Истории из века джаза.

Глава I. Ее первый бал.

Время действия – февраль. Место действия – большая нарядная спальня в особняке Коннеджей на Шестьдесят восьмой улице в Нью-Йорке. Комната явно девичья: розовые стены и занавески, розовое покрывало на кремовой кровати. Вся комната выдержана в розовых и кремовых тонах, но из обстановки прежде всего бросается в глаза роскошный туалетный стол со стеклянной крышкой и трехстворчатым зеркалом. На стенах – дорогая гравюра с картины «Спелые вишни», несколько вежливых собачек Лендсира и «Король Черных островов» Максфилда Пэрриша[17].

Страшный беспорядок, а именно: 1) семь-восемь пустых картонок, из пасти которых свисают, пыхтя, языки папиросной бумаги; 2) гора уличных костюмов вперемешку с вечерними платьями – все лежат на столе, все, несомненно, новые; 3) рулон тюля, потерявший всякое самоуважение и раболепно обвившийся вокруг всевозможных предметов; 4) на двух изящных стульчиках – стопки белья, не поддающегося подробному описанию. Возникает желание узнать, в какую сумму обошлось все это великолепие, и еще большее желание увидеть принцессу, для которой… Вот! Кто-то входит. Какое разочарование! Это всего лишь горничная, она что-то ищет. Под одной кучкой белья – нет. Под другой, на туалете, в ящиках шифоньерки. Мелькают несколько очень красивых ночных рубашек и сногсшибательная пижама, но это не то, что ей нужно. Уходит.

Из соседней комнаты слышна неразборчивая воркотня. Теплее. Это мать Алека, миссис Коннедж, пышная, важная, нарумяненная и вконец замученная. Губы ее выразительно шевелятся, она тоже принимается искать. Ищет не так старательно, как горничная, но зато яростнее. Спотыкается о размотавшийся тюль и отчетливо произносит: «О черт». Удаляется с пустыми руками.

Опять разговор за сценой, и девичий голос, очень избалованный голос, произносит: «В жизни не видела таких безмозглых…».

Входит третья искательница – не та, что с избалованным голосом, а другое издание, помоложе. Это Сесилия Коннедж, шестнадцати лет, хорошенькая, смышленая и от природы незлобивая. Она уже одета для вечера, и нарочитая простота ее платья, вероятно, ей не по душе. Подходит к ближайшей стопке белья, выдергивает из нее что-то маленькое, розовое и любуется, держа на вытянутой руке.

С е с и л и я. Розовый?

Р о з а л и н д а (за сценой). Да.

С е с и л и я. Очень модный?

Р о з а л и н д а. Да.

С е с и л и я. Нашла! (Бросает на себя взгляд в зеркало и от радости начинает танцевать шимми.).

Р о з а л и н д а (за сценой). Что ты там делаешь? На себя примеряешь?

Сесилия, перестав танцевать, выходит, унося добычу на правом плече.

Из другой двери входит Алек Коннедж. Быстро оглядевшись, зовет зычным голосом: «Мама!» В соседней комнате хор протестующих голосов, он делает шаг в ту сторону, но останавливается, потому что голоса протестуют громче прежнего.

А л е к. Так вот где вы все попрятались! Эмори Блейн приехал.

С е с и л и я (живо). Уведи его вниз.

А л е к. А он и есть внизу.

М и с с и с К о н н е д ж. Так покажи ему, где расположиться. Передай, что я очень жалею, но сейчас не могу к нему выйти.

А л е к. Он и так обо всех вас все знает. Вы там поскорее. Папа просвещает его относительно войны, и он уже грызет удила. Он, знаете ли, очень темпераментный.

Последние слова заинтересовали Сесилию, она входит.

С е с и л и я (усаживается прямо на кучки белья). В каком смысле темпераментный? Ты и в письмах так о нем отзывался.

А л е к. Ну, пишет всякие произведения.

С е с и л и я. А на рояле играет?

А л е к. Кажется, нет.

С е с и л и я (задумчиво). Пьет?

А л е к. Да. Он не сумасшедший.

С е с и л и я. Богат?

А л е к. О господи, это ты спроси у него. Семья была богатая, и сейчас какой-то доход у него есть.

Появляется миссис Коннедж.

М и с с и с К о н н е д ж. Алек, мы, конечно, очень рады принять любого твоего товарища…

А л е к. С Эмори-то, во всяком случае, стоит познакомиться.

М и с с и с К о н н е д ж. Конечно, с удовольствием. Но мне кажется, это чистое ребячество с твоей стороны – когда можно жить с семьей, в хорошо поставленном доме, поселиться с двумя другими молодыми людьми в какой-то немыслимой квартире. Надеюсь, вы придумали это не для того, чтобы пить без всяких ограничений. (Пауза.) Сегодня мне, правда, не до него. Эта неделя посвящена Розалинде. Когда у девушки первый большой бал, ей следует уделять внимание в первую очередь.

Р о з а л и н д а (за сценой). Ты докажи это. Пойди сюда и застегни мне крючки.

Миссис Коннедж уходит.

А л е к. Розалинда ничуть не изменилась.

С е с и л и я (понизив голос). Она ужасающе избалована.

А л е к. Ну, сегодня ей найдется кто-то под пару.

С е с и л и я. Мистер Эмори Блейн?

Алек кивает.

Пока что Розалинду еще никто не перещеголял. Честное слово, Алек, она просто жутко обращается с мужчинами. Ругает их, подводит, не является на свидания и зевает им прямо в лицо – а они возвращаются и просят добавки.

А л е к. Им только того и надо.

С е с и л и я. Ничего подобного. Она… она, по-моему, вроде вампира, и от девушек она тоже обычно добивается всего, что ей нужно, только девушек она терпеть не может.

А л е к. Сильная личность – это у нас семейное.

С е с и л и я (смиренно). На меня этой силы, наверно, не хватило.

А л е к. А ведет она себя прилично?

С е с и л и я. Да не очень. А в общем – ничего особенного, как все. Курит понемножку, пьет пунш, часто целуется… да-да, это все знают, это, понимаешь, одно из последствий войны.

Входит миссис Коннедж.

М и с с и с К о н н е д ж. Розалинда почти готова, теперь я могу сойти вниз и познакомиться с твоим товарищем.

Мать и сын уходят.

Р о з а л и н д а (за сценой). Ах да, мама…

С е с и л и я. Мама пошла вниз.

И вот входит Розалинда. Розалинда до кончиков ногтей. Это одна из тех девушек, которым не требуется ни малейших усилий для того, чтобы мужчины в них влюблялись. Участи этой обычно избегают два типа мужчин: недалеких мужчин страшит ее живой ум, а мужчин интеллектуального склада страшит ее красота. Все остальные – ее рабы по праву сильнейшего.

Если бы Розалинду можно было избаловать, этот процесс был бы уже завершен; и в самом деле, характер у нее не идеальный; если уж ей чего-нибудь хочется, так вынь да положь, и, когда ее желание оказывается невыполнимым, она умеет отравить существование всем окружающим. Но баловство не вконец ее испортило. Способность радоваться, желание расти и учиться, беспредельная вера в неисчерпаемость романтики, мужество и честность по большому счету – все это осталось при ней.

Бывает, что она подолгу ненавидит все свое семейство. Твердых принципов у нее не имеется, жизненная философия сводится к carpe diem[18] для себя и Laissez-faire[19] для других. Она обожает нецензурные анекдоты: в ней нет-нет да и проявляется грубоватость, свойственная широким натурам. Она хочет нравиться, но осуждение ничуть ее не заботит и никак не влияет на нее.

Примерной ее не назовешь.

Образование для красивой женщины – это умение разбираться в мужчинах. Один мужчина за другим не оправдывал ее ожиданий, но в мужчин вообще она верила свято. Зато женщин терпеть не могла. Они воплощали те свойства, которые она чувствовала и презирала в себе, – потенциальную подлость, самомнение, трусость и нечестность по мелочам. Однажды она объявила целой группе дам, сидевших в гостях у ее матери, что женщин можно терпеть только потому, что они вносят в среду мужчин необходимый элемент легкого волнения. Танцевала она восхитительно, рисовала мило, но небрежно и обладала редкостной легкостью слога, которую использовала только в любовных письмах.

Но перед красотой Розалинды всякая критика умолкает. Роскошные волосы того особого желтого оттенка, на подражании которому богатеет наша красильная промышленность. Просящий поцелуев рот, небольшой, немного чувственный, бесконечно волнующий. Серые глаза и безупречной белизны кожа, на которой вспыхивает и гаснет нежный румянец. Была она тоненькая, гибкая, но крепкая, с хорошо развитой фигурой, и чистым наслаждением было смотреть, как она движется по комнате, идет по улице, замахивается клюшкой для гольфа, а то и пройдется колесом.

И последняя поправка – ее живость, непосредственность были свободны от того налета лицедейства, который Эмори усмотрел в Изабелле. Монсеньор Дарси сильно затруднился бы, как ее назвать – индивидуумом или личностью. Возможно, она была бесценным, раз в сто лет встречающимся сплавом того и другого.

Сегодня, в день своего первого большого бала, она, несмотря на свою умудренность, всего-навсего счастливая девочка. Горничная матери только что причесала ее, но она тут же решила, что сама сумеет причесаться гораздо лучше. От волнения она не может ни минуты посидеть на месте. Поэтому мы и увидели ее в этой неприбранной комнате. Сейчас она заговорит. Низкие модуляции Изабеллы напоминали скрипку, но доведись вам услышать голос Розалинды, вы бы сказали, что он мелодичен, как водопад.

Р о з а л и н д а. Честное слово, я только в двух нарядах чувствую себя хорошо – в кринолине и в купальном костюме. В том и другом я выгляжу очаровательно.

С е с и л и я. Рада, что выплываешь в свет?

Р о з а л и н д а. Очень, а ты?

С е с и л и я (безжалостно). Ты рада, потому что сможешь теперь выйти замуж и жить на Лонг-Айленде среди «наших молодых супружеских пар современного типа». Ты хочешь, чтобы жизнь у тебя была цепочкой флиртов – что ни звено, то новый мужчина.

Р о з а л и н д а. «Хочу»! Ты лучше скажи, что так оно и есть, и я в этом давно убедилась.

С е с и л и я. Уж будто!

Р о з а л и н д а. Сесилия, крошка, тебе не понять, до чего это тяжело быть… такой, как я. На улице я должна сохранять каменное лицо, чтобы мужчины мне не подмигивали. В театре, если я рассмеюсь, комик потом весь вечер играет только для меня. Если на танцах я скажу что-то шепотом, или опущу глаза, или уроню платок, мой кавалер потом целую неделю изо дня в день звонит мне по телефону.

С е с и л и я. Да, это, должно быть, утомительно.

Р о з а л и н д а. И, как назло, единственные мужчины, которые меня хоть сколько-нибудь интересуют, абсолютно не годятся для брака. Будь я бедна, я пошла бы на сцену.

С е с и л и я. Правильно. Ты и так все время играешь, так пусть бы хоть деньги платили.

Р о з а л и н д а. Иногда, когда я бываю особенно неотразима, мне приходит в голову – к чему растрачивать все это на одного мужчину?

С е с и л и я. А я, когда ты бываешь особенно не в духе, часто думаю: к чему растрачивать все это на одну семью? (Встает.) Пойду, пожалуй, вниз, познакомлюсь с мистером Эмори Блейном. Люблю темпераментных мужчин.

Р о з а л и н д а. Таких нет в природе. Мужчины не умеют ни сердиться, ни наслаждаться по-настоящему, а те, что умеют, тех хватает ненадолго.

С е с и л и я. У меня-то, к счастью, твоих забот нет. Я помолвлена.

Р о з а л и н д а (с презрительной улыбкой). Помолвлена? Ах ты, глупышка! Если бы мама такое услышала, она бы отправила тебя в закрытую школу, где тебе и место.

С е с и л и я. Но ты ей не расскажешь, потому что я тоже могла бы кое-что рассказать, а это тебе не понравится, тебе твое спокойствие дороже.

Р о з а л и н д а (с легкой досадой). Ну, беги, малышка. А с кем это ты помолвлена? С тем молодым человеком, который развозит лед, или с тем, что держит кондитерскую лавочку?

С е с и л и я. Дешевое остроумие! Счастливо оставаться, дорогая, мы еще увидимся.

Р о з а л и н д а. Надеюсь, ведь ты моя единственная опора.

Сесилия уходит. Розалинда, закончив прическу, встает, напевая. Потом начинает танцевать перед зеркалом, на мягком ковре. Она смотрит не на свои ноги, а на глаза, смотрит внимательно, даже когда улыбается. Внезапно дверь отворяется рывком и снова захлопывается. Вошел Эмори, как всегда очень спокойный и красивый. Секунда замешательства.

О н. Ох, простите! Я думал…

О н а (с лучезарной улыбкой). Вы – Эмори Блейн?

О н (рассматривая ее). А вы – Розалинда?

О н а. Я буду называть вас Эмори. Да вы входите, не бойтесь, мама сейчас придет… (едва слышно) к сожалению.

О н (оглядываясь по сторонам). Это для меня что-то новое.

О н а. Это – «ничья земля».

О н. Это здесь вы… (Пауза.).

О н а. Да, тут все мое. (Подходит к туалетному столу.) Вот видите – мои румяна, мой карандаш для бровей.

О н. Я не думал, что вы такая.

О н а. А чего вы ждали?

О н. Я думал, вы… ну, как бы бесполая – играете в гольф, плаваете…

О н а. А я этим и занимаюсь, только не в приемные часы.

О н. Приемные часы?

О н а. От шести вечера до двух ночи. Ни минутой дольше.

О н. Я не прочь войти пайщиком в эту корпорацию.

О н а. А это не корпорация – просто «Розалинда, компания с неограниченной ответственностью». Пятьдесят один процент акций, имя, стоимость фирмы и все прочее оценивается в двадцать пять тысяч годового дохода.

О н (неодобрительно). Холодноватое, я бы сказал, начинание.

О н а. Но вам от этого ни холодно ни жарко, Эмори, верно? Когда я встречу человека, который за две недели не надоест мне до смерти, кое-что, возможно, изменится.

О н. Забавно, вы держитесь такой же точки зрения на мужчин, как я – на женщин.

О н а. Я-то, понимаете, не типичная женщина… по складу ума.

О н (заинтригован). Продолжайте.

О н а. Нет, лучше вы – вы продолжайте. Вы заставили меня заговорить о себе. А это против правил.

О н. Правил?

О н а. Моих правил. Но вы… Ах, Эмори, я слышала, что вы блестящий человек. Мои родные так много от вас ждут.

О н. Это вдохновляет!

О н а. Алек говорит, что вы научили его думать. Это правда? Мне казалось, что на это никто не способен.

О н. Нет. На самом деле я очень заурядный. (Явно с расчетом, что это не будет принято всерьез.).

О н а. Не верю.

О н. Я… я религиозен… я причастен к литературе, я… даже пишу стихи.

О н а. Вольным стихом? Прелестно! (Декламирует.).

О н (смеется). Нет, не такие.

О н а (неожиданно). Вы мне нравитесь.

О н. Не надо.

О н а. И такая скромность…

О н. Я вас боюсь. Я любой девушки боюсь – пока не поцелую ее.

О н а (назидательно). Сейчас не военное время.

О н. Значит, я всегда буду вас бояться.

О н а (не без грусти). Видимо, так.

Оба минуту колеблются.

О н (обдумав все за и против). Я понимаю, это чудовищная просьба…

О н а (заранее зная продолжение). После пяти минут знакомства.

О н. Но прошу вас, поцелуйте меня. Или боитесь?

О н а. Я ничего не боюсь, но ваши доводы как-то не убеждают.

О н. Розалинда, я так хочу вас поцеловать.

О н а. Я тоже.

Поцелуй – долгий, на совесть.

О н (переводя дух). Ну как, удовлетворили свое любопытство?

О н а. А вы?

О н. Нет, оно только-только проснулось. (Видно, что он не лжет.).

О н а (мечтательно). Я целовалась с десятками мужчин. Впереди, скорей всего, еще десятки.

О н (рассеянно). Да, это вы могли.

О н а. Почти всем нравится со мной целоваться.

О н (спохватившись). Господи, а как же иначе! Поцелуйте меня еще, Розалинда!

О н а. Нет, мое любопытство обычно удовлетворяется с первого раза.

О н (обескуражен). Это правило?

О н а. Я создаю правила для каждого случая.

О н. У нас с вами есть кое-что общее – только я, конечно, намного старше и опытнее.

О н а. Вам сколько лет?

О н. Скоро двадцать три. А вам?

О н а. Девятнадцать – только что исполнилось.

О н. Вы, надо полагать, продукт какой-нибудь фешенебельной школы?

О н а. Нет, я, можно сказать, сырой материал. Из Спенса меня исключили, за что – не помню.

О н. А вообще вы какая?

О н а. Ну – яркая, эгоистка, возбудима, люблю поклонение…

О н (перебивая). Я не хочу в вас влюбиться.

О н а (вздернув брови). А вас никто и не просил.

О н (невозмутимо продолжает). Но, вероятно, влюблюсь. У вас чудесный рот.

О н а. Чш! Ради бога, не влюбляйтесь в мой рот. Волосы, плечи, туфли – что угодно, только не рот. Все влюбляются в мой рот.

О н. Не удивительно, он очень красивый.

О н а. Слишком маленький.

О н. Разве? По-моему, нет.

Снова целует ее, также на совесть.

О н а (слегка взволнованная). Скажите что-нибудь милое.

О н (испуганно). О господи!

О н а (отодвигаясь). Ну и не надо – если это так трудно.

О н. Начнем притворяться? Уже?

О н а. У нас для времени не такие мерки, как у других.

О н. Вот видите – уже появились «другие».

О н а. Давайте притворяться.

О н. Нет, не могу – это сантименты.

О н а. А вы не сентиментальны?

О н. Нет. Я – романтик. Человек сентиментальный воображает, что любовь может длиться, – романтик вопреки всему надеется, что конец близко. Сентиментальность – это эмоции.

О н а. А вы не эмоциональны? (Опустив веки.) Вам, вероятно, кажется, что вы до этого не снисходите?

О н. Нет, я… Розалинда, Розалинда, не надо спорить. Поцелуйте меня.

О н а (на этот раз совсем холодно). Нет – не чувствую такого желания.

О н (откровенно уязвленный). Но минуту назад вам хотелось меня целовать.

О н а. А сейчас не хочется.

О н. Мне лучше уйти.

О н а. Пожалуй.

Он направляется к двери.

Ах да!

Он оборачивается.

(Смеясь.) Очко. Счет – сто – ноль в пользу нашей команды.

Он делает шаг назад.

(Быстро.) Дождь, игра отменяется.

Он уходит. Она спокойно идет к шифоньерке, достает портсигар и прячет в боковом ящике письменного столика. Входит ее мать с блокнотом в руке.

М и с с и с К о н н е д ж. Хорошо, что ты здесь. Я хотела поговорить с тобой, прежде чем мы сойдем вниз.

Р о з а л и н д а. Боже мой! Ты меня пугаешь.

М и с с и с К о н н е д ж. Розалинда, ты в последнее время обходишься нам недешево.

Р о з а л и н д а (смиренно). Да.

М и с с и с К о н н е д ж. И тебе известно, что состояние твоего отца не то, что было раньше.

Р о з а л и н д а (с гримаской). Очень тебя прошу, не говори о деньгах.

М и с с и с К о н н е д ж. А без них – шагу ступить нельзя. В этом доме мы доживаем последний год – и, если так пойдет дальше, у Сесилии не будет тех возможностей, какие были у тебя.

Р о з а л и н д а (нетерпеливо). Ну, так что ты хотела сказать?

М и с с и с К о н н е д ж. Будь добра прислушаться к нескольким моим пожеланиям, которые я тут записала в блокноте. Во-первых, не прячься по углам с молодыми людьми. Допускаю, что иногда это удобно, но сегодня я хочу, чтобы ты была в бальной зале, где я в любую минуту могу тебя найти. Я хочу познакомить тебя с несколькими гостями, и мне не улыбается разыскивать тебя за кустами в зимнем саду, когда ты болтаешь глупости – или выслушиваешь их.

Р о з а л и н д а (язвительно). Да, «выслушиваешь» – это вернее.

М и с с и с К о н н е д ж. А во-вторых, не трать столько времени попусту со студентами – мальчиками по девятнадцать – двадцать лет. Почему не побывать на университетском балу или на футбольном матче? Против этого я не возражаю. Но ты, вместо того чтобы ездить в гости в хорошие дома, закусываешь в дешевых кафе с первыми встречными…

Р о з а л и н д а (утверждая собственный кодекс, по-своему не менее возвышенный, чем у матери). Мама, сейчас все так делают, нельзя же равняться на девяностые годы.

М и с с и с К о н н е д ж (не слушая). Есть несколько друзей твоего отца, холостых, с которыми я хочу тебя сегодня познакомить, люди еще не старые.

Р о з а л и н д а (умудренно кивает). Лет на сорок пять?

М и с с и с К о н н е д ж (резко). Ну и что ж?

Р о з а л и н д а. Да нет, ничего, они знают жизнь и напускают на себя такой обворожительно усталый вид. (Качает головой.) Ипритом непременно желают танцевать.

М и с с и с К о н н е д ж. С мистером Блейном я еще незнакома, но едва ли он тебя заинтересует. Судя по рассказам, он не умеет наживать деньги.

Р о з а л и н д а. Мама, я никогда не думаю о деньгах.

М и с с и с К о н н е д ж. Тебе некогда о них думать, ты их только тратишь.

Р о з а л и н д а (вздыхает). Да, когда-нибудь я, скорее всего, выйду замуж за целый мешок с деньгами – просто от скуки.

М и с с и с К о н н е д ж (заглянув в блокнот). Я получила телеграмму из Хартфорда. Досон Райдер сегодня будет в Нью-Йорке. Вот это приятный молодой человек, и денег куры не клюют. Мне кажется, что раз Хауорд Гиллеспи тебе надоел, ты могла бы обойтись с мистером Райдером поласковее. Он за месяц уже третий раз сюда приезжает.

Р о з а л и н д а. Откуда ты знаешь, что Хауорд Гиллеспи мне надоел?

М и с с и с К о н н е д ж. У бедного мальчика теперь всегда такие грустные глаза.

Р о з а л и н д а. Это был один из моих романтических флиртов довоенного типа. Они всегда кончаются ничем.

М и с с и с К о н н е д ж (она свое сказала). Как бы то ни было, сегодня мы хотим тобой гордиться.

Р о з а л и н д а. Разве я, по-вашему, не красива?

М и с с и с К о н н е д ж. Это ты и сама знаешь.

Снизу доносится стон настраиваемой скрипки, рокот барабана. Миссис Коннедж быстро поворачивается к двери.

Пошли!

Р о з а л и н д а. Иди, я сейчас.

Мать уходит. Розалинда, подойдя к зеркалу, с одобрением себя рассматривает. Целует свою руку и прикасается ею к отражению своего рта в зеркале. Потом гасит лампы и выходит из комнаты. Тишина. Аккорды рояля, приглушенный стук барабана, шуршание нового шелка – все эти звуки, слившись воедино на лестнице, проникают сюда через приоткрытую дверь. В освещенном коридоре мелькают фигуры в манто. Внизу кто-то засмеялся, кто-то подхватил, смех стал общим. Потом кто-то входит в комнату, включает свет. Это Сесилия. Подходит к шифоньерке, заглядывает в ящики, подумав, направляется к столику и достает из него портсигар, а оттуда – сигарету. Закуривает и, старательно втягивая и выпуская дым, идет к зеркалу.

С е с и л и я (пародируя светскую львицу). О да, в наше время эти «первые» званые вечера – не более как фарс. Столько успеваешь повеселиться еще до семнадцати лет, что это больше похоже на конец, чем на начало. (Пожимает руку воображаемому титулованному мужчине средних лет.) Да, ваша светлость, помнится, мне говорила о вас моя сестра. Хотите закурить? Сигареты хорошие. Называются… называются «Корона». Не курите? Какая жалость! Наверно, вам король не разрешает?.. Да, пойдемте танцевать. (И пускается танцевать по всей комнате под музыку, доносящуюся снизу, протянув руки к невидимому кавалеру, зажав в пальцах сигарету.).