Дети капитана Гранта.

Глава двадцать четвертая. ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ПРОДОЛЖАЮТ ВЕСТИ ПТИЧИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ.

Это неожиданное заявление вызвало глубокое удивление. Что хотел этим сказать географ? Уж не сошел ли он с ума? Однако он говорил так уверенно, что все взоры обратились к Гленарвану. Слова Паганеля были в сущности прямым ответом на вопрос Гленарвана. Но Гленарван только отрицательно покачал головой. Он, видимо, отнесся скептически к словам ученого. Однако тот, справившись с волнением, снова заговорил.

— Да, да, — повторил он уверенно, — мы ошиблись и прочли в документе то, чего в нем нет.

— Объясните вашу мысль, Паганель, — попросил Мак–Наббс, — но только спокойнее.

— Все обстоит очень просто, майор. Я, как и вы, заблуждался. Как и вы, я тоже неправильно толковал документ. И лишь минуту тому назад, когда я сидел на вершине дерева и отвечал на ваши вопросы, меня вдруг, когда я произносил слово «Австралия», словно озарило молнией, и мне все стало ясно.

— Что? — воскликнул Гленарван. — Вы утверждаете, что Гарри Грант…

— Да, я утверждаю, — перебил его Паганель, — что слово austral в документе не полное слово, как мы предполагали, а лишь корень слова Australia.

— Оригинально! — отозвался майор.

— Не оригинально, а невозможно, — заявил, пожимая плечами, Гленарван.

— Невозможно? — крикнул Паганель. — Во Франции подобного слова не существует.

— Следовательно, — продолжал Гленарван с сомнением, — вы утверждаете, ссылаясь на документ, что «Британия» потерпела крушение у берегов Австралии?

— Я уверен в этом, — ответил Паганель.

— Право, Паганель, подобное заверение в устах секретаря Географического общества меня очень удивляет, — проговорил Гленарван.

— Почему? — спросил задетый за живое Паганель.

— Да потому, что если вы признаете слово Австралия, вы одновременно должны признать слово индейцы, а их там никогда не бывало.

Этот аргумент нисколько не сразил Паганеля. Он улыбнулся: видимо, он ожидал его.

— Дорогой Гленарван, — сказал он, — не спешите торжествовать: сейчас я разобью вас наголову, как говорят французы, и поверьте мне, никогда англичанину не случалось терпеть такого поражения. Да будет это расплатой за неудачи Франции при Креси и Азенкуре!

— Буду очень рад. Побейте меня, Паганель!

— Итак, слушайте! В документе об индейцах упоминается не больше, чем о Патагонии. Обрывок слова indi значит не Indien — индейцы, а indigenes — туземцы! А то, что в Австралии живут туземцы, надеюсь, вы допускаете?

Гленарван пристально посмотрел на географа.

— Браво, Паганель! — одобрил майор.

— Ну как, дорогой Гленарван, теперь вы принимаете толкование?

— Принимаю, но только при условии, если вы докажете, что gonie не есть конец слова Патагония.

— Конечно, нет! — крикнул Паганель. — Тут дело идет не о Патагонии. Подбирайте любые слова, только не это.

— Но какое же иное слово?

— Космогония, теогония, агония…

— Агония, — выбрал майор.

— Пусть так, — ответил Паганель, — данное слово не имеет значения; я не буду даже доискиваться его смысла. Важно то, что austral указывает на Австралию. Не сбей вы меня тогда с толку ложными толкованиями, я сразу пошел бы по правильному пути, ибо здесь все очевидно! Найди я сам этот документ, я только так и понял бы его!

На этот раз слова Паганеля были встречены криками «ура», приветствиями, поздравлениями. Остин, матросы, майор, а особенно счастливый Роберт, окрыленный новой надеждой, — все принялись рукоплескать достойному ученому. Гленарван, мало–помалу убеждавшийся в своей ошибке, заявил, что он почти готов сдаться.

— Еще один вопрос, дорогой Паганель, — сказал он, — и мне останется только преклониться перед вашей проницательностью.

— Спрашивайте, Гленарван!

— Как расшифровали вы документ при новом толковании?

— Очень просто. Вот документ, — ответил Паганель, указывая на драгоценную бумагу, которую он столь добросовестно изучал последние дни.

В то время как географ собирался с мыслями, все молчали. Наконец Паганель, водя пальцем по отрывочным строкам документа, уверенно подчеркивая некоторые слова, прочел следующее:

— «Седьмого июня тысяча восемьсот шестьдесят второго года трехмачтовое судно «Британия», из порта Глазго, потерпело крушение после…» Здесь можно вставить, если хотите: «двух дней», «трех дней», или «долгой агонии», — все равно, это безразлично — «…у берегов Австралии. Направляясь к берегу, два матроса и капитан Грант попытаются высадиться…» или «высадились на континент, где они попадут…» или «попали в плен к жестоким туземцам. Они бросили этот документ…» и так далее и так далее. Ясно?

— Да, ясно, если слово «материк» можно применить к Австралии, представляющей собой лишь остров.

— Успокойтесь, дорогой Гленарван, лучшие географы сходятся на том, что этот остров следует называть Австралийским материком.

— Тогда, друзья мои, остается сказать лишь одно: в Австралию! И да поможет нам бог! — воскликнул Гленарван.

— В Австралию! — хором подхватили спутники.

— Знаете, Паганель, — прибавил Гленарван, — ваше присутствие на «Дункане» — прямо–таки дело провидения!

— Прекрасно! — отозвался географ. — Допустим, что я послан провидением, и не будем больше говорить об этом.

Так закончился разговор, повлекший за собой столь важные последствия в дальнейшем. Он совершенно изменил настроение путешественников. Они как бы снова ухватились за ту путеводную нить, которая должна была вывести их из лабиринта, откуда они уже не чаяли выбраться. Над развалинами их рухнувших замыслов вновь засияла надежда. Теперь они могли безбоязненно покинуть американский материк, и мысленно они уже покинули его.

Возвратившись на борт «Дункана», они не принесут с собой отчаяния, и леди Элен и Мери Грант не будут оплакивать безвозвратно погибшего капитана Гранта. Охваченные радостными надеждами, путешественники забыли об опасностях, грозивших им самим, и жалели лишь о том, что не могут немедленно пуститься в путь.

Было четыре часа пополудни. Ужинать решили в шесть. Паганель хотел ознаменовать этот счастливый день роскошным пиром, а так как имевшиеся запасы пищи были очень скудны, то он предложил Роберту отправиться вместе с ним на охоту в «соседний лес». Мальчик захлопал от радости в ладоши. Взяли пороховницу Талькава, вычистили револьверы, зарядили и отправились.

— Не заходите слишком далеко, — серьезно напутствовал охотников майор.

После их ухода Гленарван и Мак–Наббс отправились посмотреть зарубки на дереве, а Вильсон и Мюльреди снова разожгли костер.

Гленарван, спустившись к поверхности образовавшегося огромного озера, не заметил никаких признаков убыли воды. Однако уровень ее достиг, по–видимому, максимума. Но неистовая сила, с которой воды продолжали нестись с юга на север, указывала на то, что аргентинские реки не пришли еще в равновесие. Прежде чем начать спадать воде, необходимо было, чтобы эти бурлящие потоки успокоились, как море в час, когда прилив кончается и начинается отлив. Поэтому, пока воды неслись столь стремительно к северу, нельзя было рассчитывать на их убыль.

В то время как Гленарван и майор наблюдали течение, где–то на омбу раздались выстрелы, сопровождаемые шумными криками радости. Дискант Роберта сливался с басом Паганеля. Трудно было решить, кто из них был большим ребенком. Охота, по–видимому, обещала быть удачной и сулила чудеса кулинарного искусства. Вернувшись к костру, майор и Гленарван радостно одобрили удачнейшую уловку Вильсона. Этот славный моряк при помощи булавки и бечевки затеял рыбную ловлю. Несколько дюжин маленьких рыбок мохоррас, вкусных, как корюшка, трепетали на его пончо, обещая путешественникам изысканное лакомство.

В эту минуту охотники спустились с вершины омбу. Паганель осторожно нес яйца черных ласточек и связку воробьев, которых он намеревался подать за обедом под видом дроздов. Роберт ловко подстрелил несколько пар ильгуэрос, маленьких желто–зеленых птичек, очень приятных на вкус, — на них большой спрос на рынке в Монтевидео. Паганелю, умевшему на тысячу ладов приготовлять яйца, пришлось на этот раз ограничиться тем, что испечь их в горячей золе костра. Все же обед получился и разнообразный и тонкий. Сушеное мясо, крутые яйца, жареные мохоррас, воробьи и ильгуэрос — все это являлось изысканной трапезой, память о которой осталась надолго.

Все весело беседовали. Паганеля превозносили и как охотника и как повара. Паганель принимал похвалы с присущей ученому скромностью.

Затем он начал очень увлекательно рассказывать о великолепном омбу, который приютил их под своей сенью и корни которого, по мнению Паганеля, очень глубоко уходили в землю.

— Нам с Робертом казалось во время охоты, что мы в настоящем лесу, — рассказывал он. — Был момент, когда я начал опасаться, что мы заблудились: я никак не мог найти дорогу обратно! Солнце склонялось уже к западу! Тщетно искал я следы наших ног. Голод терзал нас! Уже из темной чащи доносилось рычание диких зверей… Виноват! Я ошибся… Там не было диких зверей, очень, очень сожалею!

— Как, — спросил Гленарван, — вы жалеете об отсутствии диких зверей?

— Разумеется!

— Однако при их свирепости…

— Свирепости, говоря с научной точки зрения, не существует, — возразил ученый.

— Ну уж извините, Паганель! — вмешался майор. — Вы никогда не заставите меня поверить, что дикие звери полезны. Какая от них польза?

— Какая польза? — воскликнул Паганель. — Да хотя бы та, что они необходимы и для классификации: все эти разряды, семейства, роды, виды…

— Великая польза! — сказал Мак–Наббс. — Мне она вовсе не нужна! Будь я вместе с Ноем в ковчеге во время всемирного потопа, то, конечно, я не допустил бы, чтобы сей неблагоразумный патриарх поместил в ковчег по чете львов, тигров, пантер, медведей и других столь же зловредных и бесполезных зверей.

— Вы сами не сделали бы этого? — спросил Паганель.

— Нет, не сделал бы.

— Ну так с зоологической точки зрения вы были бы неправы.

— Но не с точки зрения человеческой, — ответил Мак–Наббс.

— Это возмутительно! — воскликнул ученый. — Я бы как раз заставил Ноя взять с собой в ковчег и мегатериев, и птеродактилей, и вообще всех допотопных животных, которые, к сожалению, теперь вывелись…

— А я вам говорю, — возразил Мак–Наббс, — что Ной прекрасно поступил, оставив их на произвол судьбы, если только они действительно существовали в его время.

— А я вам говорю, — упорствовал Паганель, — что Ной поступил дурно и на веки вечные заслужил проклятия ученых.

Свидетели спора Паганеля и майора о старике Ное не могли удержаться от смеха. У майора, никогда в жизни ни с кем не вступавшего в спор, вопреки всем его принципам, происходили ежедневные стычки с Паганелем. Очевидно, ученый обладал какой–то особой способностью выводить майора из равновесия.

Гленарван, по своему обыкновению, вмешался в спор.

— Как это ни печально с научной и с человеческой точки зрения, — сказал он, — нам все же придется примириться с отсутствием диких зверей; кстати, ведь Паганель и не мог надеяться встретить их в этом воздушном лесу.

— А почему бы нет? — отозвался ученый.

— Дикие звери на дереве? — удивился Том Остин.

— Ну, конечно! «Американский тигр» — ягуар, когда его почти настигают охотники, обычно ищет спасения на деревьях. Одно из таких животных, захваченное наводнением, свободно могло найти себе приют между ветвями омбу.

— Надеюсь, вы все же не встретили ягуара? — спросил майор.

— Нет, не встретили, хотя и обошли весь «лес». А жаль! Поохотиться за таким зверем было бы чудесно. Ягуар — свирепый хищник. Одним ударом лапы он сворачивает шею лошади. Стоит ему однажды отведать человеческого мяса, как он алчет его снова. Больше всего он любит лакомиться мясом индейцев, затем негров, затем мулатов и, наконец, белокожих.

— Я очень рад, что стою на четвертом месте, — ответил Мак–Наббс.

— Вот как? А по–моему, это доказывает только, что вы безвкусны, — презрительно сказал Паганель.

— Я очень рад, что безвкусен, — быстро возразил майор.

— Но это унизительно! — воскликнул неумолимый Паганель. — Ведь белые провозглашают себя высшей расой, но, видимо, господа ягуары отнюдь не придерживаются того же мнения!

— Как бы там ни было, друг Паганель, — промолвил Гленарван, — поскольку среди нас нет ни индейцев, ни негров, ни мулатов, то я очень доволен, что здесь нет ваших милых ягуаров. Наше положение вовсе не так уж приятно…

— Не так приятно? — воскликнул Паганель, придравшись к этому выражению, которое могло дать иное направление спору. — Вы жалуетесь на свою судьбу, Гленарван?

— Конечно, — ответил Гленарван. — Разве вам так уж удобно на этих жестких ветвях?

— Я никогда не чувствовал себя лучше даже в собственном кабинете! Мы живем, как птицы: распеваем, порхаем… Я начинаю думать, что людям предназначено жить на деревьях.

— Им не хватает только крыльев, — вставил майор.

— Когда–нибудь они их сделают себе.

— А пока, — сказал Гленарван, — позвольте мне, милый друг, предпочесть этому воздушному обиталищу усыпанную песком дорожку парка, паркетный пол дома или палубу судна.

— Видите ли, Гленарван, — ответил Паганель, — нужно уметь мириться с обстоятельствами. Хороши они — тем лучше, плохи — не надо роптать. Я вижу, вы жалеете о комфорте своего замка Малькольм–Касл!

— Нет, но…

— Я уверен, что Роберт очень доволен, — поспешил сказать Паганель, желая завербовать хоть одного сторонника.

— Очень доволен, господин Паганель! — весело воскликнул Роберт.

— В его возрасте это естественно, — заметил Гленарван.

— И в моем тоже, — возразил ученый. — Чем меньше удобств, тем меньше потребностей, а чем меньше потребностей, тем человек счастливее.

— Ну вот! Теперь Паганель поведет атаку на богатство и роскошь, — заметил Мак–Наббс.

— Ошибаетесь, майор, — отозвался ученый. — Но если хотите, то я расскажу вам по этому поводу арабскую сказочку, я как раз вспомнил ее.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин Паганель! — воскликнул Роберт.

— А какова мораль вашей сказки? — поинтересовался майор.

— Как у всех сказок, милый друг.

— Значит, какие–нибудь пустяки, — ответил Мак–Наббс. — Но все же начните, Шехеразада, одну из ваших сказок, которые вы так искусно рассказываете.

— Жил–был когда–то сын великого Гарун–аль–Рашида, — начал Паганель. — Он был несчастлив и пошел за советом к старому дервишу. Мудрый старец выслушал его и сказал, что трудно найти счастье на этом свете. «Однако, — прибавил он, — я знаю верный способ сделать вас счастливым». — «Какой?» — спросил юный принц. «Надеть на плечи рубашку счастливого человека», — ответил дервиш. Обрадованный принц обнял дервиша и отправился на поиски талисмана. Долго странствовал он, посетил столицы всего земного шара, пробовал надевать рубашки королей, рубашки императоров, рубашки принцев, рубашки вельмож — все напрасно: счастливее он не стал. Тогда принялся он надевать рубашки художников, рубашки воинов, рубашки купцов. Напрасно! Долго скитался он в тщетных поисках счастья. В конце концов, отчаявшись в успехе, принц печально отправился обратно во дворец отца. Внезапно увидел он, в поле идет за плугом землепашец и весело распевает… «Если и этот человек не счастлив, то, значит, счастья на земле нет», — решил принц. Он подошел к нему: «Добрый человек, счастлив ли ты?» — спросил он. «Да», — ответил тот. «У тебя есть какое–нибудь желание?» — «Нет!» — «Ты не променял бы свою долю на долю короля?» — «Никогда!» — «Тогда продай мне свою рубашку». — «Рубашку? А у меня ее нет!».