Оно.

9.

Генри подвозят — 2:30.

…Надавил на хромированную кнопку на рукоятке. Лезвие выскочило. Генри мечтательно посмотрел на него. Ему нравилось, как звездный свет играл на стали. Он понятия не имел, сколько прошло времени. Теперь он то уплывал из реальности, то возвращался в нее.

Какой-то звук вторгся в сознание Генри и начал нарастать. Шум автомобильного двигателя. Он приближался. Глаза Генри раскрылись в темноте. Он крепче сжал нож, ожидая, что автомобиль проедет мимо.

Не проехал. Свернул к тротуару за зеленой изгородью и остановился, двигатель теперь работал на холостых оборотах. Поморщившись (живот у него затвердевал; уже стал как доска, и кровь лениво сочилась меж пальцев, обретя вязкость кленового сока в период его сбора, который начинался в конце марта или в начале апреля), Генри поднялся на колени и чуть раздвинул жесткие ветки зеленой изгороди. Увидел свет фар и силуэт автомобиля. Копы? Его рука сжимала нож и расслаблялась, сжимала и расслаблялась, сжимала и расслаблялась.

«Я прислал за тобой автомобиль, Генри, — прошептал голос. — Вроде такси, ты понимаешь. В конце концов, нам как-то надо побыстрее доставить тебя в „Таун-хаус“. Ночь проходит».

Голос издал сухой смешок и замолчал. Остались только стрекот цикад да шум работающего на холостых оборотах двигателя. «Похоже, у него глушитель „бомба с вишнями“»,[323] — рассеянно подумал Генри.

Он неуклюже поднялся и вновь вышел на дорожку, ведущую к парадному входу в семинарию. Выглянул из-за изгороди. Не легавомобиль: никаких мигалок на крыше и обводы другие. Обводы… старой модели.

Генри вновь услышал хихиканье… а может, это ветер шелестел листвой.

Он вышел из тени изгороди, прополз под цепью, вновь поднялся, направился к автомобилю, который появился в этом черно-белом полароидном мире лунного света и непроницаемых теней. Выглядел Генри ужасно: джинсы, чуть ли не до колен пропитавшиеся кровью, почерневшая от крови рубашка, белое пятно лица под короткой казенной стрижкой.

На пересечении дорожки и тротуара Генри вновь всмотрелся в автомобиль, пытаясь понять, кто за рулем. Что это за автомобиль, Генри уже понял — тот самый, который мечтал приобрести его отец: «Плимут-Фьюри» модели 1958 года. Автомобиль был красно-белым, и Генри знал (отец частенько говорил ему об этом), что под капотом урчит двигатель «V-8 327» мощностью в 255 лошадиных сил, способный разогнать «Фьюри» до скорости семьдесят миль в час за девять секунд, подавая высокооктановый бензин через четырехкамерный карбюратор. «Я собираюсь купить этот автомобиль, а потом, когда я умру, меня могут в нем похоронить», — обожал говорить Буч… да только, разумеется, автомобиль этот он не купил, а похоронили его за счет штата, после того как Генри, бушующего и кричащего о монстрах, увезли в дурдом.

«Если за рулем он, не думаю, что я смогу сесть в машину», — подумал Генри, сжимая нож, пьяно покачиваясь из стороны в сторону, глядя на силуэт на водительском сиденье.

Потом пассажирская дверца «Фьюри» распахнулась, зажглась лампочка под крышей, и водитель повернулся к нему. Рыгало Хаггинс. Лицо его оставляло желать лучшего. Один глаз вытек. Через гниющую дыру в пергаментной щеке виднелись почерневшие зубы. На голове Рыгало красовалась бейсболка «Нью-йоркских янки», которую он носил в тот день, когда умер. Он развернул ее козырьком назад. Серо-зеленая плесень обрамляла козырек.

— Рыгало! — воскликнул Генри, и дикая боль пронзила живот, заставив его вскрикнуть вновь, уже без слов.

Мертвые губы Рыгало разошлись в усмешке, пойдя беловато-серыми трещинами. Он протянул скрюченную руку к открытой дверце, приглашая садиться.

Генри замялся, а потом, волоча ноги, обошел «Фьюри» спереди, проходя мимо радиаторной решетки, протянул руку, чтобы коснуться эмблемы на капоте, как делал всегда, когда отец мальчишкой брал его в демонстрационный зал в Бангоре, чтобы посмотреть на точно такой же автомобиль. Когда он добрался до пассажирской стороны, мягкая волна серого накрыла его, и ему пришлось схватиться за открытую дверцу, чтобы не упасть. Он постоял, опустив голову, тяжело дыша. Наконец мир стал прежним — по крайней мере частично, — и он смог обогнуть дверцу и плюхнуться на сидение. Боль вновь вгрызлась в живот, свежая кровь выплеснулась на руку. Она напоминала теплое желе. Генри откинул голову и скрипнул зубами, жилы на шее натянулись. А потом боль чуть отпустила.

Дверца захлопнулась сама собой. Лампочка под крышей погасла. Генри увидел, как разлагающаяся рука Рыгало взялась за ручку переключения скоростей и врубила первую передачу. Белые суставы блестели сквозь прогнившую кожу на костяшках пальцев.

«Фьюри» покатил по Канзас-стрит к холму Подъем-в-милю.

— Как поживаешь, Рыгало? — услышал Генри свой голос. Глупый, конечно, вопрос — Рыгало здесь быть не мог, мертвецы автомобили не водят, — но ничего другого в голову не приходило.

Рыгало не ответил. Единственный запавший глаз смотрел на дорогу. Его зубы неприятно поблескивали сквозь дыру в щеке. До Генри вдруг дошло, что от старины Рыгало смердит. Старина Рыгало вонял, как большое ведро гнилых помидоров.

Крышка бардачка откинулась, ударив Генри по коленям, в свете зажегшейся внутри маленькой лампочки он увидел бутылку «Тексас драйвер», наполовину пустую. Генри достал бутылку, открыл и сделал большой глоток. Спиртное проскочило по горлу прохладным шелком и влилось в желудок раскаленной лавой. Генри содрогнулся, застонал, а потом почувствовал себя чуть лучше, уже не столь оторванным от окружающего мира.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Голова Рыгало повернулась к нему. Генри услышал, как сухожилия шеи заскрипели, словно несмазанные петли. Рыгало с мгновение сверлил его взглядом мертвого глаза, и Генри только теперь понял, что Рыгало лишился и большей части носа. Создавалось ощущение, будто кто-то полакомился носом Рыгало. Может, собака. Или крысы. Скорее крысы. В тоннелях, куда они загнали в тот день сопляков, крыс хватало.

Двигаясь так же медленно, голова Рыгало повернулась обратно, лицом к дороге. Генри не возражал. Когда старина Рыгало так смотрел на него… что ж, Генри чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то читалось во взгляде единственного мертвого глаза. Упрек? Злость? Что-то еще?

«За рулем этого автомобиля мертвый мальчишка».

Генри посмотрел на свою руку и увидел на коже огромные мурашки. Быстро отхлебнул из бутылки. Пошло легче, тепло стало расходиться по телу.

«Плимут» спустился с холма Подъем-в-милю, выкатился на кольцевую развязку, по которой транспорт двигался против часовой стрелки… только в этот ночной час никакого транспорта не было. Все светофоры мигали желтым, заливая световыми импульсами темные близлежащие дома и пустынные улицы. Стояла такая тишина, что Генри слышал, как щелкают реле в каждом светофоре… или ему только казалось, что он слышит?

— Я никогда не собирался бросить тебя там в тот день, Рыгало, — сказал Генри. — Я хочу сказать… ну, ты понимаешь… если у тебя возникали такие мысли.

Вновь заскрипели мертвые сухожилия. Опять Рыгало посмотрел на него запавшим глазом. Губы растянулись в жуткой усмешке, обнажившей черно-зеленые десны, на которых разросся свой сад плесени. «И что означает эта усмешка? — спросил себя Генри, когда автомобиль скользил по Главной улице мимо Универмага Фриза на одной стороне и кинотеатра „Аладдин“ и закусочной „У Нэна“ на другой. — Прощающая усмешка? Усмешка давнего друга? Или усмешка, которая говорит: „Я разберусь с тобой, Генри. Я разберусь с тобой за то, что в тот день ты бросил меня и Вика!“ Что это за усмешка?».

— Ты должен понимать, как все тогда было, — начал Генри и замолчал. Как тогда было? В голове у него все смешалось, словно элементы картинки-головоломки, которые только что вывалили на один из этих говенных карточных столов в комнате отдыха в «Джунипер-Хилл». Как было в точности? Они крались за жирдяем и сучкой до Канзас-стрит, затаились в кустах, наблюдая, как те поднимаются по склону наверх. Если бы они скрылись из виду, то он с Виктором и Рыгало бросились бы за ними: двое лучше, чем ни одного, а с остальными можно разобраться и позже.

Но они не скрылись. Просто привалились к ограждению, разговаривали, смотрели на улицу. Время от времени поглядывали вниз, на Пустошь, но Генри и его дружки из кустов не высовывались.

Небо, помнил Генри, постепенно темнело — с запада наплывали облака. Воздух густел. Собирался дождь.

И что произошло потом? Что?..

Костлявая когтистая рука сомкнулась на предплечье Генри, и он вскрикнул. Он уплывал в ватную серость, но ужасное прикосновение Рыгало и боль, от крика пронзившая кинжалом живот, вернули его обратно. Генри оглянулся и увидел лицо Рыгало в каких-то двух дюймах от своего. Глубоко вдохнул и тут же пожалел об этом. Старина Рыгало и впрямь смердел. Вновь Генри подумал о ведре помидоров, надолго забытом в темном углу сарая. Желудок скрутило.

Внезапно он вспомнил, чем все закончилось… во всяком случае, для Рыгало и Вика. Как что-то вышло из темноты, когда они стояли под шахтой с дренажной решеткой наверху, гадая, куда пойти. Что-то… Генри не мог сказать, что именно, пока Виктор не закричал: «Франкенштейн! Это Франкенштейн!» И — да, к ним приближался созданный Франкенштейном монстр, с болтами, торчащими из шеи, глубоким шрамом на лбу, в башмаках, похожих на детские кубики.

«Франкенштейн! — вновь прокричал Вик. — Фран…» А потом Вик остался без головы. Голова Вика уже летела через тоннель, чтобы стукнуться о дальнюю стену, издав глухой чавкающий звук. Желтые водянистые глаза монстра остановились на нем, Генри, и он замер. Потерял контроль над мочевым пузырем и почувствовал, как теплый поток стекает по ногам.

Тварь шагнула к нему, и Рыгало… Рыгало…

— Послушай, я знаю, что убежал, — признался Генри. — Не следовало мне этого делать, но… но…

Рыгало только смотрел на него.

— Я заблудился, — прошептал Генри, как бы объясняя старине Рыгало, что ему тоже досталось. Прозвучало не очень, с тем же успехом он мог сказать: «Да, я знаю, что тебя убили, Рыгало, но и я занозил палец». Но как же все было ужасно… действительно ужасно. Он долгие часы бродил по миру вонючей темноты, пока наконец, он это помнил, не стал кричать. В какой-то момент он упал в колодец — и падал долго, успев подумать: «Как хорошо, сейчас я умру, и меня здесь больше не будет» — и оказался в быстром потоке воды. Он предположил, что находится под Каналом. Потом его вынесло в меркнущий солнечный свет, он доплыл до берега и выбрался из Кендускига менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где двадцатью шестью годами позже утонет Адриан Меллон. Поскользнулся, упал, ударился головой, потерял сознание. Пришел в себя уже в темноте. Каким-то образом нашел дорогу до Шоссе 2, откуда его подвезли домой. Там Генри уже ждали копы.

Но это было тогда, и с тех пор утекло много воды. Рыгало закрыл его собой, и монстр Франкенштейна содрал с его черепа левую половину лица — это все, что успел увидеть Генри, прежде чем дал деру. Но теперь Рыгало вернулся и на что-то указывал.

Генри увидел, что они остановились перед «Дерри таун-хаусом», и внезапно все понял. «Таун-хаус» — единственный отель, оставшийся в Дерри с той поры. В 1958 году приезжие могли остановиться также в «Восточной звезде» в конце Биржевой улицы или в «Приюте странника» на Торо-стрит. Но оба эти отеля исчезли, когда Дерри начал активно застраиваться (Генри все это знал, не зря же в «Джунипер-Хилл» он ежедневно читал «Дерри ньюс»). Остался только «Таун-хаус» да несколько паршивеньких маленьких мотелей у автострады.

«Их всех я найду здесь, — подумал Генри. — В одном месте. Всех, кто остался. Спящими в своих кроватях, с образами круглых леденцов — или, возможно, канализационных тоннелей, — пляшущими в голове. И я до них доберусь. Прикончу одного за другим».

Он вновь достал бутылку «Тексас драйвер», глотнул. Почувствовал свежую кровь, вытекшую на колени, и сиденье под ним стало липким, но спиртное поднимало настроение, со спиртным все это уже и не имело значения. Он предпочел бы хороший бурбон, но полагал, что «Драйвер» лучше, чем ничего.

— Слушай, — сказал он Рыгало, — мне жаль, что я убежал. Не знаю, почему убежал. Пожалуйста… не сердись.

Рыгало заговорил в первый и единственный раз, но не своим голосом. Из гниющего рта Рыгало раздался низкий и властный голос, ужасающий голос. При первых же звуках Генри испуганно заверещал. Это был голос с луны, голос клоуна, голос, который он слышал во снах о дренажных коллекторах и канализационных тоннелях, где бежала и бежала вода.

— Заткнись и разберись с ними, — приказал голос.

— Конечно! — взвизгнул Генри. — Конечно, без вопросов, я и сам хочу, никаких проблем…

Он вернул бутылку в бардачок. Горлышко звякнуло, как зубы. А потом он увидел лист бумаги там, где лежала бутылка. Достал, развернул, оставляя на углах кровяные следы. Поверху тянулся логотип, ярко-алыми буквами.

Ниже большими буквами напечатали:

Номера их комнат. Это хорошо. Сэкономит время.

— Спасибо, Ры…

Но Рыгало ушел. Водительское кресло пустовало. На нем лежала только бейсболка «Нью-йоркских янки» с плесенью на козырьке. И какая-то слизь осталась на круглой головке ручки переключения скоростей.

Генри уставился на пустое водительское кресло, удары сердца болью отдавались в горле… а в следующее мгновение ему показалось, что он уловил какое-то движение на заднем сиденье. Он торопливо вылез из автомобиля, открыв дверцу и в спешке чуть не вывалившись на мостовую. Направляясь к парадной двери отеля, по широкой дуге обошел «Плимут-Фьюри», двигатель которого по-прежнему работал на холостых оборотах, напоминая приглушенные разрывы круглых рассыпных фейерверков (фейерверки такого типа запретили в штате Мэн в 1962 году).

Шел Генри с трудом; каждый шаг раздирал живот. Но он поднялся на тротуар и постоял там, глядя на восьмиэтажный кирпичный отель. Вместе с библиотекой, кинотеатром «Аладдин» и семинарией отель относился к считанным зданиям, которые Генри помнил с тех давних дней. Он видел, что на верхних этажах окна почти все темные, а два фонаря матового стекла по сторонам парадной двери мягко светились в ночи, окруженные туманным ореолом.

С трудом переставляя ноги, Генри двинулся к фонарям, прошел между ними, плечом толкнул дверь.

Вестибюль окутывала ночная тишина. На полу лежал выцветший турецкий ковер. Потолок представлял собой огромный витраж, выполненный из прямоугольных панелей, на которых изображались сцены из лесорубского прошлого Дерри. Везде стояли мягкие диваны и вольтеровские кресла, в огромном камине, в котором ничего не горело, на металлической подставке для дров лежал березовый ствол, настоящее дерево — не газовая горелка. Камин в вестибюле отеля «Таун-хаус» не был декоративным атрибутом интерьера. В нескольких низких кадках зеленели растения. Двустворчатая стеклянная дверь вела в бар и ресторан, в такой поздний час уже закрытые. Из какой-то комнатушки доносились тихие звуки работающего телевизора.

Генри пересек вестибюль. Кровь перепачкала его джинсы и рубашку. Кровь въелась в кожу рук. Кровь, как боевая краска, исполосовала его щеки и лоб. Глаза вылезали из орбит. Любой, кто увидел бы его в вестибюле отеля, бросился бы бежать, крича от ужаса. Но никто ему не встретился.

Двери кабины лифта разошлись, едва Генри нажал на кнопку вызова. Он посмотрел на бумажку в руке, потом на кнопки с цифрами. После короткого размышления нажал на «6», и двери кабины сомкнулись. Под гудение электромотора кабина поползла вверх.

«Начну сверху и буду спускаться вниз».

Генри привалился к дальней стенке кабины, полуприкрыв глаза. Гудение лифта успокаивало. Как и гудение насосов дренажной системы. Тот день: воспоминания о нем продолжали возвращаться к Генри. До чего же все выглядело предопределенным, словно все они просто играли роли. Вик и старина Рыгало… они казались, ну… что ли, загипнотизированными. Он помнил…

Кабина остановилась, тряхнув его и вызвав приступ боли в животе. Двери разошлись. Генри вышел в пустынный коридор (снова растения, уже в подвесных горшках, растения-пауки, он не хотел касаться ни одного из них, этих сочащихся влагой зеленых ползучих растений, слишком уж они напоминали тех тварей, которые свешивались вниз там, в темноте). Он сверился с бумажкой. Каспбрэк в номере 609. Генри тащился по коридору, одной рукой опираясь о стену, оставляя на обоях кровавые следы (но он отходил от стены, когда приближался к одному из этих висячих растений-пауков; не хотел иметь с ними никаких дел). Дыхание сухими хрипами вырывалось из горла.

Наконец, нужная ему дверь. Генри достал из кармана нож с выкидным лезвием, облизнул пересохшие губы, постучал. Никакой реакции. Постучал вновь, громче.

— Кто там?

Сонный голос. Хорошо. Он будет в пижаме, до конца не проснувшийся. И когда он откроет дверь, Генри ударит его ножом во впадину у шеи, уязвимую впадину, пониже кадыка.

— Коридорный, сэр, — ответил Генри. — Сообщение от вашей жены.

Женат ли Каспбрэк? Может, он сморозил глупость? Генри ждал, подобравшись. Услышал шаги — шорох шлепанцев.

— От Майры? — В голосе слышалась тревога. Хорошо. В последующие секунды тревоги у него только прибавится. На правом виске Генри запульсировала жилка.

— Наверное, сэр. Имени нет. Только сказано, что от вашей жены.

Последовала пауза. Потом металлическое позвякивание: Эдди возился с цепочкой. Улыбаясь, Генри нажал кнопку на рукоятке ножа. Щелчок. Он прижал лезвие к щеке, изготовился. Услышал, как повернулся барашек врезного замка. Еще мгновение, и он вонзит нож в горло этого костлявого маленького говнюка. Генри ждал. Дверь открылась и Эдди…