Истории из века джаза.

На первую скорость.

– Современная жизнь, – снова заговорил Эмори, – меняется уже не от века к веку, а от года к году, в десять раз быстрее, чем когда-либо раньше. Население в некоторых странах удвоилось, цивилизации все больше сближаются, экономическая взаимозависимость, расовый вопрос, а мы – мы топчемся ни месте. Я считаю, что нам нужно двигаться гораздо быстрее. – Последние слова он слегка подчеркнул, и шофер бессознательно прибавил скорость. Эмори и толстяк рассмеялись, человечек, чуть отстав, рассмеялся тоже.

– У всех детей, – сказал Эмори, – должны быть для начала равные шансы. Если отец на первых ступенях воспитания может дать ребенку физическую закалку, а мать – привить ему начатки здравого смысла, это и должно стать его наследством. Если отец не в силах дать ему физическую закалку, если мать в те годы, когда она должна была готовиться к воспитанию детей, только гонялась за мужчинами, тем хуже для ребенка. Не надо дарить ему искусственные подпорки в виде денег, обучать в этих отвратных частных школах, протаскивать через университет… у всех детей должны быть равные шансы.

– Понятно, – сказал толстяк, и очки его не выразили ни одобрения, ни протеста.

– А еще я попробовал бы передать всю промышленность в собственность государства.

– Пробовали. Не получается.

– Вернее, пока не получилось. Будь у нас государственная собственность, лучшие аналитические умы в государственном аппарате работали бы не только для себя. Вместо Бэрлсонов у нас были бы Маккеи. В казначействе у нас были бы Морганы; торговлей между штатами ведали бы Хиллы. В сенате заседали бы лучшие юристы.

– Они не стали бы работать в полную силу задаром. Макаду…

– Нет, – Эмори покачал головой, – деньги не единственный стимул, который выявляет лучшее в человеке, даже в Америке.

– А сами только что говорили, что единственный.

– Сейчас – да. Но если бы частная собственность была ограничена законом, лучшие люди устремились бы в погоню за единственной другой наградой, способной привлечь человечество, – за почетом.

Толстяк насмешливо фыркнул.

– Глупее этого вы еще ничего не сказали.

– Это не глупо. Это вполне вероятно. Если б вы учились в колледже, вы бы не могли не заметить, что некоторые богатые студенты учились ради всяких мелких почестей вдвое прилежнее, чем те, которым приходилось еще и зарабатывать.

– Ребячество, детская игра, – издевался его противник.

– Ничего подобного – или тогда мы все, значит, дети. Вы когда-нибудь видели взрослого человека, который стремится стать членом тайного общества? Или недавно разбогатевшую семью, которая мечтает быть принятой в широко известный клуб? У них при одном упоминании этих мест глаза разгораются. Что человека можно заставить работать, только если держать у него перед глазами золото, – это не аксиома, а наслоение. Мы так давно это делаем, что уже забыли, что есть и иные пути. В мире, который мы создали, это стало необходимостью. Уверяю вас, – Эмори все больше воодушевлялся, – если взять десять человек, застрахованных и от богатства, и от голода, и предложить им на выбор – работать по пять часов в день за зеленый бант или по десять часов в день за синий, девять из них стали бы состязаться за синий. Инстинкту соперничества не хватает только эмблемы. Если эмблема – большой дом, они будут трудиться не покладая рук ради самого большого дома. Если это всего лишь синий бант, я, черт возьми, уверен, что они будут стараться не меньше.

– Не согласен.

– Я знаю. – Эмори грустно покивал головой. – Но сейчас это уже не так важно. Думаю, что недалеко то время, когда эти люди сами возьмут у вас то, что им нужно.

Человечек злобно прошипел:

– Пулеметы?

– Вы же и научили их пускать в ход пулеметы.

Толстяк покачал головой.

– У нас в стране достаточно собственников, они этого не допустят.

Эмори пожалел, что не знает процентного отношения американцев, владеющих и не владеющих собственностью, и решил переменить тему.

Но толстяк был задет за живое.

– Когда вы говорите «взять», вы касаетесь опасной темы.

– А как иначе им получить свое? Сколько лет народ кормили обещаниями. Социализм – это, может быть, и не шаг вперед, но угроза красного флага, безусловно, есть движущая сила всякой реформы. Чтобы к вам прислушались, нужно пустить пыль в глаза.

– Примером благотворного насилия, надо думать, служит для вас Россия?

– Пожалуй, – признал Эмори. – Разумеется, там хватают через край, как было и во время Французской революции, но я не сомневаюсь, что это интереснейший эксперимент и проделать его стоило.

– А умеренность вы не цените?

– Умеренных вы не желаете слушать, да и время их прошло. Дело в том, что с народом произошло нечто поразительное, какое бывает раз в сто лет: он ухватился за идею.

– Какую именно?

– Что ум и способности у людей бывают разные, а вот желудки у всех в основном одинаковые.