Хроники Нарнии.

Глава 16. Жизнь продолжается.

На следующее утро, проснувшись в пещере под каменным сводом, Джил испугалась, что вновь очутилась в Подземье, — это было бы ужасно. Но тут же заметила охапки вереска, на которых лежит, и меховой плащ, которым укрыта, услышала веселый треск огня в очаге (будто его только что разожгли), увидела утренний солнечный свет в устье пещеры, все вспомнила и возликовала. Да, вчера был пир горой, все набились в эту пещеру, однако сама она уснула задолго до того, как застолье кончилось. Она смутно помнила гномов, толпящихся у очага со сковородами — а сковороды эти были больше самих гномов, — шипение и восхитительный запах сосисок, жареных сосисок, множество, бесконечное количество сосисок. И не таких, как в школьном буфете, наполовину из хлеба и сои, а настоящих, мясных, с перцем, с жирком, тугих, поджаристых, с румяной корочкой. А еще жареную картошку, жареные каштаны, печеные яблоки с изюмом, орехи, а на десерт — мороженое и какао с пенкой в кружках.

Джил села и огляделась. Зудень и Юстейс лежали неподалеку, оба спали.

— Эй, вы! — крикнула Джил, — не пора ли вставать?

— У-ху-ху, у-ху-ху, — глухо послышалось в ответ, — Я тут, наверху. Нечего зря кричать, самое время спать. А я уснуть не могу. Угу?

— Неужели, — Джил разглядела в дальнем углу пещеры старинные часы и восседающий на них большой пук белых перьев, — неужели это вы, господин Белопер?

— Ух-угу, ух-угу! — Круглая голова вынырнула из-под крыла. Приоткрыв один глаз, филин проговорил: — Белки весть принесли, как вы явились из-под земли. А я утром пораньше принес весть королевичу Рилиану. Королевич уже в пути, и вам надо идти. Спокойного вам дня, не будите меня. Угу? — И голова вновь исчезла.

Поняв, что от филина толку не добьешься, Джил решила встать и посмотреть, где тут можно умыться и чем можно подкрепиться. Но едва она успела подняться, как по каменному полу зацокали копытца, и в пещеру вошел маленький фавн.

— Ах-ах! Вы уже пробудились, дочь Евы? — Фавн учтиво поклонился. — Не сочтете ли вы за благо разбудить и сына Адама? Вам следует поспешить, ибо два кентавра любезно согласились доставить вас в Кэйр-Паравел, — и добавил, понизив голос: — Полагаю, вы понимаете, какая это небывалая, неслыханная честь ехать верхом на кентавре. Насколько мне известно, такого не случалось испокон веков. Посему не следует заставлять их ждать.

— Где королевич? — первым делом спросили разбуженные Юстейс и Зудень.

— Королевич уже на пути в Кэйр-Паравел, — отвечал фавн, имя которому было Златбег, — дабы успеть встретить своего отца, короля. Корабль его величества может прибыть в гавань в любой момент. Говорят, король не успел уплыть слишком далеко, ибо узрел Эслана. Мне неведомо, было то в видении или на самом деле, но Эслан велел королю возвращаться, сказав, что давно утраченный сын ждет его в Нарнии.

Юстейс и Джил помогали Златбегу готовить завтрак, а мокроступу велели лежать. К нему пригласили кентавра по имени Облород, известного врача, или, как сказал Златбег, «костоправа», чтобы тот осмотрел обожженные ступни.

— Э-хе-хе! — удовлетворенно вздохнул Зудень. — Боюсь, укоротят мне ноги по колени — ничего иного и ждать нечего. Вот увидите, — и остался в постели.

На завтрак была яичница-болтунья с поджаренными хлебцами, и Юстейс набросился на еду так, будто на ночном пиру не съел ни крошки.

— Вот что я вам скажу, сын Адама, — молвил фавн, с некоторым страхом наблюдая за тем, как Юстейс набивает рот. — Вероятно, не следует так уж поспешать. Полагаю, кентавры еще не завершили утренней трапезы.

— Значит, они тоже проспали? — спросил Юстейс, — Готов поспорить, сейчас уже часов десять.

— О, нет, — отвечал Златбег. — Они поднялись до зари.

— Ага, значит, завтрак был не готов, — сказал Юстейс.

— О нет, они приступили к трапезе, как только пробудились.

— Вот это да! — Юстейс даже перестал жевать. — Ничего себе завтрачек!

— Ах, сын Адама, разве вы не знаете? У кентавров два желудка — один человеческий, другой лошадиный. И оба, прошу прощения, нужно набить. Поэтому на первую перемену кентаврам подается овсянка, почки, бекон, омлет, холодная ветчина, хлебцы, мармелад, кофе и пиво. Вторая перемена у них лошадиная — час-другой они пасутся на травке. А на десерт у них пареные отруби, овес и мешок сахара. Вот почему пригласить кентавра в гости на день-два — весьма серьезное мероприятие. Уверяю вас, весьма серьезное.

В этот момент по камням загрохотали копыта, все оглянулись и увидели у входа двух кентавров, одного с черной бородой, ниспадающей на мощную грудь, другого — с золотистой. Пригнув головы, кентавры заглянули в пещеру. Тут наши герои притихли и быстренько покончили с завтраком. Ведь кентавров не назовешь благодушными существами. Они торжественны, величавы, преисполнены древней мудрости, полученной от звезд; они редко смеются, редко гневаются, но гнев их ужасен, как волна прибоя в бурю.

— До свидания, милый Зудень, — Джил подошла к постели лягвы-мокроступа. — Я была не права, считая тебя занудой.

— И я тоже, — сказал Юстейс. — Ты — лучший в мире друг.

— Надеюсь, мы еще встретимся, — добавила Джил.

— Боюсь, этому не бывать, — отвечал Зудень. — Боюсь, я никогда уже не увижу мой старый вигвам. И королевич, он, конечно, хороший малый, но не кажется ли вам, что здоровье у него никудышное? Столько лет провести под землей — ничего иного и ждать нечего. Выглядит — краше в гроб кладут.

— Ах ты, Зудень! — воскликнула Джил. — Ах ты, старый притвора! Вид постный, как на похоронах, а сам счастлив. Ты всегда говоришь «боюсь, боюсь», а на самом деле отважен, как Лев.

— Боюсь, насчет похорон… — начал было лягва, но Джил, услышав, как кентавры перебирают копытами, удивила его — обняла за тощую шею и поцеловала в грязно-серый лоб. Юстейс пожал перепончатую руку. Потом они выбежали из пещеры, а лягва-мокроступ, откинувшись на вересковое ложе, сказал сам себе: «Боюсь, об этом я и не мечтал. Далее при том, что я не то чтобы не красавец».

Ездить верхом на кентавре, вне всяких сомнений, великая честь (кроме Джил и Юстейса таковой чести, насколько известно, не удостаивался никто из живущих под небом), однако сидеть на нем очень неудобно. Никто, кому дорога жизнь, не рискнет седлать кентавра, а скакать без седла — не слишком приятное дело, особенно если вы, подобно Юстейсу, никогда не учились верховой езде. Кентавры были чрезвычайно осторожны, вежливы и добры, и покуда скакали по нарнианскому лесу, не поворачивая головы, рассказывали своим седокам о целебных свойствах трав и корней, о влиянии планет, о девяти именах Эслана и что каждое означает, и обо всем таком прочем. Хотя было и больно, и тряско, но многое дали бы наши герои, чтобы эта поездка повторилась: снова увидеть поляны и склоны, укрытые искрящимся свежим снегом, снова услышать от зайцев, белок и птиц пожелание доброго утра, снова вдохнуть воздух Нарнии и насладиться голосами нарнианских деревьев!

Спустились к реке, ярко синеющей под зимним солнцем, и переправились на пароме — единственный мост остался много выше по течению, у городка Беруна, знаменитого своими красными черепичными крышами. Паромщиком оказался лягва-мокроступ, потому что всеми водяными работами и рыбной ловлей в Нарнии занимаются именно лягвы. Потом ехали по южному берегу реки до самого Кэйр-Паравела. А подъезжая к замку, увидели скользящий по реке яркий, подобный птице, корабль — тот самый, что стоял у причала, когда они только явились в Нарнию. Весь королевский двор собрался на прибрежном лугу встречать короля Каспиана. Королевич же Рилиан, сменивший черные одеяния на алый плащ и серебристую кольчугу, стоял без головного убора у самой воды и ждал. Наместник гном Трампкин был рядом с ним в своей повозке, запряженной ослом. Пробиться к королевичу сквозь толпу казалось невозможным, да и неловко было. Потому наши герои попросили у кентавров разрешения посидеть еще немного на их спинах, потому что сверху лучше видно. И кентавры разрешили.

Звук серебряных труб с палубы корабля разнесся над рекой; мореходы бросили конец, крысы (конечно, это были говорящие крысы) и лягвы-мокроступы быстро закрепили канат на пристани; корабль пришвартовался. Оркестр, не видимый в толпе, заиграл торжественную, триумфальную музыку. Были спущены сходни.

Джил ждала, что вот сейчас спустится старый король. Но что-то там было не так. Вместо короля на берег сошел придворный с бледным лицом и преклонил колено перед королевичем и наместником. Какое-то время они, сблизив головы, переговаривались, и никто не мог расслышать, о чем. Музыка гремела, но встречающие насторожились. Потом на палубе появились четыре рыцаря с ношей на плечах. Когда они стали спускаться по сходням, все увидели, что это носилки, на которых лежит старый король, бледный и недвижимый. Носилки установили на пристани. Королевич пал на колени и обнял отца. И было видно, как король Каспиан Десятый поднял руку, благословляя сына. В толпе раздались приветственные клики, но не очень-то дружные, — все чувствовали, что радость неуместна. Вдруг голова короля откинулась на подушки, оркестр смолк, наступила мертвая тишина. Королевич, припав к груди отца, заплакал.

Толпа зашушукалась, задвигалась, и Джил увидела, как в единый миг исчезли шапки, шляпы, шлемы и капюшоны — все обнажили головы, и Юстейс тоже. Что-то зашелестело, захлопало над замком. Джил оглянулась: большой штандарт с золотым Львом медленно сползал вниз по флагштоку. И вновь зазвучал оркестр, застенали струны, зарыдали трубы — от этой медленной беспощадной музыки разрывалось сердце.

Дети слезли с кентавров, а те и не заметили.

— Нам пора домой, — сказала Джил.

Юстейс молча кивнул.

— Я здесь, — прозвучал глубокий голос.

Они оглянулись. У них за спиной стоял Эслан, Великий Лев, столь светлый и могучий, что все остальное по сравнению с ним как-то сразу поблекло и растворилось. В единый миг Джил забыла о Нарнии, об умершем короле, а в памяти всплыло, как по ее вине Юстейс упал с утеса, как из-за нее прозевали почти все знамения, как она сердилась и ссорилась. Ей хотелось сказать «простите меня», но она не могла выговорить ни слова. Лев взглядом подозвал ребят, склонил над ними голову и, лизнув каждого в бледное лицо, промолвил:

— Не думайте больше об этом. Я не сержусь. Вы ведь сделали то, зачем я посылал вас в Нарнию.

— Эслан, — сказала Джил, — можно нам домой?

— Конечно. Я для того и пришел, чтобы отвести вас, — ответил Эслан.

Лев широко разинул пасть и выдохнул. На сей раз не было полета по небу, нет, им показалось, что они стоят на месте, зато и корабль, и почивший король, и замок, и снег, и зимнее небо — все будто сдунуло, все растаяло, как дым на ветру. И вот они уже стоят, в самый разгар лета, на лужайке под могучими деревьями возле журчливого ручья на Горе Эслана, на высочайшей выси в запредельном краю того мира, в котором находится Нарния. Однако траурная музыка по королю Каспиану звучала и здесь. Ребята двинулись вслед за Львом вдоль ручья, и Джил хотелось плакать — оттого ли, что Эслан столь прекрасен, оттого ли, что музыка столь печальна…

Эслан остановился, и дети увидели: там, на дне ручья, на золотистом каменном ложе, под водой, подобной текучему стеклу, лежит король Каспиан, и его длинную белую бороду колышет течение. И все трое заплакали. Даже Лев, Великий Лев ронял слезы, и каждая была драгоценнее любого алмаза, даже будь тот алмаз размером с Землю. И Юстейс плакал. Но не так, как плачут маленькие дети, и не так, как плачут мальчишки, желающие скрыть свои слезы, но так, как плачут взрослые мужчины. Во всяком случае, так показалось Джил, хотя на этой вершине ни возраст, ни время ничего не значат.

— Сын Адама, — сказал Эслан, — пойди в лес, отыщи гам колючку и принеси мне.

Юстейс повиновался. Колючка была длинной и острой, как рапира.

— Воткни колючку вот сюда, сын Адама, — сказал Лев, протянув Юстейсу правую переднюю лапу.

— Я должен воткнуть ее в лапу? — спросил Юстейс.

— Да, — отвечал Эслан.

Тогда Юстейс, стиснув зубы, вонзил шип. Из раны вытекла капля крови, такой красной, что краснее не бывает и представить себе невозможно. И капля та пала в ручей на мертвое тело короля. И в тот же миг траурная музыка смолкла. И мертвая королевская плоть стала преображаться. Седая борода потемнела, стала серой, потом желтой, потом укоротилась и исчезла совсем, щеки зарумянились, морщины разгладились, глаза открылись, губы тронула улыбка, и вот он уже поднялся и предстал перед ними: то ли юноша, то ли мальчик, трудно сказать, потому что в стране Эслана возраста нет. Да и в нашем мире только очень глупые дети выглядят совсем по-детски, а совсем по-взрослому выглядят только очень глупые взрослые. Каспиан подбежал к Эслану, крепко обнял его могучую шею и запечатлел на львином лике крепкий королевский поцелуй, Эслан же ответил ему поцелуем вольного Льва.

Потой Каспиан глянул на наших героев и удивленно засмеялся.

— Неужели это ты, Юстейс? — вскричал король. — Мой Юстейс! Стало быть, ты в конце концов достиг пределов мира! А что сталось с моим мечом, который ты преломил о морского змея?

Юстейс, раскрыв объятия, шагнул ему навстречу и вдруг, изменившись в лице, отпрянул.

— Постой! Это все… — Он запнулся, — очень хорошо. Но ты… разве ты?..

— Не будь ослом, Юстейс, — воскликнул Каспиан.

— А все-таки, — Бяка глянул на Эслана, — разве он… того… не умер?

— Умер, — в тихом голосе льва послышался смешок. — Конечно, умер. И знаешь, многие уже умерли. Даже я. Тех, кто еще не умер, гораздо меньше.

— Ну, конечно! — воскликнул Каспиан. — Я понял! Ты боишься, что я — призрак или что-нибудь в этом роде. Чушь! Пойми, если бы мы сейчас встретились в Нарнии, я бы точно предстал перед тобой призраком, потому что больше не принадлежу тому миру. Но в своем собственном мире быть бесплотным? Так не бывает. Неизвестно, каким я оказался бы в вашем мире. Однако ведь ваш мир уже и не ваш, потому что сами-то вы — здесь.

Сердца наших героев забились чаще, но Эслан покачал косматой головой и молвил:

— Нет, мои милые. Не сегодня. В следующий раз вы останетесь тут навсегда. А пока вам нужно вернуться.

— Эслан, мне всегда хотелось хоть одним глазком взглянуть на их мир. Это дурное желание?

— Теперь, сын мой, когда ты умер, у тебя не может быть дурных желаний, — отвечал Лев. — И ты увидишь их мир — пяти минут хватит, чтобы понять, что там к чему.

И Эслан объяснил Каспиану, куда возвращаются Джил и Юстейс, а также все про Экспериментальную школу; оказалось, он знает и про это.

— Доченька, — обратился Эслан к Джил, — Сломи-ка вон ту веточку, — она послушалась, и в ее руке ветка обернулась отличным гибким хлыстом. — А теперь вы, сыны Адама, обнажите свои мечи. Но только ради устрашения, ибо те, на кого я вас посылаю, — не воители, а дети и трусы.

— Ты пойдешь с нами, Эслан? — спросила Джил.

— Нет. Но они увидят меня — со спины.

Он быстро повел их через лес; несколько шагов, и вот уже перед ними ограда Экспериментальной школы. Эслан взревел так, что солнце дрогнуло в небе, и кусок стены, шагов в тридцать длиной, рухнул наземь. В пролом стали видны кусты лавра на задворках и крыша школы, а над ней унылое осеннее небо — ничего не изменилось с тех пор, как наши герои покинули Англию. Эслан обернулся к Юстейсу и Джил, подышал на каждого и лизнул в лоб. Потом улегся в проломе стены, обратившись золотистой спиной к нашему миру, а ликом — к своему. И в тот же миг Джил увидела тех, кого знала слишком хорошо. Они выскочили из зарослей лавра, вся шайка: там были и Адель Пеннифезер, и Чолмондели-старший, и Эдит Винтерблотт, и прыщавый Сорнер, и великовозрастный Баннистер, и эти противные близнецы Гарреты. Они выскочили и вдруг застыли на месте. Выражение подлости, тщеславия, жестокости и трусости исчезло с их лиц и заменилось одним — ужасом. Они увидели льва размером со слона, возлежащего на месте рухнувшей стены, и трех сверкающих воителей с мечами наголо, мчащихся прямо на них. Во имя Эслана Джил угостила девиц хлыстом, а Каспиан и Юстейс мальчишек — мечами (конечно, плашмя) пониже спины. И минуты не прошло, а вся шайка уже катилась вниз сломя голову с воплями: «Караул! Убивают! Львы! Мы так не играем!» Прибежала директриса, увидела льва, проломленную стену, Каспиана, Юстейса и Джил (своих учеников она, разумеется, не признала) и бросилась звонить в полицию. Она кричала в трубку что-то про льва, который бежал из цирка, и бандитов, которые разрушили стену и бегают с ножами. Среди всей этой суеты Джил и Юстейс беспрепятственно проскользнули в спальни и переоделись, сняв с себя яркие нарнианские платья, а Каспиан возвратился обратно в свой мир. И стена по слову Эслана восстановилась. Прибывшая полиция не обнаружила никакого льва, никакого пролома в стене, никаких преступников, а только директрису, которая походила на сумасшедшую. Началось расследование; вскоре многое из того, что творилось в Экспериментальной школе, вышло наружу, и человек десять старших учеников выгнали. Тогда друзья директрисы поняли, что директриса в директрисы не годится, и устроили ее главным инспектором над другими директорами. Когда же выяснилось, что она и на это не способна, ее протолкнули в Парламент, где она счастливо пребывает и по сей день.

Темной ночью Юстейс закопал нарнианскую одежду на школьных задворках, а Джил украдкой увезла свою домой и щеголяла в причудливом платье на балах. С того дня дела в Экспериментальной школе пошли на лад, и она стала вполне пристойной школой. А Джил и Юстейс навсегда остались друзьями.

Далеко-далеко, в Нарнии, король Рилиан, как должно похоронил своего отца, Каспиана Десятого, Мореплавателя, и должное время носил траур. Воссев на престол, Рилиан правил мудро, и страна его процветала, хотя лягва-мокроступ по имени Зудень (чьи ступни, кстати сказать, недели через три стали как новенькие) часто говаривал, что ясное утро — к ненастью, а счастливые времена — не вечны. Дыра в косогоре так и осталась незаделанной; летними днями нарнианцы спасаются в ней от жары, катаются на лодках с фонарями по темному подземному морю, поют и рассказывают друг другу о городах, оставшихся глубоко на дне. Если вам когда-нибудь повезет, и вы сами окажетесь в Нарнии, не забудьте заглянуть в те пещеры.