Хроники Нарнии.

Глава 1. На школьных задворках.

Был серый осенний денек. Джил Поул плакала на задворках школы. Плакала, потому что ее опять обидели. Опять они.

Нет, речь у нас пойдет не о школьных делах, и я не стану слишком распространяться о заведении, в котором училась Джил, тем более что говорить об этом не слишком приятно. Скажу только: то была «Экспериментальная школа совместного типа обучения» или, если проще, «смешанная школа», то есть такая, где мальчиков и девочек «перемешали», чтобы не сказать «перепутали», — но больше всего намешано и напутано было в головах у тех, кто руководил этим экспериментом. Основной их принцип был вот каков: пусть дети делают все, что им угодно. К сожалению, десяток-полтора старших учеников решили, что им угодно издеваться над прочими, и всевозможные пакостные дела и делишки, которые в обычной школе обнаруживаются и искореняются в два счета, здесь процветали. Более того, виновных не только не изгоняли из школы, по далее не наказывали, напротив, сама директриса со словами: «Ах, какой интересный психологический казус» — вызывала их в свой кабинет и беседовала с ними иногда по несколько часов кряду. А кто исхитрялся на таком собеседовании еще и подладиться к начальству, становился любимчиком.

Вот почему в тот серый осенний день Джил Поул плакала на мокрой тропинке между задним фасадом школы и зарослями лавра. Она еще всхлипывала, когда из-за угла вынырнул какой-то мальчишка; он шел, засунув руки в карманы, и насвистывал. И едва не налетел на нее.

— У тебя что, глаза на затылке? — закричала Джил.

— Да ладно тебе, — окрысился мальчишка, — не вопи… — И вдруг заметил, какое у нее лицо. — Эй, Поул, ты чего это?

А лицо у нее было такое, знаете, какое бывает у человека, который только что плакал, потом захотел что-то сказать, но вместо этого вот-вот снова заплачет.

— Понятно, — мрачно протянул мальчишка, засовывая руки еще глубже в карманы. — Опять, значит, они?

Джил кивнула. Объяснений не требовалось. Оба прекрасно знали, о ком идет речь.

— Так вот, Поул, — сказал мальчишка, — всем нам следует…

На уме у него было что-то хорошее, но на словах получилось как-то слишком по-учительски, и Джил вдруг разозлилась (как тут не разозлиться, если тебя застали чуть не в слезах).

— Иди-ка ты отсюда, — замахала она руками. — Не лезь ко мне. Тебе что, больше всех надо, да? Ты что, лучше всех знаешь, что нам делать, да? Хочешь, чтобы все подлизывались, на коленках ползали и плясали под их дудку — вроде тебя?

— Ничего себе! — от изумления мальчишка сел на скамейку покрытую дерном и тут же вскочил, потому что трава была мокрая. Его звали Юстейс Скрабб, по прозвищу Бяка, впрочем, бякой он не был.

— Это несправедливо! — воскликнул он. — Что такого я сделал? Разве ты не знаешь? Это ведь я задал жару Ломовику, тогда, из-за кролика. И хоть меня пытали, Спивенса я не выдал. А потом…

— Ничего я не знаю и знать не хочу, — рыдала Джил.

Бяка понял, что слова тут бесполезны, и поступил весьма благоразумно — предложил девочке мятный леденец. И себе взял тоже. Вскоре мир в глазах Джил стал чуточку светлее.

— Не сердись, Бяка, — сказала она. — Я не права. Все так и есть, как ты говоришь. В этой четверти. А раньше…

— Мало ли что было раньше, — перебил Юстейс. — За каникулы я стал другим человеком, ясно? А раньше — черт меня знает, каким я был гаденышем!

— Это точно, — подтвердила Джил.

— Ага, тебе тоже кажется, что я уже не такой?

Джил кивнула:

— Не только мне. Все так считают. И они тоже. Вчера в нашей раздевалке Элинор Блэкистон слышала, как Адель Пеннифезер говорила: «Что-то этот Бякин сын совсем от рук отбился. Что-то он стал слишком много высовываться. Придется с ним потолковать».

Юстейса дрожь пробрала. Кто в Экспериментальной школе не знал, что это значит, когда они хотят с кем-то потолковать?

Оба притихли. Стало слышно, как по листьям лавра стекают капли.

Потом Джил спросила:

— А что это с тобой случилось за каникулы?

— Случилось? Много всякого случилось… необыкновенного, — отвечал Юстейс с таинственным видом.

— Необыкновенного? — переспросила Джил.

Юстейс молчал.

— Слушай, Поул, — наконец произнес он, — ты, наверное, вроде меня, ненавидишь эту школу, да? Хуже этого места и быть не может, да?

— Пожалуй, что так, — согласилась Джил.

— В таком случае, я думаю, тебе можно доверить тайну.

— Очень мило с твоей стороны, — улыбнулась Джил.

— Нет, это действительно потрясающая тайна! Слушай, Поул, можешь ли ты поверить, ну, во всякое, знаешь, такое? Я хочу сказать, в такое, над чем здесь все будут смеяться?

— Не пробовала, — призналась Джил, — но почему бы и нет?

— К примеру, если я скажу, что на каникулах побывал в другом мире… в мире по ту сторону… — ты поверишь?

— Где это?

— Ладно, не будем про миры. Положим, я скажу, что побывал там, где животные умеют разговаривать и где… ну, чудеса разные и драконы, и всякое такое, которое только в сказках… — Произнеся это, Бяка совсем смутился и покраснел.

— А как ты туда попал? — спросила Джил. Ей тоже стало как-то неудобно.

— Попасть туда можно только с помощью волшебства, — Юстейс понизил голос. — Я был там с моими двоюродными братом и сестрой. Нас туда просто втянуло. А они уже там бывали.

Теперь, когда они заговорили шепотом, Джил как-то легче стало вериться. Но вдруг ее пронзило ужасное подозрение, и она прошипела (в этот момент девочка стала похожа на большую кошку):

— Если ты врешь, Бяка, я больше никогда, никогда, никогда не буду с тобой разговаривать! Понял?

— Да нет же, — шептал Юстейс. — Клянусь, я не вру! Клянусь чем хочешь.

(Когда я учился в школе, мы клялись Библией. Но в Экспериментальной школе Библия не в чести.).

— Ладно, — сказала Джил, — верю.

— И никому не скажешь?

— За кого ты меня принимаешь?

Так они перешептывались, позабыв обо всем на свете. Но потом Джил огляделась, увидела унылое осеннее небо, услышала перестук капель, сбегающих с листа на лист, и безнадежная школьная тоска вновь овладела ею (прошло всего лишь две недели с начала занятий, а до конца осталось — еще одиннадцать). Она вздохнула:

— Ну и что? Мы же здесь, а не там. И никак не можем попасть туда… Или все-таки можем?

— Вот и я о том же, — кивнул Юстейс, — Понимаешь, когда мы трое возвращались оттуда, он сказал, что двое из нас — он имел в виду моих брата и сестру — никогда больше не вернутся туда. Они там побывали уже трижды, и я думаю, их время кончилось. Но обо мне-то он ничего такого не сказал. А вдруг он ничего не сказал потому, что я еще могу побывать там? Знаешь, мне кажется, мы могли бы… попробовать… как-нибудь…

— Как-нибудь попасть туда? — подхватила Джил. Юстейс опять кивнул, и она продолжила: — А если начертить на земле круг, вписать в него всякие там тайные знаки, стать внутрь и произнести заклинания?

— Понимаешь, — Юстейс наморщил лоб, соображая, — когда-то я тоже так думал, хотя ничего такого не пробовал. А теперь я уже кое-что знаю и понял: все эти круги и знаки — чушь собачья. Это ему ни к чему. А то получится, будто мы его заставляем. А на самом деле его можно только просить.

— Кого — его? О ком ты?

— Там его зовут Эслан, — сказал Юстейс.

— Какое чудное имя!

— Не чудное, а чудное! Потому что сам он — чудо, — торжественно произнес Юстейс, — Давай все-таки попробуем. Хуже не будет, а вдруг получится. Стань рядом, вытяни руки вперед, ладонями вниз — так делают на острове Романду.

— На каком острове?

— Потом расскажу… И наверное, лучше повернуться лицом к востоку. Где у нас восток?

— Не знаю, — пожала плечами Джил.

— Все вы, девчонки, такие, — никогда не знаете, — проворчал Юстейс.

— А ты будто знаешь? — возмутилась Джил.

— Да я сейчас, только не мешай. Вот! Восток там, за кустами. А теперь повторяй за мной.

— Что повторять? — спросила Джил.

— Что я буду говорить, то и повторяй, понятно? Ну, начали… — И он произнес: — Эслан! Эслан! Эслан!

— Эслан, Эслан, Эслан, — вторила ему Джил.

— Пожалуйста, позволь нам…

И в этот самый момент с другой стороны школьного двора послышался голос:

— Тебе Поул нужна? Ага, я знаю, где она. Распустила cq.ii-ли, ревет за школой. Притащить ее? Щас!

Джил и Юстейс переглянулись, нырнули в кусты и быстро-быстро стали карабкаться по крутому склону среди зарослей лавра. (Математика, французский язык, латынь и все такое прочее в Экспериментальной школе постигались с трудом, зато каждый очень скоро научался быстро и бесшумно спасаться бегством.).

Через минуту-другую беглецы остановились, прислушались и поняли, что охота за ними началась.

— Хоть бы дверь была открыта! — прошептал Бяка. Джил кивнула, и они бросились дальше. Наверху, за кустами, территорию школы огораживала высокая каменная стена, а в той стене была калитка, которая могла оказаться открытой. На самом-то деле она всегда была заперта. Но кто-то когда-то видел ее распахнутой — и очень может быть, что один-единственный раз так оно и было, — это запомнилось, и с тех пор все беглецы устремлялись туда в надежде, что калитка окажется открытой; ведь то был самый короткий путь из школы на волю.

Джил с Юстейсом вымокли и перемазались, пролезая под ветками кустов, пока наконец, совсем запыхавшись, не добрались до стены. Дверь, разумеется, была закрыта.

— Ясное дело, — воскликнул Юстейс, — вот так всегда! — Он подергал ручку и: — Ух ты!!! — Ручка повернулась, и дверь отворилась.

Только что они желали одного — поскорее оказаться по ту сторону стены, лишь бы не было заперто. А теперь, когда дверь распахнулась, у них ноги будто к земле приросли. Потому что за дверью было совсем не то, что должно было быть.

Они должны были увидеть серый вересковый склон, поднимающийся к тоскливому осеннему небу. А увидели солнце. Солнечный свет лился в дверной проем — будто ворота темного ангара распахнули в июньский день — самоцветами сверкала роса; при таком освещении заплаканное лицо Джил казалось совсем чумазым. Они сразу поняли: там, за калиткой, сияло солнце другого мира. Трава там была зеленой и глянцевитой, небо — таким синим, какого Джил в жизни не видывала, и какие-то неопознанные летающие объекты сновали по воздуху — то ли драгоценные камни, то ли огромные бабочки.

Хотя Джил и мечтала о чем-то подобном, она все-таки испугалась. Взглянув на Бяку, девочка убедилась, что он тоже сдрейфил.

— Пошли, Поул, — с трудом произнес Юстейс, у которого перехватило дыхание.

— А мы сможем оттуда вернуться? А вдруг там опасно?

В этот момент позади раздались вопли.

— Эй, ты, Поул! — верещал злобный голосок. — Мы же знаем, где ты. Давай вали вниз, — это была Эдит Джакл, одна из их подпевал и шпионок.

— Быстрей! — заорал Бяка. — Ну! Давай руку. Держись за меня, — и прежде чем Джил поняла, что происходит, он сдернул ее с места и вытащил за пределы школьной территории, за пределы Англии, за пределы нашего мира — туда!

Голосишко Эдит Джакл выключился словно радио. А включились совсем другие звуки. Издавали их те самые летающие объекты, сновавшие в воздухе, — оказалось, это птицы. Они громко пели, но совсем не так, как в нашем мире, — скорее то было музыкальное произведение, серьезная музыка, которую не так-то просто понять с первого раза. Однако за птичьим хоралом таилась глубочайшая, необъятная тишина; этой тишиной был пропитан чистый бодрящий воздух, и Джил подумалось, что, скорее всего, они оказались на какой-то очень высокой горной вершине.

Бяка цепко держал ее за руку. Озираясь, двинулись вперед. Джил разглядывала огромные деревья, подобные кедрам, но несравненно большие. Деревья стояли просторно, подлеска не было, и лес просматривался далеко во все стороны. Слева и справа, насколько хватало глаз, Джил видела только густую траву, голубые тени деревьев и стремительных птиц с желтыми или синими, как у стрекоз, или радужными крыльями, и больше ничего. И ни дуновения в прохладном прозрачном воздухе. Только пустынный лес. А впереди не было даже деревьев, одно синее небо.

Они шли прямо туда и молчали, как вдруг Бяка закричал: «Стой!» — и дернул Джил назад. Они очутились на самом краю утеса!

Джил была из тех счастливцев, которые не боятся высоты. Ей ничего не стоило заглянуть в пропасть, и она рассердилась на Юстейса за то, что он оттащил ее от обрыва.

— Что я, маленькая, что ли, — Джил вырвала руку, а заметив, как он побледнел, и вовсе презрительно пожала плечами: — Ты чего это, Бяка?

И чтобы похвастаться своей храбростью, она ступила на самый край — куда ближе к обрыву, чем ей, по правде говоря, хотелось. И заглянула вниз.

И только тут до нее дошло, отчего побледнел Юстейс: ни один утес в нашем мире не мог бы сравниться с этим.

Представьте себе, что вы стоите на вершине самой высокой из самых высоких гор. И представьте себе, что вы смотрите с той высоты на землю. А потом представьте расстояние до земли в десять, а то и в двадцать раз большее. И вот вы видите далеко внизу какие-то белые комочки, которые на первый взгляд можно принять за овец, а на самом деле это — облака, не клочки тумана, но огромные белые набухшие облака, каждое из которых больше самой большой горы. А далеко-далеко внизу, между облаками, видна земля, так далеко, что невозможно различить, что там — лес или степь, суша или вода, потому что расстояние от облаков до земли еще большее, чем от вас до облаков.

Вот что увидела Джил. И ей ужасно захотелось отступить от обрыва хотя бы на шаг — но что в таком случае о ней подумает Бяка? Она уже решила: пусть себе думает что угодно, а она все равно отступит и никогда больше не будет смеяться над теми, кто боится высоты. И попыталась сделать этот шаг. И не смогла. Ноги у нее стали как ватные. Все поплыло перед глазами.

— Дура! Что ты делаешь? Назад!

Голос Юстейса долетел до нее, как будто из далекого далека. Джил почувствовала, как он ухватился за нее, и попыталась вырваться. А дальше — хотя она тогда потеряла голову от страха, но на всю жизнь ей врезалось в память и часто снилось то, что произошло дальше: как она вывернулась из рук Юстейса, как упала наземь, и как он в тот же миг, потеряв равновесие, со страшным криком сорвался в бездну.

На ее счастье, она не успела понять, что натворила, потому что в тот же миг какое-то огромное сверкающее существо примчалось к обрыву. Оно легло, склонив голову, и — странное дело! — стало дышать. Не реветь, не выть, но именно выдыхать воздух из широко раскрытой пасти — ровно и мощно, словно большущий пылесос. Джил лежала бок о бок с этим существом и чувствовала, как оно дышит. Она лежала без сил и не могла подняться, но сознания не потеряла, — а как хорошо было бы сейчас ничего не видеть, не слышать, не чувствовать! Между тем она следила глазами за крошечным черным пятнышком далеко внизу: оно не падало, но, удаляясь от утеса, казалось, взлетало наискосок — вдаль и вверх. Уменьшаясь, оно поднялось до уровня горизонта и растворилось в небе. Как пушинка, унесенная ветром. А Джил не могла отделаться от мысли, что этот ветер — дыхание существа, лежащего рядом.

Джил повернула голову и увидела… льва!