Оно.
1.
Том.
Тому Рогану приснился совершенно безумный сон. В нем он убивал отца.
Часть его рассудка понимала, насколько безумен этот сон; его отец умер, когда Том учился еще в третьем классе. Ну… «умер» — не совсем точно. «Покончил с собой», пожалуй, больше соответствовало действительности. Ральф Роган смешал себе коктейль из джина и щелока. На посошок, так сказать. Тома назначили ответственным за брата и сестер и пороли, если что-то шло не так.
Нет, он не мог убить своего отца… да только в этом пугающем сне он стоял рядом с отцом, прижимая к его шее что-то такое, напоминающее совершенно безобидную рукоятку… но она была вовсе не безобидная, так? У края имелась кнопочка, и если бы он на нее нажал, из рукоятки выдвинулось бы лезвие и пронзило шею отца. «Я не собираюсь ничего такого делать. Папуля, не волнуйся, — подумал во сне его мозг аккурат перед тем, как палец нажал на кнопку, и выскочило лезвие. Глаза спящего отца раскрылись, он уставился в потолок; челюсть отвисла, послышалось кровавое бульканье. — Папуля, я этого не делал! — закричал его разум. — Кто-то другой…».
Он изо всех сил пытался проснуться и не мог. Что ему удалось (и, как выяснилось, ни к чему хорошему это не привело), так перескочить в другой сон. В нем Том брел по длинному, темному тоннелю, разбрызгивая ногами воду. Яйца болели, саднило лицо, исхлестанное ветками. С ним шел кто-то еще, но он различал только смутные силуэты. Это значения не имело. Что имело, так это сосунки, которые находились где-то впереди. Они провинились. Они заслужили.
(Порки).
Наказания.
Где бы ни обреталось это чистилище, в нем воняло. Вода капала, и падение каждой капли эхом разносилось по тоннелю. Его туфли и брюки намокли. Маленькие говноеды уходили все дальше в этот лабиринт тоннелей и, возможно, думали, что.
(Генри).
Том и его друзья заблудятся, но в дураках остались они сами,
(Ха-ха, облажались!).
Потому что у него нашелся еще один друг, особый друг, и этот друг пометил путь, по которому они шли с помощью… с помощью…
(Луношаров).
Каких-то хреновин, больших и круглых, светившихся изнутри. Чем-то они напоминали старинные уличные фонари, которые всегда так загадочно светятся в ночи. Один из таких шаров висел в воздухе на каждом перекрестке, и стрелка на его боковой поверхности указывала, по какому тоннелю ему и.
(Виктору и Рыгало).
Его невидимым друзьям идти дальше. И направление всегда указывалось правильное, да, правильное; он слышал, как другие идут впереди, до него долетало эхо всплесков их шагов и неразборчивого шепота их разговоров. И расстояние до них сокращалось, они догоняли сосунков. А когда догонят… Том посмотрел вниз и увидел, что по-прежнему держит в руке нож с выкидным лезвием.
На мгновение он испугался — все это напоминало астральные впечатления, о которых он иногда читал в таблоидах-еженедельниках, когда душа покидает твое тело и входит в чужое. И форма его тела казалась ему какой-то другой, словно он был не Томом. А.
(Генри).
Кем-то еще, кем-то более молодым. Он начал вырываться из этого сна, запаниковал, а потом с ним заговорил голос, успокаивающий голос, нашептывающий на ухо: «Не важно, когда это происходит, и не важно, кто ты. Важно другое — Беверли впереди, она с ними, мой дорогой друг, и знаешь что? Она сделала нечто куда худшее, чем тайком выкуренная сигарета. Знаешь что? Она трахнулась со своим давним другом Биллом Денбро! Да, трахнулась! Она и этот заикающийся урод в одной постели! Они…».
«Это ложь! — попытался выкрикнуть он. — Она бы не посмела!».
Но он знал, что это не ложь. Она вытянула его ремнем.
(Пнула меня в яйца).
По яйцам и убежала, а теперь изменила ему, эта блудливая.
(Шлюшка).
Маленькая сучка, в прямом смысле изменила ему, и, ох, дорогие друзья, ох, добрые соседи, она получит порку всех порок — сначала она, а потом этот Денбро, ее пишущий романы дружок. И любой, кто попытается встать у него на пути, тоже получит свою порцию, можете быть уверены.
Он прибавил шагу, хотя в груди уже свистело при каждом вдохе и выдохе. Впереди он различил еще один светящийся шар, парящий в темноте — еще один луношар. Он слышал голоса идущих впереди людей, и пусть это были детские голоса, его это уже не волновало. Как и сказал голос: не важно, где, когда и с кем. Беверли шла впереди и, ох, дорогие друзья, ох, милые соседи…
— Давайте, парни, пошевеливайтесь, — бросил он, и не имело значения, что и голос принадлежал не ему, он говорил голосом какого-то мальчишки.
Потом, когда они вышли под луношар, он оглянулся и впервые увидел своих спутников. Компанию ему составляли два мертвеца. Один лишился головы. Лицо второго разодрали пополам, словно гигантским когтем.
— Быстрее мы не можем, Генри, — ответил ему парень с разодранным лицом, и половинки его губ двигались по-отдельности, не синхронно. Именно тогда Том криком разорвал сон в клочья и вернулся в свое тело, оказавшись на самом краю вроде бы бездонной пропасти.
Он изо всех сил пытался сохранить равновесие, но не сложилось, и он свалился на пол. И хотя пол устилал ковер, боль пронзила ушибленное колено, и ему пришлось глушить крик, вжавшись ртом в предплечье.
«Где я? Куда меня, на хрен, занесло?».
Он увидел слабый, но чисто белый свет, и на мгновение, успев, правда, испугаться, подумал, что вновь вернулся в сон, и это светится один из тех бредовых шаров. Потом вспомнил, что оставил дверь ванны приоткрытой и не выключил флуоресцентную лампу. Он всегда оставлял свет включенным, если останавливался на ночь в незнакомом месте; гарантировал тем самым, что не стукнется обо что-нибудь голенью, если ночью встанет отлить.
Мысль эта позволила полностью восстановить контакт с реальностью. Ему приснился сон, безумный сон. Он в Дерри, штат Мэн. Приехал сюда следом за женой и, когда ему снился жуткий кошмар, свалился с кровати. Это все; ничего больше.
«Это не просто кошмар».
Он подскочил, словно слова эти прозвучали рядом с его ухом, а не в голове. Но произнес их не его внутренний голос, а совершенно другой — холодный, чужой… но при этом гипнотизирующий и заслуживающий доверия.
Том медленно поднялся, нашарил стакан с водой на прикроватном столике, выпил. Дрожащей рукой прошелся по волосам. Глянул на часы, лежащие на столике. Десять минут четвертого.
Спать. Ждать до утра.
Чужой голос ответил: «Но утром вокруг будут люди… слишком много людей. А кроме того, на этот раз ты сможешь опередить их там, внизу. На этот раз ты сможешь быть первым».
Там, внизу? Том подумал о своем сне: вода, капающие в темноте капли.
Свет вдруг стал ярче. Он повернул голову: не хотел, но ничего не мог с собой поделать. С губ сорвался стон. К ручке двери в ванную привязали шарик. Он парил на конце нити длиной в три фута, наполненный призрачным белым светом; выглядел совсем как блуждающий огонек на болоте, лениво дрейфующий между обросшими мхом деревьями. На раздутой оболочке шара нарисовали стрелу, кроваво-красную стрелу.
Она указывала на дверь в коридор.
«Не имеет значения, кто я, — вновь заговорил успокаивающий голос, Том осознал, что звучит он не в его голове и не под ухом, а доносится из воздушного шарика, из сердцевины этого странного, прекрасного, белого света. — Важно другое: я стараюсь сделать так, чтобы все сложилось, как тебе того хочется, Том. Я хочу увидеть, как ты ее выпорешь: я хочу увидеть, как ты выпорешь их всех. Когда-то они слишком часто переходили мне дорогу… а сейчас у них для этого кишка тонка. Поэтому слушай, Том. Слушай очень внимательно. Сейчас они все вместе… следуй за прыгающим шаром…».
Том слушал. Голос из воздушного шара объяснял.
Объяснил все.
Когда закончил, лопнул вспышкой света, и Том начал одеваться.
2.
Одра.
Одре тоже снились кошмары.
Она проснулась, как от толчка, сидя в кровати, простыня сползла до пояса, ее маленькие груди поднимались и опускались в такт быстрому, возбужденному дыханию.
Как и Тому, ей снилось что-то путаное и горестное. Как и Тому, ей казалось, что она стала кем-то еще — точнее, ее сознание перенесли в другое тело и другой разум (и частично слили с ним). Она находилась в темноте, ее окружали другие люди, и она ощущала гнетущее чувство опасности — они сознательно шли навстречу этой опасности, и она хотела закричать, потребовать, чтобы они остановились, объяснили ей, что происходит… но личность, с которой она слилась, вроде бы все знала и верила, что это необходимо.
Она также отдавала себе отчет в том, что их преследуют, и расстояние до преследователей сокращается, мало-помалу.
В этом сне был Билл, и, должно быть, она помнила его слова о том, что он полностью забыл свое детство, раз уж в своем сне видела его десяти- или двенадцатилетним мальчишкой — когда все волосы еще были при нем! Она держала Билла за руку, смутно осознавая, что очень его любит, и ее готовность идти основывалась на непоколебимой вере, что Билл защитит ее и всех остальных, что Билл, Большой Билл, каким-то образом проведет их через всю эту тьму и они вновь увидят дневной свет.
Но в каком же она пребывала ужасе.
Они подошли к разветвлению нескольких тоннелей. Билл остановился, переводя взгляд с одного тоннеля на другой, и один из детей — мальчик с гипсовой повязкой на руке, которая светилась в темноте призрачно-белым, — заговорил:
— Туда, Билл. В нижний.
— Т-т-ты у-у-уверен?
— Да.
И они полезли в нижний тоннель, и наткнулись на дверь, маленькую деревянную дверь, высотой не больше трех футов, дверь, какую можно увидеть в книге сказок, а на двери — какой-то знак. Одра не могла вспомнить, что это за знак, какая странная руна или символ, потому что от одного его вида весь ее ужас сконцентрировался в одной точке, и она вырвала себя из другого тела, из тела девочки, кем бы.
(Беверли — Беверли).
Та ни была. Одра проснулась, сидя на незнакомой кровати, вся в поту, с широко раскрытыми глазами, учащенно дыша, словно только что бежала. Ее руки метнулись к стопам, наполовину ожидая, что она найдет их мокрыми и холодными от воды, по которой она шла во сне. Но нет, обнаружила, что ноги сухие.
И все равно Одра не могла понять, где она — определенно, что не в их доме в каньоне Топанга и не в арендованном доме во Флите. Это место она ни с чем не могла связать — непонятная комната, обставленная кроватью, комодом, двумя стульями и телевизором.
«Господи. Приди в себя, Одра…».
Она энергично потерла лицо руками, и тошнотворное чувство ментального головокружения начало уходить. Она в городе Дерри. Дерри, штат Мэн, где ее муж провел детство, которое, по его словам, больше не помнил. Незнакомый ей город, судя по ощущениям, не очень хорошее место для жизни, но вполне определенное, отмеченное на карте. Она здесь, потому что здесь Билл, и завтра она его увидит, в «Дерри таун-хаусе». И независимо от того, что здесь не так, независимо от причины, по которой у него на руках появились эти шрамы, этой напасти они будут противостоять вместе. Она позвонит ему, скажет, что она здесь, потом присоединится к нему. А потом… что ж…
Если на то пошло, Одра понятия не имела, что будет потом. Головокружение, ощущение, что она находится в неком несуществующем месте, грозило вернуться. В девятнадцать лет она отправилась в турне по захолустью в составе никому не известной маленькой труппы: сорок не-самых-лучших представлений пьесы «Мышьяк и старые кружева» в сорока не-самых-лучших городках и городишках. И все за сорок семь не-самых-лучших дней. Начали они в театре «Пибоди Диннер» в Массачусетсе, а закончили в «Сыграй это снова, Сэм» в Саусалито.[326] И где-то по пути, в каком-то городке Среднего Запада, в Эймсе, штат Айова, или в Гранд-Айле, штат Небраска, или, возможно, в Джубилее, штат Северная Дакота, она точно так же проснулась глубокой ночью и запаниковала, не зная, в каком она городе, какой сейчас день, почему она здесь и кто она. Даже собственное имя казалось ей нереальным.
Прежние ощущения вернулись. Она проснулась от кошмарного сна и теперь испытывала вызванный им ужас. Город, казалось, сжимался вокруг нее, как питон. Она это чувствовала, и ощущения это вызывало крайне неприятные. Она уже раскаивалась, что не послушала Фредди и не осталась в Англии.
Она сосредоточилась на Билле, хватаясь за мысль о нем точно так же, как утопающая схватится за что угодно, за деревяшку, за спасательный круг, за все, что.
(Мы все летаем здесь внизу, Одра).
Держится на поверхности.
Ее пробрал холод, она обхватила руками обнаженную грудь, увидела мурашки, покрывшие кожу. На мгновение ей показалось, что чей-то голос заговорил вслух, но у нее в голове. Словно там поселился кто-то чужой.
«Я схожу с ума? Господи, это правда?».
«Нет, — ответил ее разум. — Это всего лишь дезориентация… разница в часовых поясах… тревожься о своем муже. Никто не говорил у тебя в голове. Никто…».
«Мы все летаем здесь внизу, Одра, — донесся голос из ванной. Настоящий голос, реальный, как здания. И лукавый. Лукавый, и издевательский, и злобный. — Ты тоже будешь летать». Слова сменились непристойным смехом, который, затихая, перешел в бульканье, какое иной раз слышится в забитом сливном отверстии. Одра вскрикнула… прижала руки ко рту.
— Я этого не слышала.
Она сказала это вслух, побуждая голос возразить ей. Он не возразил. В комнате царила тишина. Лишь где-то далеко ночь разорвал тепловозный гудок.
Внезапно она поняла, что до утра ждать невозможно и с Биллом ей необходимо увидеться прямо сейчас. Она находилась в стандартном номере мотеля, точно таком же, как тридцать девять других номеров этого мотеля, но вдруг поняла, что все зашло чересчур далеко. Все. Когда начинаешь слышать голоса, это уже перебор. Слишком страшно. Казалось, она соскальзывала в кошмар, из которого только что вырвалась. Ощущала испуг и жуткое одиночество. «Даже хуже, — подумала Одра. — Я ощущаю себя мертвой». Сердце внезапно пропустило два удара, заставив ее ахнуть и кашлянуть. Паника охватила Одру, она увидела себя пленницей собственного тела, задалась вопросом, а вдруг весь этот ужас имеет под собой самую обыкновенную физиологическую причину: может, у нее развивается инфаркт. Или это уже случилось.
Сердце забилось, но неровно.
Одра включила лампу на прикроватном столике, взглянула на часы. Двенадцать минут четвертого. Он, конечно, спит, но сейчас это не важно — она готова на все, лишь бы услышать его голос. Она хотела провести остаток ночи с ним. Если бы Билл лежал рядом, ее сердце билось бы в такт его и успокоилось. Кошмары бы ушли. Он продавал кошмары другим, — такую уж выбрал профессию, — но ей дарил только умиротворенность. За пределами странного холодного ореха, встроенного в его воображение, для него не существовало ничего, кроме умиротворенности. Она взяла телефонный справочник, нашла номер «Дерри таун-хауса», позвонила.
— «Дерри таун-хаус».
— Вас не затруднит соединить меня с номером мистера Денбро? Мистера Уильяма Денбро?
— Этому парню всегда звонят в такой час? — спросил ночной портье и, прежде чем она успела спросить, как ей понимать этот вопрос, переключил ее на номер Денбро. Раздался гудок, второй, третий; Одра легко представила себе, как он спит, укрывшись по макушку; она представила себе, как тянется одной рукой, ощупывает прикроватный столик в поисках телефонного аппарата. Она это уже видела, и любящая улыбка коснулась ее губ. На четвертом гудке улыбка исчезла… раздался пятый, шестой. На седьмом портье разорвал связь.
— Этот номер не отвечает.
— Сама вижу, Шерлок. — Одра еще сильнее расстроилась и испугалась. — Вы уверены, что соединили меня с номером мистера Денбро?
— Да, — ответил портье. — Не прошло и пяти минут, как мистеру Денбро звонили из другого номера отеля. Я знаю, что трубку он брал, потому что на коммутаторе лампочка горела одну или две минуты. Должно быть, он ушел в номер того, кто ему позвонил.
— Из какого номера ему звонили?
— Не помню. Думаю, с шестого этажа. Но…
Одра положила трубку на рычаг. Она все поняла. Женщина. Какая-то женщина позвонила ему… и он ушел к ней. «И что теперь, Одра? Что мы будем с этим делать?».
Она почувствовала, что вот-вот заплачет. Слезы жгли глаза и нос; из груди готово было вырваться рыдание. Злости, по крайней мере пока, не было… только острое чувство потери. Ее бросили.
«Одра, возьми себя в руки. Ты делаешь слишком поспешные выводы. Сейчас глубокая ночь, тебе приснился дурной сон, и теперь ты уже представляешь себе Билла с другой женщиной. Но это же не единственный вариант. Что ты сейчас сделаешь, так это сядешь. Уснуть тебе уже не удастся. Включи свет, дочитай роман, который начала в самолете. Помнишь, что говорит Билл? Лучший вид снотворного. Книговалиум. И больше никаких приступов раздражения. Никаких диких выдумок и никаких голосов. Дороти Сэйерс и лорд Питер — лучшее от этого средство. „Почерк убийцы“. Эта книга займет тебя до зари. А потом…».
Внезапно вспыхнул свет в ванной: она увидела полоску под дверью. Затем щелкнула запорная собачка, и дверь в ванную распахнулась. Глаза Одры широко раскрылись, инстинктивно она прикрыла грудь руками. Сердце бешено колотилось о ребра, во рту она почувствовала кислый привкус адреналина.
Тот же голос, низкий и завораживающий, произнес: «Мы все летаем здесь внизу, Одра», — последнее слово прозвучало длинным, растянутым криком: «Одра-а-а-а-а», — после чего раздались те же самые булькающие звуки, очень похожие на смех.
— Кто здесь? — воскликнула она, отшатнувшись. «Это уже не мое воображение, ни в коем разе, ты не скажешь мне…».
Включился телевизор. Она обернулась и увидела клоуна в серебристом костюме с большими оранжевыми пуговицами, прыгающего на экране. На месте глаз чернели пустые глазницы, а когда его густо накрашенные губы разошлись в еще более широкой улыбке, Одра увидела, что зубы у него острые, как бритвы. Он поднял отрубленную голову, с которой капала кровь. Глаза закатились, между век виднелись только белки, рот раскрылся, но Одра понимала, что это голова Фредди Файрстоуна. Клоун смеялся и танцевал. Размахивал головой, и капли крови изнутри падали на экран. Она слышала, как они шипят.
Она попыталась закричать, но с губ сорвался лишь слабый писк. Не глядя, нащупала платье, лежащее на спинке стула, и сумочку. Потом выскочила в коридор и захлопнула за собой дверь, тяжело дыша, побледнев как полотно. Сумочку поставила между ног, через голову надела платье.
— Летаем, — послышался за спиной низкий, хихикающий голос, и Одра почувствовала, как холодный палец поглаживает ее голую пятку.
Она взвизгнула и отпрыгнула от двери. Белые трупные пальцы торчали в дверной щели, шевелились, что-то выискивая, ногти отрывались от пальцев, демонстрируя лилово-белые, бескровные пятачки кожи под ними. Каждое соприкосновение пальцев с ковром сопровождалось неприятным шуршанием.
Одра подхватила лямку сумочки и босиком бросилась к двери в конце коридора. Ее охватила паника, в голове билась только одна мысль: найти «Дерри таун-хаус» и Билла. И не важно, сколько сейчас женщин в его постели, хоть целый гарем. Главное — найти его, чтобы он увез ее подальше от жуткого чудовища, обитающего в этом городе.
Она выскочила на дорожку и на автостоянку, оглядываясь в поисках своего автомобиля. На мгновение мозг отключился полностью, и она даже не могла вспомнить, на какой машине приехала. Потом вспомнила: табачно-коричневый «датсун». Увидела его, утонувшего по ступицы в недвижном, стелящемся по земле тумане, и поспешила туда. Она не могла найти в сумочке ключи. Копалась в ней с нарастающей паникой, нащупывая бумажные салфетки, косметику, мелочь, солнцезащитные очки, пластинки жевательной резинки. Она не замечала ни потрепанный «Форд-ЛТД», припаркованный бампер в бампер с ее автомобилем, ни мужчину, сидевшего за рулем. Она не заметила, как открылась водительская дверца «ЛТД» и оттуда вышел мужчина; она пыталась переварить ужасную мысль: ключи от «датсуна» остались в номере. Она не могла туда вернуться; просто не могла.
Пальцы коснулись чего-то твердого, зазубренного и металлического под коробочкой с мятными пастилками «Алтоид», и она схватилась за ключ, торжествующе вскрикнув. Успела подумать, что это ключ от их «ровера», который стоял на железнодорожной станции Флита в трех тысячах миль отсюда, но потом обнаружила брелок из акрилового пластика компании по аренде автомобилей, к которому крепился ключ. Вытащила ключ из сумочки, не без труда вставила в замок, часто-часто дыша, повернула. И тут рука легла на ее плечо, и она закричала… на этот раз закричала громко. В ответ где-то тявкнула собака, и все.
Рука, крепкая как сталь, сжала плечо и развернула Одру на сто восемьдесят градусов. Перед собой она увидела мужчину с рыхлым, бугорчатым лицом. Глаза блестели. Когда распухшие губы разошлись в гротескной улыбке, она увидела, что некоторые из передних зубов мужчины сломаны. Пеньки выглядели пугающе.
Одра попыталась заговорить и не смогла. Рука сдавила плечо еще сильнее, пальцы вдавливались в плоть.
— Не тебя ли я видел в кино? — прошептал Том Роган.
3.
Номер Эдди.
Беверли и Билл быстро, без единого слова, оделись, и поднялись в номер Эдди. На пути к лифту они услышали, как где-то позади зазвонил телефон. Приглушенно, издалека.
— Билл, может, у тебя?
— Во-озможно, — ответил он, — мо-ожет, кто-то е-еще из на-аших, — и нажал на кнопку «ВВЕРХ».
Эдди открыл им дверь, бледный и напряженный. Его левая рука висела под странным углом, напоминая о давних временах.
— Я в норме, — сообщил он. — Принял две таблетки дарвона. Боль уже не такая и сильная. — Но насчет нормы он, конечно, погрешил против истины. Губы сжимал так сильно, что они почти исчезли, полиловев от шока.
Билл посмотрел мимо него, увидел тело на полу. Одного взгляда хватило, чтобы два вопроса отпали сами собой: во-первых, это Генри Бауэрс, во-вторых, он мертв. Он прошел мимо Эдди, присел рядом с телом. Бутылку «Перье» загнали Генри в брюхо. Острия утянули с собой и рубашку. Из-под полуоткрытого века блестел глаз. Рот, заполненный свернувшейся кровью, перекосило. Кисти напоминали лапы хищной птицы.
Тень упала на Билла, и он поднял голову. Подошла Беверли. Она бесстрастно разглядывала Генри.
— Он все время го-онялся за нами, — напомнил Билл.
Она кивнула.
— Он не выглядит постаревшим. Ты согласен, Билл? Он совершенно не выглядит постаревшим. — Она резко повернулась к Эдди, который сидел на кровати. Эдди выглядел постаревшим; постаревшим и измученным. Сломанная рука лежала у него на коленях. — Мы должны вызвать Эдди врача.
— Нет, — в унисон ответил Билл и Эдди.
— Но ему больно! У него сломана…
— Ситуация та же, что и в по-оследний раз. — Билл поднялся и обнял Беверли, глядя ей в глаза. — Как только мы да-адим о себе знать… как только с-свяжемся с го-го-городом…
— Они арестуют меня за убийство, — сухо закончил Эдди. — Или арестуют нас всех. Задержат нас. Или сделают что-то еще. Потом произойдет какой-нибудь инцидент. Один из тех инцидентов, какие случаются только в Дерри. Может, они посадят нас в тюрьму, где мы все получим по пуле от взбесившегося помощника шерифа. Может, мы все умрем от пищевого отравления или надумаем повеситься в своих камерах.
— Эдди, это безумие! Это…
— Неужели? — спросил Эдди. — Помни, это Дерри.
— Но мы уже взрослые! Конечно же, ты не думаешь… я хочу сказать, он пришел сюда ночью… напал на тебя…
— С че-ем? — спросил Билл. — Г-где но-о-ож?
Она огляделась, ножа не заметила, встала на колени, чтобы заглянуть под кровать.
— Не трать времени, — говорил Эдди все так же сухо, с легким присвистом в дыхании. — Я ударил дверью по его руке, когда он попытался всадить в меня нож. Генри его уронил, и я ногой отбросил нож под телевизор. Его там нет. Я уже посмотрел.
— Бе-еверли, по-озвони остальным, — распорядился Билл. — Ду-умаю, я смогу наложить шину на руку Эдди.
Она долго смотрела на него, потом перевела взгляд на труп. Подумала, что ситуация ясна для любого копа, у которого в голове не только опилки. В номере беспорядок. У Эдди сломана рука. Стопроцентный случай самозащиты от ночного незваного гостя. И тут она вспомнила мистера Росса. Мистер Росс встал, посмотрел. А потом сложил газету и ушел в дом.
«Как только мы дадим о себе знать… как только свяжемся с городом…».
Слова эти заставили ее вспомнить Билла-мальчишку, с бледным, усталым и полубезумным лицом, Билла, говорящего, что Дерри и есть Оно. «Вы меня понимаете? В любом месте, куда мы пойдем… когда Оно доберется до нас, они этого не увидят, они этого не услышат, не узнают. Вы понимаете, как все складывается? Все, что нам остается, так это попытаться закончить начатое».
Стоя в номере Эдди, глядя на труп Генри, Беверли подумала: «Они оба говорят, что мы вновь стали призраками, что все началось, чтобы повториться. Все. Ребенком я могла это принять, потому что дети почти что призраки. Но…».
— Вы уверены? — в отчаянии спросила она. — Билл, ты уверен?
Он уже сидел на кровати рядом с Эдди, мягко ощупывая его руку.
— А-а-а т-ты не-ет? После в-в-всего того, ч-что с-случилось се-егодня?
Да. Все, что случилось. Жуткое завершение их ленча. Красивая пожилая женщина, которая превратилась в ведьму у нее на глазах,
(Мой отьец выносил меня, не моя муттер).
Истории, рассказанные в библиотеке, и то, что им сопутствовало. Все это вместе взятое. И все же… ее разум отчаянными криками требовал поставить на этом точку, добавить здравомыслия, потому что, если она этого не сделает, они наверняка закончат эту ночь походом в Пустошь, где найдут одну известную им насосную станцию и…
— Не знаю, — ответила она. — Просто… не знаю. Даже после всего того, что случилось, Билл, мне представляется, что мы можем позвонить полиции. Возможно.
— По-озвони о-остальным, — повторил он. — По-осмотрим, ч-что они с-скажут.
— Хорошо.
Сначала она позвонила Ричи, потом Бену. Оба согласились прийти немедленно. Ни один не спросил, что произошло. Она нашла в справочнике домашний номер Майка и набрала его. Ответа не дождалась. После десятка звонков положила трубку.
— По-опробуй би-иблиотеку, — предложил Билл. Он снял два коротких карниза для штор с меньшего из двух окон в номере Эдди и привязывал их к руке поясом от банного халата и шнурком от пижамы.
Прежде чем она нашла номер, в дверь постучали. Бен и Ричи пришли одновременно. Бен — в джинсах и рубашке навыпуск, Ричи — в модных серых хлопчатобумажных брюках и пижамной куртке. Его глаза настороженно оглядывали комнату из-под очков.
— Господи, Эдди, что с твоей…
— Боже! — воскликнул Бен, увидев на полу Генри.
— Ти-ихо! — резко бросил Билл. — И закройте д-дверь!
Ричи закрыл, впился взглядом в труп.
— Генри?
Бен шагнул к трупу и остановился, словно боялся, что тот его укусит. Беспомощно посмотрел на Билла.
— Ра-а-асскажи. — Билл повернулся к Эдди. — Г-гребаное за-а-аикание то-олько у-усиливается, — Эдди коротко рассказал о случившемся, пока Беверли искала номер публичной библиотеки Дерри и набирала его. Она предположила, что Майк решил переночевать там, возможно, на диване в своем кабинете. И того, что произошло, она никак не ожидала. Трубку сняли на втором гудке, и незнакомый голос сказал: «Алло».
— Алло, — ответила она, вскинула руку, призывая остальных к тишине. — Мистера Хэнлона, пожалуйста.
— Кто это? — спросил голос.
Беверли облизнула губы. Билл пристально смотрел на нее. Бен и Ричи оглянулись. И тут у нее в душе шевельнулась настоящая тревога.
— Кто вы? — ответила она вопросом. — Вы не мистер Хэнлон.
— Я Эндрю Рейдмахер, начальник полиции Дерри, — ответил голос. — Мистер Хэнлон сейчас в Городской больнице. Совсем недавно на него совершили нападение, и он тяжело ранен. А теперь, пожалуйста, скажите, кто вы? Мне нужно ваше имя.
Но последнее Беверли едва слышала. Шок волнами прокатывался по ней, голова пошла кругом. Мышцы живота, паха и ног расслабились, она перестала их чувствовать и подумала: «Теперь понятно, что происходит, когда люди от испуга дуют в штаны. Само собой. Ты теряешь контроль над этими мышцами…».
— Как тяжело он ранен? — услышала она свой голос, вдруг сделавшийся таким тонким, и тут же Билл оказался рядом с ней, его рука легла ей на плечо, и Бен подошел, и Ричи, и она ощутила безмерную благодарность. Вытянула свободную руку, и Билл сжал ее. Ричи положил свою поверх руки Билла, Бен — поверх руки Ричи. Подошел Эдди, и его здоровая рука легла сверху.
— Я хочу знать ваше имя, — властным голосом повторил Рейдмахер, и в то самое мгновение обосравшийся маленький трусишка, выращенный ее отцом и пестуемый мужем, почти что ответил: «Я — Беверли Марш и сейчас нахожусь в „Дерри таун-хаусе“. Пожалуйста, пришлите мистера Нелла. У нас мертвый мужчина, который наполовину мальчик, и мы все очень испуганы».
Но она произнесла другие слова:
— Я… боюсь, я не могу вам его назвать. Пока не могу.
— Что вам об этом известно?
— Ничего, — ответила потрясенная Беверли. — С чего вы подумали, что мне что-то известно? Господи Иисусе!
— У вас привычка такая, звонить в библиотеку в половине четвертого ночи? — фыркнул Рейдмахер. — Довольно трепа, милая девушка. Это нападение, и, судя по тому, как выглядит мистер Хэнлон, к восходу солнца оно может стать убийством. Я снова вас спрашиваю: кто вы и что об этом знаете?
Закрыв глаза, изо всех сил сжимая руку Билла, Бев задала очередные вопросы:
— Он может умереть? Вы это говорите не только для того, чтобы напугать меня? Он действительно может умереть? Пожалуйста, скажите мне.
— Он очень тяжело ранен. И если это не пугало вас раньше, то должно напугать теперь. А теперь я хочу знать, кто вы и почему…
Словно со стороны она наблюдала, как ее правая рука рассекает воздух, возвращая трубку на рычаг. Она посмотрела на Генри и дернулась, как от пощечины, нанесенной ледяной рукой. Один глаз Генри закрылся. Из другого, выбитого, что-то сочилось.
Казалось, Генри ей подмигивал.
4.
Ричи звонил в больницу. Билл повел Беверли к кровати, где она села рядом с Эдди, уставившись в никуда. Подумала, что заплачет, но слезы не пришли. В тот момент ей хотелось только одного — чтобы кто-нибудь прикрыл Генри Бауэрса. Этот подмигивающий взгляд действовал ей на нервы.
Ричи в мгновение ока превратился в корреспондента «Дерри ньюс». Как стало известно в редакции, на мистера Майкла Хэнлона, старшего библиотекаря, совершено нападение, когда он задержался по работе в библиотеке. Больница может что-то сообщить о состоянии мистера Хэнлона?
Ричи слушал, кивая.
— Я понимаю, мистер Керпаскян… Через «а»?.. Да-да… Хорошо. Вы?..
Он слушал, настолько войдя в роль, что пальцем начал что-то записывать в воображаемый блокнот.
— А-га… а-га… да. Я понимаю. Что ж, как и обычно в таких случаях, мы процитируем вас, сославшись на «источник». Потом, позже, мы сможем… а-га… точно! — Ричи рассмеялся, смахнув со лба пот. Снова принялся слушать. — Хорошо, мистер Керпаскян. Да, я… да, я записал, Ка-Е-Эр-Пэ-А-Эс-Ка-Я-Эн, точно! Чешский еврей? Правда? Это… это крайне необычно. Да, обязательно. Доброй ночи. Спасибо вам.
Он положил трубку и закрыл глаза.
— Господи! — хрипло выкрикнул он. — Господи! Господи! Господи! — Замахнулся, чтобы сбросить телефонный аппарат со стола, потом просто опустил руку. Снял очки, протер стекла полой пижамы. — Он жив, но состояние очень тяжелое. Генри исполосовал его ножом, как рождественскую индейку. Один удар задел бедренную артерию. Майк потерял всю кровь, которую может потерять человек и при этом остаться в живых. Ему удалось перетянуть ногу неким подобием жгута, иначе он бы умер до того, как его нашли.
Беверли заплакала. Она плакала, как ребенок. Прижав обе руки к лицу. Какое-то время тишину в комнате нарушали лишь ее всхлипы да свистящее дыхание Эдди.
— Майк не единственный, кого исполосовали, как рождественскую индейку, — наконец прервал паузу Эдди. — Генри выглядел так, словно отработал двенадцать раундов против Рокки Бальбоа.
— Т-ты в-все е-еще хо-очешь по-ойти в по-олицию, Бев?
На прикроватном столике лежали бумажные салфетки, но они превратились в слипшуюся, набухшую массу посреди лужи «Перье». Беверли пошла в ванную, по широкой дуге обогнув Генри, взяла полотенце, смочила в холодной воде. Приложила к разгоряченному опухшему лицу, наслаждаясь ощущениями прохлады. Почувствовала, что может достаточно ясно соображать, еще не здраво, но уже достаточно ясно. И внезапно у нее пропали последние сомнения в том, что благоразумие их убьет, попытайся они опереться на него. Этот коп, Рейдмахер, у него возникли подозрения. Почему нет? Люди не звонят в библиотеку в половине четвертого ночи. Он уже предположил, что она что-то знает и ее мучает чувство вины. А что он предположит, если выяснится, что она звонила ему из комнаты, где на полу лежал покойник, в живот которого воткнута «розочка» из бутылки «Перье»? Что она и еще четверо незнакомцев приехали в город днем раньше, чтобы встретиться после долгих лет разлуки, и этот парень тоже оказался в городе? Признала бы она их историю достоверной, окажись на месте копа? Признал бы кто-нибудь? Конечно, они бы могли подкрепить свою байку утверждением, что приехали в Дерри с одной целью — добить чудовище, которое жило в дренажных тоннелях под городом. Реалистическая нотка всегда добавляет убедительности.
Бев вышла из ванной и посмотрела на Билла:
— Нет, я не хочу идти в полицию. Я думаю, Эдди прав — что-то может с нами случиться. Что-то фатальное. Но истинная причина не в этом. — Она оглядела всех четверых. — Мы поклялись это сделать. Поклялись. Твой брат… Стэн… все остальные… теперь Майк. Я готова, Билл.
Билл посмотрел на них.
Ричи кивнул.
— Да, Большой Билл. Давай попробуем.
— Наши шансы уменьшились, — заметил Бен. — Мы потеряли уже двоих. — Билл молчал. — Ладно, — кивнул Бен. — Она права. Мы поклялись.
— Э-Э-Эдди?
Эдди чуть улыбнулся.
— Как я понимаю, меня опять спустят по лестнице на спине, да? Если лестница все еще там.
— Только на этот раз никто камнями бросаться не будет, — сказала Беверли. — Они мертвы. Все трое.
— Мы сделаем это прямо сейчас, Билл? — спросил Ричи.
— Да, — ответил Билл. — Я ду-у-умаю, са-амое в-время.
— Можно сказать? — внезапно спросил Бен.
Билл посмотрел на него, улыбнулся:
— Ко-о-онечно.
— Лучших друзей, чем вы, у меня никогда не было. Чем бы все ни закончилось, я просто… вы понимаете, хотел вам это сказать.
Он смотрел на них, они, со всей серьезностью, на него.
— Я рад, что вспомнил вас, — добавил Бен. Ричи фыркнул. Беверли хихикнула. Потом они все смеялись, глядя друг на друга, совсем как раньше, несмотря на то, что Майк находился в больнице, возможно, умирал или уже умер, несмотря на сломанную (опять) руку Эдди, несмотря на то, что за окном царила самая черная, предрассветная тьма.
— Стог, у тебя такой слог. — Ричи смеялся и вытирал глаза. — Ему следовало стать писателем, Большой Билл.
Билл улыбнулся.
— И на этой но-о-оте…
5.
Они поехали на лимузине, одолженном Эдди. За руль сел Ричи. Низкий туман сгустился, плыл по улицам, как сигаретный дым, не добираясь до уличных фонарей. В небе яркими осколками льда сверкали звезды — весенние звезды, но, приблизив голову к наполовину открытому окну у пассажирского сиденья, Билл подумал, что слышит далекий летний гром. Где-то у горизонта собиралась гроза.
Ричи включил радио, и Джин Винсент запел хит пятидесятых «Би-боп-а-лулу». Вдавил другую кнопку и получил Бадди Холли. Третья порадовала Эдди Кокрэном и «Летним блюзом».
— Я хотел бы помочь тебе, сынок, но ты слишком мал, чтобы голосовать, — произнес низкий голос.
— Выключи, Ричи, — мягко попросила Беверли.
Он потянулся к радиоприемнику, но его рука застыла в воздухе.
— Оставайтесь на этой волне. Вас ждут новые участники «Рок-шоу Ричи Тозиера „Только мертвые“»! — Смеющийся, кричащий голос клоуна перекрыл гитарные аккорды Эдди Кокрэна. — Не трогай этот диск, оставайся в этой могиле рока, они ушли из хитпарадов, но не из наших сердец, и вы идете, идете сюда, идете к ним! Здесь, внизу, мы играем исключительно хиты! Одни-и-и-и хиты! И если вы мне не верите, послушайте приглашенного диджея замогильной смены[327] этого утра Джорджи Денбро! Скажи им, Джорджи!
И внезапно из радиоприемника завизжал брат Билла.
«Ты отправил меня на улицу, и Оно убило меня! Я думал, Оно в подвале, Большой Билл, я думал, Оно в подвале, но Оно пряталось в водостоке, пряталось в водостоке и убило меня, ты позволил Оно убить меня, Большой Билл, ты позволил…».
Ричи так резко крутанул диск, что отломил его, и он упал на коврик у переднего сиденья.
— В глубинке рок-н-ролл действительно паршивый. — В его голосе слышалась дрожь. — Бев права. Обойдемся без радио, согласны?
Никто не ответил. Уличные фонари освещали бледное, застывшее, задумчивое лицо Билла, а когда на западе вновь загремел гром, они все это услышали.
6.
В Пустоши.
Тот же мост.
Ричи припарковался рядом с ним, они вылезли из лимузина, подошли к ограждению — тому же ограждению — и посмотрели вниз.
Та же Пустошь.
Казалось, она нисколько не изменилась за прошедшие двадцать семь лет; для Билла эстакада автомагистрали (единственный новый элемент) выглядела нереальной, такой же эфемерной, как комбинированный кадр, снятый по способу дорисовки, или рирпроекция[328] в кино. Корявые маленькие деревья и кусты поблескивали в обволакивающем их тумане, и Билл подумал: «Наверное, мы подразумеваем именно это, когда говорим о живучести памяти, это или что-то подобное, нечто такое, что мы видим в нужное время и под нужным углом, образ, который дает эмоциям такой же импульс, как реактивный двигатель. Ты видишь этот образ так ясно, будто все, произошедшее в этом временном промежутке, уносит в сторону. Если желание замыкает круг между тем, что есть, и тем, что хочется, тогда круг этот замкнулся».
— По-ошли, — скомандовал Билл и полез через ограждение. Они последовали за ним вниз по склону. Из-под ног сыпалась земля и камешки. Когда они добрались до самого низа, Билл автоматически глянул под мост, чтобы убедиться, на месте ли Сильвер, а потом мысленно рассмеялся. Сильвер стоял у стены в гараже Майка. Сильверу, похоже, роли в этой пьесе не досталось, хотя это казалось очень даже странным, учитывая его столь неожиданное появление.
— О-о-отведи нас ту-у-уда! — Билл повернулся к Бену.
Бен посмотрел на него, и Билл прочитал мысль в его глазах: «Прошло двадцать семь лет, Билл, прикинь», — но затем Бен кивнул и направился в подлесок.
Тропинка — их тропинка — давно заросла, так что им пришлось продираться сквозь заросли терновника, других колючих кустов и дикой гортензии, аромат которой просто удушал. Вокруг сонно стрекотали цикады, изредка им попадались светлячки, первые гости на сладком празднике лета. Билл полагал, что дети по-прежнему играли в Пустоши, но прокладывали свои пути и тайные тропы.
Они вышли на поляну, где построили клубный дом, — теперь поляна исчезла, заросла кустами и виргинскими соснами с тусклыми иголками.
— Смотрите, — прошептал Бен и пересек поляну (в их памяти она оставалась на прежнем месте, на нее только наложили еще одну рирпроекцию). Он наклонился, за что-то дернул. На земле лежала дверь из красного дерева, которую они нашли на свалке, притащили сюда и приспособили под часть крыши их клубного дома. На новом месте, где на нее наткнулся Бен, она пролежала лет двенадцать, а то и больше. Ползучие растения обжили ее и основательно укоренились на грязной поверхности.
— Оставь ее в покое, Стог, — пробормотал Ричи. — Это прошлое.
— О-о-отведи нас ту-у-уда, — повторил Билл из-за их спин.
Вслед за Беном они двинулись к Кендускигу, забирая влево от поляны, которой больше не существовало. Шум бегущей воды нарастал, но они едва не свалились в Кендускиг, прежде чем кто-то из них увидел реку: листва зеленой стеной встала на самом краю берега. Собственно, край этот обвалился под ковбойскими сапогами Бена, и Билл удержал его от падения, схватив за воротник.
— Спасибо, — поблагодарил Бен.
— De nada.[329] В те да-авние дни ты бы у-утащил меня за со-обой. В-вниз по те-ечению?
Бен кивнул и повел их по заросшему берегу, продираясь сквозь кусты, думая, насколько проще все было, когда твой рост не превышал четырех футов и пяти дюймов и ты мог проскочить под всеми этими переплетениями (что на тропе, что в голове, полагал он), легко и непринужденно поднырнув под них. Что ж, все изменилось. «Наш урок на сегодня, мальчики и девочки, состоит в следующем: чем больше все меняется, тем больше все меняется. И кто бы ни сказал, что чем больше все меняется, тем больше все остается прежним, очевидно, что его отличала сильная умственная отсталость. Потому что…».
Нога Бена за что-то зацепилась, и он с грохотом повалился на землю, чуть не ударившись головой о бетонный цилиндр насосной станции. Его практически полностью отгородили от мира кусты ежевики. Поднявшись, Бен обнаружил, что шипы исцарапали ему лицо, кисти и предплечья в двух десятках мест.
— Скорее в трех, — уточнил он вслух, чувствуя, как кровь течет по щекам.
— Что? — переспросил Эдди.
— Ничего. — Бен наклонился, чтобы посмотреть, обо что он споткнулся. Вероятно, о корень.
Но он ошибся. Его рука коснулась металлической крышки, которая закрывала бетонный цилиндр. Кто-то скинул ее с положенного места.
«Разумеется, — подумал Бен. — Мы и скинули. Двадцать семь лет назад».
Но осознал, что это бред, еще до того, как увидел металл, блестевший сквозь ржавчину на двух параллельных царапинах. В тот день насос не работал. Рано или поздно кто-нибудь обязательно пришел бы, чтобы его починить, и, конечно, ремонтники поставили бы крышку на место.
Он поднялся, и все пятеро собрались вокруг цилиндра. Посмотрели вниз. До них донеслись слабые, но знакомые звуки: внизу капала вода. И все. Ричи захватил все спички, которые смог найти в номере Эдди. Теперь он зажег целую книжицу и бросил вниз. На мгновение они увидели влажные стены бетонного цилиндра и махину насоса, возвышающегося по центру. Больше ничего.
— Должно быть, крышку сбросили давно. — По голосу чувствовалось, что Ричи как-то не себе. — Совсем не обязательно, чтобы…
— Крышку сбросили недавно, — возразил Бен. — Во всяком случае, после последнего дождя. — Он взял у Ричи другую книжицу спичек, зажег одну, указал на свежие царапины.
— По-под ней ч-что-то ле-ежит, — сказал Билл, когда Бен затушил спичку.
— Что? — спросил Бен.
— Не мо-огу сказать. Вы-ыглядит, ка-ак ля-лямка. Вы с Ри-ичи помогите мне пе-еревернуть ее.
Они взялись за крышку и откинули, как гигантскую монету. На этот раз спичку зажгла Беверли, и Бен осторожно, держа за лямку, поднял женскую сумочку, которая лежала под железной крышкой. Беверли уже собралась затушить спичку, когда бросила взгляд на лицо Билла. И застыла, пока пламя не добралось до ее пальцев. Только тогда она разжала их, и спичка погасла уже на лету.
— Билл? Что такое? Что не так?
В глазах Билла застыл ужас. Он не мог оторвать взгляда от потертой кожаной сумочки с длинной кожаной лямкой. Внезапно он вспомнил название песни, которая звучала по радиоприемнику, стоявшему в подсобке магазина изделий из кожи, где он купил ей эту сумочку. «Саусалитовская летняя ночь». Это уже какая-то запредельная странность. Вся слюна исчезла у него изо рта, оставив язык и внутреннюю поверхность щек сухими и гладкими, как хром. Билл слышал цикад, видел светляков, в нос бил запах буйной растительности, которая окружала его, и думал: «Это еще один трюк еще одна иллюзия она в Англии и это просто дешевый фортель, потому что Оно напугано, и да, Оно возможно не так уверено в себе, как раньше, когда вызывало сюда нас всех, и, действительно, Билл, будь благоразумен: сколь много в этом мире потертых кожаных сумочек с длинной лямкой? Миллион? Десять миллионов?».
Вероятно, больше. Но такая только одна. Он купил ее для Одры в Бербанке, в магазине изделий из кожи, в подсобке которого звучала «Саусалитовская летняя ночь».
— Билл? — Беверли трясла его за плечо. Где-то далеко. В двадцати семи лье под водой. И как называлась группа, которая пела «Саусалитовскую летнюю ночь»? Ричи наверняка знал.
— И я знаю, — спокойным голосом проговорил Билл, глядя в испуганное, с широко раскрытыми глазами лицо Ричи, и улыбнулся. — «Дизель». Как насчет того, чтобы вспомнить все?
— Билл, что случилось? — прошептал Ричи.
Билл закричал. Вырвал спички из руки Беверли, зажег одну, вырвал сумочку у Бена.
— Билл, господи, что…
Он расстегнул молнию, перевернул сумочку. И в вываливающемся содержимом было так много от Одры, что больше он не закричал только по одной причине: разум отключился. Среди бумажных салфеток, пластинок жевательной резинки, косметики он увидел жестяную коробочку мятных пластинок «Алтоидс»… и украшенную драгоценными камнями пудреницу, которую ей подарил Фредди Файрстоун после того, как она подписала контракт на съемки в фильме «Комната на чердаке».
— Моя же-е-ена там, внизу. — Он упал на колени и начал запихивать вещи обратно в сумочку. Отбросил несуществующие волосы со лба, даже не подумав об этом.
— Твоя жена? Одра? — изумленно спросила Беверли. У нее округлились глаза.
— Ее су-умочка. Ее ве-ещи.
— Господи, Билл, — пробормотал Ричи. — Быть такого не можешь, ты знаешь…
Он нашел ее бумажник из крокодиловой кожи. Открыл, поднял. Ричи зажег еще спичку и взглянул на лицо, которое видел в пяти или шести фильмах. Фотография на выданном в штате Калифорния водительском удостоверении не поражала качеством исполнения, но выглядела вполне убедительно.
— Но Ге-Ге-Генри мертв, и Виктор, и Рыгало… кто мог утащить ее туда? — Билл поднялся, оглядел всех лихорадочно блестящими глазами. — Кто мог?
Бен положил руку ему на плечо.
— Судя по всему, нам лучше спуститься вниз и выяснить, так?
Билл уставился на него, словно не понимая, кто перед ним, а потом глаза его прояснились.
— Да. Э-Э-Эдди?
— Билл, я тебе очень сочувствую.
— Сможешь забраться на меня?
— Однажды смог.
Билл наклонился, и Эдди обвил ему шею здоровой рукой. Бен и Ричи подняли его, чтобы он смог обхватить ногами талию Билла. И когда Билл перебросил ногу через край бетонного цилиндра, Бен увидел, что глаза Эдди крепко закрыты… и на мгновение услышал, как ломится сквозь заросли самая отвратительная кавалерия этого мира. Он повернулся, ожидая увидеть всю троицу, выходящую из кустов и тумана, но услышал лишь треск бамбука, росшего в четверти мили или около того, вызванный поднявшимся ветром. Их давние враги ушли навсегда.
Билл, держась руками за неровный, шероховатый край бетонного цилиндра, начал осторожно спускаться, переступая со скобы на скобу. Эдди держал его за шею мертвой хваткой, и Билл едва мог дышать. «Ее сумочка, дорогой Боже, каким образом попала сюда ее сумочка? Не важно. Но, если Ты есть, дорогой Боже, если ты слышишь просьбы, сделай так, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы ей не пришлось страдать за то, что мы с Бев сделали сегодня или за то, что я сделал однажды летом еще мальчишкой… это был клоун? Ее утащил вниз Боб Грей? Если так, не уверен, сможет ли ей помочь и сам Господь Бог».
— Я боюсь, Билл, — тонким голосом прошептал Эдди.
Нога Билла коснулась холодной, стоячей воды. Он спустился в нее, вспоминая ощущения и сырой запах, вспоминая клаустрофобию, которую вызывало это место… и, между прочим, а что с ними там произошло? Как они шли по этим тоннелям и коллекторам? Куда именно пришли и как именно из них выбрались? Он до сих пор не мог ничего этого вспомнить; да и думал теперь только об Одре.
— Я то-о-оже.
Он присел, поморщился, когда холодная вода залилась в брюки и окатила яйца, подождал, пока Эдди слезет с него. Потом они стояли по колено в воде и наблюдали, как остальные спускаются по лестнице.
