Мемуары.

Процессы по делу цыган.

Но сладкое чувство свободы длилось недолго. В мюнхенском журнале «Ревю» 1 мая 1949 года вышла полная клеветы статья обо мне и фильме «Долина». Я подала жалобу на владельца этого иллюстрированного журнала Киндлера, опять же прибегнув к Праву охраны бедных. Мое дело вновь согласился вести господин Гричнедер. В суде первой инстанции Мюнхена 23 ноября 1949 года состоялось основное слушание дела против Гельмута Киндлера.[385] В «Ревю» поместили фотографию цыганки и снабдили ее следующей подписью: «„Испанка“ из концентрационного лагеря. Найти испанцев для фильма во время войны оказалось невозможно. Но Лени Рифеншталь знала выход, она отыскала цыган в концлагере». Под другим снимком значилось: «Кинорабы. Из концлагерей под Берлином и Зальцбургом привезли 60 цыган, которые изображали испанский народ. Поначалу они были рады сменить завод по производству боеприпасов на киносъемки… Но сколько их выжило?».

Наряду с подобными ложными утверждениями, статью снабдили и попросту глупыми подписями к кадрам из самого фильма. Под фотоизображением главного героя красовалась подпись: «Банковский служащий из Вены сыграл Педро. Он был выбран из 2000 егерей, которые неоднократно проходили отбор у Лени Рифеншталь».

Здесь я приведу показания под присягой Франца Эйхбергера, сыгравшего в «Долине» главную роль: «Я никогда не являлся банковским служащим, не жил в Вене и не принадлежал к горным егерям, поэтому не мог выбираться из их числа. Неправда и то, что 2000 соискателей проходили отбор у режиссера фильма. Впервые госпожа Рифеншталь увидела меня в Санкт-Антоне, где и пригласила на роль Педро».

Когда же во время судебного заседания адвокат Киндлера театральным жестом указал на меня и прокричал на весь зал: «„Долина“ не может появляться на экране, так как вы — режиссер дьявола», я совсем обессилела и не могла больше противостоять подобному натиску, впрочем, в этом уже не было необходимости.

Суд убедился в ложности текстов, опубликованных в «Ревю». Все свидетели подтвердили этот факт, за исключением цыганки Йоханны Курц, выступавшей от «Ревю». Она утверждала, что видела, как некоторые из цыган, принимавших участие в съемках «Долины», были отправлены в газовые камеры Аушвица. Когда судья спросил об именах страдальцев, она назвала семью Рейнхардт. Тут-то как раз ей не повезло. Свидетель Рейнль, мой тогдашний помощник, занимавшийся под Зальцбургом отбором цыган для съемок, видел семью Рейнхардт после окончания войны, о чем под присягой и заявил. Я сама через несколько месяцев в поезде «Кицбюэль — Вёгль» встретила многих цыган из «Долины». Они приветствовали меня с большой радостью, а о Рейнхардтах сообщили, что те в полном здравии.

Антония Рейнхардт, якобы умерщвленная в Аушвице, узнала об этом процессе из газет и направила мне письмо из Вайльхайма:

Суд констатировал, что только с марта 1943 года началось систематическое преследование цыган, а съемки «Долины» в Крюне проходили в 1940 и в 1941 годах. Лагерь Максглан в Зальцбурге тогда не являлся концентрационным. Различные показания под присягой, которыми я не хочу загружать повествование, бесспорно, подтвердили суть происходившего при работе над картиной. Среди них вспоминается выступление актера Бернхарда Минетги, одного из последних и ныне здравствующих «великих» из берлинского Грюндгенс-ансамбля. Он тогда заявил: «… Обхождение с цыганами в Крюне было более чем любезное. Госпожа Рифеншталь, как и большинство ее сотрудников, прямо влюбилась в цыган. Они от мала до велика вызывали восхищение своим природным даром и милой непосредственностью. И потому во время работы над фильмом нас окружала более чем добрая, радостная атмосфера. Легковесность лживых утверждений журнала меня возмутила!» Далее опять высказался Рейнль: «… Заявление, что цыгане попали на съемки из концлагеря, — заведомая ложь, так как любой ребенок в Зальцбурге знает, что в Максглане никогда не существовало концлагеря — просто табор бродячих цыган». Об этом и я заявила под присягой. В конце ноября 1949 года суд первой инстанции Мюнхена вынес приговор владельцу в то время широко распространенного журнала «Ревю». Гельмута Киндлера признали виновным в предоставлении заведомо ложных сведений. В случае уклонения от оплаты стоимости судебных издержек он должен был подвергнуться штрафу на сумму 600 марок и аресту на 20 дней. Байер, адвокат Киндлера, подал апелляцию.

К моему удивлению, по происшествии нескольких дней после объявления приговора господин Байер попросил об аудиенции. Я колебалась, потому что не могла забыть, какие выражения он употреблял в отношении меня в зале суда. До сих пор удивляюсь, что тогда, переломив себя, решилась принять его в своей квартире.

То, что поведал Байер, меня шокировало: «Я более не являюсь адвокатом господина Киндлера — сложил свои полномочия. Хочу вам все объяснить, но прежде всего приношу тысячу извинений за свое поведение в суде».

В начале своей карьеры я пережила похожую ситуацию. Один из известных кинокритиков Роланд Шахт, из «Берлинер цайтунг ам миттаг» однажды прибыл ко мне на Гинденбургштрассе с букетом цветов и долго просил прощения за не очень дружелюбную критическую статью, которую написал обо мне и моем первом фильме «Святая гора». Шахт тогда попал под влияние Луиса Тренкера, как-то в шутку обозвавшего меня «глупенькой козочкой». В своем материале Роланд употребил похожее прозвище, которое, кстати, в дальнейшем сподвигло ценящего юмор режиссера Фанка на то, чтобы дать мне роль пастушки в своем следующем фильме.

Но у Байера для визита были иные причшпл. Он заверил меня, что узнал истину лишь на процессе, а рассказ цыганки Йоханны Курц, свидетельницы от «Ревю», крайне возмутил его. Председатель суда сразу же уличил ее в даче ложных показаний.

Однако приговор, вынесенный в мою пользу, не смог воспрепятствовать дальнейшему распространению лживой информации из журнала «Ревю» о «Долине». В связи с этим хочется процитировать отрывок из письма Йозефа и Катарины Крамер, владельцев гостиницы «Цугшпитце» в Крюне, которое я получила безо всякой просьбы с моей стороны. Тогда во время съемок супруги каждый день непосредственно общались с цыганами. Госпоже Крамер принадлежал домик, в котором они проживали. Хозяйка получила от меня и директора картины Фихтнера указание непременно заботиться о своих новых жильцах. Госпожа Крамер писала вскоре после объявления приговора:

Так как некоторые журналисты по-прежнему допускали в мой адрес оскорбительные нападки в прессе, я начала сомневаться в правильности своего шага в отношении судебного процесса. Адвокат Гричнедер писал мне по этому поводу:

Господин Гричнедер оказался абсолютно прав! Хотелось мне того или нет, возникла прямая необходимость защищаться снова и снова. Непрекращавшиеся обвинения — якобы я скрываю, что знала о страшных преступлениях в лагерях смерти, — подкосили меня, становилось все труднее и труднее противостоять им. Помимо прочего, в то время невозможно было себе и представить, что спустя почти 40 лет после судебного процесса с «Ревю» мне еще раз предстоит опровергать новые, еще более тяжкие обвинения.

И хотя я поклялась впредь никогда не вести судебные процессы против подобных наветов, но, посмотрев фильм «Время молчания и тьмы» некой госпожи Гладитц, демонстрировавшийся Западногерманским телевидением (ЗГТ), я почувствовала себя настолько уязвленной, что не могла ограничиться только переживаниями — решила жаловаться в судебном порядке. Ее ложь значительно превзошла меру того, что можно вынести. Опять речь шла о цыганах — участниках съемок фильма «Долина». Осознавая, что начало еще одного процесса обернется истрепанными нервами и денежными тратами, во имя достоверности мемуаров я не могла отречься от своей позиции. Я по-прежнему стремилась очиститься от скопища лживых предубеждений, нависающих надо мной десятилетиями, поэтому и решила внести окончательную ясность с помощью суда.

Но сей процесс вылился в аферу, завершившуюся лишь за четыре года до написания мной этих строк.

Помимо выдвинутых ранее обвинений, было добавлено три новых.

1. Я в лагере цыган лично отбирала статистов.

2. Я знала о предстоящем уничтожении цыган в Аушвице. (Об этом рассказал свидетель, тогда тринадцатилетний мальчик, Иозеф Рейнхардт, цыган.).

3. Я, заранее зная о предстоящем уничтожении пленных в лагере, пообещала цыганам помощь — уберечь их от отправки в Аушвиц, но не сдержала своего слова.

Невероятно! Как я ни разу не посещала Максглан, так и во время съемок «Долины» никто никогда не говорил со мной об Аушвице. Это вообще невозможно, поскольку в то время Аушвица как лагеря смерти еще не существовало. Поэтому же тринадцатилетний Иозеф Рейнхардт вообще не мог разговаривать со мной о предстоящем истреблении цыган в Аушвице.

И снова моим делом занялся адвокат Гричнедер, который так успешно провел предыдущий судебный процесс. Его прошение о временном приостановлении демонстрации этого клеветнического фильма было удовлетворено в середине июня 1983 года Земельным судом Фрайбурга.

После того как госпожа Гладитц наотрез отказалась вырезать из своего фильма «Время молчания и тьмы», лживые сцены, мои адвокаты во Фрайбурге подали апелляцию.

Какими средствами достигала цели госпожа Гладитц, видно из письма, подписанного Анной Маду. (Спустя много лет стало известно, что это одно и то же лицо.) Она писала мне:

Какая подлость! За год до того, как пришло это письмо от «почитательницы таланта Лени Рифеншталь», мы встретилась в первый раз. В конце сентября 1980 года я рассказывала о нуба в самой большой аудитории Фрайбургского университета, параллельно демонстрировались слайды. Перед началом выступления некая дама, представившись Анной Маду, попросила разрешения снять меня во время лекции на видео. Не предполагая ничего плохого, я согласилась. Она — как можно увидеть во «Времени молчания л тьмы» — посадила среди публики своего «коронного свидетеля», пятидесятилетнего Йозефа Рейнхардта. В то время когда зрители аплодировали мне, камера запечатлела смотрящего в нее печального мужчину, который в 1940-м был еще мальчиком.

Итак, госпожа Гладитц с самого начала имела твердый план действий, чтобы создать клеветнический материал обо мне. И хотя она во Фрайбурге в первый же день поместила в зрительном зале своего «коронного свидетеля», но ни разу прямо не спросила меня ни о «Долине», ни об участвовавших в киноленте цыганах: ни в аудитории университета, ни на следующий день в книжном магазине «Ромбах», где в течение часа снимала на камеру нашу беседу. И в письме, присланном ею через год, не содержалось ни одного упоминания о моем фильме. Явный абсурд!

Насколько продуманным было ее желание опорочить мою работу, видно из рекламы, приложенной к кассетам с готовым фильмом. Там значилось: «Законно ли использовать садистские учреждения варварской системы в целях искусства? Законно ли любить кино так, чтобы во имя него нарушать права человека?».

Процесс растянулся на долгие годы, он прошел через две инстанции. «Коронным свидетелем» обвиняемой Гладитц был цыган Иозеф Рейнхардт. (В августе 1940 года, когда в лагере для интернированных Максглан приехали Гаральд Рейнль и мой руководитель съемок Хуго Ленер, Йозефу исполнилось 13 лет.) Однако суд подтвердил, что ранее Рейхардт «неоднократно во время отдельных слушаний под присягой давал ложные показания».

Другие свидетели, бывшие детьми во время пребывания в Максглане, внушали суду доверие. Напротив, высказывания помощника режиссера «Долины» Гаральда Рейнля, по образованию юриста, были охарактеризованы как противоречивые. Далее Судебная палата Фрайбурга не захотела принять к сведению, что в процессе против «Ревю» цыганка Йоханна Курц в многочисленных обвинениях, направленных против меня, ни разу даже не упомянула, что я сама отбирала для съемок цыган в Максглане, она говорила только о «двух господах». Но, если бы я лично присутствовала в лагере, как теперь, спустя десятилетия, вдруг утверждалось, свидетельница не промолчала бы перед судом. Кроме того, в документах Земельного архива Зальцбурга (ЗЗА) сохранилось имя моего помощника, который вел переговоры. Обо мне в бумагах не сказано ни слова. Если бы создатель, режиссер и главное действующее лицо фильма, принесшего прокатчикам миллионную прибыль, также присутствовал там, этот факт, несомненно, нашел бы свое отражение в архиве. И пресса Зальцбурга обязательно сообщила бы об этом. Кстати сказать, я в то время вообще находилась не в Германии, а в Италии, разыскивая подходящий материал для съемок в Доломитах.

В марте 1987 года Верховный суд Карлсруэ[386] объявил окончательный приговор, не подлежащий обжалованию и соответствующий приговору суда первой инстанции. Гладитц запрещалось демонстрировать ее фильм до тех пор, пока не будут вырезаны аушвицские кадры, не соответствующие действительности. Однако она и далее могла распространять информацию о том, что цыгане не получали жалованье, снимались «по принуждению», что я сама их набирала в Максглане. Хотя последнее утверждение не смогли доказать во время процесса, все же судьи приняли сторону ответчицы. Они почему-то не увидели в ее высказываниях никаких инсинуаций, способных унизить меня в глазах общественности.

Непостижимый приговор. Прессе несказанно облегчили выпуск сообщений под заголовками: «Кинорабы Лени Рифеншталь — статисты из Аушвица», «Рифеншталь лично отбирала статистов в концентрационном лагере», «От концлагеря до кино — туда и обратно».

Во Фрайбурге адвоката Бернта Вальдмана, поддерживавшего СДПГ, пресса дважды подвергала критике за то, что тот согласился представлять мои интересы.

В общей сложности четыре года длилось это судебное разбирательство. Заверения моих добрых друзей в том, что «истина восторжествует», к сожалению, не получили своего реального воплощения.