Хроники Нарнии.

ПОСПЕШАЮЩИЕ. К ВОСХОДУ, ИЛИ. ПОХОД НА КРАЙ СВЕТА. © В. Волковский, Перевод, 2000.

Глава 1. Картина в спальне.

Жил-был мальчик по имени Юстейс Кларенс, по фамилии Скрабб и по прозвищу Бяка. По правде сказать, прозвище было вполне заслуженным. Отец с матерью звали его Юстейсом Кларенсом, учителя в школе — Скрабб, а как обращались к нему друзья, сказать невозможно, но той простой причине, что друзей у него не было. Своих родителей он называл не папой и мамой, как все дети, а Гарольдом и Альбертой, и они против этого ни чуточки не возражали, потому что считали себя очень современными: мяса в рот не брали, не курили, не прикасались к спиртному и нижнее белье носили особенное, которое называли «гигиеническим». Мебели у них в доме было всего ничего, постельного белья ненамного больше, а окна не закрывались даже в лютые холода.

Юстейс Кларенс любил животных, особенно жуков, правда, только засушенных и пришпиленных булавками к картонкам. Нравились ему и книжки, но не все подряд, а познавательные, — с картинками, изображающими всяческие сооружения и устройства, вроде зерновых элеваторов, а также упитанных иностранных школьников, корпящих над своими иностранными учебниками.

Своих кузенов и кузин Певенси — Питера, Сьюзен, Эдмунда и Люси — Юстейс Кларенс вовсе не жаловал, что не помешало ему обрадоваться, когда он узнал, что Эдмунд и Люси наведаются к ним погостить. Будучи в глубине души врединой, он, хоть по трусости и тщедушию не сладил бы в драке даже с Люси, не говоря уж об Эдмунде, знал немало способов испортить настроение кому угодно. Донимать людей мелкими пакостями совсем нетрудно, особенно если ты дома, а они у тебя в гостях.

Надо признать, что Эдмунду и Люси ни капельки не хотелось проводить каникулы у дяди Гарольда и тети Альберты, да только выхода у них не было. В то лето их папу пригласили читать лекции в Америку, и мама, за десять лет забывшая, что такое летний отдых, отправлялась с ним. Питеру предстояло провести лето, готовясь к экзаменам под руководством старого профессора Керка, в чьем доме всем четверым детям довелось в свое время пережить удивительные приключения. Конечно, профессор и сейчас с удовольствием принял бы у себя их всех, однако он успел основательно обеднеть и теперь жил в маленьком домишке, в котором была одна-единственная спальня. Брать с собой в Америку остальных троих детей было бы слишком дорого, и в конечном счете родители решили взять с собой одну Сьюзен, считавшуюся в семье красавицей и умницей (хотя последнее отнюдь не подтверждалось ее довольно скромными успехами в школе). Мама сказала, что Сьюзен поездка принесет куда больше пользы, чем младшим. Эдмунд с Люси старались не злиться на сестру, но каникулы уже заранее казались им безнадежно загубленными, и это повергало в уныние.

— Тебе что, — вздыхая, говорил сестренке Эдмунд, — у тебя будет хотя бы своя комната. А мне каково? Жить в одной спальне с этим нудным задавакой Юстейсом!

Эта история началась однажды поутру, когда брат с сестренкой улучили свободную минутку, чтоб поболтать друг с другом без посторонних. И как всегда, когда они оставались наедине, разговор у них зашел о Нарнии. Так называлась их заветная, тайная страна. Наверное, такая страна есть почти у каждого, да только у большинства она воображаемая, а вот у ребят Певенси, которым в этом отношении повезло несравненно больше, страна была самая настоящая. Они побывали там уже дважды, и не понарошку, не во сне, а совершенно взаправду. И попадали туда, разумеется, с помощью волшебства, ведь иначе в Нарнии не окажешься. А поскольку им было обещано (ну, во всяком случае, почти обещано), что они попадут туда снова, их разговоры в основном и сводились к тому, как это будет здорово.

Сидя на кровати в спальне Люси, они разглядывали висевшую на стене напротив картину, — единственную в доме, которая им нравилась. И которая совершенно не нравилась тетушке Альберте, почему и оказалась в дальней комнатушке на втором этаже. Хозяйка, наверное, выбросила бы ее вовсе, но ее останавливало то, что это был свадебный подарок, — кто его подарил, давным-давно забылось.

Картина изображала плывущий как будто прямо на зрителя парусный корабль с носовой фигурой в виде вызолоченной драконьей головы с широко разинутой пастью. На единственной мачте раскинулся большой квадратный парус пурпурного цвета. Зеленые борта были едва видны за позолоченными драконьими крыльями. Корабль только что взлетел на гребень высокой синей волны, ближний край которой, казалось, вот-вот обрушится вниз и обрызгает с головы до ног. Подгоняемый свежим ветром, парусник слегка кренился на левый борт (замечу, что если речь идет о кораблях, следует говорить не «наклонялся», а непременно «кренился», и не «налево», а «на левый борт»). Справа светило солнце, и вода там играла пурпурно-зелеными бликами; слева корабль отбрасывал на синеву моря темную тень.

— По-моему, — проворчал Эдмунд, — это не картина, а просто дразнилка. Не больно-то весело любоваться нарнианским кораблем, коли не можешь попасть в Нарнию.

— Не попадем, так хоть вспомним, все веселее, — вздохнула Люси. — Корабль и вправду как тамошний.

— Все играете, еще не наигрались, — с этими словами в комнату вошел Юстейс Кларенс, до последнего момента подслушивавший за дверью. Подслушивать он был мастер, и когда гостил у Певенси в прошлом году, именно таким способом прознал о Нарнии; с тех пор он не упускал случая подразнить их по поводу этой выдумки. Ему Нарния, конечно же, казалась выдумкой, которая раздражала его хотя бы потому, что сам он был напрочь лишен фантазии и выдумать не мог решительно ничего.

— Тебя сюда никто не звал, — сердито буркнул Эдмунд.

— Я, между прочим, стишок сочинил, — пропустив его слова мимо ушей, заявил Юстейс. — Вот послушайте.

— Тоже мне стишок, — фыркнула Люси. — Ни складу ни ладу! Конца — дурака, разве же это рифма?

— Это ассонанс, — с важным видом объявил Юстейс, — или, по-простому, созвучие.

— Не вздумай спрашивать, что это за ассодранс или созвонючие! — предостерег Эдмунд, — Он только того и ждет. Спросишь, потом придется его нудятину слушать. А промолчишь, так он, может, и уберется.

Услышав такое, обычный мальчишка ушел бы прочь или, что весьма вероятно, дал бы обидчику тумака, но Юстейс не сделал ни того ни другого. Он просто ухмыльнулся и как ни в чем не бывало полюбопытствовал:

— А вам нравится эта картина?

— Бога ради, молчи, не то он начнет всякую чушь пороть насчет «искусства» и всего такого прочего! — воскликнул Эдмунд, но опоздал, поскольку Люси, девочка в высшей степени правдивая, уже ответила:

— Да. Даже очень нравится.

— А по мне, так это просто мазня, — скривился Юстейс. — Смотреть противно.

— А ты выйди вон, тогда и смотреть не придется, — посоветовал Эдмунд, однако Юстейс снова не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— А что, по-твоему, в ней хорошего? — спросил он кузину.

— А то, — серьезно ответила Люси, — что корабль на ней словно и взаправду плывет. И вода будто взаправду мокрая. И волны будто взаправду колышутся.

Вне всякого сомнения, Юстейс мог бы отпустить по этому поводу множество преехиднейших замечаний, однако же промолчал. Промолчал же он по той причине, что, когда взглянул в тот миг на картину, ему тоже почудилось, будто волны колышутся. До сих пор Юстейсу доводилось бывать в море лишь единожды (он с родителями совершил морскую прогулку на остров Уайт), но воспоминания о качке у него остались самые неприятные. Тогда его одолела морская болезнь, и на сей раз он тоже ощутил нечто похожее. Лицо его позеленело. Он отвел глаза, а когда взглянул на картину снова, попросту разинул рот — как и Эдмунд с Люси.

Конечно, читая об этом в книжке, трудно поверить в такое. Ребята и сами поначалу не верили собственным глазам. Изображение на картине двигалось! Это походило на кино, но было гораздо реальнее, естественнее и живее. Нос корабля взлетал на гребень синего вала, поднимая фонтаны брызг, нырял вниз и вздымался снова. Волна прокатывалась под днищем, подбрасывая корабль вверх и открывая взгляду корму, а потом, схлынув, уступала место следующей. Учебник, лежавший на кровати рядом с Эдмундом, вспорхнул и, хлопая страницами, отлетел к стене. Люси почувствовала, что волосы ее растрепались и взъерошились, как случалось в ветреную погоду. Да, в комнате и вправду поднялся ветер, причем дул он не из окна, а прямиком из картины. И этот ветер принес с собой звуки — тяжкие вздохи волн, плеск воды о борта и скрип корабельной оснастки. В том, что происходящее ей не снится, Люси убедил лишь щекотавший ноздри соленый запах.

— Прекратите! — испуганно и злобно заверещал Юстейс. — А ну, прекратите ваши гадкие фокусы! Вот скажу Альберте, вы у нее попляшете… Ой!

Справедливости ради следует признать, что хотя Люси с Эдмундом были куда привычнее к приключениям, «ой!» крикнули и они. По той простой причине, что вода, причем очень даже холодная, с чмокающим звуком выплеснулась из рамы, окатив их с ног до головы.

— Ах так! — завопил Юстейс. — Да я сейчас эту гадость в клочья порву!

Все последовавшее за этим произошло одновременно. Юстейс устремился вперед, намереваясь привести угрозу в исполнение. Эдмунд, имевший некоторое представление о волшебстве, бросился за ним, призывая опомниться и не быть дураком. И в этот самый миг все трое то ли сделались совсем крошечными, то ли картина выросла до огромных размеров. Так или иначе, но когда Юстейс подпрыгнул, чтобы сорвать картину со стены, неожиданно оказалось, что он стоит прямо на раме, а перед ним вовсе не холст, а самое настоящее море. Волны накатывались на раму и разбивались о нее, как о прибрежные скалы. Эдмунд и Люси вспрыгнули на раму и оказались рядом с кузеном, который в следующую секунду с перепуга отчаянно вцепился в них обоих. Они закричали, замахали руками, пытаясь сохранить равновесие, и, может быть, сохранили бы, но внезапно нахлынувшая огромная синяя волна мигом слизнула всех троих прямиком в море. Юстейс истошно взвизгнул, но попавшая в рот вода тотчас заставила его умолкнуть.

Люси оставалось лишь поблагодарить свою счастливую звезду за то, что прошлым летом она основательно занималась плаванием. Конечно, барахтаться приходилось изо всех сил, да и вода была куда холоднее, чем хотелось бы, однако при всем при том девочка не только ухитрялась держать голову над поверхностью, открыв глаза и закрыв — в отличие от Юстейса — рот, но еще и мигом сбросила туфельки. (Кстати, стоит заметить, что это обязательно следует сделать всякому, кого угораздит плюхнуться одетым в глубокую воду.).

До корабля было рукой подать — Люси видела возвышавшийся над ней зеленый борт и смотревших сверху людей, — но тут, как и следовало ожидать, Юстейс вцепился в нее, — и они вдвоем с головой ушли под воду.

Когда девочке удалось вынырнуть, она увидела человека в белом, прыгнувшего с борта в воду. Эдмунд уже находился рядом и даже умудрился оторвать от сестры вопящего Юстейса. Незнакомец в белом — впрочем, вблизи его лицо показалось девочке смутно знакомым — подплыл с другой стороны и поддержал ее, не дав снова скрыться под водой. С корабля доносились крики; моряки, перевесившись через борт, бросали вниз веревки. Эдмунд и знакомый незнакомец сообща обвязали Люси веревками и подали знак тянуть. Девочке показалось, что тянули ее очень-очень долго, потому что она основательно посинела и уже выбивала зубами дробь, хотя люди на палубе вовсе не мешкали, а лишь дожидались удобного момента, чтобы поднять Люси (иначе она могла удариться о борт). Только благодаря их осторожности она отделалась всего-навсего ушибленной коленкой. Следом за промокшей, продрогшей девочкой на палубу подняли Эдмунда, потом втащили жалкого, несчастного Юстейса, а последним взобрался отважный спасатель — золотоволосый юноша, всего несколькими годами старше Люси.

— Ка… Ка… Каспиан! — ахнула Люси, едва ей удалось восстановить дыхание. Ибо она и вправду увидела перед собой не кого иного, как Каспиана, юного короля, которому братья и сестры Певенси помогли взойти на престол во время последнего посещения Нарнии. Эдмунд тоже мигом узнал его, и все трое принялись радостно обниматься и хлопать друг друга по спине.

— А кто ваш друг? — поинтересовался Каспиан, с приветливой улыбкой обернувшись к Юстейсу, однако тот ревел так отчаянно, что становилось неловко: вроде ведь не маленький, да и ничего особенно страшного с ним не случилось.

— Отпустите меня! — орал он что было мочи. — Сейчас же отпустите! Не хочу-у-у!

— Отпустить? — удивился Каспиан. — Куда?

Юстейс подбежал к борту, рассчитывая увидеть нависающую над морем раму от картины, а за ней и уголок спальни Люси. Но он обманулся в своих ожиданиях: вокруг, до самого горизонта, расстилалось синее, с белыми шапочками пены на гребнях волн море, а над морем раскинулось столь же безбрежное и синее (разве чуток посветлее) небо. Принимая все это во внимание, вряд ли следует слишком уж упрекать беднягу за то, что сердце у него упало, и что его вдобавок чуть не стошнило.

— Эй, Ринсльф! — окликнул Каспиан одного из моряков. — Принеси их величествам пряного вина. Вам, друзья мои, после этакого купания совсем не помешает согреться, — он неспроста назвал Эдмунда и Люси их величествами, ведь в свое время они, вместе с Питером и Сьюзен, тоже были королями и королевами Нарнии. А надо сказать, что в Нарнии время течет совсем по-другому, чем у нас. Вы можете запросто прожить там добрую сотню лет, а потом вернуться в наш мир в тот же день и чуть ли не в тот же час, когда покинули его. А возвратившись в Нарнию, скажем, через неделю, можете обнаружить, что там прошла целая тысяча лет или всего-то один денек, а то и вовсе ни минуты; и выяснить это можно, лишь оказавшись там. Потому, когда Питер с братом и сестрами объявились в Нарнии во второй раз, тамошние жители приняли их, как мы, наверное, приняли бы короля Артура. Кстати, многие верят, что он и вправду когда-нибудь вернется, и я по сему поводу могу сказать лишь одно — чем скорее, тем лучше.

Ринельф принес кувшин с подогретым вином, над которым поднимался душистый пар, и четыре серебряных кубка. Что было весьма кстати: Люси и Эдмунду хватило всего нескольких глотков, чтобы почувствовать, как тепло пробирает их до самых пяток. А вот Юстейс кривился, отплевывался и канючил, чтобы ему дали полезного и питательного, натурального, витаминизированного, пастеризованного и мигом слизнула всех троих прямиком в море. Юстейс истошно взвизгнул, но попавшая в рот вода тотчас заставила его умолкнуть.

Люси оставалось лишь поблагодарить свою счастливую звезду за то, что прошлым летом она основательно занималась плаванием. Конечно, барахтаться приходилось изо всех сил, да и вода была куда холоднее, чем хотелось бы, однако при всем при том девочка не только ухитрялась держать голову над поверхностью, открыв глаза и закрыв — в отличие от Юстейса — рот, но еще и мигом сбросила туфельки. (Кстати, стоит заметить, что это обязательно следует сделать всякому, кого угораздит плюхнуться одетым в глубокую воду.).

До корабля было рукой подать — Люси видела возвышавшийся над ней зеленый борт и смотревших сверху людей, — но тут, как и следовало ожидать, Юстейс вцепился в нее, — и они вдвоем с головой ушли под воду.

Когда девочке удалось вынырнуть, она увидела человека в белом, прыгнувшего с борта в воду. Эдмунд уже находился рядом и даже умудрился оторвать от сестры вопящего Юстейса. Незнакомец в белом — впрочем, вблизи его лицо показалось девочке смутно знакомым — подплыл с другой стороны и поддержал ее, не дав снова скрыться под водой. С корабля доносились крики; моряки, перевесившись через борт, бросали вниз веревки. Эдмунд и знакомый незнакомец сообща обвязали Люси веревками и подали знак тянуть. Девочке показалось, что тянули ее очень-очень долго, потому что она основательно посинела и уже выбивала зубами дробь, хотя люди на палубе вовсе не мешкали, а лишь дожидались удобного момента, чтобы поднять Люси (иначе она могла удариться о борт). Только благодаря их осторожности она отделалась всего-навсего ушибленной коленкой. Следом за промокшей, продрогшей девочкой на палубу подняли Эдмунда, потом втащили жалкого, несчастного Юстейса, а последним взобрался отважный спасатель — золотоволосый юноша, всего несколькими годами старше Люси.

— Ка… Ка… Каспиан! — ахнула Люси, едва ей удалось восстановить дыхание. Ибо она и вправду увидела перед собой не кого иного, как Каспиана, юного короля, которому братья и сестры Певенси помогли взойти на престол во время последнего посещения Нарнии. Эдмунд тоже мигом узнал его, и все трое принялись радостно обниматься и хлопать друг друга по спине.

— А кто ваш друг? — поинтересовался Каспиан, с приветливой улыбкой обернувшись к Юстейсу, однако тот ревел так отчаянно, что становилось неловко: вроде ведь не маленький, да и ничего особенно страшного с ним не случилось.

— Отпустите меня! — орал он что было мочи. — Сейчас же отпустите! Не хочу-у-у!

— Отпустить? — удивился Каспиан. — Куда?

Юстейс подбежал к борту, рассчитывая увидеть нависающую над морем раму от картины, а за ней и уголок спальни Люси. Но он обманулся в своих ожиданиях: вокруг, до самого горизонта, расстилалось синее, с белыми шапочками пены на гребнях волн море, а над морем раскинулось столь же безбрежное и синее (разве чуток посветлее) небо. Принимая все это во внимание, вряд ли следует слишком уж упрекать беднягу за то, что сердце у него упало, и что его вдобавок чуть не стошнило.

— Эй, Ринельф! — окликнул Каспиан одного из моряков. — Принеси их величествам пряного вина. Вам, друзья мои, после этакого купания совсем не помешает согреться, — он неспроста назвал Эдмунда и Люси их величествами, ведь в свое время они, вместе с Питером и Сьюзен, тоже были королями и королевами Нарнии. А надо сказать, что в Нарнии время течет совсем по-другому, чем у нас. Вы можете запросто прожить там добрую сотню лет, а потом вернуться в наш мир в тот же день и чуть ли не в тот же час, когда покинули его. А возвратившись в Нарнию, скажем, через неделю, можете обнаружить, что там прошла целая тысяча лет или всего-то один денек, а то и вовсе ни минуты; и выяснить это можно, лишь оказавшись там. Потому, когда Питер с братом и сестрами объявились в Нарнии во второй раз, тамошние жители приняли их, как мы, наверное, приняли бы короля Артура. Кстати, многие верят, что он и вправду когда-нибудь вернется, и я по сему поводу могу сказать лишь одно — чем скорее, тем лучше.

Ринельф принес кувшин с подогретым вином, над которым поднимался душистый пар, и четыре серебряных кубка. Что было весьма кстати: Люси и Эдмунду хватило всего нескольких глотков, чтобы почувствовать, как тепло пробирает их до самых пяток. А вот Юстейс кривился, отплевывался и канючил, чтобы ему дали полезного и питательного, натурального, витаминизированного, пастеризованного и стерилизованного сока, а главное — высадили бы на берег как можно скорее.

— Ну, брат, славного же моряка ты с собой привел! — шепнул Каспиан Эдмунду, но не успел закончить фразу, потому как Юстейс заголосил громче прежнего:

— Ой-ой! Тьфу! Это еще что за гадость? Уберите сейчас же!

Впрочем, на сей раз его можно было до некоторой степени извинить, поскольку появившееся из кормовой рубки и важно шагавшее к ним существо выглядело, мягко говоря, не совсем обычно. Больше всего оно походило на мышь, каковой, в сущности, и было, только вот роста в нем насчитывалось никак не меньше двух футов; передвигалось оно на задних лапах, а на голове его красовался тонкий золотистый ободок с длинным красным пером, великолепно смотревшийся на фоне очень темной, почти черной шерстки. Левая передняя лапа покоилась на эфесе длиннющей, под стать мышиному хвосту, шпаги. На качку диковинное животное не обращало внимания, по палубе вышагивало с изящной непринужденностью и вообще держалось весьма достойно. Эдмунд и Люси вмиг узнали отважного Рипичипа, храбрейшего из говорящих животных Нарнии, стяжавшего неувядаемую славу во втором Берунском сражении. Люси, как всегда, страшно захотелось взять его на руки и погладить, но она прекрасно знала, что поступить так означало нанести герою страшную обиду. Поэтому девочка просто опустилась на одно колено, чтобы удобнее было разговаривать.

Рипичип церемонно выставил левую заднюю лапу, низко поклонился, широко поведя при этом правой передней, учтиво поцеловал девочке руку, подкрутил усы и пропищал:

— Мое глубочайшее почтение ее королевскому величеству. И его величеству королю Эдмунду! — При этих словах он не преминул отвесить еще один поклон, — Мы не смели и мечтать о том, что ваши величества почтят своим посещением наш славный корабль.

— Да уберите же эту тварь! — снова завопил Юстейс. — Терпеть не могу мышей! Мыши — мерзость! И все дрессированные звери — пошлая, вульгарная мерзость!

— Насколько я берусь судить, — с расстановкой произнес Рипичип, пристально глядя на Юстейса, — этот в высшей степени скверно воспитанный молодой человек пребывает под покровительством вашего величества? Ибо если это не так…

В этот момент Эдмунд и Люси разом выдали дружное «а-апчхи».

— Ох, и дурак же я! — вскричал Каспиан. — Вы же промокли до нитки. Ступайте поскорее вниз, да переоденьтесь в сухое. Люси, я уступаю тебе свою каюту. Боюсь, с девичьими платьями у нас на корабле плоховато, так что придется тебе выбрать что-нибудь из моих вещей. Рипичип, будь добр, проводи гостей.

— Коль скоро речь заходит о служении даме, — ответствовал Рипичип, — даже вопросы чести могут повременить. До поры… — добавил он, одарив Юстейса многозначительным взглядом, но тут Каспиан поторопил его, и скоро перед Люси открылась дверь королевской каюты. Каюта была что надо, девочке там понравилось решительно все: и три квадратных окна, за которыми плескались синие волны, и низкие скамьи с мягкой обивкой, окружавшие с трех сторон стол, и серебряная (Люси мигом признала искусную работу гномов) лампа, свисавшая с потолка, и красовавшееся над дверью плоское золотое изображение Великого Льва Эслана. Правда, она едва успела окинуть помещение взглядом, как со стороны правого борта открылась дверь, и появившийся на пороге Каспиан сказал:

— Ну, как тебе каюта? Теперь она твоя, я только заберу кое-что из одежды, — он принялся рыться в шкафу. — И ты себе что-нибудь подбери. Как переоденешься, оставь мокрые вещи за дверью, я велю отнести их на камбуз и просушить.

В каюте Люси чувствовала себя как дома, словно прожила здесь невесть сколько времени, а качка ей ни капельки не мешала, ведь в бытность свою королевой Нарнии она уже плавала по морю. Конечно, каюта была крошечной, но зато очень уютной, со стенными панелями, расписанными виноградными лозами, птицами, животными и пурпурными драконами. И нигде ну ни единой пылинки!

Правда, одежда Каспиана была ей великовата, но приспособить рубашку вместо платья не слишком мудрено. Вот обувь — и сандалии, и башмаки, и сапоги — оказалась решительно не по ноге, однако Люси ничего не имела против возможности пошлепать по палубе босиком. Покончив с переодеванием, девочка посмотрела из окна на пробегавшую вдоль борта воду и удовлетворенно вздохнула, предвкушая захватывающие приключения.

Глава 2. На борту. «Поспешающего к восходу».

— А, вот и ты, Люси! — радостно воскликнул Каспиан. — Как раз тебя мы и ждали. Познакомься с моим капитаном, лордом Дринианом.

Темноволосый мужчина преклонил колено и поцеловал Люси руку. Помимо него на палубе находились Рипичип и Эдмунд.

— А Юстейс где? — полюбопытствовала девочка.

— Валяется на койке, — ответил Эдмунд, — и вряд ли мы можем ему помочь. С ним по-хорошему, а он только злится да дуется.

— Пусть себе лежит, — заметил Каспиан, — нам с вами найдется о чем поговорить.

— Еще бы, — согласился Эдмунд. — Перво-наперво я хотел бы выяснить насчет времени. Мы покинули Нарнию перед твоей коронацией, по нашему счету год назад. А здесь сколько прошло?

— Ровно три года, — ответил Каспиан.

— Ну и как, все в порядке? — поинтересовался Эдмунд.

— Будь иначе, разве я смог бы оставить свою страну? — отозвался юный король. — Дела идут так, что лучше и желать нечего. Все разногласия между моими подданными — гномами, фавнами, говорящими животными и всеми прочими — полностью улажены. Великанам, от которых возле границы просто житья не было, мы прошлым летом задали такого жару, что они стали как шелковые, и теперь платят нам дань. На время своего отсутствия я поручил королевство гному Трампкину. Помните такого?

— Еще бы! — воскликнула Люси. — Славный Трампкин! Лучшего наместника не сыскать.

— Истинная правда, мадам, — подтвердил Дриниан. — Он верен, как барсук, и бесстрашен, как… как мышь, — возможно, капитан собирался сказать «как Лев», но приметил обращенный на него взгляд Рипичипа.

— А куда мы плывем? — спросил Эдмунд.

— Ну, это долгая история, — отозвался Каспиан. — Вы, верно, помните, что, когда я был маленьким, король Мираз, мой вероломный дядюшка, отослал в дальние моря семерых лордов, друзей моего покойного отца. Он опасался, как бы они не встали на мою сторону, и избавился от них, поручив им выведать, что за земли лежат к востоку от Одиноких островов.

— Помню, — кивнула Люси. — Ни один из них не вернулся.

— То-то и оно. Так вот, в день своей коронации я, с полного одобрения Эслана, принес обет — что как только сумею установить в Нарнии мир, отправлюсь в плавание и буду плыть на восток один год и один день, чтобы или отыскать и выручить отцовских друзей, или, если они погибли, отомстить за их смерть. Звали их лорд Ревелиан, лорд Берн, лорд Аргоз, лорд Мавроморн, лорд Октесиан, лорд Рестиамар и лорд… — надо же, опять позабыл. Имя у него какое-то незапоминающееся.

— Лорд Руп, ваше величество, — подсказал Дриниан.

— Точно, Руп, — кивнул Каспиан. — В этих поисках и состоит моя главная цель. Но вот у Рипичипа имеется и более возвышенный замысел.

Естественно, все обернулись к предводителю мышей.

— Высок этот замысел, как мой дух, или же невысок, подобно мне самому, — промолвил тот, — но почему бы нам не попробовать доплыть до восточного края света? Сдается мне, где-то там должно находиться царство Эслана. Великий Лев всегда появляется из-за моря, с востока.

— Здорово придумано! — искренне восхитился Эдмунд.

— Но ты уверен, — спросила Люси, — что царство Эслана на самом деле… и ли… в общем, уверен, что это место, куда и вправду можно доплыть?

— Чего не знаю, ваше величество, того не знаю, — вздохнул Рипичип. — Но вот какая штука: в младенчестве меня нянчила дриада, и она, бывало, пела мне такую колыбельную:

Трудно сказать, что все это значит, но песенку я запомнил на всю жизнь.

Воцарилось молчание, прервала которое Люси.

— А сейчас-то мы где? — поинтересовалась она.

— Думаю, этот вопрос лучше задать капитану, — отозвался король, и Дриниан тут же достал и развернул на столе морскую карту.

— Мы вот здесь, — указал он пальцем, — Точнее сказать, были вот на этом месте сегодня в полдень. Наш корабль покинул Кэйр-Паравел с хорошим попутным ветром, и, держа на восток с уклоном к северу, мы уже через день оказались у берегов Галмы, где задержались на неделю, потому что тамошний герцог устроил в честь его величества великолепный турнир, и его величество вышиб из седла многих рыцарей…

— Мне и самому досталось, — прервал Каспиан, — несколько раз я так навернулся, что до сих пор синяки не сошли.

— … Многих могучих рыцарей, — упрямо повторил Дриниан. — Кажется, герцогу хотелось, чтобы его величество взял в жены его дочку, но из этой затеи ничего не вышло.

— Она косоглазая, да еще и в веснушках, — буркнул Каспиан.

— Бедняжка! — сочувственно вздохнула Люси.

— Галму мы оставили в штиль, — продолжал капитан, — и два дня шли на веслах. Потом ветер задул снова, и на четвертый день после Галмы мы достигли Теребинтии. Достичь-то достигли, а вот высадиться не смогли. Правитель Теребинтии прислал предостережение: мол, у них там свирепствует какая-то заразная хворь, и сходить на берег опасно. Три дня мы простояли на якоре, а как дождались ветра — на сей раз юго-восточного, то поплыли к Семи островам. На третий день нас догнал пиратский корабль (по оснастке сильно смахивавший на теребинтианский), но мы принялись стрелять из луков, и разбойникам пришлось удирать…

— А мы пустились в погоню, взяли их посудину на абордаж и перевешали всех головорезов на реях, — вставил Рипичип.

— Ну а через пять дней мы увидели Мюил, как вы знаете, самый западный из Семи островов. Проливом шли на веслах, и к заходу солнца причалили в Рыжей гавани, что на острове Бренн. Там нас приняли с превеликим радушием: и угощали на славу, и припасов с собой надавали целую гору.

Оттуда мы отплыли шесть дней назад, и все это время поддерживали просто удивительную скорость, так что я питаю надежду уже послезавтра увидеть Одинокие острова. Короче говоря, наш корабль в море уже месяц, а между нами и Нарнией пролегло четыреста лиг.

— А что там дальше, за Одинокими островами? — спросила Люси.

— То никому неведомо, ваше величество, — отвечал Дриниан. — Об этом могут рассказать разве что одинокие островитяне.

— В наше время они ничего на сей счет не знали, — заметил Эдмунд.

— Стало быть, — промолвил Рипичип, — только за островами и начнутся настоящие приключения.

Каспиан предложил гостям в оставшееся до ужина время осмотреть корабль, но Люси, девочка на редкость совестливая, сказала, что непременно хочет навестить беднягу Юстейса.

— Что ни говори, а морская болезнь — штука пренеприятная. Вот будь у меня то старое снадобье, я бы его быстро поставила на ноги.

— Так оно здесь, на корабле, — сказал Каспиан. — Я о нем и думать забыл. Ты его тогда не забрала, вот я и оставил при себе, как королевское сокровище. Правда, жаль расходовать такое лекарство на пустячную морскую болезнь.

— Да я только капелюшечку и возьму, — заверила Люси.

Каспиан открыл один из стоявших под скамьей сундуков, вынул оттуда чудесный, очень памятный девочке алмазный флакончик и вручил ей со словами:

— Он снова твой, королева.

На залитой солнцем палубе, по юту и баку (что на обычном языке значит «сзади» и «спереди») от мачты находились два больших люка. Сейчас, как всегда бывало в хорошую погоду, они оставались открытыми, чтобы внутрь судна попадало побольше света и воздуха. Каспиан пригласил спуститься по трапу в кормовой люк, и гости оказались в просторном помещении со стоявшими у обоих бортов скамьями. Сквозь отверстия для весел светило солнце, на стенах плясали веселые блики. Разумеется, корабль Каспиана ничуть не напоминал те ужасные галеры, грести на которых приходится невольникам. Весла на «Поспешающем к восходу» использовались только в безветренную погоду и когда приходилось маневрировать в проливах и гаванях (уж тогда за них по очереди садились все, кто был на борту). Исключение составлял лишь Рипичип: он бы и рад был помочь друзьям, но не мог усидеть на лавке для гребцов, потому что его слишком короткие лапы не доставали до пола. Пространство под скамьями и между ними оставалось свободным, но посреди трюма, над килем, находилось углубление, куда были сложены всевозможные припасы: мешки с мукой, бочки с водой, пивом и солониной, горшки с медом, кожаные бурдюки с вином, а также яблоки, орехи, сыры и репа. С потолка (представлявшего собой не что иное, как низ палубы) свисали связки лука и окорока, а заодно и гамаки, в которых отдыхали свободные от вахты матросы. Следом за Каспианом, шагая со скамьи на скамью, гости направились в сторону кормы. Точнее сказать, Каспиан перешагивал без труда, Люси с подскоком, а Рипичипу приходилось совершать длиннющие (по его меркам) прыжки. Так или иначе, но добрались до двери в кормовом отсеке. Каспиан отворил эту дверь и впустил гостей в самую нижнюю кормовую каюту, тесную и не очень-то удобную. Потолок нависал так низко, что к нему запросто можно было приложиться макушкой, стены сходились книзу, так что пола под ногами, считайте, и не имелось, а окна с толстыми стеклами никогда не открывались, потому что находились на уровне воды. Корабль покачивало, и окна то уходили под воду, то поднимались, а потому становились то золотистыми от солнца, то темно-зелеными, как само море.

— Здесь мы с тобой и расположимся, Эдмунд, — сказал Каспиан. — Родич ваш пусть занимает койку, а нам, думаю, будет неплохо и в гамаках.

— Прошу дозволения вашего величества… — начал было Дриниан, но Каспиан не дал ему договорить.

— Нет уж, капитан, все споры на сей счет окончены. Вы с Ринсом (Ринсом звали помощника капитана) ведете корабль, и у вас полно дел даже вечерами, когда мы можем распевать песенки да тешить друг друга байками. Вам нужно находиться ближе к палубе, так что оставайтесь в верхней каюте. Нам с королем Эдмундом сгодится и эта. Ну а как дела у нашего третьего гостя?

Несчастный, позеленевший Юстейс сглотнул и жалобно спросил, скоро ли закончится шторм?

— Какой еще шторм? — не понял Каспиан, а Дриниан так и вовсе покатился со смеху.

— Ну и шуточка! — воскликнул он. — Сказанул так сказанул! Да лучшей погоды и пожелать невозможно!

— Кто это? — простонал Юстейс, — Пусть уйдет или хотя бы замолчит. У меня голова раскалывается от его рева.

— Я как раз принесла кое-что, лекарство. Выпей, и тебе станет легче, — сказала Люси.

— О-о-о! Уходите все, оставьте меня одного! — расхныкался Юстейс. Однако глоточек все же отпил, и хотя обозвал источавшее дивное благоухание снадобье «противным пойлом», щеки его порозовели, и вообще ему сделалось гораздо лучше. Чего нельзя сказать об остальных, потому как, перестав жаловаться на шторм и больную голову, он стал приставать к ним с требованием поскорее высадить его на берег и грозить, что в первом же порту обратится к британскому консулу. Но когда Рипичип, решивший, что речь идет о какой-то неизвестной ему форме поединка, полюбопытствовал, кто таков этот «консул», и с помощью какого оружия к нему обращаются, Юстейс лишь отчаянно замахал руками. Похоже, способность мыша говорить казалась ему менее странным явлением, чем неосведомленность насчет британского консула. В конце концов общими усилиями его с трудом удалось убедить в том, что корабль со всей возможной скоростью направляется к ближайшему берегу, а отослать Юстейса в Кембридж (где находился дом дядюшки Гарольда) ничуть не легче, чем отправить на Луну. Лишь после этого мальчик, дуясь и ворча, все-таки согласился переодеться в сухое и выйти на палубу.

Капитан показал гостям судно, хотя многое они уже видели. Поднявшись на полубак, обнаружили, что внутри раззолоченной драконьей шеи стоит на скамеечке впередсмотрящий, стоит себе да смотрит вперед через разинутую драконью пасть. Там же, на полубаке, находился камбуз (кто еще не выучил морской язык, знайте — это корабельная кухня), а также каюта, где жили боцман, плотник, кок (то есть повар) и старший лучник. Может показаться странным, что камбуз устроили на носу, ведь кухонный дым летит назад, и так недолго закоптить всю палубу. Но это ошибочное мнение, и связано оно с тем, что нынешние пароходы частенько плавают против ветра — так их рисуют и на картинках, по которым многие о них судят. Парусники, однако, ходят лишь по ветру, который и дым, и все кухонные запахи уносит как раз вперед. Потом поднялись на боевую площадку на вершине мачты, и гостям сделалось не по себе: сверху палуба выглядела совсем малюсенькой; чудилось, что если свалишься, так не на нее упадешь, а прямо в море.

Спустившись, перебрались на полуют, где Рине и еще один моряк несли вахту у штурвала и где за кормой поднимался вызолоченный драконий хвост, тоже полый, с невысокой лавкой внутри.

Корабль, носивший имя «Поспешающий к восходу», был гораздо меньше не только наших современных морских судов, по и тех галер, каравелл и галеонов, что бороздили моря, когда Эдмунд и Люси правили Нарнией под рукой верховного короля Питера. Дело в том, что предшественники Каспиана привели мореплавание в полный упадок. Дело обстояло просто ужасно: когда узурпатор Мираз, Каспианов дядюшка, решил отослать за море семерых неблагонадежных лордов, ему пришлось не только покупать корабль на Галме, но и нанимать галмианскую команду. Лишь с восшествием на престол Каспиана, решившего возродить былую славу Нарнии как морской державы, снова начали строить корабли, и лучшим из них, гордостью нарнианского флота, был как раз «Поспешающий к восходу». Правда, он был не слишком велик, точнее сказать, так мал, что впереди мачты, между люком, спасательной шлюпкой и клеткой с курами (которых Люси тут же покормила) почти не оставалось свободного места. Зато корабль отличался соразмерностью пропорций, благородством линий, великолепием раскраски и мастерским исполнением даже мелких деталей. Конечно, Юстейсу ничто на борту не нравилось, и он без конца похвалялся теплоходами, самолетами и подводными лодками (в которых, по замечанию Эдмунда, не смыслил ни ухом ни рылом), но Эдмунда и Люси «Поспешающий к восходу» просто очаровал. А вечером, за ужином, они увидели пламенеющий западный горизонт, ощутили соленый вкус моря и попытались представить себе неведомые земли, лежащие на востоке, и Люси просто онемела от восторга.

Что же до мыслей и чувств Юстейса, то о них вы можете узнать от него самого, поскольку на следующее утро, получив назад сухую одежду, он первым делом вытащил из кармана черную записную книжку и карандаш. С этой книженцией Юстейс не расставался и заносил туда свои отметки по разным предметам. Предметы, изучавшиеся в школе, сами по себе его ничуть не занимали, но отметки он ценил высоко и вечно цеплялся к одноклассникам с одним и тем же вопросом: «Тебе сколько поставили? А вот мне…» Но на борту корабля на оценки рассчитывать не приходилось, и ему пришло в голову вести дневник. Вот первая запись:

«7 Августа. Если мне только это не снится, я уже целых 24 часа плыву на какой-то паршивой скорлупке. Бушует ужасный шторм (хорошо еще, что я не подвержен морской болезни). На нос этой утлой посудины без конца обрушиваются огромные волны, и остается лишь удивляться тому, что мы до сих пор не пошли ко дну. А все вокруг прикидываются, будто ничего не замечают, то ли из бахвальства, то ли оттого, что, как точно подметил Гарольд, простофилям свойственно трусливо закрывать глаза на очевидные факты. Так или иначе было сущим безумием выходить в открытое море на этом суденышке, которое разве что малость побольше обыкновенной шлюпки и лишено вдобавок элементарных удобств — ни тебе салона, ни радио, ни душевых, ни даже шезлонгов. Вчера меня весь вечер таскали по этому плавучему сараю, а Каспиан похвалялся так, словно это лайнер «Куин Мэри». Я пытался объяснить ему, что такое настоящие корабли, но без толку. Э. и Л., само собой, меня не поддержали. С Л. и спрашивать нечего, еще мелюзга, а Э. попросту подлизывается к К. Здесь к нему все подлизываются и даже называют королем. Я ему прямо заявил, что являюсь республиканцем, так он возьми и спроси, что это такое. Полнейший невежда! Конечно же, меня запихнули в самую гадкую каюту на всем корыте, больше похожую на тюремную камеру. И это в то время, как Люси отвели отдельную большущую каюту на палубе, по сравнению с остальными, можно сказать, что и неплохую. Послушать К., так это потому, что она, видите ли, девочка! Я пытался втолковать ему, что, как говорит Альберта, такое отношение только унижает женщин, но разве этот тупица поймет? Хоть бы до него дошло, что мне нельзя оставаться в такой дыре, а то, чего доброго, заболею. Э. говорит, мне нечего ворчать, потому как К. уступил свою каюту Л. и живет теперь с нами. Но мне-то что с этого за радость, у нас стало еще теснее. Да, чуть не забыл: здесь отирается какой-то нахальный зверь, вроде здоровенной мыши. Ко всем пристает с какими-то глупостями, но уж я-то, конечно, мышиной наглости не потерплю. Пусть только сунется, живо хвост оторву. А уж кормежка здесь — хуже не бывает».

Первое столкновение Юстейса с Рипичипом произошло даже раньше, чем можно было ожидать. На второй день, когда все уже сидели за столом, настроившись пообедать (на море всегда великолепный аппетит), Юстейс опрометью влетел в каюту, тряся рукой и визжа, словно его режут.

— Ваш мерзкий грызун едва меня не убил! Требую, чтобы зверя держали в клетке. Иначе я подам жалобу и добьюсь его ликвидации!

За ним по пятам в каюте объявился и Рипичип. Усы его воинственно топорщились, в лапе сверкала обнаженная шпага, но он, как всегда, оставался безукоризненно учтив.

— Приношу глубочайшие извинения всем, — промолвил он, — в первую очередь их величествам. Я не знал, что обеспокою вас за трапезой, иначе выбрал бы более подходящее время, чтобы преподать урок этому невеже…

— Да что такое случилось? — спросил Эдмунд.

А случилось следующее. Нетерпеливый Рипичип, которому всегда казалось, что корабль плывет слишком уж медленно, частенько сиживал на борту рядом с драконьей головой и тихонько напевал ту самую памятную колыбельную, которую сочинила дриада. Любая качка была ему нипочем, и он никогда ни за что не держался, возможно, благодаря помогавшему сохранять равновесие длиннющему хвосту. В команде корабля все об этой привычке знали, и никто не имел ничего против, — моряки на вахте были только рады компании. Чего ради Юстейс, еще не освоившийся с качкой, шатаясь, ковыляя и хватаясь за все, что подвернется под руку, забрался на полубак, история умалчивает. То ли он хотел взглянуть, не появилась ли на горизонте земля, то ли просто отирался возле камбуза с намерением что-нибудь стянуть. Так или иначе он углядел свисавший с борта хвост, — зрелище и впрямь довольно забавное, — и решил, что еще забавнее будет, если он этот хвост ухватит, крутанет несколько раз Рипичипа вокруг себя и убежит, чтобы от души посмеяться. Поначалу все сулило этому плану полный успех, ведь предводитель мышиного воинства весил ненамного больше крупного кота. Юстейс мигом сдернул его с перил и расхохотался, глядя на разинутый рот Рипичипа и беспомощно машущие в воздухе лапки. Впрочем, очень скоро мальчику стало не до смеха. Участник многих сражений, бывавший и не в таких переделках, Рипичип никогда не терял самообладания. Выхватить шпагу, когда вас крутят-вертят, ухватив за хвост, — задача нелегкая, но Рипичип с нею справился. А потом незамедлительно огрел обидчика клинком по руке. Раз, другой… Юстейс взвизгнул, выпустил хвост, мыш упал на палубу, подскочил словно мячик, и в следующее мгновение в опасной близости от живота незадачливого шутника сверкнуло отточенное острие.

— Эй, кончай сейчас же! — завопил не на шутку перепуганный Юстейс. — Убери свою железяку! Она острая. Такими нельзя тыкаться, это опасно. Перестань, тебе говорят! Я пожалуюсь Каспиану! Тебя на цепь посадят и намордник наденут!

— Почему ты не обнажаешь шпагу, ничтожный трус? — послышался в ответ грозный писк. — Защищайся, не то я просто тебя поколочу.

— Нет у меня никакой шпаги! Я пацифист. Ни оружия, ни поединков не признаю.

— Должен ли я понимать твои слова в том смысле, что ты отказываешься дать мне удовлетворение? — спросил Рипичип. Шпагу он опустил, но голос его звучал сурово.

— О чем ты вообще толкуешь? — пробормотал Юстейс, держась за поврежденную руку. — Шуток, что ли, не понимаешь? Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, — с расстановкой произнес Рипичип, — научить тебя хорошим манерам. Чтобы ты относился с надлежащим уважением к рыцарям, к мышам и к мышиным хвостам, — и каждая пауза между словами сопровождалась хлестким ударом шпагой плашмя, а гибкий, гномьей закалки клинок бил получше любой розги.

Юстейс, само собой, ходил в школу современную, где не применялись телесные наказания. Родители его находили такой способ воздействия на ребенка непедагогичным, и потому ощущения, которые он испытал, были для него совершенно новыми. И весьма неприятными. Так и получилось, что, несмотря на неумение ходить в качку, он мигом проскочил всю палубу и влетел в каюту, преследуемый разгоряченным Рипичипом. Стоит отметить, что такой же горячей, прямо-таки раскаленной, перепуганному беглецу казалась и проклятая шпага.

К глубокому разочарованию мальчика, в каюте все отнеслись к абсурдной идее поединка с мышью вполне серьезно. Каспиан даже предложил Юстейсу свой меч, а Эдмунд с Дринианом принялись обсуждать, какое преимущество следует предоставить Рипичипу, чтобы восполнить недостаток роста. Поняв, что иначе ему от драки не отмазаться, Юстейс уныло попросил у задиристого мыша прощения и удалился в свою каюту, где Люси промыла и перевязала его рану. Заснуть в ту ночь ему удалось не сразу, в конце концов он задремал, осторожненько устроившись на боку. И спать пришлось, не ворочаясь.

Глава 3. Одинокие острова.

— Земля! — разнесся по кораблю громкий возглас впередсмотрящего.

Люси, болтавшая на юте с Ринсом, быстро сбежала по трапу и поспешила к носу корабля. Эдмунд припустил. за ней, и на полубак, где уже стояли Каспиан, Дриниан и Рипичип, они поднялись вместе.

Утро выдалось холодным, бледное небо нависало над темно-синим, с редкими барашками белой пены, морем. По правому борту из воды, словно невысокий зеленый холм, вставал Фелимат, ближайший из Одиноких островов, а позади него уже вырисовывались серые склоны Дурна.

— Добрый старый Фелимат! Добрый старый Дурн! — захлопала в ладоши Люси. — Они все те же. Ох, Эдмунд, как давно мы с тобой их не видели!

— Я никогда не мог понять, почему они считаются нарнианскими владениями, — заметил Каспиан. — Их что, завоевал верховный король Питер?

— Нет, — ответил Эдмунд. — Они принадлежали Нарнии задолго до нас, еще при Бледной Ведьмарке.

(Должен сознаться, что сам я тоже понятия не имею, по какой такой причине эти острова числятся нарнианскими. Если узнаю и если эта история окажется заслуживающей внимания, то непременно все расскажу, но уже в другой книге.).

— Прикажете причаливать здесь, ваше величество? — спросил Дриниан.

— По-моему, не стоит, — сказал Эдмунд. — Помнится, в наше время Фелимат был почти необитаем, и судя по виду, он таким и остался. Люди селились больше на Дурне да на Эвре — это третий остров, его отсюда не видно, — а на Фелимате только овец пасли.

— Значит, надо обогнуть этот мыс и подойти к Дурну, — сказал Дриниан, — Придется поработать веслами.

— А жаль, что мы не побываем на Фелимате, — вздохнула Люси. — Мне бы хотелось побродить по нему снова. Он хоть и одинокий, но ни чуточки не скучный и не печальный. Там чудесный воздух, а трава такая мягкая и зеленая…

— Я тоже не прочь размять ноги, — промолвил Каспиан. — Знаете что, давайте отправимся к берегу на шлюпке, а потом отошлем ее назад. Мы пересечем остров посуху, а корабль обогнет его и подберет нас с другой стороны.

Будь Каспиан опытным путешественником, каким со временем сделало его это плавание, он едва ли выступил бы со столь опрометчивым предложением, однако тогда оно показалось заманчивым не только радостно поддержавшей Каспиа-на Люси, но даже и Юстейсу, заявившему, что, на его взгляд, любой берег предпочтительнее ходящей под ногами ходуном палубы этого «дурацкого суденышка».

— Почему «дурацкого»? — обиделся за свой корабль Дриниан.

— Да потому, — отвечал Юстейс, — что настоящие корабли, на каких плавают в моей стране, такие большие, что, когда сидишь внутри, тебе и не понять, на суше ты или на море.

— Зачем тогда вообще выходить в море? — пожал плечами Каспиан. — Дриниан, прикажи спустить шлюпку.

На остров отправились сам король, Рипичип, брат и сестра Певенси и Юстейс. Высадив их, лодка отправилась обратно, а они, провожая ее взглядами, удивлялись тому, каким маленьким кажется с берега «Поспешающий к восходу».

Люси, конечно, была босиком, ведь туфельки она скинула, когда ее смыло в воду, но в этом нет ничего страшного, когда гуляешь по мягкой, шелковистой травке. После долгого плавания все были рады оказаться на суше, вдыхать запахи земли и травы, хотя поначалу, не иначе как с непривычки, показалось, будто почва под ногами качается на манер палубы. Выяснилось, что на острове гораздо теплее, чем в открытом море, и Люси особенно понравилось ступать по нагретому прибрежному песку. В небе звенела песня жаворонка.

Направились в глубь острова, вверх по невысокому, но довольно крутому склону. На гребне холма обернулись и увидели медленно плывший к северо-западу корабль, сверкавший на солнце, словно большущий золотистый жук. Потом путь пошел под уклон, и корабль пропал из вида.

Зато по ту строну холма взорам открылся широкий пролив, а за ним острова: Дорн и лежавший чуть подальше и левее Эвры. На Дорне можно было без труда разглядеть белые строения Тесной Гавани — прибрежного портового городка.

— А это что еще за компания? — внезапно спросил Эдмунд.

В зеленой долине, куда они спускались, сидели, развалясь на траве, шесть или семь довольно грубых и подозрительных на вид вооруженных мужчин.

— Не говорите им, кто мы такие, — предупредил спутников Каспиан.

— Но почему, ваше величество? — удивился Рипичип, после долгих уговоров все же позволивший Люси нести его на плече.

— Сдается мне, — отвечал король, — что о Нарнии здесь давным-давно никто и слыхом не слыхивал. Возможно, здешние жители вовсе не считают себя нашими подданными, а в таком случае называться королем небезопасно.

— Но у нас есть шпаги, ваше величество! — пылко возразил Рипичип.

— Знаю, друг мой, — откликнулся король. — Но будь у меня намерение вновь завоевать эти острова, я предпочел бы иметь отряд побольше.

К тому времени спутники уже приблизились к незнакомцам, и один из них, дюжий черноволосый детина, помахал рукой и крикнул:

— Доброе утро!

— Доброе утро! — отозвался Каспиан. — Скажите, на Одиноких островах все еще есть губернатор?

— Куда ж он денется? — отвечал здоровяк. — Губернатор Гумпас. Его достаточность пребывает в Тесной Гавани. Присаживайтесь, выпейте с нами вина.

Каспиан поблагодарил, и, хотя вид островитян не внушал доверия, спутники присели. Но не успели они поднести кубки к губам, как чернявый малый кивнул своим приятелям и те все разом набросились на гостей. После непродолжительного сопротивления — на стороне нападавших были и неожиданность, и превосходство в силе — всех, кроме продолжавшего отчаянно царапаться и кусаться Рипичипа, разоружили и связали.

— Поосторожнее со зверем, Такс! — крикнул главарь, — Он нам нужен целехоньким. Я не удивлюсь, коли мы выручим за него больше, чем за всех остальных.

— Подлый трус! — взвизгнул Рипичип. — А ну, отдай мою шпагу и отпусти лапы, если посмеешь…

— Вот тебе на! — изумился работорговец (а то был именно работорговец). — Гляньте-ка, он еще разговаривает. Чтоб мне сдохнуть, ежели я уступлю его меньше чем за две сотни калорменских монет.

Надо сказать, что калорменский полумесяц, самая ходовая монета в тех краях, равен по стоимости примерно трети фунта стерлингов.

— Так вот кто ты такой! — гневно воскликнул Каспиан. — Похититель детей и работорговец! Небось еще гордишься своим гнусным занятием?

— Ладно, ладно, — замахал на него руками разбойник, — нечего обзываться. Не распускай язык, коли не хочешь, чтобы я распустил руки. Можно подумать, будто я занимаюсь этим ради удовольствия. Каждый зарабатывает на жизнь, как умеет, — лопать-то всем надо.

— Куда вы собираетесь нас вести? — с запинкой спросила Люси.

— В Тесную Гавань, — ответил работорговец. — Как раз завтра там базарный день.

— А британский консул там есть? — задал вопрос Юстейс.

— Чего-чего? — Работорговец не понял, о чем речь, а когда Юстейс попытался объяснить, оборвал его, не дослушав. — Хватит языком молоть, тошнит меня от твоего вздора. Говорящая мышь — то, что надо, а от твоей болтовни только уши вянут! Пошли, ребята!

Четверых пленников связали вместе, не то чтобы очень больно, но достаточно крепко, и повели вниз по склону. Рипи-чипа несли на руках. Ему пригрозили засунуть в пасть кляп, если он не прекратит кусаться, и мыш прекратил, зато поносил работорговца со всеми его подручными так, что оставалось лишь дивиться тому, как только черноволосый выносит подобные оскорбления. Но здоровяк лишь довольно хмыкал, а когда Рипичип останавливался перевести дух, приговаривал: «Давай-давай», «Ну загнул, так загнул», «Это ж надо, чешет, будто и вправду все понимает», и, поглядывая на пленников, интересовался: «Это кто ж из вас его этак выдрессировал»? Подобные реплики выводили Рипичипа из себя, в конце концов он умолк.

Спустившись к берегу, обращенному в сторону Дурна, пленники увидели прибрежную деревушку, вытащенную на берег шлюпку и стоявший неподалеку на якоре неказистый, запущенный и грязный с виду корабль.

— Ну, ребятня, — весело обратился работорговец к пленникам, — чем меньше вы доставите мне хлопот, тем меньше вам же придется плакать. Все на борт живо!

Но в этот миг из самого большого дома в деревне (мне думается, это был постоялый двор) вышел весьма важного вида бородатый мужчина.

— Я смотрю, Мопс, ты опять при товаре.

Работорговец — видать, его и вправду звали Мопсом — расплылся в угодливой улыбке и с низким поклоном ответил:

— Точно так, ваше лордство.

— Ну, и сколько ты возьмешь за этого мальчика? — бородач указал на Каспиана.

— Ох! Ну и глаз у вашего лордства, — произнес Мопс с деланным восхищением. — Всегда-то углядите самое лучшее. Кому-кому, а вам второсортный товар не подсунешь. Мальчишка что надо, он мне самому приглянулся. Я уж совсем было собрался оставить его себе. Сами ведь знаете, я привязчивый, а уж сердце у меня такое мягкое, что с ним бы не за мое ремесло браться. Но ради такого покупателя, как ваше лордство, чего только не сделаешь. От себя, можно сказать, оторву…

— Короче, мошенник. Назови свою цену.

— Три сотни. Себе в убыток, только из уважения к вам.

— Получишь половину, и будь доволен.

— Пожалуйста, не разлучайте нас! — взмолилась Люси. — Если б вы только знали, кого… — Она поймала предостерегающий взгляд Каспиана, осеклась и умолкла.

— Итак, — повторил лорд, — тебе, Мопс, я заплачу полтораста полумесяцев. А ты, девочка, не обессудь, но купить вас всех разом у меня нет возможности. Ну-ка, Мопс, развяжи моего мальчика. И смотри, пока остальные в твоих руках, обращайся с ними по-хорошему, не то самому худо придется.

— Да что вы, ваше лордство, — затараторил Мопс, — вам ли не знать, что я честнейший, добрейший, мягкосердечнейший работорговец на свете. Все мои рабы, они мне словно дети родные. Даже дороже… хм… Я хотел сказать, даже ближе.

— В то, что они тебе дороги, я, пожалуй, поверю, — с презрением обронил лорд.

И вот настал ужасный миг расставания. Каспиана развязали.

— Вот туда, паренек, — промолвил новый хозяин, указывая путь. Люси разрыдалась, Эдмунд, хотя и крепился, но стал бледен как мел. Однако сам Каспиан обернулся через плечо и бодро сказал:

— Не падайте духом, друзья. Уверен, все кончится хорошо. До встречи.

— Кончай кукситься, девчонка, — проворчал Мопс. — Слезы никого не красят, а к завтрашнему торгу ты должна выглядеть хорошо. Веди себя как следует, и плакать у тебя не будет никакой причины.

Оставшихся пленников усадили в шлюпку, перевезли на корабль и спустили в большой, но не слишком чистый трюм, набитый такими же несчастными невольниками. Мопс промышлял не только работорговлей, но и пиратством, и как раз сейчас возвращался с набега на острова, где изрядно разжился всякой добычей, включая живой товар. Большинство захваченных были с Галмы или из Теребинтии, никого из знакомых дети среди них не встретили. Сидя в темноте трюма на соломе, они гадали, что сейчас с Каспианом и силились утихомирить Юстейса, в голос винившего в случившемся всех на свете, кроме, разумеется, себя.

А происходившее тем временем с Каспианом и впрямь представляло немалый интерес. Купивший юношу бородач провел его по улочке между двумя рядами деревенских домов, вывел на лужайку за деревней и, приглядевшись к нему, сказал:

— Не бойся меня, мальчик, я не сделаю тебе ничего дурного. Рабы мне не нужны, и купил я тебя только из-за твоего лица. Уж больно ты похож на одного человека…

— Могу я спросить, на кого, милорд? — задал вопрос Каспиан.

— Ты напоминаешь мне моего государя, короля Нарнии Каспиана.

И тогда юноша решил рискнуть.

— Милорд, — промолвил он. — Я и есть ваш государь. Мое имя Каспиан, и я король Нарнии.

— Смелое заявление, — откликнулся лорд. — Но как я могу удостовериться, что оно еще и правдиво?

— Во-первых, о том свидетельствует мое лицо, — отвечал Каспиан. — Во-вторых, я могу с шести попыток отгадать ваше имя. Ведь ручаюсь, вы наверняка один из тех семи лордов, которых мой дядюшка Мираз спровадил за море, и поисками которых я сейчас занимаюсь. Их звали Аргоз, Берн, Октесиан, Рестиамар, Мавроморн и… этот, как его… опять забыл. Ну а в-третьих, если вы вернете мне меч, я смогу в честном поединке подтвердить свое право зваться Каспианом, сыном Каспиана, законным королем Нарнии, владетелем Кэйр-Паравела и императором Одиноких островов.

— О небо! — вскричал изумленный лорд. — И голос, и манера речи, все точно такое же, как у отца! Нет надобности в иных доказательствах. Я верный вассал вашего величества!

С этими словами он преклонил колено и поцеловал королевскую руку.

— Расход, понесенный вашей светлостью на покупку нашей особы, будет возмещен из королевской казны, — заверил Каспиан.

— В том нет необходимости, — откликнулся лорд Берн (ибо то был именно он). — Мои деньги еще не попали в кошелек Мопса и, смею надеяться, уже не попадут. Я не раз призывал его достаточность губернатора покончить с недостойным обычаем торговли людьми.

— Милорд, — сказал Каспиан, — мы непременно обсудим с вами состояние дел на этих островах, но прежде мне хотелось бы выслушать вашу собственную историю.

— В ней нет ничего особенно интересного, ваше величество, — отвечал Берн. — Приплыв сюда вместе с шестью товарищами, я встретил и полюбил здешнюю девушку. Плыть дальше мне расхотелось, а возвращаться в Нарнию, когда там правил ваш дядюшка, не имело смысла. Я женился и поселился здесь.

— А что за человек этот Гумпас, здешний губернатор? Признает ли он верховную власть королей Нарнии?

— На словах так очень даже признает, все указы выпускает от королевского имени. Особенно когда дело касается новых налогов и всего такого, что не больно-то радует людей. Но в глубине души он считает, что островам вполне достаточно власти губернатора, потому, думаю, и велел величать себя его достаточностью. Уверен, появление законного государя Гумпаса не обрадует. Разумеется, он будет заверять в своей преданности королю, но может попытаться объявить вас лжецом и самозванцем. Если ваше величество не подкрепит свои притязания силой, вашей жизни будет грозить опасность. Много ли у вас здесь сподвижников?

— Сейчас этот остров огибает мой корабль, и если дело дойдет до схватки, у нас найдется три десятка мечей. Я вот думаю, не стоит ли первым делом захватить посудину этого прощелыги Мопса и освободить моих друзей?

— Не стоит, — возразил Берн, — Едва разгорится бой, из Тесной Гавани на помощь Мопсу выйдут еще два или три корабля. Я бы посоветовал вашему величеству постараться скрыть истинный размер своих сил и заставить губернатора поверить, будто с вами пришел целый флот. Этого и королевского имени будет достаточно, чтобы нагнать на него страху, — ведь у Гумпаса цыплячье сердце. Тогда, пожалуй, удастся обойтись без битвы.

Каспиан нашел этот совет разумным и, спустившись вместе с Берном к берегу чуть западнее деревушки, протрубил в рог (замечу, отнюдь не в великий волшебный рог королевы Сьюзен — тот остался у Трампкина на случай, если Нарнии будет грозить опасность). Но и этот рог гудел достаточно громко — стоявший на вахте и дожидавшийся сигнала Дриниан услышал зов и немедля направил корабль к берегу. От корабля отчалила шлюпка, и через несколько минут Каспиан с Берном уже ступили на палубу. Узнав, что случилось, Дриниан тоже воспылал желанием немедленно схватиться с пиратами, однако Берн настаивал на своем плане.

— Держите курс прямо по проливу, капитан, — сказал он, — а потом к Арве, где лежат мои владения. Но первым делом поднимите королевский штандарт, понавешайте на борта побольше щитов и велите всем выйти на палубу, чтобы с берега казалось, будто на корабле уйма народа. И еще: как только отойдете отсюда на пять выстрелов из лука и выйдете в открытое море, подайте флажками с левого борта несколько сигналов.

— Сигналов? — не понял Дриниан. — Кому?

— Кому же, как не капитанам остальных ваших судов? Конечно, их нет, но Гумпас-то этого не знает. Пусть думает, будто с королем прибыла целая армада.

— Прекрасно! — воскликнул Дриниан, потирая руки. — На берегу прочтут наши сигналы и перепугаются. Что же передать? А, вот… «Всем кораблям флота его величества приказываю обогнуть южную оконечность Эвры и встать на якорь у…».

— У владений Берна, — подсказал лорд, — Думаю, нам дастся их провести, ведь пройди этим курсом настоящий флот, из Тесной Гавани его все равно бы не углядели.

Остаток дня прошел для Каспиана удачно, хотя он не мог не беспокоиться о друзьях, оставшихся в лапах Мопса. Уже ближе к вечеру (весь день кораблю пришлось идти на веслах) обогнули с северо-востока Дурн, повернули направо и пошли в удобную гавань на южном побережье Эвры. Прямо к иоде спускались цветущие плодородные земли — угодья Берма. В полях работали крестьяне, но Берн не использовал труд рабов, все его люди жили свободно и счастливо. Каспиан сошел на берег, где с превеликим почетом был принят в стоявшем над заливом украшенном колоннами хозяйском доме. Очаровательная жена и веселые дочери Берна устроили гостям настоящий праздник.

С наступлением темноты лорд послал на соседний остров мерного человека с приказом сделать к следующему утру некоторые приготовления; какие именно, он никому не открыл.

Глава 4. Каспиан действует.

На следующее утро лорд Берн разбудил гостей спозаранку и сразу после завтрака попросил Каспиана, чтобы тот велел своим людям вооружиться. И главное, указал он, чтобы доспехи блестели, мечи сверкали, все звенело и бряцало, а люди выглядели величественно и грозно, словно собрались па глазах у всего мира сразиться в величайшей из битв.

Так и поступили: вскоре из бухты вышли три лодки, заполненные людьми Каспиана, с ног до головы в доспехах. Над кормой самой большой лодки, где находились король и его трубач, развевался королевский штандарт.

У причалов Тесной Гавани Каспиан увидел встречавшую его толпу народа.

— Вот для чего я посылал ночью гонца, — пояснил Берн. — Все, кто собрался здесь, — честные люди и мои друзья.

Едва Каспиан ступил на берег, как над пристанью загремели крики: «Ура», «Нарния! Нарния!», «Да здравствует король!» В тот же миг (о чем тоже позаботился посланец Берна) весь город огласился колокольным звоном. Запела труба, Каспиан приказал вынести вперед штандарт, а воины обнажили мечи и строем двинулись по улице, сурово поглядывая вокруг. День стоял солнечный, и блеск начищенных доспехов слепил глаза, да и бряцали они на ходу так, что любо-дорого было послушать. Поначалу королевский отряд приветствовали лишь те, кого предупредил гонец Берна, — люди, знавшие, что происходит, и радовавшиеся происходящему. Но затем на улицы высыпали детишки: как известно, они очень любят всякие парады, особенно яркие и шумные, а в Тесной Гавани парады были большой редкостью. К малышам мигом присоединились школьники, смекнувшие, что весь этот шум — прекрасный повод прогулять уроки. Прослышав о прибытии короля, из окон повысовывались любопытные старушки: ведь что ни говори, а король — это вам не какой-то там губернатор, пусть даже и именующий себя «его достаточность». Женщины помоложе тоже захотели взглянуть на короля и не прогадали — оказалось, что и он, и Дриниан, и все воины весьма хороши собой. Ну а молодым мужчинам захотелось посмотреть, чем это так увлеклись женщины, и к тому времени, когда Каспиан добрался до ворот замка, весь город шумел, кричал и гомонил так, что услыхал даже сидевший в замке над ворохами отчетов, циркуляров, формуляров, постановлений и предписаний его достаточность губернатор.

Перед воротами герольд Каспиана протрубил сигнал и громогласно возгласил:

— Отворите королю Нарнии, возжелавшему нанести визит своему доверенному и преданному слуге, губернатору Одиноких островов!

Надо сказать, в те времена на островах все делалось неряшливо и неспешно. Через некоторое время в одной из створок ворот со скрипом открылась дверца, и оттуда высунулся заспанный, взлохмаченный стражник с заржавленной пикой. На макушке его вместо шлема красовалась грязная шляпа. Заморгав при виде сверкающих доспехов, он прошамкал нечто совершенно невразумительное:

— К во дочности зя. Пьем только пзаписи с вяти до есяти. Ворая бота адо меца, — спросонья караульный говорил, проглатывая по полслова; сказанное им означало не что иное, как: «К его достаточности нельзя. Прием только по записи. С девяти до десяти. Вторая суббота каждого месяца».

— Открывай, именем Нарнии! — прогремел лорд Берн и рукой в стальной перчатке для убедительности наградил привратника такой затрещиной, что у сони слетела шляпа.

— А? Что? Как? — растерянно бормотал стражник, но на него уже никто не обращал внимания.

Двое воинов Каспиана прошли в дверцу и распахнули ворота, хотя для этого им пришлось основательно повозиться с покрытыми ржавчиной засовами. Каспиан во главе отряда вступил на внутренний двор. Несколько стражников подпирали стены, другие, видимо заслышав шум, высунулись из каких-то закутков, что-то дожевывая на ходу. Их оружие и доспехи проржавели пуще запоров на воротах, но сами они были ребята дюжие, и подраться, пожалуй, не отказались бы — будь у них приказ или хотя бы возможность сообразить, что к чему. Но Каспиан им такой возможности не предоставил.

— Кто здесь главный? — требовательно спросил он.

— Ну, вообще-то… Хм… Вроде как я, — ответил томный молодой щеголь, обходившийся без всяких доспехов.

— Нашему королевскому величеству, — молвил Каспиан, — угодно, чтобы наше посещение отнюдь не повергло жителей сего отдаленного уголка нашей державы в ужас. Напротив, чтобы оно было встречено ими с радостью. Поэтому наше величество воздержится от того, чтобы указать тебе на состояние оружия и доспехов твоих солдат. На первый раз мы прощаем твое небрежение и даже повелеваем выставить солдатам бочонок вина — пусть выпьют за наше здоровье. Но чтоб завтра к полудню гарнизон замка выглядел как подобает воинам, а не нищим оборванцам. Позаботься об этом, если не хочешь навлечь на себя наше королевское неудовольствие.

Донельзя удивленный начальник караула раскрыл было рот, но тут Берн рявкнул: «Да здравствует король!», и солдаты дружно подхватили клич — упоминание о бочонке вина пришлось им весьма по вкусу. Каспиан оставил большую часть своего отряда во дворе, а сам в сопровождении Берна, Дриниана и четырех воинов вошел в зал.

В дальнем конце помещения, в окружении секретарей, помощников и советников сидел самолично его достаточность Гумпас, губернатор Одиноких островов. То был желчного вида немолодой мужчина с прежде рыжей, но нынче изрядно поседевшей шевелюрой. Бросив беглый взгляд на вошедших, он вновь уткнулся в свои бумаги и пробормотал: «Прием только по предварительной записи. Запись в канцелярии. Приемный день — вторая суббота каждого месяца. Часы приема с девяти до десяти».

Каспиан кивнул Берну и отступил в сторону. Берн с Дринианом шагнули вперед, взялись с двух краев за стол и, приподняв, отшвырнули в угол. При этом на пол посыпались перья, чернильницы, папки, перочистки, промокашки, скрепки, резинки, конверты, печати и прочие канцелярские принадлежности, не говоря уж о целом ворохе бумаг. После чего лорды не грубо, но твердо, словно ухватив стальными клещами, извлекли Гумпаса из кресла и поставили его на пол, а в кресло, положив на колени обнаженный клинок, уселся Каспиан.

— Милорд, — молвил он, не сводя с Гумпаса пристального взгляда, — вы встретили нас не так, как должно приветствовать своего законного государя. Перед вами король Нарнии.

— Я не получал на сей счет письменного уведомления, — проскрипел губернатор, — даже устного не получал. Нигде в протоколах ни о каком монаршем визите не говорится. Это не по правилам. Извещение по всей форме я готов рассмотреть…

— Мы прибыли без предупреждения, — не дал ему договорить Каспиан, — ибо нам угодно выяснить, достаточно ли хорошо справляется ваша достаточность со своими обязанностями. Более всего нас интересуют два вопроса. Первый таков: как нам удалось выяснить, Одинокие острова вот уже сто пятьдесят лет не платят податей в королевскую казну.

— Этот вопрос может быть вынесен на рассмотрение Совета в следующем месяце, — отозвался Гумпас. — Если предложение будет поддержано, мы создадим рабочую комиссию по изучению создавшегося положения, которая подготовит доклад о состоянии финансовой задолженности Островов на текущий год к первому заседанию года следующего, после чего…

— Действующий закон гласит, — снова прервал его разглагольствования король, — что в случае неуплаты дани задолженность возмещается за счет личных средств губернатора.

Эти слова мигом заставили Гумпаса встрепенуться.

— Должно быть, ваше величество изволит шутить! — воскликнул он, — Это просто невозможно! Подобное решение, принятое без учета объективных экономических условий…

Он сыпал всяческими мудреными словечками, а сам при этом гадал, как бы половчее отделаться от незваных гостей.

Будь ему известно, что в распоряжении Каспиана всего-навсего одна корабельная команда, он постарался бы заговорить прибывшим зубы, с тем чтобы ночью окружить их своими людьми и перебить во сне. Но губернатор собственными глазами видел в проливе военный корабль, подававший кому-то сигналы флажками. Тогда был штиль, штандарт с золотым львом не развевался по ветру, и Гумпас, увы, не догадался, что корабль королевский. По его разумению, Каспиан должен был привести с собой сильный флот, скорее всего, стоявший сейчас на якоре в бухте возле поместья Берна. Возможность того, что юный король явился в Тесную Гавань всего с тремя Десятками сторонников, его достаточность в расчет не принимал, потому как сам никогда и ни за что не совершил бы подобного безумства.

— Во-вторых, — продолжал Каспиан, — мы желаем знать, почему вы допускаете, чтобы на островах, вопреки нашим исконным обычаям и законам, процветала противоестественная, постыдная работорговля?

— Это диктуется экономической необходимостью, — отвечал губернатор. — Указанная вами отрасль торговли лежит в основе нашего нынешнего благосостояния.

— Какая вам нужда в рабах? — потребовал разъяснений Каспиан.

— Ну как же, ваше величество! — воскликнул губернатор. — Рабы — важнейшая статья нашего экспорта. Мы осуществляем крупные поставки. В основном в Калормен, но у нас есть и другие рынки сбыта. Одинокие острова — средоточие множества торговых интересов…

— Иными словами, — подытожил Каспиан, — населению Островов рабы не нужны. В таком случае соблаговолите растолковать, какая может быть выгода от подобного промысла, если вся выручка идет в карманы проходимцев и преступников вроде Мопса?

— Вы еще так молоды, ваше величество, — промолвил Гумпас с отеческой улыбкой, — конечно, вам нелегко вот так, с ходу, вникнуть в суть происходящих у нас экономических процессов. Но у меня есть графики, и статистические таблицы, и…

— Молод я или нет, — отрезал Каспиан, — зато, в отличие от вашей достаточности, имел случай познакомиться с работорговлей изнутри. И мне без всяких таблиц ясно, что благодаря ей на островах не прибавляется ни мяса, ни хлеба, ни пива, ни строительного леса, ни бумаги, ни овощей, ни книжек, ни музыкальных инструментов, ни скота, ни оружия… Короче говоря, ничего нужного и полезного. Но даже будь она и вправду выгодна, ее все равно следовало бы запретить.

— Историю не повернуть вспять, — возразил губернатор. — Вы просто не имеете представления о современных экономических концепциях, не понимаете, что такое прогресс!

— Имею и понимаю, — ответил Каспиан. — У себя в Нарнии мы называем подобные кон… концепции грабительскими, а такого рода прогресс обыкновенным разбоем. Работорговлю следует запретить.

— Я не могу взять на себя ответственность за столь радикальные меры, — заявил Гумпас.

— Как угодно, — пожал плечами Каспиан. — В таком случае мы освобождаем вас от занимаемой должности… Лорд Берн, подойдите, — и прежде чем Гумпас успел опомниться, Берн преклонил колени, вложил свои руки в руки государя и принес клятву править Одинокими островами в соответствии с древними обычаями, традициями, правами и законами Нарнии.

— И хватит с нас губернаторов, — молвил, приняв присягу, король. — Вы, лорд Берн, провозглашаетесь герцогом Одиноких островов. Что же до вашей достаточности, — обратился он к Гумпасу, — то вы натворили вполне достаточно безобразий для примерного наказания, но я избавлю вас от него и даже не стану взимать с вас причитающийся долг. Однако к завтрашнему полудню вам и всем вашим людям надлежит освободить замок, который отныне будет резиденцией герцога Берна.

— Нет, господа, так нельзя, — возмущенно заявил один из секретарей. — Спору нет, представление вы разыграли красивое, но давайте перейдем к делу. Вопрос состоит в том…

— Весь вопрос в том, — прервал новоиспеченный герцог, — уберется отсюда ваша шайка по доброй воле или вас придется вытолкать взашей. Выбирайте сами.

Уладив дела в замке, Каспиан приказал подать коней (стоит отметить, что в замке их имелось совсем немного, и ухаживали за ними из рук вон плохо) и в сопровождении герцога Берна, Дриниана и нескольких воинов поскакал в город, на невольничий рынок. Рынок оказался длинным и приземистым строением неподалеку от гавани. Мопс, стоя на окруженном толпой помосте, громким, хриплым голосом расхваливал свой товар:

— Итак, господа, обратите внимание на номер двадцать третий. Крестьянин из Теребинтии, пригоден для работы в ноле и в каменоломнях, на рудниках или на галерах. Ему еще нет двадцати пяти, все зубы целы, а силища какая! Эй, Такс, ну-ка, сними с него рубаху, пусть господа покупатели взглянут на мускулы. А грудь какая широченная! Начинаем! Господин в углу предлагает десять полумесяцев. Он, наверное, шутит. Ага, пятнадцать! Пятнадцать, кто больше? Восемнадцать. Восемнадцать полумесяцев за номер двадцать три. Восемнадцать полумесяцев раз… Двадцать один? Благодарю нас, сударь. Двадцать один… — Мопс в очередной раз открыл рот, да так с разинутым и остался: на помост поднялись воины в кольчугах.

— Эй вы все, на колени перед королем Нарнии! — повелел герцог Берн.

За стеной ржали и били копытами кони. Многие из собравшихся уже прослышали о прибытии короля и даже о событиях в замке, так что повторять приказ не пришлось. Почти все повиновались сразу, замешкавшихся потянули вниз стоявшие рядом. Некоторые принялись громко выражать верноподданнические чувства.

— Мопс, — промолвил Каспиан, — за дерзкое обращение с нашей монаршей особой ты заслуживаешь смерти, но поскольку ты не ведал, что творишь, я дарую тебе прощение. А заодно сообщаю, что уже четверть часа, как во всех наших владениях работорговля запрещена. Все находящиеся здесь рабы — свободны!

Невольники разразились радостными криками, но Каспиан утихомирил их, подняв руку и спросил:

— Где мои друзья?

— Вы о той прелестной малютке и юном господине? — откликнулся Мопс с заискивающей улыбкой, — Но они уже проданы. Их купили сразу же…

— Мы здесь! — крикнули разом Люси и Эдмунд.

— И я здесь, к услугам вашего величества, — донесся из другого угла голос Рипичипа.

Их и вправду продали одними из первых, но не увели прочь, потому что покупатели остались посмотреть, чем закончатся торги. Толпа расступилась, пропустив освобожденных пленников, и они радостно бросились к своему освободителю. Но следом за ними к королю подошли двое смуглых длиннобородых калорменских купцов в шелковых халатах и оранжевых тюрбанах. То были представители древнего народа, мудрого, богатого и, при всей обходительности манер, весьма жестокого. Низко кланяясь Каспиану, купцы осыпали его цветистыми пожеланиями — чтоб родники благоденствия оросили сады добродетели и доблести и тому подобное, — но по существу все сводилось к желанию вернуть потраченные на невольников деньги. Каковое желание Каспиан нашел вполне справедливым.

— Тем, кто потратился сегодня на рабов, вернут все до последнего мал-мала, — объявил он. (Калорменский мал-мал — мелкая монетка достоинством в одну сороковую динара). — Мопс, отдай почтенным господам их деньги.

— Ваше величество меня разорит, — заныл работорговец.

— А хоть бы и так, — усмехнулся Каспиан. — Ты всю жизнь наживался на людском горе и заслужил участи худшей, чем бедность. Даже нищета предпочтительнее рабства. Но где еще один мой спутник?

— А, этот? — Мопс скривился, словно от зубной боли. — Заберите его, ваше величество, заберите поскорее. Буду рад сбыть его с рук, а то с ним одна маета. Я в своем деле не новичок, но такого никчемного раба мне отроду не попадалось. Я и цену сбавил, аж до пяти динаров, но его все равно никто не взял. На него и смотреть тошно. Эй, Такс, приведи Нудилу.

Привели Юстейса, кислый вид которого и вправду едва ли мог доставить кому-либо удовольствие. Впрочем, удивляться тут было нечему: мало радости сделаться рабом, но ежели тебя даже в рабы не берут, это уж ни в какие ворота не лезет.

— Ну, конечно, — с ходу заворчал Юстейс, увидев Каспиана, — небось развлекался, пока другие отдувались за тебя в неволе. Бьюсь об заклад, про британского консула ты так и не узнал. Впрочем, другого я и не ждал.

Вечером в замке устроили большой пир, по окончании которого, уже раскланявшись со всеми и отправляясь спать, Рипичип сказал:

— Ну, завтра наконец начнутся настоящие приключения.

Однако он поторопился с этим заявлением: приключения не могли начаться ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой из ближайших дней, ибо за Одинокими островами лежал совершенно неизведанный край, и к путешествию туда следовало основательно подготовиться. Корабль разгрузили, с помощью восьмерки ломовых лошадей и деревянных катков вытащили на берег, и лучшие корабельные мастера тщательно осмотрели корпус и оснастку. Затем «Поспешающего» снова спустили на воду и погрузили на него столько провизии и воды, сколько смогло уместиться в трюме. А уместилось ровно на двадцать восемь дней.

— Да, — грустно заметил Эдмунд, — выходит, если мы не найдем ничего интересного за две недели, придется поворачивать назад.

Пока корабль готовили к отплытию, Каспиан расспрашивал бывалых мореходов, не знают ли они чего о морях и землях, лежащих на востоке. Морские волки, с обветренными лицами, квадратными седыми бородками и правдивыми голубыми глазами, осушили множество кружек эля из подвалов замка и отблагодарили юного короля таким же множеством невероятных историй, но в тех историях, которые заслуживали хотя бы малейшего доверия, никакие восточные земли не упоминались. Многие моряки пребывали в уверенности, что никаких земель там нет и в помине, а если все время плыть на восток, то в конце концов можно увидеть, как море переливается через край земли, низвергаясь в бездну. «Туда-то, видать, и канули друзья вашего величества», — говорили они, а другие пичкали Каспиана бреднями насчет стран, населенных безголовыми людьми, плавучих островов, ужасных морских смерчей и горящей воды. И лишь один старый шкипер, к превеликой радости Рипичипа, сказал, что далеко-далеко на востоке находится царство Эслана. «Правда, — добавил он, — попасть туда невозможно, потому как царство это уже за краем света». Его попросили рассказать поподробнее, но старик ответил, что сам в тех краях отроду не бывал и лишь слышал о них от своего отца.

Берн мог сообщить о своих шестерых спутниках лишь то, что в свое время они действительно отплыли на восток и что больше о них никто ничего не слышал.

— Я часто прихожу сюда по утрам, — сказал герцог, стоя вместе с Каспианом на самой высокой вершине Эвры и глядя на восток, где расстилалось безбрежное море. — Любуюсь рассветом, и порой мне кажется, будто солнце восходит всего в двух-трех милях отсюда. Тогда я вспоминаю своих друзей и невольно задумываюсь, что же нашли они там, за горизонтом? Наверное, ничего, но в такие мгновения мне становится почти стыдно за себя, что я остался здесь. Но при этом, ваше величество, мне все равно хотелось бы, чтобы здесь остались вы. Боюсь, Калормен не простит нам запрета на работорговлю. Может дойти до войны, и островам потребуется ваша помощь. Подумайте еще раз, государь.

— Достойный герцог, — отвечал Каспиан, — я ведь принес обет. И потом, как я оправдаюсь перед Рипичипом?

Глава 5. Шторм. И его последствия.

Лишь почти через три недели после прибытия путешественников буксир вывел «Поспешающего к восходу» из Тесной Гавани. Этому предшествовали торжественные проводы. У причалов собралась огромная толпа. Речь Каспиана, обращенная к жителям Одиноких островов, была встречена с восторгом, а когда король прощался с герцогом и его семьей, многие прослезились. Люди плакали и кричали: «Да здравствует король!» до тех пор, пока корабль не удалился от берега настолько, что стихли звуки Каспианова рога. Пурпурный парус наполнился свежим ветром. Буксир повернул к берегу, а «Поспешающий к восходу», плавно обогнув южную оконечность острова, взял курс на восток. Первым на вахту у штурвала встал Дриниан.

Несколько дней плавания прошли просто великолепно. Просыпаясь по утрам и видя отраженные морем солнечные зайчики, пляшущие на потолке каюты, наполненной чудесными подарками жителей Островов (ей преподнесли и тельняшку, и зюйдвестку, и матросский шарф, и непромокаемые сапоги как раз ее размера), Люси думала, что, пожалуй, ни одной девочке на свете не везло так, как повезло ей. Потом она выбиралась на полубак и любовалась морем. День ото дня становилось теплее, а море с каждым утром казалось синее прежнего. Завтракала Люси с истинно морским аппетитом — такого на суше не бывает, во всяком случае, у детей.

Немало времени девочка проводила на корме, сидя на скамеечке и играя с Рипичипом в шахматы. Фигуры были для него малость тяжеловаты, так что переставлять их ему приходилось обеими лапами, а чтобы поставить какую-нибудь в цент]) доски, он поднимался на цыпочки. Зрелище было препотешное, но это не мешало Рипичипу играть превосходно; он выигрывал почти всегда, когда не забывал об игре. Правда, забывшись, запросто мог сделать совершенно нелепый ход — взять, например, да подставить своего коня под удар коня и ладьи одновременно. Это случалось оттого, что Рипичип начинал путать игру с настоящей битвой и заставлял свои фигуры рваться вперед без оглядки, как всегда вел себя в сражении он сам.

Однако длилось это чудесное время недолго. Однажды вечером, беззаботно глядя с кормы на остававшийся позади корабля длинный пенистый след, Люси приметила на западе тяжелые тучи. Они быстро догоняли корабль и вскоре уже затянули половину неба. На короткий миг в них образовался разрыв, сквозь который просочился желтый закатный свет, и само море пожелтело, словно старая парусина. Резко похолодало, волны пустились в беспорядочный пляс, и по корпусу корабля пробежала легкая дрожь, будто он учуял опасность и стремился от нее уйти. Парус то вздувался, наполняясь зловеще завывающим ветром, то обвисал, как тряпка. Прежде чем Люси успела осознать, чем грозит этакое скопище туч, послышался громовой голос Дриниана:

— Полундра! Свистать всех наверх!

Матросы живо принялись за работу: люки наглухо задраили, огонь на камбузе затушили и уже собирались спустить парус, когда разразился свирепый шторм. Люси почудилось, что по ходу корабля, прямо перед носом, разверзлась глубочайшая яма. Корабль нырнул, и почти тотчас перед ним выросла водяная гора высотой с мачту. Казалось, она обрушится на палубу и, если не разобьет корабль в щепки, то уж точно отправит на дно, но «Поспешающий» каким-то образом взлетел на вершину этой горы, где чуть ли не завертелся волчком. Впрочем, хотя чудовищный вал и не сокрушил корабль, водой его захлестнуло так, что ют и полубак стали походить на островки, разделенные бурлящим морем. Высоко наверху матросы отчаянно цеплялись за рею, не оставляя попыток убрать парус. Лопнувший и вытянувшийся по ветру канат даже не колыхался: он как бы застыл в неподвижности, словно кочерга.

— Вниз, ваше величество! Вас смоет! — крикнул Дриниан.

Прекрасно понимая, что на палубе от нее все равно никакого толку, Люси поспешила выполнить указание капитана, да только это оказалось не очень-то просто. Корабль кренился на левый борт так сильно, что палуба походила на скат крыши. Сначала Люси пришлось, цепляясь за что попало, добираться до верхушки трапа, а потом еще и подождать, пропуская двоих взбиравшихся по нему матросов. Вниз она соскользнула, как могла, резво, хотя руки ее сами цеплялись за перила. И правильно делали: когда она оказалась у подножия трапа, палубу захлестнула волна, окатившая девочку с головой. Промокнуть до нитки она успела еще раньше, ведь брызгами обдавало и ют, но там вода казалась не такой холодной. Не держись девочка крепко, ее попросту смыло бы за борт. Как только вода схлынула, Люси, скользя на мокрой палубе, метнулась к двери своей каюты и проскочила внутрь. Разбушевавшаяся стихия осталась снаружи, но в каюте было едва ли не страшнее из-за доносившихся отовсюду звуков — скрипа, треска, стона, криков, рева и воя ветра…

Прошел день, за ним другой, а буря не прекращалась и продолжала свирепствовать, пока все не забыли, когда она началась. И все это время три матроса постоянно стояли у румпеля — хоть как-то удерживать курс удавалось только втроем, а еще несколько человек беспрерывно откачивали помпой воду. Никто из команды не имел времени ни отдохнуть, ни поесть, ни обсушиться.

Когда же шторм унялся, Юстейс записал в своем дневнике следующее:

«3 Сентября. Наконец-то эта дурацкая буря завершилась, и я могу писать. Она продолжалась ровно тринадцать дней: правда, многие здесь утверждают, будто двенадцать, но я знаю лучше, потому что вел точный учет. Огромное удовольствие путешествовать на одном корабле с людьми, которые и считать-то толком не выучились. Буря была ужасная, корабль все время швыряло туда-сюда, и я ходил мокрый и голодный, потому что никому и в голову не пришло позаботиться о приличной кормежке. Само собой, у них и в помине не было ни рации, ни ракетницы, чтобы подать сигнал бедствия. Это ли не лишнее доказательство моей правоты: я ведь с самого начала твердил, что нормальные люди ни за что не выйдут в море на таком трухлявом корыте. Правда, то нормальные люди, а мне приходится иметь дело с какими-то извергами в человеческом обличье. Эдмунд и Каспиан — неотесанные грубияны. В ночь, когда рухнула мачта (от нее остался обломок вроде пенька), мне было очень плохо, но эти невежи выгнали меня на палубу и заставили работать, будто я раб. Люси сунула мне весло и при этом распространялась насчет того, что их драгоценный Рипичип тоже рад бы грести, да только ростом не вышел. Как работать, так ростом мал, а как выставляться — это пожалуйста. Неужели они ничего не замечают? Даже Люси, хоть еще и малявка, могла быть поумнее.

Ну а сегодня, едва буря утихла и проглянуло солнце, все выбрались на палубу и принялись толковать о том, что. делать дальше. Выяснилось, что еды (которую и едой-то назвать стыдно) осталось на шестнадцать дней. Всех кур смыло за борт, а хоть бы и не смыло — яиц после такой встряски от них все равно не дождаться. Но гораздо хуже дело обстоит с водой. Две бочки во время шторма треснули («сделано в Нарнии», чему уж тут удивляться), и вода вытекла. Оставшейся, если выдавать по полпинты в день на человека, хватит не больше чем на две недели. Правда, на борту достаточно вина и рома, но о том, что крепкие напитки только усиливают жажду, кажется, догадываются даже эти остолопы.

Конечно, разумнее всего было бы вернуться к Одиноким островам, но до того места, где мы находимся сейчас, нас несло восемнадцать дней, причем тринадцать из них бушевал свирепый ураган. Возвращаться, даже при попутном ветре, пришлось бы дольше, но попутным ветром и не пахнет. Как, впрочем, и никаким другим. Каспиан глубокомысленно заявил, что при нехватке воды его матросы много не нагребут. Я напомнил ему о данных науки, в соответствии с которыми у напряженно работающего человека усиливается потоотделение, что охлаждает организм и уменьшает его потребность во влаге, но Каспиан предпочел сделать вид, будто не обратил на мои слона внимания. Оно и понятно, сказать-то нечего. Под конец все сошлись на необходимости плыть дальше на восток, в надежде наткнуться на какую-нибудь землю. Я счел себя обязанным напомнить, что, во-первых, никому не ведомо, есть ли там вообще земля, а во-вторых, беспочвенные надежды чаще всего приводят к горьким разочарованиям. В ответ они не нашли ничего лучшего, как нагло поинтересоваться, что я могу предложить взамен. Но прогадали — я, со свойственным мне холодным спокойствием, пояснил, что, будучи похищенным и насильно, без моего согласия, вовлеченным в это идиотское плавание, вовсе не считаю себя обязанным заботиться об успехе авантюры.

4 Сентября. Море по-прежнему спокойно. Порции на обед выдали крохотные, и самая маленькая, кажется, как обычно, досталась мне. Похоже, Каспиан думает, будто я ничего не замечаю. Люси, не знаю уж почему, решила подмазаться ко мне и хотела отдать часть своей порции, но Эдмунд, который вечно лезет не в свое дело, не разрешил. Стоит жара. Весь вечер мучила жажда.

5 Сентября. Полное безветрие. Чувствую ужасную слабость — жара не спадает, а у меня, похоже, началась лихорадка. Само собой, никто из них и не подумал захватить в плавание градусник.

6 Сентября. Ужасный день. Я проснулся ночью, чувствуя, что меня лихорадит. В таком состоянии необходимо побольше пить, это вам любой доктор скажет. Бог свидетель, я человек честный и никогда ничего не беру без спроса, но мне и в голову не приходило, что ограничения в выдаче воды могут распространяться на больных. Наверное, мне следовало разбудить кого-нибудь и попросить принести попить, но я не сделал этого из деликатности. Каспиан с Эдмундом и без того не высыпаются, а забывать об интересах спутников, как бы они ко мне ни относились, не в моих правилах. Итак, я, тихонько, чтобы никого не беспокоить, поднялся, взял кружку и выскользнул из дыры, служащей нам каютой, в трюм, где стоят скамьи для гребцов и сложены припасы. Бочки с водой находились в самом дальнем конце. Поначалу все шло прекрасно, но не успел я зачерпнуть воды, как меня перехватил этот шпион-недомерок Рип. Я, конечно, сказал, что иду на палубу подышать воздухом (пить я хочу или чего еще это не его мышиное дело), но ему приспичило узнать, почему у меня с собой кружка. Раскричался так, что разбудил весь корабль, а с руганью все набросились не на него, а на меня. Я, как, полагаю, сделал бы на моем месте каждый, поинтересовался, а что, собственно, он делает здесь ночью, и этот прохвост заявил, что, поскольку весла для него велики, он считает своим долгом каждую ночь стоять вахту и дать отдохнуть хотя бы одному матросу. И все поверили в эти нелепые россказни. Хороша же их хваленая справедливость!

Мне пришлось извиниться, не то проклятый зверь продырявил бы меня своей шпагой. А Каспиан выказал себя самым настоящим деспотом и тираном, объявив во всеуслышание, что каждый уличенный в воровстве (вот так воровство — выпить кружку воды) схлопочет две дюжины кошек. Я сначала не понял, откуда они наберут столько кошек, и вообще, что это за наказание, но Эдмунд объяснил: оказывается, на кораблях так называют плети. Он и Люси знают уйму всяких словечек — вычитывают в разных дурацких книжках.

Правда, после своей трусливой угрозы Каспиан решил прикинуться добреньким и завел другую песню — он, дескать, мне сочувствует, но от жажды страдают все, и потому все должны крепиться, не поддаваться… Ну и так далее, в том же духе. И кто же он после этого, как не лицемер и ханжа?

7 Сентября. Сегодня поднялся слабый, но ровный западный ветер. Мы проплыли несколько миль под обрывком паруса, поднятом на «временной мачте», как изящно выразился Дриниан, а по-простому — на бушприте, установленном вертикально и привязанном (на их языке «принайтованном») к обломку мачты настоящей. Мучит невыносимая жажда.

8 Сентября. Идем под парусом, курс на восток. Я провалялся весь день, и пока оба изверга не вернулись спать, не видел никого, кроме Люси. Она поделилась со мной водой, сказав, что девочки вообще пьют меньше мальчиков. Я и раньше так думал, а вот тем, которые выдают себя за опытных мореходов, не мешало бы принять это к сведению.

9 Сентября. Показалась земля — высоченная гора далеко на юго-востоке.

10 Сентября. Гора все еще далеко, хотя выросла больше прежнего и видна отчетливо. И сегодня, впервые не помню даже, с какого времени, снова появились чайки.

11 Сентября. Матросы наловили к столу свежей рыбы. Около семи вечера корабль бросил якорь на глубине трех морских саженей в бухте гористого острова. Высаживаться Каспиан не разрешил — уже темнело, а этот остолоп боится дикарей и хищных зверей. На ночь дали побольше воды».

То, что ожидало путешественников на острове, затронуло Юстейса больше, чем кого-либо иного, однако поведать о слупившемся его словами решительно невозможно: с 11 сентябри он надолго забросил свой дневник.

Настало пасмурное, но теплое утро. Оглядевшись, путешественники поняли, что находятся в широком заливе, по сторонам которого вздымались утесы. В залив впадал протекавший по поросшей похожими на кедры деревьями прибрежной долине быстрый поток. Чуть поодаль от берега начинался крутой склон, над которым виднелся зубчатый хребет. Еще дальше могучие горные кряжи вздымались к самому небу, а их вершины скрывали тусклые серые тучи. Скалы по обоим берегам залива в некоторых местах прочерчивали белые полосы — скорее всего, водопады, хотя с такого расстояния нельзя было ни разглядеть брызги, ни расслышать шум падающей воды. До корабля вообще не доносилось никаких звуков, вокруг царила неколебимая тишина. Зеркальная гладь залива отражала береговые утесы. На картине это место, наверное, показалось бы очень красивым, но наяву в нем ощущалось что-то настораживающее. Похоже, остров не очень-то обрадовался гостям.

Зато они радовались твердой земле под ногами. Путешественники переправились на берег в двух шлюпках, вдоволь напились воды из реки, поели и отдохнули, после чего Каспиан отрядил четверых моряков для охраны корабля, а остальные занялись работой. Сделать предстояло очень много. Следовало переправить на берег все пустые бочки, починить, если удастся, поврежденные, наполнить их водой и вернуть на борт. Следовало также найти подходящее дерево — лучше всего сосну, срубить его и сделать новую мачту. Следовало настрелять дичи — если, конечно, она здесь водится, залатать парус, выстирать и заштопать одежду, отремонтировать снасти, исправить бесчисленные поломки на борту. С берега путешественники едва узнавали свой корабль — из горделивого красавца он превратился в какую-то скособоченную лохань. Да и команда выглядела не лучше — все осунулись, исхудали и побледнели, глаза моряков были красными от недосыпания, а одежда у большинства превратилась в лохмотья.

Когда лежавший под деревом Юстейс услышал, сколько предстоит переделать, сердце его упало. Неужели даже сейчас ему не удастся отдохнуть, и первый же день на суше придется провести за такой же изнурительной работой, как и на море? И тут его осенило. Все, как один, только и говорили, что о своем корабле, словно и впрямь любили эту дырявую калошу, и в сторону Юстейса никто не смотрел. Прекрасная возможность незаметно улизнуть подальше, отоспаться где-нибудь в укромном уголке, а попозже, к концу дня, вернуться. Ведь ему так необходим отдых. Правда, нельзя забывать об осторожности. Не следует упускать корабль из вида, а то этим недотепам ничего не стоит отчалить, бросив его на острове на произвол судьбы.

Юстейс поднялся и побрел в сторонку, притворяясь, будто просто прогуливается. Очень скоро вокруг сгустился тихий и теплый темно-зеленый лес, а голоса позади смолкли. Поняв, что теперь бояться нечего, Юстейс зашагал быстрее.

Через несколько минут он вышел из леса к крутому, поросшему жесткой сухой травой склону и, цепляясь за траву, полез наверх. Вспотел и запыхался Юстейс довольно быстро, но остановиться и не подумал. Последнее обстоятельство доказывало, что, сам того не заметив, мальчик основательно изменился: прежний Юстейс, каким его воспитывали Гарольд с Альбертой, повернул бы обратно уже минут через десять.

Выбравшись наконец на гребень, он хотел было осмотреть с высоты остров, но густые тучи опустились ниже, так что чудилось, будто над островом плещется серое облачное море. Юстейс сел, огляделся и заметил сквозь разрыв в облаках казавшийся сверху совсем маленьким залив и уходившее к горизонту море. Затем все затянуло плотным, но вовсе не холодным туманом. Юстейс выбрал местечко и принялся ворочаться на траве, устраиваясь поудобнее.

Но отдохнуть ему не удалось. Нежданно-негаданно он, возможно, впервые в жизни, почувствовал себя одиноким. Потом его стало одолевать беспокойство — не опоздает ли он к отплытию. Кругом царила полная тишина, время словно остановилось, и ему внезапно пришло в голову, что прошел уже не один час и что на корабле, наверное, готовятся поднять якорь. И вообще, уж не нарочно ли позволили ему уйти, не для того ли, чтобы бросить его здесь? Мысль эта перепугала его до такой степени, что бедняга вскочил, нырнул в туман и сломя голову припустил вниз. На бегу Юстейс оступился, упал и проехал несколько футов по откосу. Тут ему вспомнилось, что, карабкаясь вверх, он приметил слева обрыв. Опасаясь сорваться, мальчик продолжил спуск медленнее, все время забирая чуть вправо. Падений больше не случалось, но и продвигался он с черепашьей скоростью, поскольку видел самое большее на ярд вперед. Вокруг по-прежнему клубился туман, а в голове непрестанно звучало: «Скорее! Скорее! Поднажми!» С каждой минутой мысль о том, что его бросили, овладевала им все сильнее, повергая в отчаяние; знай он получше Каспиана, Эдмунда и Люси, подобная глупость просто не пришла бы ему на ум. Если вдуматься, так бедолага считал своих спутников подлецами, лицемерами и извергами лишь потому, что сам себя в этом убедил.

— Ну, наконец-то, — с облегчением промолвил Юстейс, соскользнув по перекатывавшимся под ногами камушкам (кто не знает, это называется осыпью) и оказавшись на ровном месте. — Только где же деревья? И что это там впереди темнеет? Туман вроде бы рассеивается…

Тут он не ошибся — туман исчезал быстро и скоро сменился таким ярким светом, что Юстейс заморгал. А проморгавшись, обнаружил, что находится в совершенно незнакомом месте. Моря оттуда видно не было.

Глава 6. Приключения Юстейса.

В то самое время оставшиеся у залива умывались в реке, намереваясь перекусить и отдохнуть после работы. Трое лучших лучников уже успели побывать в горах и вернуться с добычей — парой диких коз, которых сейчас поджаривали на огне. Каспиан приказал доставить с корабля бочонок крепкого арченландского вина. Его разбавили водой, так что хватило на всех. Уставшие и проголодавшиеся, спутники набросились на еду. Лишь умяв вторую порцию, Эдмунд огляделся.

— Где же этот бездельник Юстейс? — пробормотал он.

Юстейс в тот момент тоже осматривался. Он обнаружил, что находится в узкой, глубокой лощине или ущелье с высокими, почти отвесными стенами. На каменистом, поросшем сухой травой дне виднелись пятна копоти, какие засушливым летом случается приметить возле железнодорожной насыпи. Ярдах в пятнадцати находилось озерцо с чистой, прозрачной водой, но никаких признаков живности — ни зверей, ни птиц, ни даже букашек или козявок поблизости не было. Солнце уже садилось, и нависавшие над лощиной горные пики вырисовывались мрачно и грозно.

То, что в тумане он ошибочно спустился не по ту сторону кряжа, Юстейс сообразил мигом, но когда обернулся, вознамерившись лезть обратно, сердце его ушло в пятки. На гребень вела единственная, узкая и крутая, тропа, с которой он не сорвался лишь по счастливой случайности. Откос был усеян камнями, и мысль о необходимости лезть наверх по такой крутизне приводила в ужас. Но иного пути к заливу как будто не было.

Тяжело вздохнув, Юстейс повернулся к озерцу, намереваясь хотя бы утолить перед трудным подъемом жажду, но тут его внимание привлек неожиданный шум. Сам по себе негромкий, в мертвой тишине лощины он показался оглушительным. Юстейс застыл как вкопанный, а потом опасливо обернулся.

Слева, у подножия скалы, виднелась темная нора — не иначе как зев пещеры, откуда поднимались две тоненькие струйки дыма. Юстейс услышал шорох осыпавшихся камушков, наводивший на мысль, что из норы кто-то выползает. К несчастью, так оно и было.

Наружу выбиралось огромное, страшное чудовище. Люси, Эдмунду или, скажем, вам, уважаемые читатели, не составило бы ни малейшего труда узнать это существо с первого взгляда, но Юстейс читал исключительно познавательные книжки, а потому понятия не имел о существовании подобных тварей. И даже представить себе не мог существа с длиннющей свинцово-серой мордой, тускло-красными глазами, длинным и гибким, волочившемся по земле туловищем. Шкура страшилища была голой — ни тебе меха, ни перьев, коленные суставы лап поднимались на паучий манер, выше хребта, перепончатые крылья с шумом терлись о камень, а из ноздрей валил дым. Словом, Юстейс даже не понял, что видит перед собой дракона, но если б и понял, легче бы ему не стало.

Правда, будь у него хоть малейшее представление о драконьих повадках, он непременно подивился бы тому, что чудище не приподнялось на лапах, не забило крыльями и не изрыгнуло пламя. Из ноздрей дракона поднимались тоненькие струйки дыма, вроде как над затухающим костром. Не замечая Юстейса, дракон медленно, то и дело останавливаясь по пути, полз к озерцу. Хоть мальчик и был смертельно напуган, он смекнул, что зверь, скорее всего, старый и дряхлый. Юстейс даже подумал о том, не побежать ли вверх, но не решился — шум мог привлечь внимание чудища, а вид добычи наверняка взбодрил бы незнакомого, однако явно хищного зверя. К тому же кто знает: вдруг он только притворяется обессилевшим и больным? От крылатого зверя в гору не удерешь.

Тем временем дракон дополз до озерца, опустил в воду страшное чешуйчатое рыло, но не успел сделать и глотка. Он издал странный — будто квакнула здоровенная лягушка — звук, судорожно дернулся, повалился набок и застыл. Из широко разинутой пасти вытекла лужица темной крови. Шедший из ноздрей дым на мгновение почернел и тут же развеялся без следа.

Больше ничего не происходило, но Юстейс довольно долго не осмеливался даже шелохнуться. Ему пришло на ум, что зверюга прикинулась мертвой, чтобы приманить жертву. Однако когда он решился наконец сделать шаг, дракон остался неподвижным. Осмелев, мальчик подошел к чудищу вплотную и, подавляя дрожь, прикоснулся к нему. Страшный зверь издох! Юстейс почувствовал такое облегчение, что едва не расхохотался. Ему даже показалось, что он не просто наблюдал смерть жуткого существа, но сам сразил его в смертельном бою.' Обойдя тушу, Юстейс склонился к воде, чтобы попить. Сильно парило, и он ничуть не удивился, заслышав раскаты грома. Почти в тот же миг вокруг потемнело: солнце скрылось за тучами, и на землю пролились первые крупные дождевые капли.

Климат на этом острове был прямо-таки паршивый. Меньше чем за минуту Юстейс промок до нитки и чуть ли не ослеп от ливня, о каких в Европе и не слыхивали. О том, чтобы взбираться по откосу, не могло быть и речи, а единственным подходящим укрытием являлась драконья нора. Юстейс торопливо нырнул туда, лег и с облегчением вздохнул.

Мы-то с вами, разумеется, знаем, что прячут в своих логовищах драконы, но Юстейс, как я уже говорил, читал совершенно не те книги. В его книгах очень много говорилось об экспорте, импорте, государственном управлении и централизованном водоснабжении, но насчет драконов не было и полсловечка. По этой причине он долго не мог сообразить, на чем, собственно, разлегся. На чем-то твердом и остром, хотя, вроде бы, не на камнях и не на колючках. Пошарив под собой, Юстейс нащупал какие-то плоские, перекатывавшиеся со звоном кругляши. В пещере было довольно темно, но, приглядевшись, он увидел то, о чем любой из нас догадался бы давным-давно. Клад! В норе были свалены в кучу зубчатые короны (они-то и кололись), монеты, кольца, серьги, браслеты, кубки, блюда, слитки и целая россыпь драгоценных камней.

В отличие от большинства своих сверстников, Юстейс никогда не мечтал отыскать сокровища, но зато мгновенно сообразил, какую службу могут сослужить они ему в этом мире, куда он угодил, запнувшись по нелепой случайности о раму картины. «Они тут понятия не имеют о государственных пошлинах, — рассудил он, — и найденный клад вовсе не надо сдавать государству. С этими побрякушками я смогу жить припеваючи где угодно — хоть в том же Калормене. Главное — прихватить с собой побольше. Вот, например, прекрасный браслет — камушки на нем не иначе как алмазы. Наде-ну-ка я его на руку. Не беда, что немного великоват: сдвину повыше, поближе к локтю, и болтаться не будет. А в карманы надо набить бриллиантов: они дороже золота, а по весу легче… Хотелось бы мне, однако, знать, когда же кончится этот проклятущий дождь».

Но дождь лил как из ведра, и Юстейсу оставалось только ждать. Он слез с кучи сокровищ, устроился поудобнее в глубине пещеры, прилег и сам не заметил, как заснул.

Он безмятежно посапывал и похрапывал, а тем временем оставшиеся на берегу обнаружили его отсутствие и встревожились.

— Юстейс! Юстейс! Ау-у! — звучали над заливом громкие крики. Каспиан трубил в рог.

— Он где-то далеко, иначе бы нас услышал, — промолвила побледневшая от беспокойства Люси.

— Вот паршивец! — выругался Эдмунд. — Это ж надо было додуматься, улизнуть и слова никому не сказать!

— Но мы все равно должны что-то предпринять, — настаивала Люси. — Вдруг он заблудился или свалился со скалы, или угодил в плен к туземцам?

— Или на обед к хищникам, — предположил Дриниан.

— Что было бы не так уж плохо, — проворчал Рине.

— Господин Рине, — вмешался в разговор Рипичип, — должен признаться, мне странно слышать от столь достойной особы, как вы, столь неподобающие речи. Я тоже не испытываю к пропавшему дружеских чувств, но он родственник их величеств и, как бы то ни было, наш товарищ по плаванию. Поэтому наш долг — отыскать его, а если найдем лишь тело, то отомстить убийцам.

— Искать-то мы, конечно, будем, — устало подтвердил Каспиан. — Только вот найдем ли? Эх, не было печали… Одна морока с этим Юстейсом. Дриниан, пошли людей на поиски.

А Юстейс все спал и проспал бы, наверное, еще невесть сколько, не разбуди его сильная боль в руке. Перед входом в пещеру уже светила луна, в бледном сиянии которой сокровища казались особенно прекрасными. И лежать на них было вовсе не так неудобно, как поначалу. Сначала он удивился — с чего бы это разболелась рука, но потом смекнул, что дело, верно, в браслете, надетом перед сном. Надо полагать, рука (то была левая рука) затекла и распухла, потому и больно.

Юстейс двинул правой рукой, желая потрогать больное место, но тут же застыл и в страхе прикусил губу. Справа от него, совсем неподалеку, там, где на дно пещеры падал лунный свет, шевельнулась огромная когтистая лапа. Когда замер он, замерла и она.

— Ну и олух же я! — выругал себя Юстейс. — Будто не читал, что многие звери живут парами! Наверняка и тут была пара — самец издох, а самка жива-живехонька.

Спустя пару минут он приметил прямо перед собой две темнеющие в лунном свете струйки дыма, и перепугался до того, что даже перестал дышать. Струйки исчезли, но стоило бедняге набрать воздуха, как они появились снова. Тут бы ему и догадаться, но помешал страх.

Однако, как ни боязно было шевелиться, он решил попробовать выбраться из норы.

— Может, чудище спит? — рассудил Юстейс, — В любом случае что-то ведь надо делать, — но прежде чем ползти, он глянул налево и — о ужас! — увидел еще одну драконью лапу.

Не думаю, что кто-нибудь осудит мальчика за слезы. Надо только заметить, что даже отчаяние не помешало ему обратить внимание, что слезы из его глаз льются очень уж крупные и горячие — от них даже шел пар.

Однако какими слезами ни плачь — хоть горячими, хоть горючими, — надо было выползать наружу. Юстейс осторожно двинул правой рукой, и справа тут же шевельнулась драконья лапа. Он пошевелил левой, и лапа двинулась слева.

Получалось, что по обе стороны от него лежит по дракону, и эти драконы повторяют каждое его движение. Совершенно потеряв голову — а кто бы на его месте не потерял? — Юстейс стремглав бросился к выходу.

Раздался грохот, скрежет, стук камней и звон золота. Это могло означать лишь одно: оба страшилища устремились за ним вдогонку. Не оглядываясь — куда уж тут оглядываться! — он устремился к озерцу. Луна светила на чудовищную тушу мертвого дракона. Это зрелище нагнало бы страха на кого угодно, но Юстейс просто не обратил на труп внимания. Он хотел броситься в воду, почему-то решив, что найдет там спасение.

Но еще не добравшись до озерца, Юстейс внезапно осознал, что по непонятной причине бежит на четвереньках. А потом увидел, что из воды выглядывает третий дракон. И тут до него наконец дошло — в воде он видит самого себя! Отражение шевелилось, вторя его движениям, а когда он изумленно открыл рот, оно разинуло зубастую пасть.

По всему выходило, что, поддавшись драконьей алчности и заснув среди драконьих сокровищ, он превратился в дракона.

Теперь-то ему стало ясно, что никаких чудовищ в пещере не было и в помине. И слева и справа он видел собственные лапы, да и дым шел из его собственных ноздрей. А боль в левой руке (если точнее, то в левой лапе) объяснялась просто — браслет не был рассчитан на драконий размер и глубоко врезался в покрытую чешуей плоть. Юстейс тут же попытался стянуть его зубами, но из этого ничего не вышло.

Надо сказать, несмотря на сильную боль, он почувствовал глубокое облегчение. Ему больше не надо было ни от кого убегать, никого не приходилось больше бояться. Наоборот, отныне он сам будет наводить страх на всех подряд, кроме, может быть, самых доблестных рыцарей. Пусть теперь Эдмунд или Каспиан попробуют помериться с ним силами…

Подумав об этом, Юстейс неожиданно для себя понял, что на самом деле не хочет драться ни с Эдмундом, ни с Каспианом и вообще ни с кем. А хочет он вернуться к людям, разговаривать с ними, шутить, смеяться, помогать им и, главное, быть одним из них. Человеком, а не чудовищем, пусть даже очень богатым и очень сильным. Сейчас Юстейс уже не казался себе таким безупречно хорошим, как совсем недавно, и у него появились сомнения в том, так ли уж плохи его спутники. Ему просто не хотелось жить, не слыша их голосов. За доброе слово он был бы благодарен даже Рипичипу.

Эти невеселые мысли заставили несчастного дракона, недавнего мальчика по имени Юстейс, вновь удариться в слезы. Вы только представьте себе это зрелище — ночь, залитая лунным светом лощина, и плачущий навзрыд страшный дракон.

Вдоволь наплакавшись, Юстейс решил поскорее найти путь к заливу. Теперь-то он понимал, что Каспиан не способен бросить спутника и уплыть восвояси. Правда, отыскать товарищей — не самое сложное; надо будет еще как-то втолковать им, с кем они имеют дело, но Юстейс надеялся, что найдет какой-нибудь способ.

Прежде чем пускаться в обратный путь, не мешало подкрепиться. Юстейс попил воды из озерца, а потом (можете морщиться сколько угодно, но дело было именно так) чуть ли не целиком умял дохлого дракона. Это вышло как-то само собой, он и сообразить не успел, что делает. Суть в том, что разум у него сохранился свой, но вкусы изменились, сделались драконьими. А на драконий взгляд, самая наивкуснейшая вкуснятина — как раз мясо другого дракона. Потому-то драконы так редки: больше одного на страну почти не встретишь.

Поев, Юстейс подпрыгнул, непроизвольно расправил крылья, о которых совершенно забыл, и обнаружил, что, оказывается, умеет летать. Для него это была полнейшая неожиданность, причем неожиданность весьма приятная. Воспарив над горами, он увидел внизу залитые лунным светом вершины, серебристую гладь залива, стоящий на якоре корабль и мерцающие точки костров, прямо на которые и спланировал с огромной высоты.

Весь вечер, пока ее не сморил беспокойный сон, Люси ждала тех, кто отправился разыскивать Юстейса. Поисковый отряд вернулся поздно и вести принес неутешительные. Мальчика не нашли, а в одной долине видели мертвого дракона. Оставалось лишь надеяться, что чудовище не успело слопать мальчика перед собственной смертью.

— Если только дракон не отравился, сожрав этого вредину, — пробормотал Рине, на сей раз тихо, чтобы никто не услышал.

Проснувшись, Люси увидела, что все сбились в кучку и что-то возбужденно обсуждают.

— Что-нибудь стряслось? — спросила она.

— Нам необходимо быть настороже, — отозвался Каспиан. — Только что появился второй дракон. Пролетел над макушками деревьев и приземлился у залива. Боюсь, он отрезал нас от корабля. Хорошо известно, что стрелы драконов не берут, и огня они не боятся.

— Если ваше величество позволит… — начал Рипичип, но Каспиан не дал ему договорить.

— Мое величество не позволит тебе вызвать дракона на поединок. Не послушаешься меня, так я прикажу тебя связать. В темноте мы не будем предпринимать никаких действий, ограничимся наблюдением. Нападем на рассвете, все вместе. Я в центре, король Эдмунд на правом фланге, лорд Дриниан на левом. Вот, пожалуй, и вся диспозиция. До восхода осталось часа два. Через час позавтракаем. Перед боем надо подкрепиться, только чтоб без шума.

— А может, он сам улетит, и никакого боя не потребуется? — робко предположила Люси.

— Если улетит, нам только хуже, — откликнулся Эдмунд. — Мы не будем знать, где он, и откуда ждать нападения. Если в комнате оказалась оса, желательно ее видеть.

Оставшаяся часть ночи прошла в напряженном ожидании. Завтракали без аппетита, хотя все понимали, что поесть необходимо. Казалось, будто прежде чем тьма сменилась рассветными сумерками и защебетали ранние птицы, прошла целая вечность. К утру стало еще холоднее, чем ночью. Наконец Каспиан сказал:

— Пора.

Все поднялись, обнажили клинки и выстроились полукругом, разместив в середине Люси с Рипичипом на плече. В этот миг каждый особенно остро чувствовал, как дороги ему все остальные. Спутники рвались в бой, ибо томительная неопределенность была страшнее любой опасности. Светало быстро; подойдя к берегу залива, они ясно различили лежащего на песке дракона — огромного, страшного, похожего то ли на гигантскую ящерицу, то ли на крокодила, то ли на змею с лапами и крыльями.

Дракон тоже заметил их, но, как ни странно, вместо того чтобы взлететь или выдохнуть пламя, попятился к воде.

— Э, да он, никак, головой качает! — изумился Эдмунд.

— А сейчас кивнул, — заметил Каспиан.

— И глаза у него блестят, — промолвил Дриниан. — С чего бы это?

— Как это с чего? — воскликнула Люси, — От слез, конечно! Вы что, не видите — он же плачет!

— Это еще не основание ему доверять, ваше величество, — указал Дриниан. — Крокодилы тоже плачут, но их коварство известно всем.

— Смотрите, он опять головой качает, — сказал Эдмунд. — Словно твердит, что никакой он не коварный. Только взгляните!

— Думаешь, он нас понимает? — спросила Люси. Спроси-ла-то она Эдмунда, но ответил ей дракон — быстрым кивком.

Рипичип спрыгнул с плеча девочки и шагнул вперед.

— Эй, дракон! — крикнул он высоким, пронзительным голосом, — Ты меня понимаешь?

Дракон кивнул.

— А сам говорить умеешь?

Чудовище замотало головой.

— В таком случае нам непросто будет понять, что тебе нужно, — промолвил Рипичип. — Но если ты нам не враг, поклянись не вредить. Подними левую лапу.

Дракон так и сделал, хотя далось ему это с большим трудом. Распухшая, воспалившаяся из-за браслета лапа болела при малейшем движении.

Это не укрылось от сочувственного взора Люси.

— Бедняжка, — сказала она, — у него что-то с лапой. Может, из-за этого он и плачет. А к нам пришел за помощью, точно как Лев к святому Андроклу.

(Тем, кто забыл эту историю, напомню, что Андрокл жил во втором веке нашей эры, был святым пустынником и как-то раз вылечил раненого льва. Впоследствии язычники бросили Андрокла на съедение львам, но среди них, не язычников, конечно, а львов, оказался бывший Андроклов Лев, который и сам не тронул целителя, и товарищам не велел.).

— Будь осторожна, Люси, — предостерег Каспиан. — Драконам ума не занимать. А вдруг это хитрость злодейская?

Но Люси уже бежала к берегу, а за ней, быстро перебирая короткими лапками, едва поспевал Рипичип. Эдмунду, Каспиану и Дриниану не оставалось ничего другого, как последовать за ними.

— Дай мне скорее твою бедную лапку, — промолвила девочка. — Сейчас я ее вылечу.

Дракон, вспомнивший, как снадобье Люси помогло ему, когда он еще был Юстейсом, радостно протянул лапу. Правда, к его сожалению, эликсир из алмазного флакона не помог снять браслет, но боль ослабла мгновенно, да и опухоль начала спадать.

Все толпились вокруг, наблюдая за исцелением, и тут Каспиан воскликнул:

— Взгляните! Взгляните сюда! — Юный король указывал на золотой браслет.

Глава 7. Приключения Юстейса: Окончание.

— А что тут такого? — спросил Эдмунд.

. — Герб, — ответил Каспиан. — Видишь герб?

— Маленький молот, а над ним алмаз словно звезда, — сказал Дриниан, — Где-то я его видел.

— Конечно, видел! — воскликнул Каспиан. — Еще бы тебе не видеть герба лорда Октесиана!

— Ах, негодяй! — закричал Рипичип дракону, — А ну, сознавайся — ты сожрал нарнианского лорда?

Дракон поспешно замотал головой, явно отрицая обвинение.

— А вдруг, — предположила Люси, — это и есть сам лорд Октесиан, только заколдованный?

— Вряд ли, — возразил Эдмунд, — Дракон, скорее всего, настоящий, ведь они любят собирать золото. Но вот Октесиан, судя по всему, не уплыл дальше этого острова.

— Сейчас я все выясню, — сказала Люси и спросила дракона: — Вы случайно не лорд Октесиан?

Тот отрицательно покачал головой.

— Но вы заколдованы? — не унималась девочка. — Вы раньше были человеком?

Последовал энергичный кивок.

И тут кто-то (то ли Люси, то ли Эдмунд; об этом потом долго спорили) задал вопрос:

— Эй, а ты случайно не Юстейс?

Дракон снова кивнул, стукнул хвостом по воде, а из его глаз хлынул такой поток горючих (и горячих) слез, что всем пришлось отскочить в сторону.

Люси всячески старалась утешить его и даже, набравшись смелости, чмокнула в чешуйчатую морду, тогда как остальные вздыхали, качали головами, приговаривали: «Да, вот уж не повезло» и уверяли, что не бросят друга в беде и так или иначе непременно его расколдуют. Конечно, всем страшно хотелось узнать, как это мальчик вдруг сделался драконом, но говорить Юстейс не мог, а когда попытался написать что-либо на песке, ничего путного из этого не получилось. Во-первых, он никогда не читал ни сказок, ни приключенческих книг и не умел описывать волшебные приключения, а во-вторых, не так-то просто нацарапать хоть что-то вразумительное драконьей лапой. Часть написанного стиралась его же собственным хвостом, часть смывали набегавшие волны, и в результате получилось примерно следующее:

«Я ПЕЩ ДРАК ТОМУ ЧТО МЕРТВ ДОЖДЬ СИЛЬН ХОЧ СНЯТЬ БРАС Л…».

Уразуметь что-либо из этого было трудно, однако скоро все убедились, что превращение в дракона пошло Юстейсу на пользу — характер у него определенно исправился. Теперь он не увиливал от работы, напротив, старался принести как можно больше пользы, что в его новом качестве удавалось ему совсем неплохо. Облетев гористый остров, где в изобилии водились дикие козы и кабаны, он принес товарищам немало добычи. Охотился Юстейс, можно сказать, милосердно — убивал животных мощным ударом хвоста, так что жертва погибала мгновенно, даже не поняв, что случилось. При этом сам он всегда насыщался в одиночестве. Потому что, будучи драконом, мог есть только сырое мясо и не хотел смущать спутников своими кровавыми пиршествами. Потом, пыхтя и отдуваясь на лету, он принес в лагерь здоровенную, вырванную с корнями сосну, вполне годившуюся на мачту. Холодными, дождливыми вечерами Юстейс укрывал товарищей от непогоды, раскинув крылья; а чтобы согреться, достаточно было прислониться к его горячим бокам. Стоило ему разочек дохнуть, как даже мокрые дрова вспыхивали ярким пламенем. Порой он брал кого-нибудь прокатиться, и люди с драконьей спины видели далеко внизу лесистые зеленые склоны, отвесные утесы, глубокие теснины, а на востоке, там, где море сходилось с голубым небом, темное синее пятно. Возможно, то была земля.

Юстейс с радостью ощущал заботу товарищей и с еще большей радостью заботился о них сам. Пожалуй, лишь это совершенно новое для него чувство и удерживало беднягу от отчаяния. Потому что ему совсем не нравилось быть драконом. Он содрогался от отвращения всякий раз, когда, пролетая над горным озерцом, видел в нем свое отражение. Ему были ненавистны и перепончатые крылья, и когтистые лапы, и зубчатый гребень на спине. Одиночества он боялся, но людей стыдился. В теплые, сухие вечера, когда не требовалось согревать товарищей, Юстейс уползал подальше и сворачивался кольцом где-нибудь между лесом и заливом. Как ни странно, главным его утешителем сделался Рипичип. Благородный предводитель мышей частенько покидал веселый круг у костра, усаживался у самой драконьей морды с наветренной стороны, так, чтобы глаза не слезились от дыма, и заводил разговор насчет превратностей судьбы и поворотов колеса Фортуны. «Будь мы у меня дома, — говорил Рипичип, хотя его дом представлял собой обыкновенную нору, куда дракон не смог бы даже просунуть голову, — я мог бы показать множество книг об императорах, королях, герцогах, рыцарях, прекрасных дамах, поэтах, астрономах, философах и чародеях, которые, оказавшись в самом горестном положении, не пали духом и в конце концов обрели счастье». По правде сказать, утешали подобные речи не так уж сильно, но велись они от чистого сердца — и это Юстейс запомнил навсегда.

Но время шло, и со всей беспощадностью встал вопрос — что делать с драконом, когда корабль будет готов к отплытию? В присутствии Юстейса эту тему старались не затрагивать, но до него все равно то и дело доносились обрывки фраз: «Может, уложим его вдоль одного борта, а припасы, для равновесия, вдоль другого?», или «А не попробовать ли взять его на буксир?», или «Хотелось бы знать, долго ли он может лететь без отдыха?» Но чаще всего звучал вопрос: «Чем же его кормить?» Мысль о том, что на борту корабля он будет тяжкой обузой, врезалась в его сознание, как проклятый браслет в лапу. И избавиться от нее было так же невозможно, как и от золотого браслета, который, несмотря на боль, дракон снова и снова, особенно душными ночами, безнадежно пытался сорвать, пуская в ход зубы.

Однажды, дней этак через шесть после высадки на Драконий остров, Эдмунд проснулся очень рано. Рассвет едва брезжил, и мальчик смутно различал лишь росшие между лагерем и заливом деревья. Неожиданно ему привиделось какое-то движение. Эдмунд приподнялся на локте и присмотрелся. Сомнений не было: у кромки леса маячила темная человеческая фигура. Сначала ему подумалось что это Каспиан — человек был примерно того же роста, но оказалось, что Каспиан спокойно спит рядом.

Эдмунд поднялся, неслышно подкрался к опушке и оказался рядом с ничего не подозревающим незнакомцем. Вблизи стало видно, что ростом этот человек пониже Каспиана, но заметно выше Люси. Юноша обнажил клинок, но неожиданно услышал:

— Это ты, Эдмунд?

— Я, — Эдмунд даже несколько растерялся. — А ты кто такой?

— Неужто не узнаешь? — промолвил таинственный незнакомец. — Это же я, Юстейс.

— Вот тебе на! — воскликнул Эдмунд. — И вправду ты! Как же тебя?..

— Тсс, — прошептал Юстейс и пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадет.

— Тебе плохо? — бросился к нему Эдмунд.

Юстейс молчал так долго, что Эдмунд уже подумал, не лишился ли тот чувств, однако в конце концов до его слуха донесся слабый шепот:

— Это было ужасно… Да ты и представить себе не можешь, как… Но теперь уже все в порядке. Можем мы отойти и поговорить где-нибудь в сторонке? Знаешь, я пока не готов встретиться с остальными.

— Как хочешь, — отозвался Эдмунд. — Давай присядем вон на те валуны. Я очень рад, что ты… э-э-э… снова выглядишь самим собой. Надо думать, тебе пришлось несладко.

Они уселись на камни и некоторое время молча смотрели на залив. Небо светлело, звезды одна за другой таяли, пока над горизонтом не осталась одна-единственная, самая большая и самая яркая.

— Я пока не буду рассказывать, как меня угораздило превратиться в дракона, — сказал наконец Юстейс, — Конечно, ты об этом узнаешь, да и все остальные тоже, но… как-нибудь попозже. А сейчас лучше послушай, как я снова стал человеком.

— Выкладывай, — отозвался Эдмунд.

— Так вот, я все время чувствовал себя по ночам просто гадко, но в последнюю ночь стало совсем худо. Рука разболелась так, что не было никакой мочи…

— А сейчас-то как? — поинтересовался Эдмунд.

Юстейс рассмеялся — никогда прежде Эдмунд не слышал от него такого радостного, счастливого смеха — и легко снял браслет с руки.

— Вот и все. Пусть кто захочет возьмет себе. Так вот, рука просто горела, и я не мог заснуть: все думал, что же со мной будет дальше И тут… вообще-то я до сих пор не уверен, что это мне не приснилось…

— Ты, главное, говори, а там разберемся, — подбодрил Эдмунд.

— Ладно. Ну, поднял я случайно глаза и увидел такое, чего уж никак не ожидал. Льва увидел. Здоровенного льва, который направлялся ко мне. Причем, странное дело, луна в это время скрылась, а он вроде как сам светился. Он подходил все ближе, и я не на шутку струхнул. Ты небось думаешь, с чего бы это дракону бояться льва? Конечно, дракон гораздо сильнее, но я не того боялся, что он меня задерет, а… Трудно сказать, чего, боялся, и все тут. Лев остановился рядом со мной, взглянул мне в глаза, и я с перепугу даже зажмурился. Но это не помогло. Лев велел мне встать и идти.

— Он что, умел говорить?

— Хм… даже не знаю, что и ответить. Говорить вроде и не говорил, но я все равно как-то его понимал. И понимал, что надо слушаться. Встал и пошел за ним. Шли мы долго, и все время, пока я следовал за ним, он светился как луна. Наконец мы поднялись на какую-то гору — сколько я здесь ни летал, этой горы не видел — и оказались в саду. В пышном таком саду, с цветами, плодовыми деревьями и всем прочим. А посреди сада был родник.

Вода там булькала, и поднималась она снизу — потому я и понял, что это родник, — но он был гораздо больше обычных ключей, круглый, как колодец, с мраморными ступенями. И такой чистой воды, как в этом роднике, я в жизни не видел. Мне показалось, стоит только туда окунуться, и лапа пройдет, но Лев сказал, что прежде чем купаться, надо раздеться. М-да… Вообще-то он не промолвил ни слова, но до меня как-то дошло…

Я хотел возразить, сказать, что раз не одет, то не могу и раздеться, но тут сообразил: драконы ведь вроде змей, а змеи, это всякий знает, сбрасывают кожу. «Может, он это и имел в виду», — подумал я, и давай скрестись да царапаться, — только чешуя во все стороны полетела. А потом запустил когти поглубже, и шкура слезла с меня, как кожура с банана. Спустя минуту я уже сбросил ее. Он валялась рядом — ну и гадость, век бы ее не видеть. Обрадовавшись, я поспешил к воде, но когда заглянул туда и увидел отражение, оказалось, что на мне та же чешуя. «Наверное, у драконов не по одной шкуре», — решил я. Ладно, содрал верхнюю, сдеру и нижнюю.

Сказано — сделано. Скоро эта шкура тоже валялась на земле, а я снова сунулся в воду. Но все повторилось сначала. «Сколько же мне с себя шкур сдирать?» — думал я, срывая когтями третью. Уж больно хотелось поскорее окунуть лапу. Но все оказалось бесполезно — под третьей шкурой обнаружилась четвертая.

— Да, — сказал Лев (или вроде как сказал), — ничего не получается. Дай-ка я сам тебя раздену.

К тому времени отчаяние одолело меня настолько, что забылся и страх перед его когтями. Я лег на спину.

Ну, когда он эту шкуру дернул, у меня чуть сердце не выскочило. Больно было так, как, наверное, никогда в жизни, но я знал, что с меня стаскивают проклятущую чешую, и это давало силы терпеть. Вроде как когда отдираешь присохшую болячку — хоть и больно, а все равно приятно. Понимаешь?

— А то нет, — кивнул Эдмунд.

— Ну вот, сорвал он с меня эту пакость, как я сам три раза срывал, только больнее, и бросил на землю. Шкура оказалась еще толще, грязнее и гаже, чем три первые. А я сделался гладким, как очищенный от коры прутик, и очень маленьким. Лев тут же схватил меня лапами — опять пришлось несладко, кожи-то на мне не было никакой — и швырнул в воду. Поначалу она показалась мне кипятком, но только поначалу. Не прошло и мига, как я уже плавал, нырял, плескался и чувствовал себя превосходно. А когда понял, что лапа меня больше не донимает, взглянул на нее и вижу — лапы-то и нет! Вместо нее рука, самая настоящая человечья рука! Ты представить себе не можешь, как я радовался, глядя на свои руки… хотя было бы на что глядеть. Мускулов у меня нет, то ли дело у Каспиана… Потом Лев вытащил меня и одел.

— Что, лапами?

— Не помню. Но как-то одел. Взгляни, на мне же все новое. А потом я сразу оказался здесь. И теперь думаю: может, это был только сон?

— Нет, точно не сон, — сказал Эдмунд.

— А ты почем знаешь?

— Ну, во-первых, на тебе и правда все новое. А во-вторых — да не во-вторых, а главное — ты ведь больше не дракон.

— Но если это не сон, так что же со мной было? — спросил Юстейс.

— Думаю, ты видел Эслана, — отвечал Эдмунд.

— Эслана! — повторил Юстейс. — Знаешь, за время нашего плавания я слышал это имя невесть сколько раз, и оно мне почему-то не нравилось. Впрочем, раньше мне много чего не нравилось. Я был таким, что и вспоминать противно.

— Ничего особенного, — возразил Эдмунд. — Если по-честному, то я, когда попал в Нарнию в первый раз, вел себя ни чуточки не лучше. Даже хуже. Ты был просто ослом, а я еще и предателем.

— Ладно, не надо пока об этом. Расскажи лучше про Эслана, — попросил Юстейс. — Он кто? Ты его знаешь?

— Правильнее сказать — он меня знает, — отозвался Эдмунд. — Эслан — Великий Лев, сын императора Заморья, спасший в свое время и меня, и Нарнию. Мы все его видели, но чаще других он является Люси. Может быть, мы как раз в его страну и плывем.

Оба умолкли. Над горизонтом погасла последняя звезда, и, хотя восходящее солнце заслоняли высившиеся справа горы, мальчики поняли, что пришел рассвет, ибо и небо, и залив окрасились в розовые тона (то есть сделались такого цвета, какого бывают розы). В лесу закричала птица — вроде как попугай, послышался шум, и наконец запел Каспианов рог. Лагерь пришел в движение.

Трудно описать, как все обрадовались, когда Эдмунд вернулся к завтраку с раздраконившимся Юстейсом. Тот уже оправился от потрясения, а потому без утайки рассказал спутникам, как его угораздило превратиться в дракона. Многих это заставило задуматься о судьбе Октесиана: был ли несчастный лорд съеден первым драконом или этот дракон и был несчастным заколдованным лордом? Все драгоценности, кроме браслета, исчезли вместе со старой одеждой Юстейса, а идти в драконью пещеру за новыми сокровищами не хотелось никому, а Юстейсу меньше всех.

Спустя несколько дней пахнущий свежей краской корабль с новой мачтой и изрядным запасом снеди был подготовлен к отплытию. Но прежде чем отчалить, Каспиан распорядился высечь на отвесной гладкой стене высившегося над заливом утеса следующие слова:

ДРАКОНИЙ ОСТРОВ.

ОТКРЫТ КАСПИАНОМ X, КОРОЛЕМ НАРНИИ И ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ,

НА ЧЕТВЕРТОЕ ЛЕТО ЕГО ДОСТОСЛАВНОГО ПРАВЛЕНИЯ.

КАК МЫ ПОЛАГАЕМ, ЗДЕСЬ ВСТРЕТИЛ СВОЮ ПОГИБЕЛЬ ЛОРД ОКТЕСИАН.

Конечно, сказать, что с этого момента Юстейс сделался совсем другим, значило бы несколько забежать вперед. Скорее, он начал становиться другим. Порой ему случалось вернуться к своим прежним замашкам, но не станем корить его, ибо в целом лечение шло успешно.

А вот с браслетом лорда Октесиана история вышла любопытная. Юстейс, который был сыт им по горло, носить браслет не захотел и отдал Каспиану, который в свою очередь предложил украшение Люси. Но и та не проявила к нему интереса. Тогда король подкинул браслет в воздух со словами: «Лови, кто поймает!» В тот миг все стояли как раз под утесом, глядя на надпись. И надо же такому случиться: взлетевший высоко вверх золотой ободок зацепился за крохотный, незаметный снизу каменный выступ и остался висеть на стене, поблескивая на солнце. Возможно, он висит там и по сей день.

Глава 8. Два. Чудесных избавления.

Драконий остров уже порядком всем надоел, и покинули его с радостью. Едва корабль вышел из залива, паруса наполнил свежий попутный ветер, и уже ранним утром следующего дня впереди показался новый остров — тот самый, что был виден с высоты драконьего полета. Он оказался невысоким, покрытым зеленью и населенным лишь дикими козами да кроликами. Однако, судя по развалинам каменных хижин, старым кострищам и обломкам оружия, и здесь не так давно жили люди.

— Их сгубили пираты, — предположил Каспиан.

— Или дракон, — добавил Эдмунд.

Довольно скоро они нашли еще одну примечательную вещицу — лежавшую на песке у самой воды маленькую лодчонку. Сделанная из натянутой на деревянный каркас кожи, она едва достигала в длину четырех футов. Рядом валялось соответствующего размера весло. Все решили, что лодку изготовили в расчете на ребенка или на гнома, и прихватили с собой на борт, поскольку она вполне годилась для Рипичипа. Остров окрестили Паленым и задерживаться на нем не стали — отплыли сразу после полудня.

Следующие пять дней подгоняемый постоянным ветром корабль неуклонно плыл на юго-восток; на пути не встречалось не только островов, но даже морских птиц или рыб. На шестой день с утра до вечера лил дождь. Юстейс продул Рипичипу две партии в шахматы и от огорчения сделался прежним несносным нытиком, и даже Эдмунд высказал сожаление по поводу того, что им не удалось поехать в Америку. И тут, выглянув в кормовое окошко, Люси воскликнула:

— Дождик вроде бы кончился! Но это что такое?

Вся компания поднялась на ют. Дождик действительно закончился, а несший вахту капитан Дриниан внимательно присматривался к чему-то впереди, более всего походившему на гряду гладких валунов, расположенных футах в сорока один от другого.

— Это не настоящие камни, — объяснил капитан. — Пять минут назад их не было.

— Гляньте, а сейчас один пропал! — воскликнула Люси.

— А вон новый появился, — указал Эдмунд.

— Причем ближе к нам, — отметил Юстейс.

— Вот тебе на! — сказал Каспиан. — Выходит, эта штуковина движется сюда.

— Да, причем очень быстро, — промолвил Дриниан, — минут через пять она нас догонит.

Все затаили дыхание: мало радости, когда за вами гонится неведомо что даже на суше, а уж паче того на море. Ничего хорошего никто не ждал, но действительность оказалась даже хуже, чем опасались путешественники. Внезапно с левого борта из воды вынырнула страшенная морда, похожая на лошадиную, но зеленая, без ушей, вся в малиновых бородавках, да еще и облепленная устрицами. Глазищи явно предназначались для того, чтобы видеть глубоко под водой, а в разинутой пасти сверкал двойной ряд острых зубов, смахивавших на акульи клыки.

Раскачиваясь на очень длинной шее, голова поднималась все выше, и тут путники сообразили, что это никакая не шея, а огромное тело, и перед ними как раз тот, кого по глупости мечтают увидеть многие сухопутные простофили — великий морской змей. Изгибы длиннющего хвоста, равномерно появлявшиеся над поверхностью, виднелись далеко позади, а голова уже маячила на высоте мачты.

Все схватились за мечи, но клинком до чудовища было не достать. Старший лучник приказал стрелять, и приказ был выполнен, но стрелы отскакивали от толстой чешуйчатой кожи, не причиняя страшилищу вреда. Все на борту замерли, ожидая мощного удара.

Однако удара не последовало. Морской змей взметнулся выше прежнего — его голова поднялась до уровня марса, зависла над правым бортом и стала опускаться, но не на палубу, а в воду по другую сторону корабля, который, таким образом, оказался под огромной аркой. Правда, арка эта тут же стала уменьшаться — спустя несколько мгновений змеиное туловище уже почти коснулось правого борта.

И тут Юстейс, изо всех сил стремившийся стать достойным товарищем (хотя дождь и проигрыш в шахматы мешали ему преуспеть в этом намерении) совершил, пожалуй, первый в своей жизни отважный поступок. В руке он держал меч, полученный от Каспиана, и, как только змеиное туловище оказалось рядом, вскочил на фальшборт и рубанул с размаха. Змей ничуть не пострадал, а вот Каспианов клинок сломался, однако для столь неопытного бойца важен был не нанесенный врагу урон, а само действие. Все прочие последовали было примеру Юстейса и бросились рубить и колоть чешуйчатое тело, но Рипичип неожиданно закричал:

— Оставьте мечи!

Этот миролюбивый призыв в устах отважного воина, привыкшего улаживать все споры клинком, прозвучал столь необычно, что все обернулись к мышу.

— Надо не рубить, а толкать! — отчаянно крикнул Рипичип, вспрыгнул на фальшборт и подставил покрытую мехом спинку под склизкое чешуйчатое туловище. Поначалу мало кто понял, что это он затеял, но когда спустя мгновение голова змея вынырнула у левого борта, сообразили даже самые недогадливые.

Чудище охватило корабль петлей и теперь собиралось эту петлю затянуть. Сумей оно это сделать, «Поспешающий» разлетелся бы в щепки, а змею осталось бы только вылавливать людей из воды одного за другим.

Единственная надежда на спасение заключалась в том, чтобы попытаться оттолкнуть кольцо назад, чтобы оно соскользнуло с кормы, или (что, в сущности, то же самое, если смотреть с другой стороны) вытолкнуть корабль из петли, покуда она не затянулась.

Разумеется, Рипичип с таким же успехом мог попробовать сдвинуть с места собор, но он упорно толкал змея и едва пе надорвался, прежде чем остальные отпихнули мыша в сторону.

Вся корабельная команда, кроме Люси и уже вконец обессилевшего Рипичипа, выстроилась двумя рядами в затылок друг другу вдоль обоих бортов. Задние подталкивали в спины передних, в конечном счете усилие передавалось самому первому, тому, кто толкал змеиное туловище. Люди выбивались из сил, но в течение нескольких долгих, показавшихся часами мгновений, ничего не менялось. Трещали от натуги суставы, по лицам струился пот, слышалось тяжелое, хриплое дыхание.

Но потом все почувствовали, что корабль вроде бы двинулся, и увидели, что зловещее кольцо чуть отодвинулось от мачты. Правда, при этом оно стало теснее. Следовало спешить: успех зависел от того, успеют ли они протолкнуть петлю над ютом раньше, чем она затянется слишком туго. Поднажали с удвоенной силой, и дело пошло скорее, но тут все с ужасом вспомнили про высокую резную корму.

— Топор! — крикнул Каспиан, — несите топор! И продолжайте толкать!

За топором побежала Люси, благо она знала, где на корабле хранятся инструменты. Девочка спустилась в трюм и быстро вернулась обратно, но, поднимаясь на палубу, услышала громкий треск. Топор не понадобился. То ли моряки поднажали так сильно, то ли сам змей по дурости стянул петлю слишком туго, но резная надстройка обломилась, чешуйчатое кольцо соскользнуло, и корабль вырвался на свободу.

Моряки слишком вымотались, чтобы обращать внимание на что бы то ни было, но Люси впоследствии рассказывала: змеиная петля продолжала сжиматься в воде, пока не исчезла. И еще она утверждала — правда, это могло ей и привидеться, — что на морде страшилища появилось нечто вроде довольной, глуповатой улыбки. Конечно, улыбался змей или нет — вопрос спорный, но вот его тупость не вызывает ни малейших сомнений. Вместо того чтобы немедленно пуститься вдогонку за ускользнувшей добычей, он лишь щелкал челюстями, явно удивляясь тому, что не видит ни корабельных обломков, ни попадавших в воду людей.

А корабль, целый и невредимый, если не считать утраченной кормовой надстройки, стремительно удалялся. Люди, кряхтя и охая, повалились на палубу, но довольно быстро многие пришли в себя настолько, что даже заулыбались. Особенно оживленные разговоры зазвучали, когда подали рому: все наперебой восхваляли храбрость Юстейса (хоть от этой храбрости и не было никакой пользы) и, конечно же, отвагу и сообразительность Рипичипа.

Следующие три дня не были отмечены никакими событиями: никто не видел ничего, кроме неба и моря. На четвертый день ветер сменился на северный, волнение усилилось, и к полудню поднялся чуть ли не шторм, но как раз тут по левому борту на виду появился остров.

— Будь на то дозволение вашего величества, — сказал Дриниан, — мы могли бы подойти к острову на веслах с подветренной стороны и поискать подходящую бухту. Может, нам удастся переждать там непогоду.

Каспиан не возражал. Моряки сели на весла, но грести пришлось против сильного ветра, так что к берегу удалось приблизиться не скоро. Лишь с последними лучами заката корабль вошел в естественную гавань и бросил якорь. Ночь все провели на борту, а проснувшись, увидели зеленоватую воду залива и суровое, каменистое побережье, взбиравшееся к одинокой вершине, над которой проносились гонимые северным ветром тучи. Спустив шлюпку, моряки сложили в нее все успевшие уже опустеть бочонки для воды и направились к берегу.

— Дриниан, взгляни, — промолвил король, занявший место на корме у руля, — кажется, в эту бухту впадают две речушки. К которой из них двинемся за водой?

— Все равно, — откликнулся капитан. — Но та, что с правого борта, вроде бы чуток ближе. Может, туда?

— Дождь снова начинается, — заметила Люси.

— Точно, — подхватил Эдмунд. По лодке уже молотили крупные капли. — Лучше повернем к западу. Там у берега деревья, какое-никакое, а убежище.

— Верно, — поддержал Юстейс. — Какая необходимость попусту мокнуть?

Но Дриниан, словно не слыша, вел шлюпку прежним курсом. Пришлось вмешаться Каспиану.

— Они правы, — сказал король, — Поворачивай к западу.

— Как прикажете, ваше величество, — буркнул капитан. Он был не в духе из-за непогоды и к тому же очень не любил, когда люди, несведущие в мореходном деле, берутся давать указания. Однако королевский приказ он выполнил и, как оказалось впоследствии, правильно сделал.

Пока набирали воду, дождь стих. Каспиан, Эдмунд, Юстейс, Люси и Рипичип решили взобраться на вершину горы и осмотреть окрестности. Поднимаясь по склону, они продирались сквозь заросли травы и вереска; никаких живых существ, кроме чаек, навстречу не попадалось; наверху они обнаружили, что островок совсем маленький. С горы море казалось громаднее и пустыннее, чем с палубы и даже с верхушки мачты.

— А все-таки это глупость, — тихонько сказал Юстейс, всматриваясь в восточный горизонт. — Плывем сами не знаем куда, не говоря уж о том, зачем, — но ворчал он скорее в силу укоренившейся привычки. Уж во всяком случае прежнего раздражения в его голосе не слышалось.

Между тем северный ветер не унимался, и наверху основательно продувало. Решили спускаться, и тут Люси предложила вернуться другой дорогой, чтобы побывать у того ручья, к которому сперва правил Дриниан. На спуск ушло не более четверти часа. Поток вытекал из маленького, но глубокого озерца, и устремлялся к заливу по тесному руслу, петлявшему между валунами. Внизу царило безветрие, и успевшие притомиться путники присели на один из камней — большой, замшелый, почти скрытый разросшимся вереском. Присели все, но один (если быть точным, так Эдмунд) сразу же вскочил.

— Какие здесь камни острые! — воскликнул он, шаря рукой в кустах и пытаясь понять, обо что укололся. — Ого! Да это вовсе и не камень. Гляньте, рукоять меча! Лежит здесь небось невесть сколько лет, вон ее как ржа поела.

— Работа нарнианская, — заметил, подойдя к Эдмунду, Каспиан.

— Я тоже сижу на чем-то чудном, — сказала Люси. — На чем-то твердом.

Это оказались ржавые остатки кольчуги. Тут уже все повскакивали и принялись шарить в густом вереске. Поиски увенчались успехом — нашли шлем, кинжал и несколько монет, причем не калорменских полумесяцев, а полновесных «львов» нарнианской чеканки, какие во всякий базарный день можно встретить на рынках Бобриной плотины или Беруны.

— Возможно, это все, что осталось от одного из наших лордов, — печально предположил Эдмунд.

— Похоже, — согласился Каспиан, — но от кого именно? Ни на кинжале, ни на чем другом герба нет. Как узнать, кто здесь погиб и почему?

— И как отомстить за его гибель, — добавил Рипичип.

Между тем Эдмунд, единственный из всей компании, кому доводилось читать детективные романы, погрузился в раздумья, а потом неожиданно заявил:

— Здесь что-то не так. Этот лорд пал не в бою.

— С чего ты взял? — удивился Каспиан.

— А с того, что костей нет, — пояснил Эдмунд. — Убийца забрал бы меч, а труп бросил. Здесь же наоборот: меч валяется, а скелет пропал.

— Его мог убить хищный зверь, — предположила Люси. — Убить и сожрать.

— Ага, — хмыкнул Эдмунд, — хищный и страшно умный. Даже кольчугу снял.

— А может, дракон? — высказался Каспиан.

— Вот уж дудки! — отрезал Юстейс. — Дракон бы снимать кольчугу точно не стал. Я знаю!

— Пойдемте лучше отсюда, — молвила Люси, которой захотелось убраться подальше, как только Эдмунд завел речь о костях.

— Будь по-твоему, — согласился Каспиан. — Вещи, думаю, брать не стоит: пусть лежат где лежали.

Обошли вокруг озерца и остановились у самого истока ручья. Там было глубоко, вода чистая, и будь день жарким, им непременно захотелось бы искупаться, а уж напиться — тем более. Даже сейчас Юстейс наклонился, чтобы зачерпнуть воды щдонями, но в этот миг Люси и Рипичип разом воскликнули:

— Смотрите!

Озеро было таким прозрачным, что ясно виднелось усыпанное крупными серовато-голубыми камнями дно. И там, на дне, лежала большая, в полный человеческий рост, статуя — по всей видимости, золотая. Лежала она лицом вниз, с вытянутыми над головой руками. По случайности в этот миг тучи слегка разошлись, выглянувшее солнце осветило статую целиком, и Люси с замиранием сердца подумала, что в жизни еще не видела такой красоты.

— Ну и диво! — восхитился Каспиан. — Вот бы ее достать!

— Позвольте мне нырнуть, ваше величество, — тут же вызвался Рипичип.

— Это ни к чему, — остановил его Эдмунд, — Если статуя и впрямь золотая, в одиночку ее не вытащить. Да и глубоко здесь, пожалуй, футов пятнадцать будет. Впрочем, минуточку. Я очень кстати прихватил с собой охотничье копье. Сейчас измерим глубину. Каспиан, я наклонюсь, а ты подержи за руку, чтобы мне случайно не бултыхнуться.

Придерживаемый Каспианом, Эдмунд сунул копье в воду. Когда оно погрузилось наполовину, Люси заметила:

— Кажется, мы напрасно решили, будто статуя золотая. Просто солнце так светит. Гляньте на копье, оно тоже словно из золота.

— Что случилось? — раздалось в тот же миг сразу несколько голосов, ибо совершенно неожиданно Эдмунд выронил копье.

— Не удержал, — ответил он, удивленно разведя руками. — Какое-то оно тяжелое сделалось.

— Люси права, — сказал Каспиан. — Вон копье, на дне лежит. С виду такое же золотое, как и статуя. Все дело в освещении.

Но Эдмунд, похоже, забыл про копье — он рассматривал собственные башмаки. И вдруг отпрянул и громко крикнул:

— Все назад, живо! Прочь от воды!

Все повиновались, но воззрились на него с недоумением.

— Взгляните на мои башмаки! — воскликнул Эдмунд.

— Пожелтели! — изумился Юстейс, — Что ты с ними сделал?

— Не пожелтели, а позолотели, — поправил Эдмунд. — Они тяжеленные, как свинец. И на ощупь металлические — можешь потрогать. Это чистое золото!

— Клянусь Эсланом! — вскричал Каспиан. — Ты хочешь сказать, что?..

— Вот именно, — кивнул Эдмунд. — Вода здесь волшебная, она превращает в золото все, к чему прикоснется. Мое копье потяжелело и вырвалось из рук потому, что стало золотым. На башмаки только плеснуло — и видите, что с ними? Так что статуя на дне…

— … Вовсе не статуя, — тихонько закончила Люси.

— То-то и оно. Теперь понятно, что случилось с этим беднягой. Он оказался у воды в жаркий денек и захотел окунуться. Разделся на том самом камушке, где мы сидели, нырнул и…

— Ой, не надо! — воскликнула Люси, — Мне страшно.

— Мне и самому страшновато, — признался Эдмунд. — Мы были на волосок от смерти.

— Точно сказано, именно на волосок, — подхватил Рипичип. — Всяк мог окунуть в эту воду палец, ногу, ус или, скажем, хвост.

— Сейчас проверим, так ли обстоят дела, — с этими словами Каспиан обломил с куста ветку, осторожно опустился на колено и погрузил ветку в воду, а когда вытащил, все увидели у него в руках ветвь из чистого золота.

— Король, владеющий этим островом, станет богатейшим государем мира, — торжественно изрек Каспиан, раскрасневшись от возбуждения. — Сим провозглашаю, что отныне и во веки веков земля эта будет принадлежать Короне Нарнии и да наречется она Островом Золотой Воды. Также повелеваю хранить существование золотого источника в строжайшей тайне и под страхом смерти запрещаю рассказывать о нем кому бы то ни было, даже Дриниану.

— Кому это ты запрещаешь? — вскинулся Эдмунд. Забыл, что я не твой подданный? Уж коли на то пошло, скорее наоборот. Я — один из четырех древних государей Нарнии, а ты всего лишь вассал верховного короля, моего брата.

— Вот оно как, король Эдмунд?! — гневно вскричал Каспиан, хватаясь за рукоять. — Пусть меч рассудит, кто из нас прав!

— Сейчас же перестаньте! — топнула ножкой Люси. — Ну почему все мальчишки такие — чуть что, сразу в драку? Ой!.. — Ее «ой» прозвучало так удивленно, что все невольно проследили за взглядом девочки. И остолбенели.

Выше по склону бесшумно ступал по серому вереску огромный Лев. Солнце уже вновь скрылось за облаками, но он ярко светился сам по себе. Никто никогда не видел такого огромного льва. Впоследствии Люси уверяла, что он был ростом со слона или уж, в самом крайнем случае, чуть-чуть поменьше — с ломового битюга. Но не размер зверя напугал компанию — все поняли, что перед ними Эслан.

В то же мгновение Лев исчез, будто его и не было, а спутники растерянно уставились друг на друга.

— О чем это мы с тобой спорили? — спросил Каспиан. — Кажется, я городил какую-то ахинею?

— Ваше величество, — вмешался Рипичип, — на этом озере лежат чары. Прошу вас, давайте поскорее вернемся на корабль. И должен сказать, что, будь мне предоставлена такая честь, я нарек бы это место Островом Мертвой Воды.

— Не совсем понимаю, почему, — отозвался Каспиан, — но твое название кажется вполне подходящим. Так же, как и совет вернуться. Погода улучшилась, думается мне, Дриниану просто не терпится сняться с якоря. Ох, и понарасскажем мы ему!..

Но рассказать удалось не так уж много — выяснилось, что все случившееся за последний час вспоминается с трудом, как-то смутно и путано.

— Их величества вернулись, — говорил Дриниан Ринсу несколько часов спустя, когда Остров Мертвой Воды уже скрылся за горизонтом, — и выглядели они прямо-таки околдованными. На острове с ними приключилось что-то странное. Я только и понял, что они вроде как нашли тело одного из гсх семи лордов, которых мы ищем.

— Это не так уж плохо, капитан, — откликнулся Рине. — Трое найдены, значит, осталось отыскать четверых. Если дело не застопорится, можем вернуться домой вскоре после нового года. Оно бы неплохо, а то у меня табак на исходе. Ну ладно, капитан, спокойной ночи.

Глава 9. Остров голосов.

Вскоре ветер, так долго дувший с северо-запада, переменился на западный, и теперь каждое утро на заре резной нос-корабля смотрел прямо на восходящее солнце. Некоторые утверждали, что светило здесь крупнее, чем в Нарнии, но многие не соглашались. А пока шли споры, «Поспешающий к восходу» плыл себе и плыл, подгоняемый не слишком сильным, но ровным, не стихающим ветром. Нигде не было видно ни берега, ни другого корабля, ни даже чайки. Запасы таяли, и в сердца снова начала закрадываться тревога: а вдруг морю просто-напросто нет конца? Но в то утро, когда почти отчаявшиеся путники стали поговаривать о возможном возвращении, меж ними и восходом, словно прилегшее на поверхность воды облако, показалась земля.

Днем корабль вошел в широкую бухту, причалил, и путники высадились на остров, сильно отличавшийся от виденных ими прежде. Он казался необитаемым, ибо когда пересекли песчаное побережье, то столкнулись лишь с пустотой и безмолвием. Однако там имелись лужайки с такой гладкой, ухоженной травой, какую можно встретить лишь возле домов английской знати, где за каждым газоном смотрит по десятку садовников. Деревья — их было совсем немало — росли на равном расстоянии одно от другого, на земле не валялось ни сломанных веток, ни даже опавших листьев. И при этом не было слышно никаких звуков, кроме воркования голубей.

Со временем вышли на длинную прямую аллею, обсаженную деревьями и аккуратно посыпанную песком. Она вела к приземистому серому дому, выглядевшему в мягком свете послеполуденного солнца на удивление мирно.

Едва Люси ступила на дорожку, как в туфлю ей попал камешек. Конечно, по-правильному ей нужно было крикнуть остальным, чтобы подождали, но сознайтесь — вы всегда все делаете по правилам? Девочка присела на обочине, чтобы вытряхнуть камушек, но тут, как назло, оказалось, что шнурок у нее завязался тугим узлом. Когда ценой немалых усилий его удалось-таки развязать, спутники уже пропали из вида. И тут девочка услышала странные звуки, причем доносились они вовсе не со стороны дома. То был стук, словно множество работников молотили по земле большущими деревянными кувалдами. И этот стук стремительно приближался. Рядом росло дерево, но взобраться на него девочка не могла, и ей не оставалось ничего другого, как прижаться к стволу спиной и ждать, что же будет дальше.

«Бум, бум, бум», — звучало уже совсем рядом. Люси чувствовала, как содрогается земля, но решительно ничего не видела. Сначала ей показалось, что стук раздается сзади, потом — спереди. Песок на дорожке разлетался в стороны, словно под сильными ударами, однако сама дорожка оставалась пустой. Затем футах в двадцати от девочки тяжкий топот стих, и из ниоткуда раздался голос.

Люси перепугалась до полусмерти: рядом никого нет, а разговор слышен. И к тому же не слишком дружелюбный.

— Ну, братцы, теперь мы своего не упустим! — крикнул кто-то невидимый, и дружный хор таких же невидимых голосов подхватил:

— Отлично сказано! Вы только послушайте — не упустим! Ну ты, Главнюк, и молодчина! У тебя что ни слово, то золото.

— Сделаем так, — продолжил первый голос. — Спустимся к берегу и преградим дорогу к лодке. Мы все с оружием. Они захотят уплыть, пойдут к своей лодке, тут-то мы их и сцапаем.

— Сцапаем, как не сцапать! — Голоса просто заходились от восторга. — Вот так план! Всем планам план! Ну и голова у нашего Главнюка!

— Пошевеливайтесь! — приказал первый голос. — Живо к берегу!

— Слышали, что сказано? — загомонили остальные. — Давайте-ка пошевелимся! Да живо, живо!

Странный стук возобновился, но теперь звуки определенно удалялись по направлению к побережью и скоро стихли где-то на приморском песке. Но еще прежде, чем они стихли, Люси со всех ног припустила по аллее, чтобы предупредить друзей об опасности. Гадать, кто такие эти кровожадные невидимки, не было времени.

А ее друзья тем временем добрались до сложенного из мягкого камня невысокого, всего в два этажа, увитого плющом дома со множеством больших окон. Стояла такая тишина, что К)стейс пробормотал:

— Похоже, здесь пусто.

Каспиан молча указал на вившийся над трубой дымок.

Ворота не были заперты. Путники без помех вошли во двор и замерли в изумлении: посреди двора находился насос, под которым стояло ведро. В ведро лилась вода, в чем не было бы ничего особенного, да только рукоять насоса поднималась и опускалась сама собой.

— Волшебство! — воскликнул Каспиан.

— Механизм, — предположил Юстейс. — Кажется, мы добрались-таки до цивилизованной страны.

В это мгновение во двор влетела запыхавшаяся, раскрасневшаяся Люси. Девочка с ходу принялась объяснять, что всем грозит опасность. Объясняла с перепуга довольно сбивчиво, и поняли ее не сразу, но как поняли — не обрадовались.

— Значит, невидимки, — покачал головой Каспиан, — Надумали отрезать нам путь? Да, хорошего мало.

— А какие они, Лу? — поинтересовался Эдмунд. — Люди или еще кто?..

— Почем мне знать, Эд, — отозвалась девочка. — Они же невидимки, и я их не видела!

— Ну, шаги-то у них как у людей?

— Вот уж нет. Я вообще никаких шагов не слышала — только голоса и стук, будто по земле чурбанами или кувалдами колошматят.

— Интересно, — промолвил Рипичип, — становятся ли они видимыми, если проткнуть их клинком?

— Похоже, у нас будет возможность это проверить, — откликнулся Каспиан. — Но первым делом давайте уйдем отсюда. Наверняка тот малый у насоса слышит каждое наше слово.

Они вернулись на аллею и под защитой деревьев почувствовали себя увереннее. Правда, Юстейс резонно указал, что прячься не прячься, а все одно не узнаешь, не стоит ли невидимка в двух шагах от тебя.

— Дриниан, — молвил король, обратившись к капитану, — может, бросить лодки и подать сигнал, чтобы корабль подошел к берегу и забрал нас?

— Не выйдет, ваше величество, — покачал головой мореход. — Тут мелко, а у нашего корабля низкая осадка.

— Может, сами доплывем? — спросила Люси.

— Ваши величества, — вмешался Рипичип, — выслушайте меня. Невидимого противника необходимо встретить лицом к лицу, пусть у него никакого лица и нет. Скрыться нам не удастся: если невидимки затеяли на нас напасть, то непременно нападут. Надо быть готовыми к бою: это единственный способ не дать поймать себя за хвост.

— Похоже, на сей раз Рип совершенно прав, — поддержал Эдмунд.

— Конечно, — подхватила Люси. — К тому же Рине увидит с корабля, как мы сражаемся, и пошлет нам помощь.

— Как же, — горько усмехнулся Юстейс. — Что он, по-твоему, увидит? Ему покажется, будто мы просто размахиваем мечами — забавляемся или упражняемся.

Все сокрушенно умолкли — правота Юстейса была очевидна.

— Ладно, — прервал молчание Каспиан. — Чему быть, того не миновать. Вперед! Клинки наголо, а ты, Люси, держи наготове лук.

Двинулись к берегу. Вокруг царила такая безмятежная тишина, что, когда показались уткнувшиеся в мягкий песок лодки, кое-кому подумалось, будто невидимки просто померещились девочке. Но в этот миг послышался голос:

— Все, господа хорошие, пришли. Дальше ходу нет. Нам надо кое-что обсудить. И имейте в виду, нас здесь полсотни и все мы с оружием.

— Да, да! — зазвучало со всех сторон. — Верно сказано. Ай да Главнюк, всегда в самую точку!

— Что-то я не вижу вас с вашим оружием, — заметил Рипичип.

— Не видишь, — подтвердил голос. — А спрашивается, почему? Да потому, что мы невидимки. Разве невидимку увидишь?

— Вот уел так уел! — восхитились остальные голоса. — Ну, кто бы еще так сказанул? Прямо как по-писаному!

— Погоди, Рип, — шепнул Каспиан и, уже во весь голос, спросил: — Что вам от нас нужно, господа невидимки? Мы с вами вроде не ссорились.

— Нет, не ссорились, — подтвердил Главнюк. — И от вас нам надо лишь одно — чтоб маленькая девочка кое-что для нас сделала.

Хор голосов тут же выразил восхищение правильностью и мудростью сказанного.

— Нашли девочку! — возмутился Рипичип. — Эта юная особа самая настоящая королева!

— Насчет королевов мы ничего не знаем, — откликнулся голос.

— Откуда нам знать? Конечно, не знаем! — донеслось со всех сторон.

— Но знаем, что она может нам помочь, — продолжил голос.

— А чем? — спросила Люси.

— Если это затронет честь или безопасность ее величества, — предупредил Рипичип, — мы умрем как один, но прихватим с собой и немало ваших.

— Не стоит горячиться, — сказал вожак невидимок, — сейчас я вам все втолкую. История долгая, может, присядем на песочек?

Его подручные, как всегда, разразились одобрительными возгласами, но Каспиан и спутники короля предпочли остаться на ногах.

_ — Ну, дело было вот как, — начал свой рассказ Главнюк. — Этот остров с незапамятных времен принадлежит весьма могущественному чародею, которому, собственно говоря, мы все и служим или, если выразиться точнее, служили. Да… так вот, если кратко, как раз этот помянутый мною чародей велел нам провернуть одно дельце. Ну, мы, понятно, отказались. Почему? Неохота было делать, вот почему. А он, тоже понятно, осерчал. Не привык, знаете ли, чтоб ему отказывали. Он ведь тут главным был; как скажет, так оно и выходило. Да… О чем это я… А, вот. Осерчал он, пошел к себе наверх — он наверху жил и причиндалы свои колдовские там держал, а мы, стало быть, внизу, — пошел, значит, наверх и давай чародеить. Ну и превратил всех нас в страшенных уродов. Вот вы нас не видите, так этому, я скажу, радоваться надо. Случись вам нас увидеть, вы бы ни за что не поверили, что мы раньше другими были. Нет, ни за что, ни за какие коврижки! Так вот, через это его волшебство мы сделались такими гадкими, что скоро нам друг на дружку и смотреть стало тошно. Вы можете спросить, а что же мы сделали? И я отвечу: мы стали думать, как нам обратно превратиться. И что придумали? А вот что — решили пойти наверх, заглянуть в его волшебную книгу и найти заклинание, снимающее уродство. Так и сделали, хотя, признаюсь, изрядно дрожали от страха. То есть сделали, да не все. В книгу-то заглянули, а вот заклинания нужного не нашли. Может, оттого, что торопились, все боялись, а ну как он проснется. Только и нашли, что заклинание невидимости, да с горя его и прочитали. Если быть точным, дочурка моя прочитала, писаная, скажу я вам, красавица. Раньше, конечно, была красавица. Дело в том, что заклинание из той книги может прочесть только девица. А почему, спросите вы? Да потому, что ежели попробует кто другой, так ничего не получится. Вот Клипси моя прочитала заклинание так, что лучше и не бывает. Мы тут же сделались невидимками, как вы теперь сами видите. То есть не видите. По первости обрадовались: чем на уродство пялиться, так уж лучше ничего не видеть. Ну а потом нам это надоело. К тому же — вот уж чего мы никак не чаяли — чародей (тот самый, о котором я уже рассказывал) тоже стал невидимым. Во всяком случае, никто из нас его с той поры не видал. Мы даже не знаем, помер он или ушел куда, или сидит себе невидимый на верхотуре, или ходит среди нас. Ходит и подслушивает, что ему теперь совсем нетрудно. А почему? Да потому, что он еще и неслышимый. Но не из-за волшебства, а оттого, что не носит он башмаков и ступает бесшумно, что твой кот. И я вам, господа, так скажу: больше мы этого выносить не можем. Нервы не выдерживают!

Таков был рассказ предводителя невидимок, разумеется, в самом кратком переложении, ибо я существенно его сократил и полностью опустил реплики невидимого хора. На самом деле после каждой фразы вожака его сподвижники разражались возгласами одобрения. Они разражались, а нарнианцы основательно раздражались, потому как слушать и без того было сущим мучением. Когда вожак умолк, наступило долгое молчание.

— Не понимаю, а мы-то здесь при чем? — спросила наконец Люси.

— Как? — удивился Главнюк, — Я же все объяснил.

— Вот именно! — дружно загалдели невидимки. — Решительно все. Тут и добавить нечего!

— Мне что, рассказывать по-новой? — поинтересовался вожак.

— Ни в коем случае! — в один голос вскричали Эдмунд и Каспиан.

— Тогда поясню вкратце, только самое необходимое, — согласился вожак. — В двух словах: мы ждали, когда к нашему острову пристанет корабль, с него сойдут люди, и среди них окажется девочка — вот такая, как эта юная особа, — и эта девочка поднимется наверх, заглянет в книгу, найдет правильное заклинание, прочитает его, и мы опять превратимся. То сеть станем видимыми. А поэтому поклялись, что, когда такой корабль придет, и такие люди с девочкой высадятся (которые без девочки, до тех нам дела нет), то мы их не выпустим, пока не добьемся, чего нам надо. Так что если ваша девочка, господа, не согласится нам помочь, наш тягостный, если можно так выразиться, долг обяжет нас перерезать вам всем глотки. И прошу без обид, господа: вы должны понимать, что дело прежде всего.

— Что-то я не вижу вашего оружия, — промолвил Рипичип. — Оно что, тоже невидимое? — Но едва он произнес эти слова, как в ближайшее дерево вонзилось вылетевшее из ниоткуда копье.

— Теперь видишь? — справился Главнюк. — Это копье пущено моей рукой. Пока оружие в наших руках, оно невидимо, но убивает оно наповал.

— Простите, я все-таки не понимаю, — проговорила Люси, — Зачем вам чужая девочка? У вас разве своих нету?

— Есть, как не быть! — загудели в ответ голоса. — Но наши наверх больше не пойдут. Потому как страшно.

— Иными словами, — подытожил Каспиан, — вы хотите, чтобы эта благородная особа отважилась на дело, которое вы боитесь поручить вашим собственным дочерям?

— Верно! — восхитились голоса. — Это ж надо все так точно подметить! Сразу видно ученого человека!

— До какой же наглости надо дойти… — начал было негодующий Эдмунд, но Люси прервала его:

— Туда ночью идти надо или можно и днем?

— Днем, днем, — откликнулся Главнюк, — Зачем ночью, ночью темно. И страшно — брр!

— Ладно, я пойду, — решительно заявила Люси, — И не отговаривайте, — тут же добавила она, обращаясь к друзьям. — Неужто сами не видите: другого выхода у нас нет. От такой оравы нам не отбиться, а наверху, может статься, ничего страш ного со мной не случится.

— Но там же чародей! — воскликнул Каспиан.

— А хоть и чародей, — храбро сказала Люси, — Может, мы с ним поладим: не думаю, чтобы он был таким злюкой. По-моему, наши невидимки просто трусоваты.

— Во всяком случае, глуповаты, — хмыкнул Юстейс.

— Но как же так, Лу?! — вскричал Эдмунд. — Разве можно лезть неведомо куда? Спроси хоть Рипа, он тебе скажет…

— Нечего мне говорить, — откликнулась Люси, — Я ведь не только за вас, но и за себя беспокоюсь. Думаешь, мне охота, чтоб меня истыкали невидимыми мечами?

— Ее величество совершенно права, — произнес Рипичип. — Будь у нас надежда спасти королеву ценой наших жизней, никто бы не колебался, но такой надежды нет. К тому же услуга, о которой просят невидимки, нисколько не умаляет ее королевского достоинства. Напротив, ей предоставляется возможность совершить достославный и благородный подвиг. Если сердце подсказывает королеве, что стоит рискнуть, я не смею возражать.

Рипичип мог говорить это не смущаясь, ибо все знали, что страх ему неведом. Мальчики, которым случалось пугаться, покраснели, но поневоле промолчали. Зато невидимки подняли радостный галдеж, а их вожак предложил пройти в дом, поужинать и отдохнуть. Юстейс нашел это предложение подозрительным, но Люси заявила, что невидимки вовсе не кажутся ей коварными, и остальные с ней согласились. Таким образом, сопровождаемые сильным стуком, который на мощеном дворе сделался громче прежнего, путники возвратились к двухэтажному особняку.

Глава 10. Волшебная книга.

Надо признать, невидимки приняли гостей по-королевски. Правда, трудно было удержаться от смеха при виде того, как блюда, тарелки и кувшины неведомо откуда прыгают на стол. Ладно бы они просто появлялись, а то ведь действительно прыгали — подлетали вверх футов на пятнадцать и замирали на уровне футов трех от пола. Все бы ничего, но когда подавали супы и соусы, приходилось быть наготове.

— Любопытно, что же за народ эти прыгуны, — шепнул Юстейс Эдмунду. — Не похоже, чтоб они были людьми вроде нас. Небось какие-нибудь лягушки или кузнечики.

— Может быть, — так же тихо откликнулся Эдмунд, — Только помалкивай об этом при Люси. Она не больно-то жалует насекомых.

Ужин мог бы доставить еще больше удовольствия, если бы невидимки не расплескивали жидкости и не тараторили без конца, поддакивая один другому. Впрочем, изрекали они в основном то, что никак не могло вызвать возражения, например: «Я всегда говорил: если кто проголодался, стало быть, ему есть охота», «Что-то темнеть начало, не иначе как к ночи» или «Море вам не суша: оно мокрое, а суша сухая». А кормили сытно и вкусно — и грибной суп, и отварная курятина, и горячий окорок, и крыжовник, и смородина, и сметана, и творог, и молоко, и мед (не в сотах или в горшочке, а в жбанах, то есть медовый напиток). Напиток этот всем очень даже понравился, хотя на следующий день Юстейс жалел, что слишком на него налегал.

Но что там Юстейс! Вот Люси проснулась на следующее утро в таком состоянии, словно ей предстоял экзамен или, хуже того, визит к зубному врачу. А на улице пригревало ласковое солнышко, весело жужжали залетавшие в открытое окошко пчелы, радовала взгляд лужайка, точно такая, как где-нибудь в Англии. Девочка встала, оделась и за завтраком старалась разговаривать со всеми как ни в чем не бывало. Потом, выслушав-наставление Главнюка насчет того, что именно следует делать наверху, она попрощалась со своими спутниками, подошла к подножию лестницы и, больше не оглядываясь, стала подниматься. Хорошо еще, что было светло. Солнечные лучи падали в открытое окно на лестничной площадке, а снизу, пока девочка одолевала первый пролет, доносилось мерное, умиротворяющее тиканье старинных часов. Потом Люси повернула налево и на следующем пролете часов уже не слышала. Одолев и этот пролет, девочка увидела длинный, должно быть, тянувшийся через весь этаж коридор. Стены его покрывали резные панели, пол устилали мягкие ковры. Коридор заканчивался окошком, а по обе стороны имелось множество дверей. В полнейшей, ничем не нарушаемой тишине она слышала биение собственного сердца.

Последняя дверь по левую руку, напомнила себе Люси. До чего же неприятно, что ей нужна именно последняя дверь; ведь чтобы добраться до нее, предстояло пройти мимо других дверей, за любой из которых мог таиться чародей — может, он спит, а может, бодрствует, невидимый или мертвый… Однако пугайся не пугайся, а деваться было некуда, и девочка двинулась вперед, бесшумно ступая по толстому ворсистому ковру.

— Пока бояться нечего, — твердила она себе и, пожалуй, не кривила душой. В коридоре было светло и спокойно, разве что слишком тихо. Ей не очень нравились начертанные на дверях красным замысловатые, таинственные письмена: выглядели они довольно противно и, как думалось, что-то противное и означали. А еще меньше нравились висевшие на стенах маски, не сказать чтобы очень уж жуткие, но все-таки страшноватые. Эти маски так таращились пустыми глазницами, что трудно было отделаться от ощущения, будто они вот-вот начнут строить гримасы у тебя за спиной.

Но по-настоящему Люси струхнула только после шестой двери. Ей почудилось, будто из стены на нее уставилась чья-то бородатая физиономия. Девочка усилием воли заставила себя остановиться, обернуться, присмотреться — и поняла, что глядит в зеркало. Обыкновенное зеркало, размером; точно с ее личико, только вместо рамы были какие-то космы. Посмотришь на такое, и получится, будто ты мохнатый и бородатый.

— Я просто увидела себя в зеркале, ничего страшного! — решительно заявила Люси и пошла дальше, хотя собственное бородатое отражение вовсе не привело ее в восторг. (Каково было предназначение Бородатого зеркала, сказать не берусь, поскольку я не чародей.).

Она успела еще подумать, не становится ли коридор каким-то волшебным образом длиннее, и тут очутилась наконец у последней левой двери. Та была открыта, и девочка вступила в просторную комнату с тремя большими окнами, уставленную от пола до потолка книгами. Люси в жизни не видела столько книг сразу, причем книги были самые разные — и тонюсенькие, и толстенные, унылые пыльные тома и огромные фолианты в кожаных переплетах, пахнущие древностью, ученостью и волшебством (бьюсь об заклад, вы ни в одной церкви не найдете такой большущей Библии). Но все эти книги были ей ни к чему, а нужная Волшебная Книга лежала на пюпитре в самой середине комнаты. Поняв, что читать придется стоя (кстати, сидеть в этом помещении было попросту не на чем — нигде ни единого стула) и спиной к двери, Люси хотела закрыть дверь.

Не тут-то было — дверь не затворялась.

Девочке стало не по себе — и, как мне думается, удивляться тут нечему. Впоследствии Люси говорила, что обязательно закрыла бы дверь, будь у нее хоть малейшая возможность. Но такой возможности не возникло, так что пришлось встать спиной к открытой двери, в которую в любое мгновение мог войти кто угодно — например, невидимый чародей.

Люси тревожило еще одно обстоятельство — размер книги. Главнюк не сумел объяснить, на какой странице следует искать заклинание против невидимости. Кажется, он даже удивился такому вопросу и пояснил, что надо открыть книгу в начале и читать, пока не наткнешься на нужное место. По всей видимости, иного способа он себе просто не представлял. «Да этакую книжищу и за неделю не прочтешь!» — подумала девочка (ей и без того уже казалось, что она слишком долго находится в этом жутком месте).

Подойдя к пюпитру, Люси притронулась к переплету, и пальцы ее вздрогнули, словно книга была наэлектризована. Открыть ее девочке удалось не сразу, а лишь когда она сообразила, что надо расстегнуть застежки. После этого книга открылась легко. И оказалась она просто чудесной!

Прежде всего она была не печатной, а рукописной, со страницами, заполненными витиеватыми буквами, прописанными так аккуратно и четко, что читались они даже легче печатных, а выглядели гораздо красивее. Гладкая толстая бумага едва уловимо благоухала, а на полях и вокруг замысловато выведенных цветных заглавных букв, с каких начиналось каждое заклинание, красовались яркие картинки.

Ни заглавия, ни титульного листа не имелось: заклинания начинались с первой страницы, шли одно за другим и были не слишком важными — во всяком случае, в начале. Предлагался магический способ удаления бородавок (набрать в серебряный тазик лунного света и вымыть в нем руки), средства от зубной боли и спазмов и способ вызвать пчелиный рой. Куда интереснее самих заклинаний были картинки: человек с больными зубами выглядел так, что, глядя на него, и самому хотелось схватиться за щеку, а золотые пчелы, рассыпанные по всему четвертому заклинанию, казались живыми — только что не жужжали.

Люси с трудом оторвалась от первой страницы, но когда перевернула ее, оказалось, что следующая не менее интересна. «Мне нельзя отвлекаться!» — твердо сказала себе девочка и двинулась дальше, бегло просматривая один лист за другим. Почти не останавливаясь, она проглядела страниц тридцать и, если бы смогла запомнить написанное там, научилась бы находить клады; вспоминать забытое; забывать то, чего не хочется помнить; узнавать, правду тебе говорят или врут; вызывать (или прекращать) ветер, туман, дождь, снег или дождь со снегом; навевать волшебные сны и превращать человеческую голову в ослиную (подобное несчастье приключилось с одним из героев пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь»). И чем дальше, тем живее и ярче становились картинки.

Наконец открылась страница с такими чудесными иллюстрациями, что надписей можно было и не заметить. Но одну Люси углядела: «Безупречно надежный способ сделаться красивейшей из смертных». Картинки, относившиеся к этому заклинанию, были совсем малюсенькие — она даже наклонилась, чтобы получше их рассмотреть. Первая изображала девочку, стоявшую перед пюпитром с книгой и одетую в точности как Люси. Рядом та же самая девочка что-то говорила, широко раскрывая рот, а потом — вот тебе на! — она уже стала красивейшей из смертных. С крохотной картинки Люси-раскрасавица смотрела прямо в глаза обыкновенной Люси, а та даже отвела на мгновение взгляд, поразившись увиденному, хотя, конечно же, узнала себя. Картинки становились все больше и все явственнее. Вот красавица восседает на высоком троне, и все короли мира сражаются на грандиозном турнире в ее честь. Потом турнир превратился в настоящую войну: короли, герцоги и могущественные лорды проливали реки крови, дабы снискать ее расположение. Нарния и Арченланд, Тельмар и Калормен, Галма и Теребинтия подверглись опустошению. Затем все переменилось — Люси, оставаясь красивейшей из смертных, оказалась дома, в Англии. Как раз в это время вернулась из Америки Сьюзен, которую до сих пор в семье считали самой красивой. Сьюзен на картинке выглядела точь-в-точь как на самом деле, но почему-то в ней не было решительно ничего привлекательного. Теперь она без конца дулась и куксилась от зависти, потому что рядом с Люси никто на нее и не смотрел.

— Ну, уж это заклинание я произнесу, — сказала себе Люси, — Как хотите, а произнесу! — «Как хотите» девочка добавила, сама не зная почему. Вроде бы никто ей ничего не запрещал, но она отчего-то чувствовала, что собирается поступить неправильно.

Но когда она стала искать глазами текст заклинания, тот куда-то запропастился, а на его месте появилась новая картинка. Эслан! Казалось, Лев сейчас спрыгнет со страницы и зарычит: клыки, во всяком случае, уже оскалил. Люси стало страшно, и она быстро перевернула страницу.

Дальше шло заклинание, позволяющее выяснить, что на самом деле думают о вас друзья. Вообще-то Люси больше привлекало предыдущее, насчет красоты, но она уже поняла, что с ним лучше не связываться, и, чтобы отделаться от соблазна, торопливо прочла вслух это (что за слова она произнесла, можете не спрашивать, все равно не узнаете). Прочла и стала ждать результата.

А поскольку ничего не происходило, Люси принялась дальше рассматривать картинки. И увидела то, чего, по правде сказать, никак не ожидала — поезд, купе третьего класса, а в нем двух девочек-школьниц, Марджори Престон и Энн Фиверстоун, — их она узнала с первого взгляда. В следующее мгновение картинка ожила: за окнами вагона замелькали столбы, девочки стали смеяться и говорить. Мало-помалу, как будто она слушала радио, постепенно увеличивая громкость, Люси стала разбирать слова.

— Что, — спрашивала Энн, — ты и в следующей четверти будешь липнуть к этой Люси Певенси?

— Что значит «липнуть»? — возмутилась Марджори.

— А то и значит, — откликнулась Энн, — что ты всю четверть таскалась за ней, как приклеенная.

— Ничего я не «приклеенная», — поджала губки Марджори. — Не такая я дурочка, чтобы к кому-то там «липнуть». А эта Певенси, она, может, и ничего, но в прошлой четверти я от нее успела устать.

— Зато в новой отдохнешь! — сердито воскликнула Люси. — Ах ты, двуличная изменница! — Тут она осеклась, сообразив, что кричит на картинку, а настоящая Марджори далеко и ничего не слышит.

«Да, — подумала Люси, — я о ней была лучшего мнения. Сколько помогала, перед девчонками за нее заступалась. А она предала меня! Связалась с этой вертихвосткой Фиверстоун! Неужели все подруги такие? Вон тут еще сколько картинок… Нет, не стану я их смотреть! Не стану, и все!» Она заставила себя перевернуть страницу, на которую перед этим капнула злая, горькая слеза.

Заклинание на следующей странице носило заголовок «Для воодушевления и радости». Картинок при нем было немного, но зато одна красивее другой. Вообще-то оно больше походило на рассказ, чем на заклинание, и занимало целых три страницы. Люси прочитала его не отрываясь, единым духом, и едва закончила, как тут же поняла, что напрочь позабыла прочитанное. Вот странно, читала с интересом, будто сама переживала написанное, а вспомнить ничего не может. «Ладно, решила девочка, — такой рассказ и перечитать не вредно». Но перечитать не вышло — Волшебная Книга показала свою волшебность, отказавшись перелистываться назад. Правые страницы переворачивались свободно, а те, что, левой стороны, — ни в какую не желали.

— Ну как же так! — чуть не расплакалась Люси. — Ведь читала же. Сейчас вспомню… Нет, не выходит! Все из головы вылетело. А там было про чашу… и про меч… и про дерево, вроде как на зеленом холме… и ничегошеньки не запомнилось! Что же мне делать?!

Сделать так ничего и не удалось, — рассказ не вспомнился, но впоследствии, если ей особенно нравилось что-нибудь из прочитанного, Люси всегда казалось, будто это место чем-то похоже на забытые страницы из Волшебной Книги.

Следом, неожиданно для себя, девочка открыла страницу, на которой не было вообще никаких картинок, но зато имелась надпись «Заклинание, позволяющее делать невидимое видимым». Сначала, чтобы не сбиться на длинных, заковыристых словах, Люси прочитала заклинание про себя и сразу лее повторила вслух. Оно подействовало немедленно: на полях стали появляться картинки. Так бывает, когда поднесешь к свету надпись, сделанную лимонным соком, но там проступают расплывчатые, блеклые буквы, а тут все переливалось багрянцем, золотом и лазурью. Картинки были чудные, со множеством фигурок, и Люси даже чуточку испугалась, поняв, сколько всего невидимого сделала видимым с помощью этих чар. Она вовсе не была уверена, что ей так уж хотелось все это видеть.

Неожиданно позади послышались мягкие шаги. Девочка вздрогнула, вспомнив о чародее, ступавшем неслышно, «как кот». А поскольку она знала, что всегда лучше обернуться, чем позволить кому-то подкрасться к тебе сзади, то именно так и поступила.

И лицо ее просияло, и она (хотя сама, конечно же, о том не догадывалась) стала на миг такой же красавицей, какой была на картинке. С радостным криком Люси устремилась к двери, потому что в проеме стоял не кто иной, как сам Эслан, владыка всех королей. Самый взаправдашний Эслан — живой, теплый и мохнатый. Она обняла его, поцеловала, уткнулась носом в золотистую гриву и услышала низкий, похожий на подземный гул, звук. Ей даже показалось, что Лев мурлычет.

— О Эслан! — воскликнула Люси. — Как я рада, что ты пришел!

— Я здесь давно, — признался Лев. — Просто сейчас ты сделала меня видимым.

— Эслан, — промолвила Люси чуть ли не с укором, — и не стыдно тебе надо мной смеяться? Как это я могла сделать видимым тебя, волшебника из волшебников?

— Так и сделала, — отозвался Эслан. — Думаешь, если я сам установил правила, так мне не надо их соблюдать? — Он помолчал, а потом промолвил: — Кажется, ты тут подслушивала?

— Подслушивала?

— Да. Разговор двух девочек.

— Так ведь я не по-настоящему…

— Подслушивать и подсматривать нехорошо; и не важно, каким образом ты это делаешь. К тому же от подглядывания вреда больше, чем пользы. Ты рассердилась на свою подружку, а она ни в чем не виновата. Она тебя любит, но характер у нее слабый. Хотела угодить девочке постарше, поэтому говорила вовсе не то, что на самом деле думает.

— Боюсь, я все равно не смогу забыть ее слова, — сказала Люси.

— То-то и оно, что не сможешь.

— Ой! — воскликнула девочка. — Что же я натворила! Выходит, когда бы не эта книга, мы могли бы остаться подругами на всю жизнь…

— Дитя, — молвил Эслан, — вспомни мои слова: никому не ведомо то, что могло бы быть.

— Помню, Эслан. Прошу прощения. Только вот…

— Что, милая? Я слушаю.

— Этот чудесный рассказ… Я когда-нибудь прочту его снова? А может, ты сам мне его расскажешь? Расскажи, ну пожалуйста.

— Обязательно. Я буду рассказывать его тебе всю жизнь. Но сейчас пойдем. Надо повидать здешнего хозяина.

Глава 11. Осчастливленные недостопы.

Выйдя следом за Эсланом в коридор, Люси увидела приближавшегося к ним босого старика в красной хламиде, с бородой до пояса и венком из дубовых листьев на седой голове. Старик опирался на украшенный замысловатой резьбой посох. Завидев Эслана, он низко поклонился со словами:

— Добро пожаловать, государь, в ничтожнейшее из твоих владений.

— Не устал ли ты, Кориакин, управлять теми бестолковыми подданными, которых я тебе доверил?

Нет, — отвечал старик. — Конечно, порой они раздражают своей непроходимой тупостью, зато не злы и, в сущности, безобидны. Я даже привязался к этим бедолагам. Хотелось бы, чтоб они начали наконец повиноваться мудрости, а не грубым, примитивным чарам, но…

— Всему свое время, — отозвался Эслан.

— Да, — согласился старик (вы, верно, уже догадались — это и был тот самый чародей, о котором Люси столько слышала), — всему свое время. А ты, государь, не хочешь ли предстать перед ними?

— Нет, — ответил Лев и издал тихий рык (Люси подумалось, что Эслан усмехнулся). — Они со страху утратят остатки ума. Множество звезд состарится и обретет покой на островах, прежде чем твой народ будет готов ко встрече со мной. А сегодня до захода солнца мне надо повидаться с гномом Трампкином, сидящим ныне на троне в замке Кэйр-Паравел и ожидающим возвращения своего короля. Я расскажу ему твою историю, Люси. Не грусти, скоро мы увидимся снова.

— Эслан, — проговорила Люси, — скажи, пожалуйста, по-твоему «скоро» — это когда?

— Для меня «скоро» значит когда угодно, — промолвил Лев и исчез, оставив девочку наедине с чародеем.

— Пропал, — сказал тот. — А нас с тобой оставил скучать да печалиться. Ну да с ним всегда так: разве его удержишь? Он ведь не какой-то там ручной Лев. Ладно, скажи лучше, понравилась тебе моя книга?

— Некоторые места даже очень, — ответила девочка. — А мы что, все время знали, что я здесь?

— А как же? Я и допустил, чтобы Недоумки сделались Невидимками только потому, что знал заранее: ты их расколдуешь. Правда, мне не было известно, когда именно это случится. Я тебя все время ждал, во все глаза смотрел. И сегодня с утра тоже, хотя, сознаюсь, твой приход я чуть не проспал. С их легкой руки я и сам сделался невидимым, а от этой невидимости больно уж в сон клонит. Видишь, опять зеваю. Ты не голодна?

— Пожалуй, я бы перекусила, — ответила Люси. — Я даже не знаю, сколько времени прошло.

— Пойдем, — пригласил чародей, — Для Эслана любое время наступает скоро, а в моем доме обеденный час подходит, как только появляется проголодавшийся гость.

Он провел Люси по коридору, открыл одну из дверей, и они оказались в уютной столовой, убранной цветами и залитой солнечным светом. Стол не накрыт, но то, само собой, был волшебный стол: едва хозяин произнес какое-то (наверняка волшебное) слово, как на нем появились скатерть, столовое серебро и еда.

— Надеюсь, мое угощение тебе понравится, — сказал старик. — Тут все, к чему ты привыкла дома и чего тебе не доставало в путешествии.

— Вот здорово! — вскричала Люси при виде горячего омлета, баранины с горошком, клубничного мороженого, лимонного сока и чашки сладкого шоколада. Сам чародей ел только хлеб, а пил одно лишь вино. В нем не было ничего страшного, и очень скоро (не по Эслановым, а по обычным меркам) они с Люси вовсю болтали, словно старые добрые друзья.

— А когда начнет действовать заклинание? — полюбопытствовала девочка. — Когда невидимки станут видимыми?

— Да они уже видимы, только сейчас спят. Поспать среди дня — их любимое занятие.

— Неужели вы так и оставите их уродами? Не сделаете такими, какими они были раньше?

— Сложный вопрос, — почесал в затылке чародей. — Видишь ли, на самом деле только им самим кажется, будто они были писаными красавцами, а я их обезобразил. У меня на сей счет совсем другое мнение. Думаю, многие сочли бы, что заколдованные они выглядят гораздо лучше.

— Они что, много о себе воображают?

— Еще как! Во всяком случае, их Главнюк — воображала первостатейный, а другие за ним тянутся. Они ведь верят каждому его слову.

— Это я заметила, — кивнула Люси.

— Пожалуй, без него иметь с ними дело было бы по легче. Конечно, мне ничего не стоит превратить его во что-нибудь или наложить чары, чтобы никто его не слушал, но как-то не хочется. Пусть лучше восхищаются им, чем вообще никем.

— А вами? Разве они вами не восхищаются?

— Вот уж нет. Только не мной, — чародей усмехнулся.

— За что же вы сделали их гадкими… то есть такими, что они стали казаться себе гадкими?

— За упрямство и непослушание. Их главное занятие — ухаживать за садом и выращивать еду, причем не для меня, как им думается, а для себя. Но если их не заставить, они или пальцем о палец не ударят, или такое учудят, что только диву даешься. Например: сад надо поливать, а неподалеку отсюда, на холме, бьет родник. Из него бежит ручей, который протекает прямо по саду. Но сколько я им ни вдалбливал, что лучше брать воду из ручья, чем таскаться по сто раз на дню на холм с ведрами, из которых половина воды но пути выплескивается, — все без толку. И слушать не хотели!

— Неужто они такие глупые?

— Глупее некуда, — вздохнул чародей. — Знала бы ты, как я от них натерпелся! Пару месяцев назад втемяшилось им, что посуду лучше мыть перед едой — мол, времени меньше тратится. А еще был случай — наладились сажать вареную картошку, чтобы потом не варить. Как-то раз и сыроварню забрался кот, так никому из них и в голову не пришло его выгнать — вместо этого вынесли оттуда бидонами все молоко. Но ты, я вижу, поела. Пойдем, взглянешь на Недоумков. Найдется на что посмотреть, уж поверь.

Перешли в соседнюю комнату, заставленную хитроумными приборами и инструментами — астроблямбиями, планетариями, хроноскопами, стихометрами, хореямбусами и теодолитрами. Чародей подвел девочку к окошку.

— Вот они, Недоумки, — показал он.

— Я никого не вижу, — удивилась Люси. — Только какие-то грибы чудные.

Лужайка под окном и впрямь казалась поросшей грибами, необычно большими, с ножками фута в три высотой и странной формы шляпками — не круглыми, а вытянутыми и расширяющимися с одного края. Присмотревшись, Люси заметила, что шляпки соединяются с ножками не посередине, а сбоку. На траве, у основания каждой ножки, лежал какой-то тючок. Чем дольше девочка смотрела, тем больше сомневалась, что это действительно грибы. Торчало их на виду штук пятьдесят.

Часы пробили три раза, и в тот же миг все «грибы» до единого перевернулись вверх тормашками. Тючки оказались туловищами и головами, а ножки — настоящими ногами. На каждое туловище приходилось лишь по одной ноге; росла она прямо посередине и заканчивалась большущей ступней в длинном и широком башмаке с загнутым мыском, который походил на маленькую лодчонку. Люси сразу сообразила, почему поначалу приняла отдыхающих Недоумков за грибы: они спали на спинах, подняв ногу кверху. Позднее она узнала, что они всегда спят в таком положении: ступня укрывает их и от дождя, и от солнца, и лежать под ней не хуже, чем под навесом.

— Ой, какие забавные! — покатилась со смеху Люси. — Это вы их такими сделали?

— Да, — кивнул с улыбкой чародей. — Превратил Недоумков в Одностопов. Правда, ума у них не прибавилось. Ты только посмотри!

Посмотреть и правду стоило. Одностопы, понятное дело, не могли ходить или бегать, как, скажем мы с вами, а потому прыгали на манер кузнечиков или лягушек. А при каждом приземлении стукались ступней о землю — этот звук и слышала вчера Люси.

Сейчас, на радостях, они распрыгались пуще прежнего и весело кричали друг другу:

— Ура, братцы! Ай да мы! Нас опять видно!

— Да, виднее некуда, — важно подтвердил Одностоп в красном колпаке с кисточками, и Люси признала по голосу Главнюка. — И вот что я скажу: кого видно, тот никакой не невидимка.

— Ух ты! — восхитились прочие Одностопы. — Вот это сказал! Никто б так не сумел! Да, ума у тебя палата!

— Девчонка-то, — продолжил вожак, — выходит, облапошила старикана. Обвела вокруг пальца!

— Вот именно! — галдели Одностопы, прыгая один выше другого. — Прямо вокруг пальца! Ты, Главнюк, на глазах умнеешь!

— Послушайте, как они только не боятся такое про вас кричать? — удивилась Люси. — Я же помню, еще вчера вы для них были страшнее всего на свете. Неужели им непонятно, что вы можете их услышать?

— Да уж такие они, эти Недоумки, — махнул рукой чародей, — То трясутся от страха и думают, будто я только и делаю, что за ними подглядываю да подслушиваю, а то вдруг вообразят, будто меня можно провести, точно младенца. Что тут поделаешь?

— А обязательно возвращать им настоящее обличье? — спросила девочка — По-моему, они и так чувствуют себя неплохо. Вон как развеселились! Раньше они кем были?

— Обыкновенными гномами, — ответил чародей, — только не такими толковыми и умелыми, как нарнианские.

— Жаль будет расколдовывать их обратно, — вздохнула Люси, — они препотешные и ни капельки не уродливые. Как думаете, если я им это скажу, они согласятся остаться Одностопами?

— Может, и согласятся. Хотя убеждать их — дело трудное.

— Пойдемте, попробуем вместе.

— Ну уж нет, я только все испорчу. Лучше без меня.

— Большое спасибо за угощение, — сказала тогда Люси и быстрехонько сбежала вниз по той самой лестнице, на которую утром ступила с такой тревогой. Внизу она чуть не налетела на Эдмунда, да и остальные поджидали ее с нетерпением. Ей стало неловко: они ведь волновались, а она совсем о них позабыла.

— Все в порядке! — весело выкрикнула Люси. — Чародей такой милый! А еще я видела его, Эслана! — Выпалив все это единым духом, она промчалась мимо оторопевших друзей и как ветер вылетела в сад, где земля сотрясалась от прыжков, а воздух звенел от радостных возгласов, которые стали еще громче, едва Одностопы увидели свою избавительницу.

— Вот она! Вот она! Вот так девочка — всем девочкам девочка! Обвела старикана вокруг пальца!

— Мы весьма сожалеем, — с важным видом проговорил Главнюк, — что не можем показаться тебе в своем настоящем виде. Ты просто глазам своим не поверила бы — такими мы все были красавцами. Не то что сейчас — уроды уродами.

— Вот именно! — весело подхватили Одностопы, подскакивая, как мячики. — Именно уроды! Уроды, уроды! Уродские уроды!

— А вот и неправда! — крикнула Люси (пришлось кричать, иначе ее просто не услышали бы). — Никакие вы не уроды. Очень даже симпатичные. Очаровательные.

— Точно! Вы только послушайте! — заголосили Одно-стопы. — Вот мы, оказывается, какие! Симпатичные! Очаровательные! А почему? Потому что на нас чары. Мы самые очарованные, очарованнее не бывает! Вот так девочка, до чего умна!

Из всех Одностопов только Главнюк заметил, что минуту назад они говорили совсем другое.

— Она хочет сказать, что мы были очаровательные, пока на нас не наслали чары, — попытался объяснить он.

— Правильно! — тут же согласились остальные. — Прав, как всегда. В чарах все дело, вот в чем. Она так и сказала — мы все слышали.

— Ничего подобного! — возмутилась Люси. — Я сказала, что вы сейчас очаровательные.

— А я что говорю, — подхватил Главнюк, — так и говорю: были очаровательные.

— Нет, вы их только послушайте! — восторгались Одно-стопы. — Как они правы! И он, и она! Вот молодцы, так молодцы!

— Да ведь мы говорим совершенно противоположные вещи! — воскликнула Люси, топнув ножкой от нетерпения.

— Противоположные! — Хор прыгунов зашелся от восхищения. — Противоположней не бывает. Другой бы кто захотел, так ведь не выйдет!

— Да с вами с ума сойти можно! — вскричала в сердцах Люси, но, поразмыслив, пришла к выводу, что разговор был не так уж плох. Одностопы выглядели довольными, и настаивать на возвращении к прежнему обличью, кажется, не собирались.

А ближе к вечеру произошло событие, открывшее им еще одну привлекательную сторону их нынешнего положения. Одностопы решили проводить к берегу Каспиана с друзьями и по дороге подняли такой шум, что Юстейс проворчал: «Лучше бы чародей сделал их неслышными». Он тут же пожалел об опрометчивых словах, потому как ему пришлось втолковывать, что «неслышный» — тот, кого не слышно, а не тот, который ничего не слышит. Втолковывал он долго, но без малейшего успеха. Под конец, к немалому его огорчению, Одностопы и вовсе перестали слушать, заявив: «Нет, объясняла из него никудышный. Куда ему до нашего Главнюка! Вот бы у кого поучился. Уж тот объяснит, так объяснит».

Когда добрались до воды, Рипичипа осенила блестящая идея. Он спустил на воду свою кожаную лодчонку, проплыл несколько раз туда-сюда, а когда Одностопов разобрало любопытство, встал в лодке во весь рост и обратился к ним со следующей речью:

— Достойные и высокомудрые господа Одностопы! Вам нет нужды ни в каких лодках, ибо их прекрасно заменят ваши ноги. Попробуйте и сами в этом убедитесь. Только не брызгайтесь, пожалуйста.

Главнюк немедленно сообщил всем, что вода бывает очень мокрая, но пока он говорил, двое Одностопов помоложе набрались храбрости и соскочили с берега. За ними последовали другие, благо дело с самого начала заладилось. Здоровущая ступня держала на поверхности не хуже любой лодки, а когда Рипичип вдобавок научил Одностопов вырезать из дерева простенькие весла и грести, они всей оравой принялись носиться вокруг «Поспешающего к восходу», словно целая лодочная флотилия, причем посреди каждой лодки возвышался довольно упитанный гном. В довершение всего устроили гонки, а хохотавшие до колик матросы спускали им с борта призы — бутылки вина.

Недоумкам очень даже понравилось новое прозвание — Одностопы, вот только запомнить его им так и не удалось. Они называли себя и одноумками, и недооднами, и стопоумками, но чаще всего недостопами. В конце концов, следует признать, что это прозвище достаточно меткое. Во всяком случае, прижилось; кажется, они зовут себя так и по сию пору.

Вечером чародей пригласил всех нарнианцев на ужин, и Люси подивилась про себя тому, что теперь, когда она ничего не боялась, верхний этаж виделся ей совсем иначе. Письмена на дверях остались загадочными, но уже не казались зловещими, а Бородатое зеркало скорее смешило, чем пугало. За ужином каждого угостили его любимыми лакомствами, а когда все насытились, чародей свершил чудо, маленькое, но очень красивое и полезное.

Положив на стол два чистых листа пергамента, он попросил Дриниана поведать о плавании. Капитан повел рассказ, и все, о чем он говорил, в записанном виде запечатлевалось на пергаменте тонкими, отчетливыми линиями. В итоге каждый лист превратился в замечательную карту Восточного океана, где были изображены и Галма, и Теребинтия, и Семь островов, и Одинокие острова, и Драконий остров, и Паленый, и Остров Мертвой Воды, и даже Остров Недостопов. То были первые карты океана; хотя впоследствии появились и другие, эти, начерченные в доме чародея, оставались самыми лучшими. Ибо, пусть на первый взгляд и горы, и города выглядели как на обычных картах, их отличала одна волшебная особенность. Стоило посмотреть на любую карту через увеличительное стекло, как линии и кружочки превращались в отчетливые картинки — например, в замок, невольничий рынок и улочки Тесной Гавани. Все как настоящее, только крохотное, будто смотришь в подзорную трубу не с той стороны.

Одна незадача: во многих местах береговая линия оказалась не сплошной, а с пропусками, потому что на пергаменте отображалось лишь то, что Дриниан видел собственными глазами. Одну карту чародей оставил у себя, а другую подарил Каспиану. Она и по сей день висит в Палате Приборов замка Кэйр-Паравел.

К сожалению, даже чародей не знал ничего определенного насчет морей и земель, лежавших восточнее острова Недостопов. Зато он поведал, что семь лет назад к острову приставал нарнианский корабль, на котором плыли лорды Ревелиан, Аргоз, Мавроморн и Руп. Из этих слов всем стало ясно, что на дне Мертвого озера они видели превратившегося в золотую статую лорда Рестиамара.

На следующий день чародей своими заклинаниями вернул на место отломанную морским змеем корму и на прощание подарил мореплавателям множество полезных штучек. Расстались добрыми друзьями: когда в два часа пополудни корабль снялся с якоря, целая флотилия Недостопов провожала его до выхода из залива, и еще долго вслед паруснику неслись прощальные возгласы.

Глава 12. Темный остров.

После этого приключения корабль целых двенадцать дней шел на юго-восток (уклоняясь скорее к югу, чем к востоку). Ветер был не сильным, но устойчивым, небо чистое, погода стояла теплая, но ни птиц, ни рыб путешественникам не попадалось. Только раз по правому борту показались киты, пускавшие фонтаны. Люси с Рипичипом целыми днями играли в шахматы. На тринадцатый день взобравшийся на марс Эдмунд углядел слева вздымавшуюся над водой темную гору.

Курс сменили, но, поскольку ветер оставался прежним, идти к острову пришлось на веслах. Гребли день и ночь напролет. Следующий день выдался погожим, но настал полный штиль. Темная громада вроде бы приближалась, но разглядеть ее по-прежнему было трудно. Мнения моряков разделились: одни считали, что до острова еще далеко, а другие — что он попросту окутан туманом.

Однако часам к девяти громада неожиданно оказалась совсем рядом, и люди увидели, что это не гора и даже не туман в обычном смысле этого слова. То была тьма. Описать ее нелегко; постарайтесь представить, будто вы стоите у начала железнодорожного тоннеля, такого длинного и извилистого, что конца его не видать. Поначалу, в нескольких футах от въезда, ясно различаются рельсы и шпалы, а дальше все сливается, теряется в сумраке и вовсе пропадает в черноте. Пропадает вроде бы неожиданно, но разграничительной линии — дескать, до этого места сумрак, а дальше уже полнейший мрак, — провести невозможно. Примерно так обстояло дело и здесь. В нескольких футах перед кораблем вода сохраняла естественный, зеленовато-синий цвет, потом бледнела, становилась сероватой, как бывает поздними вечерами, а затем пропадала в окружающей тьме, в которой словно царила беззвездная и безлунная ночь. Каспиан приказал остановить корабль, и все, кроме гребцов, поспешили на нос — взглянуть, что там, впереди. Только смотреть оказалось не на что. Море и солнце остались за кормой, а прямо по курсу была сплошная тьма.

— Ну что, поплывем туда? — спросил через некоторое время Каспиан.

— Я бы не советовал, — тут же откликнулся Дриниан.

— Правильно, — поддержали капитана матросы.

— Мне тоже кажется, что правильно, — согласился Эдмунд.

Люси с Юстейсом промолчали, однако втайне и они радовались общему нежеланию рисковать. Но тут тишину нарушил высокий голос Рипичипа.

— А в чем дело? — спросил мыш. — Может мне кто-нибудь вразумительно объяснить, почему нам не следует плыть дальше?

Никто, по-видимому, не мог. Во всяком случае, не пытался. Выдержав паузу, Рипичип продолжил:

— Случись мне услышать возражения против дальнейшего плавания от рабов или от простых землепашцев, я бы приписал это их трусости. Но, смею надеяться, в Нарнии никогда не услышат о том, что пребывающие в полном расцвете сил особы благородного происхождения (и даже королевской крови), поджали хвосты из постыдного, детского страха перед темнотой.

— Да какой прок лезть в эту темень? — не выдержал Дриниан.

— Прок? — повторил Рипичип. — Вы сказали «прок», капитан? Ну что ж, если под «проком» вы понимаете возможность набить брюхо или кошелек, то я с готовностью признаю — прока решительно никакого. Но мне хочется верить, что мы отправились в плавание не ради презренного «прока», а в поисках славы и приключений. И вот сейчас нас ждет неслыханное приключение, а повернув назад, мы нанесем урон своей чести.

Некоторые матросы пробормотали себе под нос нечто похожее на «да пропади она пропадом!», но Каспиан сказал:

— До чего ж ты все-таки неугомонный, Рипичип. Я иногда даже думаю, что лучше бы ты дома сидел. Конечно, честь обязывает… Ладно, будь по-твоему, если только Люси не против.

Люси, по правде сказать, была очень даже против, но не могла же она сознаться в желании нанести урон своей — и Рипичиповой — чести.

— Нет, что ты, совсем не против, — отозвалась девочка.

— Надеюсь, ваше величество, по крайней мере, позволит зажечь огни? — спросил Дриниан.

— Непременно зажгите, капитан, — ответил Каспиан.

По приказу Дриниана зажгли три фонаря — на носу, на корме и на мачте, а вдобавок еще и два факела на палубе. При свете солнца все эти огни казались тусклыми и слабыми. Мужчины, не занятые на веслах, выстроились на палубе с обнаженными клинками, Люси и еще двое стрелков заняли места на марсе, готовые пустить в ход луки, а Ринельф встал на носу с лотом в руках, чтобы промерять глубину. Рядом с ним находились Рипичип, Юстейс, Эдмунд и Каспиан (облаченный в сверкающую кольчугу. Дриниан правил).

— Во имя Эслана! — произнес Каспиан. — Самый малый вперед! Полная тишина — всем слушать мои команды.

Плеснули весла, и «Поспешающий к восходу» медленно двинулся во мрак. Люси удалось уловить мгновение, когда корабль вошел во тьму: по корме еще скользили последние солнечные лучи, а носа уже не было видно. Потом из вида пропало все — и корма, и солнце, и море. О том, где кончается корабль, можно было судить лишь по тусклому, расплывчатому пятнышку света от фонаря, перед которым смутно угадывалась темная фигура приникшего к штурвалу Дриниана. На палубе поблескивали ловившие отсветы факелов мечи и доспехи. Еще одно светлое пятно виднелось впереди, на носу. Третий фонарь был укреплен на мачте прямо над марсом, где находилась Люси, и сейчас ей казалось, что эта едва освещенная площадка плывет в океане мрака сама собой. Огни корабля, как всегда случается с огнями, зажженными в неурочное время, были мертвенно-бледными. А еще девочка почувствовала, что замерзает.

Никто не взялся бы сказать, как долго плыли они сквозь черноту — о том, что корабль вообще двигается, можно было догадаться лишь по скрипу уключин да плеску воды под веслами. Эдмунд выглянул за борт, но, как ни напрягал зрение, не смог высмотреть ничего, кроме отражения фонаря, да и то было каким-то мутным, а рябь на воде — мелкой и безжизненной. К тому времени уже все на корабле, кроме гребцов, дрожали от холода.

И тут откуда-то — никто не взялся бы сказать, откуда именно, — раздался истошный, нечеловеческий крик. То ли кричал не человек, то ли его голос сделался таким от непереносимого ужаса.

Каспиан попытался было заговорить, но у него пересохло в горле. И тут все услышали голосок Рипичипа, в полной тишине звучавший особенно отчетливо и звонко:

— Кто ты? Если враг, то ведай — мы тебя не боимся; а если друг, мы научим бояться нас твоих врагов.

— Спасите! — взывал голос, уже ставший похожим на человеческий. — Спасите! Даже если вы мне приснились, возьмите меня на борт! Или убейте, но только не исчезайте! Не бросайте меня в этом жутком месте!

— Где вы? — закричал Каспиан, успевший прокашляться. — Мы вас не бросим. Плывите сюда!

Снова послышался вопль — не понять, то ли радости, то ли ужаса) — а следом раздался плеск. Кто-то плыл к кораблю.

— Примите его с правого борта, — приказал Каспиан.

— Будет исполнено, ваше величество, — матросы встали у борта с веревками наготове, а один свесился вниз, с факелом в руке. Дрожащее пламя выхватило из темноты бледное лицо, и вскоре подхваченный дюжиной крепких рук незнакомец оказался на палубе.

При виде его Эдмунд подумал, что отроду не встречал человека, который выглядел бы настолько дико. Он вовсе не был стар, но седые волосы свисали грязными, путаными космами, черты изможденного лица искажал ужас, а одежда давно превратилась в лохмотья. В первую очередь поражали глаза, распахнутые так широко, что казалось, будто они лишены век. В их глубине не было ничего кроме беспредельного страха. Едва ноги спасенного коснулись палубы, он закричал:

— Бегите! Поворачивайте и гребите что есть мочи, пока не уберетесь подальше от этого гнусного места! Не мешкайте!

— Успокойся, — промолвил Рипичип, — и объясни, что нам угрожает. Мы не из тех, кто избегает опасности и тем более спасается от них бегством.

— Бегите! — твердил свое незнакомец. — На этом острове сны становятся явью.

— Сюда-то мне и надо! — воскликнул один из матросов. — Как причалим, тут же женюсь на Нэнси.

— А я увижу Тома живым, — подхватил другой.

— Дуралеи! — вскричал незнакомец. — Я и сам был таким же, сам угодил сюда из-за таких вот идиотских мечтаний. А лучше бы мне пойти на дно или вообще на свет не родиться! Вы что, не поняли? Здесь сбываются сны! Не мечты, а сны!

На мгновение воцарилась тишина, а потом большая часть команды устремилась к главному люку, на помощь гребцам.

Дриниан налег на штурвал, боцман выкрикивал команды. За краткий миг каждый успел припомнить некоторые из своих сновидений и ужаснулся при мысли о том, что такое может воплотиться в жизнь.

Один лишь Рипичип не шелохнулся.

— Прошу прощения у вашего величества, — молвил он, — но как вы можете мириться со столь постыдным малодушием? Это ведь не что иное, как бегство, причем бегство паническое.

— Налегай! — командовал между тем Каспиан. — Налегай! Можешь думать о нас что хочешь, — сказал он Рипичипу, — но на свете встречается такое, чему человек не в силах противостоять лицом к лицу.

— В таком случае, — сухо отозвался Рипичип и слегка поклонился, — я рад, что не родился человеком.

Люси тоже услышала слова незнакомца, и один кошмарный сон, который ей очень хотелось забыть, тут же вспомнился так отчетливо, словно только что приснился. Спуститься бы на палубу, к брату и Каспиану… Но девочка понимала, что ребята не в силах ей помочь. Хуже того, если сны здесь и вправду воплощаются в явь, то лучше не думать, в какое чудовище может превратиться любой из ее друзей. Она вцепилась в поручни марса и попыталась успокоиться. В конце концов, они же повернули и гребут назад. Скоро все будет в порядке. А «скоро» — это сколько?

Несмотря на плеск воды под быстрыми, ритмичными ударами весел, корабль обволакивала глубочайшая, зловещая тишина. Каждый на борту понимал, что лучше не прислушиваться, иначе в этой тишине начинали чудиться всякие жуткие звуки. Понимал-то каждый, но никто не мог ничего с собой поделать. Очень скоро прислушивались все, и всяк слышали что-то свое.

— Вот так звук, — сказал Юстейс Ринельфу. — Вроде как ножницы здоровущие… так и лязгают…

— Тсс! — шикнул в ответ Ринельф. — Я слышу! Она лезут, взбираются на борт!

— Оно карабкается на мачту, — проговорил Каспиан.

— Ну вот, — тяжело вздохнул один из матросов, — уже и в гонг ударили. Я знал, с этого все и начнется.

Стараясь ни на кого не смотреть, а главное, не оглядываться, Каспиан направился к корме.

— Дриниан, — тихо обратился он к капитану, — сколько времени мы шли на веслах во тьме? Я имею в виду, до того места, где подобрали этого беднягу?

— Минут пять или около того, — шепнул ответ Дриниан. — А в чем дело?

— Да в том, что назад мы гребем уже гораздо дольше.

Руки Дриниана задрожали, на лбу выступил холодный пот. К несчастью, среди матросов тоже нашлись те, кто умел считать. Послышались возбужденные голоса:

— Нам отсюда не выбраться! Гребем, гребем, а не движемся! То ли правим не туда, то ли кругами плаваем. Ну и влипли!

— Не выбраться! — громко подхватил незнакомец. — Ну конечно, конечно, не выбраться! — Он разразился диким, безумным смехом. — Какой же я глупец! Как я мог поверить, что меня отпустят? Нет, мы останемся здесь навеки!

В отчаянии Люси свесилась с площадки и взмолилась в темноту:

— Эслан, миленький, если ты нас любишь, выручи! Ну пожалуйста!

Ничего не произошло, но девочке почудилось что темнота перестала сгущаться, и она почувствовала себя чуточку увереннее. «В конце концов, — подумалось ей, — ничего по-настоящему страшного с нами пока еще не случилось».

— Смотрите! — хрипло выкрикнул стоявший на носу Ринельф. Впереди показалось крохотное пятнышко света; к тому времени, когда уже все заметили это пятнышко, на корабль упал яркий луч. Тьма вокруг не развеялась, но само судно словно высветил прожектор. Каспиан зажмурился, потом открыл глаза, оглянулся и увидел странные, искаженные лица своих спутников. Все смотрели в одну и ту же сторону, каждый отбрасывал черную, резко очерченную тень.

Люси пристально вглядывалась в источник света и постепенно начала различать какие-то очертания. Сперва ей показалось, что она видит самолет, потом — воздушного змея, но постепенно стало ясно — это альбатрос. Он сделал три плавных круга над мачтой, присел на миг на вызолоченный драконий загривок, прокричал что-то вроде бы и членораздельное, но непонятное, а затем расправил крылья и медленно полетел вперед, слегка уклоняясь вправо. Дриниан повел корабль следом: в том, что птица указывает путь к спасению, никто на борту не сомневался. И никто, кроме самой Люси, не услышал предназначавшихся ей одной слов: «Ничего не бойся, милое дитя». Она одна узнала голос Великого Льва и ощутила на миг дивное благоухание.

Спустя несколько мгновений непроглядная тьма превратилась в белесую завесу, и вдруг корабль очутился в теплом свете посреди моря.

Все страхи остались позади, люди моргали и озирались, словно не в силах поверить тому, что тьма не въелась, как сажа, в краски и позолоту, не запятнала их и не заставила потускнеть. А когда поверили, то разразились радостным смехом.

— Должен признать, мы вели себя как глупцы, — сказал Ринельф.

Люси, не теряя времени, соскользнула на палубу, где все уже собрались вокруг незнакомца, который плакал от счастья, взирал на море широко раскрытыми, восхищенными глазами и теребил в руках корабельный канат, будто хотел убедиться, что это не очередной сон.

— У меня нет слов, чтобы выразить всю меру моей благодарности! — промолвил наконец он. — Вы спасли меня от… Нет, лучше об этом не говорить. Но скажите, кто вы, мои избавители, и кого же мне восхвалять? Сам я родом из Нарнии и звался когда-то лордом Рупом.

— А я король Нарнии, — молвил Каспиан. — Мы предприняли это плавание для того, чтобы отыскать вас и ваших благородных спутников, ибо все вы были друзьями моего отца.

Преклонив колено, лорд Руп поцеловал королю руку.

— Ваше величество, вы тот человек, которого я мечтал увидеть больше всего на свете. Но могу ли я просить вас о милости?

— О какой? — спросил Каспиан.

— Никогда, ни за что не возвращайте меня туда, — лорд повернулся лицом к корме, за которой остался Остров Тьмы, — и остолбенел. Там не было ничего, кроме яркого синего неба. Остров пропал, тьма развеялась без следа.

— Что это? — воскликнул Руп. — Вы уничтожили его?

— Не думаю, что это мы, — тихонько сказала Люси.

— Ваше величество, — вступил в разговор Дриниан, — ветер снова дует на юго-восток. Не прикажете ли поставить парус? Гребцам нужен отдых.

— Дельная мысль, — согласился Каспиан. — Всем грога от моего имени! Лично я готов проспать целые сутки.

Весь день подгоняемый попутным ветром корабль плыл на юго-восток, и никто на борту не заметил, когда исчез альбатрос.

Глава 13. Трое спящих.

Ветер не прекращался, но день ото дня становился все слабее, так что в конце концов волны превратились в мелкую рябь, и корабль скользил по ним час за часом, словно плыл не по морю, а по озеру. А каждый вечер на восточном небосклоне появлялись новые созвездия, которых еще не видел никто ни в Нарнии, ни (как порой с замиранием сердца думала Люси), в целом свете. Невиданные звезды были крупными и яркими, а ночи — теплыми. Теперь почти все спали на палубе и засыпали поздно: вели нескончаемые разговоры или, перегнувшись через борт, любовались разбегавшейся в стороны от бортов пеной.

В один из таких ошеломляюще красивых вечеров, когда позади пламенел пурпурный закат, а небо казалось немыслимо широким, по правому борту появилась земля. Она быстро приближалась, и скоро уже можно было различить окрашенные багрянцем мысы и прибрежные скалы. Корабль двинулся вдоль побережья. На фоне алого неба четко, словно он был вырезан из картона, обрисовывался западный мыс. С корабля было хорошо видно, что на острове нет гор, но по нему разбросано множество невысоких, напоминавших подушки, холмов. С берега тянуло ароматом, к которому все отнеслись по-разному: Люси назвала его «нежно-лиловым», Эдмунд по этому поводу сказал (а Рине подумал): «Что за вздор!», а Каспиан, неопределенно пожав плечами, промолвил: «Понимаю, что ты имеешь в виду». (Что имел в виду он сам, так и осталось неизвестным.).

Довольно долго пытались найти удобную для стоянки бухту, но в итоге вынуждены были войти в широкий мелкий залив. Хотя море оставалось спокойным, прибой в заливе был довольно силен, и, как ни хотелось им подвести корабль как можно ближе к берегу, якорь пришлось бросить на значительном расстоянии. Переправились на шлюпке, причем те, кто отправился на берег, основательно промокли.

Лорд Руп предпочел остаться на корабле, заявив, что островами сыт по горло. Все время, пока они находились на суше, слух полнился монотонным рокотом прибоя.

Оставив двоих матросов на страже у шлюпки, Каспиан с остальными двинулся на разведку. Далеко заходить не собирались — уже сгущались сумерки. Но приключения не всегда скрываются в туманной дали, порой они поджидают совсем рядом. Близ бухты расстилалась ровная долина, где не было видно ни строений, ни тропок — лишь мягкая, шелковистая травка да кое-где купы цветущих приземистых кустов. Эдмунд с Люси приняли их за вереск. Юстейс, неплохо разбиравшийся в ботанике, заявил, что это никакой не вереск и, скорее всего, не ошибся. Но по виду эти кусты вереск очень даже напоминали.

Успели отойти от берега не дальше чем на полет стрелы, как Дриниан воскликнул:

— Глядите! Это еще что такое?

Все остановились.

— Деревья, и высокие, — предположил Каспиан.

— А может, башни, — промолвил Юстейс.

— А вдруг великаны? — прошептал Эдмунд.

— Сейчас мы это выясним! — заявил Рипичип и, вытаскивая на ходу клинок, решительно двинулся вперед.

— По-моему, это развалины, — сказала Люси, когда они подошли ближе. Ее догадка оказалась верной. Взорам предстала продолговатая площадка, вымощенная гладким плитняком и окруженная серыми колоннами. Крыши не было. На площадке стоял длинный — из конца в конец — стол, покрытый роскошной малиновой скатертью, ниспадавшей почти до плит. Вокруг стояли украшенные искусной резьбой каменные кресла, на каждом лежала шелковая подушка. Стол был уставлен яствами, столь обильными, что Люси сразу вспомнились пиры в Кэйр-Паравеле; впрочем, даже в правление верховного короля Питера таких пышных пиров в Нарнии не задавали. Глаза разбегались: индейки, гуси, фазаны, кабаньи головы, оленина, не говоря уже об удивительных пирогах в виде слонов, драконов и плывущих под всеми парусами кораблей. Ничуть не меньше радовали взгляд пудинги, мороженое, ярко-красные раки и переливчатая лососина, орехи, виноград, ананасы, персики, гранаты, арбузы и помидоры. Еще на столе были причудливой формы кувшины и кубки — стеклянные, серебряные и золотые. Аромат, источаемый фруктами и изысканными винами, сулил неслыханное блаженство.

— Ничего себе! — изумилась Люси.

Остальные взирали на все это великолепие молча. Наконец Юстейс промолвил:

— Стол накрыт, а вот гостей не видно.

— А мы чем не гости? — заметил Рине.

— Эй, смотрите! — внезапно воскликнул Эдмунд. Остальные повернулись в ту сторону, куда показывал юноша, и увидели, что три кресла — одно во главе стола, два по правую и левую руку от него — уже заняты. Правда, кем или чем, удалось рассмотреть не сразу.

— Что это такое? — растерянно пробормотала Люси. — Бобры за столом расселись?

— По мне, так это больше похоже на три большущих птичьих гнезда, — сказал Эдмунд.

— А по мне — на три охапки сена, — высказался Каспиан.

И только Рипичип не стал строить догадки, а вскочил на стул, перепрыгнул с него на стол и побежал по скатерти к дальнему концу стола, ловко огибая кубки, пирамиды плодов и солонки из слоновой кости. Подбежав к трем креслам, он склонился над таинственными серыми бугорками, потрогал их и крикнул:

— Драться они, во всяком случае, не будут!

В креслах сидели люди. Впрочем, признать в сидящих людей было не так-то просто. Длинные седые космы скрывали лица; отросшие бороды ниспадали на стол, обвивая блюда и кувшины, словно плющ, и через край стола спускались к каменным плитам. Спинки кресел были полностью закрыты седыми гривами, и получалось, что каждый из троих словно прятался в густой волосяной чаще.

— Они мертвы? — спросил Каспиан.

— Не думаю, — отозвался Рипичип, ухитрившийся выискать в путанице волос чью-то руку и вытащить ее обеими лапками. — У этого рука теплая и пульс прощупывается.

— У этих двоих тоже, — добавил последовавший примеру мыша Дриниан.

— Сколько же надо проспать, чтоб эдак заволосеть? — удивился Эдмунд.

— Сон у них наверняка волшебный, — заявила Люси, — Как только мы подплыли к этому острову, я сразу учуяла — чары здесь так и витают. Вот бы их разбудить! Может, попробуем?

— Почему не попробовать, — согласился Каспиан и сильно потряс ближайшего из троих за плечо.

На мгновение показалось, что тот проснется — он глубоко вздохнул и пробормотал: «Хватит плыть на восток. Гребите в Нарнию!», но тут же уронил голову и заснул снова. Сколько его ни трясли, толку не добились. То же самое получилось и со вторым, с той лишь разницей, что, прежде чем опять погрузиться в сон, он изрек: «Мы не для того рождены на свет, чтобы жить как свиньи. Плывите на восток, к землям за восходом». Третий высказался короче всех — просто попросил передать горчицу.

— Первый вроде бы сказал: «Гребите в Нарнию!», — заметил Дриниан. — Я верно расслышал?

— Да, — ответил Каспиан, — и по всему выходит, что наши поиски увенчались успехом. У каждого из них на пальце перстень с гербовой печаткой. То гербы лордов Ревилиана, Аргоза и Мавроморна. Вот мы их и нашли.

— Найти-то нашли, а разбудить не можем, — сказала Люси. — Что же нам делать?

— Прошу меня простить, ваше величество, — вмешался Рине, — но пока вы обсуждаете этот важный вопрос, почему бы команде не подкрепиться? Этакий обед не каждый день подают.

— Ни в коем случае! — вскричал Каспиан.

— Правильно, — подхватили некоторые матросы. — Лучше пояса затянуть, но с чарами не связываться, ежели это, конечно, не чары с ромом. Чем скорей вернемся на нашу посудину, тем лучше.

— Прежде чем вернуться, — указал Рипичип, — не мешало бы выяснить, не от этих ли яств уснули благородные лорды.

— Я и крошки в рот не возьму, даже под страхом смерти, — заявил Дриниан.

— Надо что-то решать, — проговорил Рине, — Уже смеркается.

— На корабль! На корабль! — загомонили матросы.

— Я согласен, — промолвил Эдмунд, — Раз кушать мы не будем, то и оставаться тут незачем. Как поступить с лордами, можно решить и завтра: они здесь семь лет просидели, так что ночью больше или меньше — для них без разницы. А от этого места попахивает колдовством — и опасностью.

— Что касается команды, — произнес Рипичип, — я полностью согласен с королем Эдмундом. Однако сам я, разумеется, на борт не вернусь и встречу рассвет за этим столом.

— Почему? — удивился Юстейс.

— Потому, — откликнулся Рипичип, — что сколь бы ни была ужасна подстерегающая здесь опасность, для меня куда страшнее вернуться в Нарнию и до конца дней вспоминать, что я упустил, быть может, величайшее в жизни приключение из позорного страха перед волшебством.

— Раз так, я остаюсь с тобой, — заявил Эдмунд.

— И я, — сказал Каспиан.

— И я, — присоединилась к ним Люси. А за ней вызвался остаться и Юстейс, которому для этого потребовалась особая храбрость, — ведь прежде чем он попал на борт «Поспешающего к восходу», ему не приходилось ни слышать, ни читать о волшебстве, чарах и тому подобном. В познавательных книжках ни о чем таком не пишут.

— Осмелюсь заметить, ваше величество… — начал было Дриниан, но король не дал ему закончить:

— Нет, милорд. Место капитана на корабле. К тому же, можно считать, что мы остаемся здесь на вахту. Вы свою отстояли еще днем, а мы бездельничали.

Дриниан упорствовал, однако и Каспиан был тверд. Но когда матросы во главе с капитаном удалились, всем, кроме, разумеется, Рипичипа, стало несколько не по себе.

Некоторое время выбирали, куда сесть, причем мысли у всех были примерно одинаковые. С одной стороны, мало радости просидеть всю ночь бок о бок с волосатыми страшилищами, какие и на людей-то непохожи, а вдобавок, если и не мертвые, то и не совсем живые. Но с другой, если сесть подальше, то, когда стемнеет, бородачи пропадут из вида. А ну как они в полночь незаметненько оживут да подкрадутся… Брр!

Поэтому все долго расхаживали вокруг стола, приговаривая: «Нет, здесь не очень-то удобно», «С того краю, пожалуй, получше будет», «Взгляну-ка я, хорошо ли по ту сторону», но в конце концов пристроились неподалеку от середины стола, чуть ближе к спящим, чем к дальнему краю. Уже подходило к десяти вечера, на восточном небосклоне зажглись незнакомые созвездия. Люси любила звезды, но сейчас предпочла бы увидеть не эти, чужие, а Леопарда или Челн, или еще какое из милых сердцу нарнианских созвездий.

Завернувшись в плащи, сидели и ждали, сами не зная чего. Просто сидели — разговор как-то не задался. Часы тянулись томительно, мерный рокот прибоя убаюкивал, и друзья не заметили, как их сморил сон.

Проснулись одновременно, как от толчка. Судя по тому, как изменилось положение звезд, прошло немало времени. Небо стало совершенно черным, едва уловимый сероватый свет брезжил лишь на самом востоке. Все замерзли, всем до крайности хотелось пить, но никто не проронил ни слова. Было не до слов: что-то происходило.

Прямо перед ними, за линией колонн, виднелся склон невысокого холма. Неожиданно в этом склоне возникла и отворилась дверь, в ярко освещенном проеме на миг обрисовалась чья-то фигура, и дверь закрылась. Вышедший из холма держал в руке светильник. Собственно, ничего, кроме этого светильника, друзья различить не могли. Огонек медленно приближался, пока не замер у самого стола, и тогда все увидели высокую девушку в длинном голубом платье, оставлявшем обнаженными руки. Золотые волосы ниспадали ей на плечи. В руках девушка держала серебряный подсвечник со свечой. И у всех, кто глядел на незнакомку, возникла одна и та же мысль: доселе они не представляли себе, что такое истинная красота.

Девушка поставила подсвечник на стол. Дувший с моря ветер мгновенно утих, и столбик пламени сделался таким ровным и неподвижным, словно свеча горела в комнате с закрытыми окнами. Золотая и серебряная посуда заискрилась на свету, и Люси увидела предмет, которого до сих пор не замечала. То был каменный, но острый как сталь нож, древний и зловещий с виду.

Никто не нарушил молчания, однако все — первым Рипичип, потом Каспиан, а там и остальные — поднялись из-за стола, почувствовав, что перед ними важная особа.

— Путники, явившиеся издалека к столу Эслана, — обратилась к ним девушка. — Почему вы не едите и не пьете?

— Госпожа, — отвечал Каспиан, — мы не отважились отведать этой снеди, ибо, по нашему разумению, именно она причиной тому, что наши друзья заснули беспробудным колдовским сном.

— Они не отведали ни крошки, — промолвила девушка.

— Ой, пожалуйста, — взмолилась Люси, — расскажите нам, что с ними случилось.

— Это было семь лет назад, — повела рассказ таинственная красавица. — К нашему острову прибило ветхий, потрепанный штормами корабль под рваными парусами. Эти трое, а с ними еще несколько матросов, сошли на берег, а когда пришли сюда и увидели этот стол, один из них сказал: «Вот славное местечко. Хватит нам грести, ставить паруса да брать рифы. Давайте останемся здесь и проведем остаток дней в покое и довольстве».

«Нет, — возразил другой, — Нам надо пополнить припасы, благо снеди здесь в изобилии, и поворачивать к дому, к Нарнии. Кто знает, быть может, Мираз умер». Но тут третий, выглядевший человеком властным и решительным, вскричал: «Ни за что! Мы люди из славного тельмаринского племени, а не Жалкие скоты! Людям пристало иметь высокую цель, а может ли быть цель выше, чем поиски новых приключений? Дни наши все равно сочтены, так проведем же остаток жизни достойно! Поплывем дальше на восток и разведаем, что лежит за краем света, из-за которого встает солнце!».

Разгорелся спор. Каждый упорствовал и был готов отстаивать свою правоту любыми средствами. Так и вышло, что в запале третий схватил со стола Каменный Нож, к которому не должен был прикасаться. Едва его пальцы сомкнулись на рукояти, все трое погрузились в глубокий сон. И они не проснутся, пока чары не будут сняты.

— А что за Каменный Нож? — полюбопытствовал Юстейс.

— Неужели никто из вас не знает? — удивилась красавица.

— Думаю… — неуверенно проговорила Люси. — Да, пожалуй, я видела похожую штуку прежде. По-моему, точно таким же ножом Бледная Ведьмарка много лет назад убила Эслана.

— Этот нож один-единственный, — сказала девушка. — Его доставили сюда, и он пребудет здесь, покуда стоит мир.

Эдмунд мялся-мялся, но наконец решился подать голос:

— Прошу прощения, — молвил он, — вы не подумайте, что я боюсь притронуться к этой еде, потому что такой уж трус… и вовсе не потому, что вам не верю… но… Видите ли, мы в последнее время всякого насмотрелись и знаем: вещи частенько оборачиваются не тем, чем кажутся. Конечно, когда я слушаю вас, мне хочется верить каждому слову, но ведь точно так же было и с Ведьмаркой. Как мы узнаем, друг вы нам или нет?

— Никак, — просто ответила красавица. — Вам остается только верить — или не верить.

Наступила тишина, которую почти сразу же нарушил голос Рипичипа:

— Ваше величество, — проговорил мыш, обращаясь к Каспиану, — не будете ли вы столь любезны наполнить мой кубок вином из вон того кувшина — он слишком велик для моего роста. Я хочу выпить за здоровье нашей благородной хозяйки.

Каспиан наполнил кубок. Рипичип поднял его обеими лапами, провозгласил здравицу и осушил вино до капли. Примеру предводителя мышей последовали остальные, и скоро вся компания сидела за столом. Пускай время для угощения было и не совсем обычное, но когда вы изрядно проголодались, это не так уж важно; и если блюда не совсем подходили для очень раннего завтрака, то прекрасно годились для очень позднего ужина.

— А почему вы сказали «стол Эслана»? — спросила чуть погодя Люси.

— Потому, что он поставлен здесь по велению Эслана, для тех, кто доберется сюда, одолев долгий, нелегкий путь. Некоторые называют наш остров Крайним, ибо край света начинается именно отсюда, хотя дальше на восток еще можно плыть.

— А как вы сохраняете еду? — полюбопытствовал практичный Юстейс.

— Каждый день появляется новая, — прозвучал ответ, — Вы скоро сами увидите.

— Но как быть с Тремя Спящими? — спросил Каспиан. — В том мире, откуда прибыли мои друзья (он кивнул в сторону Юстейса и брата и сестры Певенси), рассказывают историю про принца, попавшего в замок, где спала волшебным сном зачарованная принцесса. Принц не мог развеять чары, пока не поцеловал принцессу.

— Здесь все наоборот, — улыбнулась девушка. — Нельзя поцеловать принцессу, не развеяв чар.

— Раз так, — отозвался Каспиан, — то во имя Эслана подскажите, что следует делать, и я не стану откладывать!

— Вам подскажет мой отец.

— Отец?! — воскликнули все хором, — Кто он? Где он?

— Узрите! — Девушка повернулась и указала на дверь в склоне холма. Теперь эта дверь виднелась отчетливо, потому что звезды поблекли и мгла на востоке начала таять, уступая место разгорающемуся рассвету.

Глава 14. У края света.

Дверь медленно отворилась, и в проеме появился человек, высокий и величавый, хотя, может быть, и не такой стройный, как девушка. В отличие от дочери он не держал в руках светильника, но, казалось, сам светился изнутри. Когда он приблизился, Люси увидела, что это глубокий старец, облаченный в белоснежные одежды. Его серебристая борода касалась земли, серебристые волосы ниспадали до пят. Старец ступал босыми ногами, и весь его исполненный кротости и мудрости облик внушал такое почтение, что путники снова встали.

Старец молча подошел к столу и встал по другую его сторону, напротив дочери. Затем они оба обратили лица к востоку, простерли перед собой руки и затянули песнь. Я бы с удовольствием привел здесь ее слова, но самого меня там не было, а те, кто был, ничего запомнить не смогли. Позже Люси рассказывала, что голоса звучали очень высоко, почти пронзительно, но песня все равно получилась чудесная. «Настоящая утренняя песня, — говорила она, — свежая и прохладная».

Они пели, и серая мгла на востоке таяла, туман поднимался, а море начинало искриться серебром. Восток розовел, облака исчезали, и наконец из-за моря выглянуло, коснувшись лучами драгоценной посуды и Каменного Ножа на столе, пробудившееся солнце.

Пришельцам из Нарнии и раньше чудилось, будто здесь, на востоке мира, солнце ярче, нежели в их краю, а теперь у них не осталось и крупицы сомнений. В солнечных лучах кубки, кувшины и блюда сверкали так, что почти ослепляли. Впоследствии Эдмунд не раз говаривал: «Да, много всякого повидали мы в том плавании, но все чудеса меркнут в сравнении с этим восходом». Путники поняли, что и вправду добрались туда, откуда начинается Край Света.

Внезапно им показалось, будто прямо из середины солнечного диска на них что-то летит, но удостовериться, так ли это, они не могли (если не понимаете, почему, попробуйте посмотреть на солнце). Потом послышались голоса, вторившие пению старца и девушки, только не столь мелодично и на диковинном, совершенно незнакомом наречии. А через некоторое время певцы появились на виду. Это оказались птицы — большие белоснежные птицы, в следующее мгновение рассевшиеся и на каменных плитах, и на столе, и повсюду, где только можно было сесть. Всю площадку словно запорошило снегом, даже очертания самого стола и кресел сделались округлыми, как бывает с очертаниями предметов, оказавшихся под густым снежным покровом. Люси увидела, что одна из птиц подлетела к старцу, держа в клюве какой-то маленький кругляш, более всего походивший на раскаленный уголек и сверкавший так ярко, что на него невозможно было смотреть. И этот уголек птица вложила старику в уста.

Пение тотчас смолкло. Птицы принялись склевывать еду; когда они снова поднялись в воздух, на огромном столе не осталось ничего, кроме пустой посуды. Сотни, тысячи птиц улетали навстречу рассвету, унося с собой косточки, шелуху и скорлупки. Воздух гудел от биения бесчисленных крыльев, но весь этот шум нимало не потревожил беспробудный сон трех нарнианских лордов.

Лишь теперь старец повернулся к гостям и поприветствовал их.

— Государь, — почтительно обратился к нему Каспиан, — не можете ли вы научить нас, как снять заклятие с этих лордов?

— С удовольствием научу, сын мой, — отвечал старец, — Для этого тебе должно доплыть до самого Края Света и перед возвращением оставить там по меньшей мере одного из твоих спутников.

— А что случится с оставшимся? — живо заинтересовался Рипичип.

— Он продолжит путь за пределы мира, и назад уже не воротится.

— Туда, за пределы мира, всегда стремилось мое сердце, — молвил Рипичип.

— А далеко ли Край Света? — спросил Каспиан. — И знаете ли вы что-нибудь о морях и землях, лежащих далее на восток?

— Я их видел, — ответил старец, — но очень давно и с большой высоты, так что едва ли мой рассказ может оказаться полезным для морехода.

— Вы что, летали по воздуху? — не слишком учтиво спросил Юстейс.

— Не совсем так, — улыбнулся старец. — Там, где я в свое время «летал», воздуха нет, он гораздо ниже. Я зовусь Романду. Вижу, мое имя ничего вам не говорит, но так и должно быть. Я был звездой задолго до вашего появления в этом мире, тогда и созвездия выглядели иначе.

— Ничего себе! — От изумления у Эдмунда захватило дух. — Отставная звезда!

— А теперь вы уже больше не звезда? — полюбопытствовала Люси.

— Я звезда на отдыхе, дочка, — ответил старец. — Последний раз мне довелось взойти на небо совсем остывшим и дряхлым. На этот остров меня перенесли для восстановления сил: теперь я гораздо моложе, чем был тогда. Каждое утро птица доставляет мне огненную ягоду из долины, находящейся на солнце, и каждая съеденная ягода уменьшает мой возраст. В конце концов мне предстоит превратиться в младенца, и тогда, как ребенок появляется на свет, я снова взойду на небосвод, благо мы находимся близко к восточному Краю Света. И уж тогда у меня хватит жара вновь исполнить великий звездный танец.

— А вот в нашем мире, — встрял Юстейс, — звезды — большущие шары из раскаленного газа.

— Даже в вашем мире, сын мой, это не звезда, а лишь то, из чего она сделана. А в нашем мире вам уже случалось встречать звезду. Помните, вы гостили у Кориакина?

— Так он тоже на отдыхе? — спросила Люси.

— Не совсем, — вздохнул Романду. — Сами подумайте, какой же это отдых — управлять Недоумками? Нет, к ним его приставили в наказание. Ему бы еще сиять да сиять на южном небосклоне, но все испортил один опрометчивый поступок…

— А что он натворил? — заинтересовался Каспиан.

— Сын мой, — молвил Романду, — вам, чадам Адама, вовсе ни к чему знать, какие промашки допускают звезды. Но не будем попусту терять время. Вам предстоит решить, поплывете ли вы дальше, чтобы снять чары со спящих, оставив одного из ваших за Краем Света, или повернете домой.

— Решать особо нечего, — сказал Рипичип. — Мы ведь пустились в плавание именно затем, чтобы найти и спасти этих лордов.

— Я того же мнения, Рип, — откликнулся Каспиан. — Более того, даже не будь это необходимо для их спасения, я все равно отправился бы дальше, постарался бы приблизиться к Краю Света настолько, насколько сие возможно. Но нужно подумать о других. Матросы согласились отправиться на поиски семерых лордов, а вовсе не Края Света. Если мы поплывем дальше, никто не знает, сколько еще продлится плавание. Наши моряки — ребята храбрые, но, как я приметил, многие уже устали и мечтают о возвращении домой. Полагаю, у меня нет права принуждать их. И нельзя забывать о несчастном лорде Рупе. Это сломленный человек.

— Сын мой, — сказал Романду. — Возьми с собой только тех, кто желает достичь Края Света. Всем надлежит знать, куда они плывут и зачем, — только тогда можно будет снять заклятие. Но ты упомянул о сломленном человеке. В чем его несчастье?

Каспиан кратко поведал историю лорда Рупа.

— Не тревожься, — промолвил старец, — Здесь он обретет именно то, что ему требуется, ведь на моем острове спят без сновидений. Пусть приходит; я усажу его рядом с теми тремя, и он забудет обо всех своих невзгодах.

— Вот здорово! — захлопала в ладоши Люси. — Он так обрадуется!

В этот миг послышались шаги и голоса — появился сопровождаемый матросами Дриниан. Все с удивлением воззрились на Романду и его дочь и как один обнажили головы перед величественными незнакомцами. От матросов не укрылось, что яства и напитки со стола исчезли; и на лицах многих читалось сожаление.

— Капитан, — сказал король Дриниану, — пошлите вес-точку лорду Рупу. Ему следует передать, что трое его друзей спят на этом острове без сновидений, и он может к ним присоединиться.

Гонец отправился на корабль, а всем прочим Каспиан предложил сесть и изложил суть дела. Когда король закончил, воцарилось молчание. Затем моряки начали перешептываться. Наконец старший лучник взял слово.

— Ваше величество, — молвил он, — некоторые из нас уже давно хотели спросить, когда мы повернем назад и как вообще собираемся возвращаться? Почти всю дорогу, если не считать полного затишья, ветер дул с северо-запада или с запада, и непохоже, чтоб он переменился. Как же нам попасть домой, ведь идти в Нарнию на веслах — никаких припасов не хватит.

— Странно слышать такие речи от моряка, — отозвался за короля Дриниан. — Тебе следовало бы знать, что в этих морях летом и осенью задувают западные ветры, а зимой их сменяют восточные. Ветер переменится, как ему и положено, примерно после нового года. Так задует, что ты еще с ним наплачешься.

— Верно сказано, капитан, — подтвердил старый, много повидавший моряк родом с Галмы. — В январе-феврале ветер и впрямь меняется на восточный, но всю зиму здесь бушуют шторма. Сподручнее всего пересидеть зиму на суше — хоть бы и на этом острове, — а домой отплыть по весне.

— Легко сказать — пересидеть, — заметил Юстейс. — А чем кормиться целую зиму?

— На этом столе каждый вечер появляется поистине королевское угощение, — сказал Романду.

— Вот это по-нашему! — одобрительно загудели матросы.

— Ваше величество, — заговорил Ринельф, — позвольте заметить, что в команде нет ни единого матроса, которого принудили бы к плаванию. Здесь только добровольцы, но вот я вижу, что некоторые с жадностью глядят на этот стол и мечтают каждый вечер объедаться до отвала. Те самые люди, которые в Кэйр-Паравеле били себя в грудь и клялись, что не вернутся домой, пока не увидят Край Света! А на берегу осталось множество парней, которые отдали бы все на свете, лишь бы отправиться с нами. Тогда, помнится, гамак юнги на нашем корабле ценился выше рыцарского пояса. Надеюсь, всем понятно, к чему я клоню? А для непонятливых поясню: коли мы вернемся в Нарнию и сознаемся, что не добрались до Края Света, потому что струсили, мы будем ничуть не лучше тех Недоумков, над которыми так потешались.

Мнения матросов разделились: одни горячо поддержали Ринельфа, другие кричали, что приключениями сыты по горло.

— М-да, забавного мало, — шепнул Эдмунд Каспиану, — Как будем выкручиваться, если половина откажется плыть дальше?

— Погоди, — тоже шепотом откликнулся Каспиан. — У меня припасен козырь на крайний случай.

— Рип, а ты хочешь что-нибудь сказать? — тихонько спросила Люси.

— Нет, ваше величество, — ответил мыш громко, и услышали его почти все. — Что тут говорить, ведь цель моя пока не достигнута. До сих пор я плыл на корабле. Если вы повернете назад, я поплыву дальше на лодке. А потонет лодка — тоже не беда, я и сам плавать умею. А если не хватит сил, если не доплыву и не увижу страну Эслана, не смогу заглянуть за обод мира, то, по крайней мере, утону, держа нос навстречу восходящему солнцу, а во главе говорящих мышей Нарнии встанет Пичирип!

— Слыхали? — воскликнул один из матросов. — Лодка его меня не выдержит, а все остальное я готов повторить за ним слово в слово! — И совсем тихо, себе под нос, он добавил: — Чтоб я да оказался трусливее мыши? Ну уж дудки!

И в это мгновение Каспиан вскочил на ноги.

— Друзья, — промолвил он. — Сдается мне, у вас неверное представление о том, к чему мы стремимся. Вы ведете себя так, будто мы явились с протянутой рукой просить о помощи, как нищие просят подаяния. Ничего подобного! Мои царственные друзья, их благородный родич, достославный рыцарь Рипичип, лорд Дриниан и я, ваш король, намерены добраться до Края Света. Из тех, кто пожелает продолжить плавание вместе с нами, мы отберем самых лучших, ибо приключение это под силу далеко не каждому, и далеко не каждый его достоин. Потому я повелеваю капитану Дриниану и его помощнику Ринсу составить список и включить в оный лишь самых отважных и стойких, самых умелых и искусных, тех, кого отличают добронравие, безупречное поведение и неколебимая верность. Этот список будет представлен мне для просмотра, одобрения и утверждения, — король помолчал и продолжил: — Клянусь гривой Эслана, нелепо думать, будто на столь великую честь может претендовать кто угодно! Не говоря уж о том, что каждый отправившийся с нами будет возведен во дворянство с наследственным титулом «Поспешающего к восходу», а по возвращении в Кэйр-Паравел получит поместье и столько золота, что не будет знать ни в чем нужды до конца своих дней. Теперь ступайте. Лорд Дриниан принесет мне список через полчаса.

Воцарилась тишина. Матросы низко поклонились королю, разбились на кучки и принялись тихо, но оживленно обсуждать услышанное.

— А теперь позаботимся о бедняге Рупе, — сказал Каспиан.

Однако, обернувшись, он увидел, что в том нет необходимости, поскольку Руп уже сидел рядом со спящей троицей. Бок о бок с ним стояла дочь Романду, а сам старец стоял за спиной лорда, возложив руки на седую голову страдальца. Даже при свете дня было видно, что из ладоней Романду струится серебристый свет. Впервые с тех пор, как он вырвался из тьмы, на изможденном лице Рупа появилась слабая улыбка. Он развел руками, протянул одну к Люси, другую к Каспиану и, казалось, хотел что-то сказать, но лишь глубоко и облегченно вздохнул, уронил голову и забылся спокойным целительным сном.

— Бедный Руп, как он намучился! — промолвила Люси. — Я так за него рада!

— Лучше не вспоминать, где мы его подобрали, — пробормотал Юстейс.

Тем временем речь Каспиана, возможно, не без помощи волшебства, которое буквально витало в воздухе острова, начала оказывать именно то воздействие, на какое король и рассчитывал. Почти все матросы, еще недавно и слышать не желавшие о продолжении пути, теперь переживали из-за того, что их могут в плавание не взять. Тех, кто настаивал на возвращении домой, оставалось все меньше и меньше. И вот, когда отведенные полчаса истекли, матросы просто замучили Дриниана и Ринса просьбами включить их в список и замолвить за них словечко перед королем («подлизывались», как говорили в те годы, когда я учился в школе). Лишь трое по-прежнему упорствовали; впрочем, когда они убедились, что им никого не уговорить, двое из них решили присоединиться к большинству. Последний же испугался, что останется на острове один, и тоже примкнул ко всем прочим.

Матросы вернулись к столу Эслана и выстроились у его дальнего конца, а капитан и помощник со списком добровольцев (то есть полным списком команды) подсели к Каспиану. Король милостиво согласился взять с собой всех моряков — кроме того, который попросился последним. Этого матроса (звали его Питтенкрим) оставили на острове Звезды дожидаться возвращения товарищей и оплакивать свою горькую судьбину.

Дело в том, что он явно не принадлежал к тем людям, которые способны извлечь удовольствие из бесед с Романду и его дочерью; следует признать, старца на беседы с ним тоже не тянуло. К тому же погода все это время стояла никудышная, и даже появлявшиеся каждый вечер превосходные яства не очень-то радовали — ведь угощаться ими приходилось за столом Эслана, в компании четырех спящих лордов. Впоследствии Питтенкрим признавался, что его пробирала дрожь от одного их вида. Когда корабль наконец вернулся, ему стало так стыдно, что на обратном пути он сбежал во время стоянки на Одиноких островах, откуда перебрался в Калормен. Там его никто не знал, а значит, никто не мешал похваляться на каждом углу похождениями на Краю Света; в конце концов он сам поверил, будто там побывал. Можно сказать, что судьба его, в известном смысле, сложилась счастливо, хотя бедняга до конца своих дней на дух не переносил мышей.

Вечером все собрались на пир за вновь накрытым столом Эслана, а поутру, сразу после того, как улетели белые птицы, поднял свой парус и «Поспешающий к восходу».

— Прекрасная госпожа, — молвил Каспиан, — смею надеяться, что нас ждет новая встреча.

Дочь Романду промолчала, но взглянула на юного короля с улыбкой.

Глава 15. Чудеса. Последнего Моря.

Уже очень скоро после того, как остров Романду остался позади, у путешественников появилось ощущение, что они покинули пределы привычного мира. Иным стало не только все вокруг, но и многое в них самих. Прежде всего выяснилось, что для сна теперь требуется гораздо меньше времени. К тому же они почти перестали нуждаться в еде, да и разговаривали теперь очень редко и очень тихо. Со светом произошло нечто совершенно необычное: его стало больше и он сделался светлее прежнего. Солнце увеличилось в размерах вдвое, а то и втрое. И каждое утро (пожалуй, это производило на Люси самое сильное впечатление) огромная стая белоснежных птиц проносилась над кораблем на запад, в сторону острова Романду, распевая песню на неведомом наречии. Через некоторое время, склевав свой завтрак на столе Эслана, стая возвращалась и исчезала на востоке.

— Какая здесь чистая вода! — сказала себе Люси в начале второго дня плавания, глядя на море с левого борта.

Вода и вправду поражала своей прозрачностью. Потом девочка углядела какой-то темный предмет размером с туфлю, двигавшийся в том же направлении и с той же скоростью, что и корабль. Казалось, эта штуковина плывет по поверхности, но тут кок выбросил за борт кусок черствого хлеба, и загадочный предмет неожиданно проплыл под горбушкой. Значит, он под водой. Спустя недолгое время «туфля» резко увеличилась в размерах, но почти тотчас же уменьшилась снова.

Люси чувствовала, что уже видела нечто подобное, но долго не могла сообразить, где и когда. Она терла лоб, качала головой, высунула от досады язык — и наконец вспомнила. Если в ясный солнечный день выглянуть на ходу из окна купе, увидишь тень поезда, бегущую с ним наперегонки. Промчится поезд мимо косогора, и тень вспрыгнет на склон, приблизится и вырастет, но едва состав вновь окажется на ровном месте, прежней станет и она.

— Это наша тень! — воскликнула девочка. — Тень корабля на дне моря! Она стала больше, когда мы проплыли над подводной горой. Выходит, вода здесь даже прозрачнее, чем я думала. Боже мой, да ведь я вижу морское дно!

Тут Люси догадалась, что большие серебристые круги — донные островки песка, а темные и светлые пятна — вовсе не изменчивые блики и рябь на поверхности, а различные предметы под толщей воды. Сейчас, например, корабль проплывал над расплывчатым зеленовато-лиловым пятном, которое пересекала извилистая светлая полоска. Люси напрягла зрение и заметила, что некоторые пятна слегка колышутся. «Как деревца на ветру, — подумала девочка, — Кто знает, может, там и вправду подводный лесок?».

Светлую полоску пересекла другая такая же, и Люси решила, что это, наверное, перекресток лесных дорог. Едва девочка успела пожалеть о том, что не может спуститься и проверить свою догадку, как лес кончился. А вот дорога продолжалась, только теперь тянулась через песчаное поле и стала темнее, а по обочинам появились какие-то пупырышки, не иначе как ряды камней.

Потом почудилось, что дорога стала шире; на самом деле она просто приближалась к поверхности, взбираясь по пологому склону. Это Люси поняла, как только увеличилась корабельная тень. Потом дорога — у девочки уже не оставалось сомнений в том, что она видит именно дорогу — стала сильно петлять, поднимаясь по следующему, более крутому склону. Люси свесилась вниз. Ее глазам предстала картина наподобие той, какая открылась бы взору с высоты горного перевала. Солнечные лучи освещали даже оставшийся позади лес, но за ним все расплывалось, словно в тумане. Впрочем, Люси куда больше интересовало не оставшееся позади, а лежащее впереди. Там, достигнув гребня подводного кряжа, дорога снова выпрямлялась и тянулась к чему-то совершенно невероятному, огромному и прекрасному, цвета слоновой кости или перламутра. Люси никак не могла понять, что же это такое, но гигантское сооружение отбрасывало четкую тень — тень зубчатых стен и башен, шпилей и куполов.

— Да это же замок, а то и целый город! — ахнула девочка. — Интересно, почему его построили на вершине горы?

Много времени спустя, уже дома, они размышляли об этом вместе с Эдмундом и решили, что в подводном мире чем глубже, тем меньше тепла и света, а во мраке и холоде могут таиться всякие чудища, вроде гигантского спрута или того же морского змея. Поэтому в морских низинах селиться опасно и неудобно: для подводных жителей они то же самое, что для нас высокие горы, а горы для них все равно что для нас долины. Там и теплее, и светлее, и безопаснее. (Надеюсь, вы понимаете — с нашей точки зрения вершины подводных гор не что иное, как отмели). Бесстрашные охотники и доблестные рыцари из подводных городов спускаются во мрачные долины в поисках приключений, тогда как вершины предназначены для спокойной, размеренной жизни, для отдыха и мирных трудов.

Подводный город остался позади, но морское дно продолжало подниматься и вскоре оказалось не более чем в ста футах под килем. Дорога оборвалась, дальше расстилался то ли луг, то ли сад — во всяком случае, на водорослях красовались яркие цветы. И тут Люси едва не взвизгнула от восторга — внизу появилась кавалькада всадников на морских коньках. Только коньки эти были не теми крохотулями, каких выставляют в музеях, а большими, под стать земным лошадям. Судя по тому, что на головах некоторых всадников красовались драгоценные диадемы, а за плечами струились по воде изумрудно-золотые мантии, всадники принадлежали к подводной знати.

И тут, к досаде Люси, над головами чудесных всадников появился целый косяк каких-то толстых рыбин. Они заслонили было кавалькаду, и в этот миг произошло самое интересное. Из глубины вынырнула хищного обличья зубастая рыба (Люси никогда таких не видела, даже на картинках), выхватила из середины стаи одну зазевавшуюся толстуху и мигом ушла вниз. Всадники на морских коньках одобрительно жестикулировали и кивали головами. Не успела первая хищница вернуться к косяку, как за добычей устремилась другая. Люси успела заметить, что послал ее самый высокий из подводных всадников, ехавший впереди. За мгновение до этого то ли он держал ее в руке, то ли она сидела на его запястье.

— Надо же, — удивилась девочка, — до чего похоже на соколиную охоту! Помнится, когда жили в Кэйр-Паравеле, мы тоже так охотились. Только у них вместо соколов рыбки, и они не летят за добычей, а плывут.

Тут Люси пришлось прервать свои рассуждения — подводные жители заметили корабль, и картина мигом переменилась. Рыбы прыснули во все стороны, а морские жители направили своих скакунов вверх — посмотреть, что за черная тень заслонила от них солнце. Они поднялись так близко к поверхности, что, пожалуй, еще чуть-чуть, и их головы появились бы над водой, и с ними можно было бы заговорить. Среди них были и мужчины, и женщины. Они носили диадемы, венцы и жемчужные ожерелья, но одежды не было и в помине, если не считать ярких полупрозрачных накидок. Кожа имела оттенок потемневшей слоновой кости, странно сочетавшийся с темным пурпуром волос. Король — а самый рослый из них, конечно же, был королем — с горделивым и грозным видом погрозил Люси копьем. То же самое сделали и его рыцари. Дамы, судя по лицам, пребывали в страхе и изумлении. Девочка поняла, что здесь никогда не видели ни корабля, ни наземного человека. Да и как могло быть иначе, ведь так далеко на восток еще не заплывал никто из мореходов.

— Что там такое? — послышался голос у нее за спиной. Девочка вздрогнула от неожиданности и только сейчас почувствовала, как затекла у нее рука. К ней подошли Эдмунд и Дриниан.

— Смотрите!

Оба склонились над водой, и почти в тот же миг Дриниан тихонько сказал:

— Ваши величества, прошу вас отвернуться. Да-да, встаньте спиной к морю. И держитесь так, чтобы никто не подумал, будто мы говорим о чем-то серьезном.

— А почему? — удивилась Люси.

— Потому, — отвечал капитан, — что нашим матросам нельзя видеть этих людей. Они влюбятся в подводных красавиц и попрыгают за борт. Я слышал, в дальних морях такое случалось. На морских жителей смотреть нельзя.

— Но мы их уже видели, — возразила Люси. — В день коронации, когда взошел на престол наш брат Питер, они поднялись на поверхность и пели нам песни.

— Это, наверное, другие, — предположил Эдмунд. — Мало ли всякого народа может жить в море? Те воздухом могли дышать, а эти голов из-под воды не кажут. А не то давно бы на нас напали — вон у них физиономии какие злющие.

— Как бы то ни было… — начал Дриниан, но что он намеревался сказать, осталось неизвестным, ибо корабль огласился громким криком марсового: «Человек за бортом!» Тут же закипела работа: одни матросы поспешили на рею, чтобы убрать парус, другие бросились вниз, к веслам, а стоявший на вахте Рине налег на штурвал, чтобы сделать круг и вернуться к упавшему. По правде сказать, упал за борт вовсе не человек, а неугомонный Рипичип.

— Чтоб ему провалиться, недомерку хвостатому! — вскричал в сердцах Дриниан. — Легче иметь дело с целой оравой матросов, чем с ним одним. Где какая заваруха, будьте уверены — оттуда торчит его хвост. Будь моя воля, я б его на цепь посадил… Нет, на необитаемый остров бы высадил… Да что там, я бы ему усы остриг!

Должен сказать, вся эта ругань объяснялась тем, что Дриниан очень любил мышиного вождя и страшно за него беспокоился, — так родители бранят ребенка, перебежавшего улицу перед машиной. Другие на борту не слишком испугались — все знали, что Рипичип прекрасный пловец, и никто, кроме Люси, Эдмунда и Дриниана, не видел гневных лиц подводных жителей и их длинных копий.

Через несколько минут корабль, описав круг, вернулся к месту падения. Рипичип барахтался в воде и что-то кричал, но что именно, было не разобрать.

— Не хватало только, чтоб он все разболтал! — процедил сквозь зубы капитан и поспешил к борту с веревкой в руках. Бросившимся было ему на помощь матросам он сказал: — Все по местам, ребята! Уж кого-кого, а мышь я как-нибудь сам вытащу.

Он бросил веревку и, пока Рипичип не слишком проворно, потому что намок и отяжелел, взбирался по ней, успел наклониться и шепнуть:

— Молчи! О тех, внизу, — никому ни слова!

Но когда промокший мышиный вождь оказался на палубе, выяснилось, что до «тех внизу» ему нет никакого дела. В волнение он пришел совсем по другой причине.

— Она не соленая! — твердил Рипичип. — Понимаете, сладкая вода! Сладкая!

Решительно никто не мог взять в толк, почему из-за этого надо поднимать такой шум, пока Рипичип не напомнил слова своей, заветной песенки:

Тут уж всем все стало ясно.

— Ринельф, ведро! — распорядился Дриниан.

Ведро подали. Дриниан опустил его на веревке за борт и поднял полное хрустально прозрачной, светящейся воды.

— Ваше величество, — обратился капитан к Каспиану, — думаю, вам пристало отведать этой воды первым.

Король обеими руками поднял ведро, поднес к губам, пригубил, потом сделал большой глоток и вскинул голову. Глаза его радостно сияли.

— Да, — сказал он, — вода не соленая. Ее можно назвать и сладкой, но не то чтобы такой сладкой, как медовая водичка или чай с сахаром. Скажу одно — если мне суждено утонуть, я предпочел бы утонуть именно в ней.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Эдмунд.

— По вкусу она похожа на свет, — ответил Каспиан.

— Точно так, — подтвердил Рипичип. — На жидкий свет, который можно пить. Мы недалеки от нашей цели.

Несколько мгновений длилось молчание. Потом Люси опустилась на колени и отпила из ведра.

— Ну и вкуснятина! — восторженно выдохнула девочка, — в жизни такой не пила. Но она еще и… крепкая, что ли? Сдается мне, нам теперь долго не понадобится еда.

Один за другим все отведали чудесной воды и испытали столь поразительные ощущения, что для их описания у матросов просто не нашлось слов.

Странности между тем множились. Я уже говорил, что восточнее острова Романду света стало больше, и он сделался светлее. Солнце увеличилось в размерах, сверкало ярче, хоть и не припекало. Чем дальше на восток, тем больше свет пронизывал все — и море, и воздух; но странным образом этот свет обретал особую мягкость и совершенно не резал глаза. По прошествии некоторого времени люди смогли смотреть не щурясь даже прямо на солнце. Скоро светилось все — корпус корабля, парус, весла, снасти и сами моряки. А на следующее утро, когда взошло огромное, раз в пять больше обычного, светило, люди долго не сводили с него глаз, любуясь взлетавшими со сверкающего диска белоснежными птицами.

За весь день никто на борту не вымолвил и слова, и лишь к вечеру (ужинать не садились, просто попили воды) Дриниан сказал:

— Решительно ничего не понимаю. Полнейший штиль, парус обвис, море гладкое, что твой пруд, а корабль летит вперед, словно его подгоняет буря. Что бы это могло значить?

— Не знаю, — откликнулся Каспиан, — Может, нас подхватило сильное течение?

— Хм… — покачал головой Эдмунд. — Мы вот все говорили: Край Света, Край Света. Но если у света и вправду есть край, нам это не сулит ничего хорошего.

— Ты полагаешь, — сказал Каспиан, — море переливается через этот край, и мы можем просто… перелиться с ним вместе?

— Вот здорово! — вскричал Рипичип и захлопал от восторга в ладоши. — Я всегда так и представлял себе мир: он как большущий круглый стол, и воды всех морей беспрестанно переливаются через его края, как… ну, как свисает со стола скатерть. Корабль подплывет к самому краю — поспеет к рассвету — мы заглянем вниз, потом нырнем и…

— И что? — спросил Дриниан, — Как ты думаешь, что ожидает нас там, внизу?

— Наверное, страна Эслана, — ответил Рипичип. Глаза его сверкнули. — Впрочем, кто знает? Может, никакого низа и нет, и мы будем падать целую вечность. Но так ли это важно, ведь главное, что мы все-таки заглянем за Край Света.

— Это антинаучно, — не выдержал Юстейс. — Мир действительно круглый, но вовсе не как стол, а как шар.

— Это наш мир такой, — возразил Эдмунд, — а что ты знаешь про здешний?

— Вы что, — удивился Каспиан, — и впрямь хотите сказать, будто заявились сюда из мира, похожего на мяч? И ни разу, ни словечком об этом не обмолвились! А я в детстве больше всего любил сказки про такие волшебные миры. Хоть и не верил, что они взаправду существуют. Что угодно бы отдал, только бы… Хм, интересно, кстати: почему вы оттуда к нам попадаете, а наоборот не бывает? Эх, вот бы туда попасть! Чудно, наверное, жить на шаре. А вы бывали в тех местах, где людям приходится ходить вниз головой?

— Там этого никто даже не замечает, — пробурчал Эдмунд. — Для того, кто живет в круглом мире, в нем нет ничего особенного.

Глава 16. Край Света.

Не считая Люси с Эдмундом и Дринианом, подводных жителей видел один только Рипичип. Он вовсе не упал в воду, а прыгнул, увидев, как морской король потряс своим копьем, потому что усмотрел в этом вызов, который никак не мог оставить без должного ответа. Однако обнаружив, что вода не соленая, Рипичип пришел в такое волнение, что о морских обитателях и думать забыл, а прежде чем вспомнил, Люси с Дринианом успели отвести его в сторонку и попросили никому ничего не рассказывать.

Впрочем, вскоре беспокоиться было уже не о чем, ибо теперь корабль плыл над совершенно необитаемым дном. Подводных людей приметила только Люси, да и то лишь мельком и в отдалении. Все следующее утро плыли по мелководью, над густыми зарослями водорослей. Незадолго до полудня девочка увидела большой косяк рыб: все плыли в одну сторону и все что-то жевали. «Ну, совсем как овечки», — подумала Люси и тут неподалеку от рыбьей отары увидела подводную девочку примерно своих лет — одинокую девчушку с хворостиной в руке. Люси решила, что это пастушка, и пасет она этот самый рыбий косяк. Когда корабль оказался прямо над пастушкой, та подняла голову, и глаза двух девочек встретились. Ни одна не проронила ни слова; спустя несколько мгновений стадо с пастушкой остались за кормой, но лицо подводной девочки Люси запомнила на всю жизнь.

В отличие от вчерашних морских рыцарей и дам, на этом лице не было ни гнева, ни страха. Девочка очень понравилась Люси, а Люси, наверное, так же понравилась девочке. Можно сказать, что за краткий миг они успели подружиться. Маловероятно, чтоб им довелось встретиться хоть в этом мире, хоть в любом другом, но если такая встреча все же состоится, обе, я уверен, бросятся друг к дружке с распростертыми объятиями.

Потом корабль долго-долго скользил по гладкой поверхности моря, и с каждым днем, с каждым часом свет становился все ярче и в то же время мягче. Никто больше не ел и не спал. Люди черпали из-за борта воду и пили ее, а она была словно мокрее обычной и крепче вина. Двое пожилых матросов молодели на глазах. Все радовались за них, все восхищались происходящим, но и радость, и восхищение были тихими и не выплескивались в пересуды. Чем дальше на восток, тем реже велись разговоры, а если и велись, то больше шепотом. Умиротворение Последнего Моря передавалось и людям.

— Капитан, — спросил однажды Каспиан у Дриниана, — что это виднеется впереди?

— Ваше величество, вдоль всего горизонта, с севера на юг, тянется белая полоса.

— Вижу, но никак не пойму, что это может быть.

— Будь мы в северных широтах, ваше величество, — сказал Дриниан, — я решил бы, что это льды, но здесь никаких льдов быть не может. Думаю, не мешает посадить матросов на весла. Течение несет нас слишком быстро, а у меня нет желания врезаться во что бы то ни было на такой скорости.

Сказано — сделано. Гребцы замедлили бег судна, но белая полоса неуклонно приближалась, оставаясь при этом все такой же загадочной. Если то был остров, то весьма необычный, ибо совершенно не возвышался над водой. Когда подошли совсем близко, Дриниан приказал развернуть корабль и грести на юг, вдоль таинственной линии. Тогда и выяснилось, что полоса подхватившего их течения не шире сорока футов, а по обе стороны от нее море совершенно неподвижное. Это обрадовало, ибо многие уже подумывали о том, каково будет возвращаться против столь сильного течения. Теперь, кстати, Люси сообразила, почему морская пастушка пропала из вида так быстро. Она стояла вне полосы течения, а иначе ее сносило бы с той же скоростью, что и корабль.

Но если с течением прояснилось, то загадочная белизна оставалась столь же загадочной. Пришлось спустить на воду и выслать вперед шлюпку. Следившие за ней с борта увидели, как она легко пересекла черту и оказалась посреди белого пространства. Со шлюпки донеслись изумленные голоса. Потом наступило молчание. С корабля видели, как Ринельф промерял лотом глубину, а когда шлюпка повернула обратно, оказалось, что и она изнутри побелела. Подгоняемые любопытством, все бросились к борту.

— Это лилии, ваше величество, — предваряя вопросы, крикнул из лодки Ринельф.

— Что? — не понял Каспиан.

— Лилии, водяные лилии! — повторил Ринельф. — Вроде кувшинок, которые в прудах растут.

— Смотрите! — Сидевшая на корме шлюпки Люси подняла охапку белых цветов с плоскими, широкими листьями.

— А какая там глубина? — спросил Дриниан.

— Как ни странно, капитан, — отозвался Ринельф — отмели там нет.

— По-моему, это никакие не кувшинки, — сказал Юстейс. Вполне возможно, он не ошибся. Но с виду эти цветы были просто вылитые кувшинки.

Посовещавшись, корабль снова пустили по течению, прямиком через Озеро Лилий, или Серебристое Море (какое из двух названий лучше, тогда так и не решили, но Каспиан нанес на свою карту последнее). Началась, пожалуй, самая удивительная часть плавания. О существовании обычного, не поросшего цветами моря теперь напоминала только синяя каемка далеко на западе. Со всех сторон, насколько хватало взгляда, корабль окружали белоснежные цветы, отражавшие золотистый солнечный свет. Лишь за кормой сплошной белый покров расходился, открывая дорожку чистой, поблескивающей, как темное стекло, воды. Могло показаться, что корабль находится где-то среди арктических льдов; и если бы глаза моряков не приспособились к яркому свету, они могли бы не выдержать ослепительной белизны лепестков. Особенно ярко сияли цветы на рассвете, когда вставало исполинское солнце; однако из-за лилий светлыми сделались даже ночи. А уж какой они источали аромат! Впоследствии Люси не раз пыталась описать это нежное благоухание, чарующее, но не дурманящее, прохладное, свежее, проникающее в самое сердце и бодрящее — хотелось взбежать на верхушку самой крутой горы или помериться силами со слоном.

Люси с Каспианом то и дело говорили друг другу:

— У меня больше нет сил это выносить… но только бы оно не кончалось!

Дриниан без конца промерял глубину, однако дно стало подниматься лишь через несколько дней. Теперь чем дальше, тем становилось мельче; из осторожности корабль вывели из течения и пошли на веслах. А еще через несколько дней стало ясно, что дальше кораблю путь заказан. Пожалуй, они до сих пор не налетели на мель лишь благодаря предусмотрительности и искусству Дриниана.

— Свистать всех наверх! — скомандовал Каспиан. — Шлюпку на воду!

— Что это он затевает? — шепнул Юстейс Эдмунду. — И вид у него какой-то странный: вон как глаза блестят.

— Думаю, мы все выглядим так же, — ответил Эдмунд.

Они отправились на корму, где находился Каспиан и где по его приказу вскоре собралась вся команда.

— Друзья! — обратился король к матросам, — наша цель достигнута. Мы нашли семерых лордов. Поскольку благородный Рипичип не намерен возвращаться, то по прибытии на остров Романду вы наверняка обнаружите, что чары утра-гили силу, и лорды Ревелиан, Аргоз и Мавроморн уже проснулись. Вот мой последний приказ. Лорду Дриниану повелеваю как можно скорее отвести корабль домой, в Нарнию, а но дороге ни в коем случае не причаливать к Острову Мертвой Воды. По прибытии лорд должен будет передать наместнику Трампкину, чтобы тот сполна, как было обещано мною, наградил всех, кто сопутствовал мне в этом плавании. Они заслужили награду. На тот случай, если самому мне не доведется воротиться, объявляю свою волю: пусть наместник Трампкин, барсук Землерой и лорд Дриниан изберут нового короля в согласии…

— Ваше величество, — прервал Дриниан, — разве вы отрекаетесь от престола?!

— Я отправляюсь с Рипичипом взглянуть на Край Света, — отвечал король.

Среди матросов поднялся приглушенный ропот.

— Мы заберем шлюпку, — продолжал Каспиан. — Вам она в этих спокойных водах не понадобится, а как доберетесь до острова Романду, построите новую. А сейчас…

— Каспиан! — неожиданно строго промолвил Эдмунд. — Ты не дело задумал. Так нельзя.

— Я тоже считаю, что вашему величеству не следует поступать таким образом, — поддержал Рипичип.

— И я, — присоединил свой голос Дриниан.

— Вот как? — угрожающе процедил Каспиан, сделавшись в этот миг похожим на своего дядюшку Мираза.

— Вы уж не извольте гневаться, ваше величество, — проворчал стоявший с матросами на палубе Ринельф, — но скажи подобное кто-нибудь из команды, его назвали бы дезертиром!

— Не слишком ли много ты себе позволяешь, Ринельф? — сурово сдвинул брови Каспиан.

— Вовсе нет, ваше величество, — снова подал голос Дриниан. — Он совершенно прав.

— Клянусь гривой Великого Льва! — рявкнул король. — До сих пор я считал вас своими подданными, а не наставниками!

— Я не твой подданный! — тоже повысил голос Эдмунд. — Но скажу еще раз: тебе туда плыть нельзя!

— Нельзя? — переспросил Каспиан. — Но кто может запретить мне? Или я не король?

— С позволения вашего величества, — промолвил Рипичип с низким полоном. — Вам нельзя этого именно потому, что вы король. Не вернувшись вместе со всеми, вы утратите право на доверие соотечественников, в первую очередь лорда Трампкина. Вы король, а значит, не вправе из любви к приключениям забывать о лежащей на вас ответственности. Потому, если вы не согласитесь внять доводам рассудка, то мы вынуждены будем доказать свою преданность вашей особе тем, что разоружим вас, свяжем и посадим под замок до тех пор, пока вы не образумитесь.

— Правильно, — поддакнул Эдмунд. — Одиссея тоже пришлось связать, чтобы он не уплыл к сиренам.

Рука Каспиана рванулась к рукояти меча, но тут Люси напомнила:

— А как же дочь Романду? Кажется, ты обещал ей вернуться.

Рука дрогнула. Некоторое время король молчал, потом растерянно произнес:

— Да… Конечно… — Он снова умолк, а спустя несколько томительных мгновений громко обратился ко всей команде: — Будь по-вашему. Плавание закончено, и мы возвращаемся. Поднять шлюпку на борт!

— Ваше величество, — напомнил Рипичип, — не все возвращаются. Я, как уже было сказано…

— Молчать! — рявкнул Каспиан, — Пусть мне преподали урок, но это еще не значит, что я позволю над собой насмехаться! Эй, кто-нибудь, уймите этого несносного болтуна!

— Ваше величество! — воскликнул Рипичип. — Не вы ли обещали говорящим животным Нарнии быть для них добрым и справедливым королем?

— Так то говорящим, а не болтающим без умолку! — отрезал Каспиан, сбежал вниз по трапу и скрылся в каюте, хлопнув дверью и оставив всех в полной растерянности.

Впрочем, растерянность не затянулась, ибо спустя некоторое время Каспиан вновь появился на палубе и выглядел теперь совсем иначе. Лицо его побледнело, в глазах стояли слезы.

— Мне так стыдно, — промолвил юный король, — я очень виноват перед всеми вами. Только что со мной говорил Эслан. 11ет, конечно сам он не здесь, ему в каюте не поместиться… Со мной говорила золотая львиная голова, что висит на стенке. Ожила и заговорила. Бранить меня Эслан не бранил, хотя поначалу был строг и смотрел сурово. Но то, что он сказал, — ужасно. Дело в том, что… у меня язык не поворачивается, да деваться некуда… Дело в том, что Рип поплывет дальше, и не один, а со всеми вами — с тобой, Люси, и с тобой, Эдмунд, и с тобой, Юстейс. А я должен возвращаться без вас. И немедленно. Ну, за что мне такое наказание?

— Каспиан, милый! — ласково сказала Люси. — Ты ведь знал: рано или поздно нам придется вернуться в наш мир.

— Знать-то знал, — уныло согласился Каспиан, — но надеялся, что это случится попозже. Хоть чуточку попозже.

— Вот вернешься к Романду, тебе станет легче, — утешила Люси.

В конце концов Каспиан, конечно, взял себя в руки, но расставание все равно было печальным, поэтому я, пожалуй, обойдусь без подробностей. В два часа пополудни корабельная шлюпка, на которую погрузили запас провизии и воды (хотя все считали, что ни то ни другое не понадобится) и кожаную лодчонку Рипичипа, взяла курс на восток, рассекая сплошной цветочный покров. На корабле подняли все флаги и вывесили на бортах все щиты. Снизу, с окруженной лилиями шлюпки, «Поспешающий к восходу» казался большим, надежным и уютным, как дом. На глазах у обоих Певенси корабль сделал плавный полукруг, развернулся и медленно пошел на веслах на запад. Люси прослезилась, однако плакала меньше, чем можно было ожидать, потому что светлая тишина и благоухание Серебристого Моря никак не располагали к долгой печали.

Никто в шлюпке не спал и не прикасался к еде. Как, впрочем, и к веслам — лодку уносило на восток течение. Так прошла ночь и весь следующий день, а когда занялся новый рассвет — такой яркий, что мы с вами не смогли бы смотреть на него даже сквозь закопченное стеклышко, как смотрят на солнечное затмение, — взорам троих путников предстало чудо из чудес.

Впереди, между ними и небом, выросла серовато-зеленая, дрожащая и мерцающая стена. Солнце поднималось прямо за ней, и когда она, просвечивая, начала переливаться всеми цветами радуги, стало ясно, что приняли было за стену — исполинскую, футов в тридцать высотой, волну. Только, в отличие от обычной, эту волну словно прикрепили к месту. Течение несло шлюпку прямо на нее. Вы, наверное, думаете, что все в шлюпке страшно перепугались? Как бы не так! И дело тут не столько в особой храбрости, сколько в изумительном зрелище, открывшемся взглядам. Благодаря тому, что вода Последнего Моря сделала глаза путников необычайно зоркими, они мог ли смотреть сквозь водяной вал на восходящее солнце и даже видели, что находится позади вала.

А там вздымались горы, такие высоченные, что их вершины уходили в самое небо. Правда, надо заметить, как раз неба-то потом ни Эдмунд, ни Люси вспомнить не могли, а это, пожалуй, доказывает, что горы находились в каком-то другом мире. Посудите сами — у нас на вершинах гор, которые в пять или даже в двадцать раз ниже, непременно лежат ледники и снежные шапки, а склоны этих гор, насколько дотягивался взор, покрывали светло-зеленые леса, прочерченные серебристыми лентами рек и водопадов. Внезапно с востока налетел ветер, сбил гребень волны и осыпал гладкую поверхность воды перед носом шлюпки сверкающими брызгами. Порыв ветра длился всего лишь мгновение, но принес с собой такое благоухание и такую дивную музыку, что ребята запомнили этот миг на всю жизнь. Эдмунд и Юстейс хранили память в сердце и ни с кем ею не делились, а вот Люси как-то сказала, что у нее едва не разорвалось сердце.

— Неужели музыка была столь печальной? — спросил я.

— Печальной? — удивилась Люси. — Что ты, конечно нет! — Но объяснять не стала.

Никто из них не сомневался, что они заглянули за Край Света и увидели страну Эслана.

И тут, нарушив торжественность мгновения, шлюпка налетела на мель. Раздался треск.

— Дальше мне придется плыть одному, — сказал Рипичип, а остальные почувствовали себя так, будто все это уже происходило с ними или, во всяком случае, было им предсказано. Без всяких возражений они помогли мышу спустить на воду его легкую скорлупку. Рипичип достал из ножен шпагу и со словами «больше не понадобится» отшвырнул в сторону. Клинок вонзился в дно, рукоять осталась торчать над ковром из лилий. При прощании Рипичипу, как он ни силился, не удалось напустить на себя грустный вид — переполнявшая его радость так и рвалась наружу. Люси в первый и последний раз сделала то, о чем давно мечтала, но никак не могла решиться, — взяла мыша на руки и погладила. Потом он быстро пересел в свою лодчонку, взял в лапки весло, и Рипичипа подхватило течением. На фоне белоснежных лилий удалявшаяся лодочка казалась черным пятнышком. Она бежала все быстрее, оказалась у подножия зеленоватой волны, на которой никаких цветов не было, легко взлетела на гребень и, задержавшись там на миг, исчезла по другую сторону.

С тех пор никто не встречал отважного Рипичипа, но я не сомневаюсь, что он благополучно достиг страны Эслана, где пребывает и по сей день.

Солнце поднялось выше, и горы, видневшиеся за пределами мира, истаяли. Водяной вал остался, но теперь за ним синело небо.

Ребята тоже выбрались из шлюпки и, оставив чудесную волну по левую руку, раздвигая лилии, побрели по мелководью на юг. Спроси вы их тогда, почему именно на юг, они бы вам не ответили. Просто чувствовали, что им надо туда. За время плавания все они повзрослели, но сейчас снова почувствовали себя веселыми и беззаботными малышами. Теплая вода под ногами становилась мельче и мельче. Наконец вышли на песчаный пляж. Сразу за кромкой песка, почти на уровне воды, расстилался широкий и ровный, без единого бугорочка луг, поросший нежной изумрудной травой.

И разумеется, как это всегда бывает, когда вы стоите на плоской равнине без единого деревца, ребятам почудилось, будто впереди небо встречается с землей. Но чем дальше они шли, тем сильнее крепла в сердцах уверенность, что на сей раз эта встреча происходит на самом деле. А вскоре развеялись и последние сомнения: небо — гладкая и твердая, как стекло, ярко-голубая стена — высилось прямо перед ними, и до него было подать рукой.

А у подножия этой стены, на траве, виднелось пятнышко, сиявшее так, что даже им, привыкшим за последние дни к яркому свету, пришлось сощуриться. Подойдя ближе, они поняли, что видят ягненка с ослепительно белым руном.

— Подходите, позавтракайте, — приветливо прозвучал его голос.

Оказалось, что поблизости тлеет костерок, на угольях запекается рыба. Неожиданно впервые за долгое время все трое почувствовали себя голодными, а потому повторять приглашение не пришлось. Позавтракали с аппетитом, тем паче что такой вкусной рыбы им пробовать еще не доводилось.

— Прошу прощения, уважаемый ягненок, — промолвила, подкрепившись, Люси, — скажите, можно ли попасть отсюда в страну Эслана?

— Вам — нет! — отвечал ягненок. — Для вас путь в страну Эслана открывается из вашего собственного мира.

— Как? — изумился Эдмунд. — Неужто к Эслану можно попасть от нас?

— Ко мне можно попасть из любого мира, — прозвучал ответ, и нежная, светящаяся белая шерстка вспыхнула золотым пламенем. Ягненок исчез — перед ребятами, возвышаясь над ними, стоял огромный Лев со сверкающей гривой.

— Эслан! Но как это сделать? — спросила Люси. — Как попасть в твою страну из нашего мира?

— Этому я буду постоянно учить вас, — ответил Лев, — и пока не скажу, долог или короток будет ваш путь. Знайте лишь, что он непременно пересечет реку, но не бойтесь: я большой мастер наводить мосты. А сейчас приготовьтесь: я открою дверь в небе и отправлю вас домой.

— Эслан, — промолвила Люси, — прошу тебя, прежде чем мы уйдем, скажи, пожалуйста, когда нам снова доведется побывать в Нарнии.

— Милое дитя, — отозвался Лев. — Ни ты, ни твой брат в I [арнию больше не вернетесь.

— Ох, Эслан! — вырвалось у обоих, — Как же так?! Почему?

— Вы слишком выросли, дети, — пояснил Эслан. — Вам пришла пора узнать получше свой мир, в котором вас ждет множество дел.

— Но ты ведь знаешь, Эслан, — всхлипнула Люси, — дело вовсе не в Нарнии, а в тебе. Там мы не встретимся с тобой, а как нам жить без тебя?

— Мы с вами еще непременно увидимся, — ласково возразил Эслан.

— Разве?.. — сбивчиво пролепетал Эдмунд. — Разве ты бываешь и там?

— Бываю, — заверил Лев. — Только зовут меня там по-другому. Вам придется научиться узнавать меня и под тем именем. Но у вас должно получиться, ведь, по правде говоря, для того вы и посещали Нарнию. Тем, кто познакомился со мной здесь, легче не ошибиться там.

— А Юстейс? — спросила Люси. — Ему что, тоже больше не видать Нарнии?

— Милая девочка, — терпеливо проговорил Эслан, — так ли тебе нужно это знать? Поспешите, дверь в небе сейчас откроется.

В тот же миг, словно кто-то разорвал штору, в сплошной голу-бой завесе образовалась щель, откуда ударили слепящие белые |учи. Люси, Эдмунд и Юстейс ощутили мягкое прикосновение золотой гривы, почувствовали на лбу поцелуй и… оказались по ту (трону неба, в спальне кембриджского дома тетушки Альберты.

Вот, собственно, и вся история, от себя добавлю самую малость. Во-первых, все участники плавания благополучно добрались до острова Романду; трое лордов пробудились от волшебного сна, а Каспиан женился на дочери Романду и увез ее в Нарнию, где она стала великой королевой, матерью и бабушкой великих королей. Во-вторых, Юстейс по возвращению в наш мир изменился так сильно, что многие удивленно восклицали: «Да уж тот ли это мальчик?» Недовольна была только Альберта — по ее мнению, сын стал скучным и заурядным, и конечно же, причиной всему — дурное влияние этих гадких Эдмунда и Люси Певенси.