Кошкин стол.

Подслушанное.

На второй день плаванья по Средиземному морю случилось сразу очень многое. Днем «Джанкла» давала представление, и, выйдя на бис, они вызвали желающих на подмостки, и те участвовали в номерах. Одной из желающих оказалась Эмили. Вскоре она уже кружилась в горизонтальной плоскости — того и гляди, сорвется с рук Сунила.

Пассажиров, вышедших на сцену вместе с Эмили, пригласили составить верхний уровень живой пирамиды. Как только они вознеслись вверх, пирамида медленно зашагала по палубе, будто некое существо со множеством рукавов. Оказавшись у ограждения, акробаты, стоявшие в основании пирамиды, стали раскачиваться, чем перепугали своих добровольных помощников — те принялись кричать не то от страха, не то от некой неожиданно открывшейся им внутренней радости. Постройка из человеческих тел — некоторые все еще вскрикивали — медленно развернулась и снова двинулась в нашу сторону. Одна Эмили была спокойна, горда собой, и, когда пирамиду разобрали, именно ей выдали небольшой приз. Под звуки фанфар ее снова подняли на плечи одного из акробатов. Обитатели «кошкиного стола», в том числе мистер Дэниелс, мистер Гунесекера и все мы трое, громко зааплодировали. Сунил, небрежно стоявший на плечах у другого актера, подошел и застегнул у нее на запястье серебряный браслетик. Был неловкий момент, когда у нее чуть не подогнулись колени, — судя по всему, серебряная застежка прихватила или поранила ей кожу. Сунил поддержал ее одной рукой, а ладонь другой поднес ей ко лбу, успокаивая. Потом Эмили опустили на палубу, Сунил смазал царапину на ее запястье каким-то снадобьем, а потом она храбро подняла руку, чтобы все видели браслет — или что там блестело у нее на запястье. Представление труппы «Джанкла» состоялось ближе к вечеру, и, когда оно завершилось, пассажиры по большей части вернулись в каюты, отдохнуть или переодеться к ужину.

Вечер, несколько часов спустя. Мы с Кассием встретились в той же шлюпке, где сидели две ночи назад, — тогда удалось выяснить, что сегодня у Эмили здесь назначена встреча. Мы сидели в жаркой темноте и ловили обрывки разговора между Эмили и тем, с кем она встречалась. Представился он Люцием Перерой. Таинственный Перера, Перера из уголовного розыска! Пришел поговорить с моей кузиной и раскрыл ей свою тайну.

— Я не знала, что вы — это вы, — проговорила Эмили.

Я мысленно перебирал все голоса, которые слышал или подслушал за время путешествия, но этот голос мне точно был незнаком. Поначалу они болтали о пустяках, потом Эмили спросила, как там узник. Перера в ответ передразнил ее озабоченный тон. А потом спросил, знает ли она хотя бы, в чем именно виновен узник?

Было слышно, как Эмили ушла.

Мистер Перера остался. Ходил взад-вперед прямо под нами. Мы оказались над головой у одного из старших офицеров полиции Коломбо — так близко, что услышали, как чиркнула и вспыхнула спичка, когда он закурил.

А потом Эмили вернулась.

— Простите, — сказала она.

И ничего больше. Разговор возобновился.

Судя по голосу, Эмили была усталой, сонной, хотя ей и любопытно было узнать про Нимейера. А когда Перера начал проявлять нетерпение, она просто ушла. Не захотела продолжать разговор. Я часто подмечал в ней это — Эмили никому не позволяла пересекать определенные барьеры. Несмотря на авантюризм и хорошее воспитание, она могла замкнуться и резко повернуться спиной. Но в тот вечер она почему-то вернулась и продолжила разговор с Перерой. Из вежливости? Ее дружелюбие казалось мне притворным. Я вспомнил слова, которые услышал несколько дней назад от Сунила: «Он к тебе бегом побежит». А потом Перера будто бы откликнулся на мои мысли, — видимо, он сделал некое движение, может дотронулся до нее, потому что она сказала:

— Нет. Нет, — и тихо вскрикнула.

— Это тот браслетик, который ты выиграла? — пробормотал он. — Покажи-ка руку… — Голос был строг, можно было подумать, он проверяет какие-то одному ему известные данные. — Давай руку.

Мы будто бы слушали радио в темноте.

— Так это… — начал было он.

Потом звуки борьбы. Там что-то происходило. Разговор прервался. Громкий выдох прямо в деревянную обшивку нашей шлюпки, потом падение тела. Шепот, женским голосом.

Мы с Кассием замерли. Не знаю, сколько мы так просидели. Очень долго. Пока шепот не стих и не наступила тишина. Потом мы вылезли из шлюпки и увидели распростертое тело, мужские руки словно пытались зажать окровавленный разрез на горле. Видимо, то был мистер Перера. Мы медленно двинулись к нему, но тут тело вдруг дернулось. Мы застыли, потом бросились в темноту.

В каюте я сел на верхнюю койку и уставился на дверь, не зная, что делать дальше. Мы с Кассием не заговорили, не произнесли ни слова. Просто убежали. Если с кем я и мог бы поговорить, так с Эмили, но только не в этом случае. Видимо, у нее был нож, подумал я. Мысли выключились, я продолжал таращиться на дверь. Она открылась. Вошел Хейсти с Инвернио, Толроем и Бэбстоком; я откинулся на подушку и притворился спящим, а сам вслушивался в то, как они негромко переговаривались и делали ставки.

* * *

Мы с Кассием сидели на полу в каюте Рамадина. Было раннее утро, мы оба поняли, что должны обсудить увиденное с Рамадином: он самый рассудительный из нас, он всегда знает, как поступить. Мы пересказали ему подслушанный разговор, описали, как Эмили ушла и вернулась, что сталось с мистером Перерой, как лежащий человек цеплялся за собственное горло. Наш друг сидел и молчал, ничего не предлагая. Он тоже был ошарашен. Мы долго молчали, как после той истории с песиком и мистером де Сильвой.

Потом Рамадин произнес:

— Тебе всяко нужно с ней поговорить.

А я уже успел повидаться с Эмили. Она едва доползла до двери, чтобы впустить меня, сразу же упала обратно в кресло и снова заснула, раскинув руки и ноги. Я наклонился и потряс ее. Она сказала — всю ночь ее терзали странные сны, наверное чем-то отравилась за ужином.

— Мы ели одно и то же, — напомнил я. — А я в порядке.

— Налей мне чего-нибудь. Воды…

Я принес воды, она, не отпив, опустила стакан на колени.

— Ты ходила к шлюпкам, помнишь?

— Когда? Майкл, дай поспать.

Я снова потряс ее:

— Помнишь, ты вчера вечером выходила на палубу…

— Я весь вечер просидела здесь, разве нет?

— …И встречалась там с одним человеком?

Она поерзала в кресле.

— Мне кажется, ты сделала одну вещь. Не помнишь? Не помнишь мистера Переру?

Она с трудом приподнялась и взглянула на меня:

— А разве известно, кто он такой?

Мы с Кассием сходили туда, где видели труп мистера Переры. Встали на колени, попытались отыскать следы крови, но на палубе не было ни пятнышка.

Я вернулся в свою каюту и просидел там весь день. Мы все трое разбрелись по разным углам. Мистер Хейсти держал в шкафчике запас фруктов — подкрепляться во время игры, — я съел их, чтобы не выходить к обеду за «кошкин стол».

Я так и не понял, правильно ли я истолковал то, что увидел. Поговорить мне было не с кем. Если завести разговор с мистером Дэниелсом или мисс Ласкети — я выдам Эмили и разглашу, что она натворила. Я подумал: ведь мой дядя — судья. Может, он выручит Эмили. Или мы выручим ее, если просто промолчим. Днем я один поднялся на третью палубу. Вернулся, достал свою карту, проверил, далеко ли нам еще плыть. Потом, кажется, уснул.

Разбудил меня колокол, звавший к ужину, и вскоре после этого раздался условный стук Рамадина, а потом он вошел. Поманил меня жестом, я вышел к нему с Кассием. Ужин в тот день подали на воздухе, на складных столах, мы устроились в уголке, где никто нас не слышал. Уходя с ужина, Кассий унес с собой какой-то стакан, налитый до краев. «Кажется, это коньяк», — сообщил он. Мы нашли тихий уголок на прогулочной палубе, пересидели там несколько зарядов дождя, поглощая содержимое стакана, будто яд.

Горизонт исчез, утонул в дымке, ничего было не видно. Потом дождь кончился. А значит, оставалась надежда, что ночную прогулку узника не отменят. Для нас троих его появление стало бы хоть частичным возвращением к заведенному порядку. Поэтому мы остались на палубе, постепенно погружавшейся во тьму.

Мимо время от времени проходили вахтенные, останавливались у леера, смотрели на неспокойное море, шли дальше. Через некоторое время привели узника.

Весь этот участок палубы освещали лишь один — два прожектора, так что нас никто не видел. Узник стоял между двумя стражами. Он был в наручниках, и стоило ему сделать шаг, как цепь, сковывавшая его ноги, начинала когтить палубу. Потом он замер и спокойно позволил им надеть на шею более толстую палубную цепь. Они проделали это в темноте, на ощупь, привычными движениями. Потом до нас долетел его негромкий голос: «Снимите», и, вглядевшись повнимательнее, мы поняли, что он держит одного стража за шею, вывернув ее под очень странным углом. Узник присел на корточки, потянув за собой стража, и перекатился на бок, чтобы пленный страж мог снять с него металлический ошейник. Как только его отомкнули, узник стряхнул тот движением головы.

— Бросайте ключи мне под ноги.

Теперь он обращался ко второму стражу. Видимо, ему было известно, что у каждого стража есть свой комплект ключей. Опять зазвучал его негромкий голос, придававший властность этому бесправному человеку:

— Ключи, или я сломаю ему шею.

Второй страж не пошевелился, тогда Нимейер сильнее скрутил первого, тот умолк, возможно потерял сознание. Тут прозвучал стон. Но издал его не страж, а глухая девочка Асунта, выступившая из тени. По луне начали пробегать облака, свет ярче заливал палубу. Горизонт очистился. Если Нимейер рассчитывал совершить побег в темноте, ему не повезло.

Девочка шагнула вперед, склонилась над неподвижным стражем, взглянула на отца, покачала головой. Потом заговорила со вторым стражем своим неловким, неповоротливым голосом:

— Дайте ему ключи. Освободить ноги. Пожалуйста. Он его убьет.

Второй страж нагнулся к Нимейеру с ключом, девочка и узник не двигались, пока страж возился с замком. Потом Нимейер поднялся. Глаза его стремительно обшаривали дальние леера. Было понятно — до этого он осознавал только пространство вокруг себя, на длину цепи, теперь же у него появилась возможность побега. Ноги его были свободны. Только руки скованы перед грудью. Тут появился вахтенный, увидел, что происходит, и свистнул в свисток. Тут же поднялась суета, палубу наводнили матросы, другие вахтенные, пассажиры. Нимейер схватил девочку и бросился бежать, отыскивая хоть какую-то лазейку. Остановился он на корме, возле леера. Мы думали, он прыгнет за борт, но он обернулся и посмотрел на палубу. Близко к нему никто не подходил. Мы выползли из темноты. Прятаться было бессмысленно, тем более бессмысленно сидеть там, откуда ничего толком не видно.

На миг все застыли — вдали мерцали огни Неаполя или Марселя. Потом Нимейер шагнул вместе с девочкой вперед, и толпа тут же раздвинулась, образовался узкий проход, а вокруг не кричали, а скорее жалобно причитали: «Девочка! Отпусти девочку! Не трогай ее!» Но никто не решался преградить дорогу, зажать их в толпе — этого босого человека со скованными руками и его дочь. И за все это время она ни разу не крикнула. Ее лицо оставалось единственным безучастным пятном в море растущего гнева, лишь огромные глаза внимательно смотрели вокруг, а Нимейер все вышагивал по выстроенному для него туннелю. «Отпусти девочку!».

Потом кто-то выстрелил из пистолета и разом вспыхнули огни, повсюду — на палубе, на мостике, во всех иллюминаторах ресторана, и этот внезапный; сноп света потоком пролился с палубы в море. Мы теперь отчетливо видели девочкино посеревшее лицо. Кто-то крикнул странно увещевающим голосом: «Не давайте ему последний ключ!» А рядом со мной Рамадин произнес совсем тихо: «Дайте ему ключ».

Ибо вдруг стало ясно, что узник представляет опасность для девочки и для всех даже без всякого ключа. Ее лицо было бесстрастно, а лицо узника в ярком свете обрело странное выражение, которого мы не видели ни разу, пока наблюдали за ним все эти ночи. Всякий раз, как он делал шаг, узкий коридор раздавался, чтобы его пропустить. Он был заключен в этом ограниченном пространстве свободы, из которого не было выхода. Потом он остановился и огромными руками поднял девочкино лицо к своему. Потом снова пустился бежать, волоча ее за собой по человеческому туннелю. Потом прыгнул на ограждение, схватил девочку закованными руками и замер там, готовый метнуться с борта в темное море.

Луч прожектора медленно сосредоточился на двух фигурах.

Ветер же все крепчал, но нам пока было не до того. Я вцепился в Рамадина, а Кассий сдвинулся ближе к Нимейеру и Асунте — девочке, которую он всегда жалел и пытался оберегать. Передо мной, совсем неподалеку, стояла Эмили. Голос, запретивший давать узнику ключи, принадлежал Джигсу — он стоял у нас над головами на мостике, в омуте света. Выстрел он произвел в воздух, но теперь целился в узника и девочку. Они с капитаном выкрикивали команды, пока судно не содрогнулось и не сбавило ход. Слышно было, как замедлился шорох воды об киль. Полная неподвижность. Лишь далекие береговые огни по правому борту.

В эти последние мгновения, когда отец подхватил девочку на руки, я все оглядывался на стоявшего на мостике Джигса. Я точно знал: это ему решать, что будет дальше.

— Спускайся! — крикнул он.

Но Нимейер не подчинился. Он замер на месте. Посмотрел на море внизу. Девочка никуда не смотрела. джигс продолжал держать узника на прицеле. Раздался выстрел. Он прозвучал будто сигналом — судно дернулось и снова пошло вперед.

Я обернулся, чтобы взглянуть на Нимейера, и тут увидал Эмили. Взгляд ее был прикован к чему-то на дальнем конце палубы. Я тоже глянул туда и как раз успел заметить, как мисс Ласкети бросила что-то в воду. Обернись я секундой позже, помедли, я ничего бы не увидел.

Нимейер замер, будто бы в ожидании боли. Полуметровая цепь, сковывавшая его руки, висела перед ним. Задела ли его пуля? Потом Нимейер посмотрел на Джигса, который стискивал собственное плечо. Видимо, пуля пошла не в ту сторону. Пистолет Джигса ударился о палубу под мостиком и выстрелил в темноту. Теперь кто смотрел на Нимейера с девочкой, кто — на мостик. Мои же глаза остались прикованы к мисс Ласкети, я заметил, как она мгновенно вновь обрела невинный вид — просто одна из зрительниц. Может, обман зрения? Этот жест — рука, метнувшая нечто в сторону моря, мог не иметь никакого значения. Вот только Эмили тоже за ней следила. Мисс Ласкети могла выбросить очередную недочитанную книгу, а могла — пистолет.

Джигс вцепился в раненую руку. Нимейер стоял, покачиваясь, на корме. А потом узник, так и не выпустив из закованных рук девочку, прыгнул в море.

* * *

Эмили, похоже, следила за происходившим, прекрасно понимая, в чем его смысл. Но потом она ничего не сказала. Пока длилась суета, воспоследовавшая за этим неудавшимся побегом, этим прыжком навстречу смерти, Эмили не сказала ни слова. Хотя всю предыдущую неделю она постоянно склонялась к Асунте, чтобы что-то сказать или выслушать, а еще я снова и снова видел кузину в обществе Сунила. Но если Эмили и сыграла в случившемся какую-то роль, она молча ушла со сцены и хранила молчание большую часть наших жизней. Сумел ли я в ту ночь ухватить взглядом нечто лежавшее под поверхностью событий? Или просто разыгралось мое мальчишеское воображение? Я развернулся, отыскивая Кассия. Пошел ему навстречу, однако он был так потрясен исчезновением девочки, что отшатнулся от меня как от чужого человека. А поначалу-то речь шла о самом что ни на есть незамысловатом сюжете на невеликой канве моей юности, сказал я как-то кому-то. И всех-то главных героев в нем — трое или четверо детишек. Сюжет о путешествии по четкому маршруту, к известной цели — чего тут бояться, какие уж тут неожиданности. Само плаванье я на долгие годы почитай что и забыл.