Дети капитана Гранта.

Глава семнадцатая. ПАМПЫ.

Аргентинские пампы простираются от тридцать четвертого до сорокового градуса южной широты. Слово «пампа» арауканское, оно означает «равнина, поросшая травой», и это название очень подходит к этому краю. Древовидные мимозы западной ее части, роскошные травы восточной придают этой равнине своеобразный характер. Эта растительность уходит глубокими корнями в слой земли, под которым лежит красная или желтая глинисто–песчаная подпочва. Если бы геологи начали изучать эти отложения третичного периода, то обнаружили бы здесь неисчерпаемые богатства. Там гниет бесчисленное множество стародавних скелетов. Индейцы утверждают, что это кости вымершей великой породы броненосцев–тату, и прах этих сгнивших животных скрывает всю первичную историю этих равнин.

Американские пампы — такая же географически обособленная область, как саваны Страны Великих Озер или степи Сибири. Климат пампы, будучи континентальным, отличается более суровой зимой и более знойным летом, чем климат провинции Буэнос–Айрес, ибо, по словам Паганеля, океан зимой постепенно отдает земле то тепло, которое поглощает у нее летом. Этим объясняется то, что на островах держится более ровная температура, чем в глубине материковЧ0. И вот почему климат западной части пампы не отличается тем однообразием, которое наблюдается на побережье благодаря близости Атлантического океана. В западной части наблюдается резкая смена температур: то суровые холода, то жгучая жара. Осенью, то есть в апреле и мае, нередко идут проливные дожди. Но в описываемое нами время года погода стояла очень сухая и чрезвычайно жаркая.

На рассвете отряд двинулся в путь, предварительно определив направление. Грунт, скрепленный корнями деревьев и кустов, сделался совершенно твердым. Исчез мельчайший песок, из которого образовывались дюны, исчезла пыль, клубившаяся в воздухе.

Лошади шли бодрым шагом среди «паха–брава» — высокой травы, в которой индейцы укрываются во время грозы. Все реже и реже встречались водоемы, где росли ивы и местное растение «gugnerium argenteum», любящее близость пресной воды. Кони, встретив в лощинах воду, спешили воспользоваться этим и пили вволю, словно торопясь запастись влагой на будущее время. Талькав старался ехать впереди, обследуя кусты и распугивая «чолинас» — опаснейших гадюк, от укуса которых менее чем через час погибает даже бык. Проворный конь Талькава перескакивал через густые кусты, помогая хозяину прокладывать путь тем, кто ехал позади.

Итак, путешествие по ровным, прямым равнинам не представляло трудности, и отряд подвигался быстро. Природа окрест была однообразна, ни камня, ни валуна на сто миль вокруг. Беспредельное, нескончаемое однообразие! Не было даже намека на какой–либо пейзаж, или происшествие, или естественную неожиданность! Нужно было быть Паганелем, ученым–энтузиастом, чтобы замечать нечто там, где ничего не было приметного, и любоваться мелочами такой дороги. Что же радовало его здесь? Он сам не мог бы ответить. Может быть, какой–нибудь кустик, порой, быть может, травка. Но даже столь малого было достаточно, чтобы развязать язык словоохотливому географу, и он поучал Роберта, который охотно внимал ему.

Весь день, 29 октября, перед глазами наших всадников простиралась та же нескончаемо–однообразная равнина. Около двух часов пополудни заметили на земле под ногами лошадей много костей каких–то животных. То были истлевшие и побелевшие останки огромного стада быков. Но эти скелеты не были разбросаны в беспорядке, как обычно валяются скелеты обессиленных, павших в пути одно за другим животных. Никто не мог объяснить, почему на таком небольшом пространстве собрано такое множество скелетов. Это было загадкой даже для Паганеля, и он обратился за разъяснениями к Талькаву. Тот не замедлил удовлетворить его любопытство.

Восклицание географа: «Быть не может!» — и последовавший за этим утвердительный кивок головы патагонца очень заинтересовали всех присутствующих.

— Что же это такое? — спросили они Паганеля.

— Молния! — ответил географ.

— Как! Молния способна произвести подобное опустошение? — воскликнул Том Остин. — Убить наповал стадо в пятьсот голов!

— Талькав это утверждает, и Талькав не ошибается. Я в данном случае верю ему, ибо грозы в пампе отличаются особой яростью. Лишь бы нам не испытать этого на себе!

— Что–то очень жарко, — промолвил Вильсон.

— Термометр показывает тридцать градусов в тени, — отозвался Паганель.

— Это меня не удивляет, — сказал Гленарван, — я чувствую себя так, словно по мне пробегает электрический ток. Будем надеяться, что эта жара недолго продержится.

— К сожалению, — возразил Паганель, — нам нечего рассчитывать на перемену погоды, на горизонте — ни облачка!

— Тем хуже, — заметил Гленарван, — наши лошади измучены зноем. Тебе, мой мальчик, не слишком жарко? — спросил он Роберта.

— Нет, сэр, — ответил мальчуган, — я люблю жару, она приятна!

— Особенно зимой, — глубокомысленно заметил майор, попыхивая сигарой.

Вечером сделали привал у заброшенного ранчо — глиняной мазанки с соломенной крышей; ранчо было обнесено частоколом, правда полусгнившим, но все же ночью он мог защитить лошадей от нападения лисиц. Самим лошадям эти звери не в силах причинять вреда, но они, хитрецы, перегрызают их недоуздки, и лошади пользуются этим, чтобы вырваться на свободу.

В нескольких шагах от ранчо была вырыта яма, служившая, очевидно, очагом, в ней еще сохранилась остывшая зола. Внутри ранчо имелась скамья, убогое ложе из бычьей кожи, котелок, вертел и чайник для кипячения «матэ». Матэ — напиток из настоя сушеных трав, очень распространенный в Южной Америке, так сказать чай индейцев, его пьют сквозь соломинку, как многие американские напитки. По просьбе Паганеля Талькав приготовил несколько чашек матэ, и путешественники с удовольствием запили им свой обычный ужин, найдя индейский напиток превосходным.

На следующий день, 30 октября, солнце поднялось как бы в раскаленном тумане и залило землю жгучими лучами. Температура в этот день была исключительно высока, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от зноя. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада животных, которые, не имея сил пастись под палящим солнцем, лениво валялись на траве. Сторожей, вернее — пастухов, не было видно, лишь собаки, привыкшие, утоляя жажду, высасывать молоко у овец, сторожили огромные стада коров, телят и быков. Рогатый скот здесь очень кроткого нрава, ему не присуще инстинктивное отвращение к красному цвету, которое столь свойственно его европейским собратьям.

— Это, несомненно, объясняется тем, что здесь они пасутся на республиканских пастбищах! — заметил Паганель, очень довольный своей, быть может несколько вольной, остротой.

К полудню в пампе начались какие–то изменения, которые не могли ускользнуть от глаз путешественников, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали попадаться реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи футов в девять высотой, способные осчастливить всех ослов земного шара. Там и сям росли низкорослые колючие кустарники темно–зеленого цвета. Как ни казались они невзрачны, а на такой иссушенной почве даже они были ценны. До этих мест влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала пастбище; и ковер травы был густ и роскошен. Но здесь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудность почвы. Талькав указал своим спутникам на эти явные признаки возраставшей засухи.

— Я лично ничего не имею против этой перемены, — заявил Том Остин, — трава, кругом трава — это в конце концов может и надоесть.

— Да, но там, где трава, там и вода, — отозвался майор.

— О, у нас недостатка в этом нет, — вмешался Вильсон, — и где–нибудь по дороге нам, конечно, встретится река.

Если бы Паганель слышал эту фразу, то, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Рио–Колорадо и горами аргентинской провинции протекает очень мало рек, но он в этот момент объяснял Гленарвану явление, на которое тот обратил его внимание.

С некоторого времени в воздухе чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма — указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой–нибудь естественной причиной. Вскоре запах горелой травы стал так ощутителен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены. На вопросы друзей географ, всегда готовый объяснить любое явление, поведал им следующее:

— Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах гари. А ведь нет дыма без огня, эта пословица не менее правдива в Америке, чем в Европе. Значит, где–то что–то горит, но у этих памп столь ровная поверхность, что воздушные течения не встречают тут никаких препятствий, и нередко запах горящей травы можно почувствовать миль за семьдесят пять.

— За семьдесят пять миль? — недоверчиво переспросил майор.

— Да, именно, — подтвердил Паганель. — Я должен только добавить, что подобные пожары часто охватывают большие пространства и порой достигают огромной силы.

— Кто же поджигает прерии? — спросил Роберт.

— Иногда молния, когда травы очень высушены зноем, а иногда сами индейцы.

— А с какой целью они это делают?

— Они утверждают — не знаю, насколько это верно, — будто после таких пожаров в пампе лучше растут злаки. Это доказывало бы, что зола удобряет почву. А я полагаю, что цель этих пожаров — уничтожение миллиардов клещей, докучающих стадам.

— Но такой энергичный способ может стоить жизни кое–кому из животных, бродящих по равнине, — заметил майор.

— Случается, что сгорают целые стада, но какое это имеет значение при таком громадном количестве!

— Я не забочусь о них — это дело индейцев, — продолжал Мак–Наббс, — я думаю о путешественниках, которые проезжают через пампу. Ведь может случиться, что они будут застигнуты и охвачены пламенем?

— Конечно! — с видимым удовольствием воскликнул Паганель. — Это иногда случается, и я ничего не имел бы против присутствовать при подобном зрелище.

— Это похоже на нашего ученого, — сказал Гленарван. — В своей любви к науке он готов сам заживо сгореть.

— Ну нет, дорогой Гленарван, я ведь прочел Купера, и его «Кожаный Чулок» научил меня, как спастись от надвигающегося пламени. Надо просто вырвать траву вокруг себя по радиусу в несколько туазов. Нет ничего проще. Поэтому я нисколько не боюсь степного пожара и всеми силами призываю его.

Однако пожеланиям Паганеля не суждено было осуществиться, и его поджаривали лишь нестерпимо жгучие лучи солнца. Лошади задыхались в этой тропической жаре. Тени ложились лишь от изредка набегавшего на огненный диск облачка. Тогда всадники подгоняли лошадей, стараясь держаться в этой освежающей тени, которую вместе с облаком гнал вперед западный ветер. Но туча скоро обгоняла лошадей, и солнце, ничем не заслоненное, вновь заливало огненными потоками иссохшую почву пампы.

Когда Вильсон заявлял, что у них имеется достаточный запас воды, то он не принял в расчет неутолимой жажды, терзавшей в течение этого дня его спутников, а утверждая, что на пути наверняка встретится какая–нибудь река, он слишком поспешил. Мало того, что на пути не видно было речек, ибо однообразно–плоская почва не представляла для них удобного русла, но даже искусственные водоемы, вырытые индейцами, и те все пересохли. Видя, что признаки засухи с каждой милей увеличиваются, Паганель спросил Талькава, где тот рассчитывает найти воду.

— В озере Салинас, — ответил индеец.

— А когда мы приедем туда?

— Завтра вечером.

Обычно путешествующие на пампе Аргентины роют колодцы и находят воду на глубине нескольких туазов. Но наши путешественники, не имея необходимых для рытья колодцев инструментов, не могли прибегнуть к этому способу. Пришлось ограничиться небольшой порцией воды, и если отряд не испытывал мучительной жажды, то все же не имел возможности утолить жажду целиком.

Вечером, после перехода в тридцать миль, сделали привал. Все рассчитывали восстановить силы крепким сном, но ночью тучи назойливых москитов и комаров не дали никому покоя. Их появление указывало на предстоящую перемену ветра, который действительно вскоре изменил направление и задул с севера. Эти проклятые насекомые обычно исчезают из той местности лишь при южном или юго–западном ветрах.

Если майор спокойно переносил мелкие жизненные невзгоды, то Паганель все время негодовал на судьбу. Он проклинал москитов и комаров, он сожалел о том, что нет подкисленной воды, которая успокаивает жгучую боль от множества укусов. И хотя майор пытался утешить географа, утверждая, что надо считать себя еще счастливым, если из трехсот видов насекомых, известных естествоиспытателям, на них напали всего лишь два, Паганель все же проснулся в плохом настроении. Однако, когда отряд на заре собирался двинуться в путь, торопить ученого не понадобилось, так как в этот день предстояло добраться до озера Салинас. Лошади очень устали. Они чуть не умирали от жажды, и хотя всадники, заботясь о них, урезали свою порцию воды, ее все же было недостаточно. Засуха давала себя чувствовать еще сильнее, а зной при северном, несущем пыль ветре, этом самуме пампы, казался еще нестерпимей.

В этот день однообразие пути было несколько нарушено, Мюльреди, ехавший впереди, вдруг повернул коня назад и сообщил о приближении отряда индейцев. К этой встрече отнеслись по–разному. Гленарвану пришло в голову, что от этих туземцев он, пожалуй, узнает что–нибудь о потерпевших крушение на «Британии». Талькав отнюдь не был рад встрече с индейцами–кочевниками, он считал их грабителями и старался избегать их.

По его указанию маленький отряд сгрудился и привел в боевую готовность свое оружие. Возможны были всякие неожиданности.

Вскоре показался отряд индейцев. Он состоял всего лишь из десяти человек, что успокоило патагонца. Индейцы подъехали на расстояние приблизительно ста шагов. Теперь их легко можно было разглядеть. Это были туземцы, принадлежавшие к пампскому племени, которое в 1833 году разгромил генерал Росас. Рослые, с высоким выпуклым лбом, оливковым оттенком кожи, они являлись прекрасными представителями индейской расы.

Одеты они были в шкуры гуанако или нутрий и вооружены копьями футов в двадцать длиной, ножами, пращами, бола и лассо. Ловкость, с которой они управляли конями, доказывала, что это были искусные наездники.

Они остановились шагах в ста от путешественников и, казалось, о чем–то совещались, крича и жестикулируя. Гленарван направил к ним своего коня. Но не успел он проехать и двух туазов, как отряд индейцев круто повернул и с невероятной быстротою скрылся из виду. Усталые лошади наших всадников никогда, конечно, не смогли бы их догнать.

— Трусы! — крикнул Паганель.

— Честные люди так быстро не убегают, — прибавил Мак–Наббс.

— Что это за индейцы? — спросил Паганель Талькава.

— Гаучо, — ответил патагонец.

— Гаучо, — повторил Паганель, поворачиваясь к своим спутникам, — гаучо! Тогда нам не стоило принимать всех этих мер предосторожности, ибо бояться их было нечего.

— Почему? — спросил майор.

— Потому что гаучо — безобидные пастухи.

— Вы так думаете, Паганель?

— Конечно. Они приняли нас за грабителей и обратились в бегство.

— А я полагаю, что они не осмелились напасть на нас, — сказал Гленарван, который был очень раздосадован тем, что не удалось вступить в переговоры с туземцами, кем бы они ни были.

— Если я не ошибаюсь, то эти гаучо вовсе не безобидные пастухи, а отъявленные, опасные разбойники, — сказал майор.

— Что вы! — воскликнул Паганель.

И он с таким жаром принялся спорить по этому этнологическому вопросу, что умудрился вывести из равновесия майора, и тот, вопреки обычной сдержанности, сказал:

— Мне думается, вы не правы, Паганель.

— Не прав? — переспросил ученый.

— Да. Сам Талькав принял этих индейцев за грабителей, а он, наверное, хорошо знает, кто они такие.

— Ну и что ж? На этот раз Талькав ошибся, — возразил несколько резко Паганель, — гаучо — мирные пастухи. Я сам писал об этом в одной брошюре о пампе, пользующейся некоторой известностью.

— Значит, вы ошиблись, господин Паганель.

— Я ошибся, господин Мак–Наббс?

— Если угодно — по рассеянности, — продолжал настаивать майор, — и вам придется внести некоторые поправки в следующее издание вашей брошюры.

Паганель, очень уязвленный тем, что его географические сведения не только подвергаются сомнению, но и становятся предметом шуток, почувствовал, что раздражается.

— Знайте, милостивый государь, — сказал он майору, — что мои книги не нуждаются в подобных исправлениях!

— А по–моему, нуждаются, по крайней мере в данном случае, — возразил Мак–Наббс, тоже охваченный упрямством.

— Вы, сударь, что–то придирчивы сегодня, — отрезал Паганель.

— А вы что–то сварливы, — отпарировал майор.

Спор разгорался не на шутку, несмотря на то что повод, вызвавший его, был совершенно незначителен, и Гленарван счел нужным вмешаться.

— Несомненно, — сказал он, — один из вас слишком придирчив, а другой — сварлив, и, по правде сказать, вы оба удивляете меня.

Патагонец, не понимая, о чем спорят два друга, легко догадался, что они ссорятся. Он улыбнулся и спокойно сказал:

— Это северный ветер.

— Северный ветер?! — воскликнул Паганель. — При чем тут северный ветер?

— Ну конечно, — отозвался Гленарван, — ваше плохое настроение объясняется северным ветром. Помнится, мне говорили, что на юге Америки он чрезвычайно раздражает нервную систему.

— Клянусь святым Патриком, вы правы, Эдуард! — воскликнул майор и расхохотался.

Но Паганель, не на шутку раздраженный, не желал сдаваться и набросился на Гленарвана, вмешательство которого показалось ему слишком шутливым.

— Итак, по–вашему, у меня возбуждены нервы?

— Конечно, Паганель, и причина этому — северный ветер. Он часто наталкивает тут людей на преступления, подобно северному ветру в окрестностях Рима.

— На преступления! — воскликнул ученый. — Так я имею вид человека, собирающегося совершить преступление?

— Этого я не говорю.

— Скажите лучше прямо, что я хочу вас зарезать!

— Ох, боюсь этого! — ответил Гленарван, не будучи больше в состоянии удержаться от смеха. — К счастью, северный ветер дует всего лишь один день.

Слова Гленарвана возбудили всеобщий хохот.

Паганель пришпорил лошадь и ускакал вперед, желая рассеять в одиночестве свое плохое настроение. Через четверть часа он уже забыл о происшедшем. Так на короткий срок добродушие ученого изменило ему, но, как правильно указал Гленарван, причина тому была чисто внешняя.

В восемь часов вечера Талькав, ехавший несколько впереди, сообщил, что они приближаются к желанному озеру. Четверть часа спустя маленький отряд спускался по крутому берегу озера Салинас. Но здесь путников ожидало тяжелое разочарование: озеро пересохло.