Избранное (сборник).
Письмо.
Моя дорогая!
Я опять с удовольствием и жалостью наблюдал вас. С большой симпатией и ненавистью слушал ваш захлебывающийся нахальный крик:
– Это я придумала ставить плиту выше отлива! Это моя идея сделать насос в ведре! Это я первая сказала, что Гриша бездарь!
Моя драгоценная, к концу возбуждающей встречи я отряхиваюсь по-собачьи, из моей шкуры брызги ваших криков: «Это я. Это я».
Счастье! Если бы вы были хуже внешне, слушать вас было бы неинтересно, но когда вы неожиданно показываете пальчиком, мы долго любуемся пальчиком, а потом ищем предмет. Как правило, это море.
– А я говорю, вода сегодня теплая, – говорите вы и опускаетесь. И опускаемся мы.
Да, я не мужчина. Вернее, нет, я не мужчина.
– Я чуть не поубивала весь автобус, – говорите вы кому-то, адресуясь мне.
– Я передушу весь ЖЭК, – говорите вы кому-то. Хотя все это мне.
– Кто лучше играет? – кричите вы не мне, но адресуясь.
– Вот объясните мне, – кричите вы другому, – какой актер сумеет?
И все это не мне, но мне. А я лежу и выкипаю.
Я отвечаю непрерывно, как пулемет, стреляющий в себя. От своих ответов я похудел и озлобился. На бегу, на ходу, в трамвае я отвечаю вам.
– Да, да, – кричу я вам внутри. Весь ваш облик – наглость. Наглость обиженная, наглость задумчивая, наглость спешащая, наглость любящая, наглость едящая, пьющая, слушающая и орущая. Прочь изнутри!
По веревке протянутой я бегаю от вас к правительству. Я ему даю советы. Из нас всех оно в самом сложном положении. Я сам не знаю, как дать независимость, оставляя в составе, как от труса ждать смелого решения, как искать истину в единогласии. Я согласен – делать что-то надо, и думать что-то надо, и я ночами должен, ночами, заменяющими день, и подменяющими вас, я должен, должен!
Я бегу и говорю:
– Да, да, да. Не могу я найти легких решений, и трудных решений, и средних решений, оставаясь в рамках Международного валютного фонда и соблюдая патриотизм.
Я один думал. Я с другом думал. Еще умней меня и холоднокровней.
Почему премьер должен думать о перспективе, если его завтра снимут? Почему он должен думать о перспективе? Я сам думал, я с друзьями думал, умней меня и холоднокровней. Мы напились того, что купили. Мы прекратили поиски решений, потому что сутки, а мы только на пороге.
Мы напились, и я любил, как мне кажется, от безысходности или меня любили от другой безысходности, или мы любили друг друга от общей безысходности.
Потом долго любили меня. Потом чуть-чуть любил я.
И снова вы.
Как вы кричали, что именно вы придумали третью сигнальную систему у человека. Что вы устроили Аркадия ремонтировать слуховые аппараты для гипертоников. Что это вы приспособили фотовспышки для чтения слепыми объявлений об обмене жилплощади. Что это вы дали телеграмму в Америку Эсфирь Самойловне прекратить поиски работы и сварить что-нибудь вкусное для мужа.
И я снова завелся и побежал к правительству.
– Что? Что? – кричал я. – Что это за идея использовать неплатежи для взаиморасчетов? Что это за идея считать долг Родине своей зарплатой, а армии не показывать противника уже десять лет?
А тут сзади завелись вы:
– Это я ему сказала, ставь здесь батареи, повесь там радиолу, и видите, как хорошо.
Все, все, все, все… Слишком много.
Такое количество идей тазепам не берет! Дормидрол в вену. Кровь вниз. От мозгов к ногам. И я принимаю смелое решение заткнуться внутренне. Перестаю подключаться. Мысленно я в стороне. Ни Кремль, ни вас, моя радость, не успеваешь поцеловать в задницу, как там уже чей-то зад, кто-то уже целует.
И тут я с содроганием узнал о переводе государственного транспорта в частные руки без права пользования на местах, а вы в это время придумали хлорофилл и глазное дно. И сто раз напоминали о том, что вы предупреждали…
Простите, ай донт ноу, ай гоу ин Yugoslavia partizanen in the Bosnia and Gerzogovina.
Бесконечно целую и крепко жму ваше горло, моя последняя.
Ваш кутюрье по матери.
Your boy-friend Michael.
