Мемуары.

Возвращение в Тадоро.

Оставалась неделя до Рождества. В этот же самый день два года назад мне суждено было впервые переночевать здесь. И вновь я отдыхала под большим тенистым деревом, но на этот раз у меня было два собственных «фольксвагена» с добротным оснащением.

Нуба приветствовали меня еще более тепло, чем в прошлый раз, если такое вообще возможно. Опять рано утром вокруг места моего ночлега стояли радостные дети. Мальчики побежали к серибе, чтобы сообщить ринговым бойцам о моем возвращении. Уже через несколько часов пришли первые — Нату, Туками, Гумба, — они были в восторге от встречи со мной, принесли с собой подарки. Мы расположились на больших камнях под деревом, и я рассказала, что пережила за это время. Потом нуба исполнили мои любимые мелодии. И вновь меня приятно поразила их беззаботность. Вокруг царил глубокий покой. Суданские беспорядки до этих мест не дошли, воровства и убийств тут не было. Казалось, любимое занятие туземцев — смех, а сами нуба — счастливейшие люди из всех созданных Господом Богом.

Я тоже привезла для них подарки. Прежде всего табак и жемчуг, а заодно сахар, кофе, чай и даже молодые клубни картофеля, которые здесь обжигали и толкли. Мои друзья получали их иногда в обмен у арабов. Глоток крепкого кофе с большим количеством сахара был для них истинным наслаждением. За короткое время нуба соорудили две соломенные хижины: одну — для меня, а другую — для хранения многочисленных ящиков из нашего багажа. Вальтер и Дитер собирались, пока не наступит жара, спать в палатке. В своей маленькой соломенной хижине я повесила на стены новые африканские фотографии, а над кроватью — маленькую карточку матери. Нуба с любопытством расспрашивали меня об этих фото, особенно заинтересовавшись снимком мамы. Заметив, что мои глаза повлажнели, друзья тут же спросили: «Ангениба бите?» («Твоя мать больна?»). Молча, я кивнула. Было заметно, что эти люди мне искренне сочувствуют.

День ото дня становилось все жарче. Термометр уже показывал сорок градусов в тени. Нуба вырыли в земле глубокую яму, там хранились пленки при температуре не выше 27 градусов. Мы загородили погреб от света двойным слоем стеблей дурры и листвой.

Озабоченно наблюдала я, с каким нежеланием работали Вальтер и Дитер. Мне также казалось, что нуба им попросту безразличны. Тем не менее я попросила их отправиться в Кадугли за почтой. Уже вечером они вернулись и передали мне письмо от Ули. Пораженная, я прочитала, что маму из-за закупорки артерии положили в университетскую клинику.

«Попытайтесь сохранять спокойствие, — писал Ули, — на случай самого худшего прошу выслать соответствующую доверенность».

Теперь никто не мог меня остановить. Непреодолимый страх за жизнь матери побуждал к немедленным действиям. Ночью был составлен план работ для Вальтера и Дитера, собраны вещи. Я не могла даже предположить, насколько затянется мой отъезд, но ехать надо было обязательно, чтобы находиться рядом с самым дорогим мне человеком, пока не минует опасность.

Рано утром я покинула Тадоро. Мои спутники отвезли меня в Кадугли. Было 18 января 1965 года — день, который я никогда не забуду. Когда мы остановились у почты, мне подали телеграмму: «Мать сегодня ночью скончалась. Жди письма. Ули».

Я обессилела. Жизни без матери я себе не представляла. Четыре дня телеграмма пролежала на почте. Она умерла еще 14 января. Как страшно, что меня не было с ней в ее последние часы. Я поспешила отправиться на родину, чтобы проводить мать в последний путь.

Только через четыре дня мне удалось прибыть в Мюнхен. Ули встретил меня в аэропорту. Слишком поздно: двумя днями ранее маму похоронили. Друзья позаботились обо всем, постарались окружить ее любовью до последнего вдоха. Эта потеря оказала глубочайшее воздействие на всю мою дальнейшую жизнь. Единственную возможность заглушить боль я видела в скорейшем возвращении в горы Нуба, чтобы выполнить свою обязанность: спасти фильм. Если удастся, намеревалась взять с собой из Германии оператора, — суданец мог работать недолго. Свободным на тот момент оказался Герхард Фромм, молодой помощник кинооператора, которого порекомендовал мне Холынер. С помощью Абу Бакра он смог въехать в Хартум без визы.

Через неделю я стояла с ним на маленькой железнодорожной станции Семейх. Сюда добирались не без приключений. В Хартуме не удалось найти никакой машины, которая доставила бы нас в горы Нуба. Пришлось ехать на поезде. Только через 30 часов — состав по пути часто останавливался — очень усталые мы стояли на платформе. Вокруг — ни души. Впереди — только рельсы и песок. Я заранее послала моим людям телеграмму о нашем скором приезде и теперь смотрела во все стороны, но напрасно. Вероятно, встречающие застряли где-то на песчаной дороге.

От Семейха до нашего лагеря — несколько сотен километров. Проехать этот путь поездом или автобусом невозможно. Иногда у железнодорожной станции можно застать грузовик, направляющийся в Кадугли. Здесь всего несколько домов — два или три для служащих железной дороги и один маленький — для приезжих, больше ничего. Выбора не оставалось — надо снять номер и ждать, пока случайно не проедет мимо грузовик.

Вновь помог счастливый случай. В доме проживал англичанин, занимавшийся здесь сельским хозяйством. Он посоветовал заглянуть в хлопковый цех — там мог оказаться автомобиль. И в самом деле, очень своевременно обнаружился грузовик, водитель которого приехал за запасными частями. Он готов был взять нас с собой и за хорошую плату доставить в Тадоро.

Поздно вечером мы с Герхардом Фроммом прибыли в лагерь. Дитер и Вальтер уже спали. Когда их разбудили, они не очень-то обрадовались моему столь быстрому возвращению. Ворча, выдали матрацы и одеяла для Фромма и заночевавшего у нас водителя. В Кадугли за почтой за время моего отсутствия молодые люди не ездили ни разу, поэтому не получили и мою телеграмму. Теперь стало ясно, что от этих двоих мне ждать ничего хорошего не приходится.

Нуба были удивлены, увидев меня на следующее утро. Их первый вопрос — о состоянии здоровья моей матери. Когда я ответила: «Ангениба пеню» («Моя мать умерла»), они обняли меня и плакали вместе со мной. Меня глубоко тронуло, как эти люди принимали участие в чужой судьбе. Их сочувствие помогло мне преодолеть боль.