки.

У прилавка Лили поймала взгляд аптекаря, который обслуживал ее и раньше, и сунула рецепт ему в руку. Никаких сомнений по поводу рецепта быть не могло: это был один из тех, что в свое время были услужливо выписаны для миссис Хэтч. Лили была уверена, что аптекарь обслужит ее без колебаний, однако страх перед отказом или даже выражением сомнения передал беспокойство рукам, вертевшим флакон с духами, который она взяла с прилавка.

Клерк прочитал рецепт, не говоря ни слова, но перед тем, как передать пузырек, помедлил.

— Только знаете, лучше не превышайте дозы, — заметил он.

Сердце Лили сжалось. Почему он так странно на нее смотрит?

— Конечно нет, — пробормотала она, протягивая руку.

— Вот и хорошо. Это лекарство действует странно: одна или две капли больше — и поминай как звали, врачи не знают почему.

Испугавшись, что он станет ее расспрашивать, а то и заберет пузырек обратно, Лили только и смогла, что сдавленно пробормотать в ответ: «Спасибо», и, покинув аптеку в целости и сохранности, испытала облегчение такой силы, что у нее голова пошла кругом. Одно прикосновение к пакету с флаконом внутри успокаивало ее напряженные нервы нежным обещанием ночи сна, и в качестве расплаты за недолгий страх она заранее чувствовала, как на нее накатывает дремота.

В довершение всего она споткнулась, налетев на человека, спешащего к станции на эстакаде. Он отпрянул, и она услышала свое имя, произнесенное с удивлением. Это был Роуздейл, в меховой шубе, лоснящийся и преуспевающий, — но почему-то ей казалось, что она видит его издалека и будто сквозь дымку расколотых кристаллов. Прежде чем объяснить себе этот феномен, Лили обнаружила, что они пожимают друг другу руки. Расстались они в прошлый раз на нервной ноте — она с презрением, он со злостью, — но все эти эмоции, казалось, забылись, когда они протянули руки друг другу, и беспокоило ее лишь одно: не слишком ли долго она держит его руку в своей?

— Что происходит, мисс Лили? Вам плохо?! — воскликнул он, и она заставила губы растянуться в мертвенно-бледной улыбке.

— Я немного устала, но это чепуха. Постойте со мной минутку, — попросила она неуверенно. (Подумать только, она просит Роуздейла!).

Он посмотрел на грязный и подозрительный угол, у которого они стояли, где над головой грохотали и лязгали вагоны надземки, отдаваясь ужасным эхом в ушах.

— Мы не можем оставаться здесь, но позвольте мне напоить вас где-нибудь чаем. До «Лонгворта» всего несколько шагов, и там в это время никого нет.

Чашка чая в тишине, вдали от шума и уродства, на миг показалась единственным утешением, которое Лили могла вынести. Несколько шагов, и они очутились у дверей названной гостиницы, а мгновение спустя Роуздейл уже сидел напротив нее и официант ставил между ними поднос с чаем.

— Может, каплю коньяка или виски сначала? Вид у вас совсем измученный, мисс Лили. Ну, заварите чай покрепче, официант, и принесите подушку под спину леди.

Лили слегка улыбнулась приказу заварить чай покрепче. Это было искушение, которому она сопротивлялась с трудом. Ее тяга к сильным стимуляторам вечно конфликтовала с постоянным желанием уснуть — полуночная страсть, которую мог удовлетворить только флакон под рукой. Но сегодня, во всяком случае, чай должен был быть как можно крепче: что же еще наполнит теплом и решимостью пустые артерии?

Когда она откинулась на спинку стула, веки уже опускались в полной апатии, но первый глоток тепла вернул оттенки жизни ее лицу. Роуздейл снова испытал мучительное удивление перед ее красотой. Тени усталости под глазами, болезненные голубые ниточки на висках очертили яркий блеск волос и губ, как будто вся ее жизненная сила прилила именно туда. На фоне скучно-шоколадного цвета обоев ресторана чистота ее лица выделялась так, как никогда не случалось даже в самых ярко освещенных бальных залах. Он смотрел на нее с неприятным опасением, как будто ее красота была сродни забытому врагу, долго лежавшему в засаде, а теперь заставшему его врасплох.

Чтобы разрядить напряжение, он попытался взять легкомысленный тон:

— Однако, мисс Лили, я не видел вас целую вечность. Я не знаю, что с вами произошло.

Но, произнеся это, Роуздейл уже останавливал себя, с неловкостью понимая, что подобный тон может далеко завести. Хотя он не виделся с ней, он слышал многое, знал о ее связи с миссис Хэтч и последовавших слухах. Когда-то он усердно вращался в окружении миссис Хэтч и столь же усердно избегал его теперь. Лили, восстановившая благодаря чаю обычную ясность ума, легко читала его мысли и отозвалась с легкой улыбкой:

— Вы вряд ли могли что-нибудь прослышать, я присоединилась к рабочему классу.

Он смотрел на нее с неподдельным изумлением:

— Что вы имеете в виду? Что, черт побери, вы сделали?

— Учусь на модистку… по крайней мере пытаюсь учиться, — поспешно уточнила она.

Роуздейл даже присвистнул от удивления:

— Бросьте. Вы шутите, не так ли?

— Совершенно серьезно. Я должна зарабатывать себе на жизнь.

— Я понимаю, я думал, что вы с Нормой Хэтч.

— Вы слышали, что я была ее секретарем?

— Что-то в этом роде, полагаю.

Он наклонился, чтобы снова наполнить ей чашку.

Лили догадалась, что тема эта для него довольно щекотливая, и, взглянув на него, вдруг сказала:

— Я ушла от нее два месяца назад.

Роуздейл продолжал неуклюже вертеть в руках чайник, и она поняла — он наверняка слышал, что о ней говорят. Но о чем вообще Роуздейл не слышал?

— Но разве это была не тихая гавань? — поинтересовался он в попытке взять непринужденный тон.

— Слишком тихая, словно тихий омут.

Лили положила руку на стол, вглядываясь в Роуздейла пристально, как никогда. Импульс, с которым невозможно было совладать, потребовал исповедаться именно этому человеку, от любопытства которого она так яростно всегда защищалась.

— Вы же знаете миссис Хэтч, полагаю? Так вот, возможно, вы понимаете, как она чересчур облегчает жизнь окружающим.

Роуздейл выглядел слегка озадаченным, и Лили вспомнила, что иносказания не были его сильной стороной.

— Это место было вас недостойно, так или иначе, — согласился он, погружаясь в свет ее открытого взгляда и утопая в неведомых доселе глубинах интимности; он всегда кормился косыми взглядами, взглядами, которые вспорхнут и тут же спрячутся в укрытие, а сейчас увидел в глазах, устремленных к нему, задумчивую пристальность и был почти ослеплен.

— Я ушла, — продолжала Лили, — чтобы не давать повода говорить, будто я помогаю миссис Хэтч окрутить Фредди Ван Осбурга. Как будто он слишком хорош для нее! Хотя, поскольку говорят все равно, я думаю, что спокойно могла бы там оставаться…

— Ох, Фредди. — Роуздейл отмел тему как незначительную, что показывало, как он успел вырасти. — Фредди не в счет, но я знаю, что вы не были замешаны в этом. Не ваш стиль.

Лили слегка покраснела: она не могла скрыть от самой себя, что его слова ей приятны. Ей захотелось остаться, выпить еще чаю и продолжать говорить о себе с Роуздейлом. Но старая привычка соблюдать приличия напомнила ей, что пора закончить беседу, и Лили чуть приподнялась, отодвинув стул.

Роуздейл остановил ее протестующим жестом:

— Погодите, не уходите еще, ну, посидите спокойно, отдохните хоть чуточку, вы выглядите совершенно измотанной. И вы еще не рассказали… — Он прервался, сообразив, что зашел дальше, чем намеревался.

Она заметила борьбу и поняла ее, осознав также и природу очарования, пред которым он отступал, а он, не отрывая от нее взгляда, начал снова резко:

— Но о чем это вы, черт побери, только что говорили — пошли, мол, учиться на модистку?

— О том и говорила. Я подмастерье у Регины.

— О боже — вы! Зачем? Я знаю, что тетя вас подвела, миссис Фишер все мне рассказала. Но вы же получили какое-никакое наследство от нее.

— Я унаследовала десять тысяч долларов, но получу их только следующим летом.

— Ага, но… смотрите, вы же можете взять в долг, как только захотите, под обеспечение будущих поступлений.

Она печально покачала головой:

— Нет, именно эту сумму я уже должна.

— Должны? Все десять тысяч?

— До последнего пенни… — Она помолчала, а потом быстро продолжила, не отрывая глаз от него: — Я полагаю, Гас Тренор однажды упоминал, что выиграл для меня на бирже?

Она ждала, а Роуздейл, сильно смутившись, пробормотал, что помнит нечто подобное.

— Он заработал около девяти тысяч, — продолжала Лили с той же доверительной интонацией. — Тогда я думала, он спекулирует моими деньгами, что было крайне глупо, но я же ничего в делах не понимала. Потом я обнаружила, что он не трогал моих денег, а на самом деле дал мне свои. Это, конечно, был добрый поступок, и я очень обязана Тренору, но с подобными обязательствами следует расквитаться как можно скорее. К несчастью, я потратила деньги, прежде чем поняла свою ошибку, и наследство пойдет на выплату. Вот почему я пытаюсь овладеть профессией.

Лили произнесла это не спеша, с паузами между предложениями, чтобы каждое из них глубоко проникло в душу ее собеседника. Она страстно желала, чтобы кто-то узнал правду об этой сделке, а также чтобы слухи о ее намерении вернуть деньги достигли ушей Джуди Тренор. Ей вдруг пришло в голову, что Роуздейл, с его ходами к Тренору, как никто годился для того, чтобы озвучить ее версию фактов. Лили даже почувствовала мгновенное возбуждение при мысли, что так она освобождается от ненавистной тайны, но, пока она рассказывала, ощущение постепенно стерлось, и когда она закончила, ее бледное лицо покрыл густой румянец страдания.

Роуздейл продолжал смотреть на нее с удивлением, и удивление это приняло совершенно неожиданный для нее оборот.

— Позвольте… но если дело обстоит так, то вы совершенно на мели?

Он сказал это, будто она не понимала последствий своих поступков, как если бы непоправимое пренебрежение финансовыми тонкостями вот-вот ввергнет ее в новое безрассудство.

— Совершенно, да, — спокойно согласилась она.

Он сидел молча, его толстые пальцы постукивали по столу, а маленькие озадаченные глазки метались по углам пустого ресторана.

— Так это же замечательно! — вдруг воскликнул он.

Лили встала с протестующим смехом.

— Ох, нет же… это просто скучно, — заявила она, повязывая шарф из перьев.

Роуздейл все еще сидел, глубоко погруженный в свои мысли, и не заметил ее движения.

— Мисс Лили, если вам нужна поддержка… я бы осмелился… — вырвалось у него без всякой связи.

— Спасибо, — протянула она руку. — Ваш чай уже оказал мне огромную поддержку, я теперь готова на все.

Этот жест, казалось, означал определенное намерение распрощаться, но ее собеседник, протянув купюру официанту, уже засовывал короткие ручки в рукава дорогого пальто.

— Минутку, вы должны позволить мне вас проводить.

Лили не возражала, и после того, как он пересчитал сдачу, они вышли из гостиницы и снова пересекли Шестую авеню. Ведя его в западную часть города, бесконечными кварталами, где покосившиеся облезлые заборы являли с возрастающей откровенностью disjecta membra[20] былых пиршеств, Лили ощущала, с каким презрением Роуздейл изучает район ее нынешнего обитания, и на пороге, когда они наконец остановились, он недоверчиво и брезгливо огляделся:

— Неужели это и есть ваше жилище? Мне говорили, что вы живете с мисс Фариш.

— Нет, я живу здесь. Я слишком долго пользовалась добротой друзей.

Он продолжал рассматривать растрескавшийся бурый каменный фасад, окна с линялыми кружевами штор, помпезные украшения грязного вестибюля, потом взглянул на нее и сказал с видимым усилием:

— Вы позволите мне навестить вас как-нибудь?

Она улыбнулась, одобрив героизм предложения и даже готовая откровенно растрогаться.

— Спасибо, я буду очень рада, — ответила она, вложив благодарность в первые искренние слова, какие он от нее услышал.

В этот вечер в своей комнате мисс Барт, пропустив тяжелые испарения обеда в полуподвале, сидела и размышляла о том, что за порыв заставил ее открыться Роуздейлу. Она объяснила это усиливающимся одиночеством, страхом возвращения в тишину комнаты, в то время когда она могла бы быть в другом месте, в любой компании, лишь бы не одной. Обстоятельства в последнее время сложились так, что круг ее немногих оставшихся друзей сужался все больше и больше. В случае Керри Фишер все произошло не совсем само по себе. Сделав окончательное усилие, чтобы помочь Лили, и пристроив ее благополучно в мастерскую мадам Регины, миссис Фишер, казалось, была расположена отдохнуть от трудов своих, и Лили, понимая это, не могла ее упрекать. Керри и в самом деле чуть не оказалась вовлечена в случай с миссис Нормой Хэтч, и ей пришлось прибегнуть к изобретательному многословию, дабы себя обезопасить. Она откровенно признала, что ответственна за знакомство Лили с миссис Хэтч, правда тогда она не знала, что собой представляет миссис Хэтч, — она даже предупредила Лили, что лично с ней незнакома, и, кроме того, миссис Фишер не обязалась быть ангелом-хранителем Лили, — действительно, девушка уже достаточно взрослая, чтобы самой о себе заботиться. Сама Керри не защищалась столь грубо, но позволила защищать себя именно таким образом своей теперешней закадычной подруге миссис Джек Степни — миссис Степни, до сих пор содрогавшейся при мысли о той участи, что чуть не постигла ее единственного брата, но решительно оправдывавшей миссис Фишер, в доме которой она могла рассчитывать на «веселые сборища», ставшие для миссис Степни необходимыми, с тех пор как замужество освободило ее от строгостей ваносбурговского уклада.

Лили все понимала и никого не осуждала. Керри была верным другом в трудные дни, и, вероятно, только дружба с кем-то вроде Герти могла выстоять усилившиеся тяготы жизни. Дружба Герти и в самом деле поддерживала Лили, пока та не начала избегать и ее. Потому что она не могла навещать Герти без риска встретить Селдена, а увидеться с ним теперь было бы слишком больно. Было больно даже от смутных дум о нем — и когда Лили просыпалась, и когда страстно желала, чтобы он был рядом с ней в невещих снах, которые мучили ее ночами. Это была одна из причин, почему она снова обратилась к рецепту миссис Хэтч. В беспокойных обрывках ее природных снов он приходил к ней иногда в добром старом облике дружбы и нежности, и она пробуждалась от сладких грез обманутая в лучших чувствах и лишенная последнего мужества. Но во сне, в который ввергал ее аптечный пузырек, Лили уходила гораздо дальше, чем во время дремотных визитов Селдена, погружаясь в глубины самоуничтожения без сновидений, после чего просыпалась каждое утро со стертым прошлым.

Постепенно, конечно, мука воспоминаний возвращалась, но, по крайней мере, они не домогались ее в часы бодрствования. Препарат давал мгновенную иллюзию полного обновления, из которого она черпала силы, чтобы заняться ежедневной работой. А сил ей нужно было все больше и больше, по мере того как росли тревога и замешательство насчет ее будущего. Она знала, что, с точки зрения Герти и миссис Фишер, проходит испытательный срок в школе мадам Регины, дабы, когда наследство миссис Пенистон будет получено, реализовать видение зелено-белой лавки уже на основе приобретенного опыта. Но сама Лили знала, что наследство предназначено для другого, и обучение казалось пустой тратой времени. Она понимала, и вполне отчетливо, что, даже если бы ее руки и научились когда-нибудь конкурировать с руками, сызмальства приученными именно к этому труду, скромный заработок был бы совершенно непропорционален вложенным усилиям. И осознание этого факта снова и снова искушало Лили использовать наследство для создания своего дела. Она была уверена, что после открытия магазина с командой подчиненных ей мастериц, при ее вкусе и умении привлекать клиентуру из высшего света, появится возможность постепенно отложить достаточно, чтобы отдать долг Тренору. Но достижение этой цели может занять годы, даже если мисс Барт измотает себя до предела, а тем временем ее гордость будет раздавлена под тяжестью невыносимых обязательств.

Однако это были поверхностные рассуждения, а в глубине скрывался тайный страх того, что обязательства перестанут казаться невыносимыми. Она знала, что не может рассчитывать на постоянную логику самоубеждения, и больше всего ее пугало, что она может постепенно приучить себя к мысли, оправдывающей постоянную отсрочку долга Тренору, как это бывало уже с оправданием своей роли на «Сабрине» или когда она попустительствовала плану Станси внедрить миссис Хэтч в высшее общество. Опасность зиждилась, и Лили это осознавала, на ее старом неизлечимом страхе дискомфорта и бедности, страхе этого неотвратимого прилива убогости, от которого мать так страстно оберегала ее. И вот теперь новая перспектива бедствий открылась перед ней. Она понимала, что Роуздейл готов ссудить ей деньги, и желание воспользоваться его предложением стало коварно преследовать ее. Конечно, немыслимо было воспользоваться кредитом Роуздейла, но смежные возможности соблазнительно маячили перед ней. Она была уверена, что он придет снова, и почти уверена, что, если он объявится, она доведет его до предложения женитьбы на условиях, которые она отвергла ранее. А что она сделает теперь? Разве преследующие ее фурии не становились с каждым новым несчастьем все более похожими на Берту Дорсет? И вот же, под рукой, надежно запертое с бумагами оружие, избавление от погони. Искушение, которое она некогда поборола из-за презрения к Роуздейлу, теперь настойчиво возвращалось, и сколько же надо сил, чтобы противостоять этому?

То немногое, что оставалось, в любом случае необходимо сохранить. Лили уже не могла доверять себе в ужасе бессонной ночи. В долгие часы тишины мрачный дух усталости и одиночества садился ей на грудь, высасывая энергию из тела, так что первые утренние мысли плавали в дымке слабости. Единственная надежда на восстановление сил обреталась в пузырьке у изголовья, и Лили даже думать не смела о том, на сколько этой надежды хватит.