Оно.

6.

Пустошь — 12:40.

Через плечо, выискивая их взглядом, когда, спотыкаясь и оскальзываясь, спускалась вниз по склону. Не видела, пока не видела. Она «действительно приложила его», как иногда говорил ее отец… одной мысли об отце хватило, чтобы по ней прокатилась волна чувства вины и отчаяния.

Она заглянула под хлипкий мост, надеясь увидеть прислоненного к стойке Сильвера, но велосипеда не было. Лежала только горка игрушечного оружия, которое они больше не забирали домой, и ничего больше. Она зашагала по тропе, оглянулась… и вот они: Рыгало и Виктор поддерживали между собой Генри. Все стояли на насыпи, как индейцы-часовые в фильме с Рэндольфом Скоттом. Бледный как смерть Генри указал на нее. Виктор и Рыгало начали помогать ему спуститься по склону. Земля и гравий летели из-под ног.

Беверли долго, словно загипнотизированная, смотрела на них. Потом повернулась и побежала через ручеек, вытекающий из-под моста, игнорируя камни, положенные Беном, расплескивая мелкую воду кроссовками. Она бежала по тропе, горячий воздух врывался в горло. Чувствовала, как дрожат мышцы ног. Сил у нее оставалось немного. Клубный дом. Если бы она успела добраться туда, они бы, наверное, не смогли бы ее поймать.

Она бежала по тропе, ветки хлестали по лицу, по раскрасневшимся щекам, одна ударила по глазу, который начал слезиться. Бев свернула направо, продралась через кусты, вышла на поляну. Увидела, что замаскированные потайная дверца и окно открыты, из них доносится рок-н-ролл. Заслышав шум, Бен Хэнском выглянул из клубного дома. В одной руке он держал коробку мятных леденцов, в другой — комикс Арчи.

Глянул на Бев, у него отвисла челюсть. При других обстоятельствах, она нашла бы это смешным.

— Бев, какого черта…

Она не ответила. Позади, не так уж и далеко, трещали ветки. Донеслось сдавленное проклятие. Похоже, Генри оживал. Она молча подбежала к квадратной дыре, с развевающимися волосами, за которые помимо всякой дряни, налипшей, когда она ползла под мусоровозкой, зацепились листочки и обломки веток.

Бен увидел, что она несется на него, будто сто первая воздушно-десантная дивизия, и исчез так же быстро, как и появился. Беверли соскочила вниз, и он неуклюже ее поймал.

— Закрой все, — она тяжело дышала, — ради бога, поторопись, Бен! Они идут сюда!

— Кто?

— Генри и его дружки! Генри рехнулся, у него нож…

Этого Бену хватило. Он отбросил «Джуниор минтс» и комикс. Крякнув, опустил дверцу. Сверху ее покрывали куски дерна. Клей удерживал их на месте. Несколько кусков дерна чуть елозили, но не более того. Беверли поднялась на цыпочки и закрыла окно. Их окутала темнота.

Беверли принялась лихорадочно искать Бена, нашла, в панике крепко прижалась к нему. Через мгновение он тоже обнял ее. Оба стояли на коленях. Внезапно до Беверли дошло, что где-то в темноте продолжает играть транзистор Ричи: Литл Ричард пел «Девочке с этим не сладить».

— Бен… радио… они услышат…

— Господи!..

Он задел ее массивным бедром и чуть не свалил в темноте. Она услышала, как транзисторный приемник упал на землю. «Девочке с этим не сладить, парни стоят и смотрят», — сообщил им Литл Ричард с присущим ему грубоватым энтузиазмом. — «Девочке с этим не сладить, — подтвердили подпевающие. — Девочке с этим не сладить!» — Бен тоже тяжело дышал. На пару они напоминали два паровых двигателя. Внезапно что-то хрустнуло… и тишина.

— Черт, — вырвалось у Бена. — Я его раздавил. Ричи мне задаст. — Он потянулся к ней в темноте. Она почувствовала, как его рука коснулась одной ее груди и тут же отдернулась, словно обжегшись. Она поискала его, ухватилась за рубашку, потянула к себе.

— Беверли, что…

— Ш-ш-ш…

Он замолк. Они сели рядышком, обнявшись, глядя наверх. Темнота не была кромешной: узкая полоска светилась по одну сторону потайной дверцы, еще три очерчивали окно. Одна из трех — достаточно широкая, чтобы в клубный дом проникал косой луч. Беверли молилась, чтобы Генри с дружками этих щелей не увидели.

Она уже слышала их. Поначалу не могла разобрать слов… потом смогла, и крепче прижалась к Бену.

— Если бы она пошла в бамбук, мы бы увидели ее следы. — Голос Виктора.

— Они играют где-то здесь. — Голос Генри звучал напряженно, слова вылетали по одному, словно каждое давалось ему с трудом. — Мне говорил Козявка Талиендо. В тот день, когда нас закидали камнями, они пришли отсюда.

— Да, они играют в войну и все такое, — добавил Рыгало.

Внезапно оглушающие шаги раздались у них над головой: выложенная дерном крыша чуть просела. Земля посыпалась на поднятое лицо Беверли. Один, двое, может, и втроем они стояли на крыше клубного дома. Желудок скрутило. Ей пришлось прикусить губу, чтобы подавить крик. Ладонь Бена легла ей на щеку, прижала ее лицо к его предплечью. Он тоже смотрел вверх, не зная, гадают ли они… или точно знают и разыгрывают их.

— У них есть какое-то место, — продолжил Генри. — Так говорил мне Козявка. Дом на дереве или что-то такое. Они называют его своим клубом.

— Если они хотят клуб, я им накостыляю,[315] — бросил Виктор. Рыгало захохотал, как гиена.

Топтание над головой. Крыша чуть зашаталась. Конечно, они не могли этого не заметить. Обычная земля так себя не ведет.

— Пойдем к реке, — решил Генри. — Готов спорить, она там.

— Хорошо, — согласился Виктор.

Шаги, шаги. Они уходили. Выдох облегчения прорвался сквозь стиснутые зубы Беверли… и тут Генри добавил:

— Рыгало, останешься здесь, будешь стеречь тропу.

— Ладно, — ответил Рыгало и заходил взад-вперед, иногда в стороне от крыши, иной раз прямо по ней. Земля продолжала осыпаться. Бен и Беверли тревожно поглядывали друг на друга. Напряженные лица становились все грязнее. Бев вдруг поняла, что в клубном доме теперь пахнет не только дымом… теперь здесь воняло потом и помойкой. «Это от меня», — с отвращением подумала она. Но, несмотря на запах, еще сильнее обняла Бена. Его большое тело вдруг стало таким желанным, таким уютным, и она только радовалась, что обнимать было чего. Перед летними каникулами он, возможно, был трусливым толстяком, но теперь стал другим. Изменился, как и они все. Если бы Рыгало обнаружил, что они здесь, Бен мог сильно его удивить.

— Если они хотят клуб, я им накостыляю, — повторил Рыгало и захихикал. Наверное, точно так же хихикал бы и тролль. — Накостыляю им, если они хотят клуб. Это хорошо. Круто.

Она почувствовала, как торс Бена сотрясается резкими, короткими движениями, словно он малыми порциями втягивает воздух в легкие и точно так же выпускает его. Встревожившись, она подумала, что он заплакал, но присмотрелась к его лицу и поняла, что он пытается сдержать смех. Его глаза, наполнившиеся слезами, встретившиеся с ее, дико вращались. Он отвернулся. В слабом свете, едва проникающем в щели у потайной дверцы и окна, она видела, что лицо Бена побагровело от усилия не засмеяться.

— Накостылять им, если хотят клуб-тулуп. — И с этими словами Рыгало уселся по центру крыши. На сей раз она задрожала сильнее, и Бен услышал тихий, но зловещий треск одной из подпорок. Крыша предназначалась для того, чтобы держать маскирующий слой дерна… но теперь к дерну добавилось сто шестьдесят фунтов Рыгало.

«Если он сейчас не встанет, то плюхнется к нам на колени», — подумала Бев, и ее тоже начал разбирать смех. Смех пытался вырваться из нее воплями и ревом. Мысленным взором она увидела, как приоткрывает окно, высовывает руку и щекочет спину Рыгало Хаггинса, сидящего под теплым солнышком, хихикающего и что-то бормочущего. В последней отчаянной попытке сдержать смех она уткнулась лицом в грудь Бена.

— Ш-ш-ш-ш, — прошептал Бен. — Ради бога, Бев…

Затрещало. На этот раз сильнее.

— Выдержит? — прошептала она в ответ.

— Возможно, если он не пернет, — ответил Бен, и мгновением позже Рыгало именно так и поступил — выдал длинную, как минимум на три секунды, очередь. Они еще крепче прижались друг другу, заглушая смешки. У Беверли так заболела голова, что она испугалась, как бы ее не хватил удар.

А потом она услышала, что Генри откуда-то издалека зовет Рыгало.

— Что? — Рыгало поднялся, и на лица Бена и Беверли вновь посыпалась земля. — Что, Генри?

Генри что-то прокричал в ответ. Беверли разобрала только два слова: «берег» и «кусты».

— Хорошо! — откликнулся Рыгало и в последний раз прошелся по крыше клубного дома. Вновь раздался треск, еще более громкий, и на колени Бев упала щепка. Она изумленно уставилась на нее.

— Еще пять минут, — прошептал Бен. — Больше бы крыша не выдержала.

— Ты слышал, как он запердел? — спросила Бев и начала смеяться.

— Прозвучало, как начало третьей мировой. — Бен присоединился к ней.

Они слишком долго сдерживались, а потому испытывали теперь огромное облегчение, но смеяться старались все-таки тихо.

Наконец, не подозревая, что собирается это сказать (и, конечно же, не потому, что фраза эта имела хоть какое-то отношение к сложившейся ситуации), Бев повернулась к Бену.

— Спасибо за стихотворение, Бен.

Бен разом перестал смеяться и бросил на нее серьезный, настороженный взгляд. Достал из заднего кармана грязный носовой платок, медленно вытер лицо.

— Стихотворение?

— Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, так?

— Нет, — ответил Бен. — Я не посылал тебе хайку. Потому что, если такой мальчик, как я, такой толстяк, как я, сделал бы что-то подобное, девочка, вероятно, подняла бы его на смех.

— Я не смеялась. Я подумала, что стихотворение прекрасное.

— Я не могу написать ничего прекрасного. Билл, возможно. Не я.

— Билл напишет, — согласилась она. — Но такого милого ему никогда не написать. Дашь платок?

Он протянул ей платок, и она принялась вытирать лицо.

— Как ты узнала, что это я? — наконец спросил он.

— Я не узнала, — ответила Беверли. — Просто поняла.

Шея Бена судорожно дергалась. Он смотрел на свои руки.

— Ничего такого я этим сказать не хотел.

Она пристально посмотрела на него.

— Надеюсь, ты только сейчас так говоришь. Если нет, ты испортишь мне день, а должна признать, он у меня и так не из лучших.

Он продолжал смотреть на свои руки, а когда разлепил губы, ей с трудом удалось расслышать его слова.

— Я хочу сказать, что люблю тебя, Беверли, но не хочу ничему мешать.

— Ты не помешаешь. — Она обняла Бена. — Сейчас мне нужна вся любовь, которую я могу получить.

— Но тебе особенно нравится Билл.

— Может, и нравится, но это не имеет значения. Будь мы взрослыми, наверное, имело бы. А так вы все нравитесь мне особенно. Вы — единственные мои друзья. И я тоже люблю тебя, Бен.

— Спасибо. — Он помолчал, собрался с духом и признался. Даже сумел заставить себя поднять на нее глаза. — Стихотворение написал я.

Какое-то время они посидели молча. Беверли ощущала себя в безопасности. Защищенной. И когда они так сидели, лицо отца и нож Генри, возникающие перед ее мысленным взором, уже не казались такими яркими и угрожающими. Она не смогла бы выразить словами это чувство защищенности, да и не пыталась, хотя много позже поняла, в чем дело: ее обнимал мужчина, который, не задумываясь, умер бы ради нее. Это она просто знала, по какой-то составляющей запаха, идущего из пор Бена, по чему-то самому первобытному, на что реагировали ее собственные железы.

— Остальные собирались вернуться, — внезапно заволновался Бен. — Что, если их поймают?

Беверли выпрямилась, осознав, что уже почти задремала. Билл, вспомнила она, пригласил Майка Хэнлона к себе на ленч. Ричи собирался пойти домой со Стэном и перекусить сандвичами. И Эдди обещал принести игровую доску для пачиси. Они могли подойти совсем скоро, не подозревая о том, что Генри с дружками в Пустоши.

— Мы должны перехватить Билла и остальных, — решила Беверли. — Генри охотится не только за мной.

— Если мы вылезем, а они как раз вернутся…

— Да, но мы-то знаем, что они здесь. Билл и остальные — нет. Эдди даже не может бежать, они уже сломали ему руку.

— Ооссподи-суси! — выдохнул Бен. — Тогда нам придется рискнуть.

— Да. — Она сглотнула слюну и посмотрела на «Таймекс». В полумраке циферблат едва просматривался, но ей показалось, что уже второй час. — Бен…

— Что?

— Генри действительно рехнулся. Как тот парень в «Школьных джунглях». Он собирался меня убить, а эти двое ему в этом только бы помогли.

— Нет, — отмахнулся Бен. — Генри, конечно, псих, но не до такой степени. Он только…

— Только — что? — спросила Беверли. Вспомнила Генри и Патрика на свалке автомобилей под ярким солнцем. Пустые глаза Генри.

Бен не ответил. Он думал. Многое менялось, так? А когда ты сам часть этих перемен, заметить их сложнее. Надо отступить в сторону, чтобы увидеть их… и при этом еще придется постараться. Когда закончился учебный год, он только боялся Генри, но лишь потому, что Генри был крупнее и измывался над младшими: мог схватить первоклассника, до боли заломить ему руку за спину и отпустить, плачущего, дав еще и пинка. Но ничего больше. Потом он изрезал живот Бену. Далее последовала битва камней, и Генри бросал М-80 людям в голову. Эти фейерверки могли убить человека. Легко могли убить. И выглядел он теперь по-другому… почти что одержимым. Его следовало остерегаться постоянно, как следует остерегаться тигров или ядовитых змей, если ты в джунглях. Но к этому привыкаешь. Настолько привыкаешь, что не видишь в этом ничего необычного, принимаешь за атрибут жизни. Но Генри рехнулся, так? Да. Бен понимал это и в последний день школьных занятий, но сознательно отказывался в это верить или помнить об этом. В такое не хотелось верить, и помнить о таком не хотелось. И внезапно в голову проникла мысль — решительная мысль, не позволяющая сомневаться в ее непреложности, — проникла и расползлась, как холодная октябрьская грязь. «Оно использует Генри. Может, и других тоже, но их Оно использует уже через Генри. И если это соответствует действительности, то Беверли все говорит правильно. Это тебе не заворот руки за спину или подзатыльник во время самостоятельных занятий в конце учебного дня, пока миссис Дуглас читает за столом свою книгу, и не толчок на школьной игровой площадке, после которого ты падаешь и обдираешь коленку. Если Оно использует Генри, тогда Генри может пустить в ход нож».

— Одна старая женщина увидела, как они пытались меня побить, — говорила Беверли. — Генри бросился за ней. Разбил задний фонарь ее автомобиля.

Это встревожило Бена больше всего. Интуитивно он понимал, как и большинство детей, что они живут ниже плоскости зрения, а потому и плоскости мышления, большинства взрослых. Когда взрослый шел по улице, погруженный в свои взрослые мысли о работе, о встречах и покупке автомобиля или о чем там еще думают взрослые, он никогда не замечал детей, играющих в классики, или в войну, или в пятнашки, или в чай-чай-выручай, или в прятки. Хулиганы вроде Генри могли всласть измываться над другими детьми, если помнили о том, что должны оставаться ниже плоскости видения взрослых. В самом крайнем случае проходящий взрослый мог сказать что-то вроде: «Почему бы вам это не прекратить?» — и двинуться дальше, не дожидаясь, чтобы посмотреть, прекратил хулиган безобразничать или нет. Так что хулиган обычно вел себя смирно, а когда взрослый поворачивал за угол… принимался за свое. Словно взрослые думали, что реальная жизнь начинается лишь после того, как человек становился выше пяти футов.

Если Генри набросился на какую-то старушку, он тем самым поднялся выше плоскости видения взрослых. И Бен не мог найти более убедительного свидетельства безумия Генри.

По лицу Бена Беверли поняла, что он ей верит, и испытала облегчение. Она могла не говорить о том, что мистер Росс просто сложил газету и ушел в дом. Она не хотела говорить об этом. Слишком это пугало.

— Пошли на Канзас-стрит. — Бен резко открыл потайную дверцу. — Приготовься к тому, что придется бежать.

Он высунулся из клубного дома и огляделся. На поляне царило спокойствие. Слышалось лишь журчание Кендускига, протекающего совсем рядом, пение птиц, мерное урчание дизельного двигателя тепловоза на железнодорожной станции. Больше ничего — и это настораживало. Наверное, гора упала бы с плеч Бена, если б он услышал, как Генри, Виктор и Рыгало с руганью ломятся через кусты на берегу. Но эти звуки до его ушей не доносились.

— Вылезаем. — Он выбрался сам и помог вылезти Беверли. Она тоже тревожно огляделась, руками пригладила волосы, поморщилась, почувствовав, какие сальные.

Он взял ее за руку, и сквозь кусты они направились на Канзас-стрит.

— Нам лучше не показываться на тропе.

— Нет, — возразила Беверли. — Мы должны спешить.

Он кивнул.

— Хорошо.

Они вышли на тропу и зашагали на Канзас-стрит. Однажды она споткнулась о камень на тропе и…