Хрущев. Творцы террора.

Что мы знаем об Иосифе Джугашвили?

Рассказывают, что некогда, вразумляя трудновоспитуемого сына Василия, «вождь народов» сказал: «Ты думаешь, что ты — Сталин? Ты думаешь, я — Сталин? Нет, это он — Сталин». И показал при этом на свой портрет.

Вот в чем парадокс: «вождем народов» был Сталин. А страной управлял человек по имени Иосиф Джугашвили. Человек, никто не спорит, великий — но с портретом совпадающий далеко не во всем. Между тем действовал он исходя из своего характера и своей натуры. Были какие-то вещи, которые он мог сделать. А были какие-то вещи, которые он сделать не мог. В частности, не мог, как писал в свое время Виктор Суворов, в качестве «ледокола революции» нести идеи коммунизма в Европу. Потому что не замечено за ним особой склонности к «несению идей коммунизма», то бишь «мировой революции», — хотя он и использовал эти идеи напропалую. Еще в августе 1917 года он выдвинул метод «творческого марксизма». «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». И с тех пор, применяя данный универсальный метод и полученные еще в семинарии навыки, он мог «марксистски» обосновать все, что угодно — от новогодней елки до заключения пакта с Гитлером.

Мне приходилось писать книгу об Иосифе Джугашвили, и я интересовалась тем, какой он был человек. Не стану особо распространяться, просто расскажу о некоторых выводах [Прудникова Е. Иосиф Джугашвили. М., 2005.].

У него все было не так, как у других людей из партийной верхушки, с самого начала. Он по-другому пришел в революцию. Большая часть большевистских вождей происходили из обеспеченных кругов и увлеклись революцией, потому что хотели заняться переустройством общества по марксистской модели — то есть шли от теории. В то время таковых было множество. Члены Временного правительства — они ведь тоже переустроители, только модель у них другая, только и всего…

У Джугашвили мотивация была иной. Люди, знавшие его с детства, вспоминали, что еще совсем маленьким он хотел добиваться справедливости (на Кавказе такие персонажи — дело обычное, справедливость там ценится высоко). Сначала мечтал быть писарем, чтобы составлять для людей жалобы и прошения. Став чуть постарше, решил, что этого мало, и захотел стать волостным начальником, чтобы навести порядок в своей волости. И в марксизме он увидел возможность построить не общество равенства, как другие революционеры, а общество справедливости. В чем отличие? Равенство — оно оперирует массами, подгоняя человека под общий показатель. А справедливость массовой не бывает, она существует только относительно каждого отдельного человека.

Этим его свойством, кстати, можно объяснить одно из самых парадоксальных заявлений Сталина. На декабрьском пленуме ЦК в 1936 году он говорил о тех оппозиционерах, которые покончили с собой, что они хотели «сбить партию, сорвать ее бдительность, последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… Вот вам одно из самых острых и самых легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию». (Ему вторит Молотов, который в беседе с Чуевым говорил о самоубийстве Орджоникидзе: «Нашел легкий способ! О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель!..»).

Тут, во-первых, видна примета времени: дело, которому они служили, эти люди ценили не просто выше собственной жизни, а несоизмеримо выше. И самоубийца для них был не человек, который в крайних обстоятельствах пошел на крайний шаг, а попросту дезертир… в лучшем случае. Либо же это расценивалось как признание вины. Потому что они считали обязанностью советского человека, а особенно руководителя, бороться до конца.

И второй очень важный момент. Дело в том, что каждому из этих людей приходилось в большом количестве решать человеческие судьбы, выносить смертные приговоры. В тех обстоятельствах было нелепо говорить о святости человеческой жизни. Сталин требовал от них минимума — чтобы они к своей жизни относились так же, как и к чужой. Ни во что не ставишь жизнь других людей — должен в ту же цену поставить и собственную. Вполне возможно, именно поэтому члены Политбюро с таким презрением относились к отчаянным предсмертным письмам приговоренных бывших товарищей. Тот же Бухарин — который со смехом рассказывал: «Голоснули — и добились расстрела!», а в тюрьме перетрусил и писал умоляющие письма. Тот же Якир — готов был подставить армию под поражение, бросить солдат на гибель — а сам просит о пощаде? Умел убивать — умей и умирать.

Это правило никоим образом не вытекает из борьбы за равенство, где революционер стоит над схваткой и манипулирует людскими массами. Но такой подход естественным образом вытекает из простонародной идеи справедливости.