Сексуальная жизнь в древнем Китае.

* * *

Таким образом, ко второй половине эпохи Мин даосский сексуальный мистицизм постепенно превратился в тайную традицию. Старинные «сексуальные пособия» были преданы забвению. Те же из них, которые издавались в первой половине периода Мин, имели очень ограниченный тираж, так что большинству ученых они были известны лишь понаслышке.

Только последователи Дао да еще кружок нанкинских литераторов, проявлявших интерес к эротическим сюжетам, сохраняли сокровенные истины даосских сексуальных учений. Ниже мы еще о них поговорим.

Нет никаких сомнений, что основные положения «пособий по сексу» продолжали практиковаться, но подробности этих положений, равно как и лексика широким массам были уже непонятны. Для большинства писавших на эту тему в данную эпоху все методы были известны преимущественно по слухам, и многие даже выражали сомнение в их действенности. Можно привести мнение Ван Цзе, ученого, деятельность которого протекала в последние годы существования династии Мин и который приобрел известность своими обширными познаниями и утонченными вкусами. Цитируемый отрывок содержится в «Гуан цэ сюй» («Расширенной автобиографии»)[175].

Мой покойный дед однажды повстречал странного человека, который научил его искусству «плюющихся и поглощающих дракона и тигра», после чего он в течение сорока лет совершенствовался в этом искусстве. Достигнув того, чего хотел, он в разгар лета надевал на себя толстые меха и мог в них спать под ярким солнцем, причем нисколько не потел. Зимой он наполнял холодной водой большую лохань, погружался в нее и оставался там до самого утра, не ощущая ни малейшего холода. У меня нет соответствующего здоровья, чтобы стать бессмертным, и потому я не прибегал к этим упражнениям. Однако я был наслышан о «Важнейших средствах для обретения изначальной женственности». В этом случае важнее всего тщательно сохранять свою пневму и беречь семя. Безумцы предаются беспутным занятиям до того момента, пока их сила не иссякнет или их член более не поднимается, и им тогда приходится прибегать к средствам, когда используют птиц и четвероногих. Ящерица с красными пятнышками (гоцзе) считается «странным» существом, поэтому из нее приготовляют афродизиаки2. Кроме того, используют половые органы таких распутных животных, как бобер, и обмазывают член [лекарством, получаемым из бобра]. А поскольку считается, что тюлень совокупляется с сотней самок, то и половые органы тюленя продают в качестве вспомогательного средства для «искусства спальных покоев». Что же заставляет людей разрушать таким образом истину, унижать Дао, почитать животных и неуважительно относиться к людям? Здесь я добавлю, что эти теории распространяют даосские чудотворцы, проповедующие необходимость «накапливать энергию инь» и утверждающие, что долголетия можно достичь через совокупление с женщинами. Однако я никогда не видел, чтобы ящерица воспроизвела эликсир бессмертия, чтобы бобер стал бессмертным или чтобы тюлень средь белого дня вознесся к небесам!

Следует отметить, что Ван Цзе, по его собственному признанию, знал обо всем этом только понаслышке и ему самому не доводилось ничего читать по этому поводу.

Влияние «сексуальных пособий» почти незаметно в романах, рассказах и театральных пьесах, предназначенных для широкой публики, которые в большом количестве появились в конце эпохи Мин. Время от времени в них встречаются эротические сцены, но для описания полового акта используются обычные выражения, а не особые термины из старинных «пособий». В целом эта обычная литература дает нам значительно меньше материала для изучения сексуальной жизни того времени, чем эротические или порнографические романы, о которых речь пойдет ниже; она предоставляет возможность только социологического анализа. Здесь можно вспомнить рассказ под названием «Майюлан чжань хуагуй» («Продавец масла покоряет Королеву цветов») из сборника «Цзинь гу ци гуань» («Описание древних и новых необычных событий»), существующий и в хорошем французском переводе[176]. В нем повествуется о том, как бедный продавец масла влюбился в прославленную куртизанку и как его искренняя привязанность завершилась удачным браком. Из этого рассказа мы узнаем подробности о жизни в публичном доме, в нем найдем и шутливые, и реалистичные диалоги. По всей очевидности, портрет «матушки» публичного дома взят из реальной жизни. Хотя по соображениям цензуры действие перенесено во времена династии Сун, обычаи и мораль характерны для эпохи, в которую жил автор, т. е. для конца династии Мин.

Даже авторы самых знаменитых эротических романов — не следует путать их с романами порнографическими, — похоже, имели довольно туманное представление о «сексуальных пособиях» и о даосской сексуальной алхимии. К такому выводу приходишь, прочтя от корки до корки самый знаменитый эротический роман китайской литературы «Цзинь Пин Мэй», равно как и его продолжение «Гэ лянь хуа ин».

В «Цзинь Пин Мэй» подробно рассказывается об интимных отношениях членов большого китайского семейства и — как в поэзии, так и в прозе — приводятся весьма реалистические описания половых актов. При этом лексика заимствована из жаргона того времени, а не из «пособий по сексу». И хотя герой «Цзинь Пин Мэй» вступает в сексуальные отношения с большим количеством женщин, как у себя дома, так и за его пределами, как с порядочными дамами, так и с рядовыми проститутками, нигде в романе нет даже и намека на то, что подобные связи способствовали укреплению его жизненной пневмы или продлению жизни. То же самое можно сказать и по поводу «Гэ лянь хуа ин». Однажды при описании полового акта в этом романе встречается выражение «девять слабых ударов, за которыми следует один глубокий» (цзю цзянь и шэнь; в конце гл. 11), известное по «сексуальным пособиям», но отмечается, что этот способ упоминается в «Пяо цзин», некоей «Книге распутства». И хотя существуют разные мнения по поводу авторства этих двух романов, не подлежит сомнению, что они были написаны людьми высокообразованными. А поскольку даже таким эрудитам было неведомо о существовании древних сексологических сочинений, не приходится сомневаться, что в последние годы династии Мин в среде писателей и ученых они были почти неизвестны.

Нам предстоит более подробно рассмотреть два этих эротических романа, поскольку они содержат бесценную информацию о частной и общественной жизни, нравах, морали и сексуальных обычаях того времени. Особенно это верно применительно к «Цзинь Пин Мэй», который является не только романом высоких литературных достоинств, но также и важным социологическим свидетельством. К счастью, этот роман существует в хорошем английском переводе, который можно рекомендовать всем тем, кто хотел бы получить представление о китайской жизни во второй половине династии Мин[177].

В этом романе сочным и в то же время доступным языком рассказывается о жизни Симэнь Цина, богатого владельца крупной аптеки, и шести его жен. Действие разворачивается в эпоху Сун, а точнее в правление императора Хуй-цзуна (на троне 1101–1126), когда всеми делами государства ведал Цай Цзин (BD, N 1971), личность мерзкая и снискавшая печальную известность. На самом же деле автор описывает реальную жизнь и нравы эпохи, в которую он жил, т. е. периода Мин.

Уже в первой главе романа автор убеждает своих современников не гнаться за богатством и мирской славой, а особенно отговаривает их от чрезмерного увлечения сексуальными наслаждениями. Богатство и слава столь же краткосрочны, как пузыри на воде, а по поводу сексуальных наслаждений говорится следующее:

Далее автор развивает эту тему: «врата, которые тебе даровали жизнь, могут также привести тебя и к смерти», а «изогнутая, обтянутая чулками ножка и «золотые лотосовые» ступни являются лопатой и заступом, которые мужчине готовят могилу». В соответствии с традицией каждый эротический роман должен был начинаться предупреждением, но в данном случае автор, вероятно, заявляет это вполне серьезно. Даже наиболее яркие эпизоды написаны бесстрастно; в «Цзинь Пин Мэй» не обнаруживается явной тенденции к непристойностям, которая характерна для порнографических романов минской поры. А в конце романа мы видим, как на распутного героя и Золотой Лотос, сладострастную женщину, помогавшую ему привести дом к упадку, сыплются несчастья. Симэнь Цин умирает, приняв слишком сильную дозу афродизиака, которым его потчует Золотой Лотос, а сама она гибнет от руки брата прежнего мужа, ею отравленного. Интрига построена очень тщательно, а действующие лица и среда обрисованы кратко, но с безупречной точностью, диалоги написаны рукой мастера, по правилам логики и с учетом особенностей каждого из многочисленных персонажей романа. Иными словами, это один из самых великих эротических романов в истории мировой литературы.

Мы не намереваемся пересказывать сюжет романа, ограничимся лишь некоторыми общими соображениями по поводу описанных в нем сексуальных отношений.

Прежде всего отметим, что в романе очень редко встречаются упоминания о патологии. Вне всяких сомнений, Симэнь Цин представлен как человек развратный, неуемные аппетиты которого не знают предела, его приятели по кутежам заслуживают немногим лучшего отзыва; но при этом садизм и всяческие его отголоски совершенно отсутствуют. Постоянно встречаются игривый разврат, раблезианскиий юмор, обман, но в основе их лежит стремление к разнообразию, а не извращенные инстинкты: это относится и к гомосексуальной связи Симэнь Цина с его слугой. Отсутствие признаков патологии тем более удивительно, что столь богатый и высокопоставленный человек, как Симэнь Цин, мог бы, без того, чтобы роман приобрел нереальность или неправдоподобие, вполне безнаказанно предаваться садистским увлечениям. Но подобные идеи автору были чужды, и причина заключается в том, что они не были типичны для его эпохи и его окружения. У этого человека был зоркий взгляд, и он не постеснялся продемонстрировать все прочие отклонения или аномалии, о которых был осведомлен. Что же касается извращений, встречающихся в этом романе, то часто упоминается фелляция пениса, что обозначается как «игра на флейте», но ни разу не упоминается куннилингус. Похоже, что последний практиковался преимущественно в даосских кругах. В то же время часто говорится об анальном совокуплении с женщиной. Одна из женщин (по имени Порфир в ЦПМ) даже прямо заявляла, что она предпочитает содомию, которая сопровождается мастурбацией, обычному половому акту. «Одну из игр Порфир любила больше всех прочих. Соединяясь с мужчиной в любовном объятии, она хотела, чтобы он срывал цветы сзади, в то время как она поглаживала свой потаенный цветок» (ЦПМ, 2, р. 149; похожее место ср. также в v. 2, р. 317). Далее говорится, что «он заставил женщину поднять руки и ноги, подобно лошади, и вторгся в задний цветок. Он совершил это бессчетное число раз, пока заднее отверстие не начало потрескивать. Она же, опустив руки, играла с цветочной тычинкой (т. е. с клитором)» (ЦПМ, 4, р. 82). Также и в других эротических и порнографических романах часто упоминается практика содомии применительно к женщинам (ср.: ЦПМ, 1: по указателю под словами «anal coitus» и pi. XIX; 3, U. 4). Как в прозе, так и в поэзии нередко воспевается женский зад, обычно сравниваемый с полной луной (минюэ). Когда в дотанских текстах упоминается полная луна, которая приближается к «цветущей ветви» или к «яшмовому дереву», то подразумевается именно такая практика. При династии Цин эти значения были забыты, но все же оставались достаточно понятны, употребляли, например, такие выражения, как хотин хуа («цветок в заднем садике») или ханьлинъ фэн («обычай академиков»). Западные авторы иногда объясняют подобную склонность особенностями теплого климата, который часто приводит к ослаблению вагинальных рефлексов, в результате чего обычный коитус часто утрачивает притягательность для мужчин. Насколько мне известно, в санскритской литературе не встречается упоминаний о подобной практике; впрочем, то же самое можно сказать и о классической греческой литературе; но ее знали в Древнем Риме[178] Оставим решение этого вопроса сексологам.

«Цзинь Пин Мэй» сообщает нам и о других аспектах сексуальных удовольствий, например, о сексуальных приспособлениях, о жестокости, проявляемой женщинами по отношению к другим женщинам, о лесбиянстве и т. п. Обо всем этом уже говорилось в предыдущих главах.

Продолжение «Цзинь Пин Мэй», озаглавленное «Гэ лянь хуа ин» («Тени цветов на ширме»), принадлежит кисти другого автора. Хотя этот роман появился позже, в нем описываются обычаи и нравы эпохи Мин. Здесь присутствуют все главные герои «Цзинь Пин Мэй»: главная добродетельная жена Симэнь Цина, а вместе с ней и прочие достойные члены в ее окружении получают воздаяние; мерзкие персонажи несут наказание. В литературном отношении «Гэ лянь хуа ин» уступает «Цзинь Пин Мэй», но все же представляет собой весьма увлекательное чтение[179].

При этом читатель должен постоянно помнить о том, что в романе описывается окружение бескультурного парвеню; герои принадлежат к тому сословию, которое приобрело власть в последние годы существования династии Мин. Симэнь Цин достаточно образован, чтобы разбираться в бумагах, имеющих отношение к его бизнесу; прочесть же без посторонней помощи официальное послание он уже не может. Ни он, ни его приятели не обладают ни малейшими познаниями в области литературы, искусства или прочих занятиях интеллектуалов; это же отличает и их женщин. Когда автору хочется сообщить нам о том, что происходит между двумя полами, он делает упор исключительно на плотской любви. По отношению к двум женщинам Симэнь Цин проявляет нежность ловеласа; что же касается глубокой страсти, которой сопровождается духовная любовь, то она отсутствует в романе.

Чтобы составить полное представление о сексуальных отношениях в эту эпоху, читателю нужно обратиться и к такому произведению, как «Иньмэйань июй» («Воспоминания об Обители в тени сливы»), доступному в хорошем английском переводе.[180] Это заслуживающее доверия биографическое повествование, которое Мао Сян (1611–1693) оставил после смерти своей любимой наложницы Дун Сяо-вань, с которой они вместе пережили бурный период смены династий. Эта книга является не только волнующим повествованием о их любви, но и реалистической хроникой видной семьи, подверженной смутам того времени.

Когда Мао Сян ее повстречал, он считался светочем в среде писателей и утонченных художников, все признавали в нем человека достойного и образованного. Дун Сяо-вань была куртизанкой из Циньхуай, квартала публичных домов в Нанкине, и слыла красавицей с одухотворенной натурой. Она вскружила голову элегантному молодому ученому, но он был женат и счастлив, а она зависела от влиятельного покровителя. Ему потребовался целый год, чтобы завершить все предварительные формальности и ввести ее к себе в дом как наложницу. В его времена завести новую наложницу было не так просто, как для героев «Цзинь Пин Мэй»: Симэнь Цин находил певичку себе по вкусу, оплачивал ее долги, после чего велел ей упаковывать вещи и следовать за ним. Вот как рисует Мао Сян прибытие наложницы в дом:

Когда она прибыла, я был со своим отцом, и мы с ним выпивали в саду. Я не решился озадачить отца внезапным известием и до четвертой стражи оставался с ним. Только после этого я смог вернуться в дом. Не дожидаясь меня, моя супруга приступила к делу; она решила подготовить отдельную комнату, чтобы по прибытии моя наложница нашла, что все для нее готово: занавески, лампа, фрукты, снедь и выпивка. После того как, простившись с отцом, я отправился к ней, она сказала: «Причалив сюда, я очень удивилась, почему тебя нет здесь. Сойдя с лодки, я нашла только нескольких слуг, которые все время суетились вокруг меня. В глубине души я взволновалась и опечалилась. Когда затем я сюда вошла, то увидела, что все расставлено изящно, и я прониклась глубокой признательностью к твоей супруге. Воистину, я возрадовалась, что в течение целого года готовила для этого почву».

Затем она затворилась в своих покоях. Она не обращала внимания на музыку, не пудрилась и не румянилась, а занималась шитьем. Более месяца она не осмеливалась вступать в контакт с домашними, наслаждаясь одиночеством. Она сказала мне, что с удовольствием рассталась с «ярко пылающими облаками, что тянутся на десять тысяч верст» (с жизнью куртизанки), чтобы оказаться в атмосфере мира, спокойствия и безмятежности; когда она оглядывалась назад, эти пять лет «ветра и пыли» казались ей дурным сном или пребыванием в темнице. По прошествии нескольких месяцев она достигла совершенства во владении иглой; особенно мастерски она умела вышивать и каждый день заканчивала шесть платков или рубашек, причем столь искусно, что даже стежки не были видны. Также она умела изготавливать бумажные цветы и вышивать стихи палиндромом, в чем превзошла древних мастериц.

Так она прожила четыре месяца в своих покоях, после чего моя жена лично отправилась к ней и убедила переселиться в наши покои. Моя мать и жена очень к ней прониклись и проявляли о ней особую заботу. Мои сестры также любили общаться с ней; они находили ее очаровательной и хорошо воспитанной. Со своей стороны моя наложница прилагала все усилия, чтобы быть им полезной, превосходя своим усердием даже служанок. Она сама готовила чай для моей матери и жены, очищала для них фрукты и выполняла их самые мелкие прихоти. Летом и зимой она прислуживала за столом и не присаживалась к еде, если ее только к этому не принуждали. Но и тогда она была готова вскочить и прислуживать другим, как и ранее.

Когда два моих сына, которых я обучал, не проявляли должного усердия в своих занятиях, и я собирался их выпороть, она присаживалась рядом с ними, чтобы проверить их домашние задания; она не успокаивалась, пока они не выполняли своих заданий, даже если на это уходил целый вечер.

Вскоре она стала принимать участие в литературных делах мужа, переписывая для него тексты и приводя в порядок его книги и рукописи. Разумеется, она обладала поэтическим дарованием, и часто они проводили вечера вместе, занимаясь комментированием сочинений поэтов эпохи Тан и обсуждая смысл трудных мест. Она забавлялась, выискивая в старых сочинениях любые упоминания о женских облачениях, украшениях, о танцах и песенках — и даже написала короткий трактат, озаглавленный «Лянь янь» («Изящность приданого»).

Это блаженство не могло продолжаться долго. Из-за ухудшающейся военной ситуации семья Мао была вынуждена переезжать с места на место. В таких обстоятельствах Дун Сяо-вань проявила себя как энергичная и практичная женщина, удачно подготавливая все необходимое для путешествий; долгие недели она ухаживала за Мао Сяном, который в дороге заболел. Однажды в разгар суровой зимы им пришлось скрываться в пустом доме в безлюдном городе, где постоянно происходили боевые действия. Они не могли отправиться дальше, потому что Мао был серьезно болен.

Я вспоминаю, как моя болезнь усиливалась и я по ночам не мог спать; снаружи завывал ветер. Ежедневно в городе убивали сотни людей. Глухой ночью я слышал через разбитые окна, как их призраки вопят на улицах; это напоминало непрекращающееся жужжание насекомых или свист стрел. Когда мои домашние, устав от холода и голода, наконец засыпали, я продолжал сидеть на своей кровати, и моя наложница поддерживала меня. Она с силой прижимала мои руки к своей груди, пока мы прислушивались к нечеловеческим крикам, доносившимся с улицы. Всхлипывая, она говорила: «Вот уже четыре года, как я с тобой. Все дни проводила рядом с тобой и научилась ценить твою щедрость: ты никогда не бываешь низким, даже в мелочах. Мне известны и твои недостатки, но я их понимаю и знаю их причины. Я люблю твое сердце сильнее, чем твое тело, притом что ты красив. Я убеждена, что в конечном счете Небо будет к нам благосклонно. А может быть, жизнь человеческая — чистая случайность, и что мы узнали бы, если бы смогли положить конец нынешним трудностям? Но если мы сможем выбраться из этого живыми, то отринем все заботы этого мира и будем жить вместе, занимаясь только теми делами, которые действительно имеют смысл. Никогда же не забывай слов, которые я тебе сейчас говорю!» Увы! я никогда не смог в этой жизни отплатить ей любовью за любовь.

Они прожили вместе девять лет. Здоровье ее всегда было хрупким, и она умерла в возрасте двадцати шести лет, вероятно от чахотки. Поскольку она стала наложницей Мао Сяна в возрасте семнадцати лет и, по ее утверждению, провела ранее пять лет в борделе, можно заключить, что она попала туда в двенадцать лет. Обычно же дефлорация происходила, когда девочка достигала пятнадцати или шестнадцати лет. Мао Сян дожил до преклонного возраста, но так никогда и не смог ее позабыть. Посвященные ей воспоминания отличаются безупречностью стиля и принадлежат к шедеврам минской литературы.

Часто болеющая, приходящая в волнение по любому поводу, Дун Сяо-вань являет собой прототип нежных, слабых и утонченных женщин, которые в эпоху Цин считались идеалом женской красоты. Впрочем, этот тип постепенно завоевывал все большую популярность еще в литературе конца династии Мин.

Однако художники того времени предпочитали изображать крепких красавиц, пухлых, толстощеких, безупречно сложенных.

Такими были, например, натурщицы знаменитого художника эпохи Мин — Тан Иня (второе имя — Бо-ху, 1470–1523), любившего рисовать женщин, в частности и в обнаженном виде. На рис. 15 воспроизведена гравюра эпохи Мин с одной из картин Тан Иня, дающей ясное представление о типе женщин, который он предпочитал: на ней изображена зрелая, решительная женщина, каким в то время отдавали предпочтение. По альбомам с эротическими рисунками, изображающими обнаженных женщин, можно заключить, что они были пышнотелыми, с большой и крепкой грудью, с выпуклым животом и тяжелыми бедрами.

Но уже вскоре после этого намечается склонность к более хрупким типам. Об этом особенно свидетельствуют работы второго прославленного минского художника, Цю Ина (расцвет его творчества приходится на период около 1550 г.), также изображавшего женщин. На его рисунках в цвете по шелку в альбоме с картинами изысканной жизни, ранее хранившемся в собрании Цинского двора, мы видим более хрупких женщин, с овальными лицами.

Этот стиль проник также и в Японию. На гравюрах эры Гэн-року (1688–1703) и в особенности на эротических картинках женщины еще наделены круглыми лицами и пышными формами, типичными для классического Китая. В XVIII в. начинают появляться типы, хорошо нам знакомые по гравюрам укиё-э: хрупкие и стройные женщины с овальными лицами, напоминающими «дынные семечки» — урисанэ-гао.

Картины минской эпохи дают нам возможность проследить и как менялся идеал мужской красоты. Вместо бородатого мужчины средних лет эпох Тан и Сун мы встречаем пылких любовников без бород, усов или бакенбард. В то время еще была в почете физическая сила, молодые студенты увлекались кулачными боями, фехтованием и борьбой. Физическая сила считалась непременным качеством красивого мужчины; он изображался крепко сложенным, широкоплечим, и если эротические альбомы не врут — был с могучим торсом и мускулистыми руками и ногами.

Чтобы подчеркнуть различие, я приведу две гравюры, на которых воплощен идеал женской и мужской красоты в последующую эпоху — при династии Цин. Они принадлежат кисти Кай Ци (1774–1825), художника, прославившегося своими изображениями людей и цветов. На рис. 16 изображен молодой человек по имени Бао-юй, юный герой романа «Хун лоу мэн» («Сон в красном тереме»), хрупкий худощавый юноша, погруженный в печальные думы. Девушка на рис. 17 — одна из бесчисленных, обладающих утонченными манерами героинь того же романа. Следует отметить, что после захвата Китая маньчжурами военные искусства стали привилегией завоевателей и в отместку китайцы, особенно принадлежавшие к образованному сословию, начали считать физические упражнения примитивным атлетизмом, достоянием «цинских варваров» да китайских профессиональных боксеров и акробатов. Вне всяких сомнений, это новое состояние духа, наряду с прочими возможными обстоятельствами, провоцировало искушение, которому все более подвергались китайцы: игнорировать физические аспекты любви,[181] противопоставляя им так называемую «литературную», сентиментальную привязанность. В романах того времени молодые люди распаляются сексуально от чтения стихотворения, автором коего является девушка, которой они никогда не видели; любовная связь возникает исключительно из переписки или обмена стихотворениями. Идеальный любовник — это утонченный молодой человек с бледным лицом, узкими плечами, который большую часть своего времени проводит в мечтаниях среди книг и цветов, а при малейших неурядицах заболевает. Ему соответствует хрупкая женщина-ребенок, худощавая, с выражением постоянного удивления на продолговатом лице; у нее покатые плечи, плоская грудь, узкие бедра и тонкие руки с длинными, необычайно крошечными ладонями. Подобные пары описываются как чрезмерно чувствительные, подверженные внезапным переменам настроения, реальным или вымышленным болезням. Как правило, они умирают молодыми.

Со временем идеал возлюбленных изменился. Подробнее эту перемену должен рассмотреть тот, кто будет исследовать сексуальную жизнь в эпоху Цин. Пока же напомним читателю доступные источники, которые содержат бесценную информацию: уже упоминавшийся «Хун лоу мэн» и «Юй цзяо ли», менее известный и посредственный роман, но изобилующий описаниями «литературной любви», типичной для той эпохи.[182].

Что же касается туалетов, то в целом и в деталях всю необходимую информацию мы получаем из минских романов, живописи, книжных иллюстраций и эротических гравюр, о которых пойдет речь в конце данной главы.

Наиболее плотно прилегающей к телу частью мужского платья были широкие штаны, совершенно отличные от тех, которые ныне носят китайцы. Зимой концы этих штанов крепились у лодыжек и поверх надевали гетры, а летом они свободно свисали. Кроме того, мужчины носили короткие куртки с длинными, широкими рукавами, а поверх них — тонкое платье, которое крепилось в талии шелковым кушаком. Поверх обычно надевали еще одно платье, которое перехватывали кожаным поясом. У чиновников верхние платья часто были из тяжелой парчи, цвет и узор которой являлись показателями ранга, а пояса были украшены нефритовыми пластинами или драгоценными камнями. Волосы мужчины завязывали в пучок и крепили его при помощи шпилек. И дома, и за его пределами на голове они непременно носили парчовые шапочки, которые снимали только в спальных покоях.

Женщины также носили широкие штаны, но самой интимной частью их туалета был, по-видимому, мосюн — нечто вроде широкого лифчика, застегивавшегося спереди на пуговицы или завязывавшегося на спине при помощи ленточек. Эротические гравюры подтверждают, что это была единственная (не считая чулок) часть туалета, которая оставалась на женском теле во время полового акта, если только партнеры не раздевались донага. На рис. 18, где воспроизведена одна из иллюстраций Цю Ина для сочинения «Ле нюй чжуань», изображена группа женщин на разных стадиях раздевания. Видно, что штаны крепились в талии при помощи шнура, концы которого заправляли под чулки или лифчики.

Поверх щтанов и лифчика женщины носили короткую куртку, застегивавшуюся спереди на пуговицы и с высоким воротником, плотно прилегавшим к шее. Кроме того, они носили несколько платьев с длинными рукавами, число которых и используемый материал варьировались в зависимости от времени года и социального положения; в талии платья крепились кушаком, концы которого свисали спереди. Поверх всего они часто надевали еще короткую куртку, ленты которой завязывали спереди изящным бантом. К кушакам подвешивали парчовые мешочки с благовониями. Носовые платки и прочие мелкие туалетные принадлежности женщины хранили в широких рукавах внутренних платьев.

* * *

Настало время сказать несколько слов о порнографическом романе, поскольку к концу династии Мин в некоторых литературных кругах этот жанр пользовался огромной популярностью.

Хотя большинство минских порнографических романов было уничтожено в Китае при династии Цин свирепствовавшей тогда жесткой цензурой, отдельные сохранились в Японии либо в виде оригинальных минских изданий, или в рукописных копиях с них. Частные коллекционеры эпохи Цин тайно сохранили некоторые романы; они были переизданы в последние годы существования последней династии, когда началось ослабление центральной власти императорского дома Цин и соответственно цензуры, или же в первые годы республики, прежде всего — в Шанхае.

Впрочем, один порнографический роман переиздавался неоднократно даже при династии Цин и все время продолжал пользоваться огромной популярностью. Это роман «Подстилка из плоти» («Жоу пу туань»).[183] Автором его был Ли Юй (литературный псевдоним — Ли-вэн, 1611—ок. 1680), один из самых выдающихся писателей конца династии Мин, бывший одновременно и талантливым драматургом, поэтом, эссеистом, прекрасным знатоком женщин и рафинированной жизни.[184].

Ли Юй родился в семье литератора и получил хорошее образование. Его ожидала чиновная карьера, но ему так никогда и не удалось продвинуться дальше первого экзамена на должность. Очевидно, эта неудача и послужила причиной того, что он не пожелал приспосабливаться к литературным вкусам своего времени, хотя был человеком начитанным и великолепным писателем. Он оставил огромное литературное наследство, в том числе пестрое собрание сочинений в 28 цзюанях, изданное им под заглавием «Ли ши и цзя янь», десять театральных пьес, некоторые из которых и сегодня входят в репертуар китайского театра, и два знаменитых сборника коротких рассказов. Ли Юй предпочитал вести богемный образ жизни, а завоевание Китая маньчжурами в 1644 г. заставило его навсегда позабыть о чиновничьей карьере. Он решил зарабатывать на жизнь кистью и скитался по всей империи в компании красивых девушек и женщин, составлявших его личную театральную труппу. Его вместе со свитой охотно принимали в особняках высокопоставленных сановников и состоятельных покровителей искусства, где он мог оставаться неделями, пока актеры исполняли пьесы его собственного сочинения, а сам он разделял с хозяевами их литературные и художественные увлечения. Судьба его была переменчивой: иногда он бывал богатым, потом впадал в такую нищету, что был вынужден продавать даже самых любимых своих актрис. Тем не менее он всегда был полон оригинальных замыслов и оказал сильнейшее влияние на развитие искусства декораций и садовое искусство. Теории Ли Юя в этих областях получили широкое признание не только в Китае, но и в Японии, где следы его наставлений и поныне ощущаются в архитектуре жилых помещений.[185].

Он был человеком безмерно чувственным и имел многочисленные любовные связи с актрисами, музыкантшами, куртизанками и прочими девушками, которые сопровождали его во время странствий. Как явствует из его сочинений, он проявлял глубокий и подлинный (хотя чаще всего краткосрочный) интерес к женщинам, которых любил, старался вникнуть в их психологию, понять их духовные, психологические и физиологические потребности. Его глубокое понимание женской психологии проявляется, например, в пьесе «Лянь сян бань» («Любовь к Благоуханной Подруге»), главной темой которой является лесбийская любовь. Госпожа Ши Юнь-цзянь, молодая замужняя женщина, во время посещения храма встречает там красивую и талантливую девушку по имени Юнь-хуа. Между ними вспыхивает страстная любовь, и госпожа Ши обещает девушке, что постарается сделать все возможное, чтобы она стала наложницей ее мужа, и тогда они смогут всегда быть вместе. После многочисленных перипетий госпоже Ши — к удовольствию и самого господина Ши — удается осуществить свой замысел. В пьесе много великолепных стихотворений, а диалоги (в особенности между двумя женщинами) выполнены блестяще.

В третьем разделе сочинения «Oy цзи», озаглавленном «Шэн жун бу», Ли Юй приводит подробное описание идеальной женщины: ее прелестей, грима, одежд и достоинств. Частично данный сборник эссе был переведен Линь Юй-таном,[186] а также В. Эберхардом.[187] В этих эссе Ли Юй предстает во всем блеске: они написаны легко и с юмором, изобилуют любопытными подробностями о жизни в женских покоях.

Для нашего исследования особый интерес имеет трактат Ли Юя о сексуальных отношениях, помещенный в шестом разделе «Oy цзи». Здесь отметим, в частности, его мнение, что мужчина должен всегда считаться с чувствами своей партнерши и относиться к ней с повышенным вниманием, когда вступает в первое половое сношение. Ли Юй подчеркивает, что так следует вести себя со всеми женщинами без исключения — с девственницами и вдовами, благородными дамами и проститутками, поскольку первый половой контакт значит для женщины намного больше, чем для мужчины. И независимо от того, как долго продолжается связь и как часто он совокупляется с женщиной, мужчина во время полового акта должен всегда стремиться помнить о том, что произошло во время первой ночи.

Однако подобная деликатность не помешала Ли Юю написать порнографический роман — «Жоу пу туань» («Подстилка из плоти»), в XVII, XVIII и XIX вв. этот роман пользовался огромной популярностью и в Китае, и в Японии. В нем со всеми подробностями описывается опыт молодого одаренного ученого по имени Вэй-ян и шести женщин, которые являлись его партнершами. Наставником героя в любовных похождениях оказывается вор по имени Сай Кунь-лунь. По причине своего ремесла Саю часто приходится тайком проникать по ночам в чужие спальни, и он приобрел широкие и детальные познания в вопросах сексуальной практики. Вэй-ян претворяет в жизнь наставления этого вора и расширяет свой сексуальный опыт за счет всевозможных собственных ухищрений. Таким образом, в романе описываются практически все аспекты сексуальной жизни, в подробностях и без недоговорок. Ниже мы увидим, что в то время некоторые бойкие литераторы предпочитали прибегать к грубой порнографии, и Ли Юй прямо или косвенно был связан с их средой. К счастью, его крупный писательский талант позволил ему даже порнографический роман превратить в произведение искусства, к тому же с моралью: и безрассудное распутство может привести к просветлению (роман, кстати, снабжен подзаголовком «Цзюэ хоу чань» — «Просветление за пределами [обычного] созерцания»), В подобной ненавязчивой морали и великолепном стиле коренится причина, по которой это сочинение было столь популярно в Китае и Японии. В обеих странах оно неоднократно переиздавалось.[188].

В «Жоу пу туань» имеется множество описаний, которые свидетельствуют о глубокой психологической проницательности Ли Юя и позволяют получить дополнительную информацию об интимных отношениях и сексуальных нравах мужчин и женщин в его время. Ниже приводится отрывок из гл. 3.

Главной женой Вэй-яна стала Нефритовый Аромат (Юй-сян), дочь известного ученого-книжника. Отец дал ей хорошее образование, но воспитывал в строгости, и она почти ничего не ведала о мирских делах, что и оказалось большим соблазном для страстного Вэй-яна:

Молодой супруг прозвал ее в шутку «праведницей». Сказав это впервые, он добавил что-то не вполне приличное, отчего чело молодой жены сразу же зарделось, и она отошла от мужа в крайнем смущении.

Вэй-ян был не прочь заняться любовными утехами даже днем, ибо вид сокрытых прелестей супруги разжигал его сластолюбие. Он приставал к ней, требуя, чтобы она сняла одежды, но женщина тотчас поднимала крик, будто над ней собирались учинить насилие. Пришлось Вэй-яну отказаться от дневных домоганий и ограничить себя лишь ночными утехами, что он, заметим, принял с некоторой неохотой. В супружеской жизни молодая жена предпочитала путь золотой середины, то есть давно проторенный, упорно отвергая все новые и тем более неожиданные тропинки. На просьбу мужа «добыть огонь за горой» (гэ шань цюй хо) она заявляла, что поворачиваться к мужу спиной ей-де кажется неприличным. Когда он заводил разговор об «увлажнении влагой горящей свечи» (дао цзяо ла чжу, т. е. садиться на мужчину сверху), она ему говорила, что супругу, мол, так будет не слишком удобно. Если Вэй-ян предлагал ей закинуть ножку повыше к плечам, она уверяла, что это требует от нее больших усилий. Когда приходила минута блаженства, Юй-сян никогда не стонала от счастья, как обычно это делают другие женщины («Ох, смерть моя наступила!»[189]) тем самым помогая мужу в ратном деле и укрепляя силы его духа. Юй-сян не издавала не единого звука, будто немая. Видя, что ее ничем не проймешь, молодой муж весьма огорчался и даже впал в отчаяние. «Придется добыть кое-какое средство! — подумал он. — Только так ее можно будет пронять. Завтра же отправлюсь в книжную лавку и куплю альбом с картинками «весенних дворцов». Люди утверждают, что эти рисунки принадлежат кисти самого Чжао Цзы-ана[190]. В альбоме всего тридцать шесть картинок, и каждая сопровождается танским стихом на «весеннюю тему». Покажу все эти рисунки Юй-сян, впрочем, лучше мы полистаем альбом вместе. Из этих картинок она сразу поймет, что искусство любви придумал вовсе не я, оно существовало еще в давние времена, подтверждением чего является сие сочинение». В лавке, однако, оказался совсем другой альбом — с рисунками Чэн Вэнь-мо.

Нисколько не догадываясь о содержании альбома, Юй-сян открыла первую страницу. На ней она увидела четыре крупных иероглифа: «Отблески ханьского дворца». Женщина подумала: «Во дворцах эпохи Хань жило немало мудрых и чистых дев — наложниц ханьского государя. Как видно, в альбоме помещены их портреты. Любопытно, как выглядели эти девы?» Она перевернула страницу. Что это? На картинке были нарисованы мужчина и женщина. Совершенно нагие, они возлежали на искусственной горке и занимались любовью; лицо Юй-сян запылало ярким румянцем. «Откуда попала сюда эта мерзкая книжка? Она оскверняет чистоту женских покоев! Она несет беду!» Молодая женщина позвала служанку и приказала ей немедленно сжечь альбом.

Что ты делаешь? Это очень старая и ценная вещь. — воскликнул Вэй-ян. — Знаешь, сколько стоит этот альбом? Целую сотню лянов! Я взял его на время у одного приятеля, решил сам посмотреть, полистать. Если ты его сожжешь, нам придется уплатить ему огромную сумму серебром! Ты способна пойти на подобную жертву? Если нет, то лучше положи книжку на место. Пусть полежит у нас день-другой, потом я верну ее хозяину.

Не понимаю, как можно рассматривать все эти непристойности?! — воскликнула жена.

Если бы это было непристойно, художник не стал бы рисовать эти картинки, а мой друг, собиратель книг, не стал бы тратить громадные деньги на приобретение книги. Нет, моя дорогая, с тех пор, как существуют Небо и Земля, деяния, подобные изображенным в альбоме, считаются вполне обычными и пристойными. Вот почему литераторы пишут о них, а живописцы изображают на таких вот цветных картинках, а потом даже наклеивают на дорогой шелк. Подобные рисунки испокон веков продавались в книжных лавках или павильонах художников, хранились у крупных ученых — собирателей редкостей: чтобы потомки узнали все то полезное, что можно в них почерпнуть. Без такого познанья стихии инь и ян могут разрушиться. Мужья отвергнут своих жен, а жены отвернутся от мужей. И тогда путь жизни прервется, ибо люди, не ощущая горения в своей груди, остановятся в своем развитии. Я принес эту книгу не только, чтобы посмотреть самому, но и показать тебе. Постигнув мудрость жизни, ты в радости зачнешь дитя и подаришь мне сына или дочь. Правда, ты, быть может, потеряешь былую «праведность», что так почитает твой родитель, но ведь с его понятием жизни мы можем вовсе остаться без потомства. Поэтому, моя дорогая, кипятиться не стоит!

Ни за что не поверю, что подобные дела можно назвать приличными! — воскликнула жена. — Если бы это было так, как ты сказал, тогда мудрецы древности, установившие правила человеческой жизни, ясно бы объяснили, что такими делами люди могут заниматься белым днем, а не творить их тайно, глубокой ночью, как воры, которые совершают какой-нибудь подлый поступок! Нет, нет! Занятие это непристойное!

Вэй-ян улыбнулся.

В том, что ты только что сказала, вина, конечно, не твоя, а родителя, который замкнулся в четырех стенах, лишая дочь возможности общаться с другими женщинами, сведущими в любовных делах. Они-то могли бы рассказать немало весьма презабавных историй. Живя в уединении, ты мало что видела и не имеешь ни малейшего представления о людских нравах[191].

После некоторых пререканий Нефритовый Аромат наконец соглашается просмотреть альбом. Вэй-ян усаживает ее к себе на колени, и они вместе рассматривают картинки. Повествование продолжается:

Альбом не походил на другие книги подобного рода. Каждая страница была разделена на две половины. В верхней помещалась картинка, а в нижней давалось описание изображения. Часть текста объясняла содержание рисунка, вторая заключала похвалу художнику. Вэй-ян велел жене хорошенько запомнить рисунки, чтобы потом можно было воспроизвести их содержание.

Из пояснений к пяти картинкам я привожу только последнее.

Рисунок пятый: «Два дракона утомились в битве». Дева опустила голову на подушку. С бессильно вытянутыми руками она лежит вся обмякшая, ее тело будто из ваты. Возлюбленный, положив голову ей на плечо, находится в такой же расслабленной позе. Они оба только что переступили порог блаженства, поэтому их души витают где-то далеко. Оба погрузились в сладкие грезы и ждут, когда после бурных деяний они обретут покой. На первый взгляд кажется, что они умерли, но все же в их телах заметны признаки жизни.

Этот рисунок вызвал в груди молодой жены волнение. Между тем Вэй-ян уже перевернул новую страницу. Внезапно Юй-сян оттолкнула альбом рукой и, стремительно поднявшись, воскликнула:

— Отвратительная книжонка!.. Читай ее сам, а я пошла спать. Мне от нее стало невмоготу.

С того момента Нефритовый Аромат постепенно становится распутницей. А Вэй-ян тем временем устремляется на поиски новых любовниц, что заканчивается для него серьезными неприятностями. Совершенно сломленный, он уходит в монастырь и становится правоверным буддистом. Настоятель объясняет ему, что все его распутства были необходимы, чтобы в конечном счете обрести просветление. Так он достиг спасения через «подстилку из плоти».

* * *

Теперь нам предстоит описать ту среду, в которой рождались прочие порнографические романы конца эпохи Мин и создавались альбомы с цветными эротическими гравюрами. Чтобы представить себе эту среду и общий фон, способствовавший ее появлению, сделаем сперва краткий обзор исторических событий.

Около 1550 г., после почти двухсотлетнего могучего и успешного правления, династия Мин начала обнаруживать признаки надвигающегося упадка. Вершина приходилась на правление императора Юн-лэ (на троне 1403–1424). Именно тогда минские войска вторглись глубоко на территорию Монголии и Центральной Азии, держали под контролем южных соседей, а могучие китайские флотилии совершали морские экспедиции вдоль берегов Явы и Цейлона. В 1421 г., к концу своего правления, Юн-лэ перенес столицу из Нанкина в Пекин, где возвел величественный дворец, который стоит там и поныне.

Однако преемники Юн-лэ были не столь решительными личностями и не обладали военными талантами. Они все более оказывались под влиянием придворной клики, в первую очередь евнухов. Власть евнухов становилась все мощнее, что привело к последствиям, хорошо известным и по истории прежних династий: к фаворитизму и повсеместной коррупции. Для зарубежного мира положение династии Мин казалось непоколебимым, поскольку чиновничий механизм был так безупречно организован, что продолжал успешно функционировать даже после того, как центральная власть начала ослабевать. Однако фундамент расшатывался, все больше ключевых позиций оказывалось в руках некомпетентных представителей дворцовой клики. Экономическое положение ухудшалось, а на границах вспыхивали военные мятежи, в результате чего границы империи неумолимо сжимались. Император Чжэн-дэ (на троне 1506–1521) нанес удар по власти евнухов, но при сменивших его Цзя-цзине (на троне 1522–1566) и Вань-ли (на троне 1573–1619) они восстановили свои позиции в правительстве. Некоторым способным министрам благодаря поддержке со стороны порядочных чиновников низших рангов удалось предотвратить крупные бедствия, но упадок продолжался. В это же время в Маньчжурии (столицей которой был Мукден) происходила консолидация военной власти маньчжуров, народа тунгусского происхождения. По мере усиления они начали жадно посматривать на богатую Минскую империю на юге.

После перенесения столицы в Пекин некоторые художники и ремесленники последовали за двором. Однако большинство предпочли остаться в Нанкине или неподалеку от него, в таких живописных местах, как Ханчжоу, Сучжоу и Янчжоу. Писатели и художники не желали покидать район, который с 1127 г., после того как династия Сун переместилась на юг, стал центром художественной традиции и где они чувствовали себя более уютно, чем в изобилующей интригами атмосфере Пекина. Ремесленники также предпочитали оставаться там, где благодаря длительному существованию традиции и наличию природных ресурсов им было легче проявлять свое мастерство. Таким образом, не только большинство крупнейших писателей и художников, но и самые известные граверы печатных досок для книг и иллюстраций, лучшие производители туши и бумаги, шелка и кистей для письма и рисования оставались на юге.

В этой области, называемой Цзяннань («к югу от реки [Янцзы][192]») проживали преуспевающие помещики, доходы которых происходили от солевой монополии и активных перевозок по Великому каналу, который соединял север империи с ее югом и по которому осуществлялось большинство государственных и частных перевозок. Кроме того, там имелись в изобилии состоятельные торговцы, в том числе и те, кто получал выгоду от процветающей торговли с Японией через портовые города. И наконец, в этом районе проживали многие пекинские чиновники в отставке, предпочитавшие проводить свое время в тихих удовольствиях и в более мягком климате. Все эти богатые люди покровительствовали писателям, художникам и ремесленникам. Их привлекала веселая, с многочисленными пирушками и торжествами, разгульная атмосфера, в которой куртизанки и проститутки процветали как никогда ранее.

Особенно славился квартал публичных домов в Нанкине — Циньхуай, называвшийся так по речному протоку, вдоль которого он располагался. Большую часть времени девушки проводили в «расписных лодках» (хуафан), великолепно оборудованных плавучих публичных домах. На борту лодок устраивались шикарные пирушки, которые оживляли песни и танцы, а гости могли оставаться там всю ночь. Минский автор Юй Хуай (1616–1696) оставил нам воспоминания о красивых и талантливых девушках этого квартала в своем сочинении «Бань цяо цза цзи»[193] Этот квартал он именует «Столицей бессмертных в мире сладострастия». Описания квартала имеются также в сочинениях «Цюй ли чжи» Пань Чжи-хэна (ок. 1570) и в «Цинь хуай ши нюй бяо» его современника Цао Да-чжана. Последний является также автором «Яньду цзи пинь», где повествуется о квартале публичных домов в Пекине.[194] Не меньшей известностью пользовались «расписные лодки» Сучжоу, рассказ о которых оставил анонимный автор в «Умэнь хуафан лу», и лодки в Янчжоу, им посвятил свой обстоятельный трактат «Янчжоу хуафан лу» цинский автор Ли Toy.[195].

Эти сочинения дают ясное представление о том, насколько огромное влияние оказывали «веселые» кварталы на культурную жизнь Цзяннани. Их посетителями были крупнейшие ученые, писатели и художники той поры, и благодаря им был задан высокий уровень красоты и мастерства куртизанок. В этой среде родились многие новые жанры пения и инструментальной музыки, которые сохраняют популярность и поныне.

Впрочем, эта веселая жизнь имела и свои теневые стороны.

В предшествующие эпохи беспорядочные связи с куртизанками и проститутками не были сопряжены с опасностью заражения серьезными венерическими заболеваниями. Как мы отмечали в гл. 7, некоторые формы гонореи были известны еще в древности. Однако до конца эпохи Мин распространение подобных заболеваний не принимало угрожающих размеров. Опасность заражения снижалась благодаря приверженности китайцев к чистоплотности в половой жизни. Из минских эротических романов нам известно, что мужчины и женщины обмывали свои половые органы до и после соития, а такие увлажняющие вещества, как паста агар-агара, лечили небольшие ранки или ссадины на гениталиях и предотвращали заражение. Иногда мужчины покрывали головку своего члена специальным приспособлением, называвшимся иньцзя, хотя делали это скорее для того, чтобы предотвратить зачатие, чем из гигиенических соображений. Но в начале XVI в. эпидемия сифилиса бросила мрачную тень на столь беззаботное отношение к сексу.

О появлении и распространении этой ужасной венерической болезни нам известно по нескольким медицинским сочинениям того времени[196]. Врач Юй Бянь в дополнении к своему трактату «И шо» (опубликованному в 1545 г.) сообщает о лечебных свойствах сарсапарели, после чего отмечает:

В последние годы эры Хун-чжи (1488–1505) население начало страдать от тяжелого кожного заболевания, которое пришло из Кантона. Жителям Центрального Китая эта болезнь была неизвестна, и они дали ей название «кантонская язва» (гуанчуан) или «язва цветущей сливы» (янмэйчуан), поскольку возникавшие язвы напоминали лепестки сливы.

Он приводит подробное описание сифилитических язв и симптомов болезни, после чего добавляет, что сарсапарели, равно как и ртуть, нередко приносят пациентам облегчение. Его наблюдения подтверждаются заявлениями в других медицинских сочинениях той поры, причем в некоторых из них приводятся подробные клинические описания конкретных случаев болезни.

Вторая эпидемия вспыхнула около 1630 г., она подробно описана в медицинском трактате «Мэй чуан би лу» («Тайные записи о гнойных язвах»), опубликованном в 1632 г. врачом Чэнь Сы-чэном. В этих источниках болезнь именуется либо гуанчуан, либо янмэйчуан. Мне представляется, что поскольку китайским врачам было ясно, что основной причиной заболевания является половое сношение, последний термин помимо ассоциаций, идущих от формы и цвета образующихся язв, включал в себя и сексуальные ассоциации, связанные со сливой. Впрочем, иногда слог мэй пишется иероглифом с тем же произношением, но со значением «плесневый, гнилой». И поныне выражение «сливовый яд» (мэйду, яп. байдоку) является в Китае и Японии обычным обозначением сифилиса.

Однако достоверная информация была распространена в основном среди врачей, простые же люди считали сифилис лишь одним из многочисленных опасных заразных заболеваний, вроде оспы, чумы и т. п., которые периодически опустошали страну.

В гл. 7 отмечалось, что в минских романах и новеллах упоминаются низкопробные публичные дома, обитательниц которых презрительно именовали «шлюхами» (пяо). По этому поводу имеются некоторые замечания западных наблюдателей. Португальский миссионер Гаспар да Крус описывает положение в Кантоне, где он побывал в 1556 г.:

Публичным женщинам (т. е. проституткам) ни в коем случае не позволяется жить в пределах городских стен. Даже в пригородах имеются особые улицы, на которых они проживают, ни в каких других местах жить им не разрешается, что лично нам не по нраву. Публичные женщины являются рабынями, и их готовят к этой участи с раннего детства. Для этого их покупают у матерей и обучают играть на скрипках и прочих музыкальных инструментах и петь. Те, которые способны делать это лучше других, ценятся больше, поскольку больше зарабатывают. Те же, которые не умеют этого делать, стоят меньше.

Хозяева либо сами лишают их девственности, либо продают их. Когда же они попадают на улицу для публичных женщин, то королевский чиновник заносит их имя в особый реестр, и хозяин обязан ежегодно выплачивать определенную мзду этому чиновнику. Женщины же обязаны отчитываться перед своим хозяином ежемесячно. Когда они стареют, то им приходится прибегать к краскам и румянам, чтобы казаться молодыми девушками. Когда же они становятся совсем непригодными для своего ремесла, то получают полную свободу, не имея никаких обязательств ни перед хозяином, ни перед кем иным. Тогда им приходится существовать на те средства, которые скопили.

В другом месте да Крус рассказывает о слепых девушках, выступающих в роли проституток:

Слепые девушки становятся публичными женщинами. У них есть попечительницы, которые одевают их, раскрашивают при помощи румян и белил и получают мзду за свое мерзкое занятие.

Мне не удалось обнаружить подтверждения истинности этих слов в китайских источниках. Вероятно, да Крус вывел из какого-то конкретного случая общее правило. Что же касается его замечания о том, что дома, пользовавшиеся дурной славой, находились за пределами городских стен, то оно относится исключительно к низкопробным борделям. Все более респектабельные заведения, в том числе рестораны и питейные заведения, предоставлявшие женщин, находились в черте города; а например, квартал Пинканли при династии Тан даже располагался неподалеку от императорского дворца.

Такие сведения о венерических заболеваниях и проститутках низшей категории можно почерпнуть только из китайских медицинских трактатов или записей, оставленных иностранцами. Утонченные художники и литераторы Цзяннани просто не замечали этих темных сторон жизни «среди ветра и цветов», всецело отдаваясь культу изящной жизни. И нельзя отрицать, что в основном благодаря их усилиям художественная культура именно в Цзяннани достигла пика своего взлета.[197].

Однако возведенная в культ изысканная жизнь достигла столь высокой степени совершенства, что наступило пресыщение. Ученые-художники устали писать безукоризненно отточенные стихотворения, забавы с образованными куртизанками им наскучили, а изысканнейшие яства и редкие вина перестали отвечать их утонченным вкусам. Доходившие же с севера вести заставляли их предполагать, что блистательная династия Мин близится к своему концу, и напоминали очередной раз о непостоянстве всех мирских наслаждений. Некоторые в такой атмосфере fin-de-siecle предпочитали отшельничество в горах, где посвящали себя буддийским и даосским штудиям. Другие же, напротив, предавались лихорадочным поискам новых удовольствий и безудержному распутству.

Последние испытывали извращенное удовольствие от мерзостей, писали совершенно непристойные романы, используя в них похабный уличный жаргон и перемежая эту грубую прозу изящными эротическими стихами. Они делали особый акцент на отвратительных физиологических аспектах полового акта, поэтому многие места в их сочинениях оказываются скатологическими. Помимо высоких художественных качеств стихотворений, отметим еще, что подобные сочинения никогда не переходят в садизм и лишены описаний патологических крайностей. Даже эти авторы, пресытившиеся чувственными удовольствиями, никогда не пытались подстегивать свою похоть, прибегая к описанию флагеллации или иных садистских и мазохистских методов.

Ниже мы изложим содержание трех таких романов, каждый из которых является типичным образцом определенного жанра.

К неприкрытой порнографии относится роман «Сю та е ши» («Неофициальная история с расшитого ложа»), написанный талантливым молодым поэтом Люй Тянь-чэном (ок. 1580–1620) из Нанкина. В последние годы существования династии Мин это сочинение выдержало не менее трех изданий. Знаменитый ученый Ли Чжи (1527–1602), который позднее был казнен за неортодоксальность взглядов, снабдил это сочинение своими комментария; ми, а не менее известный писатель Фэн Мэн-лун (ум. 1644) подготовил издание текста. Сюжет романа предельно прост. В нем рассказывается о кандидате-литераторе по имени Яо Тун-синь. У него есть красивая жена, но он при этом поддерживает гомосексуальные отношения с младшим коллегой Чжао Да-ли. После кончины жены Яо Тун-синь женится на развратной девице, девичье имя которой было Цзинь. Вскоре она вступает в половую связь с его приятелем Чжао. Матерью Чжао является молодая вдова, госпожа Ма, которая влюбляется в Яо Тун-синя. Весь роман представляет собой не что иное, как подробное описание сексуальных оргий, в которые вовлечены эти четыре персонажа во всех мыслимых сочетаниях. Иногда в них принимают участие и молодые служанки из особняка Яо. В конечном счете госпожа Цзинь, госпожа Ма и Чжао Да-ли безвременно умирают, а Яо Тун-синь раскаивается и уходит в монастырь. Единственными достоинствами этого романа являются выразительный разговорный стиль, стихотворения в жанре цы и цюй, которыми завершается каждая глава, а многие жаргонные словечки представляют интерес с лингвистической точки зрения. Этот роман типичен для жанра, где сюжет служит только подпоркой для череды непристойных описаний[198].

Второй роман, «Чжу линь е ши» («Неофициальная история из Бамбукового сада»), также является исключительно порнографическим, но в нем присутствует тщательно разработанный сюжет, в основу которого положены теории из древних «пособий по сексу». Он может служить подтверждением того, что некоторые представители среды, в которой порождались эти романы, были знакомы с «пособиями». Содержавшиеся в них теории воспринимались прежде как правила для здоровой сексуальной жизни, теперь — как наставления о запретных удовольствиях, и именно этим и привлекали к себе искателей новых наслаждений.

Об авторе «Чжу линь е ши» ничего неизвестно, если не считать, что некоторые содержащиеся в нем указания свидетельствуют о его принадлежности к тому самому кругу, куда входил и упоминавшийся выше Люй Тянь-чэн. При династии Цин роман дважды попадал в список запрещенных книг, но в первые годы Китайской республики был переиздан в Шанхае. Я воспроизвел некоторые места из него в ЕСР, 2, fol. 193–198.[199].

Действие этого романа, состоящего из 32 глав, происходит в далеком прошлом, около 600 г. до н. э., при династии Чжоу, в так называемый «период весен и осеней». У князя My из государства Чжэнь есть прекрасная дочь по имени Су-э. Достигнув половой зрелости, она встречается во сне с даосским адептом, который посвящает ее в тайны сексуального союза.[200] Он говорит Су-э:

«В течение тысячи пятисот лет я занимался самосовершенствованием на горе Чжуннань. После того как я стал бессмертным, я принял имя Бухуа-чжэньжэнь. Даже если во мне вскипает страсть, я никогда не извергаю семени. Кроме того, я владею искусством впитывать от женщины жизненную пневму и контролировать свою собственную. Поэтому при совокуплении я могу испытывать все возможные удовольствия. Я могу пополнять свою силу ян при помощи женской силы инь, благодаря чему не старею и постоянно омолаживаюсь. Это называется «методом Чистой Девы побеждать в битве»».

После этого сна Су-э приступает к поискам любовных удовольствий. Вначале она соблазняет своего юного двоюродного брата, а потом подсовывает ему свою служанку Хэ-хуа, которую посвятила в даосские секреты. Вскоре кузен умирает от истощения, а обе девушки становятся еще более прекрасными благодаря энергии, которую высосали от него. Затем Су-э вступает в брак с князем Лином из соседнего государства Чэнь. При его особняке имеется бамбуковая роща, чжулинь, где Су-э и предается забавам со своим юным супругом. После того как она рожает ему сына, муж также умирает от истощения, на смертном одре он поручает заботу о вдове и наследнике своему другу, министру Кун Нину. Су-э завязывает сексуальные отношения с Куном, а также с его приятелем, министром И-сином. Чтобы обеспечить себе прочные позиции, Кун Нин устраивает встречу Су-э со своим тестем, князем Лином. В результате пожилой князь также принимает участие в сексуальных оргиях в бамбуковой роще, где активную роль играет и служанка Хэ-хуа. По прошествии двадцати лет Су-э и Хэ-хуа выглядят как юные девы, в то время как их любовники стареют и слабеют. Однажды сын Су-э, который подрос и превратился в могучего воина, подслушивает разговор старого князя и двух его министров, которые насмешливо болтают, кто же из них двоих зачал этого мальчика. Тогда сын Су-э врывается в комнату и убивает князя. Двоим министрам удается бежать, и они находят прибежище во враждебном государстве Чу. Правитель Чу уже давно замышлял нападение на царство Чэнь, и убийство старого правителя послужило удобным поводом. Сын Су-э гибнет в сражении, а сама она попадает в плен. Кун Нин и И-син замышляют использовать ее для соблазнения правителя Чу, но их преследует призрак сына Су-э. Прежде чем им удается осуществить свой замысел, Кун Нин повреждается рассудком. В припадке безумия он убивает жену, детей, а потом и себя. И-син в отчаянии кончает с собой, бросившись в реку.

При дворе Чу имеется министр по имени У-чэнь, прекрасный знаток методов укрепления жизненной силы при помощи сексуальных практик. Однажды встретив Су-э, он сразу распознает в ней единомышленницу. Он хочет жениться на ней, но правитель Чу уже отдал ее в жены простому солдату, и ей пришлось расстаться с подругой Хэ-хуа. Далее следует изложение сложной межгосударственной интриги, которая описана с немалым мастерством. У-чэнь предает чуского князя ради другого правителя, а Су-э вместе с ее служанкой проходят через множество замысловатых перипетий. В конечном счете У-чэню удается стать министром в государстве Цзинь и наконец воссоединиться с Су-э и Хэ-хуа. Этим трем посвященным в сексуальные тайны нужны более молодые партнеры, чтобы питать свою жизненную силу. У-чэню удается вовлечь в их сексуальные оргии молодого цзиньского аристократа и его жену. Таким образом, в царстве Цзинь снова возникает «бамбуковая роща», на этот раз с двумя мужчинами и тремя женщинами. Один из слуг доносит об их тайных забавах князю, который велит своим солдатам окружить особняк У-чэня. Им удается арестовать юного аристократа и его жену, но Су-э, Хэ-хуа и У-чэнь к тому времени впитали уже такое количество жизненной пневмы, что создали в себе «внутренний эликсир». Они превращаются в бессмертных и исчезают в небе, окутанные туманной дымкой.

Таким образом, в этом романе наставления древнекитайских «пособий по сексу» сведены до своеобразного сексуального вампиризма.

Эта тенденция еще более отчетливо проявляется в третьем романе, «Чжао ян цюй ши». Ни «Сю та е ши», ни «Чжу линь е ши» не были иллюстрированными, в то время как в «Чжао ян цюй ши» имеется не менее 48 иллюстраций во всю страницу, чаще всего с изображением эротических сцен. Хотя автор подписался только псевдонимом, но косвенные текстуальные свидетельства говорят в пользу того, что он также принадлежал к вышеупоминавшемуся литературному кругу. Роман был напечатан в 1621 г.

Главной героиней романа является лиса, обитающая в горном гроте и являющаяся повелительницей всех лис. Несчетные годы она занималась даосскими практиками, чтобы обрести эликсир бессмертия, но все же ей недостает «изначального ян» (чисто мужской жизненной пневмы), необходимой для доведения до совершенства женского начала инь. Поэтому она принимает обличье юной девушки и спускается в мир людей в поисках подходящей мужской жертвы. Она встречает молодого человека, который на самом деле оказывается ласточкой, также преуспевшей в сексуальных искусствах, но которому также недостает «изначального инь». Они совокупляются, и лисе удается забрать пневму у ласточки. Когда ласточка обнаруживает, кем на самом деле является его партнерша, он приходит в ярость и призывает своих соплеменников на битву. Чудесный мир сотрясается от чудовищной схватки между лисами и ласточками. Приходится вмешаться Нефритовому Императору, обитателю небес, который в наказание за грехи обрекает возмутителей спокойствия на земное существование в человеческом обличье. Они снова рождаются при династии Хань сестрами-двойняшками от незаконной связи некой дамы с любовником ее мужа. Дух-ласточка и дух-лиса вырастают красивыми девушками, которые после многочисленных приключений попадают в императорский дворец и становятся наложницами императора Чэна. Изнеможенный оргиями с его сластолюбивыми подружками, император заболевает, а потом гибнет после того, как Фэй-янь (дух-ласточка) дает ему чрезмерную дозу афродизиака. История завершается тем, что обе дамы снова предстают перед Нефритовым Императором и несут заслуженное наказание.

В этом романе выделим три элемента. Во-первых, сюжет строится вокруг сексуального вампиризма, который являет собой извращенное толкование теорий танского времени. Далее, присутствует образ лис-оборотней. Как уже говорилось в конце гл. 7, такие теории существовали еще при династии Тан, но получили более широкое распространение при династиях Мин и Цин.[201] И в-третьих, в повествование включен исторический эпизод о любви ханьского императора Чэна (на троне 32–7 гг. до н. э.) к сестрам Чжао Фэй-янь и Чжао Хэ-дэ, двум певичкам, которые попали в его гарем и вскоре стали любимыми императорскими наложницами (см. BD, N 151). Романтические подробности этой любовной истории изложены в исторической новелле танского времени «Чжао Фэй-янь вай чжуань».[202].

Я уже приводил ранее свидетельства в пользу того, что эти три романа были созданы в одной и той же среде: распутными литераторами Нанкина.[203] Я также отмечал, что в этой среде возникли и эротические альбомы большого формата.

Прежде чем перейти к рассмотрению этих альбомов, скажем несколько слов о китайской эротической живописи в целом.