Избранное (сборник).
Путевые заметки.
Спокойно, не переживайте, жить негде, мы в ловушке, весь земной шар – дерьмо. Поздравляю!
Чисто, стерильно, качественно, тщательно, протерто. Германия. Матерь всех наших побед. Скучно так, что можно повеситься на входе и на выходе. Свиная нога с капустой, пюре, пивом. На московский желудок обожрешься до оловянных глаз. Тут они начинают петь марши, надевать мундиры, бежать строем через Берлин. 200 тысяч бегут. А ты опять еврей. А они опять бегут. Молча. Девушки выносят пиво. В магазинах полно. Они здоровеют и маршем куда-то бегут.
Большая свобода. «Ваш мальчик брал у нашего велосипед, там соскочила цепь. Вот счет».
Да, влюблены. Да, держатся за руки. В кафе, да… Пьют левыми руками, правые руки оторвали только один раз, чтобы рассчитаться. Оба. Каждый за себя. Конечно, это их дело. Но нам-то что там?
Один наш в ихней бане, где все вместе мужчины и женщины (первый обычай, что мне понравился), сказал среди немцев на плохом английском языке:
– Да что ж вы в сухом пару? Хотите, я вам покажу настоящий пар?
Все молчали. Он плеснул, достал, принес, отбил, поколотил, перевернул. Все молчали. Хозяин по просьбе присутствующих попросил его больше не приходить.
В Германии стерильно, качественно, полезно. Постели себе в аптеке – и ложись. Свобода полная. Только не принято. Это не принято, то не принято. Все не принято.
Красиво, сытно, богато и далеко. Америка, едрен-ть. Грандиозно! 90 ТВ-программ! Океаны, каньоны, шельфы! Пока не заболеешь. Они не виноваты, и ты не виноват. У тебя +40 °C, ты вызываешь «Скорую». Emergency, которая 30 минут разговаривает с тобой по-английски по телефону, а ты плохо. И тебе плохо. Ну плохо тебе. Было хорошо, было очень хорошо, и вдруг стало плохо. Организм не вынес впечатлений, не вынес вопросов, «как вам нравится Америка», и выдал 125 по Фаренгейту с загадочным желудочным гриппом. То есть ты практически не знаешь, за что хвататься: за кровать или за туалет.
А ты застрахован, не застрахован? А тебе сколько лет? А ты как приехал? А ты у кого живешь?
Нехороший получается разговор – один в кресле, другой на унитазе. И ты ошибаешься все чаще. А у тебя ночь. Все знают, что организм дает дрозда именно ночью. Днем он занят впечатлениями. И ты после 40 минут сдержанной беседы желудком чувствуешь, что они не приедут. И они не приезжают. И правильно делают. Ты выживаешь сам. Потому что Америка тебе тихо шепчет: «Будь богатым, дурачок. Не останавливайся». Америка тебе шепчет: «Бедных во всем мире так лечат. Бедные они. И лечат их так, бедных».
А в Тель-Авиве наоборот. Тетка моя с гипертоническим кризом вызвала «Скорую» по старой памяти. Приехали два амбала из армии спасения. Эмерженсы с большим крестом. Вынесли, повезли, привезли, положили в коридоре. Шесть часов она лежала, никто к ней не подошел, ей стало легче, она встала и ушла сама. Незаметно… Но ошиблась. Счет пришел на 100 шекелей за перевоз тела. Сейчас чувствует себя как никогда.
Какое давление? Какие таблетки? Какие уколы? Мы работаем под аплодисменты, за нами мир следит. Несварение? Вырежем желудок, легкие, печень, вставим все от бабуина, через три дня уйдешь под аплодисменты – и на дерево. Но ты должен быть богатым. Пойми, нам нет смысла.
Конечно, нет. Конечно, я понимаю. У нас в России медицина тоже хорошая, просто лекарств нет, инструментов нет, коек нет, еды нет и выхаживать некому. Резать есть кому. Желающих полно. Число хирургов на улице растет не по дням… Зашивать некому и заживать негде.
Дальше! Сказочная страна, голубое море, белое солнце, вечная зелень, свежие соки, дикие фрукты. Тель-Авив – сказка. Красивей Израиля не бывает. В магазинах опять полно. Порции такие, что тебя раздувает, как дирижабль. А жрать надо, не брать же деньгами, да тебе деньгами и не дают. Шмоток полно. Базар такой, что от зелени, помидоров, слив, рыб, дынь, арбузов, картошки величиной с собаку, кукурузы вареной с солью, колбасы телячьей, поросячьей, индюшачьей, халвы тахинной, черешен, фасоли молодой, салата, селедки, водки, пива, соков, давленных тут же, и криков: «Я сегодня сошел с ума, берите все за один шекель» – ты становишься сумасшедшим.
А еще Иисус Христос, а еще вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Голгофа, и Гроб Господень, и царь Ирод. Все на самом деле!!! И желтая пустыня, и Мертвое море, где женщины плавают в таких позах, которые раньше видел я один. И Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства, что хочется спросить их: «У вас что, врагов здесь нет? А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если б ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы выковыряли, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах. Я понимаю, что ты голубой с желтым. Жаль, я сыт. И жаль, ты не приезжаешь к нам на Черное море, ты б там поплавал».
И рощи оливковые и апельсиновые, где, как фонарики сквозь зелень, светят апельсины, и никто не жрет их.
И вот среди этой роскоши, природы и жизни шатаются люди, которые на неродной родине были евреями, а на родной наконец стали русскими и вокруг себя распространяют текст: «Это все поверхностный взгляд, Миша. Ты в восторге. Ты же не успеваешь глянуть вглубь». Да. Не успеваю. Или нет, не успеваю. Как это было по-русски? Конечно, не успеваю. Конечно – поверхностный взгляд. То, что мы в Москве умираем с голоду – тоже поверхностный взгляд. Но каких два разных поверхностных взгляда.
– У нас тяжело, Миша.
Да, у вас тяжело. А у нас плохо. «Опять разница небольшая, но опять очень существенная», – как любил говорить великий юморист и бывший президент. Да, среди сказочной и самой красивой в мире библейской страны ходят 450 тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы! Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык и стали евреями, и только эти остаются русскими и говорят по-русски и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами, и сидят на балконе, и смотрят в даль, которой на новой родине нет. А, как я уже говорил, количество сволочей постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Там тебе говорили «жидовская морда», тут тебе объяснили, что ты русская сволочь. И ты уже можешь понять, что чувствует русский патриот.
– Миша, здесь жить очень тяжело. Хотя там жить было невозможно.
Да. И в далекой Австралии животный мир интересней человеческого.
– Понимаешь, Миша, выехав, мы убедились – всюду плохо. Просто есть места, где хуже, чем плохо. А есть где опасней, чем плохо.
Но никто ни разу не сказал, что хорошо там, где сытно. И когда ты с восторгом перелистываешь колбасу и включаешь автоматическую коробку передач, твой старый друг, твой друг детства, человек, с которым ты перепил и переговорил всю жизнь, смотрит на тебя, как на идиота.
– Что машина? – говорит. – Она кусок железа! Что выпивка? Это здесь не проблема. Вот где бы заработать?
– Да, – говоришь ты, – а у нас как раз выпивка – проблема, а колбаса – роскошь, а заработать не проблема, но вылечиться нельзя. Ну, Шура, что будем делать?
– Давай опять договоримся. Мы опять дадим им срок. Два года.
– Кому?
– Твоим правителям и моим. И если за два года они ничего не исправят, мы уедем.
– Опять?
– Да. Ты отсюда, я оттуда.
– И куда?
– Куда-куда? В нейтральную страну. Поедем к черным и будем там белыми.
– Или поедем к белым и будем там…
– Ладно. Давай дадим им пять лет…
– Хорошо. Дадим им пять лет. Если они ничего не сделают…
– Мы умрем.
– Нет. Мы так напьемся, что им будет стыдно. И еще одно, главное. Главное, чтобы нас не выбрали правителями, потому что… Кроме проклятий…
– Я хотел тебе сказать, Шура, чтоб ты не возвращался. У тебя такая национальность. Там и раньше было не для тебя, а сейчас…
– А я хотел тебе сказать, Миша, чтоб ты не приезжал. У тебя такой жанр.
– Алло! Я хотел тебе сказать…
– Алло!
– Алло! Не возвращайся.
– Алло! Не приезжай!
– Алло! Ты меня слышишь? Мы в ловушке под названием «земной шар». Если вырвешься, позвони!
1988 Г.
