Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро.
XVI.
— Ты несносен, Маурисио, — говорила Эухения жениху в той же самой каморке привратницы, — совершенно несносен, и если так будет и дальше, если ты не встряхнешься, не станешь искать себе работу, чтобы мы могли наконец пожениться, я готова на любое безумие.
— Какое безумие? Скажи мне, дорогая. — И он поглаживал ее шею, намотав на палец завиток волос.
— Слушай, если хочешь, мы поженимся и так, я буду работать… за двоих.
— А что тогда скажут обо мне, если я на это пойду?
— Какое мне дело, что о тебе скажут?
— Нет, нет, дело серьезное!
— Да мне все равно. Я хочу, чтобы все это кончилось как можно скорее.
— Так ли уж плохо нам с тобой?
— Плохо, очень плохо! И если ты не решишься, я готова…
— На что? Скажи-ка.
— Готова принять предложение дона Аугусто.
— Выйдешь за него?
— Нет, никогда! Принять в подарок мой дом.
— Так и поступай, дорогая, так и поступай! Если об этом речь — прекрасно.
— И ты согласишься?
— А почему бы и нет! Этот глупец, дои Аугусто, как мне кажется, не совсем в своем уме; раз у него такой каприз, зачем ему мешать?
— Значит, ты…
— Ну конечно, дорогая, конечно!
— Мужчина ты, в конце концов, или нет?
— Не совсем такой, какого тебе хочется. Ну, пойди сюда.
— Отстань, Маурисио, я тебе сто раз говорила, чтоб ты не был…
— Чтоб я не был ласковым?
— Нет! Скотиной! Сиди спокойно. Если хочешь, чтобы я тебе верила, перестань лениться, поищи как следует работу, а дальше — сам знаешь. Посмотрим, хватит ли у тебя энергии. Помнишь, я тебе уже один раз дала пощечину?
— Как приятно было! Дай, дорогая, дай мне еще одну! Вот по этой щеке.
— Не напрашивайся.
— Ну дай же!
— Нет, я тебе не доставлю этого удовольствия.
— А другое?
— Говорю тебе, не будь скотиной. И повторяю: если ты не постараешься найти работу, я приму его предложение.
— Хорошо, Эухения, хочешь я скажу тебе всю правду, совершенно откровенно?
— Говори!
— Я очень тебя люблю, очень; я схожу с ума от любви, но мысль о браке меня пугает, мне становится жутко. Я ведь лентяй по натуре, в этом ты права. Больше всего меня мучит необходимость работать, и я предвижу, что, если мы поженимся, а ты, очевидно, захочешь иметь детей…
— Только этого еще не хватало!
— …Мне придется работать, и много работать, потому что жизнь дорога. А согласиться, чтобы работала ты, я не могу. Ни за что, ни за что! Маурисио Бланко Клара не может жить за счет женщины. Но есть один выход, ни тебе не придется работать, ни мне, а все будет улажено.
— Какой выход?
— Но ты обещаешь, деточка, что не разозлишься?
— Говори, говори!
— Судя по тому, что я знаю и слышал о доне Аугусто, выходит, он слизняк, ну, такой несчастный дурачок.
— Продолжай.
— Но только ты не злись.
— Говори, я тебе сказала!
— Он… как бы тебе сказать… просто предназначен судьбой. И, наверное, лучше всего было бы тебе не только принять от него в подарок свой дом, но и…
— Что «и»?
— …И выйти за него.
— Как? — Она вскочила с места.
— Ты возьмешь его в мужья, ну, а поскольку мужчина он никудышный… все наладится…
— Как это все наладится?
— А так, он будет платить, а мы…
— Что «мы»?
— Ну, а мы…
— Хватит!
И Эухения выбежала с пылающим лицом, повторяя про себя: «Какие скоты! Какие скоты! Никогда бы не подумала! Какие скоты!» Дома она заперлась в своей комнате и расплакалась. У нее начался жар, пришлось лечь в постель.
Маурисио некоторое время был в растерянности, но скоро оправился, закурил сигарету, вышел на улицу и отпустил комплимент первой же встретившейся ему хорошенькой девушке. В тот же вечер Маурисио беседовал с одним приятелем о доне Хуане Тенорио.
— Меня этот тип не убеждает, — говорил Маурисио, — такое бывает только в театре.
— И это говоришь ты, Маурисио! Ведь ты слывешь вторым Тенорио, соблазнителем!
— Соблазнителем? Я? Все это выдумки, Рохелио!
— А как насчет пианистки?
— Ба! Сказать тебе правду?
— Конечно!
— Так вот: на сто интрижек, более или менее невинных, — а эта, о которой речь, образец невинности, — да, на каждые сто таких романов между мужчиной и женщиной более чем в девяноста случаях соблазнительница — она, а он только соблазненный.
— Ты что, хочешь меня убедить, будто не ты соблазнил эту пианистку, Эухению?
— Да, вовсе не я ее соблазнил, а она — меня.
— Обманщик!
— Как хочешь… Но это она, она. Я не мог устоять.
— В общем, все равно.
— Да, но мне кажется, что между нами все кончено и я снова свободен. Свободен от нее, конечно, ведь я не могу гарантировать себя от другой женщины! Я такой слабый! Мне бы родиться женщиной!
— Почему же у вас все кончено?
— Потому что… ну, потому что я запутался! Я хотел, чтоб все шло по-прежнему, то есть чтоб наши отношения стали серьезными, — понимаешь? — но без обязательств и последствий… И вот похоже, что она пошлет меня к черту. Эта женщина желает меня проглотить.
— И проглотит!
— Посмотрим!.. Я такой слабый! Я рожден для того, чтобы меня поддерживала женщина, но я хочу сохранить достоинство, понимаешь? А если нет, так и не надо!
— Можно узнать, что ты называешь достоинством?
— Об этом не спрашивают! Есть вещи, которые нельзя объяснить.
— Ты прав! — ответил ему весьма убежденно Рохелио и добавил: — А если пианистка тебя бросит, что будешь делать?
— Буду свободен. Посмотрим, не соблазнит ли меня еще кто-нибудь. Меня ведь соблазняли столько раз!.. Но эта — с ее неуступчивостью, с ее желанием постоянно держаться на почтительном расстоянии, быть в рамках приличия, потому что она и впрямь очень приличная девушка, — меня просто с ума свела, ну, совсем свела с ума. Она в конце концов сделала бы из меня то, что ей хочется. А теперь, если она меня бросит, жаль, конечно, очень жаль, но зато я снова буду свободен.
— Свободен?
— Да, свободен, для другой.
— Я думаю, вы помиритесь.
— Кто знает! Сомневаюсь, у нее такой характер… А сегодня я ее оскорбил, по-настоящему оскорбил.