В доме веселья.

Глава 9.

Когда Лили проснулась наутро после переезда в «Эмпориум», первым ее ощущением стало чисто физическое удовольствие. Чем ярче был контраст, тем приятнее было снова роскошно нежиться в постели среди мягких подушек, созерцая залитую солнцем комнату и столик с завтраком, приветливо стоящий у камина. Время анализа и самоанализа, вероятно, наступит позднее, а сейчас Лили не тревожила даже кричащая обивка и конвульсивно-изогнутые ножки у мебели. Удовольствие снова окунуться в праздность, обволакивающую, густую и мягкую, непроницаемую для неудобств, успешно притупило малейшие намеки на критику.

Когда за день до этого Лили предстала перед леди, к которой направила ее Керри Фишер, она осознавала, что входит в новый мир. Из невнятного описания, которое Керри дала миссис Норме Хэтч (возвращение девичьей фамилии объяснялось недавним разводом), сложилось впечатление, что она откуда-то «с Запада», причем, что в данном случае не так уж необычно, владелица немалого состояния. Короче говоря, она была богата, беспомощна и неустроенна — как раз то, что требовалось Лили. Миссис Фишер не уточнила, в каком направлении следует действовать Лили, признавшись, что лично не знакома с миссис Хэтч, о которой «узнала» от Мелвилла Станси. Мелвилл Станси был адвокатом от нечего делать и Фальстафом среди любителей развеселой клубной жизни. Он был чем-то вроде соединительного звена между миром Гормеров и более тускло освещенной местностью, на которую только что ступила нога мисс Барт. Однако освещение мира миссис Хэтч только фигурально можно было назвать тусклым, на самом деле Лили оказалась в комнате, залитой ярким электрическим светом, беспристрастно струящимся из всевозможных декоративных лепных наростов. Сидя в огромной розовой, расшитой золотом впадине, миссис Хэтч вырастала из нее, словно Венера из раковины. Аналогия подкреплялась внешностью самой леди, в больших прекрасных глазах которой застыло сходство с чем-то нанизанным на булавку и упрятанным под стекло. Это не помешало Лили немедленно открыть для себя, что хозяйка всего на несколько лет младше своей посетительницы и что из-под этой вызывающей внешности, непринужденности, кричащего наряда и громкого голоса настойчиво проглядывает неистребимая невинность, которая в женщинах ее национальности причудливо сочетается с чрезвычайными крайностями жизненного опыта.

Обстановка, в которой оказалась Лили, была столь же странной, сколь и здешние обитатели. Ей не знаком был мир фешенебельных отелей Нью-Йорка, в которых всего было чересчур: чересчур жаркое отопление, чересчур яркая обивка, чересчур много механических приспособлений для удовлетворения самых фантастических требований, в то время как удобства цивилизованной жизни были так же недостижимы, как недостижимы они в пустыне. В этой атмосфере знойной роскоши перемещались тусклые существа, богатством декора соперничавшие с мебелью, существа без определенных стремлений и постоянных привязанностей, дрейфующие вместе с вялым приливом любопытства из ресторана в концертный зал, из зимнего сада с пальмами в музыкальный салон, из картинной галереи на показ мод. Холеные лошади в красивых упряжках или блестящие автомобили ждали у подъезда, чтобы увезти этих дам в неоглядные столичные дали, откуда они возвратятся еще более тусклыми на массивном фоне соболей, чтобы их снова засосала душная инерция гостиничной рутины. Где-то позади них, на заднем плане их жизней, несомненно было настоящее прошлое, с настоящей человеческой деятельностью: они же, вероятно, были продуктом сильных амбиций, настойчивости и энергии, разнообразных контактов с благотворной грубостью жизни, и все-таки настоящей жизни в них было не более, чем в Дантовых бесплотных тенях.

Пробыв совсем недолго в этом призрачном царстве, Лили обнаружила, что миссис Хэтч в нем самая весомая фигура. Эта леди, хотя и продолжала перемещаться в пустоте, проявляла слабые симптомы обретения контуров, и в этих стараниях ей активно содействовал мистер Мелвилл Станси. Не кто иной, как мистер Станси, в чьем присутствии всегда сразу становилось тесно и шумно, безотказный и в поисках развлечений, и в рыцарских излияниях, как то ложа на премьере или бонбоньерки за тысячу долларов, перенес миссис Хэтч с подмостков, где она дебютировала, на более значительную сцену жизни в столичных отелях. Именно он выбирал лошадей, которые выиграли ей приз на Конном шоу, порекомендовал ей фотографа, который украшал ее портретами один выпуск «Воскресных приложений» за другим. Именно мистер Станси собрал воедино ту группу людей, которая составляла теперь ее сообщество. Группа была невелика и состояла из разнородных фигур, подвешенных в огромном безлюдном пространстве, однако Лили не потребовалось много времени, дабы смекнуть, что бразды правления больше не находятся в руках мистера Станси. Как это частенько случается, ученица превзошла своего учителя. Миссис Хэтч познала высоты элегантности и глубины изысканной роскоши за пределами мирка отеля «Эмпориум» и немедленно взалкала более возвышенного руководства, изысканной женской руки, которая направила бы ее в нужное русло, от верного фасона ее шляпки до правильной очередности блюд в обеденном меню. Короче говоря, мисс Барт была необходима в качестве координатора врастания в светскую жизнь, а мнимые обязанности секретаря вскоре были забыты, поскольку миссис Хэтч некому было писать письма.

Подробности существования миссис Хэтч были так же чужды Лили, как и общее течение ее жизни. Привычки этой леди отличались восточным сибаритством и беспорядочностью, особенно утомлявшей ее компаньонку. Казалось, миссис Хэтч и ее приятели совместно плавают вне всякого времени и пространства. Не было никакого устойчивого распорядка, никаких обязательств, дни и ночи сливались в мутном потоке перепутанных и запоздалых действий: садишься за ланч в пять часов, когда уже пора пить чай, обед съедаешь только после приезда из театра — за шумным ужином, плавно переходящим в завтрак.

Среди этой запутанной вереницы никчемных занятий приходили и уходили, сменяя друг друга, толпы диковинных прихлебателей: маникюрши, косметички, парикмахеры, тренеры по бриджу, учителя французского, инструкторы по «физическому развитию» — сомнительные фигуры, порой совершенно неотличимые ни наружностью, ни отношением к ним миссис Хэтч от тех, что составляли ее основной круг общения. Но самым удивительным для Лили было то, что среди этого круга она неожиданно столкнулась с несколькими своими прежними знакомыми. Поначалу с некоторым облегчением Лили надеялась, что какое-то время сможет вращаться вне своего бывшего общества, но оказалось, что мистер Станси, при своем широком существовании одной ногой пребывая еще и в мире миссис Фишер, натаскал оттуда множество ярчайших украшений для сообщества отеля «Эмпориум». Один из первых поводов для изумления представился Лили, когда среди завсегдатаев гостиной миссис Хэтч она приметила Неда Сильвертона, однако вскоре оказалось, что вовсе не он самая ценная добыча мистера Станси. Малыш Фредди Ван Осбург — низкорослый и щуплый наследник фамильных миллионов — был центром внимания всей компании миссис Хэтч. Неоперившийся выпускник колледжа, Фредди возник на горизонте после того, как звезда Лили закатилась, а теперь она с удивлением наблюдала сияние, которое он излучал в сумеречной вселенной миссис Хэтч. Так вот, оказывается, куда «сбегают» молодые люди, дабы избавиться от официальной светской рутины, вот что такое их пресловутая «прежняя договоренность», которая зачастую служит поводом, чтобы не оправдать ожиданий взволнованных хозяек, приглашающих на обеды и ужины. У Лили было странное ощущение, будто она находится на изнанке светского гобелена, там, где видны узелки и торчат концы оборванных нитей. Поначалу Лили развлекало это зрелище, ей нравилось в нем участвовать. Обстановка была легкой и непринужденной, что для Лили, привыкшей с долей иронии мириться с условностями, привносило отчетливую нотку новизны. Но вспышки радости были просто сиюминутной реакцией на затянувшееся отвращение к существованию, которое ей приходилось влачить все последнее время. По сравнению с безразмерной золоченой пустотой бытия миссис Хэтч жизнь прежних друзей Лили была просто образцом упорядоченности. Даже самая легкомысленная красотка из числа ее приятельниц и та имела наследственные обязанности, занималась благотворительностью, участвуя в работе гигантской общественной машины. И всех заставляла держаться вместе солидарность этих традиционных функций. Выполнение конкретных обязанностей упростило бы положение мисс Барт, но в расплывчатых обязанностях компаньонки миссис Хэтч были свои сложности.

Сложности эти исходили вовсе не от ее хозяйки. С самого начала миссис Хэтч выказывала почти трогательное желание заслужить одобрение Лили. В ее прекрасных глазах не было и намека на превосходство богатства, только настоятельная просьба восполнить пробелы: она хотела делать то, что «хорошо», научиться быть «очаровательной». Трудность была в том, чтобы найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения ее идеалов с идеалами Лили.

Миссис Хэтч витала в тумане смутных желаний и стремлений, черпаемых со сцены, со страниц газет и модных журналов и в бесшабашном спортивном мире, который по-прежнему был совершенно вне разумения ее компаньонки. Отделить зерна от плевел и вместо сомнительных концепций внушить миссис Хэтч те, что более достойны леди, и было, собственно, обязанностью Лили, однако ее исполнению мешали все возрастающие сомнения. В самом деле, Лили все больше и больше тревожила некоторая двусмысленность ситуации. Дело не в том, что у нее были основания сомневаться (в обыденном смысле) в безупречности миссис Хэтч. Эта леди могла преступить законы вкуса, но не законы приличий. Причины ее развода были скорее географическими, чем этическими, а самые тяжкие проступки проистекали от беспорядочности желаний и экстравагантной щедрости ее натуры. Но если Лили не возражала против того, чтобы маникюрша задержалась на ланч, а косметичку пригласили на спектакль в ложу Фредди Ван Осбурга, то она не могла с такой же легкостью относиться к некоторым менее очевидным отступлениям от условностей. Отношения Неда Сильвертона и Станси, к примеру, казались чересчур близкими и не объяснимыми никаким природным родством душ; похоже, что они объединили усилия, дабы пестовать у Фредди Ван Осбурга его крепнущее с каждым днем увлечение миссис Хэтч. Пока еще ситуация была не вполне определенной и могла завершиться грандиозным розыгрышем со стороны этих двоих, однако Лили смутно чувствовала, что объект эксперимента слишком юн, слишком богат и слишком доверчив. Неловкость Лили усилилась, когда она поняла, что Фредди, похоже, считает ее своей союзницей в общественном продвижении миссис Хэтч, а это означало, что он с неусыпным интересом заботится о будущем данной леди. Иногда Лили испытывала некое злорадное удовольствие — было бы просто чудесно запустить такую ракету-шутиху, как миссис Хэтч, в вероломное лоно общества; мисс Барт даже тешила свой досуг, воображая, как прекрасная Норма впервые является на семейный банкет в дом Ван Осбургов. Однако мысль о ее личном участии в этой шутке была не очень желательна, и минутные вспышки радости сменялись все более долгими периодами сомнений.

И сомнения возобладали, когда однажды под вечер сам Лоуренс Селден неожиданно явился к ней с визитом. Он застал ее одну среди буйства золотисто-розовой обивки, потому что в мире миссис Хэтч не принято было соблюдать традиции и в чайный час леди предалась рукам своей массажистки.

Появление Селдена вызвало у Лили неловкость, которую она с трудом, но скрыла. Но он тоже был смущен, так что Лили быстро взяла себя в руки и заговорила с ним тоном, в котором звучали одновременно удивление и радость. Искренне изумившись, что он выследил ее в таком невероятном месте, Лили спросила, что же заставило его пуститься на поиски.

Селден воспринял все с необычайной серьезностью, она никогда не видела его настолько не владеющим ситуацией, настолько во власти любого препятствия, которое она могла возвести на его пути.

— Я хотел вас увидеть, — произнес он.

И она не смогла устоять, заметив по его ответу, что он держит свои желания под усиленным контролем. На самом деле отсутствие Селдена было для Лили самой горькой потерей всех последних месяцев, его дезертирство ранило те чувства, которые находились гораздо глубже поверхностных слоев ее гордости.

Селден без обиняков перешел к делу:

— Зачем бы мне разыскивать вас, если бы я не считал, что могу быть вам полезен? Это мое единственное оправдание того, что я вообразил, будто вы захотите меня увидеть.

Ее поразила его неуклюжая попытка увильнуть, и мысль эта заставила ее переспросить с внезапной вспышкой интереса:

— Так, значит, вы пришли только потому, что считаете, будто можете быть мне полезным?

Он снова дрогнул:

— Да, в скромной ипостаси человека, с которым можно кое-что обсудить.

Для такого умного человека начало было крайне глупое, а мысль о том, что он столь неловок из опасения, как бы она не усмотрела в его визите личную заинтересованность в ней, охладила радость видеть его. Даже в самых неблагоприятных условиях эта радость всегда давала о себе знать: Лили могла его ненавидеть, но выгнать не смогла бы ни за что. И сейчас Лили была уже почти на грани ненависти, но то, как звучал его голос, как свет играл в его тонких темных волосах, как он сидел, как двигался, то, как он был одет, — Лили была уверена, что даже такие тривиальные мелочи проникли в самые сокровенные глубины ее жизни.

Внезапный покой объял Лили в его присутствии, и мятежный дух ее унялся, но, импульсивно сопротивляясь этому умиротворяющему влиянию, она сказала:

— Очень мило с вашей стороны предложить себя в этом качестве, но что заставило вас считать, будто у меня есть что обсуждать?

И хотя Лили сказала это тем же легким и доброжелательным тоном, вопрос был построен так, чтобы дать Селдену понять: в его добрых услугах не нуждаются; и на миг Селден забуксовал. Прояснить их взаимоотношения сейчас могла бы только внезапная вспышка чувств, но все их воспитание, все привычки разума противились этой вспышке. Безмятежность Селдена, казалось, превратилась в сопротивление, а спокойствие мисс Барт — в сверкающую показную иронию, и вот так они сидели друг против друга в разных углах одного из слоноподобных диванов миссис Хэтч.

Этот самый диван и вся квартира, населенная его чудовищными сородичами, наконец натолкнули Селдена на новый поворот в разговоре:

— Герти рассказала мне, что вы служите секретарем у миссис Хэтч, и мне думается, она будет в восторге узнать, как вы поживаете и как идут ваши дела.

Однако, вопреки ожиданиям, объяснения не смягчили мисс Барт.

— Тогда почему она сама не хочет увидеться со мной? — спросила она.

— Потому что вы не сообщили ей своего адреса, а Герти боится быть непрошеной гостьей. — И Селден продолжил, усмехнувшись: — Но меня, как видите, подобные предрассудки не удержали. Однако я не слишком рискую, если и навлеку на себя ваш гнев.

Лили улыбнулась ему в ответ:

— Пока что вы не разгневали меня, но мне думается, что как раз собираетесь это сделать.

— Все зависит от вас, не так ли? Вы же видите, что моя инициатива не выходит за рамки того, чтобы предоставить себя в ваше распоряжение.

— Но в каком качестве? Что мне делать с вами, скажите на милость? — спросила она все так же легко.

Селден вновь окинул взглядом гостиную миссис Хэтч, а потом произнес, словно вынес решение как раз из этой последней инспекции помещения:

— Вы должны позволить мне забрать вас отсюда.

Лили вспыхнула от неожиданного нападения, потом сказала холодно и сухо:

— А куда, позвольте узнать, вы намерены меня отправить?

— Для начала — обратно к Герти, если пожелаете, самое главное — подальше отсюда.

Необычная резкость слов, должно быть, свидетельствовала о том, чего ему стоили эти слова, но она не в состоянии была оценить силу его чувств, ибо ее собственные пылали в огне протеста. Не замечать, даже, возможно, избегать ее тогда, когда ей больше всего была нужна дружеская поддержка, а теперь внезапно и бесцеремонно ворваться в ее жизнь с этими странными притязаниями на власть — да как он смеет! В ней разом всколыхнулись все инстинкты и гордости, и самосохранения.

— Я весьма обязана вам за такое участие в моей судьбе, но меня устраивает мое теперешнее место пребывания, и я не намерена его покидать.

Селден поднялся и стоял перед ней, как будто еще ждал чего-то.

— Значит, вы просто не знаете, где находитесь! — воскликнул он.

Лили тоже вскочила, охваченная гневом.

— Если вы явились, чтобы порочить миссис Хэтч…

— Меня волнует только ваше отношение к миссис Хэтч, то, что вас связывает.

— Что касается моего к ней отношения, то оно таково, что мне нечего стыдиться. Она помогла мне заработать на жизнь, в то время как мои старые друзья совершенно спокойно смотрели, как я голодаю.

— Бессмыслица! Голод — не единственная альтернатива. Вы знаете, что Герти всегда предоставит вам кров, пока вы снова не обретете независимость.

— Вы так глубоко осведомлены о моих делах, что я полагаю, вы имеете в виду наследство моей тети?

— Да, вот именно. Герти мне рассказала, — признал Селден без тени смущения; он был слишком серьезен, чтобы допустить любые ложные ограничения, высказывая свое мнение.

— Но Герти не могла знать, — возразила мисс Барт, — что я задолжала все, до последнего пенни, из этого наследства.

— Господи боже! — воскликнул Селден, внезапность этого сообщения совершенно лишила его самообладания.

— До последнего пенни и даже больше, — повторила Лили. — Может, теперь вы наконец понимаете, отчего я предпочитаю остаться с миссис Хэтч, а не воспользоваться добротой Герти. У меня не осталось ни гроша, кроме крошечного дохода, и, чтобы выжить, я должна заработать что-то еще.

Селден с минуту колебался, а затем возразил, уже спокойным голосом:

— Но, сложив ваш доход с доходом Герти, коль уж вы позволили мне так далеко входить в подробности ваших дел, вы смогли бы вместе устроить жизнь так, чтобы избежать необходимости поддерживать свое существование. Герти, насколько я знаю, очень этого хочет, и для вас это тоже хороший выход, вы могли бы…

— Но я не могу, — прервала его мисс Барт, — есть множество доводов в пользу того, что это будет плохо для Герти и неразумно для меня. — Она помолчала минуту и, поскольку он, казалось, ждал дальнейших разъяснений, прибавила, вскинув голову: — Надеюсь, вы избавите меня от необходимости уточнять эти доводы?

— Нет, я не претендую на то, чтобы их знать, — ответил Селден, не обращая внимания на ее тон, — не претендую и на то, чтобы пояснять или предлагать что-то, помимо уже сказанного мной. Просто я делаю это по праву, извечному праву мужчины просветить женщину, если он видит, что она неосознанно вступает на ложный путь.

Лили усмехнулась:

— Полагаю, «ложным» вы именуете любой путь, пролегающий вне так называемого «общества». Но вы должны бы помнить, что меня изгнали с этих священных земель задолго до того, как я встретила миссис Хэтч. Насколько я могу судить, разница между тем, что внутри, и тем, что снаружи, очень мала, и помнится, вы говорили мне однажды, что лишь те, кто внутри, воспринимают эту разницу всерьез.

Она не без умысла намекнула ему на тот памятный разговор в Белломонте и со странной нервной дрожью ждала его отклика, но результат эксперимента ее разочаровал. Селден не позволил воспоминанию поколебать его позиции, он просто ответил с еще большей убедительностью:

— Вопрос быть снаружи или внутри, как вы уже сказали, не играет большой роли, и все это не будет иметь значения, пока из-за горячего стремления миссис Хэтч попасть внутрь вы не окажетесь на пути, который я называю ложным.

Несмотря на сдержанный тон, с каждым сказанным словом сопротивление Лили нарастало. Уже само то, что он высказал опасение, ожесточало против него: она-то ждала проблеска личной симпатии, любого подтверждения, что снова обрела над ним власть, а он повел себя трезво и беспристрастно, не выказал никакого движения в ответ на ее призыв. Тогда ее раненая, ослепленная гневом гордость воспротивилась его вторжению. Убежденность в том, что это Герти прислала Селдена, а сам он, в каком бы отчаянном положении ни находилась Лили, сам он никогда добровольно не пришел бы ей на помощь, укрепила ее решимость больше ни на волосок не допускать его вторжения в свою жизнь. И несмотря на все сомнения, лучше оставаться во мраке, чем принять свет из рук Селдена.

— Не знаю, — сказала она, когда он договорил, — почему вы вообразили, будто моя ситуация именно такова, какой вы ее описали, но, поскольку вы всегда внушали мне, что единственное правило воспитания таких, как я, — это наука о том, как девушке добиться желаемого, почему бы не сделать вывод, что именно этим я сейчас и занимаюсь?

Она подытожила с улыбкой, которая словно возвела преграду для всякой дальнейшей доверительности. Сияние этой улыбки отбросило его в такую даль, что она едва расслышала, как он возразил ей в ответ:

— Я не уверен, что когда-нибудь утверждал, будто вы удачный пример подобного воспитания.

Щеки ее вспыхнули, но она успокоила себя легким смешком:

— Ах, погодите немного, дайте мне чуточку времени, прежде чем принять решение!

Он все еще стоял перед ней в нерешительности, выискивая хоть какую-то лазейку в непробиваемом фасаде, и она продолжила:

— Не ставьте на мне крест, и, может, я еще докажу, что меня не зря учили.