В доме веселья.

Глава 7.

Миссис Фишер представила происходящее в таком свете, который был подобен безрадостному и ясному зимнему восходу. С холодной точностью, лишенной светотени и красок, он очертил факты и словно бы отпечатал их на белых стенах окружающих лишений: миссис Фишер растворила окна, сквозь которые никогда не увидишь ни лоскутка неба. Однако идеалисту, опустившемуся до вульгарной необходимости, нужна помощь вульгарно мыслящих умов, чтобы сделать выводы, до которых он не в состоянии снизойти. Лили легче было доверить миссис Фишер формулировку сути происходящего, чем самостоятельно посмотреть правде в глаза. Однако, столкнувшись с этой правдой, она проследила всю длинную цепочку последствий, которые не замедлили отчетливо проявиться уже на следующий вечер — во время прогулки с Роуздейлом.

Был один из тех редких ноябрьских дней, когда воздух совсем по-летнему напоен светом, и что-то в очертаниях пейзажа и золотистый туман, окутывающий все вокруг, напомнили тот сентябрьский день, когда Лили и Селден взбирались на склоны Белломонта. Докучливая память тут же обратила ее внимание на иронический контраст между тем, что было тогда, и тем, что происходило сейчас, ведь та прогулка с Селденом была предпринята в непреодолимом желании избежать последствий, ради которых, собственно, и затевалась нынешняя. Но были и другие воспоминания. Неотвязные воспоминания о том, что уже много раз умело расставленные ею сети оставались пустыми то ли по злому велению судьбы, то ли от недостатка желания и настойчивости с ее стороны. Теперь-то настойчивости у нее с избытком. Лили понимала, что придется начинать заново изнурительную работу по возрождению — и это будет еще сложнее, если Берте Дорсет удастся расстроить ее дружбу с Гормерами. Стремление избавиться от опасности усиливалось страстным желанием триумфальной победы над Бертой Дорсет, но, только обладая богатством и властью, можно было одолеть Берту. Став женой Роуздейла — того Роуздейла, сотворить которого было в ее власти, — Лили, по крайней мере, могла бы создать неуязвимый оплот против своего врага.

Она пила эту мысль, словно обжигающий пьянящий напиток, он помогал ей играть свою роль в сцене, к которой так откровенно стремился Роуздейл. Лили шла рядом с ним, и каждый нерв ее дрожал, как струна, от его взгляда и голоса, но она убеждала себя, что это та самая цена, которую она должна заплатить за абсолютную власть над ним. Она выжидала того мгновения, когда пора будет от уступок перейти в наступление и дать ему столь же ясно понять, какова будет его расплата. Но его франтоватый апломб казался неуязвимым для подобных намеков, и нечто жесткое и упрямое ощущалось под внешней теплотой его поведения.

Они молча сидели в уединении скалистого ущелья над озером, когда она внезапно прервала кульминацию его страстной речи и перешла в атаку, устремив на него взгляд, полный гибельной красоты.

— Я действительно верю вам, мистер Роуздейл, — сказала она тихо, — и я готова стать вашей женой, когда вы того пожелаете.

Роуздейл, покраснев до самых корней своих напомаженных волос, вскочил и застыл перед ней в позе полного, едва ли не комического замешательства.

— Полагаю, вы именно этого хотите? — продолжала она все так же тихо. — И хотя прежде я была не в состоянии дать вам положительный ответ, теперь, узнав вас достаточно хорошо, я согласна доверить свое счастье вашим рукам.

Она говорила с той благородной прямотой, свойственной ей в таких случаях, которая была подобна яркому и ровному свету, пронзающему обманчивый лабиринт тьмы. Казалось, Роуздейл отшатнулся от этого неожиданного сияния — все пути к отступлению были нестерпимо ярко освещены.

Затем он хохотнул, открыл золотой портсигар и пухлыми пальцами, унизанными перстнями, стал перебирать сигареты с золотым ободком. Наконец, выбрав одну, он какое-то время задумчиво ее разглядывал, а потом произнес:

— Дорогая мисс Лили, очень жаль, если между нами возникло какое-то недоразумение, но раньше вы дали мне понять, что мои притязания безнадежны, и я об этом больше и не помышлял.

От этой прямоты у Лили кровь застучала в висках, но она смирила минутный приступ гнева и проговорила с кротким достоинством:

— Мне некого винить, кроме себя самой, если у вас возникло впечатление, будто мое решение окончательно и бесповоротно.

Ее способность играть словами всегда была для него непостижима, и он в растерянности молчал, не зная, что ей ответить. Она же протянула руку и прибавила с легкой печалью в голосе:

— Прежде чем мы простимся навсегда, я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы когда-то думали обо мне.

Это прикосновение, эта ускользающая нежность во взоре затронули самые уязвимые струнки Роуздейла. Ее исключительная недостижимость, дистанция, которую она держала без малейшего намека на презрение, только сильнее возбуждали его, отказаться от нее он был не в состоянии.

— Зачем вы говорите о прощании? Чего бы нам не остаться хорошими друзьями? — затараторил он, удерживая ее ладонь.

Она мягко высвободила руку.

— А как вы представляете себе эту дружбу? — спросила она с мимолетной улыбкой. — Любить меня и не жениться на мне?

Роуздейл засмеялся с явным облегчением:

— Ну… вот в чем дело, я думаю… Я не могу не любить вас, не представляю, какой мужчина смог бы. Но я не собираюсь делать вам предложение, пока способен от этого воздержаться.

Она по-прежнему улыбалась.

— Мне нравится ваша откровенность, но, боюсь, едва ли наша дружба может продолжаться при таких условиях.

Она двинулась прочь, давая понять, что они дошли до финальной точки, а он прошел следом за ней несколько шагов, озадаченный тем, что позволил ей в конце концов удержать инициативу в игре.

— Мисс Лили, — заговорил он порывисто, но она шла, будто не слыша его слов.

Он ускорил шаг и, нагнав ее, взял за руку, словно умоляя не уходить.

— Мисс Лили, не убегайте вот так. Как же с вами чертовски трудно. Но вы сами говорили откровенно, и я не понимаю, почему вы не позволяете мне говорить вам правду.

Она вскинула брови, инстинктивно отшатнувшись от его прикосновения, но не пыталась уклониться от его слов.

— У меня создалось впечатление, что вы не собирались спрашивать на то моего согласия, — возразила она.

— Так отчего бы вам тогда не выслушать, почему я это сделал? Мы с вами не такие новички, чтобы чуть большая откровенность могла ранить кого-то из нас. Я от вас без ума — это не новость. Я влюблен в вас даже сильнее, чем год назад. Но должен признать, что сейчас все по-другому. Обстоятельства переменились.

Она отвечала ему, по-прежнему сохраняя ироническое самообладание:

— Вы имеете в виду, что теперь я уже не столь завидная партия, как вам казалось.

— Да, это я и имею в виду, — подтвердил он решительно. — Я не собираюсь доискиваться, что же произошло. Я не верю россказням о вас — я не хочу им верить. Но они никуда не денутся, и то, что я им не верю, никак не меняет дела.

Лили вспыхнула, кровь застучала в висках, но напряжением воли она сдержала резкость, уже готовую было сорваться с губ, и спросила, спокойно глядя ему в лицо:

— То, что эти россказни — ложь, разве не меняет дела?

В ответ он оценивающе ощупал ее своими маленькими глазками, и она невольно почувствовала себя не более чем отменным человеческим товаром.

— Я уверен, такое случается в романах, но не в реальной жизни. Вы это знаете не хуже меня, если уж говорить начистоту. В прошлом году я безумно хотел на вас жениться, но вы на меня и не глянули. А в этом — ну, вы вдруг обратили на меня внимание. Итак, что изменилось за это время? Ваша ситуация — вот что. Тогда вы думали, что можете найти себе кого получше, а теперь…

— Вы полагаете, что теперь вы можете? — с иронией в голосе перебила она.

— А что?.. Да, я могу. — Он стоял перед ней, засунув руки в карманы, грудь его упрямо выпирала из яркого жилета. — Да сами посудите: я за этот прошедший год сильно продвинулся, работая над своим положением в обществе. Думаете, это смешно? А чего я должен отрицать, что хочу попасть в высшее общество? Никто не стыдится сказать, что желает приобрести конюшни с лошадьми или картинную галерею. Ну а я выбрал высший свет — это просто иной вид хобби. Возможно, я хочу сойтись даже с теми людьми, которые в прошлом году меня не замечали, — если для вас так звучит приятнее. В любом случае я хочу быть принятым в лучших домах, и я этого добиваюсь, мало-помалу. Но я знаю, что самый верный способ оттолкнуть от себя правильных людей — это водить дружбу с неправильными, поэтому стараюсь избежать ошибок.

Мисс Барт стояла перед ним в молчании, которое могло выражать как насмешку, так и невольное уважение к его откровенности, и он продолжил после краткой паузы:

— Вот и все, как видите. Я влюблен в вас больше, чем когда бы то ни было, но если женюсь на вас, удача от меня отвернется, и я потеряю все, чего с таким трудом добивался все эти годы.

Лили выслушала это, и на лице ее не было ни тени негодования. Ей, так долго вращавшейся в обществе, где все окутано паутиной фальши, было так свежо и ново выйти на дневной свет неприкрытого практицизма.

— Я понимаю вас, — сказала она. — В прошлом году я могла быть вам полезна, а теперь могу только помешать. Мне нравится ваша честность. — И она с улыбкой протянула ему руку.

И снова этот жест поколебал самообладание Роуздейла.

— Бог ты мой, да вы просто молодец! — воскликнул он и, поскольку она уходила все дальше, вдруг бросился за ней. — Мисс Лили, стойте! Вы знаете, я не верю этим сплетням — я уверен, что все они были распущены женщиной, которая ни минуты не колебалась, жертвуя вами ради своей выгоды.

Лили раздраженно отстранилась: легче было перенести его наглость, чем терпеть его сочувствие.

— Вы очень добры, но я не вижу нужды в дальнейшем обсуждении этой темы.

Однако Роуздейл, непробиваемый от природы, смел ее сопротивление с необычайной легкостью.

— Я не хочу ничего обсуждать. Я просто хочу, чтобы между нами не было недомолвок, — настаивал он.

Она остановилась невольно, привлеченная какой-то новой идеей, от которой его взгляд и его голос изменились, и он продолжил, глядя ей прямо в глаза:

— Что меня интересует, так это почему вы так долго выжидаете случая расквитаться с этой женщиной, она ведь давно у вас в руках.

Она молчала, захлестнутая удивлением, а он подошел ближе еще на шаг и спросил ее напрямик, понизив голос:

— Почему вы не воспользуетесь письмами, которые вам продали в прошлом году?

От этого вопроса мисс Барт лишилась дара речи. Поначалу она думала, что он строит догадки главным образом о ее предполагаемом влиянии на Джорджа Дорсета, — столь бесцеремонные намеки как раз были в духе Роуздейла. Но теперь она видела, насколько промахнулась, и удивление от того, что он посвящен в секрет этих писем, до поры не позволило ей распознать истинного смысла его слов.

Ее временное замешательство позволило ему выиграть время и быстро перехватить инициативу. Он поспешно сказал, словно для того, чтобы закрепить контроль над ситуацией:

— Видите, я кое-что знаю о вас — знаю, что она всецело в вашей власти. Звучит как реплика в спектакле, да? Но в некоторых старых хохмах есть доля правды, и я не думаю, что вы купили эти письма просто потому, что коллекционируете автографы.

Она не сводила с него глаз, ее замешательство становилось все глубже, и она ощущала лишь пугающее сознание его власти над ней.

— Вы спросите, как я узнал о них? — поинтересовался он с некоторой гордостью. — Наверное, вы забыли, что я — владелец «Бенедикта», но теперь это ерунда. Для бизнеса очень полезно вникать в некоторые вещи, и я просто использую их в своих личных целях. Ведь это частично и мое дело — по крайней мере, от вас зависит, станет ли оно моим… Давайте глянем ситуации прямо в глаза. Миссис Дорсет, по причинам, которые мы озвучивать не будем, страшно навредила вам прошлой весной. Всем известно, что собой представляет миссис Дорсет, и никто из ее лучших друзей не поверит ей даже под присягой, если дело касается их собственных интересов. Но пока они не встали у нее на пути, гораздо проще следовать за ней, чем противостоять, а вас просто принесли в жертву их себялюбию и лености. Это ли не лучшее объяснение случившегося? Так вот, кое-кто поговаривает, будто у вас в руках есть верная возможность поквитаться: стоит вам рассказать Джорджу все, что вам известно, и он женится на вас завтра же, дайте ему только возможность выставить супругу за дверь. Думаю, он так и сделал бы, но вам, похоже, не нравится подобная форма сведения счетов, и, прикинув по-деловому, я думаю, вы правы. В таких случаях никому не удается остаться чистеньким, и, значит, единственный путь возрождения для вас — это получить поддержку от Берты Дорсет, вместо того чтобы пытаться с ней воевать.

Он сделал паузу, достаточно долгую для того, чтобы перевести дух, но не для того, чтобы Лили успела собрать силы для сопротивления, и пока он наступал, комментируя и поясняя свою мысль, пока он шел напролом, лишенный каких бы то ни было сомнений, она обнаружила, что негодование постепенно сковало ей рот, что его доводы сжимают ее в тисках с неумолимой холодной силой. Теперь уже некогда было выяснять, как он узнал о том, что у нее есть письма Берты: весь мир ее померк на фоне чудовищного блеска придуманного им плана, как эти письма использовать. Но вовсе не ужас заставил ее беспрекословно подчиниться его воле, а скорее неуловимая тождественность его стремлений с ее собственными. Он бы женился на ней хоть завтра, стоит ей только восстановить дружбу с Бертой Дорсет. Но чтобы добиться полного возобновления этой дружбы и молчаливого признания недействительным всего того, что послужило причиной ссоры, Лили должна всего только поставить эту женщину в известность о скрытой угрозе, которую представляет содержимое пакета, чудом оказавшегося в ее руках. Сознание Лили озарили преимущества этого плана перед тем, на котором настаивал несчастный Дорсет. Для успеха того плана пришлось бы разбередить открытую рану, тогда как этот свел бы все к отношениям с глазу на глаз, о которых третьим лицам было бы невдомек. Изложенная Роуздейлом по-деловому, в духе «ты — мне, я — тебе», затея приобрела вид безобидных взаимных уступок, как при передаче собственности или пересмотре границ владений. Это, определенно, упрощало жизнь, позволяя рассматривать ее как вечную дипломатию, политические игры партий, в которых каждая уступка оплачивается эквивалентно: усталый разум Лили был очарован возможностью бегства от изменчивых этических оценок в пределы конкретных мер и весов.

Роуздейл, по мере того как она выслушивала его план, казалось, прочел в ее молчании не только постепенное согласие, но и опасно далеко идущее предвидение возможностей, им предложенных, ибо, поскольку она продолжала стоять перед ним, не говоря ни слова, он взорвался, быстро переведя разговор на себя:

— Видите, как все просто, не правда ли? Только… не стоит увлекаться слишком простыми идеями. Это не означает, что вам удастся начать с чистого листа. Теперь, как говорится, давайте называть вещи своими именами. Вы прекрасно знаете, что Берта и пальцем бы вас не тронула, не будь… э-э-э… скажем, некоторых вопросов, возникших ранее, — маленьких таких вопросиков. Полагаю, это неизбежно для красивой девушки, у которой прижимистая родня. Ну, впрочем, что случилось, то случилось, и Бертины инсинуации упали на уже взрыхленную почву. Видите, куда я клоню? Вы же не хотите, чтобы эти вопросики созрели снова. Одно дело — поставить Берту на место, но вам ведь хочется, чтобы она знала свой шесток? Вы можете довольно быстро ее напугать, но как держать ее на этом шестке? Надо показать ей, что вы обладаете такой же властью, как и она. Никакие письма на свете не могут сделать этого для вас в том положении, в котором вы находитесь сейчас, но, обретя мощный тыл, вы сделаете с ней, что пожелаете. Такова моя доля участия в бизнесе — вот что я вам предлагаю. Вы не сможете обделать это дельце без меня, и не надейтесь. Не пройдет и полгода, как вы вернетесь к старым бедам, если не хуже. Но вот он я, готовый завтра же избавить вас от них, только прикажите. Вы приказываете мне, мисс Лили? — прибавил он, внезапно придвинувшись совсем близко.

Эти слова и это движение, их сопровождавшее, сообща вывели мисс Барт из состояния гипнотической покорности, в котором она бесчувственно пребывала. К бредущему на ощупь разуму озарения приходят окольными путями, и сейчас оно пришло к ней через отвращение при мысли о том, что ее потенциальный сообщник предположил как нечто само собой разумеющееся, будто она ему не доверяет и, возможно, попытается обжулить при дележе добычи. Это проявление его сущности словно представило сделку в новом свете, и она поняла, что вся подлость той заключается в полном отсутствии риска.

Она отпрянула, воскликнув тоном, неожиданным и для нее самой:

— Вы ошибаетесь, ошибаетесь — и сильно — и в фактах, и в выводах!

Роуздейл на миг остолбенел, озадаченный тем, что она стремительно ринулась в направлении, совершенно отличном от того, куда, как он думал, она позволила себя вести.

— Черт возьми, что это значит? Я-то думал, мы понимаем друг друга! — воскликнул он.

— Ах, теперь-то мы понимаем, — пробормотала она, и он ответил на это неожиданной вспышкой ярости:

— Я знаю, все потому, что эти письма к нему, не так ли? Но будь я проклят, если увижу, какую благодарность от него вы за это получите.