Мизери.

20.

До отъезда она принесла ему новую бутылку пепси, коробку крекеров, банку сардин, сыр и… судно.

— Если ты принесешь мне рукопись и один из тех желтых блокнотов, я продолжу писать от руки, — сказал он. — Быстрее пройдет время.

Она подумала, потом с сожалением покачала головой:

— Это было бы хорошо, Пол. Но тогда тебе потребуется по крайней мере одна лампочка. Я не могу так рисковать.

Паническая волна опять захлестнула его при мысли о том, что она оставит его здесь, в погребе, в кромешной темноте. Но только на мгновение. Хладнокровие тут же вернулось к нему. По коже поползли мурашки. Он подумал о крысах, прячущихся в норах и в потайных ходах внутри стен. Они выбегут, когда в погребе станет темно. Надо полагать, они почуют запах беспомощности.

— Энни, не оставляй меня в темноте. Пожалуйста.

— Это необходимо. Если кто-нибудь заметит свет в моем погребе, он захочет остановиться и посмотреть, и ему не помешают ни цепь, ни записка. Если я оставлю тебе фонарик, ты, может быть, попытаешься подавать им сигналы. Если я оставлю свечку, ты можешь поджечь дом. Видишь, как хорошо я тебя знаю?

Он почти никогда не осмеливался заговаривать о тех случаях, когда покидал свою комнату, так как упоминание о них приводило ее в ярость: но страх перед одиночеством в темном погребе заставил его сказать:

— Энни, если бы я хотел поджечь твой дом, я бы уже давно это сделал.

— Тогда все было по-другому, — сухо возразила она. — Мне жаль, что ты не хочешь оставаться в темноте. Мне жаль, что тебе придется остаться. Но виноват в этом ты сам, так что не веди себя как щенок. Мне надо уехать. Если почувствуешь, что тебе нужно обезболивающее, сделай себе укол в ногу. — Она взглянула на него. — Или в задницу.

Она направилась к лестнице.

— Тогда затяни окна! — закричал Пол. — Затяни их простынями… или… замажь черной краской… или… Господи, Энни, крысы! Крысы!

Она остановилась на третьей ступеньке и посмотрела на него. Глаза ее тускло светились, как грязные серебряные монеты.

— У меня нет на это времени, Пол, — сказала она. — Уж крысы-то тебя не станут беспокоить. Может быть, они даже признают тебя за своего. Примут в свое общество.

Она рассмеялась и пошла вверх по лестнице, смеясь все громче и громче. Потом послышался щелчок выключателя, свет погас, Энни продолжала смеяться, и Пол сказал себе, что не станет кричать, не станет умолять — все это позади. Но сырой мрак был слишком безобразен, и смех Энни звенел у него в ушах, вынести все это было свыше его сил, и он закричал, чтобы она не делала этого, не оставляла его так, но она все смеялась, а потом дверь захлопнулась, и смех стал глуше, но смех продолжался, продолжался по ту сторону двери, там, где был свет, потом щелкнул замок, закрылась другая дверь, и смех стал еще глуше (но продолжался), и еще раз щелкнул замок и звякнул засов, и смех стал удаляться, смех был уже на улице, и Полу казалось, что он все еще слышит, как она смеется, даже когда она отъехала на полицейском автомобиле и выбралась из него, чтобы накинуть преграждавшую проезд цепь. Пол подумал, что ее смех будет все звенеть, звенеть, звенеть.